История города Афин в Средние века

Глава ХIIа

Война из-за Эвбеи. — Битва при Кариди и подчинение союзников. — Парламент в Никли. — Людовик IX — третейский судья в споре между князем ахайским и властителем Афин. — Гвидо при французском дворе. — Решение короля. — Титул герцога афинского. — Союз деспота эпирского с королем Манфредом и Вилльгардуеном. — Война их с императором Михаилом. — Поражение и пленение Вилльгардуена. — Возвращение Гвидо в Грецию. — Он делается байльи Ахайи. — Греческий император и Генуя. — Занятие Константинополя. — Конец латинской империи. — Бегство Балдуина. — Его появление в Афинах. — Отказ Вилльгардуена от Лаконии. — Смерть первого герцога афинского. — Его преемник Жан

1. В Эвбее, где Оттон де Сикон (Cicons) и Леоне далле Карчери помогали Вилльгардуену, этот последний поначалу одерживал победы. Обоих терциеров Гульельмо Веронского и Нарцотто он захватил в плен хитростью, прогнал венецианского «bailo» из Негропонта и занял почти весь остров целиком. Венецианцы затем прилагали всемерные усилия, чтобы завладеть опять помянутым городом, держали его в осаде более года и наконец отправили туда Марко Градениго с семью галерами, который и отнял у князя ахайского Негропонт обратно[359].

Гвидо Афинский еще и ранее выступил совершенно открыто в качестве союзника Венеции; войска его проникли вплоть до Коринфа, а морейоты производили набеги вблизи самих Афин. Князь ахайский однажды подвергся даже опасности быть захваченным в плен мегаскиром. Так как Вилльгардуен принужден был сдать Негропонт, то он решил со всеми своими силами сначала наброситься на мегаскира и, лишь уничтожив этого противника, возобновить борьбу в Эвбее. Теперь Гвидо предстояло доказать, что он в состоянии права свои подтвердить силой оружия, но в этой первой борьбе за независимость ему пришлось действовать против своих же земляков и старых товарищей по оружию.

На сторону Гвидо перешел, к немалому удивлению ахайского князя, самый храбрый из его рыцарей Готфрид де Брюйер (de Bruyeres) — идеальный тип латинского дворянства в Греции, широко и далеко прославившийся властитель аркадийской баронии Каритены, или Скорты, которую завоевал еще отец его Гуго, знатный дворянин из Шампаньи, и получил ее во владение от первого Вилльгардуена. Каритена, или Скорта, слыла не только за обширный лен, но и за один из наиважнейших во всей Морее. Ее сильно укрепленный замок, высившийся над Альфейской долиной, славился по справедливости как первая крепость во всем Пелопоннесе, что и поныне доказывают внушительные развалины Каритены.

Готфрид де Брюйер доводился ахайскому князю родным племянником, будучи сыном его сестры, и доблестно сражался за своего державного дядю против венецианцев на Эвбее; в то же время он доводился зятем и Гвидо де ла Рошу, так как был женат на дочери последнего, Изабелле.

Слезы жены заставили этого беспокойного и страстного человека нарушить присягу на верность своему государю и дяде. Когда Вилльгардуен созвал своих ленников в нагорную долину Никли, где некогда стояла древняя Тегея, чтобы объявить войну эллинскому союзу, на это собрание не явился могущественнейший из его баронов де Брюйер, так как уже двинулся в Фивы на соединение с Гвидо.

В Фивах мегаскир собрал весьма значительное войско. При нем находились его ленники — три брата из дома Сент-Омеров, Николай II, Оттон и Жан, брат ла Роша Гильом, далее Томас II Де Стромонкур, владетель Салоны, маркграф Убертино Паллавичини Бодоницкий, Гисберт де Кор (Cors), супруг Маргариты, дочери Жана де Нельи из Пассавы, и несколько династов с Эвбеи[360]. Летом 1258 г. Вилльгардуен двинулся через Мегариду и перешеек, сошелся с противниками при горе Кариди, расположенной при дороге, соединявшей Коринф с Фивами, и разбил их в кровопролитной битве[361]. Противники его спаслись бегством в Фивы. В то время как пелопоннесцы вторглись в Аттику, чтобы отрезать разбитому мегаскиру отступление к Афинам, пылающий мщением победитель появился у стен Кадмеи. От штурма крепости, однако же, его отговорили и собственные бароны, и настояния фиванского архиепископа. Они же привели к соглашению соотечественников и прежних друзей, которым не следовало вследствие пагубных раздоров превращаться в непримиримых врагов.

