История города Афин в Средние века

Послесловие

Когда Фердинанд Грегоровиус 19 января 1872 г. в конце заключительного тома своей «Истории города Рима в Средние века» написал слово «Конец», задача, которую он поставил перед собой, была наконец-то выполнена. Два года спустя Грегоровиус покинул Рим, который уже в качестве столицы объединенного Итальянского королевства вступил на путь, ведущий от классицистической идиллии к крупному современному городу. Покинул, поскольку его миссия, которая привела его в Вечный город, была окончена, а новый Рим утратил многие черты того очарования, которое удерживало в нем Грегоровиуса. Однако чары обаяния, которыми Вечный город буквально приковал его к себе, оказались настолько могущественными, что автор чуть ли не каждый год перебирался через Альпы, чтобы вновь увидеть свою давнюю любовь. Некогда он приехал в Рим безымянным и никому не известным писателем, с трудом справлявшимся с повседневными проблемами. Но немецкий идеализм и немецкое трудолюбие взяли верх, и, поселившись в Мюнхене, Грегоровиус сделался человеком, чья слава и известность гремели в обеих странах. И хотя коллеги по исторической науке поначалу встретили дело его жизни в штыки и отвергли его, однако впоследствии многочисленные научные общества, в том числе Баварская академия наук, приняли его в ряды своих действительных членов, что явилось внешним проявлением признания его выдающихся научных заслуг. Особым предметом гордости для Грегоровиуса стало присвоение ему звания почетного гражданина Рима. Он признавался государственному секретарю Тиле: «Я нисколько не добивался этого, но с радостью готов сказать, что рассматриваю эту честь как увенчание меня прекрасной пальмовой ветвью, явившейся наградой за мои долгие труды. И поскольку она совершенно заслуженна, я не променял бы это звание ни на миллион, ни на герцогский титул, если бы кому-то вздумалось предложить мне взамен то или другое. Этим вполне удовлетворено все мое честолюбие, так что у меня нет более другого желания, кроме как с чистой совестью провести остаток своих дней в тишине и покое, если мне только удастся найти такое местечко».

Впрочем, свою признательную благодарность Риму Грегоровиус выразил, создав во многих отношениях образцовый труд «Свидетельства о римском гражданстве со времен Средневековья». Отдельные отзвуки тем по истории города Рима фигурируют и в множестве небольших сочинений Грегоровиуса. Завершив свое главное творение, он более не видел перед собой новой задачи, достойной трудов и усилий, «поскольку», как писал он тому же Тиле, «после такого труда, каким была история Города, все прочее, попадающее в сферу моих интересов и возможностей, представляется мелочным и малозначительным… Я даже должен признаться, что в настоящее время вся эта книжная ученость и копание в бумагах утомляют меня. Мне приносят отраду лишь греческие авторы, и теперь я всецело посвятил себя греческому языку». И все же вышло так, что эти занятия греческим оказались — не вполне осознанно для самого Грегоровиуса — подготовкой к созданию новых замечательных произведений.

Дело в том, что люди типа Фердинанда Грегоровиуса, возможно, и могли бы наслаждаться отдыхом, но дух влечет их вперед, к новым трудам, придавая им новую творческую силу и энергию.

Уже в марте 1877 г. Грегоровиус пишет из своего «древнего и вечно прекрасного Рима»: «Поистине, когда я ступаю по этой священной земле, из нее в меня вливается некая живительная сила, и это позволяет мне надеяться, что мои слабые силы еще далеко не исчерпаны и им найдется новое применение. А пока что мне здесь более решительно нечего делать, и я вообще не знаю, хорошо ли мне браться за новый большой труд, который никоим образом не имеет римских истоков. Здесь потребно наставление мудреца, и притом — услышанное в надлежащее время; а я… даже пример интриг не делает меня более податливым и удобопреклонным… Мне представляется завидный удел бессмертия, предмет коего расположен между двумя перстами, такими, как Данте и Вергилий».

