История лошади в истории человечества

Глава 10 Лошади в России

Историю конного дела нашей страны хотелось бы изложить как можно подробнее, но, как это часто бывает со странами, традиции которых уходят в глубину веков, в самом начале мы сталкиваемся с неясностями и белыми пятнами.

Например, туманной остается этимология самого слова «лошадь». Согласно этимологическому словарю Фасмера, это слово (изначальная его форма звучала как «лоша») тюркского происхождения. Однако первое его употребление в сохранившихся письменных источниках относится еще к 1111 году, а нашествие монголов, после которого древнерусский язык заимствовал множество тюркских слов, началось почти на сто с лишним лет позже. К тому же ударение на первый слог для тюркизмов не характерно. Сам же суффикс «-а/ядь» имеет севернорусское происхождение. По мнению лингвиста Г. Ф. Одинцова, «лошадь» происходит от слова «лоший», то есть «плохой, дурной». Следы этой этимологии остались в устойчивом словоупотреблении, например в выражениях «прешь как лошадь», «старая лошадь» (о больном человеке), «рабочая лошадь» (о человеке, уставшем от непосильной работы). Все они имеют негативный оттенок. Это становится особенно ясно при сопоставлении с устойчивыми выражениями вроде «конь лихой», «боевой конь» — не говорят же по-русски «боевая лошадь» или «лихая лошадь»… Слово «конь», однако, имеет несомненное славянское происхождение и в древнерусском языке звучало как «комонь».

О конном деле, искусстве верховой езды и разведении в Древней Руси информации ничтожно мало. Достоверно известно немногое. Так, мы можем сказать, что в 1021 году великий князь Киевский Ярослав Мудрый за семь дней с конным войском преодолел расстояние около 800 километров от Киева до реки Судомырь, чтобы разбить возвращающегося из набега на Новгород Брячислава Полоцкого. Великокняжеская конница, таким образом, проходила более 100 километров в сутки, что можно считать очень приличной скоростью — и косвенным свидетельством того, что конное войско было укомплектовано очень выносливыми лошадьми. Похожие марш-броски совершал его внук великий князь Владимир Мономах, который мог проехать верхом из Чернигова в Киев за один день до вечерни, что тоже составляло более 100 километров. В целом конница играла значительную роль в военном деле Древней Руси, особенно с X века, когда печенеги стали совершать регулярные набеги на Русь.

Некоторые сведения нам дают изображения лошадей на фресках, иконах и книжных миниатюрах. В Софийском соборе в Киеве на фресках XI века можно увидеть всадников-охотников, преследующих дикую лошадь — возможно, тарпана, предка домашней лошади (истреблен в XIX веке). Лошади на фреске как будто исполняют принимание (движение вбок) и пируэты — элементы высшей школы верховой езды, хотя признаем, что точная интерпретация этих изображений затруднена. Один всадник хватает левой рукой медведя, что невозможно сделать без скашевки — специального ремня, проходящего под животом лошади и соединяющего между собой стремена. Седла на Руси имели высокие луки и были похожи на кресло, а иногда имели высокую переднюю и пологую заднюю луки.

На иконах русские лошади идеализированы: маленькая изящная голова на длинной лебединой шее, мощные плечи и круп, мускулистые, длинноногие. Насколько этот образ близок к реальности, сказать трудно. На иконах святых Флора и Лавра, покровителей лошадей, можно встретить коней серых, рыжих, чалых и вороных, иногда написанных голубой краской — скорее всего, это мышастая масть. В действительности такие лошади пепельно-серые, иногда с заметным голубым оттенком; грива, хвост, ноги и ремень на спине у них черные. Посадка русских средневековых всадников на изображениях такая же, как у рыцарей на европейских изображениях.

Государственное коннозаводство в России начинается в XV веке, когда великий князь Иван III основал Хорошевский завод. Жалуя бояр и дворян землями, князь требовал от них в случае войны поставлять коней и всадников, а самим вместе с взрослыми сыновьями прибывать в его распоряжение «конными и оружными». Впрочем, конные заводы создавали не только государь и аристократия, но и монастыри. Государевыми заводами управляли конюшие. Это была очень важная должность, так как от деятельности конюшего зависело снабжение армии лошадьми; ее занимали особо приближенные к царю бояре. Так, при царе Федоре Иоанновиче эту должность занимал его шурин Борис Годунов.

В 1511 году, при великом князе Василии III, был создан Конюшенный приказ. В его ведении находились государственные конные заводы и царские конюшни. С XIV века и до самого Смутного времени для нужд армии и дворца, а также для царских заводов в больших количествах закупались ногайские лошади, принадлежавшие к степному типу. К Василию III приезжали послы от ногайцев и торговцы лошадьми с просьбой разрешить им беспрепятственно торговать на Руси. В то же время из Европы в Россию попадало лошадей очень мало, обычно они были из Великого княжества Литовского.

В XVI веке стали популярны «иноходцы», как их называют источники (не исключено, что многие из них ходили не иноходью, а ходой), которых больше всего было среди степных лошадей. В литературе XIX века их всех называли киргизскими, а в XVI веке — ногайскими. Они были маленького роста, некрасивые, плохих мастей, как пишут И. К. Мердер и В. Э. Фирсов в своей книге «Русская лошадь в древности и теперь. Историко-иппологическое исследование», изданной в 1896 году. Последнее означает, что они были каурые (тускло-рыжего окраса с более темными гривой, хвостом, ногами и ремнем на спине), чалые (с примесью белого волоса по корпусу и темными головой и ногами), буланые и пегие — в противоположность «благородным» мастям, например вороной, гнедой, рыжей, серой, характерным для большинства пород заводского разведения. Несмотря на свою неказистость, ногайские лошади были удобны в охоте и ценились детьми боярскими, которые несли разъездную службу. Русские пытались улучшать породу, для чего из-за границы выписывали других лошадей, в том числе и аргамаков, как на Руси называли «трухменских» (туркменских) лошадей. По свидетельствам современников, на «улучшенных» лошадей садились с «приступа» — особой скамьи, обитой бархатом. Это означает, что помеси были выше ростом, чем ногайские лошади.

Аргамаков очень ценил Иван Грозный. Он приобретал их в большом количестве для своих подданных, хотя сам ездил на более спокойных и тяжелых лошадях. В письме-ответе королю Речи Посполитой Стефану Баторию на вопрос, какие подарки он любит, царь пишет, что любит «аргамаков, жеребцов добрых». Что такое «добрые жеребцы»? Возможно, это производители, уже испытанные в разведении, то есть ранее дававшие хорошее потомство.

Интересный факт связан с геральдикой: конные сюжеты, такие, как лошадь или всадник, гораздо чаще встречаются на русских и восточноевропейских гербах, чем на европейских. Это, к примеру, гербы Москвы, Великого княжества Литовского, гербы Голицыных, Юсуповых, Черкасских. На гербах Грушецких и Арсеньевых, а также у нескольких родов польской шляхты изображена подкова.

В 1675 году нидерландский посол Кунрад ван Кленк вспоминал, как в России ему показывали манежных лошадей, работавших в руках (то есть человек отдает команды с земли), а участник шведского посольства Эрик Пальмквист, побывавший в России в 1673–1674 годах, оставил рисунки, на которых среди прочего есть и русские всадники, исполняющие на лошадях элементы высшей школы. Таким образом, хотя точных свидетельств о выездковой подготовке русских лошадей не сохранилось, в допетровской России все-таки была, скорее всего, некая школа верховой езды, похожая на европейскую.

В 1625 году персидский шах прислал царю Михаилу Федоровичу (1613–1645) шесть аргамаков и трех кобыл, «купчины персидские» — десять аргамаков, герцог Голштинии — вороного жеребца и двух серых в яблоках. В царской конюшне их подковали на серебряные подковы общим весом 4 фунта 34 золотника (1,745 килограмма).

В конюшнях Алексея Михайловича (1645–1676) стояло около 50 000 коней, из которых для царя и его выезда предназначалось «лишь» 200, а остальные для царской свиты, бояр и царских воинов. Сын Алексея Михайловича царь Федор Алексеевич (1676–1682) основал в Бронницах конный завод, правда, не на пустом месте, а на базе бронницкой «кобылячьей конюшни», первое упоминание о которой относится еще к 1634 году. Молодой царь ограничил число лошадей в царских выездах и издал ряд указов, согласно которым каждый год в Коломенское направлялась комиссия для досмотра государевых лошадей.

