История Невского края

Глава III В составе Великого Новгорода

Во времена преемника Рюрика — Олега Вещего — произошло слияние Верхней Руси с более южными славянскими землями; населявшие их племена группировались вокруг полян, занимавших территорию среднего течения Днепра. Центром нового союза Олег сделал главный город полян — Киев.

Киевская Русь являлась государством «облегченного типа», судьба которого всецело зависела от внешней, прежде всего военно-торговой, конъюнктуры. Границы такого государства не были зафиксированы, оно не составляло единого культурного, правового и экономического пространства. «Основные функции Древнерусского государства, — считает историк И. Н. Данилевский, — судя по всему, могут быть сведены, в первую очередь, к защите внешних границ племен, вошедших в „суперсоюз“ (союз племенных княжений), наведению „порядка“ внутри государственного объединения (то есть выполнению налогово-полицейских функций) и, наконец, к контролю над международными торговыми путями, проходившими через восточнославянские земли (прежде всего над путем „из варяг в греки“)».

Своего рода геополитической квинтэссенцией Киевской Руси в эпоху первых князей стали крупные грабительские набеги на Византию, в которых активно участвовали не только сами варяги (собственно русь), но и их данники — славяне. Эти отряды выступали не от лица единой киевской державы, а как представители, по сути, суверенных племен, вступивших в союз. Это видно, например, из содержания мирного договора Олега с Константинополем, изложенного в «Повести временных лет»: побежденные греки должны были выплачивать дань отдельно каждому из городов, участвовавших в походе.

Таким образом, Киевская Русь была не столько единым государством, сколько «полудобровольным» союзом племен (силовой фактор варяжской власти хотя и не следует абсолютизировать, но нельзя вовсе сбрасывать со счетов). Внутри каждого племени происходило формирование элементов собственного регионального государственного устройства. Наиболее развитой в этом отношении, как мы уже знаем, была Верхняя Русь, которая в X веке приобрела новый мощный центр — Новгород, ставший на долгие годы оппонентом Киева.

Для характеристики становления новгородской государственности стоит рассмотреть некоторые события, относящиеся ко времени княжения в Новгороде правнука Рюрика, будущего крестителя Руси — Владимира и его сына Ярослава.

Летопись сообщает, что в 970 году к великому князю Святославу в Киев прибыли новгородские послы с просьбой прислать им князя: «Если никто от вас не пойдет к нам княжить, мы сами найдем себе князя». Как нетрудно заметить, речь шла именно о добровольном, то есть основанном на договоре, приглашении князя с дружиной на службу, а отнюдь не о стремлении новгородцев «подтвердить свою зависимость» от киевского князя.

Старшие сыновья Святослава — Ярополк и Олег — отказались идти в Новгород и предпочли княжить на юге. Тогда новгородцы выбрали себе в князья Владимира — малолетнего сына Святослава от рабыни Малуши. После гибели отца Ярополк, сидевший в Киеве, захватил княжество своего брата Олега и убил его. Узнав об этом, Владимир испугался, что его ждет та же участь, и бежал за море к варягам. Ярополк же прислал в Новгород своих посадников^[41] и стал, сообщает летопись, единолично править на Руси. Однако замена «своего» князя наместником, присланным из Киева, была новгородцам не по душе. Неудивительно, что, когда Владимир вернулся в Новгород через три года с варяжской дружиной, он тут же получил поддержку со стороны горожан, что позволило ему отослать посадников назад к Ярополку и пойти на него войной, и в результате самому занять киевский престол.

В основе княжеских усобиц лежала не только внутриклановая борьба за власть, но и очевидное стремление различных регионов Киевской Руси к политической самостоятельности. Усиление этого стремления неизбежно должно было привести к распаду державы Рюриковичей на отдельные княжества. Одной из мер, призванной остановить этот процесс, было дважды предпринятое Владимиром введение общегосударственной религии. В 987 году он утвердил единый для всех подвластных Киеву земель языческий пантеон, а год спустя — принял христианство. Дядя Владимира по матери, воевода Добрыня, отправился в «крестовый поход» на Новгород, чтобы силой утвердить избранную князем веру. Это, однако, не обуздало сепаратистских устремлений Новгорода. Сын Владимира Ярослав, правивший в Новгороде и прозванный впоследствии Мудрым, отказался платить дань Киеву. Это произошло в 1014 году, о чем сообщает Новгородская 1-я летопись младшего извода. Владимир собрался было в военный поход, чтобы наказать непослушного отпрыска, однако скоропостижно умер. В это время между Ярославом с варяжской дружиной и новгородцами произошел конфликт, приведший к кровавому побоищу внутри города. Но когда пришло известие о смерти Владимира, великого князя киевского, Ярослав заявил о намерении идти войной на Киев. Тотчас все раздоры были забыты и горожане простили своему князю обиды ради обретения независимости, и более того, выставили ему многочисленную рать, благодаря чему он в итоге утвердился на великокняжеском престоле. Таким же образом новгородцы в дальнейшем неоднократно помогали Ярославу в усобицах, что и было учтено: выплата дани Киеву, которую сам Ярослав, еще будучи новгородским князем, отказался исполнять, вероятно, так и не была восстановлена. Кроме того, новгородцы получили от Ярослава грамоты, гарантировавшие им некие права. Историки усматривают в этом документе самый ранний вариант «Русской правды». В летописях есть указания, что на протяжении последующих столетий князья присягали новгородцам на грамотах Ярослава.

Фактически при Ярославе в значительной степени восстанавливается самостоятельность Верхней Руси, лишь формально входящей в состав Киевской державы.

Окончательно независимость от Киева Новгород обрел в 1136 году, когда при участии посланцев из двух крупнейших, зависимых от Новгорода городов — Пскова и Ладоги — новгородцы свергли княжившего у них внука Владимира Мономаха — Всеволода Мстиславича, предъявив ему претензии, в числе которых было и втягивание горожан в княжеские усобицы. Вместо отстраненного и затем изгнанного князя был приглашен из Чернигова представитель противоборствующей с Мономашичами ветви Рюриковичей — Святослав Ольгович. Новый князь задержался в Новгороде всего лишь на два года, его поменяли на Ростислава Юрьевича Ростовского. Историки предполагают, что примерно с этого времени новгородцы начали письменно заключать с приглашаемыми князьями договоры, в которых определялись взаимные обязательства сторон. В истории средневекового Новгорода наступил период расцвета: город представлял собой мощное государство с эффективной системой управления, военной организацией, отлаженной экономикой, развитыми международными связями и обширными территориальными владениями.

Сложившийся в Новгороде порядок правления значительно отличался от системы власти других средневековых восточнославянских государств и во многом напоминал те административные формы, которые существовали в западноевропейских городах-государствах, например в североитальянских республиках — Венеции и Генуе. Народное собрание — вече, изначально существовавшее во многих древнерусских городах, лишь в Новгороде и в близком ему Пскове сохранило функции высшего органа власти, в полномочия которого входило: заключение и расторжение договора с князем, а также избрание и смещение высших административных чиновников — посадника, тысяцкого, архиепископа и архимандрита^[42]. Вече контролировало деятельность назначенных должностных лиц, принимало решение об объявлении войны и заключении мира, утверждало законы и устанавливало налоги, торговые правила, льготы и т. д.

Собиралось вече специальным колоколом, находившимся на башне Ярославова дворища, и считалось правомочным лишь в случае присутствия на нем посадника и тысяцкого, а также представителей всех пяти новгородских концов (то есть районов города) и представителей всех социальных групп, начиная от бояр и кончая «черными людьми»^[43]. При решении вопросов общегосударственного значения на вече приглашались депутации новгородских пригородов: крупных городов, входивших в состав Новгородской земли, — Пскова, Ладоги, Русы (ныне Старая Русса), а также представители Новгородских земель, населенных иноязычными народами, в первую очередь корелой, ижорой и водью. Новгородская система самоуправления была всеобъемлющей: помимо общегородского веча, существовали веча в каждом конце города и даже на отдельных улицах, а также в каждом из пригородов.

