История города Афин в Средние века

Достопримечательности Афин

Когда я стоял у монумента Лисикрата в Афинах, мне живо вспомнились достопримечательности Рима. Во мне ожили и потекли вереницей воспоминания, о которых я уже писал в штудиях по римской истории. Я припомнил слова, написанные мною много лет назад в «Истории города Рима»: «Тот же дух легенд окутал мраком и монументы Афин, и памятники Рима. В Афинах многие величественные монументы носят название палатион, и память о философах еще в Средние века украшала многие руины титулом школ (дидаскалий) Сократа, элеатов[776], киников, трагиков, Софокла, Аристокла и др.».

Этот памятник хористам — единственный уцелевший из множества монументов, которые в свое время были воздвигнуты на улице Τρίποδες. Внутри этого монумента или, лучше сказать, здания, напоминающего маленький храм, окруженный колоннами, находилась награда, полученная этими хористами, — бронзовый треножник художественной работы. Павсаний видел его на афинской улице, но не знал, как именно оно называется. Все прочие монументы с тех пор давно утрачены; впрочем, еще в XVII в. в Афинах существовал и другой, которому народ дал прозвище фонарь (ττ φανάρι) Диогена.

Монумент Лисикрата был сооружен в 334 г. до н. э. Каждому знакомо его изображение: изящная постройка грациозных форм.

Шесть колонн коринфского ордера, соединенные мраморными перекрытиями, покоятся на высоком четырехугольном постаменте, а на плоском куполе, представляющем собой монолитную глыбу, покоится мраморный цветок, подставкой которому некогда служил треножник. От этого образа мраморного цветка монумент Лисикрата получил просторечное прозвище «Фонарь Демосфена» (λύχνος φανάρι или κανδΰλι του Δημοσθένους), или по-латыни «lucerna Demosthenis».

Можно вновь и вновь повторять эти народные прозвища афинских монументов, чтобы лучше понять дух, которым проникнуты достопримечательности Рима. Кроме того, в этой связи можно вспомнить и «Arcus septem lucernarum»[777] в Риме.

Это просторечное прозвище впервые прозвучало во вступительной речи знаменитого митрополита Михаила Акомината, обращенной к афинянам, в которой он упоминает о фонаре Демосфена (о Δημοσθένους λύχνος). Речь эта была произнесена в 1182 г., так что монумент Лисикрата задолго до этого успел приобрести свое просторечное прозвище. В письменных источниках оно упоминается гораздо позже — в знаменитом письме иезуита Бабена, а также в описании Афин Жюльета. Упоминает о нем и Георг Трансфельдт.

Этот достойный всякого внимания муж родился в 1648 г. в Восточной Пруссии. Еще в бытность школяром от мечтал увидеть собственными глазами Афины. Одно время, в августе 1672 г., он служил солдатом в Польше и в битве под Батовым попал в плен к татарам. Попав рабом-гребцом на турецкую галеру, он в 1674 г. участвовал в бою при мысе Сунион и оттуда сумел спастись бегством и бежал в Афины, где его взял под свое покровительство венецианский вице-консул Шутц, и спустя год Трансфельдт смог исполнить заветную мечту своей юности. Он написал на латыни весьма и весьма фрагментарную автобиографию, рукопись которой хранится в библиотеке в Гааге. Оттуда ее получил Адольф Михаэлис, заслуженный автор трудов по истории Парфенона, и опубликовал солидный фрагмент из нее под заглавием «Examen reliquarum antiquatum Atheniensium»[778] в ежегоднике Бюллетеня Немецкого археологического института в Афинах за 1876 г.

Трансфельдт описывает некоторые из руин великого города, наряду с излюбленным монументом Лисикрата. Греческая надпись была приписана им ему, а впоследствии, когда она была утрачена, — книге Спона (III, 2, с.31). Однако ошибка вскоре выяснилась, и монументу вновь вернулось его настоящее название, а традиция именовать его фонарем Демосфена отошла в прошлое. Между тем Бабен полагал, что этот памятник мог означать местоположение жилища Демосфена и что оно служило великому оратору храмом, где он произносил свои речи и где он якобы в честь своего идола зажигал лампады, нагар от которых остался на мраморном полу. Трансфельдт собственными глазами видел гимнасий, построенный Лисикратом для афинских юношей, который, однако, не мог противостоять простонародным сплетням и не смог победить их с помощью особой надписи. Мраморный цветок на куполе он принял за лампу; в ней Демосфен перед праздничными днями по ночам якобы обдумывал свои речи и жег масло. Ходили слухи, будто масло его лампы издавало особый запах. На это Бабен в своем письме от 8 октября 1672 г. из Смирны писал аббату Пекойлю в Лион, что ему образованные афиняне рассказывали, будто великий оратор уединялся в этом памятнике, обрезав себе волосы и бороду, чтобы предаться более глубокому уединению.

С особой любовью Трансфельдт говорит о монументе Лисикрата, поскольку он жил неподалеку от него, в монастырской гостинице, в том самом фонаре, где некогда Демосфен, а впоследствии — лорд Байрон. Здесь Трансфельдт предавался своим грезам и штудиям. В 1658 г. французские капуцины[779] прибыли в Афины в качестве миссионеров, сменив братьев-иезуитов, которые обосновались было здесь 13 годами раньше, но затем были высланы в Негропонте. Капуцины приобрели этот памятник в 1669 г. и устроили в нем приют. Так этот античный монумент, подобно арке Тита в Риме, «Arcus septem lucernarum», уцелел только благодаря тому, что оказался в ограде монастыря, построенного на месте роскошных храмов Венеры и Ромы, возведенных Адрианом. Капуцины использовали памятник как келью, и Анна Акерхьельм, приближенная дама графини Кенигсмарк, писала 18 октября 1687 г. из Афин своему брату: «nous allämes voir aussi un Capucin, qui se sert pour chambre de la lanterne de Demosthene…»[780]

Монастырский приют давно исчез; монумент Лисикрата сегодня живописно красуется на улице, которая проходит неподалеку от арки Адриана. По соседству стоит караульная будка. В ее стенах я узнал обломки разбитых надгробных плит, что напомнило мне, что приют некогда был связан с христианским кладбищем. На одном из разбитых могильных камней я прочел, что Мертруд, консул Франции и Италии в Кандии, скончался в Афинах 5 термидора 13 года. Старый квартал Афин — это заселенная албанцами Плака, пестрый лабиринт переулков с маленькими домиками и тесными двориками, местность, раскинувшаяся у подножия Акрополя. Когда стоишь перед памятником Лисикрата, эта городская крепость выглядит достаточно необычно. Ее восточная сторона являет собой скальный массив с глубоким выемом, в котором нет ничего греческого, нет никаких храмов, а одна лишь почерневшая крепостная стена с зубцами, так что их с полным правом во времена франков именовали «Rocca di Setines», о чем свидетельствует образ Средневековья.

