Истинные цвета

Глава 13

Взглянув на озеро Мендота, Изабель опечалилась. Когда же наконец оно сбросит с себя унылый серый наряд? Солнца Изабель не видела уже целую вечность. С конца октября ландшафт стал монохромным, в нем преобладали различные оттенки белого, серого и черного цветов. И хотя в этом заключалась своеобразная гармония, в целом впечатление было угнетающим.

Еще раз взглянув на пейзаж, Изабель взяла в руки уголек и принялась рисовать. Резкими, четкими линиями Изабель обозначила деревья и кусты, озеро, более темное у берега и пропадающее в дымке на горизонте, скалы, мелкие камни и куски льда.

Закончив рисовать, Изабель отложила уголек в сторону и окинула рисунок пристальным взглядом. Внезапно она вздрогнула и тут же улыбнулась, поняв, что не погода тому виной — просто от картины веяло холодом. Что бы она ни думала о Кларенсе Боумене, учителем он был хорошим.

— Ваша задача очень проста, — повторял этот коротышка. — Надо всего лишь заполнить пустое пространство так, чтобы было красиво.

Но этой кажущейся простоты достичь вовсе не легко. Изабель опять пришлось работать с геометрическими фигурами, но уже по-другому: Боумен учил ее японским принципам уравновешенности света и тени. Учил он также прибегать к музыке как к источнику вдохновения.

Музыка действительно помогала. На ранних стадиях, когда только Изабель овладевала основами композиции, она ставила ноктюрны Шопена, поскольку ее чаровала их ясность и глубина. Затем, почувствовав, что начинает усваивать принципы Боумена, Изабель с расширением рабочего пространства картин расширила и свой музыкальный репертуар, включив в него «Эротику» Бетховена, увертюру «1812 год» Чайковского, «Венгерские рапсодии» Листа.

Совершенно неосознанно она стала накладывать мазки в ритме музыки: отступала от холста, когда мелодия достигала крещендо, и вновь подступала к нему под звуки цимбал. Иногда Изабель рисовала так интенсивно и вдохновенно, что к концу работы просто обливалась потом. Вскоре у нее вошло в привычку во время работы сбрасывать с себя верхнюю одежду. В студии из скромности она надевала под блузки и свитеры мужское белье, а дома довольно часто работала совершенно обнаженной. Зачастую, выпив бокал вина, она трудилась в таком виде чуть ли не до утра. Когда же играла музыка, а за окном падал снег, Изабель доходила почти до оргазма.

Несколько картин, созданных во время таких ночных бдений, Изабель послала Скай.

— Невероятный темперамент! — позвонив ей, восхитилась Скай. — Интересно, что за мужчина появился в твоей жизни и какие кнопки он нажимает?

Изабель засмеялась, жалея, что Скай сейчас далеко.

— Кроме Кларенса Боумена, в моей жизни нет других мужчин, а его ты, поверь, и близко не подпустила бы ни к каким своим кнопкам.

— Возможно, но как бы там ни было, Изабель, это лучшие твои работы. Я просто благоговею.

— Ты показывала их Рихтеру?

— Показывала. Он хочет встретиться с тобой, когда ты в следующий раз будешь в Нью-Йорке.

— Что именно он сказал? Повтори слово в слово!

— Ну хорошо! Он сказал, что у тебя очень чувственный стиль и богатая фантазия. Ну, теперь ты довольна?

Изабель была в восторге. Если бы она могла, то вылетела бы в Нью-Йорк первым же самолетом, но на дворе сейчас стоял март, а срок обучения кончался лишь в конце июня; к тому же она собиралась после этого навестить тетю Флору.

— Никаких проблем! — успокоила ее Скай.

Как всегда после разговора с подругой, ее охватило острое чувство одиночества. И как всегда, она постаралась встряхнуться: она здесь не для того, чтобы беспокоиться о происходящем там. Она здесь для того, чтобы там ее приняли.

Джулиану Рихтеру было сорок четыре года, но в мире художников он уже около двадцати лет пользовался большим авторитетом. В Нью-Йорке он ломал и создавал карьеры с такой смелостью, что слава его порой затмевала славу протеже. Действительно, о нем писали столько же, сколько о самых выдающихся художниках, бульварные газеты помещали его фотографии не реже, чем фотографии посещавших его галерею знаменитостей, а о его личной жизни ходило не меньше слухов, чем обо всех их, вместе взятых.