Однако вскоре Грегоровиусу довелось вновь ощутить в крови биение творческого пульса, почувствовать волнение, беспокойство, нерешительность, желание обрести предмет, коему он должен придать черты художественного образа. И когда ему показалось, что он наконец-то его нашел, он вновь со свежими силами взялся за работу. Это был труд о Тридцатилетней войне. Ему казалось, «что эта ужасающая эпоха является тем не менее самой важной для современной истории и своего рода пограничной полосой между двумя эпохами мировой истории». Вскоре он сообщал, что преисполнен решимости «написать, насколько это будет возможно, историю Тридцатилетней войны в двух томах — книгу, которую должен прочесть весь немецкий народ, и если я проживу еще пару лет, надеюсь, он сможет ее прочесть».

Грегоровиус взялся за труд со всей ответственностью, собирал материал, начав с изучения архивов, и в качестве пробного эссе опубликовал в 1879 г. небольшую работу «Урбан VIII[873]: конфликты с Испанией и императором», а в 1880 г. — эссе «Кривелли, резиденты герцогов и курфюрстов Баварских в Риме в период 1607–1659 гг.». Но увы, детальное описание этой эпохи со всем ее своеобразием не доставило автору продолжительного удовлетворения. При всем необозримом множестве источников — «шаге ingens et immensum[874]», как Грегоровиус как-то раз писал Тиле, он очень скоро отказался от мысли создать целостное изображение и вознамерился публиковать отдельные исследования и эссе, но затем пришел к осознанию того, что он «не сможет довести до намеченной цели свои штудии по истории Тридцатилетней войны, в том числе и по причине безграничного варварства немецкого письменного языка той эпохи — эпохи национального одичания».

Эти работы над историей Тридцатилетней войны сперва были прерваны жалобой семейства Гумбольдт, протестовавшей против намерения Грегоровиуса осуществить издание «Писем Александра фон Гумбольдта к его брату Вильгельму». Глубокое проникновение в образ мыслей этих духовно близких ему братьев наложило особый отпечаток на глубокое по содержанию введение, озаглавленное «Братья фон Гумбольдт». Однако определяющим для дальнейшей творческой судьбы Грегоровиуса все же стало его первое путешествие в Грецию.

Весна 1880 г. принесла ему исполнение одного из давних и заветных его желаний — собственными глазами увидеть земли древних греков. Ибо хотя Грегоровиус благодаря своим работам буквально сросся с эпохой Средневековья, давняя мечта гуманистов по прекрасной заре человечества — Древней Греции сохраняла для него свою неотразимую притягательность. Еще в 1853 г., во время своей первой поездки на Сицилию, он испытал особое благодатное чувство, подышав «воздухом Эллады». Как восторженно звучит гимн Афинам в авторском введении к истории города Рима, когда Грегоровиус воспевает их как «первое средоточие духа Запада, их науки, философию и прекрасные идеалы… Вся творческая деятельность мысли и фантазии сосредоточилась в столице эллинистического духа, и эта маленькая республика Афины Паллады с тех пор сохраняет безраздельное господство над умами человечества, и господство это продолжает и будет продолжать оказывать влияние на формирование народов». И страстное желание увидеть Афины стало бы всепоглощающим, если бы не властный образ вечного Рима, завладевший его воображением. Мы знаем, что Грегоровиус был буквально потрясен, впервые увидев Рим с высоты Капитолийского холма. Знаем мы и то, что прекрасная панорама моста через Тибр подсказала ему общий план истории города Рима. Мы можем представить себе, какие чувства обуревали его, когда Грегоровиус, которому исполнилось уже пятьдесят девять лет, устремил с вершины Акрополя взволнованный взгляд через лазурное Греческое море на видневшийся вдали Саламин. Теперь подле него более не стояла муза поэтического искусства, сопровождавшая его в первые годы изысканий по истории Рима: ее оттеснила строгая и серьезная Клио[875]. За его плечами лежала жизнь, преисполненная борьбы, труда и успехов. Но он сохранил чуткую восприимчивость ко всему прекрасному и возвышенному. Грегоровиус с полным правом писал из греческой столицы своему давнему другу Тиле: «Я даже не стану пытаться передать Вам те первые впечатления, которые я испытал здесь. Акрополь свободно парит над всей человеческой цивилизацией; он кажется мне некой олимпийской сценой, которая со всеми древними божествами взяла да и перенеслась на небо. Она (в отличие от Рима) не перекрыта и не заслонена никакой позднейшей цивилизацией. Старые боги не потерпели никаких следов христианства: они и творения Фидия не пожелали иметь никаких живых связей с потомками. Поэтому вокруг Аттики после распада Эллады не сложилось никакой значимой истории. За двадцать дней, проведенных в этой сокровищнице западной культуры, я узнал и прочувствовал больше, чем за такое же число лет, потраченных «над бумагами и книгами». Во мне пробудились последние слабые остатки давно утраченного жизнелюбия и жизнерадостности, когда я увидел перед собой развалины творений Фидия и постоял на насыпи на месте Элевсина или прошел под Львиными воротами в Микенах. Побывать здесь — значит окунуться в эфир духа, после чего у вас невольно возникает настроение с одинаковым равнодушием взирать на все прочие машины и механизмы». И когда Грегоровиус в Предисловии к «Атенаис» говорит: «Если сидеть на афинском Акрополе возле храма Ники Аптерос или Пантеона, всецело погрузившись в раздумья о славной истории Греции, воображению предстают и становятся все более явственными фантазии и образы далекого прошлого, и скоро невольно, как Одиссей в царстве теней, оказываешься в окружении целого хора эллинистических духов, которым можно задать самые неожиданные вопросы», — кажется, что с того часа, проведенного в молодости на мосту через Тибр, и вплоть до этого блаженного времени посещения Акрополя в душе Грегоровиуса сохранилась прежняя блаженная свежесть восприятия, и что в глубине души он нисколько не утратил юношескую способность восхищаться. Но теперь здесь, на Акрополе, Афина Парфенос, как некогда Юпитер Капитолийский, уже не повелевает ему создать некое величественное творение. Более того, в бытность в Афинах общение с греками наводит его «на мысль написать историю Афин эпохи Средних веков». В этом ему немало поспособствовал Спиридион Ламброс.