Случилось так, что благодаря французским капуцинам это место приобрело для научной топографии Афин особое, можно сказать — историческое значение. Тамошние монахи оказались первыми представителями Запада, которые изучали, что называется, прямо на месте афинские древности, и можно смело сказать, что именно здесь сложилась старейшая топографическая школа. Благодаря их исследованиям была составлена первая панорама Афин — городской план, который Жюлье, помимо прочих обязательных для капуцина текстов, использует в своей книге «Афины древние и новые…» (Париж, 1675). Когда Трансфельдт в своем описании фонаря Демосфена пишет: «В мое время им владели капуцины, которые помимо богослужений держали здесь школу, так что вся их деятельность внушала лишь почет и уважение», он говорит это о весьма скромной школе для юношей в Афинах. Он умалчивает об исследованиях монахов, которые очень скоро приобрели весьма важное значение.

Я уже говорил, почему монумент Лисикрата пробудил во мне мысль заняться в Афинах поисками всего того, что подпадает под определение «Достопримечательное и удивительное» и может являть собой параллель аналогичным памятникам в граде Риме. Надо признать, что книг о достопримечательностях Афин крайне мало, что объясняется тем, что в Средние века получили широкую огласку исторические анналы этого города. Однако существуют два фрагмента описания Афин, относящиеся к XV в., точнее — к эпохе Кириака Анконского.

Благодаря этому путешествующему антиквару эпохи раннего итальянского Ренессанса началось научное исследование руин Афин, известных как ему, так и нам. На них и сами греки, и люди Запада стали смотреть глазами ученых. Многие флорентинцы прибыли ко двору герцогов Афинских из дома Аччьяйоли, но, кажется, никто из них не удосужился оставить записки об Афинах. Один такой, Никколо Макиавелли побывал в Афинах в 1423 г. и был буквально очарован представшими ему картинами, но этот современник и тезка знаменитого государственного деятеля написал из Афин своему другу всего лишь краткую записку: «Ты наверняка не видел более прекрасной страны, чем эта, и столь же прекрасной твердыни».

Несмотря на это Акрополь в этом виде уже в XIV В., когда каталанская компания господствовала в Афинах, и внимание самих испанцев привлекали не столько мощь одной из самых грозных твердынь романизированной Греции, сколько красота античных храмов Акрополя. Король Педро IV Арагонский, которому упомянутая компания передала власть в герцогстве Афинском, назвал в 1380 г. Акрополь «драгоценнейшим камнем, какой только есть в мире, и притом — такого рода, что все короли христианского мира совместными силами не смогли бы создать ничего подобного».

Спустя несколько лет после того, как Макиавелли постоял на вершине Акрополя, обуреваем гордыми помыслами, другой итальянец, а именно Кириак Анконский, первый из западных путешественников, восхищавшихся красотами классической древности, прибыл на Восток ради археологической науки, которая в его годы только начинала складываться.

Почти одновременно с ним, в 1417 г., Христофоро Бондельмонте объездил греческие острова и побережье, которые он описал в своем труде «Liber Insularum Archipelagi»[781], посвятив его кардиналу Орсини. Именно потому, что Бондельмонте был флорентинцем, более чем странно, что он не проявил интереса к Афинам.

Кириак же дважды побывал в Афинах: в апреле 1436 г. и в марте 1447 г. Тогда в городе правил Нерио II. Аччьяйоли же был правителем Стивса и Сетинеса, как в те времена на Западе называли Фивы и Афины. Романтическая красота франкского герцогства открылась перед ним в полной мере, и Кириак смог насладиться ее закатом, ибо всего через несколько лет турки не позволили ему вновь побывать в Афинах. А пока что он с энтузиазмом разглядывал «невероятной красоты мраморные постройки и всевозможные святилища как в самом городе, так и вне его, а также дивные художественной работы изваяния и колонны». Правда, все они давно лежали в развалинах. Кириак восторгался «чудесным мраморным храмом богини Паллады в Акрополе, божественным творением Фидия». Он посетил герцога Нерио в сопровождении его родного отца, Нерио ди Донато. «Мы нашли его, — писал он, — на Акрополе, высочайшей крепости в городе». К сожалению, Кириак имел мало опыта и навыка, чтобы по достоинству оценить один из самых странных княжеских дворов. Ему недоставало такта, который проявил Рамон Мунтанер при посещении Кадмеи в Фивах. У Кириака были лишь зоркие глаза, без устали любовавшиеся мраморным великолепием Пропилей, в которых был сооружен герцогский дворец. Он побывал здесь еще раз (в 1447 г.), оставив весьма точное описание Парфенона.

Наблюдения этого неутомимого исследователя впервые были сделаны в 1412 г., во время путешествия на Восток, а затем сопоставлены с руинами Рима, где Кириак в 1453 г выступил в роли провожатого императора Сигизмунда, когда его давний меценат и покровитель, кардинал Габриэле Кондульмер, занимал Святой престол под именем Папы Римского Евгения IV[782]. Однако он не обладал достаточно обширными знаниями об Афинах, и оба его посещения древнего города были весьма краткими. Если он и привез с собой в Италию записки о путешествии, они, видимо, были уничтожены. Сохранилась лишь часть его обширного собрания надписей, а также выполненные Джулиано да Галло рисунки различных греческих памятников, сделанные по эскизам из записной книжки Кириака. Они хранятся в собрании «Барбериана» в Риме, где их внимательно изучали Спон и Винкельманн. Эти рисунки побывали и в руках Дюрера, благодаря посредничеству нюрнбергского врача и гуманиста Хартманна Шеделя, который в бытность свою в Падуе сумел снять копии с этих записных книжек, содержащих греческие зарисовки.