Сама форма соглашения и те обязательства, которые победителем были наложены на побежденных, весьма характерны для уяснения самой сущности рыцарства того времени. Гвидо и его сторонники подчинились Вилльгардуену; они поклялись в присутствии посредников никогда более не вести войны против ахайского князя и понести то наказание, которое он на них положит. Таким образом франкские феодальные властители склонились перед могущественным властителем по ту сторону перешейка. Вилльгардуен тотчас же вернулся со своими отрядами в Никли, так как там имелись хорошие пастбища для конницы, и созвал здесь парламент. Победа на время сделала князя ахайского главой надо всею Грецией и обеспечила преобладание Пелопоннеса над Афинами и эллинским материком, как и в эпоху спартанского полководца Лизандра.

Гвидо на сейм в Никли прибыл не в смиренном уряде раскаивающегося, но со всей рыцарственной пышностью[362]. Образованное из пелопоннесских баронов судилище должно было постановить приговор о великом властителе Афин, но приговор этот оказался совсем не таким, как того ожидал Гильом.

Ленники и пэры князя ахайского не признали за собой права судить мегаскира и показали этим, что взирают на него не как на ровню себе, т. е., другими словами, не признают его за вассала Ахайи. Они же предложили судоговорение предоставить королю Франции как естественному покровителю латинцев на Востоке, и Гильом II счел себя вынужденным на это согласиться. Отними Вилльгардуен у Гвидо его владения, он на время значительно бы расширил пределы собственного княжества, но это вызвало бы противодействие со стороны собственных его баронов и повело бы к новым междоусобиям. Кроме того, феодальный строй сам уж по себе являлся помехой к образованию единодержавного монархического государства.

Когда Гвидо предстал перед Вилльгардуеном и воззвал к нему о прощении, тот ему его и даровал, но возложил на него обязательство самолично отправиться во Францию и осведомиться у великого короля, какого наказания заслуживает вассал в случае поднятия мятежа против сюзерена с оружием в руках. Вслед затем предстал де Брюйер. Имея веревку, повязанную вокруг шеи, он кинулся ниц перед своим дядей. Но одновременно с ним преклонили колени многие бароны и умоляли князя обратить внимание не столько на вины, сколько на заслуги заблудшего.

Гильом имел все причины питать против племянника большее озлобление, нежели против мегаскира, ибо де Брюйер явно нарушил два священных долга — родственную любовь и присягу в верности вассала, на которую, словно на твердыню, опиралось ленное государство. Но и Брюйеру простил Вилльгардуен и даровал ему вновь даже упалый его лен, правда, в личное, а не в наследственное пользование. Примирение было отпраздновано турниром, а затем Гвидо вернулся назад в Фивы[363].

Всю зиму готовился Гвидо к поездке во Францию. Он назначил своего брата Оттона заместителем («байльи») на время своего отсутствия, сев на корабль в порте Ливадостро, морем доехал до Бриндизи, а отсюда верхом направился в Бургундию. Тот самый сын Понса де ла Роша, который некогда юношей пустился из Франшконтэ в Элладу искать приключений, возвращался теперь на родину знатным державным властителем Афин. В Бургундии жили его двоюродные братья, сыновья его дяди Оттона, и другие родичи, занимавшие там видные положения[364]. Наряду с старинными друзьями Гвидо нашел во Франции и молодого Гуго де Бриеннь, который впоследствии вступил в свойство с его домом.

В Бургундии мегаскир пробыл до весны 1260 г. Странное поручение, с которым он ехал к королю, должно было повергнуть в изумление его земляков. Во Франции царствовал тогда Людовик IX, могущественнейший во всей Европе государь с той поры, как Германская империя была сломлена в своей борьбе с папой и итальянскими гвельфами, и великий Фридрих II Гогенштауфен умер. Крестовый поход Карла IX в Египет и Сирию, бедствия, понесенные в сражении при Мансуре, где он был взят в плен египетским султаном, его добродетели и государственные способности повили лучезарным сиянием чело этого благочестивого и энергичного государя. Он с добротой принял униженного властителя Афин и послов от горделивого князя ахайского, который просил короля в качестве первого рыцаря Франции и высочайшего охранителя феодального права высказать свое мнение по данному случаю, на который сам Вилльгардуен взирал как на измену.

