Исторические записки. Т. VII. Жизнеописания

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ Шан-цзюнь ле чжуань — Жизнеописание Шан-цзюня[325]

Шан-цзюнь был княжичем[326], побочным сыном правителя Вэй. Звали его Ян, он принадлежал к роду Гунсунь, его предки относились к фамилии Цзи. В юности Ян был последователем синмин. Служил чжуншуцзы[327] при вэйском сяне Гун Шу-цзо. Хотя Гун Шу-цзо понимал, что Ян был умен, [он] не торопился представлять его князю. Случилось так, что Цзо заболел; вэйский Хуэй-ван[328] лично пришел навестить больного и сказал: «[Вы], Гун Шу, болеете, и всякое может случиться. Как быть в будущем с принесением жертв на алтаре духов Земли и злаков?» Гун Шу ответил: «Мой чжуншуцзы, которого зовут Гунсунь Ян, хотя и молод, но имеет поразительные способности. Я хотел бы, чтобы вы, ван, поручили ему ведение дел княжества и прислушивались к его мнению». Но ван в ответ промолчал и собрался уйти. Тогда Цзо попросил окружающих его людей удалиться и сказал вану: «Если вы, ван, не намерены использовать Яна, нужно его убить, [но] ни в коем случае не позволяйте ему выехать за пределы княжества».

Вэйский ван согласился и ушел. [А] Гун Шу-цзо призвал к себе Яна [и] со смущением поведал: «Только что ван спрашивал, кого можно поставить сяном, и я заговорил о тебе, но по лицу вана я понял, что он против. Я ставлю на первое место [интересы] правителя и на последнее — подданных, поэтому сказал вану: "Если вы не желаете использовать [Гунсунь] Яна, нужно его убить". И ван согласился со мной. Тебе следует срочно бежать, не то тебя схватят». Ян сказал: «Раз уж ван не пожелал принять ваше предложение по поводу назначения подданного на должность, то с чего же он послушает вашего совета казнить подданного?» Так он и не уехал. Когда Хуэй-ван покинул Гун Шу-цзо, он сказал своим приближенным: «Гун Шу серьезно болен. Это очень прискорбно. Он хочет, чтобы в государственных делах я прислушивался к советам Гунсунь Яна, — что он, ума лишился?»[329].

После смерти Гун Шу Гунсунь Ян узнал, что циньский Сяо-гун[330], стремясь продолжать и совершенствовать дело [славного] [86] Му-гуна[331], издал указ о привлечении в свое царство мудрых людей, [и] намерен двинуться на восток, чтобы вернуть захваченные [у Цинь] земли. Ян отправился на запад и достиг Цинь.

Через сановника Цзин Цзяня, пользовавшегося расположением Сяо-гуна, Ян стал добиваться встречи с Сяо-гуном, и когда эта встреча состоялась, вэйский Ян[332] довольно долго говорил Сяо-гуну о делах [управления]. Сяо-гун время от времени засыпал и не слушал собеседника. Когда же встреча закончилась, Сяо-гун в раздражении сказал Цзин Цзяню: «Твой гость — глупый и безрассудный человек, как можно использовать его на службе?» Цзин Цзянь стал укорять вэйского Яна. Тот ответил: «Я говорил гуну о путях управления [древних] государей, но он пока не понял, что ему нужно». Через пять дней гун пожелал вновь встретиться с Яном. На новой встрече с Яном гун проявил больше заинтересованности, но речи [Яна] не пришлись ему по душе. После встречи Сяо-гун опять укорял Цзин Цзяня, который, в свою очередь, выбранил Яна, на что Ян сказал: «Я говорил гуну о путях управления [истинных] ванов[333], но [и это] не было воспринято». Вэйский Ян был еще раз принят гуном. Теперь уже гун благосклонно отнесся к нему, но все еще не решался использовать на службе. После встречи Сяо-гун сказал Цзин Цзяню: «Твой гость хорош, с ним есть о чем поговорить». Ян сказал [Цзин Цзяню]: «Я рассказал гуну о путях управления ванов-гегемонов[334], его устремления сводятся к тому, чтобы использовать эти пути. Я понял, что он искренне хочет увидеться со мной еще». И вэйский Ян был еще раз принят Сяо-гуном. Во время их беседы гун, увлекшись, сполз со своей циновки; так они проговорили без устали несколько дней. Цзин Цзянь спросил Яна: «Чем это ты очаровал нашего правителя? Он очень увлечен». Ян ответил: «Я сказал правителю, что надо сопоставить свой путь управления с путями управления при трех династиях, на что гун мне сказал: "Они слишком далеки, для того чтобы я мог придерживаться [их установлений]. Кроме того, у них были мудрые правители, каждый из которых прославил свое имя в Поднебесной. Как я смогу в своей глуши много сотен лет спустя придерживаться прежнего пути императоров и ванов?" Тогда я рассказал гуну об искусстве укрепления государства, чем весьма порадовал его. А равняться добродетелями с династиями Инь и Чжоу действительно трудно».