Приглашенный князь, вступая в должность, «целовал крест» и подписывал с новгородцами «ряд» — договор. Древнейший из таких документов, дошедший до нас, относится к 1264 году, однако в его тексте есть указание на то, что подобные соглашения между князем и новгородцами заключались и раньше. В договорах детально оговаривались источники дохода князя и вообще его финансовые и имущественные отношения с Новгородом. В общих чертах их можно свести к следующему. Во-первых, князю, членам его семьи и приближенным запрещалось владеть землями на подвластных Новгороду территориях; им выделялись только луга для выпаса лошадей, угодья для охоты, рыбной ловли и т. п. Во-вторых, князь и его люди не имели права собирать на Новгородских землях государственные подати; их взимали специальные должностные лица, после чего из собранного выделялась часть для князя в виде жалованья. Таким образом, князь в Новгороде фактически являлся наемным лицом, исполнявшим функции военачальника, дипломатического представителя и еще некоторые другие обязанности, но он не становился безраздельным хозяином подвластной ему страны, как это было в других русских княжествах и сохранилось в Московской Руси, а затем и в России.

Еще одной важнейшей особенностью внутреннего устройства Великого Новгорода было наличие независимого и равного суда. Новгородская судная грамота дошла до нас частично и в позднем варианте 1471 года, но, по мнению исследователей, она воспроизводит более ранние юридические акты. Эта грамота так описывает обязанности судьи-архиепископа: «а судить ему всех ровно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека^[44]».

Не следует, конечно, идеализировать государственный строй Новгородской республики: способ принятия решений на вече, судя по всему, допускал манипулирование общественным мнением со стороны отдельных бояр или других заинтересованных лиц, а случалось, вечевые собрания вообще завершались кровавыми драками между сторонниками и противниками какого-либо решения. Однако последовательное развитие новгородской государственности вполне могло привести к возникновению здесь парламентаризма одновременно с появлением его в западноевропейских странах.

Новгородская земля была самым крупным восточнославянским государством Средневековья. Ее территория простиралась от Баренцева моря до Северного Поволжья и от Чудского озера до Урала и даже за Урал. Изначальная область расселения ильменских словен составляла лишь малую ее часть; остальные территории, включая и земли вокруг устья Невы, представляли собой колонии, присоединенные новгородцами к своим изначальным владениям.

Необходимо отметить принципиальную разницу между территориальными приобретениями новгородцев и завоеваниями, скажем, Владимиро-Суздальского княжества или позднее — Московского, для которых захват новых земель имел главной целью увеличение дани, собираемой князем с подвластных ему территорий. Осуществлялась эта экспансия, естественно, самим князем и его войском. Новгородцев же, в первую очередь, интересовали контроль над торговыми путями и освоение экспортно-промысловых ресурсов. Конечно, попавшее под власть Новгорода население облагалось также и данью, но значительная часть новгородских колоний была столь малонаселенной, что размер дани оказывался весьма невелик. Освоение новгородцами берегов Онежского озера, Белого моря, бассейнов Северной Двины и Печоры, Северного Урала осуществлялось не княжескими дружинами, а отрядами (ватагами) авантюристов, напоминавших викингов. Их суда, того же типа, что и скандинавские дракары, назывались ушкуями, а сами они — ушкуйниками. Продвигаясь на восток и северо-восток, они основывали там поселения, собирали дань с покоренных племен, оказывавших им, по-видимому, довольно слабое сопротивление, устраивали лесные и охотничьи промыслы. Местные жители: весь, чудь заволочская, лопь, пермяки, зыряне, югра — не подвергались насильственной христианизации и сохраняли племенные обычаи и управление. Эти земли стали для новгородцев неисчерпаемым источником пушнины, кости, кожи, воска, меда, дегтя.

Во второй половине XIV века ушкуйники совершили несколько набегов на Поволжье, чем осложнили отношения русских с Золотой Ордой. Новгород был вынужден заплатить за «мир» большую сумму денег, и с того времени ушкуйничество стало постепенно сходить на нет. Ушкуйничество допустимо рассматривать как архаическую форму проявления частной самоорганизации, признавая все его отрицательные качества: беззаконность, бесконтрольность, провокационность. Походы ушкуйников никогда не инициировались государственными должностными лицами.

Земли, лежащие к западу от Ладожского озера, значили для новгородцев еще больше, чем северо-восточные: они открывали дорогу в Балтику и далее в Европу. Здесь отношения между новгородской метрополией и подвластными ей территориями были значительно сложнее и во многом драматичнее. Так, Псков (наряду с Ладогой, Новгородом и Изборском) — один из древнейших славянских городов Балтийско-Ладожского региона обладал при первых Рюриковичах полной независимостью, а позднее оказался по отношению к Новгороду в положении «младшего брата» (так это обозначалось в документах того времени) и на протяжении нескольких веков бился с волховской столицей за восстановление своего суверенитета.

Приневские территории, населенные водью, ижорой и корелой, тоже не без сопротивления вошли в состав Новгородской земли. Новгородская 1-я летопись сообщает, что в 1069 году вожане принимали участие в набеге полоцкого князя Всеслава на Новгород (это, кстати, самое древнее письменное упоминание об этом народе). Вполне возможно, что таким образом вожане ответили на прежние агрессивные действия новгородцев.

Восемьдесят лет спустя (согласно той же летописи) водские земли подверглись нападению финского племени емь, для противодействия которому новгородцы выставили войско. Это, по мнению историков, может означать, что к данному времени водь уже находилась в вассальной зависимости от Новгорода. Эта зависимость, насколько можно судить по достаточно скудным дошедшим до нас сведениям, заключалась лишь в уплате Новгороду дани — в остальном водь сохраняла и свое племенное управление, и жизненный уклад, и языческие верования. Тем не менее нельзя утверждать, что вожане полностью смирились со своим подчиненным положением и не предпринимали попыток избавиться от уплаты дани своему могущественному соседу. Однако такие попытки были, по-видимому, немногочисленны. Одна из них относится ко времени новгородско-ливонской войны 1240–1242 годов, и о ней мы расскажем чуть позже.

К середине XII века новгородцы покорили, вероятно, и корелу. По крайней мере, с этого времени новгородские летописи начинают фиксировать походы корелы на емь. Если бы корела не находилась под властью Новгорода, такого рода упоминаний не существовало бы. Да к тому же в этих походах (например, в 1191 году) принимали участие и сами новгородцы.

Корела в ряду покоренных Новгородом племен была наиболее сильным и организованным, а потому наименее послушным в отношениях с сюзереном этносом. Летописи содержат сведения о многочисленных восстаниях корел, в ходе которых те зачастую искали поддержки у шведов, к этому времени распространивших свое влияние на Финляндию и часть корельских земель. Так, в летописной записи за 1314 год говорится, что восставшие корелы перебили русских горожан в недавно построенном Корельском городке^[45] и ввели к себе немцев (так в летописях нередко назывались шведы). Когда же к городу приблизились новгородцы во главе с наместником Федором, многие корелы переметнулись на их сторону, в результате чего прежний порядок был восстановлен, а находившиеся в городе шведы и упорствовавшие в своей непокорности корелы — убиты.

Ижора впервые упоминается в Новгородской летописи в записи за 1228 год, когда этот народ выступил союзником новгородцев и ладожан при отражении набега финского племени емь на ладожское побережье.

Постепенное распространение среди коренных жителей Невского края православия способствовало их сближению с новгородцами. Вообще, водь, ижора и корела постоянно фигурируют в летописях рядом с новгородцами, ладожанами, псковичами не только в качестве участников военных походов, но и в качестве сил, решающих важные общегосударственные вопросы. Например, описывая конфликт новгородцев с князем Ярославом Ярославичем в 1270 году, летопись сообщает: «и собралась в Новгород вся волость новгородская: псковичи, ладожане, корела, ижора, вожане». По данным археологии, в самом Новгороде постоянно жило довольно много финноязычных жителей, в частности корелов. Найдена даже берестяная грамота XIII века, написанная кириллицей на корельском языке. Из сохранившихся документов известно, что некоторые высокие должности в Новгородском государстве занимали представители финноугорских народов (нужно учесть, что, как правило, они носили православные имена, и поэтому отличить их от славян без специальных на то указаний в источниках невозможно).