В Афинах Кириак продолжил свою традицию сбора сведений о достопримечательностях и удивительных вещах, подобных описаниям всевозможных диковинок Рима. Это было плодом антикварных полузнаний и слухов, в основе которых лежали заметки Павсания. В своих афинских записках Кириак упоминает об остатках водопровода (акведука) императоров Адриана и Антонина[783] в Ли-кабеттосе. Акведук этот был прозван в народе «студией Аристотеля». Кириак слышал, что Олимпион называют «Дворцом Адриана», так что в этой связи не вызывают особого удивления простонародные названия памятника Аисикрата и водопровода у Андроникоса Киррестеса. Этот автор называет первый из них театральной сценой, а второй — храмом Эола.

Подобные простонародные названия восходят к эпохе высокого Средневековья. По мнению Фальмерайера, подобные названия, с первыми упоминаниями о которых этот славный ученый узнал из книги «Турко-Греция» Мартинуса Крузиуса, следует приписать первым албанским колонистам Афин, появившимся в XIV–XV вв. Их подхватил Михаил Акоминат, запечатлевший эти простонародные названия в своих сочинениях. Выходцев с Эпира[784], говорящих не по-гречески и абсолютно несведущих в афинских древностях и еще меньше — в происхождении и названиях древних монументов, не слишком интересовала история Афин. Однако они кое-что слышали о ней и называли арсеналом Ликурга[785] часть Пропилей, а фонарем Демосфена — памятник удачливым хористам. Подобные названия могли быть изобретены самими полуобразованными афинянами. Со временем они стали частью городской топонимики и в этом качестве были усвоены Акоминатом.

Уже во времена служения этого епископа, во второй половине XII в., состояние античных памятников в общем и целом было плачевным и требовало огромных сумм на реставрацию, о чем впоследствии писал Кириак. Дело в том, что этот знаменитый митрополит многократно упоминает целый ряд выдающихся памятников, представлявших собой остатки былого величия Афин. В своей вступительной речи он сказал: «Я не вполне убежден, продолжают ли древние Афины существовать и в наши дни, или же от них осталось лишь славное имя, когда меня некий периэгет прямо спрашивает об этом и хочет, чтобы я ответил ему: вот это — Перипатос[786], это — Стоя[787], здесь — Акрополь, там — Пирей, фонарь Демосфена, и когда он говорит подобным образом, я вижу перед собой истинного древнего афинянина».

В своей приветственной речи к претору Деметриосу Дримису уже знакомый нам Акоминат сказал: «Потрудись отыскать последние следы Эллады, Перипатоса или Аикейона (Ликея). Пока что ты сможешь увидеть разве что скальный утес Ареопага, являющий собой каменный гребень и славящийся достославным своим именем. Ты сможешь увидеть и небольшой островок Стой Пой-киле, но погруженной в глубокий сон, Стой, каменные плиты которой изгрызены беспощадным временем».

В другом месте автор с характерно риторическим пафосом сетует, что великий некогда град Афины не только утратил былую славу, но и само имя его забылось бы человечеством, если бы не неистребимые образы Акрополя, Ареопага, Гиметтоса и Пирея. В другой раз он перечисляет несколько иные достопримечательности: Гиметтос, Пирей, Элевсин, Марафон, Акрополь. Восседая на Гиметтосе, он бросает взор на Пситталию, Саламин и Эгину, расположенные напротив и перед ним. Он тут и там повторяет эти имена, а также называет и знаменитый источник Каллирои[788]. Как-то раз он упоминает и Керамикой.

В этом обстоятельном каталоге неизменно фигурирует только Акрополь, но, к сожалению, не упомянуты другие памятники, частично сохранившиеся даже в наши дни. Так, Пропилеи у него не упоминаются вообще, а Парфенон упомянут только мимоходом, благодаря возведенной в нем церкви. Храм Тесея также упомянут лишь в связи с церковью Святого Георгия в Керамикосе. Огромные фрагменты развалин Олимпиона занимают Акоминат столь же мало, как Стадион или акведук Адриана и Антонина, Театр Диониса или Одеон[789] в южной оконечности Акрополя, и многие другие крупнейшие памятники, частично сохранившиеся и в наше время.

Сей ученый епископ, к сожалению, не оставил никаких топографических заметок, отметив лишь некоторые памятники древности, которые показались ему наиболее значительными символами античного величия Афин. Это — прежде всего Акрополь, Ареопаг и старинные философские школы. Он отдает предпочтение Ликейону перед Перипатосом, а однажды упоминает даже о школе Аристотеля и описывает, в чем заключаются различия между ними. Стоя (известная также в свое время под названием Пойкиле, «Пестрая») была для него куда более важной, чем платоновская Академия, которую он вообще не упоминает в числе наиболее значительных названий. Возможно, это — чисто случайная недооценка, ибо в другом месте он все же вспоминает Академию, говоря, что Платон не случайно избрал это красивейшее место во всей Аттике для местопребывания философов и мудрецов. Это место считали одной из главных достопримечательностей Афин не только он, но и многие другие задолго до него. Так, за век с лишним до Акомината в том же русле рассуждал и Михаил Пселл[790]. Этот великий византийский ученый однажды, сетуя на упадок величия Афин, писал следующее: «В Афинах также существовали не забытые и в наши дни Академии и Стоя Хрисиппа[791], и Ликейон. Даже мне многое говорят имена ученых и прочитанные труды по философии; но все то, что казалось в них действительностью и истиной, исчезло». Пселл, энтузиаст и поклонник Древней Греции, оставил свидетельство об информации, которую ему еще в XI в. поведал один ученый грек. Информация эта касалась топографии Эллады, Аттики и Афин. Что касается самой топографии, то он черпал ее факты для своих друзей и близких по большей части из Страбона[792].

В XII в., когда достопримечательности Рима стали вызывать особый интерес, не нашлось другого такого ученого, который вознамерился бы посвятить свои силы изучению мира афинских развалин, как Михаил Акоминат, восторженный поклонник древностей, без преувеличения целые годы проживший на Акрополе. Он был по-настоящему озабочен вопросом изучения Афин. Об этом свидетельствуют заключительные стихи его монодии, посвященной закату и упадку Афин. Эта печальная песнь, написанная ямбическими стихами, в предисловии к греческой рукописи имеет латинское заглавие: «De pristinae urbis Athenarum dignitate»[793]. Эллиссен считает, что эта надпись не совпадает с приводимой Лаббеусом и Фабрициусом надписью о несхожести новых и старых Афин. На основании последних строк монодии он сделал вывод о том, что эти стихи на самом деле представляли собой как бы введение в некую обширную поэму или речь, предметом которой являлось сравнение старых и новых Афин.