После того как Сяо-гун стал использовать вэйского Яна на службе, Ян вознамерился изменить законы, но опасался, что в Поднебесной его осудят. Он говорил: «Тот, кто колеблется, не заслуживает уважения, а кто нерешителен в делах — не добьется [87] успеха. Кроме того, действия, находящиеся выше понимания [простых] людей, непременно встречают противодействие со стороны современников. Того, кто умеет размышлять и имеет собственное мнение, обязательно будут осуждать. [Говорят, что] глупец никогда толком не знает, как завершить дело; знающий же схватывает [суть] дела еще до того, как она начинает проявляться. Поэтому нельзя обсуждать с людьми свои начинания, а можно лишь предоставлять им [возможность] радоваться результатам. Тот, кто рассуждает о высшей добродетели, не должен считаться с расхожими представлениями; тот, кто достигает больших успехов, не должен советоваться с массой людей. Если мудрый человек захочет любой ценой укрепить свое царство, он не будет брать за образец древность, а если захочет любой ценой принести пользу народу, то не станет следовать ее ритуалам». Сяо-гун воскликнул: «Превосходно!»

Гань Лун сказал: «Это неверно. Мудрый человек наставляет народ, не изменяя [его обычаев], знающий управляет, не изменяя законов. Тот, кто наставляет народ, следуя [его устремлениям], легко достигает успеха; у того, кто управляет согласно установившимся законам, чиновники опытны и народ пребывает в спокойствии». Вэйский Ян сказал: «Слова Луна представляют собой расхожее мнение, распространенное в наше время. Обыкновенные люди привыкают к устоявшимся обычаям и чувствуют себя спокойно при них, а ученые мужи погрязают в том, что привычно. Эти две категории людей поэтому годятся на то, чтобы занимать чиновничьи должности и блюсти [старые] законы, однако с ними нельзя обсуждать что-либо, выходящее за эти пределы. Каждая из трех династий властвовала, придерживаясь своих ритуалов; каждый из гегемонов господствовал, применяя свои законы. Знающий сам творит законы, а глупый ими ограничен; достойный меняет ритуал, а никчемный им крепко связан».

Ду Чжи сказал: «Если выгода не будет стократной, то законы не меняют; если успех не будет десятикратным, не меняют орудий. Когда подражают древности, то ошибок не совершают; когда следуют ли, не бывает искривлений». Вэйский Ян [на это] сказал: «Управление в разные времена не было одинаковым, благосостояние государства достигалось не подражанием древности, поэтому [шанский] Тан и [чжоуский] У-ван властвовали, не следуя древности, а Ся и Инь, не меняя старого ритуала, погибли. Вот почему выступление против древности нельзя считать ошибочным; тот же, кто следует прежним ритуалам, не достоин больших похвал». Сяо-гун на это сказал: «Превосходно!» [Он] назначил [88] вэйского Яна цзошучжаном[335] и в конце концов дал ему распоряжение заняться пересмотром законов.