Сравнительно мягкая политика, которую Новгород осуществлял по отношению к завоеванным народам Невского края, была вызвана, как можно предположить, стремлением «замирить» их, создать комфортные условия существования внутри Новгородского государства, с тем чтобы сохранить контроль над невским торговым путем и прилегающими к нему территориями, не допустив сюда иноземных колонизаторов. Но кроме того, у этой политики была одна весьма важная и, на первый взгляд, странная особенность: вплоть до самого конца XIII века новгородцы не строили на покоренных землях крепостей даже в тех случаях, когда такое строительство казалось бы крайне необходимо. Более того, отвоевывая крепости, сооруженные иноземными захватчиками на принадлежащих Новгороду землях, новгородцы предпочитали не приспосабливать их для своих оборонительных нужд, а разрушать до основания. Так случилось с построенной немцами в 1240 году в Водской земле крепостью Копорье^[46], со шведскими крепостями Кексгольм^[47] (основана в 1295) и Ландскрона (1300).

Показательна история Копорья. Через год после постройки эта немецкая крепость была отбита войском Александра Невского и разрушена. А еще через 38 лет сын Александра Дмитрий воздвиг на том же месте для себя (но с разрешения Новгорода) укрепленную княжескую резиденцию, сначала деревянную, потом из камня. Два года спустя новгородцы Дмитрию «путь показаша» (то есть сместили его с княжеского престола), и Копорье ими вновь было разрушено. И лишь в 1297 году, когда проводимая Новгородом политика отказа от строительства пограничных крепостей стала частично корректироваться, Копорье вновь отстроили в камне.

Подобным образом, через некоторое время после разрушения новгородцы отстроили и шведский Кексгольм (под названием Корела).

Вероятно, столь долгое и упорное нежелание новгородцев создавать на своих оборонительных рубежах крепости можно объяснить тем, что вечевая республика не имела возможности держать на этих форпостах постоянные воинские гарнизоны и при этом не могла поручить их защиту местным жителям из опасения, что крепости станут опорой в борьбе против самого Новгорода, причем не только вооруженной, но и экономической.

Дело в том, что постройка крепости вблизи оживленного торгового пути неизбежно влекла за собой образование под ее стенами торгово-ремесленного поселения — посада. Именно таким образом возле оборонительных крепостей возникли крупнейшие средневековые города восточной Прибалтики — Нарва и Выборг. У Новгорода был опыт создания такого оборонительного рубежа. Предположительно еще в X веке новгородцы поставили в верховьях Волги, на южной границе своих владений, городок, совместивший функцию военного укрепления и торгового поселения. Городок этот назывался Новый Торг (позднее Торжок). Через него из южнорусских земель на север проходил поток товаров, прежде всего зерна. И стоило только новоторжцам в неурожайный год перекрыть канал поступления продовольствия в Новгород, как там начинался настоящий голод и гордая новгородская власть была готова идти (и шла) на любые уступки. Путь по Неве на европейский запад был для экономики Новгорода не менее важен, чем волжская трасса, и городок, скажем, в невском устье, осознав выгоду своего географического положения, вполне мог подобно Новому Торгу принести Новгороду больше вреда, чем пользы.

Также нельзя исключать того обстоятельства, что новгородцы умышленно избегали появления на невском торговом пути города-конкурента в торговле с Европой. Ведь вблизи невского устья сходились не только водные трассы, но и сухопутные дороги, и нетрудно предположить, что если бы здесь стоял город, потоки пушнины и других товаров из Приладожья, Карельского перешейка и южного берега Финского залива направлялись бы сюда, минуя Волхов.

Нужно еще учитывать и то, что входящие в Новгородское государство земли, очевидно, не обладали одинаковым статусом: были территории, являвшиеся исконно новгородскими (вокруг озера Ильмень и по берегам Волхова); были земли, принадлежавшие новгородским пригородам; были, наконец, области, завоеванные Новгородом и выплачивающие ему дань. Именно к последним начиная с XII века относились земли, прилегающие к Неве и Финскому заливу (постепенно, к XIV–XV векам, по мере того как здешние угодья переходили в руки новгородских бояр, их статус менялся). Пользуясь невским торговым путем и заботясь о его безопасности, новгородцы долгое время, как представляется, все-таки воспринимали его как недавно завоеванную чужую территорию и не считали берега Невы такой же частью своего отечества, как берега Волхова, и потому не создавали здесь капитального пограничного оборонительного рубежа, а лишь выставляли «стражу морскую» из местных жителей (в 1240 году ее возглавлял, как мы помним, ижорский старейшина Пелгусий). Вполне возможно, что во второй половине XIII века новгородцы устроили в устье Невы постоянную заставу. В летописи за 1284 год сообщается, что новгородцы и ладожане под предводительством посадника Смена, желая изгнать из своих пределов немецкий (по-видимому, шведский) отряд, ходивший на судах через Неву и Ладожское озеро против корелы, дожидались его именно в устье Невы. А первое основательное новгородское укрепление вблизи Невы — крепость Ореховец (Орешек) — появилось в 1323 году отнюдь не в ее устье, где оно защищало бы все протяжение реки от военных посягательств с запада, а с противоположной стороны, у истока. И это также является свидетельством того, что новгородцы даже в XIV веке еще не считали Неву своей безоговорочной собственностью.

Итак, начиная с конца XIII века новгородцы меняют свое отношение к приграничным территориям и начинают создавать на них крепости. В 1297 году, как мы уже знаем, было заново отстроено Копорье, за ним последовали Корела (1310), Тиверский городок^[48] (по археологическим данным, конец XIII — начало XIV века), Ореховец (1323), Яма^[49] (1384). Мы не имеем сведений о том, из кого состоял гарнизон этих крепостей; понятно, что сам Новгород не обладал достаточными возможностями для того, чтобы постоянно держать на своих северо-западных границах несколько довольно крупных военных отрядов, тем более что не меньшего внимания требовали южные границы, которым угрожала возрастающая мощь Московского государства.

Проблему недостатка военной силы для защиты от соседней Швеции Новгород попытался решить, привлекая для этого военные ресурсы другого соседа. Как раз в это время правящий в Литве князь Гедимин (княжил в 1316–1341) превратил ее в могущественную державу, на союз с которой новгородцы и решили сделать ставку. В 1333 году они передали во владение Наримонта, сына Гедимина, Ладогу, Ореховец, Корелу и всю Корельскую землю^[50], а также половину Копорья. Возможно, на решение пригласить литовского князя новгородцев натолкнуло воспоминание о недавнем и весьма успешном правлении во Пскове князя Довмонта (княжил в 1266–1299), происходившего из Литвы. Расчет Новгорода заключался в том, что литовский князь не только сможет защитить подаренные ему города и земли, но при необходимости окажет новгородцам помощь и на южных рубежах.

Однако деятельность нового правителя вызвала негативную реакцию у населения, по крайней мере в одной из врученных ему областей — Корельской земле. Причем недовольство оказалось направленным не на самого Наримонта или его приближенных, а на новгородцев, навязавших корелам литовского князя. В 1337 году корелы, как сообщает Новгородская 1-я летопись, обратившись за помощью к шведам, подняли восстание и поубивали новгородских и ладожских купцов на своей земле. По сообщению Софийской летописи, Корельский город (то есть крепость Корела) на некоторое время даже перешел в руки шведов. Новгородцы крепость отбили, а восставшие бежали в Выборг, где также произошли столкновения между ними и новгородскими купцами.

Впрочем, деятельностью Наримонта были недовольны не только корелы, но и сами новгородцы. В следующем, 1338 году, шведы опустошили Обонежье, осадили Ладогу и сожгли ладожский посад, затем вторглись в Водскую землю и разорили деревни по берегам речки Толдоги. Новгородцы совершили ответный поход к Выборгу. Наримонт же все это время находился в Литве, и несмотря на то, что его неоднократно призывали возглавить сопротивление шведам, отказался приехать. Более того, своего сына Александра он также вывез из Ореховца в Литву, оставив вместо себя наместника, в результате чего окончательно потерял доверие новгородцев.

Неудачное приглашение Наримонта не заставило новгородцев отказаться от самой идеи искать поддержки у литовских князей. Следующим из литовских «варягов» на новгородской земле стал сын Наримонта Патрикий, которому были даны (на этот раз не подарены, а отданы «в кормление»): «Орехов город, Корельскыи город, и пол Копорьи города и Луское село^[51]». Произошло это в 1383 году. И опять местное население выразило протест против деятельности приглашенного князя, правда, на этот раз в форме жалобы, направленной в Новгород. После горячего обсуждения на вече (столь горячего, что оно чуть было не закончилось кровопролитием) князю были отведены два города — Руса и Ладога, а Водская, Ижорская и Корельская земли освобождены от приглашенного правителя. Этот и другие эпизоды позволяют говорить о том, что коренные жители некогда завоеванных Новгородом земель не были послушными исполнителями воли своего сюзерена, а добивались права самостоятельно решать жизненно важные для себя вопросы.