В XVII–XVIII веках активно развивалась конская торговля. Поскольку лошади были товаром особенным, сделки с ними фиксировались отдельно от других товаров. Сохранилось много источников по конской торговле этого периода, главные среди которых таможенные книги. По ним можно делать выводы не только об оборотах такой торговли, но и косвенно о конном деле изучаемого периода, так как фиксировались данные лошадей — пол, возраст, масть, дефекты (например, «хрома», «крива»), тавра (клейма). Указывались и цены. Ценовых категорий было много, но самыми дорогими, как правило, были жеребцы для верховой езды (в книгах их называют просто конями), дешевле — мерины и кобылы. Первых нельзя использовать в разведении, на вторых, как и в некоторых других культурах, в допетровской Руси считалось предосудительным ездить верхом. Самая дорогая лошадь, продажа которой зафиксирована в московских таможенных книгах XVII века, стоила 15 рублей. Это был шестилетний жеребец гнедо-пегой масти, которого царский лекарь Артемий Иванов приобрел 11 мая 1630 года у жителя московской Таганной слободы Алексея Ипатьева. Были лошади и дороже, особенно пригнанные татарами, но для царских конюшен их отбирали воеводы, и на столичный конский торг они не попадали. Об их стоимости можно судить по приходно-расходной книге Конюшенного приказа 1633–1634 годов, а именно по записям о поступлении в приказ денег от продажи лошадей из казенных заводов. Так, боярин Д. М. Пожарский купил «аргамачего жеребца» за 100 рублей, а стольник Н. И. Одоевский — аргамака за 40 рублей. Как мы видим, цены значительно отличаются от цен на московском торге.

Порода в таких документах указывалась лишь в том случае, если она отличалась от местной русской лошади — например, была ногайской, калмыцкой, черемисской. По сохранившимся свидетельствам современников, в том числе и иностранцев, русские лошади были неказисты и малорослы, но выносливы и добронравны.

Тавра, указанные в таможенных книгах, позволяют установить происхождение лошадей. Существовало даже так называемое пятно — специальная пошлина, взимаемая с клеймения лошади при ее продаже. В письменных источниках пятно впервые упоминается в XV веке, но могло существовать и ранее. Его собирали служащие, получившие название пятенщиков. Пятнением называлось накладывание смоляной печати на ногу лошади для удостоверения действительности сделки. Пятно уплачивали и продавец, и покупатель, оно составляло одну-две деньги. За продажу лошади без пятна также платили обе стороны сделки, но уже больше, по два рубля. С середины XVI века пятно платил только покупатель, а окончательно отменили эту пошлину только в 1777 году.

К началу царствования Петра I в 1689 году в конных заводах России (государственных, боярских, монастырских) был сосредоточен хороший конский состав. У нас нет сведений о методах племенной работы в этих заводах. Вряд ли тогда целенаправленно создавались породы в современном смысле этого слова, все-таки уровень зоотехнических знаний был для этого еще недостаточным. В заводах наверняка велась селекция, пусть даже на примитивном уровне вроде «для получения резвого потомства скрещиваем резвого жеребца с резвой кобылой», но сведений о ней не сохранилось.

Преобразования Петра потребовали от страны серьезной мобилизации не только человеческих, но и конских ресурсов. Лошади были нужны кавалерии, артиллерии, сопровождавшим войска обозам, на строительстве. Император объявил конские наборы — и действовал в этой сфере бескомпромиссно. Наборы не обошли стороной и племенных лошадей, что стало фатальной ошибкой. Лошадь — не пушка, которую можно отлить из снятого с церкви колокола, а после заключения мира переплавить обратно в колокол. Животное нельзя изготовить на фабрике. Перед тем как стать полезным в хозяйстве или на военной службе, оно должно пройти тренинг, перед этим вырасти в подходящих условиях, а еще раньше — родиться от родителей, обладающих нужными качествами. Для того чтобы эта цепочка не нарушалась, племенной состав должен быть неприкосновенен. При Петре это правило было нарушено, не в последнюю очередь по причине дефицита средств. В результате держать частные и монастырские конные заводы стало невыгодно. Император понял свою ошибку, но, увы, слишком поздно.

Бронницкий завод Петр отдал А. Д. Меншикову, часть государевых заводов оставил за собой, часть передал своей супруге Екатерине. В 1712 году были изданы указы о создании конных заводов в Азовской, Астраханской и Киевской губерниях, в 1720 году — завода в Астрахани. Последний был укомплектован персидскими жеребцами и черкесскими кобылами. К сожалению, дальнейшая судьба этих заводов не известна.

Туркменские аргамаки, скорее всего, продолжали поступать в Россию и при Петре. Знаменитая кобыла Лизетта, купленная императором за 100 червонцев и верхового коня в придачу, отличалась относительно высоким ростом и золотистым блеском шерсти, то есть вполне могла быть туркменской лошадью. Петр садился на нее только в самые опасные и ответственные моменты, например во время битвы под Полтавой. Чучело Лизетты хранилось в Кунсткамере, а теперь находится в Зоологическом музее Санкт-Петербурга.

Состояние отечественного коневодства не улучшилось и после смерти Петра. В кавалерии рост лошади считали в вершках сверх двух аршин. Два аршина составляли 142,2 сантиметра, вершок — 4,5 сантиметра. Таким образом, лошадь ростом «три вершка» была 155,5 сантиметра в холке, «пять вершков» — 164,5 сантиметра. О лошади ростом ниже двух аршин говорили, что она «без вершка», «без двух вершков» и т. д. Если при Петре драгунская лошадь должна была иметь рост не ниже одного вершка (примерно 146,5 сантиметра), то затем планка роста была понижена до «без вершка», или 137,5 сантиметра, а при Анне Иоанновне (1730–1740) драгунских лошадей покупали «по нужде и без двух вершков», то есть около 133 сантиметров. По современным меркам это рост спортивного пони — лошади для детского спорта. Конечно, большинство людей в XVIII веке были ниже ростом, чем наши современники, но вряд ли это сильно меняет тот факт, что драгуны были вынуждены ездить на низкорослых лошадях. Это сказывалось и на боеспособности, и на здоровье лошадей, чьи возможности не всегда позволяли нести большой вес.

Указом от 20 мая 1732 года была начата организация новых государственных конных заводов. В 1739 году было создано десять заводов, в которых лошадей рассортировали по мастям, причем использовать чалых производителей запрещалось. Это важно для понимания методов зоотехнической работы, так как чалая масть характерна для тяжелоупряжных пород, — таким образом, можно сделать вывод, что селекция в этих заводах была направлена на воспроизводство более легких лошадей. В Бронницах была собрана своего рода коллекция иностранных пород — английских, испанских, персидских, турецких, берберийских, арабских, черкасских, неаполитанских лошадей. Тем не менее при Анне Иоанновне практика конных наборов сохранялась.

Ситуация немного улучшилась в правление Елизаветы Петровны (1741–1761), которая указом от 3 мая 1756 года пригласила «всех русских помещиков приложить старания к воспитанию кирасирских и других лошадей для войска». Ею были установлены государственные закупочные цены: 60 рублей за кирасирскую лошадь ростом 151 сантиметр в холке, 30 рублей за гренадерскую или драгунскую ростом 147,5 сантиметра и 12 рублей за обозную. В кавалерию принимались лошади не старше шести лет. Этот подход оправдал себя, особенно если вспомнить, как много войн шло во времена правления Елизаветы.

Недолгое, продлившееся всего полгода, царствование ее племянника Петра III ознаменовалось, однако, рядом преобразований, в частности освобождением дворянства от обязательной военной службы. Теперь дворяне были освобождены от необходимости держать боевых коней. Но их интерес к верховой езде не ослабевал, поскольку была найдена новая сфера применения и совершенствования ездовых навыков — псовая охота. Она существовала в России и раньше, но только теперь получила самое широкое распространение.

При Екатерине II дворцовые конные заводы пополнялись преимущественно датскими и английскими лошадьми, реже немецкими. Именно на правление Екатерины приходится становление русского коннозаводства в том его виде, в котором оно существует и в наше время.

Принятые меры исправили ситуацию, которая сложилась в русской кавалерии в послепетровские времена. К началу Отечественной войны 1812 года стандарты кавалерийских лошадей повысились: кирасирские, драгунские и конно-егерские должны были быть не ниже 147 сантиметров, для гусарских и уланских установили предел в 142 сантиметра.

Во второй половине XVIII века Россия часто воевала. Численность кавалерии составляла 100 000 сабель, следовательно, для нее нужно было 100 000 верховых лошадей и не менее 20 000 запаса. Еще больше упряжных лошадей требовалось артиллерии и обозам. Артиллерийские лошади должны были быть не просто сильными и выносливыми, способными сдвинуть с места тяжелые пушки, но и достаточно резвыми, чтобы быстро выкатить орудие на позицию и в случае необходимости так же быстро переместить его на другое место. Они подвозили к размещенным на позициях пушкам боеприпасы, и от их резвости порой напрямую зависел исход сражения, а если смотреть шире, то и исход военной кампании в целом.