Одобренная им самим биография повествовала о рожденном в богатой семье человеке, для которого учение и культура были словно воздух и вода. «Нужно кормить душу так же, как и тело», — любил говаривать его отец. Поскольку семья располагала средствами, необходимыми для поддержания подобной философии, Джулиан вырос среди произведений искусства. Например, чтобы любоваться Ренуаром, ему не надо было идти в музей: картина известного импрессиониста висела в гостиной над креслом-качалкой. Стены в столовой украшали фантасмагорические работы Жана Антуана Ватто.

Отец, Генри Рихтер, однако, считал недостаточным лишь ценить искусство; по его мнению, оно должно было еще просвещать и воспитывать людей.

Мать Джулиана, Гедда, стала феминисткой задолго до расцвета этого движения. Она также коллекционировала картины, но свое состояние потратила на произведения, созданные женщинами, в первую очередь импрессионистками Мари Кассой и Бертой Моризо. Используя их работы как учебное пособие, она читала сыну лекции об угнетении женщин.

Биография Джулиана умалчивала о том, что, хотя родители действительно проводили с ним много времени, дома они появлялись довольно редко. Отец постоянно находился по делам то в Европе, то на Востоке, мать же вообще моталась по всему свету. Джулиан и двое его младших братьев оставались в основном на попечении слуг.

Впрочем, даже в отсутствие Генри Рихтера установленные им строгие правила поведения выполнялись неукоснительно. Правда, им подчинялись только братья Джулиана, сам он не был способен на самопожертвование ради отца. Кроме того, в их отношениях были и другие проблемы. Джулиан родился слабым и болезненным, к тому же отличался маленьким ростом, поэтому в глазах человека с традиционными представлениями о мужских достоинствах выглядел не слишком мужественным. Неудивительно, что, повзрослев, Джулиан постоянно испытывал потребность доказать свое превосходство над другими, причем желательно публично.

Во всех своих интервью Джулиан утверждал, что художественное чутье, которое он приобрел еще в детстве, получило дальнейшее развитие в связи с его увлечением фотографией. Критики расходились во мнении о том, насколько он талантлив как фотограф, но способность Рихтера разглядеть талант в других не ставил под сомнение никто.

— Картина все равно что пакетик с кашей, — любил повторять он, — а галерея — супермаркет. Моя задача — убедить покупателя в том, что каша на моих полках лучше и вкуснее, чем у сотен других продавцов.

Как правило, это ему удавалось.

Когда Скай принесла Рихтеру работы Изабель, он согласился посмотреть их только из расположения к своей напарнице и был очень удивлен мастерству художника: эти рисунки углем и акварели тронули его душу. Снова и снова просматривая работы Изабель де Луна, Рихтер все больше убеждался, что перед ним талант. Судя по разнообразию стиля, Изабель все еще искала себя, однако задача Рихтера и заключалась в том, чтобы помочь начинающим художникам найти свое место в искусстве.

Он вновь поднес к глазам акварель с изображенной на ней женщиной и почувствовал, как у него екнуло сердце. Радость открытия переполняла его.

Изабель приехала в Нью-Йорк лишь в конце августа. Из-за неважного здоровья тети Флоры она пробыла в Барселоне дольше, чем планировала, и хотела задержаться еще, но Флора настояла на ее отъезде.

В Нью-Йорке Изабель приняла щедрое предложение Скай пожить пока у нее. За полгода до этого подруга перебралась из их старой квартиры в Вест-Сайде в район Сохо. Это новое, светлое и просторное жилище было совершенно в ее духе. Одна стена была черной, другая серой, остальные — белыми. Обстановка представляла собой смесь кича пятидесятых годов и случайных предметов, купленных на барахолке. Почти всю спальню занимала гигантская кровать. Над бюро, заставленным хрустальными флаконами из-под духов, висело небольшое зеркало. У окна с черной занавеской скучала пальма, вторая точно такая же стояла в углу.

Однако больше всего Изабель интересовали, конечно, произведения искусства. На серой стене в гостиной висел зимний пейзаж озера Мендота, подаренный Скай на день рождения. На черной стене красовалась картина, по полотну которой словно в беспорядке разбросали осколки фарфоровых тарелок. В проеме между окнами находилась работа кисти Дэвида Сола. Кроме того, повсюду были развешаны небольшие полотна других художников, отобранные Скай во время ее поездок.