Однако любовь к Афинам глубоко таилась в душе Грегоровиуса и в последнее десятилетие жизни побудила его еще раз побывать в местах своей молодости. Знаменитый хронист истории города Рима стал и историком города Афин. И подобно тому, как первые предложения описания его странствий явились началом истории великого Рима, такую же роль сыграли и первые плоды путешествия в Грецию: описания из разделов «Корфу» и «Ландшафт Афин», о которых сам Грегоровиус упоминал как о параллели эссе о «Капри». Присущее Грегоровиусу мастерство в проведении параллелей между описаниями ландшафта и истории, разворачивавшейся в нем, позволило создать зрелое творение, снискавшее автору глубокую признательность всех жителей Корфу, поскольку греческий перевод этого эссе изучается в школах острова.

Сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее Грегоровиус приближался к своей новой большой работе. История города Афин в Средние века давно представлялась ему весьма и весьма привлекательной темой для большого исторического труда, однако о том, чтобы осуществить это самому, он еще никогда не задумывался. Но после возвращения на родину эта мысль стала все чаще занимать его. 30 августа 1880 г. он пишет тому же Тиле: «То средневековое варварское любопытство, с которым я жил и состарился, все чаще обращает мой взор на Грецию, и если в моем распоряжении еще осталось несколько лет, то ничто так не привлекает меня, как написание истории города Афин эпохи Средних веков. Подобной «Истории» просто не существует, и изучение истории все более приближает меня к этой работе в надежде, что она будет завершена». Тридцатилетняя война безвозвратно отступила на второй план перед этими греческими штудиями. И уже 29 ноября 1880 г. Грегоровиус сообщает другу: «В своих аттических штудиях я стремлюсь найти нечто большее, с тем, чтобы получить возможно большую интеллектуальную пользу от классического путешествия в Элладу, но в мои планы никогда не входило изучение Афин в эпоху Средневековья, для чего надобны совсем иные силы и совершенно иной человек. Я выбрал для себя лишь отдельные группы подобных штудий. К ним относится обзор князей (правителей) Афинских; к ним же относится и почти завершенный мною большой трактат, который я назвал «Mirabilia urbis Athenarium»[876]. Мысль об этом пришла ко мне у монумента Лисикрата[877]. Я хотел бы попытаться сопоставить все те отражения и отсветы, которые Афины отбрасывали на воззрения людей, живших в эпоху Темных веков[878]. Здесь также особая одухотворенная концепция выражает личное впечатление от каменных следов далекого прошлого, как это редко случалось у ученого.

