Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции

7. «Безобидный пьяница»: Ленин и октябрьское восстание Октябрь 1917 г. Орландо Файджес

Около десяти вечера 24 октября 1917 г. Ленин покинул свое убежище на Выборгской стороне Петрограда. На нем были парик и кепка, как у рабочего, голова обмотана бинтом. Вместе с сопровождавшим его финским большевиком Эйно Рахья он отправился в Смольный институт – штаб-квартиру Петроградского совета, чтобы призвать товарищей по партии начать восстание на следующий день, накануне съезда Советов. Пересекая Выборгскую сторону в пустом трамвае, он замучил кондукторшу расспросами о последних новостях в столице: в городе Красная гвардия и революционные солдаты боролись за контроль над вокзалами и улицами. Узнав, что кондукторша придерживается левых взглядов, Ленин начал разглагольствовать о революции. От Финского вокзала пошли пешком. Когда около Таврического дворца их остановил верный правительству патруль, полицейские приняли Ленина за безобидного пьянчужку и пропустили его{152}.

До Смольного Ленин добрался незадолго до полуночи. Во всех окнах здания горел свет. Туда-сюда носились грузовые автомобили и броневики с солдатами и боеприпасами. У ворот стояли пулеметы, верные Керенскому красногвардейцы были начеку и проверяли у входящих пропуска. Хотя у Ленина пропуска не было, ему удалось пройти мимо красногвардейцев, смешавшись с толпой. Он направился прямиком в класс 36, где большевики проводили предвыборное собрание, и заставил их созвать Центральный комитет партии. Центральный комитет отдал приказ о начале восстания.

Что могло произойти, если бы верный правительству патруль арестовал Ленина по пути в Смольный? Альтернативная («А что, если..?») история имеет смысл только тогда, когда речь идет об одном, случайном, событии, которое явно могло бы изменить ход истории. Здесь, несомненно, именно такой случай. Мы можем с высокой степенью уверенности сказать, что, будь Ленин арестован, большевики не начали бы восстание 25 октября. Советскую власть провозгласил бы съезд. В результате было бы сформировано правительство из всех партий, входивших в Совет. Последовали бы недели и месяцы ожесточенного конфликта между социалистами. Советской власти противостояли бы военные силы правых, однако недолго: Советы победили бы. Невозможен был бы военный конфликт масштаба гражданской войны, которая охватила страну и продлилась четыре года после 1917-го, а ведь именно это война сформировала пронизанную насилием культуру большевистского режима Ленина и Сталина.