Подобная точка зрении вполне согласуется с заключительными стихами. Совершенно очевидно, что Михаил намеревался возвеличить древние Афины:

Но увы, вмешался злой рок, и именно ему мы обязаны тем, что от эпохи Средневековья до нас не дошло красочных описаний Афин — этого подлинного мира развалин. Имена античных богов и героев, мудрецов, художников и великих горожан дошли до нас, несмотря на мрак Темных веков, знакомых всякому школьнику. Именно древностью датируются эти замечательные памятники и развалины. Даже несмотря на это просторечное название, восходящее, вне всякого сомнения, к кругам схоластов, загробная жизнь этих замечательных развалин продолжается, продолжается жизнь города, прелесть которого Павсаний воспел еще много веков назад в своих — увы, в большинстве своем утраченных! — творениях. Мы не знаем, составляли ли в эпоху Средневековья антиквары топографические записки о достопримечательностях Афин. Лишь от последних лет правления герцогов Аччьяйоли и первых лет засилья турок дошли до нас массивные грекоязычные манускрипты, характер которых вполне отвечает достопримечательностям Рима. Мы имеем в виду два знаменитых фрагмента: текст, который открыл Отфрид Мюллер, и обнаруженный Людвигом Блосом текст — так называемый Венский Аноним (Τά θιατρα καί διδασκαλεία τών Αθηνών), а также небольшой Парижский отрывок (περί τής Αττικής), который открыл Детлефсен и опубликовал его в «Gerhards Archäologischer Zeitung», 1862 г.

Людвиг Рос пытался доказать, что Венский Аноним возник вскоре после падения франкского герцогства под напором турок. В этом тексте о герцоге (δουξ) Афинском говорится в имперфекте, о турецком владычестве нет никаких упоминаний, а о храме Парфеноне говорится как о христианской церкви. Следовательно, Парфенон еще не успел превратиться в мечеть, как утверждает другой автор. Год, когда это произошло, неизвестен.

В Акрополе правил герцог Франко, последний правящий герцог из дома Аччьяйоли, после которого пригороды Афин в 1456 г. взял в свои руки паша Омар. Спустя два года герцог капитулировал и со всеми своими сокровищами перебрался в Фивы, которые ему в качестве ленного владения передал Могамет II. Султан лично посетил Афины в 1458 г.; он восхищался красотой древних руин античного города и обошелся с афинянами достаточно мягко. Но один неожиданно появившийся текст рисует султана в гневе. Захватив Морею, султан в 1460 г. двинулся на Афины. Он повелел отослать в Константинополь десять самых почетных горожан и казнить эрцгерцога Франко, что и было исполнено в Фивах. На основании этого принято считать, что это был жестокий султан. Он превратил церковь Девы Марии в мечеть. Так или иначе, как бы там ни полагал Людвиг Рос, утверждение, будто после отречения последнего герцога в 1458 г. православной вере в Греции фактически пришел конец, представляется мне весьма сомнительным. Аноним ничего не говорит о том, намерен ли он восславить храм Геры[794] в урочище Каллирои, который, по его утверждению, служил афинскому герцогу в качестве уединенной молитвенной часовни, и который, из «пущего благочестия», впоследствии был превращен в церковь Пресвятой Богородицы. Если же знаменитый Метрополь в Пантеоне в описываемую им эпоху служил греческому культу, не означает ли это, что сочинитель был особенно преисполнен национально-религиозного сознания? Карл Хопф относит превращение церкви в Пантеоне в мечеть к 1458 г., но без достаточных на то оснований. Имеющиеся факты позволяют считать более вероятным, что захват турками главной христианской церкви Афин имел место в 1460 г. или несколько позже. Примерно к этому году можно отнести и создание упомянутой анонимной рукописи. Я считаю 1460 г. вполне вероятной временной границей возвращения христианской часовни в бывшем храме Геры православным. Однако это событие могло произойти только благодаря падению власти афинских герцогов[795]. Греки вступили во владение этой часовней с позволения новых турецких властей, либо в 1456 г., когда Омар, сын Турахана, захватил город Афины, либо в 1458 г., когда в результате изгнания герцогов с Акрополя на месте франко-итальянских властителей установилась власть султана.

В 1458 г. турки взяли под свой контроль Акрополь, афинская твердыня оставалась мощной крепостью, крупнейшим бастионом в Аттике. Возникает предположение: а что, если у этой твердыни было какое-то другое применение, помимо чисто военного? Трудно предположить, что она оставалась эллинским святилищем; еще более трудно поверить в то, что в Пантеоне могли совершаться латинские или греческие богослужения. Куда более вероятно, что на некоторое время турки позволяли отправлять в крепости культ Пресвятой Девы Марии[796], а затем здание наконец было превращено в мечеть. А вот афинскому схоласту не было позволено прогуляться по вершине Акрополя. Когда он писал свои топографические заметки, он находился уже далеко за границами герцогства. И для того, чтобы подробно рассказать о зданиях крепости, ему не было надобности вновь побывать на месте и увидеть их вновь: он все уже дано знал и помнил.

Он писал по памяти, когда рассказывал о Пропилеях: «с северной стороны находится целая обширная канцелярия [выполненная] из мрамора, с белыми колоннами». Курт Вахсмут в своих записках отмечает следующее: «на северном холме, представляющем собой пинакотеку, некогда была сооружена канцелярия франкских герцогов». Это понимал и Людвиг Рос. Представляется странным, что за греческим словом καγγβλαρία[797] у автора фрагмента не следует естественное дополнение «герцога», что он вообще не говорит о находящемся там герцогском дворце, который еще Кириакус отмечает как «praecellentia aulae nobilissum opus»[798]. Что может быть более чуждым, чем подобный эпитет πάσα к этому существительному καγγβλαρία? Здесь явно имеет место расширительное понятие. Вся северная сторона Пропилей может быть охарактеризована как «канцелярия». Но следует ли под этим термином понимать франкско-герцогскую канцелярию в привычном значении? Возможно ли в сочинении, посвященном подобным достопримечательностям, употребление этого термина в его греко-античном значении? Как и арсенал Ликурга, античную канцелярию следует считать баснословным вымыслом. Если говорить кратко, я хотел бы показать этим термином, насколько недостоверны заметки Анонима в отношении хронологии и датировки.