С начала января 1881 г. Грегоровиус выступает в Мюнхенском университете с чтением своих «Mirabilia». Теперь его штудии все глубже уводили его к источникам по греческому Средневековью. Особым подспорьем для него послужили сочинения архиепископа Михаила Акомината, которые передал ему Ламброс. Достойно удивления, с какой быстротой и основательностью Грегоровиус углубился в материал доселе неизвестных ему источников. Еще в 1881 г. вышел в свет его труд «Афины в Темные века», представлявший собой своего рода ядро, вокруг которого впоследствии должны были группироваться материалы по истории города Афины в эпоху Средневековья. Но даже тогда Грегоровиус еще всерьез не помышлял о том, чтобы написать ее самому, а вновь и вновь пытался убедить Спиридиона Ламброса взять на себя этот труд.

Кроме того, ему все чаще представал образ греческой императрицы Атенаис-Евдокии. Уже в декабре 1881 г. ее «История» вышла в свет.

На основе скудного и недостаточного материала Грегоровиус создал художественное произведение, каким в немецкой исторической литературе могут похвалиться лишь очень и очень немногие и которое сочетает в себе «пластическую красоту форм, богатую красочность в описаниях человеческих характеров, ландшафтов и событий» (Фридрих Альтхаус). Так уж повелось, что, когда в его истории появляются женщины, Грегоровиус изображает их портреты с особой любовью. Судьба афинянки, дочери философа, императрицы блистательной Византии, умершей безвестной изгнанницей в Иерусалиме, давала богатую пищу для художественного творчества. Сценой, на которой разворачивалась драма судьбы этой поразительной жизни, были три крупнейших города мира: Афины, Константинополь и Иерусалим. Автор и сам сознает фрагментарность своего небольшого труда и сетует на нее. В письме к Рюлю он признается: «Атенаис получилась весьма фрагментарной и являет собой всего лишь эссе, так что впредь я намерен лучше знакомиться с вещами, которые собираюсь привести в стройную систему. Я более не намерен писать толстенных томов». А в послании к Тиле Грегоровиус говорит: «Я в состоянии создавать лишь эскизные наброски и не намерен делать из них книгу». Он сравнивает эту работу с «потемневшей от времени византийской мозаичной картиной, из которой выпали многие и многие сверкающие мозаики». Надо признать, Грегоровиус очень скромно оценивает свой художнический дар. Его «Атенаис» — это нечто гораздо большее, чем мозаика, выложенная на скромном фоне. В особенности это касается более поздних изданий, где перед нами предстает настоящее историческое полотно, все детали которого прописаны с любовью и мастерством старых немецких живописцев, писавших старинные городские виды. «Атенаис» — это не творение византийского стиля; сам характер подачи материала делает ее чисто немецким произведением искусства, в котором его автор утверждает, что «оно отражает подлинную историю, куда более привлекательную, чем иные ублюдочные сочинения, которые именуются историческими романами». И тот факт, что в процессе этой работы он в изображении образа Киприана невольно перекликается с наиболее ранней версией легенды о Фаусте, в которой он может лишний раз продемонстрировать свое зрелое мастерство, доставляет ему особенную радость. И ошеломляющий книготорговый успех этой маленькой книжки (первое издание было распродано всего за два дня) обусловлен не тем, «что все византийское, как новинка, будоражит человеческое любопытство», а особой формой подачи материала. Обширная научная работа, лежащая в основе этой книги, была понята лишь немногими, а широкий читатель воспринял книгу как экзотическую новеллу.