Прибытие Ленина в Смольный изменило ход истории. В этом историки сходятся. Без него большевики не начали бы восстание 25 октября: в этом не было нужды. До вмешательства Ленина большинство в Центральном комитете не планировало свержения Временного правительства до открытия съезда Советов. То же можно сказать и о Военно-революционном комитете. Сформированный 20 октября для защиты Петроградского гарнизона от приказа Керенского о переводе его большевизированных войск на Северный фронт, Военно-революционный комитет стал ведущей организующей силой в восстании большевиков. Для установления власти Советов никакого восстания не требовалось. Власть Керенского и так рухнула. «Дело в том, что многие хотят бороться с большевиками, но никто не хочет защищать Керенского», – записала 24 октября в дневнике самая верная сторонница Керенского – поэтесса и хозяйка салона Зинаида Гиппиус{153}. После неудачи Корнилова буржуазные и правые группы не хотели иметь ничего общего с Временным правительством и были даже рады его концу. Многие считали, что нужно дать власть большевикам: те приведут страну к такой катастрофе, что все социалисты будут дискредитированы и правые смогут установить военную диктатуру. Западные союзники, летом поддерживавшие Керенского, также настроились против него после корниловского выступления. Отчасти это можно объяснить слухами о том, что Керенский собирался вот-вот заключить сепаратный мир с Германией. Так как Петроградский гарнизон находился под контролем Военно-революционного комитета, Керенский, по сути, не мог распоряжаться столичными войсками уже за пять дней до начала вооруженного восстания. С опозданием – вечером 24-го – он попытался вызвать верные ему войска с Северного фронта. Приказ был отправлен с фальшивыми подписями лидеров Совета: Керенский боялся, что солдаты не признают полномочий Временного правительства. К следующему утру войска не появились, так что он решил поехать и найти их. Железные дороги были в руках большевиков, и Керенский мог воспользоваться только автомобилем. Однако Временное правительство было настолько беспомощно, что и автомобиля в его распоряжении не оказалось. Военным пришлось забрать машину «рено» американского посольства, которая стояла на улице, и позже американцы направили по этому поводу ноту протеста. Вторую машину нашли у Военного министерства, но в ней не оказалось бензина. Тогда отправили людей, чтобы «одолжить» бензин в Английском госпитале. Около 11 утра два автомобиля выехали наконец из Зимнего дворца и направились прочь из города. Керенский сидел во втором, с американским флагом, что помогло миновать пикеты Военно-революционного комитета, расставленные у Дворцовой площади. Тем временем делегаты Советов уже прибывали на открытие съезда в Большом зале Смольного. Из их настроя можно было заключить, что голоса с большим перевесом будут отданы за власть Советов. После корниловского мятежа симпатии рабочих и солдат были на стороне левых. Солдатские массы подозревали своих офицеров в поддержке Корнилова. Именно из-за этого с конца августа так резко упала дисциплина в армии. Солдатские митинги принимали резолюции за мир и власть Советов. Резко возросло дезертирство: ежедневно из частей уходили десятки солдат. Дезертиры были в большинстве крестьянами. Они мечтали вернуться в свои деревни, где полным ходом шла уборка урожая. Эти крестьяне-солдаты, вооруженные и организованные, нападали на дома помещиков. Нападения участились в сентябре. В больших промышленных городах шел аналогичный процесс радикализации как следствие корниловского мятежа. От этого больше всего выигрывали большевики, впервые получившие большинство в Петроградском совете 31 августа. К этому добавилась власть над Иваново-Вознесенском («русским Манчестером»), Кронштадтом, Екатеринбургом, Самарой и Царицыном. Советы Риги, Саратова и самой Москвы вскоре тоже стали большевистскими. Все это объяснялось, главным образом, тем, что большевики были единственной крупной политической партией, бескомпромиссно выступавшей за то, чтобы отдать «всю власть Советам». На это следует обратить особое внимание, так как одно из основных заблуждений по поводу Октябрьской революции состоит в том, что большевиков подняла на вершину власти массовая народная поддержка их партии. Это не так. Октябрьское восстание было государственным переворотом, который активно поддерживала небольшая часть населения, однако он произошел на пике социальной революции, сосредоточенной на популярном идеале власти Советов. После корниловского мятежа внезапно появился поток резолюций с фабрик, из деревень, из армейских частей, призывавших сформировать советское правительство. Под этим авторы резолюций понимали свою собственную социальную революцию, во главе которой стоял бы Всероссийский совет с участием всех социалистических партий. Буржуазные партии, в особенности кадеты, которых дискредитировало участие в корниловском движении, исключались, однако почти все резолюции призывали социалистические партии войти в советское правительство.

Вечером 24 октября казалось, что на следующий день на съезде Советов будет сформировано однородное социалистическое правительство. Пока Ленин добирался до Смольного, Каменев метался по зданию, пытаясь заручиться поддержкой других социалистических партий, чтобы была принята резолюция, которая призвала бы съезд сформировать правительство Советов. Эсеры и меньшевики, чьи делегаты заседали до поздней ночи, склонялись в пользу этого плана. До появления на сцене Ленина лидеры большевиков планировали ждать съезда Советов, при этом вооружая на улицах своих сторонников с тем, чтобы защитить проведение съезда, например в случае, если контрреволюционные силы попытались бы закрыть его. Троцкий, в отсутствие Ленина взявший на себя роль лидера партии, неоднократно обращал внимание на важность дисциплины и терпения. Утром 24-го, когда Керенский приказал закрыть две большевистские газеты, Троцкий отказался поддаться на эту «провокацию»: следует подготовить к действию Военно-революционный комитет, захватить стратегические объекты в городе, что станет защитной мерой против дальнейших «контрреволюционных» угроз. Но в тот же день он на встрече делегатов-большевиков настаивал: «Было бы ошибкой командировать хотя бы те же броневики, которые "охраняют" Зимний дворец, для ареста правительства… Это оборона, товарищи, это оборона!» А вечером Троцкий заявил в Петроградском совете – и у него были веские основания так думать, – что «вооруженный конфликт сегодня или завтра не входит в наши планы – у порога Всероссийского съезда Советов»{154}.