В последующие годы, вплоть до времени распада вечевой республики, Корела, Копорье, Ореховец и другие города Новгородской земли отдавались в кормление иноземцам — в основном литовцам, но иногда и русским удельным князьям, по каким-либо причинам лишившимся своих вотчин. Летописи не сообщают прямо об участии населения этих городов и земель в выборе для себя князя, однако можно предположить, что такое было возможно. Во-первых, жалоба на Патрикия Наримонтовича подавалась, конечно, в расчете на то, что она может быть удовлетворена, и, стало быть, новгородские власти были склонны считаться с позицией своих данников в таких вопросах; во-вторых, как мы помним, представители води, ижоры и корелы еще в 1270 году были среди тех, кто принимал решение изгнать новгородского князя Ярослава Ярославича, а раз их мнение учитывалось при выборе князя для всего Новгорода в целом, логично считать, что и кандидатура местного князя по крайней мере согласовывалась с племенной знатью.

Таким образом, благодаря постройке в Водской, Ижорской и Корельской землях крепостей (соответственно Копорье, Ореховец и Корела), эти области получили что-то вроде собственных столиц, в которых, как положено, был свой княжеский престол. Оборонительная и административная функции, а также роль символического племенного центра стали очень органично сочетаться у этих городов с функцией торгового узла — все три города располагались вблизи оживленных торговых путей. В этих городах начал формироваться и набирать силу класс свободных горожан, носителей специфической городской культуры. Поэтому Копорье, Ореховец и Корела (наряду с разрушенной новгородцами Ландскроной и существовавшим на ее месте Невским городком) должны рассматриваться как прямые предшественники Санкт-Петербурга, источники городской культуры Невского края.

Судьба этих городов сложилась не самым благополучным образом. Подчинение Новгороду не могло не сказаться негативно на их развитии. Возможно, свободу местного торгового сословия также сковывали поборы, которыми приглашенные князья отягощали свои временные владения. И хотя в документах новгородского времени и даже последующего периода то и дело фигурируют купцы из этих городов или направляющиеся к ним торговые суда, тем не менее ни Копорье, ни Ореховец, ни Корела не заняли в системе общеевропейской торговли такого значительного места, как их соседи Нарва и Выборг.

В еще большей степени все сказанное можно отнести к судьбе того места, которое многие годы спустя станет обозначаться на картах: Санкт-Петербург. Устье Невы являлось важнейшим узловым пунктом, границей между морем и речной частью торгового пути. В невской дельте, с ее многочисленными островами и протоками, а также на острове Котлин происходила перегрузка товаров с крупных морских судов на более легкие речные, с успехом преодолевавшие мели и пороги; тут нанимались лоцманы, проводившие корабли по сложным участкам пути; тут устраивались оптовые торги; тут, наконец, стояли и ремонтировались суда^[52]. Казалось бы, все вело к тому, чтобы в нижнем течении Невы или на взморье был поставлен новгородцами укрепленный пункт вроде фактории, вокруг которого, безусловно, вырос бы обширный посад, бурлящий жизнью. Однако этого не происходило. Здесь строились пристани, склады, селились корабельщики, лоцманы, торговцы, но настоящего города с характерной городской общественной структурой за весь новгородский период истории Невского края на этом месте так и не появилось.

Впрочем, до этого оставался всего один шаг: транзитный путь по Неве стараниями новгородцев продолжал активно функционировать, местное население вовлекалось в торговую и ремесленную деятельность, вступало в контакты с европейцами. Логика экономического развития Невского края неизбежно вела к появлению здесь крупного торгового города.

В экономическом отношении Новгородское государство так же сильно отличалось от других восточнославянских княжеств, как и в политическом. Неплодородность почв и суровость северного климата не позволяли успешно заниматься земледелием; Новгород нередко не мог обеспечить себя хлебом и был вынужден ввозить его из-за границы. Поэтому особую ценность представляли промысловые угодья — места охоты, рыболовства, бортничества. Для очень многих крестьян, проживавших вблизи Невы и Котлина озера^[53], важнейшим подспорьем была добыча рыбы. Но кроме крестьян, занимавшихся и промыслами, и земледелием, существовало довольно много профессиональных рыбаков и охотников, для которых это занятие было единственным источником существования. Рыбачьи места (тони) и охотничьи угодья (ловища), как и сельскохозяйственные земли, могли находиться в собственности или сдаваться в аренду. Распространение промыслов способствовало развитию обменно-денежных отношений. Кроме того, рыболовство как в море, так и на Ладоге было делом опасным, требовавшим коллективных усилий, что приводило к образованию промысловых артелей. Назывались они, как ушкуйные команды, «ватагами». Эти артели становились ячейками социальной организации и в этом качестве отстаивали интересы своих членов во всех спорных ситуациях.

Социальный строй Великого Новгорода отличало высокое развитие отношений собственности, в частности на землю. По подсчетам академика В. Л. Янина, ко времени падения Новгородской республики не менее 90 % ее земель находилось в частном («вотчинном») владении. Эти подсчеты справедливы и к окрестностям устья Невы. Изучая старинные документы, историки выяснили, что в XV веке земли «на реке Неве у моря» и «деревни на усть Охты» принадлежали древним новгородским боярским родам Грузовых и Офонасовых, а в более раннее время, возможно, ими владел общий предок этих семей — посадник Федор Тимофеевич. На Васильеве острове (нынешнем Васильевском) находилась в конце XV века вотчина боярина Александра Самсонова, включавшая в себя довольно большую деревню из 13 дворов, население которой занималось земледелием и рыболовством. Рядом с этими крупными владениями располагалось большое количество более мелких земельных хозяйств.

Женщины в Новгороде обладали теми же правами на собственность, что и мужчины: знаменитая Марфа Борецкая, возглавлявшая антимосковскую партию во второй половине XV века, владела огромными земельными богатствами, что делало ее исключительно независимой. Особенностью крупного новгородского землевладения следует считать его теснейшую связь с торговлей: оброк, поступавший в виде продуктов, шел почти полностью на продажу.

Кроме крупных землевладельцев — бояр и житьих людей — в Новгороде существовал уникальный для русских земель эпохи Средневековья класс свободных крестьян-землевладельцев — своеземцы или просто земцы. Когда такие хозяева объединялись для взаимопомощи и совместного отстаивания своих интересов, то их называли сябры, то есть соседи.

Крепостных крестьян в Новгороде было немного, основные земельные угодья обрабатывали свободные арендаторы, которые отдавали владельцам земли оговоренную долю урожая либо выплачивали фиксированный натуральный или денежный оброк.

Огромный размах торговли характеризовал экономическую и социальную жизнь Новгородской республики, также выделяя ее среди восточнославянских государств, живших в большей степени натуральным хозяйством. Торговля была, по словам В. О. Ключевского, «жизненным нервом города». После того как кочевники-тюрки перекрыли торговые пути в Азию и на Ближний Восток, новгородцы сосредоточились на поставках своих товаров в страны Северной Европы. Очень рано коммерческие отношения с ними стали оформляться в виде письменных соглашений, включающих взаимные обязательства сторон, гарантии безопасности, установление фиксированных пошлин, льгот и т. д. Сохранился текст торгового договора Новгорода с Готландом и «немецкими сынами», относящийся примерно к 1191 году и являющийся подтверждением «старого мира», то есть более раннего соглашения. Вообще, активность товарно-денежных отношений была сильнейшим катализатором развития системы правовых норм.

Оживленные контакты с «иноземными гостями» требовали организации торговых представительств и контор. Торговый двор готландских купцов с церковью Святого Олава существовал в Новгороде уже на рубеже XI–XII веков, немецкий двор с церковью Святого Петра — с 1192 года. Соответственно, и новгородские торговые представительства существовали в древней шведской столице Сигтуне (разрушенной новгородцами же в 1187 году; развалины тамошней православной церкви сохранились по сей день), в Висбю (остров Готланд), в Любеке и других европейских городах. В 1188 году германский император Фридрих I Барбаросса пожаловал Любеку грамоту, предоставлявшую новгородским купцам право беспошлинной торговли в этом городе и гарантировавшую их личную безопасность и свободу передвижения по всей Вестфалии. Когда в середине XIV века северогерманские города объединились в торговый Ганзейский союз, Новгород стал его важнейшим партнером, и, по мнению некоторых историков, именно прекращение торговли с Новгородом было главной причиной упадка Ганзы.