По всей видимости, разлука ничуть не отдалила девушек друг от друга. Через считанные мгновения они вновь свободно смеялись и шутили, словно опять оказались в своей пещере на Риверсайд-драйв.

— А ты изменилась, — вдруг сказала Изабель. Повернувшись к столу, Скай принялась соскабливать оплывший воск со свечей, а потом объявила, что ее связь с Эзрой кончилась.

— Мы оба решили подлечиться, — сухо произнесла она. — В результате врач объяснил мне, что я хотела добиться от Эзры той любви и нежности, которую недополучила от своего отца. Его же врач сказал, что во мне он искал замену Соне. Я согласилась с тем, что мой отец меня любит. Пусть он проявляет свою любовь не так, как мне хотелось, но все же старается как может. А Эзра принял к сведению, что Соня ушла не из-за его недостатков, а из-за каких-то внешних причин.

— Значит, теперь вы оба совершенно здоровы, — заключила Изабель. — А что представляет собой Джулиан Рихтер?

— Он поразительный, Изабель, — тщательно подбирая слова, ответила Скай. — Гениальный. Загадочный.

— Не хочу казаться назойливой, но когда я смогу с ним встретиться?

— Ты действительно назойлива, и все-таки я организую тебе эту встречу, так как нуждаюсь в комиссионных.

Подавшись вперед, Изабель пристально посмотрела на подругу:

— По-моему, ты что-то скрываешь. Будем признаваться или поиграем в инквизицию?

— Наверное, я поступила бесцеремонно.

— Ты это о чем?

— Я показала ему некоторые твои работы.

— И какова была его реакция?

Скай снова занялась высохшим воском. Изабель терпеливо ждала.

— Твои работы будут представлены на его новой выставке.

— Что? — Сердце Изабель учащенно забилось, но отнюдь не от восторга. Она была в ярости. Встав со стула, она скрестила руки на груди и принялась расхаживать по комнате.

— Как же ты позволила ему выставить мои работы без моего разрешения?

— Я думала, ты обрадуешься. Он самый влиятельный дилер в Нью-Йорке. Ты ему понравилась, Изабель. Он захотел выставить твои работы, а я не хотела, чтобы он долго раздумывал.

— А надо бы — и ему, и тебе! — Изабель не сомневалась в своей правоте. Впрочем, Скай, конечно же, действовала из лучших побуждений. — Когда открывается выставка?

— Завтра вечером.

Схватив свою сумочку, Изабель ринулась к двери.

— Я хочу повидаться с Джулианом Рихтером. Я скоро вернусь.

Галерея Рихтера находилась на Мэдисон-авеню, между Шестьдесят шестой и Шестьдесят седьмой улицами. Изабель уже протянула руку к двери, как вдруг заметила в окне надпись: «НОВЫЙ СЕЗОН — НОВЫЕ ЛИЦА. НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ДЕБЮТ ИЗАБЕЛЬ ДЕ ЛУНА, ФРЭНКА ПОНСА И ДЖЕЙМСА КАРСТЕРСА». Изабель смотрела на эти слова так, словно никогда прежде не видела свою фамилию. Посмотрев чуть левее, она заметила один из своих рисунков и вспомнила, при каких обстоятельствах его нарисовала. Это было тридцать первого декабря. Звонок Коуди поверг ее в полное отчаяние. Изабель включила свой любимый концерт Рахманинова, налила себе вина и как следует выплакалась. Затем разделась, снова плеснула вина и стала вспоминать об их страсти с Коуди. Глядя сейчас на свое творение, она внезапно покраснела. Хотя рисунок был несколько стилизован, действия изображенных на нем мужчины и женщины не оставляли сомнений — они страстно занимались любовью.

Смутившись, Изабель отвела глаза, решив все-таки попасть в галерею. К несчастью, дверь была заперта. Надеясь, что кто-нибудь откликнется, она громко постучала. Через несколько секунд дверь немного приоткрылась, и наружу выглянул какой-то старик.

— Меня зовут Изабель де Луна, — доставая свое водительское удостоверение, сказала девушка. — Я участница выставки.

Сторож отошел немного в сторону. Войдя в первый зал, Изабель замерла от переполнявшей сердце гордости. Она еще не видела, чтобы так демонстрировались ее работы: картины, написанные маслом, висели на одной стене, акварели — на другой, рисунки углем — на третьей. Работы были сгруппированы по стилю, так чтобы продемонстрировать различные тенденции в ее творчестве — от самых смелых до наиболее сдержанных.