Уже с июля восстание не входило в ближайшие планы большевиков на ближайшее будущее. Выступление 3–4 июля имело для партии катастрофические последствия: сотни ее членов арестовали, а Ленин был вынужден прятаться в Финляндии, чтобы не попасть под суд за государственную измену.

Однако он был не согласен с товарищами. С его точки зрения, эти репрессии показывали, что Временное правительство захвачено «военной диктатурой», началась гражданская война, и это значит, что партия должна взять власть путем вооруженного восстания или погибнуть. «Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно», – писал он 8–10 июля{155}. Когда после корниловского мятежа меньшевики и эсеры сдвинулись влево, Ленин готов был рассмотреть компромисс с ними. Однако он не отказался от своей основной цели установления большевистский диктатуры. Первого сентября он писал в статье «Компромиссы» о том, что партия большевиков борется за доминирование{156}. «Полевение» Советов и тот факт, что большевики быстро становились в них главной силой, снова открыли возможность перейти к власти Советов с помощью мирной агитации, как предлагал до июльских событий Ленин. Перед открытием 14 сентября Всероссийского демократического совещания, когда нужно было решить вопрос о власти, Ленин поддержал инициативу Каменева попытаться убедить меньшевиков и эсеров разорвать альянс с кадетами и присоединиться к большевикам в социалистическом советском правительстве. Согласись на это меньшевики и эсеры, большевики отказались бы от идеи вооруженного восстания и соревновались бы за власть в самом советском движении. Однако намерения Ленина не оставляли сомнений: если лидеры Советов откажутся, партия должна готовиться захватить власть. На Демократическом совещании разрушить коалицию меньшевиков, эсеров и кадетов не удалось, и 24 сентября Керенский представил новый кабинет, который мало отличался от предыдущего, работавшего в июле и августе: у социалистов было техническое большинство, но несколько ключевых постов заняли кадеты. Надежды Каменева на социалистическую коалицию не оправдались, и Ленин вернулся к кампании за немедленное восстание. Он говорил о нем уже в двух своих письмах, написанных из Финляндии Центральному комитету накануне Демократического совещания. «Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки», – доказывал Ленин. Могут – потому что партия уже завоевала большинство в Московском и Петроградском советах, и этого достаточно, чтобы поднять людей на гражданскую войну, если партия, находясь у власти, предложит мир и отдаст землю крестьянам. Должны – потому что, если ждать Учредительного собрания, «Керенский и компания» примут предупредительные меры, либо сорвав его созыв, либо сдав Петроград немцам. Напомнив товарищам афоризм Маркса «восстание есть искусство», Ленин заключал, что было бы наивно ждать «формального большинства» для большевиков: «никакая революция этого не ждет». История не простит их, если они не возьмут власть сейчас{157}.

Эти два письма дошли до Центрального комитета 15 сентября. Для остальных большевистских лидеров они были по меньшей мере очень неудобны, поскольку только что началось Демократическое совещание и они все еще поддерживали примирительную тактику Каменева. Из боязни, что письма попадут в руки рядовых коммунистов и спровоцируют восстание, было решено уничтожить все их копии, кроме одной. Центральный комитет продолжал игнорировать советы Ленина; вместо писем напечатали его более раннюю статью, в которой он поддержал линию Каменева. Ленин был вне себя от гнева. Боясь вернуться в город, где Керенский приказал арестовать его на Демократическом совещании, он, чтобы быть ближе к столице, переехал из Финляндии в находящийся в 120 км от Петрограда курортный город Выборг. Оттуда он засыпа́л Центральный комитет и низовые партийные организации нетерпеливыми письмами, полными воинственных и грубых фраз, которые были жирно подчеркнуты. Он призывал начать вооруженное восстание немедленно. Ленин осуждал «парламентскую тактику» большевистских лидеров и положительно смотрел на перспективу гражданской войны, которой другие большевики старались избежать, ошибочно полагая, что, как парижские коммунары, проиграют. Напротив, настаивал Ленин, антибольшевистских сил будет не больше, чем стояло за Корниловым, так что большевики непременно победят.