Купечество в Новгороде было весьма влиятельной политической силой. Так, изгоняя в 1270 году князя Ярослава Ярославича, в качестве одной из причин новгородцы указали на то, что он «выводит от нас иностранцев, которые у нас живут». Выдвинули это обвинение, конечно, купцы, заинтересованные в надежных связях с иноземцами. Активно отстаивая свои интересы, новгородское торговое сословие добивалось от веча и городских властей таких важных для себя привилегий, как освобождение купцов от уплаты «дикой виры» (то есть коллективного штрафа при не найденном преступнике), от повозной повинности и т. п. Обращает внимание тот факт, что писаные и неписаные законы, распоряжения властей исполнялись неукоснительно. Уважение к органам власти своего государства и доверие к ним Д. Л. Спивак, филолог и историк, считает одной из доминант культурно-психологического облика новгородского купца и вообще любого гражданина вечевой республики.

Подобно своим западноевропейским коллегам, новгородские купцы объединялись в корпорации, бывшие важнейшим звеном социальной организации города. Особенно влиятельным было «Иванское сто» — купеческое объединение при церкви Иоанна Предтечи на Опоках, созданное еще в первой половине XII века. «Иванское сто» хранило и монопольно использовало важнейшие для торговли эталоны: «вес вощаной» — для взвешивания воска, «локоть иваньский» — для измерения сукна, «гривну рублевую» — для взвешивания драгоценного металла. Кроме того, «Иванское сто» занималось сбором некоторых пошлин и взимало взносы от записывающихся в купечество. При церкви Иоанна на Опоках существовал особый купеческий суд. В его состав входили три старосты от бояр и два от купцов. Возглавлял суд тысяцкий.

О существовании в Новгороде ремесленных корпораций, подобных западноевропейским цехам, можно говорить лишь предположительно, но если они и были, то, несомненно, пользовались намного меньшим влиянием, чем купеческие.

Дошедшие до нас новгородские грамоты поражают необычайно высоким для средневекового государства уровнем развития правовых отношений, в частности связанные с собственностью на землю. Купля-продажа, дарение, завещание земли были распространены в Новгороде, чего нельзя сказать о других русских княжествах, исключая разве что входившие в состав Литвы, а затем Речи Посполитой. О том, насколько представления о собственности в Новгороде опережали соответствующие воззрения в других русских землях, свидетельствует следующее. В России традиционно бытует до сих пор мнение, что деревья в лесу никому не принадлежат, а значит, любой может пойти и нарубить деревьев на дрова или для других нужд. В то же время в договоре 1270 года Новгорода с Готландом и немецкими городами была специальная статья, позволяющая иностранным купцам в случае необходимости рубить деревья по берегам Невы для ремонта своих судов. Стало быть, в Новгороде уже в XIII веке относились к лесу как к собственности, в данном случае государственной!

Нужно подчеркнуть связь частной собственности с процессом становления демократического строя: бояре-землевладельцы, купцы (хозяева своих товаров, лавок, складов, транспортных средств) или городские ремесленники (владеющие мастерскими, инструментами, сырьем и готовой продукцией) — все они представляли собой свободных людей, имеющих и потребность, и возможность свою свободу отстаивать и самоорганизующихся с этой целью. В условиях же, когда не только вся земля и все материальные ценности, но и любой человек с его личным имуществом составляют собственность государя, появление даже зачатков демократического гражданского сознания невозможно.

Успехи горожан в создании и укреплении демократических властных институтов, а также в развитии самоуправления определили высокий уровень бытовой культуры в Новгороде. Дороги, например, содержались в идеальном состоянии благодаря составленному в 1265–1267 годах «Уставу о мостех», в котором указывались должностные лица и сообщества, ответственные за мощение определенных участков города. Активная общественная жизнь требовала от горожан знания грамоты, поэтому был налажен процесс обучения — археологи находят много пособий для обучения чтению и письму. По мнению исследователей, население Новгорода было поголовно грамотным.

Следует упомянуть еще об одной необычайно важной особенности новгородского социума — веротерпимости. Кроме того что здесь никогда не считалось зазорным иметь какие-либо контакты с людьми другой веры, новгородская православная церковь достаточно лояльно относилась к языческим традициям и суевериям, распространенным среди собственных прихожан, в особенности не славян. Даже через полвека после утраты Новгородом независимости языческие обычаи среди православного населения Новгородской земли были столь сильны, что назначенный Москвой архиепископ Макарий развернул целую кампанию по их искоренению. Прослышав, что в Водской, Ижорской и Корельской землях многие христиане поклоняются священным деревьям и камням, обращаются за помощью к арбуям, то есть колдунам и шаманам, «мертвых своих кладут в селах по курганам», а не на церковных кладбищах, прежде чем крестить младенца в церкви, нарекают его «свойским именем» и еще много в чем отступают от православных правил, — владыка направил в эти места соборного священника Илию и боярских детей Васюка Палицина да Ивашка Ошманаева с приказом: «те скверныя молбища разоряти и истребляти, огнем жещи, а христиан тех мест велел есми священнику Илии наказывати и поучати на истинную православную Христову веру».

И еще одна отличительная черта новгородского социума: обширные новгородские владения не противопоставлялись самому городу, как это было во многих североевропейских княжествах, где феодалам-землевладельцам порой запрещалось жить в городах, а бюргерские законы и традиции не распространялись на сельское население. Носителями новгородской культурной модели были все жители государства: во-первых, столичные граждане; во-вторых, жители новгородских пригородов; в-третьих, население всех новгородских земель, в том числе неславянское, в частности население Водской, Ижорской и Корельской земель, остававшихся в составе Новгородского государства, несмотря на активные претензии на владение ими со стороны Швеции и Ливонии.

Как мы помним, первоначальное проникновение скандинавов на восточно-балтийские земли носило более или менее мирный характер. Викинги в качестве наемного войска многократно использовались новгородскими князьями.

Согласно древнеисландской «Саге об Олаве Святом», Ярослав Мудрый передал своей жене Ингигерде, дочери шведского конунга Олава Шётконунга, в качестве свадебного дара город Ладогу с прилегающими землями, образовав таким образом своеобразное варяжское княжество — Ладожское ярлство, управление которым было доверено родичу Ингигерды ярлу Рёгнвальду. По предположению историка XVIII века В. Н. Татищева, Нева и окружающие ее земли входили в пределы Ладожского ярлства и финское название этой местности — Ingerin maa, а затем и народа ее населяющего — ingeri (в русском произношении «ижора») происходят от имени Ингигерды. Сведенья, сообщаемые «Сагой об Олаве Святом», нельзя считать абсолютно достоверными, но даже если признать, что Ладожское ярлство действительно существовало, его век был недолгим. После смерти Ингигерды эти территории должны были вернуться Ярославу, что, впрочем, не означало изгнания скандинавов с ладожских земель. Присутствие большого числа шведских викингов в этом регионе вплоть до начала XII века достоверно подтверждается археологическими исследованиями.

По мере укрепления в Новгороде славянских боярских родов и ослабления связи Рюриковичей со своей прародиной отношения Новгорода со Швецией все более приобретали характер силового соперничества. В середине XII века шведы подчинили себе часть Финляндии, которая до этого относилась к зоне влияния Новгорода. Кроме того, в 1142, 1149, 1164 и 1229 годах крупные отряды шведов нападали на Ладогу, встречая каждый раз яростный отпор. Новгородцы и подвластные им племена не оставались в долгу и совершали ответные походы. Во время одного из них, предпринятого в 1187 году согласно шведской стихотворной «Хронике Эрика» отрядом новгородской корелы, была разорена шведская столица Сигтуна, которая больше уже не восстанавливалась. По легенде, которая, как полагают исследователи, не отражает реальных событий, в качестве военного трофея в Новгород были привезены и установлены в Софийском соборе медные ворота.