Самому Грегоровиусу «Атенаис», помимо радости от шумного успеха, дала возможность совершить путешествие на Восток, так как византийская императрица оплатила его путевые расходы, как писал он в дружеском письме к Тиле. Итак, весной следующего года маститый шестидесятилетний автор отправился в поездку в Египет, Сирию и Турцию. Этапными вехами этого путешествия стали Каир, Иерусалим и Константинополь. На обратном пути домой Грегоровиус еще раз посетил Афины, а затем вернулся в «дорогой Рим». Благодаря посещению этих крупнейших культурных центров Востока он значительно расширил круг своих культурологических представлений и обрел свежие силы для создания новых произведений. Дело даже не только в том, что в его трех опусах — «Из Каира в Иерусалим», «Поездка к Мертвому морю» и «Сарды» — вновь зазвучала «поэзия скитаний и странствий». Грегоровиус привез на родину немало чисто научных сведений, поскольку его всегда тянуло пройтись по следам величайшего путешественника — римского императора Адриана, которому он посвятил отдельное историческое сочинение. Он полностью переработал старый текст, который был опубликован на Рождество 1883 г. В итоге получилась совершенно новая книга, «картина эллинско-римского мира той эпохи». «Я так долго медлил в одном моменте, в котором для меня был сосредоточен весь век земной. Это казалось мне кругом жизни, который должен вот-вот замкнуться», — писал он Тиле, и далее: «Адриан» стал первой моей научной работой, и полная переработка этого текста… видимо, станет моим последним трудом». После завершения этого труда он признавался: «Итак, я отдал последнюю дань вечному Риму, и это вселяет в меня особый внутренний покой». Это глубочайшее личное переживание вновь подвигло Грегоровиуса предаться творчеству, и именно это внутреннее сострадание к людям придает его писаниям особое очарование и позволяет ему торжествовать над теми, кто способен лишь на поверхностное понимание.

Но только такой труд, который не ведает отдыха, только неутомимое творчество и столь же неутомимые исследования наполняют для него жизнь смыслом. Работая над всеми этими новыми изысканиями, Грегоровиус занимался подготовкой и доработкой 4-го переиздания своей «Истории города Рима». Одновременно с этим он продолжал свои изыскания по средневековой истории Афин, и весной 1886 г. он наконец принял решение начать работу над «Историей города Афин в Средние века». Он, который всегда опасался, что отпущенный ему срок жизни не позволит завершить подобный труд, в свои шестьдесят пять лет ощущал в себе силы для столь масштабного труда. 14 марта Грегоровиус писал знакомым книгопродавцам, что побывал в Неаполе и Палермо, чтобы поработать в тамошних архивах и книгохранилищах. «Не могу отказать себе в удовольствии сообщить вам, что я успешно продвигаюсь по пути сбора дополнительных материалов к истории города Афин в эпоху Средневековья, над которой я работаю вот уже несколько лет. Эти наброски и материалы составят объемистый том и, хотелось бы надеяться, послужат небольшим, но весомым аналогом к «Истории города Рима в Средние века». А 13 мая он писал тому же издательству из Рима: «Я достаточно успешно завершил архивные изыскания в Неаполе и Палермо, но самое главное ожидает меня в Венеции, куда я намерен отправиться осенью. Видно, историю города Афин в текущем году завершить мне не удастся».

В июле, после возвращения в Мюнхен, Грегоровиус писал профессору Рюлю: «Надо признать, что вопреки моему желанию и без моего ведома один из моих знакомых распространил в газетах информацию о том, что я намерен приступить к написанию истории Афин. Между тем я вот уже несколько лет активно работаю над ней, и в общем и целом она уже практически написана. Спустя самое большее два года я надеюсь ее завершить. Этот труд сродни работе над мозаикой, от которой невозможно ожидать значительного и быстро результата. Одни лишь местные жители подбадривают меня, и над этим пустынным сном в летнюю ночь (читай: Афин в Средние века) один лишь Акрополь возносится в своем античном величии. В октябре я намерен на длительное время отправиться работать в государственный архив Венеции и ожидаю немало интересных сообщений от каталонцев из Барселоны.

В конце 1888 г. труд наконец был завершен. В июне 1889 г. он вышел в свет: в итоге получилось два солидных тома. Огромный труд, зиждущийся на твердом фундаменте, получил достойное завершение.