Двадцать девятого сентября, находясь на пике отчаяния, Ленин написал сердитую тираду о большевистских лидерах, обличая их как «штрейкбрехеров, предателей революции». Они хотят задержать передачу власти до съезда Советов, в то время как момент уже назрел. Пришло время захватить власть, и любая задержка лишь даст Керенскому время применить против них военную силу. Ленин настаивал на том, что рабочие твердо поддерживают дело большевиков. Крестьяне уже начали собственную войну в усадьбах, что исключает возможность «18 брюмера», или «мелкобуржуазной» контрреволюции, как в 1849 г. Что касается забастовок и мятежей в других странах Европы, то они, несомненно, указывают на перелом в настроении революционных масс. Мир стоит на пороге революции. «Пропускать такой момент и "ждать" съезда Советов есть полный идиотизм или полная измена», и если большевики это сделают, то «вся честь партии большевиков стоит под вопросом». В конце концов Ленин даже пригрозил, что уйдет из Центрального комитета и это развяжет ему руки и даст возможность начать кампанию за вооруженное восстание среди рядовых большевиков на партийном совещании 17 октября. «Ибо мое крайнее убеждение, что, если мы будем "ждать" съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию»{158}.

Вернувшись в Петроград, где он скрывался на квартире у большевика-активиста на Сердобольской улице на Выборгской стороне, Ленин 10 октября созвал секретное совещание Центрального комитета. Решение готовиться к вооруженному восстанию было принято на этом заседании, проведенном по иронии судьбы дома у меньшевика Николая Суханова, жена которого Галина Флаксерман была ветераном партии большевиков. Присутствовали лишь 12 членов Центрального комитета из 22. Таким образом, самая важная резолюция в истории партии была принята меньшинством членов ЦК. Проголосовав десятью «за» и двумя (Каменев и Зиновьев) «против», они признали, что «момент назрел» и вооруженное восстание неизбежно. Партийным организациям было приказано приготовиться к нему{159}.

Однако дата назначена не была. «Резолюция Центрального комитета – это одна из лучших резолюций, которые когда-либо ЦК выносил, – заявил Михаил Калинин. – Но когда это восстание будет возможно – может быть, через год, – неизвестно»{160}. Лидеров очень беспокоило неоднозначное настроение на улицах. Неясно было, «пойдут ли» на восстание петроградские рабочие и солдаты. Они помнили потерпевшее неудачу июльское восстание, в результате которого многие рабочие были уволены и подверглись репрессиям. Не хотелось потерпеть еще одно поражение. Военная организация большевиков, выступавшая за восстание, предупреждала, что рабочие и солдаты еще не готовы выйти по зову партии, хотя они, возможно, пойдут на улицы, окажись Совет в опасности из-за контрреволюционеров. Такой же вывод был сделан после анализа данных, представленных на совещании Центрального комитета 16 октября. Представители Военной организации большевиков, Петроградский совет, профсоюзы и фабричные комитеты, присутствовавшие на совещании, предупреждали о риске, который несет в себе восстание, начатое до съезда Советов. Крыленко изложил взгляды Военной организации: у солдат нет прежнего боевого духа, должно произойти что-то серьезное, чтобы они решились на вооруженное выступление. Володарский из Петроградского совета подтвердил общее впечатление, что никто не готов идти на улицы, однако они выйдут по зову Советов. По словам секретаря Петроградского совета профсоюзов Шмидта, рабочих сдерживали массовая безработица и страх увольнения. Шляпников добавил, что даже в профсоюзе рабочих-металлистов, где партия имела большое влияние, идея большевистского восстания не пользовалась популярностью и слухи о нем вызывали панику. Каменев сделал вывод: нет никаких показаний к тому, чтобы начать борьбу до 20-го (когда должен был собраться съезд Советов){161}.