Было приказано [так]. Народу разделиться семьями на пятерки и десятки, которые должны были заботиться друг о друге, отвечать за поступки соседей[336]. Тот, кто не доносил о преступившем [закон], подлежал обезглавливанию. Тот, кто доносил о преступившем [закон], награждался наравне с человеком, [в бою] отсекшим голову противника. Тот, кто покрывал преступника, наказывался наравне со сдавшимся в плен. Семьям, имевшим более двух взрослых мужчин и не разделявшимся, удваивались все налоги. Всякому, имеющему заслуги в бою, полагалось повышение на ранг знатности, а проявившему корыстолюбие полагалось большое или малое наказание, в зависимости от серьезности проступка. Тот, кто прилагал все силы в основных занятиях — земледелии и ратном деле, кто производил больше зерна и шелка, — освобождался от трудовых повинностей. Всех, кто извлекал выгоду из занятия второстепенным делом, впавших в нищету дайчжэ[337] следовало превращать в [казенных] рабов. Семьи и роды, не имевшие боевых заслуг, не должны были включаться в списки знатных фамилий [и получать особые права]. Почетное или низкое положение человека, его ранг знатности и казенное довольствие определялись каждый раз его заслугами; в соответствии с его местом в обществе ему полагались земли и дома, рабы и слуги, одежда. Тот, кто имел заслуги, становился известным и пользовался славой; тот же, кто заслуг не имел, даже если он и [был] богат, не прославлялся.

Когда законы вэйского Яна были составлены, [он их] не обнародовал, так как опасался, что [люди] отнесутся к ним с недоверием. Он водрузил шест длиною в три чжана[338] у южных ворот близ столичного рынка и обратился с призывом к народу: тот, кто сможет перенести этот шест и водрузить его у северных ворот, получит десять цзиней золота. Люди удивлялись, но никто не решался [его] переносить. Тогда вторично объявили: кто перенесет этот шест, получит пятьдесят цзиней золота. Нашелся один человек, который переместил шест, и ему тотчас были вручены пятьдесят цзиней золота, дабы стало ясным, что [со стороны властен] нет обмана. И после этого стали оглашать законы. В течение года действия [этих законов] в столицу Цинь прибывали тысячи людей, заявлявших об их непригодности. Затем сам наследник престола[339] нарушил эти законы. Вэйский Ян сказал: «Законы не действуют потому, что верхи общества их нарушают». И хотел отдать наследника под суд. Но наследника нельзя было наказывать. Тогда строго наказали наставника княжича Цяня — выжгли [89] клеймо на лбу учителя Гунсунь Цзя. На следующий же день все циньцы поспешили подчиниться [новым] законам. Так законы действовали десять лет, и все жители Цинь весьма радовались этому; на дорогах никто не подбирал забытого [другими], в горах не было разбойников, в семьях всего было в достатке. Воины смело сражались, прекратились мелкие междоусобицы, волости и поселки хорошо управлялись. [Многие] циньцы, вначале заявлявшие о непригодности новых законов, приходили и говорили [теперь] об их правильности; [однако] вэйский Ян говорил: «Эти люди познали вкус смуты», — и всех [их] переселял в пограничные города. Теперь уже никто из жителей не осмеливался обсуждать новые законы.

Тогда вэйский Ян получил ранг далянцзао[340].

[Он] возглавил войска и окружил вэйский Аньи[341], принудив вэйцев к капитуляции. Через три года воздвигли величественные ворота и дворцовые здания в Сяньяне, после чего циньский правитель перенес столицу царства из Юн[342] в Сяньян. После этого приказом было запрещено жить вместе в одном помещении родителям, сыновьям, старшим и младшим братьям [с их женами]. Объединили все мелкие поселки и селения, образовав из них уезды; во главе уездов поставили линов и чэнов. Всего образовали 31 уезд. Было упорядочено землепользование, проложены продольные и поперечные межи, отмечены границы владений[343], [по справедливости] уравняли подати и налоги, ввели единую систему мер веса и длины[344].

Через четыре года княжич Цянь вновь[345] нарушил законы; он был наказан отрезанием носа. Еще через пять лет циньцы стали богатыми и сильными. Сын Неба даровал Сяо-гуну жертвенное мясо[346], все чжухоу поздравляли его.

В следующем году армия княжества Ци нанесла поражение войскам Вэй под Малином (341 г.), взяв в плен вэйского наследника Шэня и убив их военачальника Пан Цзюаня.