Рядом с внушительным «эпосом» «Истории города Рима в Средние века» новая книга являет собой скорее «Сон в летнюю ночь» франков, каталонцев и итальянцев, оказавшихся на священной земле Афин. Это — не грозные величественные события мирового масштаба, свойственные Риму, а приключения, напоминающие трагикомедию. «Своеобычная сущность Афин и Греции в эпоху Средневековья невольно вывела за рамки поля зрения историка величайшие проблемы человеческого бытия и общемировых отношений». Афины — это уже не крупнейший соперник Рима, игравший по меньшей мере тысячелетие эту завидную роль на берегах Босфора. Здесь нам встречаются куда менее значительные персонажи, но над всеми их поступками и делами сияет Акрополь и светится своей первозданной красотой храм Афины Парфенос. Величественный героический фон заключает деяния заурядных людей в великолепные рамки. И надо всем царит величественная трагика, трагика давно забытых миром древних героев, и само имя Акрополя не раз возвращалось из забвения и вновь становилось известным человечеству. Это придает произведению совсем особую, уникальную тональность, и мы смеем полагать, что лишь Грегоровиусу было по силам справиться со столь сложным материалом, творчески интерпретировать его и вдохнуть в него дыхание жизни.

Ему удалось показать со всей жизненной полнотой таких персонажей, как Михаил Акоминат и Никколо Аччьяйоли, и побродить с Кириаком Анконским по руинам былого великолепия Афин. Мы сопереживаем вместе с ним рискованные приключения компании каталанцев, которые в битве при Кефиссосе уничтожили цвет французского рыцарства. Мы видим при дворе деспотов Миситры весь цвет тогдашней византийско-франкской культуры, о котором и сегодня напоминает померкшее сияние этих средневековых греческих Помпей. Оказавшись на земле классической Греции, мы наблюдаем за борьбой между Византией и странами Запада, — борьбой, кровавый конец которой положили турки. В конце концов, речь идет не только о городе Афины, а обо всей совокупности греческих островов, которые также принимали участие в борьбе вокруг Акрополя. Все это расширяет рамки повествования. Так полагал, к примеру, Карл Круммбахер, основоположник византийской филологии.

«Рассматривая ограниченную узкими рамками историю города Илиссуса, мы изучаем ход развития малоизвестной и весьма недооцениваемой византийской культуры. С вершины Акрополя мы наблюдаем за многовековыми распрями между персами и арабами, славянами и норманнами и, наконец, за упорной борьбой Запада и Востока. Только на подобном величественном фоне можно по достоинству оценить историю Афин в Средние века. Благодаря ей Грегоровиус стал достойным коллегой двум классическим хронистам византийской эпохи — Гиббону и Финлею». Таким образом, «История города Афин в эпоху Средневековья» стала достойным панданом к истории Рима. Она открыла новый мир, бывший практически неизвестным для расхожего школярского сознания, и многогранную, колоритную жизнь. Она, как писал высоко ценивший ее историк литературы Р. М. Майер, стала третьим актом второй части гетевского Фауста, подводящим под него «историческую базу». Германский дух, который стараниями Эрнста Курциуса подарил вновь возникшей из забвения Греции классическую историю ее древности, благодаря трудам Грегоровиуса даровал ей и ее славное Средневековье. При этом филэллины еще мечтали о возрождении великой греческой державы со столицей и центром в Византии. Он мог лишь укрепиться в этой вере, так как в год выхода в свет «Истории города Афин в Средние века» состоялось бракосочетание сестры кайзера Германии Софии и греческого кронпринца Константина, и немецкое влияние в Греции стало еще более ощутимым. Однако история судила иначе. Поистине, это настоящая трагедия немецкого народа, что столь щедрые дары культуры, которые Грегоровиус даровал обоим народам, не получили достойного признания, и заключенная в них созидательная сила осталась невостребованной.

Когда «История Афин» была завершена, ее автор вынашивал планы новых творений. Его влекла история Иерусалима, изложенная в рамках истории крестовых походов. Они бы полностью замкнули «круг его земного бытия». Но судьба уже не оставила ему сил на это. Прочувствованная речь, произнесенная 18 ноября 1890 г. в Баварской академии наук и посвященная «великим монархиям или мировым державам в истории», явилась последним актом его духовного творчества.

1 мая 1891 г., спустя всего несколько месяцев после семидесятилетнего юбилея, смерть вырвала перо из рук неутомимого мыслителя.

Рим и Афины скорбно склонили головы над его прахом.

Фриц Шилльманн