Однако Ленин настаивал на необходимости немедленных приготовлений и не видел в осторожных докладах о настроениях петроградских масс аргументов в пользу задержки: для военного переворота, который он решил использовать для захвата власти, нужна была лишь небольшая военная сила, но хорошо вооруженная и организованная[9]. Позиции Ленина в партии были настолько сильны, что вышло так, как хотел он. Контррезолюция Зиновьева, запрещающая начинать само восстание до консультации с большевистскими делегатами съезда Советов, не была принята: проголосовали 15 против 6. Тем не менее такой разрыв в голосах (по сравнению с 19 против 2 за более туманный призыв Ленина устроить восстание в ближайшем будущем) показывает, что у нескольких большевистских лидеров были серьезные сомнения относительно целесообразности восстания перед съездом Советов. Но на открытое противостояние Ленину не отважился никто, кроме Каменева и Зиновьева. В конце совещания Каменев заявил, что не может принять эту резолюцию, которая, по его мнению, ведет партию к гибели, и объявил Центральному комитету, что уходит в отставку, чтобы начать собственную общественную кампанию. Он также потребовал созыва партийного совещания, однако Ленину удалось задержать его: почти не было сомнений в том, что совещание выступит против призыва к восстанию до проведения съезда. Восемнадцатого октября Каменев изложил свою позицию в газете Горького «Новая жизнь»: «…взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов, было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом». Тем самым он, конечно, выпустил кота из мешка: уже несколько недель распространялись слухи о большевистском восстании, и теперь они подтвердились. Троцкому пришлось опровергнуть их в Петроградском совете, но на этот раз он выглядел неубедительно. Ленин был в бешенстве и обличал Зиновьева и Каменева в большевистской прессе. Он не стеснялся в выражениях и в письмах от 18 и 19 октября, изобилующих словами «штрейкбрехеры», «предатели», «шулеры», «клеветники» и «преступление». «Пусть господа Зиновьев и Каменев основывают свою партию», – писал он. «Господа» вместо «товарищи» было, конечно, самым страшным оскорблением{162}.

Когда всем стало известно о большевистском заговоре, лидеры Советов решили отложить съезд до 25 октября в надежде, что лишние пять дней позволят им организовать своих сторонников в далеких провинциях. Однако эта отсрочка лишь дала большевикам время для последних приготовлений к восстанию. Более того, она добавила правдоподобности заявлениям Ленина о том, что лидеры Советов хотели вовсе отказаться от проведения съезда. Он всегда доказывал, что захват власти был упреждающим шагом перед лицом опасности (преувеличенной или выдуманной) того, что Временное правительство не даст провести съезд. Все доклады партийцев на местах ясно показывали, что, хотя петроградские рабочие и солдаты не готовы были пойти по зову одной только партии, многие из них встали бы на защиту Советов, если бы тем что-то угрожало. Отсрочка проведения съезда стала как раз той провокацией, которая нужна была Ленину.

Почему он так настаивал на необходимости вооруженного восстания до съезда Советов? Все указывало на то, что время работает на большевиков: страна лежала в руинах, Советы склонялись влево, предстоящий съезд почти несомненно должен был поддержать призыв большевиков к передаче власти Советам. Для чего нужно было рисковать спровоцировать гражданскую войну, устраивая восстание, которое, как считали партийные активисты в Петрограде, было преждевременным? Другие известные большевики указывали на необходимость передачи власти одновременно с проведением съезда Советов – таковы были взгляды Троцкого и многих других членов Исполнительного комитета Петроградского совета. Их мнение было важно, так как они хорошо знали настроения в столице и в любом случае должны были играть в восстании ведущую роль. Хотя эти лидеры сомневались, что у партии достаточно массовой поддержки для того, чтобы своим именем организовать восстание, они думали, что оно может быть успешно поднято именем Советов. Поскольку большевики вели свою кампанию под лозунгом передачи власти Советам, говорили, что съезд был нужен им для легитимизации такого восстания: оно должно было казаться результатом работы всех Советов, а не одной партии. Выбрав такую линию, которая задержала бы восстание всего-то на несколько дней, Ленин мог бы заручиться поддержкой большинства членов партии против тех, кто, как Каменев и Зиновьев, был твердым противником восстания. Но Ленин был непреклонен: власть нужно захватить до съезда.

Свое нетерпение он оправдывал тем, что любое промедление с захватом власти даст Керенскому возможность организовать репрессивные меры. Петроград сдадут немцам. Правительство переведут в Москву. Съезд Советов запретят. Это, конечно, был вздор. Керенский был совершенно неспособен на такие решительные действия, и в любом случае, как заметил Каменев, правительство было беспомощно и не могло претворить в жизнь какие-либо контрреволюционные намерения. Ленин преувеличивал риск активного противодействия со стороны Керенского для того, чтобы придать силу своим собственным аргументам в пользу превентивного восстания. В прессе появились слухи, что правительство планирует эвакуировать столицу. Это, несомненно, укрепило Ленина в убеждении, что началась гражданская война и что победа достанется той из воюющих сторон, которая нанесет удар первой. «On s'engage et puis on voit»[10].