Людовик IX лично был знаком с князем Гильомом II, так как тот в мае 1249 г. являлся в Кипр приветствовать короля, прибыл туда с флотилией из 24 кораблей с 400 рыцарями, сопровождая герцога Гуго IV Бургундского, который провел целую зиму при ахайском дворе в Андравиде. Король тогда же предоставил Вилльгардуену право чеканить монету в Кларенце, весом и ценностью равную французской[365], но князь ахайский проявил так мало крестоносного пыла, что не принял вовсе участия в борьбе с Египтом и после кратковременного пребывания в Дамиетте вернулся назад домой. Этого, быть может, ему французский король не простил и теперь.

Обе представшие перед Людовиком IX враждующие стороны, прибывшие из далекой Греции, были французами, и та и другая с глубокой почтительностью вполне признавали ту феодальную зависимость, в которой некогда стояли сами к королю, да и теперь не порвали благодаря землям, принадлежащим им во Франции. Людовик IX на Пасху 1260 г. вызвал враждующих в парламент, который тогда созвал. Высшее судилище Франции высказалось в пользу государя афинского. Притязания князя ахайского на верховные права над Афинами, выводимые из прав короля Фессалоникийского Бонифация, парламентом Франции принципиально, положим, не отвергались — как о том повествует Морейская хроника, — но Гвидо мог доказать, что лично он никогда ленной присяги князю не приносил. На этом основании король Людовик IX признал, что если даже обвиняемый впал в провинность, то она достаточно искуплена дальним путешествием, предпринятым им во Францию по приказанию князя[366].

Осчастливленный ла Рош бросился своему судье в ноги и умолял облечь это милостивое решение в письменную документальную форму. Когда это совершилось, король призвал к себе Гвидо и предложил даровать ему любую милость по собственному его выбору. Гвидо попросил предоставить ему титул «герцога афинского», так как де его страна издревле была герцогством[367]. Эту милость ему и даровал король. Таким образом, побежденный при Кариди из поражения вышел с высшим саном и с 1260 г. начал именоваться герцогом афинским[368]. Прежде царствовавшие там ла Роши оба носили скромный титул «dominus» или «sire d’Athene», да и Гвидо до судоговорения Людовика IX так же титуловался в официальных грамотах.

Морейская хроника выводит герцогский афинский титул из древности, и этот же поразительный взгляд встречается только еще у византийского историка Никифора Грегораса, современника летописцу Морей. Он утверждает, будто Константин Великий даровал своим вельможам титулы: главному военачальнику в России — стольника, военачальникам Пелопоннеса, Беотии и Фив — «Princeps»‘а, военачальнику в Аттике и Афинах — «великого герцога», в Сицилии — «Rex»‘a. Ныне же, продолжает он далее, Archegos Аттики и Афин из великих герцогов превратился в герцога, а беотинский и фиванский герцог ошибочно титулуется мегаскиром. Удивительно, что такой ученый историк, как Никифор, мог слагать подобные басни о Константине, а еще более странно, что он герцогство Афинское, где в его время властвовали каталонцы, разделял на два самостоятельных государства.

Если бы какой византийский чиновник и впрямь титуловался так в Афинах, было бы очень странно, если бы о нем нигде не упоминалось у греческих летописцев. Византийцы восприняли латинское слово «dux» в свою служебную терминологию. Понятие «dux» было равнозначаще «эпарху» и «стратегу». В нескольких провинциях и городах встречаем мы военачальников, носящих титул «dux»‘oв, как, напр., в Антиохии, Трапезуйте, Дураццо, Никее, Сардике и Атталии. В частности, Михаил Акоминат в своих официальных обращениях и речах имел бы особенно много случаев упоминать об афинских «dux»’ax, если бы только таковые в его время существовали. Из дошедших до нас свинцовых печатей мы узнали, что в Афинах существовал «архонт», но подобный ранг императорских военных чиновников был установлен отнюдь не для одних Афин, и это подтверждается тем, что имелся архонт и в Эврипе. Если же у греков понятие архонт было равносильно «dux»’y, то Гвидо Афинский мог бы опираться лишь на этот факт, приравнивая себя византийскому генералу[369].

Так как Гвидо был оправдан французским верховным судом, то вполне понятно, что он пожелал видеть подтверждение своих верховных прав через усвоение за ним более высокого титула. Так как Ахайя была княжеством, то честолюбие Гвидо должно было побуждать его искать титула герцога, подобно тому, как этого сана добился и Санудо в качестве властителя Наксоса и как его носил венецианский правитель Крита. Впрочем, герцогский титул настолько приличествовал властителю Афин, что еще летописец de Trois Fontaines придавал его уже первому ла Рошу. Западные поэты употребляли этот же титул, придавая его, как бы древнее понятие, мифическому основателю города Афин. Гиббон заметил, что Боккачио в Тесеиде, Чаусер в одном из своих «Canterbury tales» и Шекспир во «Сне в летнюю ночь» называют древнего Тесея Афинского герцогом.