С другой стороны, рост городов и развитие торговли создавали нужду в лошадях, способных быстро перевозить грузы на дальние расстояния, в том числе и скоропортящиеся товары, а также в лошадях для городского транспорта и полиции: еще в 1731 году Сенат издал указ о создании конных патрулей в крупных городах. Кроме того, России с ее гигантскими пахотными землями требовалось значительное поголовье упряжных лошадей.

Все это заставило задуматься о расширении коннозаводства и организации его в том виде, в каком оно незадолго перед этим появилось в Европе. Можно сказать, что история русского коннозаводства начинается 28 июня 1762 года. Накануне император Петр III арестовал поручика Преображенского полка Петра Пассека, одного из участников направленного против него заговора. Заговорщики перепугались и поняли, что тянуть с уже намеченным переворотом больше нельзя. Но самая главная участница заговора, императрица Екатерина, находилась в тот момент в Петергофе, сам же император — в Ораниенбауме. Утром 28 июня Алексей Орлов прибыл к Екатерине, усадил ее в карету, и они помчались в Петербург. Но, не доезжая до столицы, лошади выбились из сил и остановились. Далее версии о происходившем расходятся: по одной — сопровождавший карету офицер Бибиков привел свежих лошадей из соседней деревни, по другой — навстречу императрице на другой карете выехал Григорий Орлов, младший брат Алексея. Как бы то ни было, между остановкой обессилевших лошадей и появлением свежих прошло какое-то время. Сложно сказать, что за это время передумал и перечувствовал Алексей Орлов, которому в ту пору было всего 24 года. Из-за лошадей успех переворота повис на волоске, а ставки в игре были предельно высоки — не только власть, но и жизнь: случись Петру III выйти из этой ситуации победителем, он не пощадил бы никого. До этого Россия пережила несколько дворцовых переворотов, и молодой офицер хорошо знал, как расправляются в таких случаях с политическими противниками.

Императрица вовремя прибыла в Петербург, где ее встретили Измайловский, Семеновский и Преображенский полки, подписала манифест о восшествии на престол и приняла присягу верных ей полков. На следующий день Петр III, понимая бесполезность сопротивления, отрекся от престола и был перевезен в Ропшу под строгий надзор, где спустя полгода погиб при невыясненных обстоятельствах.

Григорий Орлов стал одним из фаворитов Екатерины II, однако, как утверждает французский посол Сабатье де Кабра, гораздо больше она уважала и даже побаивалась Алексея. Близкая подруга императрицы, княгиня Е. Р. Дашкова, в разговоре с французским энциклопедистом Дидро как-то назвала Алексея Орлова одним из величайших злодеев на земле. Во всяком случае, именно ему приписывали убийство сверженного императора. Как бы то ни было, граф Алексей Орлов был во многих отношениях необыкновенный человек — умный, фантастически дерзкий, не отступающий ни перед чем. Он слишком много знал и близким своим присутствием тяготил Екатерину; поэтому, когда появилась возможность, она отдалила его от себя. В ноябре 1775 года граф переехал из императорского Петербурга в Москву и жил то в Москве, то в своем имении при селе Хреновом Бобровского уезда Воронежской губернии, пожалованном ему в 1776 году. Оставшуюся часть жизни он посвятил коннозаводству.

Еще в 1770 году Орлов приобрел в Дании на аукционе, устроенном по поводу сокращения поголовья знаменитого Фредериксборгского завода, несколько датских лошадей. В те годы, как мы уже говорили, в Европе были в моде лошади барокко, или испанского типа, но поскольку Дания была значительно ближе к России, везти лошадей оттуда было удобнее. Позже эти датские лошади сыграли свою роль в создании породы знаменитых орловских рысаков.

Отцом же основателем породы, выведенной графом Орловым, стал арабский жеребец Сметанка, купленный в 1775 году за 60 000 рублей. Для сравнения: весь годовой бюджет государственного коннозаводства в том же году составлял 25 000 рублей. Но нельзя сказать, что Сметанка был дорогой прихотью богатого русского барина, — этот жеребец оправдал свою высокую цену. Прижизненный портрет Сметанки, написанный неизвестным автором, хранится сейчас в Музее коневодства Тимирязевского сельскохозяйственного университета, и по этому изображению вполне можно судить о том, каким был основатель породы. Это типичный, красивый, светло-серой масти арабский жеребец с одной примечательной особенностью — длинноватым корпусом, что характерно не для верховых пород, к каким относится арабская, а является приметой пород упряжных. Этот факт вовсе не говорит о нечистокровности Сметанки: в любой породе могут быть определенные отклонения от стандарта. Однако закономерно, что именно такой, отдаленно похожий на упряжного, верховой жеребец стал основателем рысистой породы.

Жизнь Сметанки окутана легендами. Поскольку приобретение было очень дорогим, Орлов не рискнул отправлять его из Турции в свой завод при селе Остров водным путем, хотя так вышло бы быстрее. Сметанку два года вели в Россию по суше. Увы, жизнь его в заводе оказалась недолгой. О его смерти есть две версии. Первая, в каком-то смысле романтичная, рассказывает, как жеребца однажды подвели к водопойной колоде одновременно с другим племенным жеребцом. Со стороны конюхов это было нарушением правил техники безопасности. Жеребцы подрались, Сметанка поднялся на дыбы, потерял равновесие и упал, разбив голову о водопойную колоду. Его несчастный конюх в ужасе от содеянного повесился на сеновале. Вторая версия прозаичнее: Сметанка просто пал, не выдержав климата средней полосы России, слишком сурового для арабского скакуна.

Какая бы версия ни была правдой, от уникального жеребца осталась лишь одна ставка жеребят: четыре жеребчика и одна кобылка. На таком материале крайне трудно, почти невозможно что-то вывести… Но Орлову невозможное удалось.

Сделаем важную оговорку. Очень часто в популярной литературе, в том числе написанной конниками, можно прочитать, будто граф, создавая свою рысистую породу, взял арабского жеребца Сметанку и скрестил его с голландскими и датскими кобылами. Это слишком упрощенная схема, совершенно не отражающая масштаб работы, которую провел Орлов. Такая схема производит впечатление готового рецепта, который был заранее известен Алексею Григорьевичу. Это совсем не так. В наше время, конечно, мы могли бы составить подобный «рецепт», но только опираясь на опыт наших предшественников. Но в XVIII веке уровень зоотехнических знаний был таков, что многие приемы, которые используют современные заводчики, просто не существовали…

Список пород лошадей, которых использовал Орлов в своей работе, впечатляет: в его заводе были арабские, персидские, турецкие, кавказские, английские, голландские, датские, мекленбургские, неаполитанские, бухарские, армянские, испанские, польские лошади, а также русские и лошади неустановленного происхождения. Заводчик старался от каждой из них взять самые лучшие качества. Считается, что наибольшее влияние на формирование породы оказали все-таки голландские и датские животные. Мы уже знаем, что в Голландии разводили гардтраберов, способных к резвой, устойчивой рыси. Но в крошечной Голландии с ее маленькими расстояниями не было нужды создавать из этих лошадей что-то большее, чем нарядную породу, представители которой могут время от времени успешно выступать на местных соревнованиях. Устойчивая рысь гардтраберов оказалась гораздо больше востребована в далекой от их родины необъятной стране — России. Интересно, что согласно современным генетическим исследованиям орловский рысак в то же время близок к аборигенным русским породам.

Нельзя сказать, что работа великого заводчика была полностью удачной — были и ошибки, было и движение по ложному пути, когда приплод получался слишком сырого сложения, близкий к голландским лошадям, либо слишком легкий и слабый. Но ведь ставилась цель вывести породу, подобной которой не существовало прежде, и приходилось идти на ощупь. Орлов хотел создать упряжную лошадь, высокую, красивого, гармоничного сложения, достаточно выносливую и сильную, чтобы возить экипажи по длинным ухабистым дорогам России, но одновременно годную под седло.