И все же ей не нравилось, что все это сделано без ее разрешения.

— А когда будет мистер Рихтер? — спросила она перед уходом.

— Около семи.

В семь вечера Изабель вернулась. Теперь дверь галереи была открыта. Затаив дыхание, Изабель вошла. Первый зал был ярко освещен, какие-то мужчины стояли перед ее большим рисунком, сделанным в Висконсине. Изображенное на рисунке женское лицо не имело ни носа, ни бровей — только рот. Одна плавная линия создавала намек на руку, другая — на шею, на нее как будто падала чья-то тень.

Не отрывая глаз от прелестницы на стене, мужчины о чем-то шептались. Один из них — высокий, широкоплечий и худой, строгий костюм явно сшит на заказ; другой — низенький, бородатый, одетый более небрежно. Решив, что это и есть Джулиан Рихтер, Изабель произнесла:

— Снимите эти картины!

Мужчины обернулись.

— Извините?

— Меня зовут Изабель де Луна. Это мои работы, и у вас нет разрешения их здесь выставлять.

Рихтер уже давно пытался представить себе, как выглядит художница. Глядя сейчас на ее бронзовую кожу, блестящие каштановые волосы и колючие карие глаза, он улыбнулся: она превзошла все его ожидания.

— Разрешите представить вас Филиппу Медине, — намеренно игнорируя ее слова, произнес дилер. — Он не только главный администратор «Сиско комьюникейшнз», но и крупный коллекционер, и сейчас намеревается купить вот этот восхитительный рисунок.

Стоявший рядом с Рихтером мужчина пристально посмотрел на Изабель. Взгляд его был непроницаемым, мрачным, и в то же время мягким — как кусок угля, которым Изабель рисовала злополучный портрет.

— Картина не передает всего вашего обаяния, мисс де Луна. Встретив вас лично, могу заверить, что вы просто очаровательны.

Изабель явно тронуло то, что в отличие от большинства зрителей Медина заметил сходство, ей также польстил и комплимент, но, в конце концов, она пришла сюда ругаться с Рихтером, а не флиртовать с незнакомцами. Игнорируя бизнесмена, она продолжила атаку:

— Вы не имеете права вести переговоры с мистером Мединой. Если он хочет купить эту картину, то должен договариваться только со мной!

Джулиан не знал, смеяться ему или плакать. Ему и раньше приходилось иметь дело с темпераментными художниками, но никто из них не был столь красив и столь талантлив. Ему не хотелось спорить с Изабель, а главное сейчас — подписать с ней контракт.

— Весьма сожалею об этом недоразумении, мисс де Луна, но, видите ли, я думал, что Скай выступает от вашего имени.

— Я вполне способна делать это сама.

— И создавать замечательные произведения. — Филипп Медина снова вмешался в разговор. — Как уже сказал Джулиан, я коллекционер и хотел бы купить этот рисунок.

Впервые с начала разговора Изабель взглянула на человека, который хотел стать ее первым покупателем. Мягкие каштановые волосы, квадратный подбородок с небольшой ямочкой, густые брови, худощавое лицо, полностью преображавшееся, когда Медина улыбался — он сразу становился необычайно красив. Судя по всему, Медине было за тридцать, однако выражение его глаз говорило о том, что он, как и сама Изабель, пережил больше, чем обычно выпадает на долю его сверстников.

Картину Рихтер оценил в две с половиной тысячи долларов. Де Луна запросила для себя тысячу, оставив дилеру шестьдесят процентов. Тот был согласен и на меньшее, но Изабель не подозревала и об этом, она знать не знала, что первому покупателю обычно дается большая скидка. Таким образом стимулируется спрос: имя этого покупателя используется как приманка для других. Медина, который знал все тонкости игры, мог бы и поторговаться, но не захотел: подписав чек и пообещав прийти на следующий день, он ушел, оставив Изабель и Рихтера наедине.

— Примите мои поздравления, — расплылся в улыбке Джулиан. — Этот чек придает делу необходимый официоз. Теперь вы стали профессиональной художницей. — Против своего желания Изабель улыбнулась. — Поверьте, я искренне огорчен происшедшим недоразумением и прошу меня извинить, — продолжил Рихтер. — Вы вправе требовать, чтобы я убрал эту часть экспозиции, но тем не менее надеюсь, мисс де Луна, что в наших общих интересах оставить ее.