Однако у желания начать восстание до съезда Советов был и другой мотив, не имеющий никакого отношения к военной тактике. Если бы переход власти совершился согласно голосованию самого съезда, результатом, почти несомненно, стало бы коалиционное правительство, состоящее из всех партий. Большевики могли получить самое большое количество министерских портфелей, если бы их распределяли пропорционально, однако все равно им пришлось бы управлять в партнерстве, по крайней мере с левым крылом партий эсеров и меньшевиков, а возможно, и с этими партиями в целом. Это стало бы громкой политической победой Каменева, который, несомненно, оказался бы центральной фигурой в такой коалиции. Под его руководством основная власть принадлежала бы съезду Советов, а не партии. Возможны были бы новые попытки объединить большевиков и меньшевиков. Что касается самого Ленина, он мог бы остаться не у дел – либо по настоянию меньшевиков и эсеров, либо из-за его собственного нежелания пойти на компромисс с ними. Таким образом, он мог бы рассчитывать лишь на маргинальное левое крыло собственной партии.

С другой стороны, если большевики захватывали власть до съезда Советов, Ленин выходил на сцену как важная политическая фигура. Большинство на съезде, вероятно, одобрило бы выступление большевиков, таким образом дав партии право сформировать собственное правительство. Если бы меньшевики и эсеры смогли принять этот силовой захват власти как свершившийся факт, то в кабинете Ленина для них нашлось бы несколько второстепенных мест. В противном случае они могли лишь уйти в оппозицию, а правительство становилось полностью большевистским. Это сводило на нет усилия Каменева по созданию коалиции; Ленин получал диктатуру пролетариата, и, хотя в результате страна неминуемо скатывалась в гражданскую войну, Ленин принимал это – и возможно, даже приветствовал – как часть революционного процесса. Гражданская война была, с точки зрения Ленина, необходимой и важнейшей фазой в любой социальной революции, как углубление «классовой борьбы» в вооруженной стадии. Уже с июля он доказывал, что гражданскую войну начали силы правых и что захват власти следует видеть как вступление в борьбу пролетариата. Представлялось невозможным разрешить «классовую борьбу» политическими методами. Россия разделилась на враждующие лагеря – «военной диктатуры» и «диктатуры пролетариата», и вопрос заключался только в том, какая сторона одержит верх – «кто кого», как любил говорить Ленин. В этом ленинском сценарии вооруженное восстание являлось провокацией для меньшевиков и эсеров. Оно было в равной степени направлено и против Временного правительства, и против других партий, работавших в Советах, а также против тех в его собственной партии, кто готов был пойти на компромисс с ними в советском правительстве.

Появление Ленина в Смольном сыграло решающую роль. В классе 36 настроение, если верить присутствовавшим там большевикам, совершенно изменилось. С обороны они переключились на наступление, отдали приказ начать восстание и достали карты, чтобы спланировать главные направления атаки. К обеду удалось захватить вокзалы, почту и телеграф, государственный банк, телефонную станцию, полицейские участки и районы вокруг Зимнего дворца и Исаакиевской площади. Однако штурм Зимнего дворца, где в Малахитовом зале засели без надежды на спасение остатки кабинета Керенского, отложили сначала до 15 часов, а потом до 18 часов, после чего Военно-революционный комитет и вовсе перестал беспокоиться о каких-либо сроках. Ленина эти задержки приводили в бешенство: для него было чрезвычайно важно захватить власть до открытия съезда Советов. Около 15 часов он объявил переполненному залу на заседании Петроградского совета о свержении Временного правительства. Это, конечно, было ложью, но тот факт, что захват власти свершился, представлялся настолько важным для его политической стратегии, что Ленин готов был его придумать. Когда день перешел в вечер, он начал орать на командиров в Военно-революционном комитете, приказывая взять Зимний дворец без промедления. Подвойский позже вспоминал: «Он метался по маленькой комнате Смольного, как лев, запертый в клетку. Ему нужен был во что бы то ни стало Зимний»{163}.