Еще через год вэйский Ян сказал Сяо-гуну: «Цинь и Вэй друг для друга — смертельная болезнь[347]. Либо Вэй поглотит Цинь, либо Цинь поглотит Вэй. Почему это так? Княжество Вэй располагается к западу от важных горных теснин[348], его столица — Аньи, оно граничит с Цинь по реке Хуанхэ, и оно одно обладает преимуществом владения землями к востоку от гор. Используя эти выгоды, Вэй может вторгнуться в Цинь со своих западных земель и в неблагоприятном для нас случае захватит наши восточные земли. Ныне, благодаря вашей, правитель, мудрости и совершенствам, наше царство процветает, а армия Вэй в прошлом году потерпела сильное поражение от войск Ци, чжухоу отвернулись от [90] Вэй. Это позволяет напасть на Вэй. Вэйские войска не смогут сдержать [армию] Цинь, [и] они должны будут отойти на восток. Их отход на восток позволит нам укрепиться на Хуанхэ и на горных грядах. Так, двигаясь к востоку, можно будет усмирить чжухоу, это и станет великим делом нашего правителя-вана».

Сяо-гун посчитал эти суждения правильными, поставил вэйского Яна во главе войск и отправил походом на Вэй; вэйский правитель, назначив командовать своими войсками княжича Ана, распорядился нанести ответный удар. Обе армии стали друг против друга. Тогда вэйский Ян послал командующему вэйскими силами княжичу Ану письмо, которое гласило: «Мы когда-то с княжичем были в дружеских отношениях. Ныне мы командуем армиями двух государств, и нам трудно решиться напасть друг на друга. Я бы мог встретиться с княжичем лицом к лицу, заключить союз, посидеть за радостной трапезой, а потом отвести войска и тем самым принести покой и Цинь и Вэй».

Вэйский княжич Ан с этим [предложением] согласился. После встречи и заключения союза, во время трапезы, спрятанные вооруженные латники вэйского Яна внезапно напали на княжича Ана и пленили его, а следом [циньцы] напали на вэйскую армию, полностью разбили ее и вернулись [с победой] в Цинь (340 г.). Поскольку войска вэйского Хуэй-вана неоднократно были разбиты армиями Ци и Цинь, в княжестве были израсходованы все запасы, с каждым днем оно становилось слабее и в нем нарастала тревога. И вэйцы отправили послов в Цинь, предложив уступить царству Цинь земли к западу от Хуанхэ (район Хэвай) во имя заключения с ним мира. Затем правитель Вэй покинул Аньи и перенес столицу в Далян.

Лянский (вэйский) Хуэй-ван говорил: «Я очень сожалею, что не послушался совета Гун Шу-цзо». Вэйский Ян, разбив армию Вэй, вернулся обратно; циньский правитель пожаловал ему владение в Шан[349], состоящее из 15 селений, и его стали называть Шан-цзюнь.

Шан-цзюнь служил советником циньского государя десять лет[350]. И знатные роды и богатые семейства смотрели на него со злобой.

Как-то Чжао Лян[351] увиделся с Шан-цзюнем. Шан-цзюнь сказал ему: «Я, Ян, смог увидеться с вами благодаря Мэн Лань-гао. Я хотел бы установить с вами дружеские отношения. Возможно ли это?» Чжао Лян ответил: «Смею ли я, ничтожный, надеяться на это? У Конфуция есть такие слова: "Когда выдвигают мудрых и следуют их советам, то двигаются вперед; когда же [ван] собирает [91] вокруг себя бесталанных, то путь вана поворачивает вспять". Я, смиренный, не обладаю способностями, поэтому не осмеливаюсь принять ваши указания. Я, ничтожный, слышал следующее: тот, кто занимает место, не соответствующее его способностям, занимает его незаслуженно; тот, кто стремится пользоваться репутацией, которую он не заслужил, крадет ее. Если я послушаюсь вашей воли, боюсь, про меня, ничтожного, скажут, что я жажду места и славы. Потому-то я и не осмеливаюсь принять ваше предложение». Шан-цзюнь на это сказал: «Вы недовольны моим управлением в Цинь?» Чжао Лян ответил: «Тот, кто возвращается к услышанному, считается умным; тот, кто в состоянии победить самого себя, считается сильным. Юйский Шунь говорил: "Считающий себя ничтожным становится высокочтимым". Вам лучше следовать путем юйского Шуня, а не спрашивать меня, ничтожного». Шан-цзюнь сказал: «Вначале у циньцев были нравы и обычаи, как у варваров жунов и ди, между отцами и сыновьями не существовало разделения, все жили вместе. Сейчас я изменил эти порядки, установлены различия между мужчинами и женщинами, мы строим боковые башни у царских ворот, как в княжествах Лу и [Малое] Вэй. Взгляните, кто достойнее управлял Цинь — я или же сановник, приобретенный за пять бараньих шкур?»[352].