Первым представителем орловской рысистой породы считается серый Барс I, родившийся в 1784 году. Его матерью была серая же кобыла, от которой не осталось даже имени — в заводских книгах она обозначена как кобыла № 2 из Голландии. Отцом Барса был Полкан I, сын легендарного Сметанки и кобылы из Дании по кличке Буланая. Барс I использовался в заводе с 1791 по 1808 год. Первые линии в породе восходят к его сыновьям Доброму, Любезному, Лебедю, Безымянке, Усану и Похвальному. Барс воплотил в себе тот результат, к которому стремился Алексей Орлов: крупная лошадь упряжного типа, в меру массивная и в меру легкая, сильная и нарядная, способная к устойчивой резвой рыси. В 1852 году знаменитый русский художник иппического жанра Н. Е. Сверчков написал картину «Граф А. Г. Орлов-Чесменский в санях на Барсе I». Великого жеребца художник не застал в живых, и моделью ему служил жеребец Добрыня IV (Добрыня III — Таланная), которому Барс приходился прадедом по материнской линии и дважды прапрадедом по отцовской. Коневоды старшего поколения говорили, что Добрыня IV — точная копия Барса I; благодаря ему, следовательно, мы можем судить о первом орловском рысаке.

Мы не случайно остановились на родословных орловских рысаков. Как можно легко увидеть по информации о происхождении Добрыни, граф применял такой сложный зоотехнический метод, как инбридинг — близкородственное разведение. Цель его — повысить у потомства вероятность иметь признаки того предка, на которого делается инбридинг (в случае с Добрыней IV это Барс I). Это один из факторов, который позволил создать породу на основе очень маленькой ставки от Сметанки. В ту эпоху русские и европейские заводчики прибегали к инбридингу крайне редко, так как это считалось грехом. В какой-то степени они были правы, так как инбридинг — очень тонкий инструмент. Слишком близкое родство лошадей всегда повышает риск получить больное потомство, а слишком отдаленное не даст желаемого результата. Анализ родословных первых орловцев показывает, что графу удалось найти в этом деле золотую середину, хотя наверняка были и не очень удачные результаты, которые не были отражены в заводских записях.

Другим решающим фактором был жесткий отбор используемых для разведения маток по типу и способности к хорошей рыси. Орлов выработал целую систему испытаний для молодняка: молодые лошади зимой проходили от завода до Москвы 600 верст своим ходом, запряженные в сани, а затем испытывались в беге по замерзшей Москве-реке. От животных, которых брали в завод, требовалась способность пробегать 18–20 верст устойчивой рысью. А поскольку рысаки создавались на основе европейских и восточных пород, еще одним их качеством должна была быть приспособленность к русскому климату. Для этого маток, в том числе и жеребых, держали в холодных сараях и кормили грубым кормом.

Справедливости ради стоит сказать, что граф Орлов-Чесменский вел свою работу не в одиночку. Главным его помощником был крепостной В. И. Шишкин, служивший у графа главным конторщиком. Именно его записям мы обязаны знанием о происхождении заводских лошадей. Видя способности своего крепостного и интерес к конному делу, Орлов делился с ним своими планами на разведение лошадей. Шишкин пережил своего господина, умершего в 1809 году, и продолжил его дело, внеся в племенную работу одно изменение: он стал большее внимание уделять нарядности экстерьера рысаков.

Завод унаследовала дочь Орлова 23-летняя графиня Анна Алексеевна. Увы, с Шишкиным ее рассорили, и в 1831 году она уволила конторщика, к тому времени уже получившего вольную по приказу императора Александра I. Лишившись умелого управляющего, завод начал приходить в упадок. Однако на судьбе породы это почти не сказалось, ибо к тому времени в России уже появились и других заводчики, занимавшиеся рысаками. Видя, что завод уже не тот, что при Шишкине, в 1845 году графиня продала его государству.

К середине XIX века орловские рысаки стали неотъемлемой частью повседневной жизни России. Их использовали в ямских тройках, в городском транспорте, в императорских и дворянских выездах, в армии, иногда даже для пахоты — рысак достаточно силен для этого. На них ездили представители всех сословий русского общества. Порода стала поистине всенародной. Свое современное название она получила только в 1949 году, а до этого называлась русским рысаком. Однако в современном понимании русский рысак — это другая порода, о которой мы расскажем позже.

Самые первые в мировой истории рысистые бега проходили в Москве на Старой Калужской улице. В 1834 году Московскому обществу любителей рысистого бега было выделено 120 десятин на Ходынском поле. На этом месте был создан Московский ипподром — старейший в Европе из существующих ныне. В 60-е годы XIX века здесь утраивались даже 30-верстные пробеги, причем некоторые лошади успешно выступали в таких тяжелых испытаниях на протяжении нескольких лет подряд, настолько они были сильны и выносливы. В Петербурге рысистые испытания официально начались позднее, в 1846 году, и проходили по замерзшей Неве напротив здания Биржи на Стрелке. Летом бега и скачки проводились в Царском Селе. В 1856 году было создано Санкт-Петербургское общество зимних бегов. Призы разыгрывались в феврале и марте. В 1880 году был построен беговой ипподром на Семеновском плацу с довольно крутыми поворотами, что делало его медленнее Московского.

Изначально на бегах не было общих заездов, когда на старт выходят все участники одновременно: причина была в том, что первые бега проходили на обычных улицах, где не могли поместиться много дрожек в ряд. Соревнования проходили с поочередной ездой каждого из участников от столба до столба с секундомером. Иногда соревнующихся лошадей сопровождал так называемый поддужный — другая лошадь, задача которой создать соревнующейся лошади, образно говоря, боевой настрой. Разумеется, результат поддужного не учитывается. Такая практика сохранялась даже какое-то время после появления ипподромов.

Система испытаний рысаков, разработанная графом Орловым, не стояла на месте, а стала расширять свое применение и постепенно превращалась в своего рода спорт, в котором самоцелью становился не отбор по работоспособности для последующего разведения выносливых и универсальных лошадей, а собственно победа в забеге.

Если поначалу забеги рысаков устраивали на легких дрожках с дуговой упряжью (маленький четырехколесный экипаж в виде длинной скамейки, его изобретение приписывают графу Орлову), то в 1867 году в России уже появились призовые качалки-американки, очень легкие, без дуги, с маленьким сиденьем для наездника, которые можно было использовать только в забегах и для тренинга. В 1882 году при заводе в Хреновом открылась школа наездников — ездоков, участвующих в рысистых бегах. В 1877 году на ипподромах России появился тотализатор. Увеличение его оборотов стало, по сути, тем спросом, который рождает предложение. Итак, кроме универсальной выносливой упряжной лошади стала требоваться другая лошадь — «резвая накоротке», как тогда говорили, то есть обладающая спринтерскими качествами, способная прежде всего побеждать на бегах. Конечно, в таком случае селекция пошла по принципу скрещивания резвейших с резвейшими. Но селекция только по резвости приводит к выведению лошадей определенного типа, более легких, с обтекаемым узким корпусом. Такая лошадь беднокостнее классического орловского рысака и менее массивна, то есть уже не будет такой универсальной. Таким образом обозначилось противоречие между резвостью и породностью, типичностью экстерьера. Возник вопрос, по какому пути должна двигаться селекция орловцев. Ситуация усугублялась тем, что в Россию стали завозить стандартбредных лошадей и они… выигрывали у орловцев. Впрочем, нет худа без добра: ввоз американских рысаков стимулировал развитие русского ипподромного спорта.

Закономерным следствием всего этого стала метизация — скрещивание орловцев с американскими лошадьми. Как это всегда бывает в подобных случаях, у метизации нашлись и сторонники, и противники. Первые настаивали на том, что орловский рысак должен стать такой же призовой породой, как американский. Вторые высказывали опасения, что при повальной метизации порода потеряет свое лицо и в конце концов перестанет существовать, к тому же Россия лишится высочайшего из своих селекционных достижений — универсальной лошади.

Кто же был прав? С высоты современных зоотехнических знаний нетрудно сказать, что орловец вовсе и не должен был состязаться в резвости с американцем. Орловские рысаки «тише» и позднеспелы (такие лошади в целом работают дольше раннеспелых), но сильнее и универсальнее стандартбредов. К тому же создатель породы явно закладывал в нее качества стайерские, а не спринтерские — то есть сравнивать орловца и стандартбреда только по резвости и делать вывод о необходимости метизации — примерно то же самое, что сравнивать чистокровную верховую и арабскую породы и делать вывод, что арабы хуже, потому что они менее резвы. Каждая порода создается для своих задач, и далеко не все измеряется призовым столбом.

Но вот на арену вышел Крепыш. Это был орловский жеребец, родившийся в 1904 году от успешно выступавшего Громадного и не участвовавшей в бегах кобылы Кокетки. Будучи чистым орловцем, он, однако, немного отклонялся от желательного типа: был худоват, высокого роста (173 сантиметра), с небольшими пороками конечностей. Он был выведен в частном заводе Афанасьева и куплен крымским татарином (по другим данным, караимом) Шапшалом. Через какое-то время у него появился совладелец. У Шапшала Крепыш, ранее сбоивший (переходивший на галоп во время заезда, что на бегах недопустимо), постепенно сбоить перестал — и начал побеждать.