Еще сложнее обстоит дело со вторым небольшим фрагментом «об Аттике». Сразу во вступлении термин Акрополь сопровождается франкским словом «castro»[799], а затем говорится об Афине Палладе, или церкви Пантеоне, с прилагательным τό ίσμαίδ. В этом звучащем на турецкий лад слове Бурсиан усматривает один корень τσαμί, а Вахсмут — ίσμαγίδιον. Так в старину назывался современный албанский квартал Плака, расположенный у подножия Акрополя. При этом упоминается один из мраморных львов (у Дипилона), который в 1688 г. был увезен Морозини вместе с двумя другими. Поскольку этот небольшой фрагмент, в общем, передает характер первого, большего фрагмента и в отдельных деталях согласуется с ним, можно утверждать, что по времени создания они отстоят не слишком далеко друг от друга. Первооткрыватель этого отрывка полагает, что почерки обоих фрагментов восходят к XV в. Бурсиан приписывает автору несколько античных реминисценций, которые отсутствуют у Венского Анонима, что отражает его эрудицию. Однако тщательное сравнение обоих фрагментов показало, что они восходят к общему источнику, каковым скорее можно считать грубоватую простонародную традицию, нежели холодную археологическую эрудицию образованного афинянина. Именно поэтому столь важно наличие второго фрагмента, ибо он является не перепевом первого, а самостоятельным текстом, свидетельствующим о том, что в Афинах еще в XV в. проявляли заботу об описании достопримечательностей города. и, однако, в обоих афинских фрагментах можно проследить влияние римского представления о достопримечательностях.

Средневековая книга о достопримечательностях Рима — это не слишком ценимое в литературе описание римлянами памятников своего города; оно основано на старинных описаниях городских достопримечательностей. К ним прибавлен целый ряд церковных заметок — и готово топографическое описание, известное «Mirabilia Urbis Romae»[800] и составленное из служебных донесений и простонародных легенд. Примерно в середине XII в. сформировался определенный литературный образец, на основании которого в эпоху раннего Ренессанса начались первые подлинно научные исследования антикварных реликвий и древностей города Рима. Основоположником этих исследований был Флавий Блонд. В 1447 г. этот выдающийся человек завершил труд «Roma Instaurata»[801] — первую попытку научного описания и исследования римских монументов.

Этот эпохальный труд имел своей предпосылкой целый ряд других текстов, восходящих к старинным (IV и V вв.) описаниям Рима императорского периода, а также к «Notitia»[802] и «Curiosum Urbis»[803] получившим многочисленные продолжения, такие, как описания Святого града Рима, и труд Эйнзидельнского[804]. Анонима в эпоху Каролингов[805], начало труда «Графия» в оттоновскую эпоху, «Ordines Romani», первые попытки составления плана Вечного города, «Достопримечательности», составленные в XII и XIII вв., собрания старинных надписей Кола ди Риенцо, Донди, Синьлоили, Поджио и прочих.

В том же 1447 г., когда Флавий Блонд посвятил свой труд «Roma Instaurata» Папе Римскому Евгению IV, Кириак Анконский, сам шесть лет тому назад посвятивший этому же папе свой собственный труд, во второй раз побывал в Афинах и собрал здесь обширную коллекцию надписей и зарисовок монументов. Это случайное совпадение во времени двух важнейших явлений топографической науки в двух крупнейших столицах античного мира свидетельствует по меньшей мере о взаимосвязи духовных течений тогдашнего мира. Это — волна первых научных импульсов, обращенных из Рима в Афины, это и итальянский антиквар, практически заново и в то же самое время открывший для Запада античные Афины. Самое любопытное здесь кроется в том, что человеком, который исследовал древний город и описал его чудеса и достопримечательности, оказался не афинянин, не грек. Новое открытие Афин стало делом человека Запада: труд поистине запоздалый, как и все, что связано с Афинами. Таким образом, оба фрагмента об Афинах оказались относящимися к одному и тому же периоду, ставшему объектом научной топографии. Они появились на три века позже, чем описание достопримечательностей Рима. Топография как наука возникла в Афинах в середине XVII в., главным образом — на основе работ французских капуцинов, изучавших монумент Лисикрата, и исследований Спона и Уилера.

Поскольку уцелели только те фрагменты описаний достопримечательностей Афин, которые в свое время были изучены Кириаком, я придерживаюсь мнения, что самое появление там этого выдающегося человека оказало громадное влияние на дальнейшие опыты по научному описанию города. Ученые итальянцы, такие, как Ауриспа, Филельфо и Джуарино, побывали в Константинополе, чтобы там, на месте, изучать греческую литературу, нам же не известен никакой другой иностранец, за исключением Кириака, который посетил бы Афины. Этот человек, носитель греческого языка, друг крупнейших ученых Италии, появился в Афинах как представитель образованности стран Запада. На самих афинян произвело сильное впечатление, когда они принялись копировать надписи, обмерять древние монументы, изучать античные монеты и артефакты, собранные им.

В числе главных целей его приезда в чужой город было и установление контактов с образованными афинянами. Полуобразованные комментаторы охотно сопровождали его в странствиях. Кириак, который был знаком и с «Достопримечательностями Рима», и с писаниями Флавия Блонда, стремился выяснить у образованных афинян, существуют ли вообще в обиходе письменные топографические руководства, путеводители, описания памятников города и т. п. В конце концов, он привлек к этим работам афинских антикваров. Так благодаря ему в Афинах развернулась широкая антикварная деятельность, в результате которой, особенно в ходе его последнего приезда, и были найдены фрагменты текстов, в том числе и два упомянутых выше.

Оба текста представляют собой фрагменты некоего целого, причем первый — описания города, а второй, возможно — некоего географического трактата, от коего сохранился фактически один лист, на котором речь идет о руинах Афин. Людвиг Рос считает многие листы, исписанные твердым почерком Венского Анонима, неудачным сочинением какого-то ученика, а Лаборд утверждает, что его сочинитель, видимо, был не афинянином, а греком откуда-то из-за рубежа, поскольку именно таким людям мог понадобиться путеводитель по Афинам, и они могли сочинить его. Однако очень сложно поверить в то, что оба упомянутых фрагмента представляли собой творение безвестных афинских антикваров, которые хотели просто составить опись памятников и достопримечательностей, существовавших в их время.