Чжао Лян на это ответил: «[Говорят, что] шкуры тысячи баранов не стоят одной лисьей подмышки, поддакивание тысячи людей не стоит одного нелицеприятного слова [достойного] мужа. [Чжоуский] У-ван [благодаря чиновникам], высказывавшимся с прямотой, привел государство к процветанию; иньский Чжоу [из-за] молчания [чиновников] государство погубил. Если вы, господин, не отвергаете пути У-вана, то я, смиренный, прошу разрешения говорить вам целыми днями прямые нелицеприятные слова, не боясь при этом казни. Согласны ли вы?» Шан-цзюнь ответил: «Говорят, что лицемерные речи — это украшение, правдивые речи — это дело, горькие [обличительные] слова — это лекарство; сладкие речи — это болезнь. Если вы, почтенный, действительно в состоянии целыми днями говорить мне нелицеприятные слова, то это будет для меня, Яна, лекарством. Я буду считать вас учителем. Неужели вы сможете мне отказать?»

Чжао Лян сказал: «Байли Си был простолюдином из царства Чу; прослышав о мудрости циньского Му-гуна, он решил встретиться с ним, но у него не было денег на дорогу. Он продал себя циньцу, носил грубые одежды, кормил скотину. Но через год Му-гун прознал о его [способностях] и возвысил его из скотников, поставив выше всех байсинов, и в циньском государстве никто не [92] был разочарован. Байли Си был сяном в Цинь шесть-семь лет[353], на востоке он совершил поход против Чжэн, трижды помогал ставить правителей в Цзинь[354], помогал в беде тем, кто страдал от Чу. Его идеи стали известны многим чжухоу, ему удалось убедить жителей царства Ба платить дань. Он успешно проповедовал добродетель среди чжухоу, и варвары всех сторон стали ему подчиняться. Ю-юй[355] прослышал про все это и прибыл к заставе с просьбой принять его. Байли Си, будучи циньским сяном, трудился изо всех сил, никогда не ездил в колеснице, в жаркое время не растягивал над собою полога, во время поездок по стране за ним не следовал обоз и вооруженная охрана. Записи о его славных делах сохранялись в дворцовых архивах, о его добродетельных поступках узнали и последующие поколения. Когда "сановник, купленный за пять бараньих шкур", умер, мужчины и женщины царства Цинь проливали слезы, ребятишки перестали распевать свои песенки, замолкли даже песты тех, кто толок рис, — таковы были добродетели Байли Си.