Самым знаменитым из новгородско-шведских столкновений является Невская битва 1240 года. Победа двадцатилетнего князя Александра Ярославича над шведской военной экспедицией описана в Новгородской 1-й летописи, однако достоверность этого описания вызывает у специалистов сомнения. «Некоторые <…> сведения в рассказе Новгородской 1-й летописи старшего извода при более детальном исследовании оказываются ошибочными, например, упоминание об участии в походе „мурман“, то есть норвежцев^[54]. Маловероятно и то, что в шведском войске могли быть тавасты (емь), незадолго перед тем поднявшие восстание против шведов. Странно выглядит имя шведского воеводы „Спиридон“, не встречавшееся у шведов», — отмечает историк Е. Л. Назарова. Вызывает сомнение и то, что шведский отряд мог возглавлять сам король, как сообщает летопись.

Другим ранним памятником, в котором рассказывается о Невской битве, является «Повесть о житии и храбрости благоверного и великого князя Александра», написанная, как считают историки, одним из монахов Рождественского монастыря во Владимире^[55]. Однако пользоваться этим источником следует еще с большей осторожностью, чем летописью, поскольку житие святого по своей жанровой специфике не предполагает адекватного отражения реальных событий и стремится к максимальному возвеличиванию своего героя. К этому следует добавить, что ни в шведских, ни в каких-либо других западноевропейских источниках нет даже упоминаний о сражении на Неве. Не дали существенных результатов и археологические исследования, проводившиеся вблизи устья Ижоры. Все это вынуждает говорить об отсутствии полных и достоверных сведений об этом событии.

Сопоставление Невской битвы с другими более или менее близкими по времени походами шведов на земли восточной Прибалтики, а также анализ действий Александра Ярославовича позволяют думать, что шведский отряд был относительно невелик и состоял примерно из 15–20 судов, на которых находилось (по оценкам видного российского археолога, специалиста по новгородским древностям А. Н. Кирпичникова) несколько сотен вооруженных воинов.

На основании летописного свидетельства историки нередко приписывают шведам намерение захватить Ладогу, создать плацдарм для дальнейшей экспансии и в конечном счете оккупировать всю Новгородскую землю. Однако таких далеко идущих планов шведы, по-видимому, не строили. Судя по всему высадка в устье Ижоры была ими сделана не для короткого отдыха перед дальнейшим продвижением к Ладоге, а являлась главной целью их похода за море. По мнению историка В. А. Кучкина, упоминание в послании Пелгусия к князю Александру (в варианте Лаврентьевской летописи) шведских «станов и обрытий» свидетельствует о том, что пришельцы начали строить на месте своей высадки крепость. Это тем более вероятно, что шведы в отличие от новгородцев, захватывая новые территории, всегда старались закрепиться на них, сооружая крепости или замки.

Таким образом, шведский десант 1240 года на невский берег ничем существенным не отличался от десятков других локальных операций, которыми наследники викингов тревожили западные окраины Новгородской земли. Однако культовое почитание князя Александра Ярославича, начавшееся во Владимиро-Суздальском княжестве вскоре после его смерти (в 1263 году) и распространившееся позднее по другим древнерусским землям, привело к тому, что рядовое военное столкновение (современные историки, в частности И. Н. Данилевский, не считают возможным применять к этому эпизоду слово «битва») приобрело символическое значение акта священной борьбы за национальную самобытность и независимость русского народа. При этом именно с «Повести о житии… князя Александра» начинает укрепляться в общественном сознании миф «об изначальной принадлежности» русским Невского края, о том, что эта земля была вручена им «божественной волей». Собираясь в поход против шведов, Александр, как повествует его житие, молился в храме святой Софии: «Боже славный, праведный, Боже великий, сильный, Боже превечный, сотворивший небо и землю и установивший границы народам, ты повелел жить, не вторгаясь в чужой удел». То есть шведы вступили в пределы, самим всевышним отведенные новгородцам, в которых автор жития видит представителей единого славянского народа. При этом забывается, что берега Невы были населены племенами, отнюдь не относящимися к славянам и к тому же покоренными Новгородом по историческим меркам недавно.

И шведы продолжали претендовать на невские берега. Стремясь закрепиться в восточной Прибалтике, они в 1256 году строят укрепления в устье реки Наровы, в течение второй половины XIII века покоряют все новые земли в Финляндии и западной Карелии, в 1293 году основывают в землях корелы Выборгский замок, спустя два года продвигаются еще дальше к Ладожскому озеру и строят укрепление на островке Кякисалми на Вуоксе, которое, как мы уже знаем, было вскоре разрушено новгородцами и впоследствии восстановлено ими как Корела. Карельский перешеек и Ижорская земля становятся во второй половине XIII века местом напряженной борьбы между Новгородом и Швецией за контроль над этими территориями.

В 1300 году сильное шведское войско под предводительством марскалка (маршала) Торгильса Кнутссона совершило поход к устью Невы, в результате чего в месте слияния Охты и Невы, то есть непосредственно на территории нынешнего Санкт-Петербурга, была основана крепость Ландскрона (или Ландскруна, буквально «венец земли»). Новгородская летопись сообщает: «В тот же год <1300> пришли из заморья свей с великой силой в Неву, привели мастеров из своей земли, из великого Рима от папы привели искусного мастера, поставили город над Невою в устье Охты-реки, и укрепили твердостью несказанною, поставили в нем пороки <метательные машины>, похваляясь, окаянные, назвали его Венец земли, ибо был с ними королевский наместник по имени Маскалко <то есть марскалк; титул ошибочно принят за имя. — К. Ж.>, который посадил в нем достойных мужей с воеводою Стенем и отбыл».

Место для крепости было выбрано чрезвычайно удачно: Нева распадается на рукава ниже по течению, зато все ее притоки впадают в нее выше, чем Охта. Таким образом, по какому бы из ответвлений невского пути ни плыл корабль, он неизбежно должен был проплыть мимо Ландскроны. Крепость поставили на остром мысу, образованном правым берегом Невы и левым берегом Охты, что обеспечивало ей естественную защиту с запада, севера и востока и позволяло, создав соответствующие укрепления, надежно оборонить южную сторону. Особо следует отметить, что шведы выбрали для строительства крепости место, которому не угрожали периодические затопления во время невских наводнений.

Новгородцы, как мы уже отмечали, настойчиво избегали строительства крепости в устье Невы. Шведы же, возводя Ландскрону, обеспечивали возможность формирования вокруг нее поселения городского типа. И триста лет спустя именно благодаря тому, что шведы все-таки поставят на месте Ландскроны крепость Ниеншанц, поселение вблизи устья Невы превратится в город. А наличие здесь крепости и города, в свою очередь, явится предпосылкой для того, чтобы русский царь Петр Алексеевич воздвиг фактически на том же самом месте в пику шведам новую крепость и новый город — под названием Санкт-Петербург. Таким образом, у современного шведского ученого Бенгта Янгфельда имеется достаточно оснований для того, чтобы считать «воеводу Стена», упомянутого кроме летописи и в «Хронике Эрика» (см. документ № 3), «первым известным по имени жителем Петербурга».

История Ландскроны была недолгой. Подробности ее известны из «Хроники Эрика». Чтобы выиграть время для постройки крепости, Кнутссон послал вверх по Неве отряд рыцарей навстречу новгородскому войску. Сразу новгородцев они не встретили, зато попали на Ладоге в бурю, которая заставила их высадиться на берег, где они сожгли несколько корельских деревень и поубивали их жителей, а затем остановились дозорным лагерем на Ореховом острове. Оттуда шведы увидели движущиеся к Неве новгородские ладьи и, покинув лагерь, ушли вниз по реке.

Первая попытка новгородцев штурмовать Ландскрону оказалась неудачной. Убедившись в недостаточности своих сил, нападавшие отступили, послав во Владимир за князем Андреем Городецким, сыном Александра Невского.