Несколько веков отделяют отрывок с описанием Афин от списка достопримечательностей Рима, и, несмотря на это, стиль и тон описания этих диковин настолько близки, что на первый взгляд может показаться, будто появление обоих описаний городов — Рима и Афин — относится к одной и той же легендарной эпохе средневековых воззрений на историю. Возникает даже вопрос о том, что, при наличии длительных связей Афин с Римом и Италией в эпоху франкского герцогства, нельзя в принципе исключить возможность того, что копии римских диковин передавались непосредственно в руки афинских антикваров, что не могло не повлиять на взгляды последних на особенности мира афинских развалин. Однако сходство с «Mirabilia Romae» («Достопримечательностями Рима») вполне может объясняться и развитием в русле одной и той же традиции как в Риме, так и в Афинах. В конце концов, искусство, которому афинский перигет посвятил свой трактат, было знакомо ему еще благодаря Павсанию: он обошел весь город и записал и зарисовал все наиболее важное.

Никакие промежуточные элементы не связывают эти фрагменты с перигезой Павсания. В их основе не лежат никакие официальные материалы, подобные перечням римских чудес в уже упоминавшихся описаниях. И это отсутствие, и совершенно иная природа топографии Афин помешали этому варвару — последователю Павсания (я говорю в основном о большем фрагменте, принадлежащем так называемому Венскому Анониму) провести деление на категории, присутствующее в «Достопримечательностях Рима», повествование в которых поэтапно описывает городские ворота, триумфальные арки, крепости, термы, дворцы, разного рода святилища, мосты, кладбища, а затем — отдельные храмы, колонны, христианские монументы и т. д., а затем переходит на городскую статистику, перечисляя все прочее по порядку. И даже эта последняя масса фактов убедительно согласуется с большим афинским фрагментом.

Завершив раздел под заглавием «Афинские театры и школы», его автор намеревается рассмотреть город согласно двум этим группам монументальных памятников. Он начинает, как задумал, но скоро тонет в лабиринте деталей и замечаний. Это заглавие представляется настолько неподходящим в отношении целого, что оно вряд ли может принадлежать самому автору. Оно обретает смысл лишь тогда, когда появляется упоминание о важнейшей для Афин категории «Храмы».

Автор этих фрагментов был настолько невежественным, чтобы провести прямую параллель с описанием Павсания. Он не пытается выяснить, погиб ли данный памятник или просто завален грудами мусора и развалин, как театр Диониса, Асклепион, Одеон Перикла или Метроон, Пританеи, Агора, гробницы в Керамикосе, стены, городские ворота и т. д. Он по большей части упоминает только о том, что видно на поверхности, и беспорядочно рассказывает о монументах, высящихся в городе по всем четырем направлениям: о стадионе на том берегу Илисса, о памятниках отдаленного Гиметтоса, о Аикабеттосе вплоть до границ Акрополя и до холма Мусейон.

По сравнению с «Достопримечательностями Рима» сразу же бросается в глаза, что греческий перигет совершенно не интересуется христианскими Афинами. Описание города Рима также явно выделяется предпочтением монументам языческой эпохи, но долг пилигрима требует как минимум перечисления священных мест страданий и мученичества христиан, например — кладбищ в списке достопримечательностей, а также упоминания знаменитых легенд, в которых фигурируют и христианские, и языческие элементы. Среди них можно встретить легенды об Августе и Сивилле, об императоре Юлиане Отступнике и статуе в его память, о строительстве Пантеона, о возведении базилики Святого Петра в Винколи, о Ватикане и прочих подобных достопримечательностях. Афинские гиды не могут предложить гостям памятников подобного рода, да и содержание легенд здесь куда более скудное.

Автор описания города Афин не удостаивает взглядом византийские или франкские церкви, хотя в его время число христианских церквей и часовен в Афинах было немногим меньше, чем в Риме. И хотя большинство их по большей части представляли собой небольшие, малопривлекательные сооружения, среди них было немало и таких, которые бесспорно представляли собой выдающиеся памятники христианского Средневековья и в наши дни привлекают пристальное внимание исследователей. Бабен в 1672 г. насчитывал в Афинах и в пределах окружности протяженностью в 1 милю вокруг них не менее 300 церквей. А в 1832 г. в Афинах насчитывалось 130 более или менее значительно разрушенных христианских святынь.

Афинский антиквар был преданным приверженцем греческой веры и, возможно, принадлежал к числу лиц духовного звания. Парфенон, этот живописный памятник античности, он называет церковью Божьей Матери, и этот храм был для афинских христиан тем же, чем для римлян — базилика Святого Петра. Статус этой церкви был столь высок, что в своем полном завещании, составленном 17 сентября 1394 г., герцог Нерио I Аччьяйоли завещал этой церкви весь город Афины со всеми находящимися в нем владениями. При этом он называет храм церковью Марии, хотя кое-где упоминает античное название Парфенон, а иногда — храм на Акрополе, умалчивая при этом и о Пропилеях, и об Эрехтейоне. Там же, где его рассказ обрывается на описании мраморной кельи и колоннады-перистиля, он свободно использует античное название. В своем труде Парижский Аноним уверенно именует этот храм, превращенный в мечеть, храмом Афины Паллады.

Согласно средневековой легенде, храм Парфенон — это творение царя Ясона[806]. Однако в афинском фрагменте «Достопримечательностей» это не упоминается. Эта легенда встречается только в «Liber Guidonis»[807]. Вместо мифического героя — предводителя аргонавтов в описании города Афин фигурируют имена Аполлоса и Евлогия, которые построили церковь неведомому богу. Лагорд отождествил эти неведомые имена с именами византийских зодчих, которые возвели храм Парфенон, а новейший исследователь вспомнил в этой связи иудео-христианского подвижника Аполлоса, о котором упоминается в Книге Деяний Апостолов (Деян. 18, 24; 19)[808]. Афинскому антиквару почему-то вспомнилось упоминание о жертвеннике Неведомому богу. Под этим названием христианский Парфенон еще долго фигурировал в текстах людей Запада, которым очень хотелось прочесть подобную надпись даже на фронтоне храма. Так продолжалось до тех пор, пока Спон решительно не провозгласил это вымыслом. Самое странное, что описатель Афин вообще не упоминал об апостоле Павле. Напротив, он именует Андреем апостола, выступавшего на Агоре в Афинах, и далее излагает легенду из Деяний Апостолов.