Точно так же Рамон Мунтанер, историк каталонцев и современник Данте, представлял себе гомерического Менелая под видом «афинского герцога». А именно он рассказывает, что на мысе Артаки в Малой Азии находилась одна из троянских застав, недалеко от острова Тенедоса, куда обыкновенно в определенный месяц отправлялись знатные мужчины и женщины Романии, словно паломники, для поклонения божественному изваянию. И вот когда однажды Елена, супруга герцога афинского, отправилась туда в сопровождении сотни рыцарей на поклонение, ее приметил сын троянского короля Парис, умертвил всю ее свиту, состоявшую из 100 рыцарей, и похитил красавицу-герцогиню.

Нежданное отличие, оказанное Гвидо королем Франции, должно было глубоко оскорбить князя морейского, если только какие-либо иные распоряжения Людовика IX, о коих, впрочем, нам ничего не известно, не подействовали на него примирительно. Весьма вероятно, что именно тогда за ним и были обеспечены державные права над Фивами и Афинами. Возвышение мегаскира, впрочем, находилось в зависимости от свершившейся в Греции катастрофы, которая внезапно низвергла с высоты величия победителя при Кариди, а побежденного сразу сделала здесь столь могущественным династом, что король Франции имел все основания еще более усилить положение афинского властителя. Весть об этом событии должна была прийти в Париж задолго перед Пасхой 1260 г., а вскоре прибыли из Морей и послы, которые не только звали Гвидо скорее вернуться в Грецию, но поставляли ему на вид и вероятное его назначение в байльи Ахайи. Гвидо пробыл во Франции достаточно долго, устраивая разные дела с французскими вельможами, из которых у иных он состоял в долгу. Если между прочим мегаскир оказался в неприятной необходимости занять у герцога Бургундского 2000 ливров на потребности своего далекого государства, то уже один этот факт свидетельствует, что или владение Афинами не сделало ла Роша богатым, или же что война против Ахайи истощила его средства[370].

2. Во время поездки Гвидо во Францию князь ахайский ревностно продолжал бороться против Венеции на суше и на море, а кроме того, вступил в весьма важные сношения с новым повелителем Эпира. То был Михаил II Ангел, незаконнорожденный сын первого в этом крае деспота, который в 1237 г. весьма счастливо восстановил эпиротское государство, разрушенное болгарами, учредил свою резиденцию в Арте и распространил свое владычество вплоть до Македонии. Он весьма знаменательно именовал себя Элладийским деспотом. Время показалось ему благоприятным для дальнейшего распространения своего владычества и окончательного захвата Фессалоник, которые Иоанн Ватацес завоевал в 1246 г., ибо в то время наследие Никейской империи досталось ребенку. А так как Михаилу Ангелу могла всего более угрожать опасность со стороны Никеи, то он и пытался заручиться покровительством и от франков и даже от Италии. Он заключил союз с королем обеих Сицилий Манфредом, которому и отдал в июне 1259 г. в замужество дочь свою Елену, предоставив ей в приданое Корфу, Дураццо и Валону. В то же время Михаил выдал вторую свою дочь Анну Ангел за овдовевшего князя ахайского, которому она и принесла в виде приданого владения в Фессалии и Фтиотиде. Таким образом оба зятя Ангела оказывались могущественнейшими государями — один в Южной Италии, а другой в Греции. Таким образом оба они вступлением в свойство друг с другом и с Артийским деспотом подтверждали как бы необходимость в балканской области Эпиротского государства, долженствовавшего служить противовесом усиливавшейся власти греческого императора, а в то же время через это обеспечивали и для себя возможность вмешаться и сделать здесь завоевания в свою пользу.

Никейского престола тогда только что добился энергичнейший из когда-либо бывших в Византии вельмож Михаил Палеолог, знатный род коего состоял в родстве с Комненами. Ватацес умер в 1254 г., а его сын Феодор II Ласкарис в 1258 г., поэтому Палеолог захватил регентство за несовершеннолетнего наследника Иоанна IV и 1 января 1259 г. короновался соимператором. Михаил VIII обратился прежде всего против Артийского деспота, который его презирал как похитителя престола и сам стремился добиться императорской власти. Таким образом должно было теперь решиться, кому достанутся престол и столица Константина, повелителю ли Эпира, или императору Никейскому.