Дождавшись князя с «полками низовскими»^[56], новгородцы тем не менее начали не с военных действий, а с дипломатических: в Любек, возглавлявший сообщество немецких торговых городов, от имени новгородского князя, епископа, посадника и старост всех пяти городских концов была направлена грамота, в которой подтверждался мир с немецкими городами и выражалось недовольство действиями шведов, поставивших на Неве крепость и, таким образом, получивших возможность препятствовать свободному проходу торговых кораблей. Посылая это письмо, новгородцы явно рассчитывали если не на поддержку Любека, то хотя бы на признание справедливости нападения на шведскую крепость. Расчет был тем более верен, что немецкие торговые города и раньше пытались через посредство германского императора Альбрехта воздействовать на шведов, нападавших на купеческие суда в Балтийском море. Правда, в письме новгородцев была, как представляется, некоторая натяжка: шведы, строя Ландскрону, вряд ли намеревались перекрыть торговый путь по Неве — им самим это было невыгодно. Вот если бы шведам удалось удержать Ландскрону в своих руках, безусловно, Новгород выпустил бы из-под контроля какую-то часть товаров, которые шли по Неве на запад. Этого-то новгородцы, конечно, и не хотели допустить.

В мае 1301 года возглавляемое Андреем Александровичем войско новгородцев и суздальцев (а согласно «Хронике Эрика» еще корелы и «язычники», под которыми могли подразумеваться ижоры и вожане) штурмовало Ландскрону. Затем были сожжены и срыты укрепления, а оставшихся в живых защитников крепости увели в плен. Разрушение Ландскроны явилось, безусловно, событием, на многие годы предопределившим судьбу Невского края и задержавшим развитие здесь городской цивилизации на 300 лет.

Поражение на некоторое время остановило крупные военные мероприятия шведов на невских берегах, однако мелкие стычки их то с местным населением, то с проплывавшими мимо купцами продолжались. Не отставали и новгородцы: они периодически совершали морские и сухопутные походы в Финляндию, несколько раз (правда, безуспешно) осаждали Выборг, в 1318 году взяли замок Або (нынешний Турку). Постоянные военные столкновения со шведами и были, по-видимому, той причиной, которая заставила новгородцев, вопреки сложившемуся у них обыкновению, создать цепь крепостей в Корельской, Водской и Ижорской землях.

Военные действия наносили огромный ущерб торговле, которая в экономике всех прибалтийских стран занимала важнейшее место. Ни Швеция, ни Новгород были не в силах каким-либо решительным образом изменить сложившееся положение в свою пользу. Таким образом, прекращение конфронтации и юридическая фиксация сложившихся границ становились самым удачным решением для обеих сторон. И это было сделано: 12 августа 1323 года в только что построенной крепости Ореховец был заключен мирный договор между Новгородом, который представляли великий князь Юрий Данилович, посадник Варфоломей Юрьевич и тысяцкий Авраам, и королевством Швеции и Норвегии, которое от имени короля Магнуса IV Эриксона представляли послы Эрик Турессон Бьёлке, Хемминг Эдгислассон, фогт^[57] Выборга Петер Юнссон и священник Вемундер, в присутствии свидетелей — готландских купцов Людвика и Федора. В соответствии с договоренностью:

1. Новгород «по любви» отдавал Швеции три погоста^[58] в Финляндии — Саволакс, Яскис и Эурепя, которые уже 30 лет как были захвачены и управлялись шведами.

2. Новгородско-шведская граница делила Карельский перешеек вдоль, с юга на север, проходя по реке Сестре и далее по болотам, рекам и озерам, вплоть до места впадения реки Пюхайоки в Ботнический залив.

3. За новгородцами оставлялось право охоты и рыбной ловли на отходящих к Швеции угодьях (ловищах): шестью из них шведы и новгородцы могли пользоваться поровну, а еще на двух угодьях новгородцам принадлежала одна шестая часть.

4. Для всех купцов устанавливался беспрепятственный проезд к Новгороду водою по Неве или сушею.

5. Запрещалось строительство крепостей вблизи границы обеим сторонам (этот пункт является, возможно, последним выражением той политики отказа от строительства приграничных крепостей, которую на протяжении предшествовавшего периода вел Новгород).

6. Стороны обязывались выдавать друг другу перебежчиков: должников, беглых холопов и уголовных преступников.

7. Запрещалась покупка шведами земель и угодий на приграничных новгородских территориях.

8. В случае нападения на Новгородскую землю третьих сил, из-за Нарвы, шведам запрещалось оказывать им военную помощь.

9. При возникновении взаимных обид предусматривалось их решение мирными средствами.

Ореховецкий договор явился первым официальным мирным договором между Новгородом и Швецией, первой действенной попыткой решать межгосударственные проблемы не силовыми методами, а взаимными договоренностями. Писаное право с этого времени становится важнейшей составной частью внешнеполитических связей Новгородского государства. (Так, спустя три года был подписан еще один договор, на этот раз с Норвегией в лице все того же короля Магнуса Эриксона. Документ касался границ на западе Кольского полуострова.) Уникальность Ореховецкого договора станет более понятной, если учесть, что ни одно русское княжество, а впоследствии Московское государство еще около трех веков не заключало подобных договоров. Вообще, как отметил историк И. П. Шаскольский, Новгород был единственным из русских государственных образований, «проводившим с XII до конца XV в. собственную внешнюю политику и имевшим сложившуюся систему международных отношений с соседними странами».

Юридически Ореховецкий договор был отменен через 272 года Тявзинским договором 1595 года.

Другим западным соседом Новгорода, сыгравшим важную роль в истории Невского края, был Ливонский орден.

Территория, занимаемая современными Латвией и Эстонией, была населена языческими племенами эстов, ливов, латгалов, куршей, земгалов и др. Примерно в середине XII века сюда стали проникать купцы из северо-западных германских городов и земель: Любека, Бремена, Вестфалии. Они назвали эту землю Ливонией и довольно быстро здесь освоились. Вслед за купцами пришли монахи-миссионеры. Стали возникать надежно укрепленные замки и новые города — в 1201 году в устье Даугавы была основана Рига. Образовалась сеть католических епархий, возглавлявшихся епископами, эти епархии контролировали довольно большие территории. В 1202 году рижским епископом Альбертом был создан из католических миссионеров монашеско-рыцарский Орден меченосцев, который стал главной силой немецких колоний в Ливонии. Впрочем, сила эта была не велика, и порой рыцарям изрядно доставалось от аборигенов. Так, в 1236 году в битве при Сауле (Шауляе) орден потерпел столь сокрушительное поражение от литовцев, что сохраниться ему помогло лишь слияние с Тевтонским орденом. В результате этого Орден меченосцев превратился в Ливонское отделение Тевтонского ордена и часто назывался Ливонским орденом. Военные поражения, конфликты между руководителями ордена и местными епископами, сопротивление коренного населения, в частности мощное восстание эстов в 1236–1241 годах на острове Сааремаа (по-немецки — Эзель), привели к тому, что, как пишут историки С. В. Белецкий и Д. Н. Сатырева, «во втором и третьем десятилетиях XIII века орден не представлял сколь-нибудь серьезной угрозы для русских княжеств, граничивших с землями эсто-ливских племен».

Несмотря на то что деятельность братьев-рыцарей, подчинявших себе прибалтийские племена, затрагивала интересы Новгорода, данниками которого прежде были эсты и латгалы, его отношения с орденом нельзя назвать только враждебными. В соперничестве с другими сильными восточноевропейскими государствами, такими как Литва, Полоцк или Суздаль, новгородцы отнюдь не исключали возможности альянса с немцами, тем более что многие германские города были давними торговыми партнерами волховской метрополии. Некоторые историки не исключают того, что новгородцы участвовали на стороне меченосцев в походах против Литвы.

Но особенно тесно контактировал с Ливонией находившийся совсем близко от нее Псков. Дочь псковского князя Владимира Мстиславича была выдана замуж за Теодориха, брата епископа Альберта. Псковичи неоднократно помогали рыцарям военной силой, а в 1228 году в ходе очередного обострения отношений с Новгородом они заключили с Ригой союзнический договор, согласно которому, как сообщает Новгородская 1-я летопись, немцы должны были выступить на стороне Пскова в случае нападения Новгорода. Таким образом, в поисках защиты от политического диктата «старшего брата» Псков пытался опереться на поддержку соседей-крестоносцев. Кульминацией псково-новгородского конфликта стали события 1240–1242 годов^[59].