— Мне не нравится, когда я не могу распоряжаться своими собственными работами.

— Рискуя вас обидеть, я все-таки замечу, что нью-йоркский художник не волен полностью распоряжаться своими работами.

— И почему же?

— Потому что, к сожалению, ценность любого произведения определяется его ценой; ее, в свою очередь, диктует рынок, а положение на рынке зависит от многих факторов, большей частью иррациональных. — Рихтер пристально посмотрел на Изабель. Она была вся внимание. — У искусства свои циклы и тенденции. Мода здесь меняется очень быстро. В одном сезоне в моде живопись, в другом — скульптура, а на следующий год все интересуются только гобеленами. Художнику подконтрольны только две вещи: свое творчество и выбор того, кто его представляет.

— И здесь появляетесь вы.

— Именно, — улыбнулся Джулиан. — При всей своей скромности я не премину напомнить, что являюсь владельцем самой престижной галереи Нью-Йорка. Позволяя мне выставлять свои работы, вы зарабатываете очки, которых вам нигде больше не получить. Нравится вам это или нет, мисс де Луна, однако место, где висят ваши произведения, часто гораздо важнее того, что они в действительности собой представляют.

Опустив руку в карман, Изабель нащупала чек, подписанный Филиппом Мединой. Рисунок был замечательным, она сама это знала, но где бы еще за него заплатили две с половиной тысячи?! Рихтер пользовался репутацией человека, который выручает большие деньги за произведения искусства. А Изабель нуждалась в деньгах.

Причем не только для того, чтобы платить за квартиру, за питание и так далее — нет, просто Изабель не оставляла надежды выкупить «Дрэгон текстайлз», и это желание только окрепло во время ее последней поездки в Барселону. От тети Флоры Изабель узнала, что здесь до сих пор вспоминают о смерти Альтеи и обвиняют в ней Мартина. Почему? Флора объяснила ей, что загадки не дают людям покоя, будоражат их сознание. Кроме того, при любых неполадках на текстильной фабрике рабочие честят Мартина на чем свет стоит. Сожалея о том, что с момента продажи «Дрэгон» Барбе дела на предприятии не клеятся, они считают, что смерть Альтеи каким-то образом вызвала разорение компании, а значит, во всем виноват Мартин. Для Изабель эта воображаемая связь между ее отцом и упадком «Дрэгон» послужила дополнительным аргументом в пользу выкупа фабрики. Естественно, для этого требовалось много денег, следовательно, внезапно решила Изабель, ей нужен Джулиан Рихтер.

— Если я соглашусь, чтобы вы представляли мои интересы, как это будет выглядеть?

Пульс Джулиана участился.

— Я буду продавать все ваши работы, а также заниматься рекламой выставок и связями с общественностью.

— Связями с общественностью? — засмеялась Изабель. — Какой?

— О, это очень важно, — возразил Рихтер. — Мы оба создаем образы, Изабель, с той лишь разницей, что вы их рисуете, а я леплю. — Он пристально посмотрел на девушку. — Я просто хочу, чтобы вы полностью обрели себя.

— И как же этого достичь? — с настороженным любопытством спросила Изабель.

— У вас испанское происхождение, вы говорите с легким акцентом. Вы выросли в Санта-Фе, городе с испано-язычным населением. Вот и разыграйте эту карту! — Он уже вошел в роль импресарио и, расхаживая по залу и экспрессивно жестикулируя, указывал Изабель на ее красное платье и серебряные украшения, незатейливую прическу и браслеты на руках. — Одевайтесь поярче. Носите браслеты и бусы. В общем, делайте то же, что и сегодня, только еще смелее.

На лице Изабель, однако, по-прежнему читалась растерянность. Джулиан спохватился: она еще слишком молода! Не надо ее пугать.

— Впрочем, до конца выставки забудьте о том, что я вам сказал. — Он улыбнулся, лукаво сверкнув голубыми глазами. — Если после того как мы узнаем друг друга получше, вы сочтете, что я именно тот, кто может вас должным образом представить, я с радостью возьмусь за это. Если нет — ничего страшного. Идет?

— Пожалуй.

По облегченному вздоху Изабель Рихтер понял, что не обманулся: эту художницу торопить не надо. Что ж, если она ему доверится, то станет знаменитой. Если нет — это будет величайшая ошибка в ее жизни.