Михаил VIII послал брата своего себастократора Иоанна Комнена с большим войском в Македонию. Противник его был хорошо вооружен и пользовался советами и помощью со стороны своих сыновей: законного Никифора и побочного Иоанна. Король Манфред прислал четыреста рыцарей, другой его зять, князь ахайский, лично привел тестю свое войско, пелопоннесцев и воинов ла Роша из Фив и Афин, а равно и войска из Эвбеи Наксоса и Бодоницы[371].

Это указывает на то, что никто из прежних его противников, побежденных им при Кариди, ныне не отказывал ему в поддержке. Вилльгардуен в это время находился как раз на вершине своего могущества; он властвовал над Грецией, неудивительно, если честолюбие побуждало его к пожинанию новых лавров, к своему чудному государству он не прочь был присоединить еще и новые земли.

В октябре 1259 г. на западной границе Македонии на равнине Пелагонии сошлись враждебные армии. Вследствие измены побочного сына Михаила II Ангела Иоанна, оскорбленного заносчивостью франкских воинов, неожиданно покинутый эпиротами Вилльгардуен очутился со своим войском один против более сильного неприятеля и проиграл сражение[372]. Немецкие рыцари Манфреда пали после мужественного сопротивления; морейская знать была частью перебита, а частью рассеяна. Сам князь, которого легко было признать по наружности благодаря выдающемуся зубу, был извлечен из своего убежища преследовавшими его врагами. Готфрид де Брюйер, Анселен де Туей и многие другие вельможи попали во власть византийцев.

Пелагонийский бой одним махом разрушил политическое здание, воздвигнутое властными Вилльгардуенами, вследствие его было сломлено противодействие таких двух сильнейших противников Палеолога, которые представляли соединенные силы Эпира и Пелопоннеса. Этот бой таким образом устранил наибольшее препятствие к восстановлению Византийской империи в Константинополе. Вслед за тем себастократор Иоанн завоевал немедленно Арту; часть его войска проникла даже в Афинское герцогство и обложила осадой в Фивах брата и байльи Гвидо, Оттона ла Роша[373]. В ту пору победоносные византийцы подчинили бы себе совершенно франкские государства в Элладе, а в том числе и Афины, или, по крайней мере, сильно бы их разгромили, если бы поворот в образе мыслей эпиротского властителя Иоанна, побочного сына Михаила II Ангела, не приостановил круто их успеха. Иоанн отпал и от своих новых союзников, поспешил назад к отцу и отвоевал опять Арту. Это принудило себастократора удалиться из Беотии и вернуться в свои пределы.

Военнопленных он отвел к своему царственному брату в Лампсак. Михаил VIII, который мог уже теперь взирать на себя как на восстановителя Византийской империи, потребовал от побежденного князя ахайского в виде выкупа, чтобы ему, как законному государю Греции, был уступлен весь Пелопоннес, но пленник отказался купить себе свободу такой ценой. Если же против требования Палеолога он и выставлял те соображения, что его право владения основано на давности и завоевании, то подобные доводы в пользу его отказа не могли уже, разумеется, произвести впечатления на императора.

Более важным было разъяснение пленника о сущности франкского феодального государства, в котором он, как князь, считается только первым между равными, не имеет никакой власти над баронами и без их согласия не может распорядиться ни своим, ни их уделами[374]. Вилльгардуен остался во власти Михаила VIII, который после бесплодного нападения на Константинополь вернулся в Азию.

Так разразилась кара над завоевателями Греции; волна византийской реакции все сильнее набегала из Азии, силясь смыть жалкие остатки владений Балдуина на Босфоре.

Вызванный из Франции этими чреватыми последствиями событиями герцог афинский высадился тем временем в гавани Кларенцы. Так как его пререкания с князем ахайским были блистательно решены в его пользу Людовиком IX, то в то время в Греции не было ни одного династа, который мог бы иметь значение, равное ему. Отчаянное положение страны вынудило баронов, собравшихся в Андравиде, и княжну Анну назначить регентом или байльи Ахайи прежнего противника несчастного пленника[375] Гвидо тут же принялся за осуществление своего почетного поручения, не возвращаясь даже, как кажется, сперва в Фивы и Афины[376]. Так как он больше всего старался достичь восстановления мира между Ахайей и Венецианской республикой, то он выпустил тотчас же заключенных Гильомом Вилльгардуеном терциеров Эвбеи Гульельмо и Нарцотто из их заключения. Он старался через послов; которых послал к Михаилу VIII, выхлопотать освобождение князя, предлагая за это большой выкуп, но только к этой просьбе победоносный император остался глух. Вскоре произошли еще более страшные события, потрясшие всю франкскую Грецию.