Штурм начался по сигналу пушек с крейсера Балтийского флота «Аврора», стоявшего на якоре на Неве около Зимнего дворца. В 22.40, лишь только начали стрелять, в Большом зале Смольного наконец открылся съезд Советов. Большинство делегатов сидели в тужурках и шинелях – рабочие и солдаты. Неопрятные и немытые, они резко контрастировали со старыми членами Исполнительного комитета – меньшевиками и эсерами в чистых костюмах, заседавшими здесь в последний раз. Как заметил Суханов, «зал был уже полон… серой, черноземной толпой»{164}. Большевики не имели абсолютного большинства, хотя при поддержке левых эсеров они могли провести любое предложение. Согласно отчету мандатной комиссии, из 670 делегатов 300 составляли большевики, 193 – эсеры (из них больше половины левые эсеры), 82 – меньшевики (из них 14 интернационалисты). Мандаты делегатов указывали на преобладающее большинство в пользу правительства Советов. Каким быть этому правительству, предстояло решить съезду. Мартов предложил сформировать единое демократическое правительство на базе всех входивших в Совет партий. По его мнению, это был единственный способ предотвратить гражданскую войну. Предложение встретили овацией. Даже Луначарский признал, что большевики ничего не имеют против этого предложения: они не могли отказаться от лозунга «Вся власть Советам!». Предложение немедленно и единогласно одобрили.

Однако едва стало казаться, что вот-вот будет сформирована социалистическая коалиция, как пришли новости о вооруженном штурме Зимнего дворца и аресте министров Керенского. Делегаты от меньшевиков и эсеров стали обличать штурм как преступные действия, которые, по их мнению, должны были погрузить страну в гражданскую войну, и многие из них в знак протеста покинули зал. Когда они выходили, делегаты-большевики топали ногами, свистели и выкрикивали оскорбления. Спланированная Лениным провокация – упреждающий захват власти – удалась. Покинув съезд, меньшевики и эсеры свели на нет все надежды на достижение компромисса с умеренными большевиками и на формирование коалиционного правительства из всех партий, работавших в Совете. Путь для диктатуры большевиков на базе Совета теперь был свободен. Именно к этому, несомненно, и стремился Ленин.

Несложно понять, почему меньшевики и эсеры повели себя в изменившейся политической атмосфере того момента именно таким образом. Однако невозможно и не заметить, что своими действиями они подыграли Ленину. Суханов признал это в 1921 г.: «Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции. Борьба на съезде за единый демократический фронт могла иметь успех… Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеровскими ребятами и слабой группкой новожизненцев, мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией. По собственной неразумной воле мы обеспечили победу всей линии Ленина…»{165}

В результате этого бойкота оппозиционные силы разделились, оставив Мартова и других левых сторонников советской коалиции в одиночестве противостоять усилиям Ленина установить диктатуру. Мартов еще раз отчаянно призвал сформировать правительство из всех демократов. Однако настроение в зале менялось. В глазах массы делегатов меньшевики и эсеры, бойкотируя съезд, показали себя «контрреволюционерами». Теперь делегаты готовы были последовать примеру большевиков, противящихся любому компромиссу с меньшевиками и эсерами. Троцкий взял инициативу и произнес речь (она стала одной из наиболее часто цитируемых в XX в.), в которой обличил резолюцию Мартова о коалиции: «Наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю, с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда или которые делают это предложение? Но ведь мы видели их целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны, миллионы рабочих и крестьян… Нет, тут соглашение не годится… вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории!»{166}

В порыве гнева Мартов выкрикнул (и, наверное, это мучило его всю оставшуюся жизнь): «Тогда мы уйдем!» С этими словами он вышел из зала – и вошел в политическое небытие. Было два часа ночи, и Троцкому, выполнявшему то, что задумал Ленин, оставалось только принять резолюцию, осуждающую «предательские» попытки меньшевиков и эсеров подорвать советскую власть. Эта резолюция, по существу, поставила на большевистской диктатуре печать: одобрено Советом. Масса делегатов, вероятно, не понимавшая значения того, что они делают (разве они не за власть Советов?), подняла руки в поддержку резолюции Троцкого.