Войдя, Изабель и Скай обнаружили, что банкет еще только-только начался.

— Что он делает здесь так рано? — удивилась Скай, кивнув в сторону Филиппа Медины. — Хотя, конечно, я рада его видеть — в его присутствии мое сердце начинает биться как сумасшедшее. — Она пригладила волосы, распрямила плечи и бросила на Медину небрежный взгляд. — Это же надо, симпатичный, умный, богатый — и все одновременно!

— Он купил один из моих рисунков, — тотчас сообщила Изабель.

— А ты мне не сказала!

— Как не сказала, что твой босс рекомендовал мне одеваться словно исполнительнице фламенко.

Прежде чем Скай успела ответить, в зал вошел Рихтер. В следующий миг он уже отыскал взглядом Изабель — свободное, без отделки, кремовое платье, распущенные волосы до плеч, из украшений только индейское ожерелье из раковин, из косметики только едва заметная губная помада. Надо отдать должное Рихтеру — на лице его не дрогнул ни один мускул.

— Вы прекрасно выглядите, Изабель, — произнес он, галантно целуя ей руку.

Затем, заметив четырех своих крупнейших покупателей, собравшихся вместе в первом зале, он пригласил корреспондента «Нью-Йорк таймс» снять Изабель и Филиппа Медину на фоне рисунка, который тот купил. Через полчаса все остальные рисунки тоже были проданы.

Об Изабель Рихтер заговаривал только тогда, когда его о ней спрашивали, повторяя свою обычную фразу о новых художниках: «Может, я и ошибаюсь, но вам наверняка понравится». Завсегдатаи знали, что ошибается он очень редко, так что к концу официальной части Рихтер сумел распродать половину работ Изабель и зарезервировать еще какую-то часть. Как он считал, все остальное разойдется за неделю.

— Должно быть, вы безмерно счастливы. Ваш дебют прошел с невиданным успехом. — Филипп Медина подал ей бокал шампанского. — Вы это безусловно заслужили.

— Наверное, это вы принесли мне удачу, — сказала наконец она, удивляясь тому, что так спокойно чувствует себя в присутствии человека, который у большинства вызывает прямо противоположные эмоции.

— Не я, а ваш талант. — Глаза Медины смеялись, а губы тронуло подобие улыбки. — Я уверен, что сегодня вечером вашим вниманием полностью завладеет Джулиан, но тем не менее мне хотелось бы как-нибудь пригласить вас на ужин.

— Что ж, я с удовольствием принимаю ваше предложение.

Собеседники и не заметили подошедшего к ним Рихтера. Он только что отправил Джеймса Карстерса, Фрэнка Понса и Скай в бистро, где должен был состояться праздничный ужин, посвященный открытию выставки.

— Ну как вам понравился ваш дебют?

Окинув взглядом зал, где рядом с ее работами пестрели красные надписи «Продано» и синие «Зарезервировано», Изабель засмеялась.

— По правде говоря, я на седьмом небе от счастья.

Общее настроение на банкете было приподнятым. Понс и Карстерс радовались результатам первого дня и тому, что попали под опеку Рихтера.

— Он жестко разговаривает с прессой и владельцами галерей, которые могут попытаться тебя переманить, но с нами держится в рамках.

Слушая их, Изабель наблюдала, как Джулиан фотографирует собравшихся, заставляя их улыбаться и принимать нелепые позы. На следующий день, за обедом, он вручил Изабель снимок, на котором запечатлел ее рядом со Скай.

— Я знаю, как вы близки, — произнес Рихтер. — И решил, что вам понравится.

— Действительно здорово! Даже очень. Большое вам спасибо! — Изабель была очень тронута его вниманием.

Обедали они в «Ле Сирк», поскольку Рихтер хотел отпраздновать ее боевое крещение, а заодно и переговорить о делах. Изабель явно смущалась, ибо не привыкла к роскошным обедам рядом со знаменитостями за соседними столиками. Не привыкла она и к обществу людей, привлекающих всеобщее внимание — таких как Джулиан. Каждые несколько минут к ним кто-то подходил, чтобы поздороваться и познакомиться с Изабель. Компания Рихтера сама по себе обеспечивала высокий общественный статус.

Удивительно, но ей было спокойно рядом с ним. Едва знакомый ей человек, знаменитость, а вот поди ж ты!.. Кстати, во время обеда Джулиан несколько раз обмолвился о тяжком бремени славы.