Только путем перемирия с Палеологом неудержимо клонившееся к гибели господство латинцев в находившемся в опасности Константинополе могло еще достичь кратковременной отсрочки конца своего существования. Молодой император Балдуин II несколько раз тщетно изъездил Западную Европу, убеждая тамошних властителей и папу выручить его. Те скудные средства, которые он сам собрал, были только каплей на горячем песке. Обремененный тяжестью своих долгов, он сбывал все, что у него еще было в Константинополе; он продавал драгоценные реликвии, даже свинец с крыш дворцов он превращал в деньги. Он принужден был даже своего родного сына Филиппа, рожденного от Марии, дочери Иоанна де Бриеннь, отдать в залог венецианским купцам, своим кредиторам.

Только одна из западных держав — Венецианская республика — могла бы еще задержать успехи Палеолога и имела на то достаточно причин. Война с Вилльгардуеном за Эвбею напрягала ее силы в течение многих лет, а теперь император Михаил старался ее ослабить при содействии Генуи. Генуэзцы, которые так же, как и враги их пизанцы, не принимали никакого участия в латинском Крестовом походе и в завоевании Греции франками, но учредили свои торговые общества в Сирии, были самыми ожесточенными соперниками Венеции в Средиземном море. С 1255 года они вели отчаянную войну с Венецией за Аккону, и как раз в июне 1258 года они должны были отступиться от этой самой важной для них колонии и предоставить ее венецианцам. Воспламененные ненавистью и местью, они старались теперь нанести смертельный удар победоносному противнику в самый центр его торгового могущества на Востоке, и поэтому предложили Палеологу свой союз для завоевания Константинополя. Их уполномоченные заключили с ним условие 13 марта 1261 г. в Нимфеоне в Лидии, по которому Генуя обязывалась содействовать своим флотом предприятиям греческого императора; за это Лигурийская республика получала полную свободу торговли в Ромейской империи и исключительное право водвориться в столице, как только она будет завоевана.

Таким образом Генуя стала в те же отношения к византийскому императору, в каких венецианцы находились со времени Алексея Комнена, а с этих пор они должны были быть исключены из торговли на Востоке и в Черном море. Поэтому именно поселение генуэзцев в Галате, предместье Константинополя, было одним из наиболее тяжелых ударов, какой только мог постигнуть Венецию.

Но раньше чем генуэзский флот показался в Геллеспонте, Константинополь пал благодаря удачной попытке греков. Ночью 25 июля 1261 года кесарь Алексей Мелиссенос Стратегопулос, военачальник императора Михаила, двинувшийся с войсками во Фракию, чтобы усмирить восставших эпиротов, всего только с 800 вифинских всадников и небольшим отрядом пехоты застиг врасплох благодаря счастливой случайности плохо охраняемый и почти безоружный город. Освобождение от франков столицы греческой империи, которой герои латинского Крестового похода могли овладеть только после страшной борьбы, было теперь делом нескольких часов. Смятение и распространенный вторгнувшимися пожар парализовали сопротивление франков, у которых не нашлось ни одного предводителя, который был бы в состоянии возбудить их мужество.

Латинский император Балдуин находился теперь в том же положении, как некогда беспомощный Алексей III; потеряв надежду дать отпор, бросился он с толпой беглецов на венецианскую галеру и бежал.

Гонцы привезли эту великую весть в лагерь греческого императора в Нимфее в Лидии; он был изумлен, ему не верилось. 15 августа Михаил VIII без всякой пышности вступил через Золотые ворота в город Константина, идя пешком, впереди его несли образ Божьей Матери «Путеводительницы». За время латинского господства город был совершенно запущен, обеднел и обезображен. Палеолог был торжественно коронован в Софийском соборе православным патриархом и с этих пор именовался новым Константином[377].

Латинская империя в Византии, создание рыцарей — крестоносцев Запада, эгоистического торгашеского духа венецианцев и иерархической идеи папства, была таким образом уничтожена после жалкого существования в продолжение 57 лет, не оставив после себя иных следов, кроме разорения и анархии. Так как в жизни народов все, что образуется из деяния, свое значение как сущее получает соответственно мере творческих и содействующих дальнейшему развитию сил, поэтому на эти неудачные рыцарские феодальные государства латинян надо смотреть как на самые незначительные явления в истории. Софистическое положение немецкого философа, который утверждал, что все, что существует, то разумно, оказывается в применении к этому случаю прямо абсурдом.