Успехи Крепыша были феноменальны. Он стал первым орловским рысаком, перешагнувшим рубеж резвости 2 минуты 10 секунд на 1600 метрах. Он установил несколько рекордов, в том числе показав резвость 2 минуты 8,5 секунды на 1600 метрах на зимней дорожке и 4 минуты 25,7 секунды на 3200 метрах. Именно о нем сложилась расхожая фраза тех лет: «В России гремят двое — Шаляпин и Крепыш». Его называли лошадью столетия. Увы, из-за пороков строения ног жеребца нельзя было использовать слишком интенсивно: был риск причинить ему травмы, несовместимые с дальнейшей беговой карьерой. Между владельцами возникали трения из-за того, что одному хотелось, чтобы Крепыш выступал чаще, пока он популярен у публики, другой же, Шапшал, был осторожен. Шапшала упрекали в том, что он так и не дал нанимаемым наездникам продемонстрировать предел резвости жеребца, а предпочитал наращивать его резвость постепенно, ведь за большее число установленных рекордов можно было в конечном счете получить больше премий.

Сторонники чистопородного разведения орловских рысаков возлагали на Крепыша большие надежды, ведь именно он мог продемонстрировать метизаторам потенциал породы, который они предлагали уничтожить повальным прилитием американской крови. 12 февраля 1912 года был разыгран Интернациональный приз. Против Крепыша бежал американский Дженерал Эйч — и Крепыш проиграл, уступив ему секунду. По воспоминаниям современников, это был очень тяжелый момент. Трибуны ипподрома, которые обычно взрываются аплодисментами и ликующими криками при виде победителя, в день, когда проиграл Крепыш, безмолвствовали. Молчали все, даже метизаторы, настолько тяжелым было это потрясение для русских охотников рысистого бега.

Почему проиграл Крепыш? В конной литературе на этот счет есть много версий: от банальной «он просто не мог победить американского рысака, не тот уровень» до более сложных, даже с элементами теории заговора. Факт в том, что наездником Крепыша в тот момент был американец Уильям Кейтон. За пару дней до соревнований он просил Шапшала, чтобы вместо него поехал кто-то другой, ведь если жеребец проиграет, все скажут, что американец нарочно придержал его, чтобы показать высокий класс своей родной породы. Шапшал отказал, и тому были причины: менять наездника за пару дней до ответственного забега тоже чревато проигрышем. В той ситуации у Шапшала не было однозначно правильного варианта.

Сохранилась фотография, на которой запечатлен исторический забег. Крепыш и Дженерал Эйч идут голова в голову. На фото снят первый круг, а в последнем повороте, по свидетельствам очевидцев, наездник спустил Крепыша с вожжей и проиграл таким образом секунду. Причина, по мнению Д. М. Урнова, в том, что Уильям Кейтон не только занимался в России тренингом рысаков, но и был причастен к торговле американскими рысаками. Победа Крепыша означала бы неизбежное снижение спроса и цен на заокеанских лошадей, что, конечно, было невыгодно американцу.

Как сложилась судьба знаменитого жеребца по завершении беговой карьеры? После неудачного бегового сезона 1912 года Шапшал решил продать жеребца в производители. Завод в Хреновом отказался его приобретать, но согласилась А. Ф. Толстая. Но через несколько лет произошла революция, к власти в стране пришли большевики, и весь старый уклад жизни был разрушен. В 1918 году все племенные лошади были национализированы. Крепыш тогда стоял в государственной заводской конюшне в Самарской области. Из-за бунта белочехов племенных лошадей было решено эвакуировать. При погрузке в вагон произошло несчастье. Подробных свидетельств очевидцев не сохранилось, известно только, что Крепыш упал с трапа, ведущего в вагон, сломал ногу и его решено было усыпить.

Завершая разговор об орловской рысистой породе, скажем пару слов о самой знаменитой лошади русской литературы — Холстомере, описанном Л. Н. Толстым в одноименной повести.

Существовал ли Холстомер на самом деле? Да, существовал, и в заводских книгах его действительно называют Мужик I (Любезный I — Баба); он 1803 года рождения. Толстой описывает мерина вороно-пегим: «Мастью он было вороно-пегий. Таким он был, но теперь вороные пятна стали грязно-бурого цвета. Пежина его составлялась из трех пятен: одно на голове с кривой, сбоку носа, лысиной и до половины шеи. Длинная и засоренная репьями грива была где белая, где буроватая. Другое пятно шло вдоль правого бока и до половины живота; третье пятно на крупе, захватывая верхнюю часть хвоста и до половины ляжек. Остаток хвоста был белесоватый, пестрый». Из-за нестандартной масти героя с самого рождения невзлюбили люди и, когда он вырос, кастрировали, а когда он показал резвость выше, чем графский любимец Лебедь, продали с завода.

Но настоящий Холстомер был не пегим, а вороным с крупными белыми отметинами на голове и ногах. Его действительно кастрировали, однако не из-за масти. В конной литературе нередко пишут, что графиня Орлова после ухода Шишкина поставила главным в заводе управляющего-немца и он решил выхолостить всех жеребцов, которые не подходили по росту, и Холстомер оказался среди них. Но если проследить даты, указанные в заводских записях, можно увидеть, что мерин был выхолощен еще при Шишкине.

Резвость Холстомера в повести, обогнавшего графского любимца Лебедя, скорее всего, не выдумка: сохранились сведения, что он пробегал 200 сажен за 30 секунд — просто фантастический результат даже для нашего времени. Возможно, резвость его была гораздо скромнее, а показатель появился из-за погрешности в измерениях.

Но самое интересное, что от Холстомера все-таки остался сын Старый-Атласный, который стал впоследствии основателем линии. Примечательно, что его дед по матери (отец кобылы Бабы) был «иноходец из Бухары» — скорее всего, один из потомков тех самых лошадей Ферганы, за которых воевала Поднебесная империя… Именно от бухарского жеребца в генофонд породы попала мутация, отвечающая за способность к иноходи и ходе. Некоторые орловцы и в наше время демонстрируют эти нестандартные аллюры.

О рысаках мы рассказали достаточно подробно, а что же было на верховом фронте нашего коневодства? Здесь тоже оставил свой след Алексей Орлов, создавший кроме рысистой породы также и верховую. Ее родоначальником стал бурый арабский жеребец Салтан I. Орловская верховая порода стала попыткой найти баланс между старыми и новыми тенденциями в коневодстве, а именно между лошадьми барочного и восточного типов и чистокровными верховыми. Сам граф обозначал своих верховых лошадей в заводских книгах как арабских, хотя они и не были чистокровными арабами, а несли в себе также кровь туркменских, чистокровных верховых и испанских лошадей. Орловские верховые были изящны, пригодны для манежа и соответствовали самым высоким стандартам верховой лошади. Большое внимание уделялось также и доброму нраву. В XIX веке орловская верховая порода широко распространилась по России, а в середине века ее слили с другой верховой породой — ростопчинской, созданной графом Ф. В. Ростопчиным. Ростопчин увлекался скачками, поэтому его лошади были близки по типу к чистокровным верховым и, увы, зачастую злыми. Объединенную породу стали называть орлово-ростопчинской, или русской верховой.

В 1805 году у подножия меловой горы Перервы, при слиянии рек Меловой и Камышной, был основан Стрелецкий конный завод. Свое название он получил в честь слободы Стрельцовки, где, по преданию, раньше жили стрельцы, сосланные Петром I за участие в стрелецком бунте. Задачей завода было разведение лошадей для кавалерии. В заводе работали отставные кавалеристы. Использовались лошади арабские, орловские верховые, ростопчинские, орлово-ростопчинские, персидские, туркменские, карабахские, горские и в меньшей степени датские, немецкие, а позднее и чистокровные верховые. Выведенные в заводе стрелецкие лошади по типу были близки к восточным, но отличались от них большим ростом, были неприхотливы и приспособлены для работы в русском климате и использовались в легкой кавалерии.

Другая верховая порода, представители которой внесли вклад в освоение пространств Российской империи, — донская. Сформировалась она в южнорусских степях. В XI–XV веках эти края населяли половцы, в XIII веке здесь появились монголы. Татары, один из этносов, пришедших с монголами, смешались с половцами и со временем стали называться ногайцами по имени хана Ногая (1235/1240–1300), правителя западного улуса Золотой Орды. Лошади, которых они разводили, были родственны монгольским и имели примесь крови половецких и благородных восточных коней.