Ныне вы, господин, приближены к циньскому вану. Но то, что эта близость была достигнута в основном за счет любимца двора Цзин Цзяня, не прибавило вам славы. А когда, будучи сяном в Цинь, вы не озабочены прежде всего делами байсинов, а сооружаете боковые башни дворцовых ворот [для вывешивания указов], вы не обретаете заслуг. А то, что вы наказали наследника, клеймили его учителя и наставника и суровыми наказаниями терзаете народ, ведет к нагнетанию ненависти и к бедам. Воздействие на людей воспитанием глубже распоряжений, подражание вышестоящим для людей важнее приказов. Ныне вы, господин, строите свою деятельность на неправильной основе и меняете законы, этим нельзя воспитать народ. Вы стоите в свите лицом к югу как владелец удела и называете себя уничижительно гуажэнь и в то же время каждодневно ограничиваете действия циньской знати и княжичей. В песнях Шицзина сказано: "Взгляни на крысу — тело что надо. А вот человек, не воспринимающий ритуала — разве его не ждет скорая гибель?"[356]. Если, исходя из слов этой песни, посмотреть на [ваши действия], они не сулят вам долголетия. Ведь княжич Цянь затворился дома и не выходит уже восемь лет [из-за того, что у него отрезали нос]; кроме этого, вы убили Чжу Хуаня, наказали клеймением Гунсунь Цзя. В [Шицзине] говорилось: "Тот, кто завоевывает сердца людей, процветает, тот, кто теряет сердца людей, терпит крах"[357]. Такие действия отнюдь не ведут к завоеванию вами людских сердец. Когда вы, управитель, выезжаете из дома, за вами следует несколько десятков колесниц. [93] На них сидят плечом к плечу вооруженные латники, воины же управляют колесницами; все они, следуя за вами по обеим сторонам, вооружены пиками и мечами. Вы не выезжаете из ворот без этого сопровождения. Но в Шуцзине сказано: "Придерживающийся добродетели — процветает; уповающий на силу — погибает"[358]. Ваша безопасность, управитель, подобна утреннему туману; о каком продлении ваших дней и долголетии можно говорить? Почему бы вам не вернуть пожалованные 15 селений и не зажить скромной сельской жизнью, занявшись огородничеством; не убедить циньского вана выдвинуть [мудрых] мужей, живущих в уединении; заняться заботой о стариках и воспитании сирот, почитать отцов и старших братьев, чтобы выдвигали людей согласно их заслугам, чтобы почитались те, у кого сильны добродетели. Тогда можно будет достигнуть некоторого покоя [в государстве]. Если же вы по-прежнему будете алчно пользоваться богатствами своего шанского владения, ходить в фаворитах-наставниках у циньского вана — будет накапливаться недовольство и ненависть байсинов, и в один прекрасный день циньский ван окажется без бинькэ и потеряет свой престол. Поэтому то, что царство Цинь обрело вас, — разве не его несчастье и слабость? Вашу гибель можно уже видеть, если подняться на цыпочки». Шан-цзюнь не прислушался к его советам.

Через пять месяцев после этого умер циньский Сяо-гун. Власть унаследовал его старший сын. Сторонники княжича Цяня донесли, что Шан-цзюнь намеревается поднять бунт. [Правитель] направил чиновников схватить Шан-цзюня. Шан-цзюнь бежал и достиг заставы, где собирался остановиться в доме для приезжих гостей. Хозяин этого дома не понял, что перед ним сам Шан-цзюнь, и сказал ему: «Если хозяин постоялого двора не проверит приезжих, он, согласно законам Шан-цзюня, наказывается». Шан-цзюнь с тяжелым вздохом сказал: «О! Вот до чего довели меня недостатки моих законов!» И он отправился в Вэй. Но вэйцы, негодуя на него за то, что он обманул их княжича Ана и разгромил вэйские войска, его не приняли.

Шан-цзюнь вознамерился отправиться в какое-либо другое княжество, но вэйцы сказали: «Шан-цзюнь — циньский злодей. Он [содействовал] усилению Цинь и преступно вторгся в пределы Вэй, нельзя не вернуть его обратно». После чего он был выдворен в Цинь. Вновь оказавшись в Цинь, Шан-цзюнь отправился в свое владение Шан, где с сородичами, слугами и местным ополчением решил на севере напасть на княжество Чжэн. [94]

Тогда циньцы подняли войска и напали на Шан-цзюня. Его убили под чжэнским Мяньчи[359], а циньский Хуэй-ван приказал в назидание другим разорвать его тело колесницами, сказав при этом: «Нет большего бунтовщика, чем Шан Ян!» Вслед за чем уничтожил весь род Шан-цзюня.

Я, тайшигун, скажу так.

Шан-цзюнь был по натуре своей жестоким человеком. То, как он вначале пытался завоевать доверие Сяо-гуна речами о пути правителя, показывает, что это были поверхностные речи, не отражающие существа его взглядов. И то, как он с помощью мелкого чиновника — любимца вана достиг высокого поста, наказал княжича Цяня, обманул вэйского военачальника Ана, не прислушался к советам Чжао Ляна, с достаточной ясностью показывает, сколь мало доброго было в Шан-цзюне. Мне приходилось читать сочинения Шан-цзюня Кайсай и Гэн Чжань[360]. Действия и поступки этого человека подобны описанному там. Неудивительно, что он в конце концов оставил о себе в Цинь недобрую славу.