Из этого странного переплетения с христианскими легендами нелегко прийти к выводу, что сообщений об историях подобного рода сохранилось очень немного и что число их крайне невелико. Столкновение христианства и язычества в Афинах, где старая вера стараниями философов платоновской школы продержалась чуть ли не до VI в., было не столь ожесточенным, как в Риме, и превращение языческих Афин в христианский город происходило постепенно, без лишних конфликтов. Здесь не существовало никаких подземных катакомбных христианских Афин, и темная история церкви, основанной в городе святым апостолом Павлом, не возымела никаких всемирно-исторических последствий. Единственный легендарный героический образ здесь — это, конечно, святой Дионисий Ареопагит[809]. Еще в XVII в. на одном из скалистых холмов местные жители показывали дом первого епископа Афинского, а рядом с ним — колодец, в котором апостол Павел целые сутки скрывался от преследователей. Эти места по праву связаны с важнейшими христианскими преданиями в Афинах. Однако Бабен лишь упоминает о них, а между тем этот отец-иезуит был первым автором описания Афин, в котором наряду с античными монументами перечисляются и христианские церкви города.

При подобной скудости материалов Афинский Аноним приводит ряд простонародных легенд, возникших на протяжении веков вокруг античных монументов. Так, например, он рассказывает о сказочных двенадцати царях, которые возвели Царскую крепость (Олимпион), от двуликого Кекропа[810], который возвел стены Афин на Акрополе, покрыл золотом святыни внутри и снаружи и дал городу название Афины. В списке чудес и достопримечательностей Рима также говорится о золотых стенах Капитолия. Таким образом, прилагательное «золотой» является общим для обоих городов.

Понятие βασιλεύς (царский) со всеми монументами, лежащими в руинах, относится к воспоминанию об имперском величии римлян и византийцев, подобно тому как упоминание о «Палатионе», восходящее к императорскому дворцу Рима, при франках было перенесено на развалины Афин. Легенды об императорах и их сказочных дворцах были распространены по всей Римской империи. В самом Риме Вениамин Тудельский уверяет, что видел «80 дворцов 80 императоров, которые все именовались царями», а также немало других диковин.

В «Достопримечательностях Афин» греческий термин великая базилика был взаимозаменяемым с франкским «Палатия». Так, Пропилеи именовались «Палатион мегистон», а соответствующее ему определение «Palatium majus» в Средние века отождествлялось с Палатином. Развалины колоссального Олимпиона именовались Палатионом (или Басилей, Ойкос Басилейос), что означает Императорский замок, или даже «Domus Hadriani princeps»[811] как называет его Кириак. Ворота Адриана, ведущие в Басилею, по-гречески звучит «камара мегисти», что соответствует латинскому определению руин «camere, camerellе». Кроме того, описатель городских реликвий упоминает имена Адриана и Тесея. Агору с развалинами колонного зала на ней принимали за Палатио Фемистокла. При Бабене этот дворец считался Гимнасиумом Адриана, однако сам Бабен сомневался: не есть ли это остатки построенного Адрианом храма Зевса Олимпийского? Первым, кто верно узнал в нем Олимпион, стал Трансфельдт.

Афиняне обнаружили и другие древние постройки. Постройки эти также относятся к афинским достопримечательностям, подобно тому, как римляне опознали дворцы великого Древнего Рима. Здесь, в Риме, говорят о «Palatium majus in Pallanteo monte»[812] и четко узнают дворцы, возведенные Августом, Тиверием и другими императорами. Конечно, вам уже не покажут домов Сципиона, Вергилия, Горация или Катона, однако с гордостью назовут дворцы и сады Микенаса, Саллюстия, Октавиана, Домициана, Латерана, префектов Кромация и Евфимиана и обязательно сопроводят помпезным именем императора название дворца, давно лежащего в руинах.

В Афинах еще во времена Павсания показывали жилища знаменитых горожан, и эта традиция сохранялась долгое время спустя. Мы заметили, что крупным развалинам здесь любят давать имена таких великих афинян, как Фемистокл и Мильтиад, хотя эти люди просто не могли иметь столь громадных жилищ. В нашем труде значатся жилища (οίκημα, οϊκος) таких деятелей, как Фукидид, Солон, Алкмеон, расположенный неподалеку монумент Лисикрата — фонарь или жилище Демосфена. Здесь же находились и другие аналогичные памятники. Настоящий же дом Фемистокла находился в квартале Мелита на холме Нимф, который впоследствии исчез из памяти афинян, как местоположение жилищ других знаменитых афинян древности и даже место, где находилась Агора.

Показательно, что Аноним нигде не упоминает зданий, связанных с именем Перикла, тогда как маркиз Нуантель, посланник Франции, посетивший Афины в 1674 г., называет древние руины «дворцом Перикла».

В памяти простого народа не сохранилось и следа от бесчисленного множества статуй и прочих художественных сокровищ античности. Один описатель указывает, что неподалеку от дворца Фемистокла, возле «дома Полимарха», находились рельефные колонны Зевса (άγάλματα τού Διός). Под домом Полимарха Людвиг Рос и следом за ним Вахсмут имели в виду так называемый Гимнасион Адриана, в котором во времена франкских герцогов, а также турок находилась резиденция правителя города. Под статуей Зевса оба ученых понимали изваяние Теламона[813] или Атланта. Оба имени служили своего рода эпонимами. Никакой другой рельефной колонны Аноним не упоминает, и это, видимо, следует считать неясным указанием на перечисленные скульптуры.

Упомянутые украшения колонн в Афинах не сохранились, и даже надгробия в Дипилоне давно превратились в груды мусора. Давно исчезла сама память об Афине Промахос и Афине Парфенос, о колоссальной статуе Зевса в Олимпионе, о тысячах и тысячах статуй и изваяний на Акрополе и в остальных районах города. Лишь однажды описатель приводит легенду об Агальме Афинянине, а в другой раз — о Посейдоне, которому были посвящены две колонны, возвышавшиеся над театром Диониса, вместо треножников, которые первоначально были укреплены на них. Да еще можно вспомнить Горгонейон на городской стене, о котором говорится у Павсания.