Донские казаки впервые упоминаются в письменных источниках в XV веке. Их лошади, которых сейчас называют донскими, восходят к ногайским, персидским, турецким, карабахским коням, которых казаки брали в походы. Коневодство у казаков традиционно велось табунным способом. Степи, принадлежавшие Войску Донскому, можно было использовать безвозмездно. Казацкие лошади были выносливы, могли проходить большие расстояния и не требовали особых условий содержания. Последнему способствовал естественный отбор: зимы в степях суровые и бывало, что за зиму гибло до 70 процентов жеребят. Легко представить себе, насколько крепкими и здоровыми были потомки лошадей, выживших в таких суровых условиях.

Табунный способ, однако, частично сочетался с сознательной селекцией по необходимым человеку признакам, то есть наряду с табунами на Дону были и заводы. Первый завод в Задонье в 70-е годы XVIII века основал атаман Платов, затем появились и другие коннозаводчики из числа представителей известных казачьих родов — Иловайские, Сериков, Янов, Кутейников и другие.

С середины XIX века на Дон стали поступать орловские верховые, орлово-ростопчинские, стрелецкие лошади для улучшения местного поголовья, а на рубеже XIX–XX веков к породе были примешаны чистокровные верховые. Первые английские лошади, правда, появились на Дону еще в 1813 году в заводе Платова, но их было только пять жеребцов, и они оказали на донскую породу незначительное влияние. А вот в XIX веке прилитие английской крови было серьезным, и это, к сожалению, привело к некоторому снижению работоспособности породы.

К концу XIX века на территории Войска Донского находилась половина верховых заводов Российской империи, а количество маток в Задонье достигало 20 000 голов. Из донских лошадей формировалось около 40 процентов состава кавалерии. К началу XX века табунное коневодство на землях Войска Донского стало сверхприбыльным. Для гвардейских полков, однако, лошадей покупали в основном в Малороссии. Интересно, что допускалось поставлять армии лошадей взамен рекрутов, из расчета четыре лошади за одного человека.

Помимо Донского казачьего войска существовали и другие казачьи войска, поэтому казаки, если говорить о них в масштабах всего государства, разводили не только донскую породу. Так, в конце XVIII века на Кубань были переселены казаки из Запорожской Сечи. На Кубани они нашли уже разводившихся там лошадей — горских, старую кубанскую и ногайских, столь популярных на Руси при первых царях. Ногайских коней разводили татары, населявшие предгорья Кавказа и бассейн Кубани. Но запорожские казаки переселились на Кубань со своими лошадьми верхового типа, имевшими примесь восточной крови. Постепенно все эти породы стали смешиваться. Незадолго до революции к ним прилили кровь дончаков и чистокровных верховых, и в итоге сформировалась черноморская порода — лошадь кубанских казаков.

С конной культурой казачества связана джигитовка — искусство исполнения трюков верхом на лошади, как военно-прикладных по своей сути (например, подъем предмета на скаку с земли, пролезание на скаку под брюхом лошади), так и показательных (разные виды стоек на седле). Впервые такие трюки начали демонстрировать еще в Древнем Риме.

Из византийских источников известно, что славянские всадники умели сражаться двумя саблями, что сильно изумляло византийцев. Возможно, такой способ ведения боя относится именно к системе боевых приемов, которые впоследствии развились до искусства джигитовки, зародившегося в степях как способ подготовки всадников. В Российской империи она развивалась в иррегулярной кавалерии.

Джигитами казаки называли самых ловких всадников. Горским и азиатским народам искусство джигитовки знакомо не было, несмотря на азиатское происхождение названия.

В 20–30-е годы XIX века в Россию привозили много лошадей с Востока, особенно из Персии. Так, прославился жеребец Ялантуш-Хан (он стоил 500 червонцев), поступивший в Стрелецкий конный завод. Он был серой масти, имел рост 2 аршина 4,5 вершка (160 сантиметров) и был так красив, что английский путешественник сделал его портрет и послал своему королю. Сложнее было с туркменскими конями, поскольку туркмены расставались с ними неохотно. Впрочем, пишет В. Фирсов, нередко успех в уговорах продать лошадь достигался при помощи аргумента, что, попав в Россию, она станет там знаменита.

В 1889 году был основан конный завод графа С. А. Строганова, ныне это Терский конный завод в Ставропольском крае. Изначально он создавался для производства чистокровных арабских скакунов.

Чистокровных верховых лошадей завозили в Россию не только как улучшателей верховых пород, но и для чистокровного разведения. О масштабах этого процесса говорит хотя бы тот факт, что Россия стала второй после Великобритании страной, открывшей племкнигу этой породы. Это повлекло за собой развитие скакового дела, так как для ведения правильной селекции чистокровных верховых нужно было испытывать на скачках.

В середине 1790-х годов граф Орлов оборудовал на Донском поле в Москве скаковой круг длиной 2 версты 60 саженей (около 2260 метров). С мая по июль здесь устраивались скачки на денежные заклады. Вокруг этого скакового круга возникло первое скаковое общество, которое прекратило существование в 1860-х годах.

Первый скаковой ипподром в России построили, как ни странно, не в одной из столиц, а в городке под названием Лебедянь Тамбовской губернии (ныне административный центр Лебедянского района Липецкой области), который был одним из центров оживленной торговли. Произошло это в 1825 году, и этот год можно считать началом регулярных испытаний скаковых лошадей в России. В 1826 году здесь же, в Лебедяни, заработало скаковое общество. Официально Общество скаковой охоты было учреждено в 1831 году.

В художественной литературе XIX века можно встретить упоминание о клепперах — маленьких лошадках ниже 2 аршин, изредка достигающих роста 2 аршина 2 вершка (151 сантиметр). Название их происходит от немецкого слова со значением «кляча», которое встречается в немецких хрониках с XIV века. Клепперов разводят и в наше время на территории Эстонии. В России их использовали в упряжке или как верховых лошадей для детей и подростков.

Существует предание, будто по указу Петра в 1720 году или даже ранее, при Алексее Михайловиче, клепперы были завезены в Вятскую, Казанскую и Пермскую губернии. Согласно другому преданию, в 1374 году в эти места переселились новгородские колонисты с лифляндскими лошадьми. Как бы то ни было, вятские лошади — невысокие, крепкие, неприхотливые, обладающие, пожалуй, определенным изяществом — считаются потомками прибалтийских лошадей. В России они были очень популярны как лошади для почтовых троек. Но высокий спрос, массовый экспорт и метизация поставили существование породы под угрозу. Первые попытки спасения были предприняты еще в 1844 году, когда в Вятке открыли земскую случную конюшню; в 1885 году была открыта государственная заводская конюшня. Породу удалось спасти. Ее представителей демонстрировали на Всемирной выставке лошадей в Париже в 1867 году, а в 1880 году — в Роттердаме.

Еще одна местная русская порода, которую важно знать, — это мезе́нка. Свое название она получила в честь реки Мезень, которая протекает по территории современной Республики Коми и Архангельской области и впадает в Белое море. Регион этот отличается холодным климатом, почвы здесь плохие, вырастает на них трава, бедная питательными веществами. Условий для эффективного земледелия в регионе нет, хотя летом можно выпасать скот на заливных лугах. В таких условиях сформировалась мезенская лошадь, которую, как и вятскую, можно отнести к лесному типу. Впервые мезенок упоминает английский ботаник Традескант-младший, ехавший в 1718 году с Урала в Петербург. Это невысокие лошади с очень прочными копытами, устойчивые к холоду, способные даже обходиться зимой без конюшни за счет того, что к зиме они сильно обрастают шерстью и прибавляют в весе. Поскольку местная природа не баловала их питательной травой или сеном, мезенки способны есть почти все без ущерба для своего здоровья — опавшие листья, мох, древесную кору, грибы и даже сушеную рыбу, которой их подкармливали местные крестьяне в голодные зимы. Еще одна их характерная черта — отставленные вперед из-под корпуса передние ноги, благодаря чему они делают высокие шаги и хорошо торят дорогу в глубоких сугробах.

Согласно народному преданию, опальный фаворит царевны Софьи Василий Голицын, сосланный в Пинегу, бесплатно давал местным крестьянам под случку принадлежавших ему породистых лошадей, которые и повлияли на формирование мезенок. Известно, что Екатерина II с той же целью прислала в Архангельскую губернию двенадцать жеребцов из Дании (наверное, барочного типа), но, как считают современные ученые, их влияние на мезенскую породу сомнительно.