Великое преступление против международного права было наконец искуплено восстановлением Византийской империи. Но только эта счастливо произведенная реставрация не могла уже вновь соединить разрозненные части государства. Как в мифе изрубленный на куски Пелиас не восстал в помолодевшем виде, так не в силах была воскреснуть Византийская империя.

Старая Греция и острова Архипелага остались во владении франков, а папа и заинтересованные державы Европы все еще продолжали отстаивать притязания латинских претендентов на Византию и препятствовали государству Палеологов укрепиться и защищаться от турок. Перенесение императорской резиденции из Никеи в Константинополь отняло у греческих владений в Малой Азии их лучшие жизненные силы и облегчило турецким племенам завоевание этой страны, которая перестала быть хранилищем и передовой крепостью на Босфоре и Геллеспонте со стороны Азии. Зато восстановление Византийской империи в Константинополе было, пожалуй, существенным условием для укрепления греков в Европе. Неспособность латинцев удержаться на Босфоре и укрепиться на продолжительное время в других эллинских землях спасла греческую нацию от исчезновения из рядов живых народов.

3. После падения столицы Балдуин II, сопровождаемый Марком Градениго, венецианским подестой, патриархом Джустинианом и многими другими беглецами, бежал прежде всего в Эвбею; потом герцог Гвидо пригласил его в Афины и Фивы[378]. Последний император латинской империи в Константинополе посетил Афины так же, как некогда его предшественник Генрих, но в виде жалкого изгнанника, и здесь его окружали его прежние вассалы, ла Роши, терциеры эвбейские, венецианский байльи Негропонта, Лоренцо Тиеполо, супруга Анджело Санудо, герцога наксосского и многие другие знатные франки, которые могли оживить развалины Акрополя, словно похоронные провожатые при погребальном шествии умершего государства.

Император-изгнанник не мог наделить иными почестями, кроме посвящения в рыцари, и не вывез с собой иных сокровищ, кроме последнего остатка реликвий от неизмеримой, но почти уже разграбленной латинянами византийской сокровищницы со святынями. Он был должен барону Каристоса Оттону де Сикон 5000 гиперперов, в залог которых он оставил ему одну из многочисленных рук Иоанна Крестителя, которых у него должно было бы быть не меньше, чем у сторукого Бриарея.

Балдуин II мог посмеяться над добродушным кредитором, который счел эти кости равноценными этой сумме и принял их в погашение долга[379]. Из Афин отправился Балдуин далее в Ахайю, в гавани Кларенца сел на корабль и поехал в Апулию, посетил короля Манфреда, который его богато одарил, и явился потом во Францию как претендент на свое утраченное государство, и этим званием своим он вел еще более выгодную торговлю, чем реликвиями греческих святынь. Хотя это звание в действительности не имело никакой цены, тем не менее державные покупатели, обладавшие действительной силой, могли сообщить этому званию законную силу и придать ему историческое значение.

Между тем морейский князь все еще находился в плену у венчанного победой императора Михаила во Влахерне или Буколеоне. Он теперь убедился, что ему после падения Константинополя не оставалось другого выбора, как или принять тяжелые условия, или же оставаться в безнадежном плену. Так как он выбрал первое, то он не мог служить прообразом того стойкого португальского принца, который предпочел умереть в заточении у своего врага, чем сдать хоть одну крепость мароккскому султану.

После мучительной и продолжительной борьбы Гильом II принял предложенный ему ультиматум: покориться Палеологу как законному императору ромеев, передать ему крепости Майну, Мизифру, Гераки и Монембазию и присягнуть за оставленную еще ему Морею. Михаил VIII требовал еще также Аргос и Науплион, но отступился от этого, так как Вилльгардуен убедил его, что он, Вилльгардуен, никогда не может понудить герцога афинского отдать Михаилу VIII владение дома ла Рошей[380] Так как отречение от этих лаконских городов, которые Вилльгардуен, однако, сам завоевал и поэтому смотрел на них как на собственные владения, он ставил в зависимость от согласия вельмож Морей, то Готфрид де Брюйер был выпущен из заключения, чтобы об этом осведомиться у баронов.