Подобная забывчивость относится и к панораме Афин. Даже относительно того места, где Аноним упоминает Пропилей Стой έν ποικίλη ώραιότη τι περικχρυσωμένη, трудно поверить, что в данном случае он имеет в виду Стоя Пойкиле. Он нигде не называет имен художников. Фидий и Пракситель были совершенно забыты в Афинах, тогда как в Риме их имена были высечены на колоссальной конной статуе в термах Константина, которого список римских достопримечательностей, согласно знаменитой легенде, относит к числу величайших философов — провидцев будущего. Риму в этом отношении вообще выпала более счастливая участь, чем Афинам. От его наследия сохранилось несколько знаменитых изваяний, как показывают бронзовая фигура Волчицы и конная статуя Марка Аврелия. И лишь спустя несколько десятилетий после афинских находок на римском Капитолии начали организовывать первый музей.

Столь же слаба в Афинах и память о музыкальном и драматическом искусстве. В списке достопримечательностей Рима группа театральных объектов занимает отдельный параграф. В нем значатся и старый театр, и цирк, правда, перепутанные в не слишком отдаленные времена. В Афинах тоже есть здания, относящиеся к этому разряду: знаменитый театр Диониса, Одеон Перикла, Одеон Герода Аттика, стадион Ликурга по другую сторону моста через Илисс. Благодетель Афин украсил его мраморными сиденьями. Можно назвать и Агриппион, возведенный Агриппой в Керамикосе. Стадион этот еще в XV в. сохранился настолько хорошо, что Аноним упоминает о нем. Он называет его просто театром, считая его всего-навсего афинским театром, в то время как в Риме еще Кассиодор именовал театр Помпея Театрум Романум. Но антиквар забыл название главной арены Афин. Театр Диониса лежал в развалинах; отдельные его фрагменты он назвал школой Аристофана. Большие фрагменты Одеона Герода Аттика еще стояли на юго-восточной стороне Акрополя, так что их было невозможно не заметить. Описатель перенес на это место дворцы Мильтиада и Клеонида.

Для каждого афинянина память о великих деяниях минувшего должна иметь особую ценность. Поэтому возникла целая антикварная категория школ (дидаскалия); они специализировались только на афинских реликвиях. Ничего подобного в Риме не было; там помнили в первую очередь старые библиотеки, количество которых было заимствовано из «Нотаций». Афинский Аноним начинает даже свою книгу с Академии, которую относит к району базилик и вообще крупных развалин. Вторая школа, по его мнению — это элеатская; она располагалась в Ампелокипи. Третьей был Дидаскалион Платона в садах; четвертой — Полизелос на горе Гиметтос. Наконец, поблизости находилась школа Диодора. Само соседство этих имен показывает, до какой степени варварского невежества дошли афиняне той эпохи. Они настолько забыли истинное местонахождение знаменитой Академии, что поместили ее в некоем районе базилик, тогда как Дидаскалион Платона находился в Парадейсосе, или садах. Парижский Аноним помещает школу Платона в Академии, местонахождение которой вообще не указывает. Согласно простонародному преданию Бабен помещает ее в некой башне, находящейся на расстоянии мили от города и в четверти мили от Гиметтоса, а также в садах Апелокипи — старом Алопеке.

Столь же неточно определялось и место Ликея Аристотеля. Под этим названием Парижский Аноним обозначил объект, находящийся под мраморными солнечными часами на скальной стене над театром. Он указывает это место посредством двух колонн над гротом («Панагия Хрисоспелиотисса»), а Венский Аноним — Дидаскалион Аристотеля, как он называет Аикей, под теми же колоннами, в которых в XV в. видели руины театра Диониса. В полном противоречии с этим находится «студия Аристотеля», которую показывали Кириаку у остатков акведука Адриана.

Зал стоиков и школа эпикурейцев, как считалось, находились в больших роскошных постройках на Акрополе, однако неясно, в какой именно части Пропилеев они располагались, или же под ними имелся в виду Эрехтейон. Дело в том, что оба эти названия упоминались столь же редко, как и Парфенон. На том же Ακροполе помещали и малый Дидаскалион, считая его основанной Пифагором музыкальной школой, тогда как это, по-видимому, был храм Ники.

Знаменитые школы киников и трагиков помещали в неких неопределенных местах к западу от Акрополя, дальше, чем Дидаскалион Сократа, а башня Ветров, которую считали и храмом, и усыпальницей этого великого философа и даже именовали школой Сократа. Еврипид не оставил следов; Демосфен жив в монументе Лисикрата, риторам помельче отведен храм, в котором они выступали с надгробными речами в честь победителей в панкратионе и олимпийских чемпионов. В этом Бомосе Людвиг Рос, согласно указанию Анонима, поместил храм Ареса, или так называемый храм Тесея. Это место у греческого градоописателя напомнило мне фразу из «Достопримечательностей Рима» о том, что «Templum Martis, ubi elegebantur Consules in kalendas Julias, et moranbantur, usque in kalendas Januarius», и на нем торжествующие победители-римляне прибили отрубленные носы кораблей карфагенян.

В Афинах не найти следов монументов и других великих имен. Так, в городе не оставили следа последние софисты и философы-неоплатоники, а также их аудитории; Герод Аттик, Проаресий, Гимерий и Приск, Прокл и другие, которые вплоть до конца V в. н. э. давали Афинам право считаться городом-университетом. Не сохранилось следов Панафиней, Элевсинских мистерий и древних празднеств в честь Афины, равно как и музыкальных состязаний, Пникса и народных собраний и публичного суда. Лишь Ареопаг удержал былую славу и упоминается в связи со святым Дионисием Ареопагитом. Мы располагаем лишь фрагментом и поэтому не можем представить общую картину, созданную автором описания. Однако, судя по сохранившемуся фрагменту, можно смело сказать, что описатель афинских руин мог не слишком многое прибавить к сказанному.

Мне представлялось весьма заманчивым сопоставить топографические фрагменты Афин с достопримечательностями Рима, и именно в этом я и видел свою задачу. Представляют ли все прочие мелкие детали, относящиеся к топографическим подробностям Рима, интерес для исследователя топографии Афин, решит он сам, как и оценит по достоинству упомянутые фрагменты описа-ния Афин. Важнее было бы отметить, существуют ли какие-либо промежуточные тексты между этими фрагментами и Павсанием. На сегодняшний день таковых не выявлено.