Тяжеловозов в России не было до XIX века, так как не было ни спроса на них, ни объективной в них необходимости: крестьянские хозяйства докапиталистической эпохи не производили столько сельхозпродукции, чтобы с нагруженной ею телегой не могла справиться обычная крепкая местная лошадка. Но в XIX веке благодаря заинтересованности государства в развитии сельского хозяйства начался ввоз в страну представителей европейских тяжелоупряжных пород — датских (ныне ютландская порода), бельгийских рабочих лошадей (брабансонов), английских (шайров), шотландских (клейдесдалей), а затем арденнских тяжеловозов из Бельгии и першеронов из Франции.

Першероны стали единственной породой тяжеловозов, которую начали разводить в России в чистоте и разводят до сих пор. Покупать лошадей постоянно за границей было дорого, а из всех пород такого типа именно першероны оказались наилучшим образом приспособлены к нашему климату.

Первой русской породой утяжеленных лошадей стал битюг. Порода получила свое название по реке Битюг, протекающей в Воронежской губернии. Выведена она была крестьянами, которые скрещивали местных рабочих лошадок с голландскими лошадьми и орловскими рысаками. Битюги были невысокие (152–154 сантиметра в холке), с мощным длинным корпусом, густой гривой и хвостом, с сильно обросшими ногами. Однако поскольку они не были тяжеловозами в полном смысле слова и не могли удовлетворить спрос на лошадей более тяжелого типа, их стали скрещивать с завозимыми из Европы тяжеловозами. В начале XX века порода исчезла, однако в коллективной памяти ее образ оставался еще долго. Битюгами стали называть любых тяжеловозов, что, в общем, неправильно — как с точки зрения из происхождения, так и с точки зрения типа.

Горных арденнов в России подвергли селекции, в результате чего они стали заметно отличаться от своих бельгийских собратьев. Так стала формироваться, говоря современным языком, отдельная породная группа, которую называли русскими арденнами. В 1900 году на выставке в Париже бурый арденнский Каравай русской селекции получил золотую медаль. К тому моменту в самой Бельгии арденнскую породу поглотили другие местные тяжеловозы — брабансоны. Позднее, уже при советской власти, в 30-е годы на основе русских арденнов была создана русская тяжелоупряжная порода — первая отечественная порода тяжеловозов.

Зачем в России потребовалось создавать своих тяжеловозов? Чем не устраивали русских бельгийские или шайрские кони? Одна из причин кроется в сырости конституции, плохой способности к акклиматизации в России и такой, казалось бы, мелочи, как мохнатые ноги: у всех европейских тяжеловозов нижняя часть ног в той или иной степени покрыта длинным волосом. На этот волос налипает грязь — климат у нас дождливый и почвы не такие, как в Европе, из-за чего грязи на дорогах больше. В грязи обитают микроорганизмы, вызывающие на постоянно влажной коже ног мокрецы — кровоточащие трещины. Лечить их сложно, а лошадь, у которой в этом месте постоянно болит кожа, не может работать. У першеронов щетки на ногах меньше, чем у тех же шайров, поэтому они и прижились в России. Еще меньше оброслость у русских потомков бельгийских арденнов. Правда, ростом эти лошади не вышли — в начале XX века он был в пределах 135–143 сантиметров.

В Российской империи проводились специализированные конные выставки. Первая Всероссийская конская выставка прошла в 1899 году в Москве, последняя — в 1910 году, проведенная совместно со Съездом коннозаводчиков. Выставки были разделены на секции: чистокровная верховая, верховая, рысистая, рабочая и типичная (в ней демонстрировали лошадей аборигенных пород).

В 1867 году лошади отечественной селекции демонстрировались на Всемирной выставке в Париже. Орлово-ростопчинские жеребцы Франт, Факел и Фазан, стрелецкий Бивуак, карабахский Хан и другие получили самые высокие оценки комиссии и вызвали большой интерес зрителей. Вот что сообщает В. И. Коптев: «Типичные лошади, особенно донец и кабардинец, удивляют собою опытных охотников, и они признают их за полукровных английских по их сухости, дельности, хорошим спинам и подпругам… Битюгом очень занимается публика и предпочитает его першеронам; многие спрашивают, на что же вводят в Россию першеронов?… Карабаха признают за кровного арабского, и Мерсье (французский полковник кавалерии. — В. К.) сказал мне, что в Алжире и даже в Аравии трудно найти лошадь с такою прелестною головою и правильными формами. Он очень красуется в выводке, и парижанки от него в восторге»[6]. Но пожалуй, самой эффектной и запоминающейся и одновременно самой показательной стала победа на Всемирной выставке в Париже в 1900 году: жеребец Ветер-Буйный (Ветерок — Ветреница) 1894 года рождения был признан лучшей упряжной лошадью мира.

Россию можно по праву назвать страной упряжной езды. В конце XIX — начале XX века даже сложилась поговорка: «В России верхом не ездят». Это, конечно, преувеличение, однако оно отражает огромную важность экипажной езды для страны по сравнению с ездой верховой.

Одна из отличительных особенностей русской упряжи — это дуга, скрепляющая хомут с концами оглобель. Ее назначение — амортизация толчков во время езды по неровной дороге. Время ее изобретения не известно, а упоминания о ней можно встретить в карело-финском эпосе «Калевала». Дуга использовалась и в сопредельных с Россией регионах — Финляндии, Польше и Прибалтике. Для ее изготовления использовались породы дерева, которые можно было гнуть, — ветла, вяз, дуб или черемуха. На изготовлении дуг специализировались мастера-дужники. Дуги украшались росписью. Извозопромышленники платили в казну за право заниматься извозом определенную сумму, которая называлась «с дуги». В качестве подтверждения оплаты извозчику выдавалась пластина, которая прикручивалась на дугу.

Оглобли в русских экипажах крепились на уровне оси передних колес, то есть ниже, чем в Европе (оглобли там были горизонтальные), а в санях — еще ниже, близко к земле. Так между оглоблями и поверхностью земли получался большой угол, и часть силы лошади была направлена вверх, чтобы легче было вытаскивать экипаж из рытвин. Тяговое усилие в русских экипажах было направлено через оглобли, в то время как в европейских движение вперед осуществлялось только за счет того, что лошадь тянула постромки.

Знаменитая на весь мир исконно русская запряжка — это, конечно, тройка. Первое ее изображение можно найти на рисунке в книге «Путешествие в Московию» Сигизмунда Герберштейна (1550), но массовое их появление относится к началу XVIII века, когда дороги стали шире. Расцвет троечной езды приходится на первую половину XIX века.

В тройке средняя лошадь называется коренником, а боковые — пристяжными. Коренник запряжен между оглобель, а пристяжные — только постромками. Уникальность русской тройки также и в том, что это единственная в мире разноаллюрная запряжка: на максимальной скорости коренник может идти размашистой рысью, а пристяжные — галопом. В первых тройках галопом двигались все лошади.

Основная тяговая нагрузка в тройке приходится не на коренника, как можно поначалу подумать, а на пристяжных. Именно они тянут экипаж, а тормозит и разворачивает его коренник.

Тройку можно при необходимости, на узкой дороге, трансформировать: поставить пристяжных впереди коренника. Такая запряжка называется «бочкой».

Еще один специфически русский тип запряжки получил название «пара на отлете». В основе своей это одноконная запряжка, лошадь находится между оглоблями, а сбоку постромками припрягается пристяжная, обычно слева. Эта запряжка стала популярной в России благодаря своей дешевизне и удобству: при необходимости она легко трансформировалась в обычную одноконную.

Тройки нашли себе применение в ямской гоньбе — почтовой службе, просуществовавшей в России с XIII по XIX век. Слова «ям», «ямской», «ямщик» происходят от тюркского «jamčy» (почтовый гонец), поскольку ямская служба была создана на Руси во времена монголо-татарского ига по образцу китайской почтовой службы, модель которой, в свою очередь, скорее всего, была заимствована у персов. Ямская гоньба представляла собой не только совокупность экипажей, лошадей и кучеров-ямщиков, но и систему почтовых дворов, или станций, где можно было отдохнуть и поменять лошадей. Расстояние между станциями обычно составляло 30–40 верст — так, чтобы лошади не успели серьезно устать и существенно потерять скорость. На более коротких участках скорость почтовых троек зачастую была значительно выше, чем на длинных.

Впрочем, путешественникам вовсе не обязательно было пользоваться услугами казенных троек — иные отправлялись в путь на своих лошадях. Однако не случайно их называли «долгими» — эти лошади преодолевали большие расстояния медленнее, чем почтовые, и смены им не было. М. И. Пыляев в своей книге «Старый Петербург» (1889) рассказывает, как Екатерина II решила удивить императора Священной Римской империи Иосифа II скоростью почтовой езды; был найден ямщик, который взялся отвезти высокого гостя в Москву всего за 36 часов. Длина Московско-Петербургского тракта составляла 734 версты (783 километра). Нетрудно подсчитать, что средняя скорость передвижения тройки была около 22 километров в час, а с учетом задержек на станциях, нужных для замены лошадей, разумеется, она была несколько выше.