Герцог афинский с радостью принял своего зятя в Фивах, но в качестве ахайского байльи он должен был ужаснуться чудовищного требования передать грекам вместе с наиболее сильными крепостями Пелопоннеса и судьбу латинцев. Он созвал haute cour баронов в Никли. Морейская хроника замечает, что этот парламент большей частью состоял из дам — жен и вдов несчастной знати, разбитой при Пелагонии, и что помощниками их были канцлер ахайский Леонардо, один итальянец из Вероли в Лациуме и старки Петр де Во, «так как все дворяне страны были в плену вместе с князем». И хотя тут и не отсутствовало, но все же не заметно было духовенство, из чего можно заключить, что влияние церкви на государственные дела в княжестве Морейском было невелико.

Никлийский парламент представлял теперь прямую противоположность с тем, как недавно те же люди, Гвидо из Афин и Готфрид из Каритены, должны были вымаливать милость у своего победителя Вилльгардуена. Один из них был теперь защитником своего требующего освобождения ленного государя, другой был охранителем Ахайи, существование которой находилось в опасном положении. «Княгиня и господа прелаты и дворяне, — говорил герцог афинский, — хотя раньше я и восстал с оружием в руках против своего государя, сражаясь за свои права, но никто поэтому не должен думать, будто я не желаю пламенно его освобождения. Но я никогда не соглашусь на сдачу императору этих трех крепостей. Если он их получит, то так много поместит туда войска, что вытеснит нас из страны. Если нужно, то я готов самого себя отдать за освобождение князя; если же дело идет о выкупе, то я готов за него дать в залог все мои владения». Гвидо должен был бояться последствий отдачи Лаконии ради своего собственного герцогства. Если верить Морейской хронике, он стал на героическую точку зрения, когда объявил, что обязанность Вилльгардуена скорее умереть, как надлежат свободному человеку и христианину, чем отдать свою страну грекам[381]. Парламент, а наконец и герцог афинский заодно с ним решили принять условия императора. Так как в данную минуту недоставало в стране знатных господ, то в качестве заложниц Готфрид де Брюйер взял с собой в Константинополь двух знатных дам, Маргариту, дочь Жана де Нельи из Пассавы, маршала ахайского, и с ней сестру великого коннетабля Жана Шодрон. Дамы эти в глубоком горе, но безропотно подчинились ленному закону, который обязывал вассалов в случаях надобности для освобождения своего ленного государя отвечать собственной особой.

Князь ахайский клятвенно утвердил договор по прибытии заложниц и заключил вечный мир с императором Михаилом; он подчинился ему как ленному государю, получил от него как вассал должность великого маршала Романии и был воспреемником при крещении императорского сына. Когда весной 1262 года Гильом II после трехлетнего плена вернулся в свою страну, звезда его дома померкла. В уступленных им крепостях император поместил войско под начальством своего брата Константина. Мизифра, самим Гильомом построенная сильная крепость на Тайгете, сделалась с этих пор средоточием снова ставшей национально-эллинской части Пелопоннеса, откуда, как из надежного укрепления, греки могли предпринять завоевание остававшейся еще у франков западной части полуострова. Таким образом самое могущественное государство латинян в Греции было разрушено; упадок этой второй Франции начался одновременно с падением латинской империи в Византии.

Из Константинополя Вилльгардуен прежде всего отправился в город Негропонт; там встретил его прежний противник, а теперь герцог афинский, вручил ему свои полномочия на звание байльи Ахайи и проводил его в Фивы[382]. Там 14 и 16 мая 1262 г. был заключен сначала подготовленный Гвидо окончательный мир с Венецией. Республика сохранила за собой свои владения, свободную торговлю и таможенные права в Эвбее, но с этих пор была устранена от вмешательства в феодальные отношения тамошних терциеров. Она, так же, как и они, признала даже верховную власть князя ахайского над баронами острова. Возрастающее величие восстановителя Византийской империи принуждало всех латинских властителей умерить свои желания и уживаться друг с другом. Спустя год после этого мира умер первый герцог афинский после долгого и славного правления. Из двух его сыновей, Жана и Гильома, первый унаследовал ему как старший. Из трех дочерей Изабелла была помолвлена с Готфридом из Каритены, Катарина замужем за Карлом из Лагонесса, сенешалем Сицилии, а Алиса вышла замуж за Жана II д’Ибелина, владетеля Бейрута, из рода Бальяна I Шартрского, который в половине XII столетия приобрел замок Иблин в Палестине. Замок и дал свое имя этому прославившемуся в истории Сирии и Кипра роду графов Яффских и Аскалонских и владетелей Бейрута и Рамы.