Однако была еще одна возможность заставить Ленина принять правительство с участием всех партий, входивших в Совет. Двадцать девятого октября (11 ноября по н. ст.) силы, верные правительству Керенского, сражались с Красной гвардией и на окраинах Петрограда, и в центре Москвы. Всероссийский исполком Союза железнодорожников (ВИКЖЕЛЬ) опубликовал ультиматум с требованием, чтобы большевики начали переговоры с другими социалистическими партиями с целью сформировать однородное социалистическое правительство. В противном случае они угрожали остановить все движение на железной дороге. У правительства Ленина не было шанса выжить, если бы в столицу перестали доставлять продовольствие и топливо. От железных дорог зависела и военная кампания против сил Керенского в Москве и Петрограде. Даже Ленин понимал, что без победы в Москве большевикам не удержаться у власти. Переговоры между партиями должны были продолжиться. Каменева уполномочили представлять партию на этих переговорах. Правое крыло партий меньшевиков и эсеров, уверенное в том, что большевистский режим долго не продержится, выдвинуло четкие условия своего участия в любом правительстве: министров Керенского следовало выпустить на свободу, Военно-революционный комитет распустить, Петроградский гарнизон передать под контроль Думы, допустить Керенского к участию в формировании правительства, а Ленина, напротив, в правительство не включать. Их позиция смягчилась, когда наступление Керенского на Петроград провалилось. Они предложили свое участие в коалиции с большевиками при условии, что будет расширено руководство Совета. Каменев согласился, легковерно предположив, что большевики не будут настаивать на присутствии Ленина и Троцкого в кабинете. Однако Ленин и Троцкий были настроены иначе. Они с самого начала были против переговоров с ВИКЖЕЛем и согласились на них только под угрозой военного поражения. Теперь же, когда войска Керенского потерпели поражение и бои за Москву приближали большевиков к победе, они занялись подрывом межпартийных переговоров. На заседании Центрального комитета 1 ноября Троцкий осудил компромисс, на который согласился Каменев, и потребовал для партии большевиков по меньшей мере три четверти мест в кабинете. Не было смысла «организовывать восстание, если у нас не будет большинства», доказывал он{167}. Ленин выступал за то, чтобы вовсе отказаться от переговоров, и потребовал арестовать лидеров ВИКЖЕЛя как «контрреволюционеров» – это была провокация, направленная на срыв переговорного процесса. Несмотря на возражения Каменева, Зиновьева и других, Центральный комитет согласился представить требование Троцкого как ультиматум в переговорах и выйти из них, если этот ультиматум будет отвергнут. Ленин и Троцкий прекрасно понимали, что эсеры никогда не пойдут на их условия. Захват власти непоправимо расколол социалистическое движение в России, и никакие переговоры не могли помочь преодолеть возникшую пропасть. Переговоры с ВИКЖЕЛем провалились.

Не исключено, что коалиционное советское правительство в принципе не могло быть создано. Перед самым корниловским мятежом был короткий период, когда такая возможность существовала, если бы только меньшевики и эсеры демонстративно порвали с кадетами. Это был момент, когда Ленин готов был смириться с тактикой Каменева и других социалистов. Однако уже с середины сентября он нацелился на захват власти. Восстание должно было вбить клин между большевиками (защитниками «революции») и теми социалистами, которые им противостояли («контрреволюционерами»), а также кадетами, монархистами и белогвардейцами.

Без восстания большевиков осталась бы в силе резолюция Мартова, и 25 октября было бы учреждено правительство, состоящее из всех представленных в Совете партий. Ожесточенные политические трения между социалистами сделали бы эту коалицию нестабильной и сложной. Без сомнения, много конфликтов возникло бы вокруг отношений между советским правительством, Учредительным собранием и другими демократическими органами, например Думой. Ленин был бы настроен против любой коалиции с правыми эсерами и меньшевиками, которая могла бы расколоть большевиков. По всей вероятности, в любом случае произошла бы гражданская война, но не такого масштаба, как тот военный конфликт, который охватил Россию с 1917 по 1922 г. Хотя Керенский и Белая гвардия непременно организовали бы вооруженное сопротивление советскому правительству, их сил хватило бы ненадолго. Печать исторической неизбежности лежит на событиях с момента Октябрьского восстания и до момента установления диктатуры большевиков, до Красного террора и гражданской войны, со всеми ее последствиями для советского режима. Однако сама победа Ленина 25 октября была результатом случайности. Если бы «безобидного пьяницу» узнал верный правительству патруль, история могла бы сложиться иначе.