У фельдъегерских экипажей был приоритет, они получали свежих лошадей вне очереди. Известно, что во время войны 1812 года ни один русский фельдъегерь не попал в плен к французам, так как, возможно, они использовали троечную езду. Этот сюжет использован польским художником Яном Хелминским, написавшим картину «Погоня за курьером (Русская кампания 1812 года)»: французы преследуют русского курьера на тройке и все лошади, включая коренника, идут галопом. Интересно, что при отступлении из России сам Наполеон, бросивший свою армию, пересел в Вильно на тройку и доехал до Варшавы, покрывая по 130 верст в день.

В 1820 году в Царскосельском дворце начался пожар, и верховой курьер был отправлен к генерал-губернатору Милорадовичу за пожарным расчетом. Расчет, выехавший на тройке от Московской заставы, преодолел 22 версты за 45 минут, и большую часть дворца смогли спасти. Таким образом, средняя скорость тройки в случае срочной необходимости может превысить 31 километр в час.

Перемещаясь на перекладных, курьеры могли преодолевать по 300–350 верст в сутки. Однажды Николай I, большой любитель быстрой езды, прокатился на курьерской тройке, быстро запрыгнув в нее в тот момент, когда курьер еще не вышел на крыльцо. Через некоторое время император приказал ямщику поворачивать назад и вернулся на станцию, где курьер не обнаружил у крыльца своей тройки. Ездой Николай I остался весьма доволен и в 1847 году учредил официальные соревнования русских троек — заезд проходил на 33 версты.

Страна, занимавшая огромную территорию, нуждалась в развитом транспорте. Закономерно встал вопрос: можно ли использовать в тройках резвейшую на тот момент породу в мире — чистокровную верховую? В 1850 году московский любитель конного дела С. С. Ланской проехал на тройке, запряженной чистокровными верховыми лошадьми, 30 верст за 56 минут 42 секунды, однако это не повлекло за собой изменений в конном составе, используемом почтовой службой. В тройках тогда использовались орловцы и лошади разных аборигенных пород — вятской, забайкальской, башкирской и других. Достоинством последних была не только неприхотливость и выносливость, но и дешевизна. Заменить этих лошадок чистокровными верховыми было бы слишком дорого.

Тройка имеет большую инерцию и на быстром аллюре не может быстро ни повернуть, ни остановиться, а правил дорожного движения и светофоров тогда еще не было. Но нужно было каким-то образом предупреждать прохожих и другие экипажи о приближении тройки. С этой целью Петр I попытался ввести в обиход почтовые рожки, на которых должны были играть ямщики. Однако рожки в России не прижились, а их функцию стали успешно выполнять поддужные колокольчики, появившиеся в конце XVIII века. Вешали их под дугу на кожаный ремешок, отсюда и происходит название. Звон их разносился на две и более версты. По поверью, он отгонял нечистую силу. Иногда на дугу вешали два-три колокольчика, а на севере России даже до пяти. Изготовляли колокольчики кустарным способом, причем спрос на них был очень велик — продавались сотни тысяч штук в год. Родиной колокольного промысла был город Валдай Новгородской губернии, отсюда и название «валдайский колокольчик». Самые звонкие отливались из бронзы, иногда — из более дешевого чугуна, хотя это и сказывалось на качестве звука. Временами на колокольчик наносили тонкий слой серебра — такие колокольчики назывались белыми. Снаружи их украшали узорами, подписями мастеров или надписями вроде «Дар Валдая», «Купи, денег не жалей, со мной ездить веселей», «Купи, не скупись, езди, веселись». Иногда под дугу одновременно вешали колокольчики, настроенные на разные тона, при этом басовый называли мужиком, а тонкий — бабой.

Колокольчики, однако, были разрешены к использованию только государственными почтовыми тройками. В каком-то смысле это напоминает ситуацию с мигалками на современных автомобилях. Всем остальным, кто хотел скрасить долгую дорогу веселым и мелодичным звоном, оставалось использовать бубенцы. Их делали из латуни и бронзы, крепились они на ремни сбруи, и лошади иногда были ими буквально усыпаны.

Еще одно сигнальное средство — так называемые седелочные звонки, которые крепились на седелку (маленькая кожаная подушка на спине у запряженной лошади). В России они, правда, не получили такого распространения, как на Западе, хотя и просуществовали у московских извозчиков до 1930-х годов. Седелочные звонки издавали звук во время движения лошади, причем у пристяжной, идущей галопом, звон был громче, чем у рысящего коренника.

С появлением в России железных дорог тройки оказались вытеснены в сельскую местность и использовались для переездов на сравнительно небольшие расстояния. Во время Первой мировой войны троечная езда почти прекратилась, и лишь на период нэпа пришлось ее некоторое оживление.

В городах ездили в экипажах, а в начале 70-х годов XIX века в России появилась конка, прообраз трамвая, — вагон, который лошади катили по рельсам. Конка имелась в Петербурге, Москве, Киеве, Самаре. Лошади впрягались одними лишь постромками, ни оглобель, ни дышла не было. В распоряжении кучера, сидевшего спереди, помимо вожжей был еще и тормоз. Вагоны конки были открытые и закрытые, часто двухэтажные с открытым империалом (верхним ярусом), как одноконные, так и двуконные. Ширина вагона достигала 1,85–2,2 метра, длина 5–8 метров, расстояние между рельсами составляло 5 футов. Проезд на конке внутри вагона стоил пять копеек, на империале — три. Женщинам и детям до четырнадцати лет ездить на империале запрещалось.

Лошади, которые возили конку, как правило, содержались в хороших условиях, хотя в некоторых воспоминаниях очевидцы описывают их как кляч. Впрочем, если клячи и использовались в конке, это было скорее исключение, чем правило. Примечательно, что однажды великий князь Константин Константинович ехал мимо конки и так залюбовался запряженным в нее светло-серым жеребцом Султаном, что выкупил его для себя.

При всех достоинствах у конки имелся существенный недостаток. Она застревала в сильной грязи и в сугробах; кроме того, лошади требовали периодического отдыха и не всегда могли втащить вагон на крутой склон. Поэтому вблизи подъемов дежурили дополнительные лошади, которых припрягали к основной упряжке.

Просуществовала конка достаточно долго и исчезла лишь со старым режимом: в сентябре 1917 года городская дума Петербурга постановила ликвидировать конку «в виду полного истощения лошадей и неустранимых затруднений в получении фуража»[7].

Наверное, единственный способ использования упряжных лошадей, который не получил широкого распространения в нашей стране, — это суда на конной тяге, однако нельзя сказать, что их совсем не было. Такие суда назывались коноводными. Вперед уходила шлюпка, бросавшая якорь, затем лошади приводили в движение ворот, на который наматывалась якорная цепь, и таким образом подтягивалось судно. Обычно такие суда были двухпалубными, лошади в количестве 80–100 голов находились на нижней палубе. Больше всего коноводных судов было на Волге и Каме. В 1850-е годы им на смену пришли пароходы.

Под конец расскажем о своеобразном русском промысле — профессии коновала. Сложно сказать, когда появились первые коновалы, — во всяком случае, нет сомнений, что они существовали уже в XVII веке. Поначалу это были «специалисты» без образования. Но в XVIII–XIX веках уже появились коновалы, обученные в специальных школах и состоявшие на государственной службе. Промысел был отхожим, и большую часть времени коновалы бродили по деревням, предлагая свои услуги. В некоторых местах, где коновалов было много, им приходилось уходить далеко от дома, чтобы найти себе работу.

Изначально основной функцией коновалов была кастрация животных (не только жеребцов, но и быков и даже котов); отсюда и происходит название профессии: для кастрации животное нужно было сперва положить или повалить. Помимо кастрации коновалы пускали кровь, а также лечили многие болезни без хирургии, применяя растительные или минеральные лекарства. Иногда прибегали к колдовству. В глухих местах, где не было никакой врачебной помощи, коновалы порой лечили людей. Как правило, работали они не в одиночку, а с одним-двумя помощниками.

Отличительным знаком коновала служила специальная бляха на сумке, в которой хранились лекарства и инструменты. На бляхе имелся рисунок — обычно изображение всадника на коне и двух человеческих фигур по обеим сторонам от него.

В 1869 году коновалов, состоявших на государственной службе, переименовали в ветеринарных фельдшеров.