— От вас все время ждут чего-то необычного. А потому никогда не позволяйте диктовать, что вам следует делать. Прислушивайтесь только к своему таланту.

— И к вам, конечно, — шутливо добавила Изабель. Джулиан засмеялся:

— Я не хотел этого говорить, но раз уж вы сами об этом упомянули — да, в формуле вашего успеха я мог бы стать важной составляющей.

— Я тоже так думаю. — Ходить вокруг да около было не в характере Изабель. Вчера в галерее она убедилась в том, что Рихтер мастерски умеет пробуждать желание купить произведение искусства. На банкете и сейчас, за обедом, она увидела его с другой стороны. — Мне бы хотелось, чтобы вы были моим представителем, мистер Рихтер.

Джулиан склонил голову.

— Сочту за честь, мисс де Луна.

Они пили за будущее сотрудничество, когда Изабель внезапно увидела его и чуть не выронила из рук бокал. Он в эту минуту разговаривал с владельцем «Ле Сирк» Сирио. Заметив Изабель, посетитель сразу же подошел к их столику.

— Сеньорита де Луна, как я рад вас видеть! Изабель не ответила.

— Меня зовут Пасква Барба, — не отрывая глаз от Изабель, сказал мужчина и протянул руку Джулиану. — Я старый друг матери Изабель.

— Кто бы вы ни были, — сказал Рихтер, — вас явно нельзя назвать старым другом мисс де Луна, так что, если не возражаете, мы хотели бы продолжить обед. Всего хорошего.

— Спасибо, — сказала Изабель. — Он…

— Не надо ничего объяснять. Он вас расстроил, этого достаточно. — Рихтер накрыл ее руку своей. — Не беспокойтесь. Я не позволю ему вам докучать.

Изабель кивнула. Когда Пако прервал их беседу, они как раз говорили о перспективах на будущее. Рихтер считал, что теперь внимание публики ей обеспечено, и рекомендовал устроить персональную выставку сразу же, как только Изабель напишет достаточно картин. После этого он собирался вновь изолировать ее от общества, чтобы создать атмосферу таинственности. Изабель обещала найти подходящий для работы чердак.

— А как вы смотрите на то, чтобы пока вернуться в Санта-Фе?

Изабель все еще никак не могла успокоиться после неожиданной встречи. Ужасно было сознавать, что Пасква Барба здесь, так близко от нее.

— Я думаю, это будет неплохо, — рассеянно проговорила она.

— Это покроет ваши расходы на год вперед. — Джулиан протянул ей чек.

Цифра ее ошеломила.

— Нет, я не могу… я не возьму… — запротестовала Изабель.

— Можете, можете. Вернее, даже должны. — Улыбка Джулиана говорила о том, что он знает, что для нее лучше. — Поезжайте домой, Изабель, туда, где вашей музе будет уютно, а ваш талант станет расцветать пышным цветом.

Взгляд Изабель между тем был прикован к Паскве Барбе, который по-прежнему пристально смотрел на нее. Рука ее сжала чек, дававший ей возможность спокойно работать. Спустя несколько часов Изабель подписала контракт с Рихтером, а через два дня уехала из города.

В этот день воскресное издание «Нью-Йорк таймс» в разделе «Искусство и развлечения» поместило статью о галерее Рихтера, в основном посвященную Изабель, и снимок, где она была запечатлена вместе со своим первым покупателем, известным коллекционером Филиппом Мединой.

Разыскивая Изабель, Филипп позвонил Скай и узнал от нее, что Изабель сейчас в творческом отпуске и некоторое время ее в Нью-Йорке не будет.

Налив бокал бренди, Джулиан Рихтер поздравил себя с успехом. Конечно, нельзя приписать все себе — кое-что следует отнести и на долю этого Пасквы Барбы — но так или иначе, Изабель благополучно прибыла в Санта-Фе, где будет находиться вдали от людей, которые могут на нее как-то влиять, назначать ей свидания или причинять боль.

На другом конце города Нина Дэвис, читая статью в «Нью-Йорк таймс», постепенно приходила в бешенство. В то время как ее собственная звезда застряла на «Шестой странице», звезда Изабель уверенно восходила все выше и выше. «Подает большие надежды… одно из открытий нынешнего сезона… украшение коллекции Медины». Каждая фраза вызывала у Нины вспышку гнева. В ярости она скомкала газету и швырнула ее в угол.