В первой половине сентября 1240 года объединенное войско дерптского епископа Германа (другого брата уже известного нам Альберта), Ливонского ордена и датских рыцарей (Дания владела северной частью Эстонии) вступило на псковские земли и захватило ближайший к Пскову город Изборск. Возглавлял это войско князь Ярослав, сын уже упомянутого Владимира Мстиславича и близкий родственник нескольких влиятельных ливонцев. В 1232 году Ярослав бежал в Ливонию вместе с лидерами псковской пронемецкой боярской группировки, которую летопись называет «Борисова чадь». Год спустя он попытался вернуть себе псковский княжеский стол и осаждал с немецким войском и собственной дружиной Изборск, однако потерпел поражение, попал в плен и провел около двух лет в заточении в Переяславле. И вот, в 1240 году князь во главе немецкого войска наконец оказался в Изборске. Правда, с этого момента имя Ярослава исчезает из летописного повествования: по-видимому, князь вынужден был спешно уехать. Как предполагает Е. Л. Назарова, занимающаяся историей Пскова, это связано с чрезвычайными событиями его семейной жизни: жену Ярослава убил пасынок — сын князя от первого брака. Но важно отметить, что хотя об участии Ярослава Владимировича в нападении немцев на Изборск было хорошо известно в Новгороде, он, оказавшись впоследствии в новгородских пределах, наказан не был, а получил от Александра Невского княжение в Торжке и Бежицке. По-видимому, его приход на псковские земли с немцами был признан в Новогороде легитимной попыткой вернуть себе законное княжение.

Узнав о захвате Изборска, псковичи выступили против рыцарей, но потерпели поражение. Немцы осадили Псков.

Недельная осада не принесла атакующим успеха, и крестоносцы уже было отправились восвояси. Но в самом Пскове в это время, вероятно, возобладали пронемецкие настроения, и оборона города была прекращена, а крепостные ворота открыты. Новгородская летопись обвиняет в этом некоего Твердилу Иванковича, очевидно псковского боярина. Тщательно проанализировавший все сведения, связанные со сдачей города, петербургский историк А. В. Валеров пришел к выводу, что «появление немцев во Пскове произошло с согласия значительной части псковской общины. Возможно, Твердила Иванкович действовал как раз с ее санкции. <…> В условиях крайне нестабильной внешнеполитической ситуации, при постоянной угрозе потерять собственную независимость, псковичи предпочли в 1240 г. установление власти немцев возможному поглощению суверенной Псковской земли Новгородской волостью».

Впрочем, говорить об установлении в Пскове «немецкой власти» тоже следует весьма осторожно. Ливонская «Рифмованная хроника» сообщает, что немцы в Пскове оставили лишь двух рыцарей-фогтов и с ними несколько слуг (кнехтов). Следовательно, город практически сохранил независимое самоуправление, а применявшийся в исторических трудах термин «оккупация» по отношению к этому периоду в истории Пскова никак не отражает реального положения дел. Правильнее охарактеризовать произошедшее как добровольный переход Псковской вечевой республики под покровительство Ливонского ордена и создание между этими двумя государствами тесного политического альянса. И кстати, у историков есть основания полагать, что в дальнейшем в военных столкновениях на новгородских землях ряды противников Новгорода могли пополнять и псковские воины.

Первым объектом военных действий ордена стала Водская земля. Свою миссионерскую энергию крестоносцы направили на вожан-язычников, которые, по-видимому, не оказали им серьезного сопротивления. Более того, водские старейшины поддержали католических «конкистадоров» в надежде на то, что те помогут им освободиться от уплаты дани Новгороду. Об этом прямо или косвенно свидетельствуют некоторые документы того времени. Так, в своем послании, написанном в апреле 1241 года, эзельский епископ выражает готовность взять под свою юрисдикцию «земли между Эстонией, уже крещенной, и Рутией <то есть Новгородской Русью. — К. Ж.>, а именно: земли Ватланд <Водская земля. — К. Ж.>, Нуова <вероятно, дельта и нижнее течение Невы. — К. Ж.>, Ингрия и Карела, которые, как ожидается, примут веру Христову и которые уже заняты братьями и <ими> построен замок с согласия многих в этих землях». Замок, «построенный с согласия многих» (то есть, надо полагать, местной племенной знати), — это крепость Копорье, чрезвычайно быстро возведенная крестоносцами на земле води в конце 1240 — начале 1241 года.

Закрепившись в западной части Водской земли, немцы стали совершать рейды вглубь новгородской территории, захватили город Тёсов (ныне поселок Ям-Тесово Лужского района) и, по летописным источникам, нападали на купцов в 30 верстах от Новгорода.

Расчет псковичей и водских старейшин на союз с немцами против Новгорода в итоге не оправдался. Рассорившийся с новгородцами, князь Александр уехал, однако летом или осенью 1241 года он внял неоднократным просьбам вернуться и возглавить объединенное ополчение из новгородцев, ладожан, корелы и ижоры. По возвращении первым делом он отвоевал Копорье и взял в плен защитников: часть немцев отпустил с миром, часть — доставил в Новгород, а вожан и чудцу^[60], которых летопись называет «переветниками», то есть изменниками, — казнил. Сама же немецкая крепость, как мы уже знаем, была разрушена до основания.

Следующий 1242 год был ознаменован походом новгородцев на Псков (вместе с суздальским полком, приведенным братом Александра Андреем), изгнанием оттуда немцев (без боя) и набегом на эстонские земли, где князь, как сказано в летописи, «пустил полк в зажития», то есть занялся заурядным грабежом местных жителей. Один из передовых отрядов Александра напоролся на немцев и был разбит, после чего князь решил отступать по еще не растаявшему льду пограничного Чудского озера, где его армия и была настигнута рыцарями. Тут-то и состоялось сражение, вошедшее в историю под названием Ледового побоища.

Согласно «Рифмованной хронике» дорпатский (дерптский) епископ, во владения которого вторглись полки Ярославичей, не успел собрать для отпора им большого войска (известно, что значительная часть сил ордена была в это время занята борьбой с куршами и литовцами), а потому «каждого немца атаковало, пожалуй, шестьдесят человек». А. Н. Кирпичников считает, что «общая численность немецко-чудского воинства, принимавшего участие в сражении 1242 г., вряд ли превосходила три-четыре сотни человек, а скорее всего, была даже меньшей». Следует учесть также, что большую часть ливонского отряда составляли ландскнехты-чудь. Потери противников новгородско-суздальской рати, указанные в Новгородской 1-й летописи (400 убитых немцев, 50 «взятых руками» и «чуди без числа»), следует признать явно преувеличенными. Ближе к истине, вероятно, цифры «Рифмованной хроники» — 20 погибших рыцарей и 6 взятых в плен, что хоть и было для ордена весьма ощутимым ущербом, все-таки, безусловно, не являлось для него сокрушительным поражением. И уже упоминавшееся сражение под Саулом (Шауляем) 1236 года, и Раковорская битва 1268 года, и многие другие военные столкновения с ливонскими немцами превосходили Ледовое побоище и по размерам потерь, и по своим реальным историческим последствиям.

Завершились события 1240–1242 годов возвратом Водской земли, Пскова и земель вдоль реки Луга под власть Новгорода, что, как сообщает летопись, было подтверждено немецкими послами. Кроме того, был осуществлен обмен пленными.

Впоследствии Ливонский орден неоднократно предпринимал попытки присоединить лежащие за Наровой земли к своим территориям. Наиболее масштабная из таких попыток состоялась в 1444–1448 годах, когда ливонским немцам удалось в течение довольно долгого времени удерживать Водскую землю. Уходя, они для заселения пустующих земель перевели несколько сотен водских семей на противоположный край своих владений, к границе с Литвой.

Новгородско-ливонская война 1240–1242 годов, завершившаяся сражением на Чудском озере, явилась одним из эпизодов борьбы за колонизацию восточной Прибалтики, в том числе Водской земли, точно так же, как Невская битва и события вокруг Ландскроны определяли стремление Новгорода и Швеции владеть берегами Невы. В результате Невский край остался в составе Новгородского государства и обеспечил для новгородцев относительную безопасность невского торгового пути, что, в свою очередь, делало приневские земли неотъемлемой частью всего североевропейского культурного пространства и стимулировало их социально-экономическое развитие (хотя в то же время искусственно задерживало процесс их урбанизации, потенциально невыгодный Новгороду). С середины XIV века уже непосредственно в дельте Невы и по ее берегам выше по течению появляются села и деревни со смешанным славяно-финским населением. Росту населения здесь, по-видимому, способствовал поток православных беженцев из погостов Саволакс, Яскис и Эурепя, отошедших по Ореховецкому договору к Швеции, которая стала насаждать там католичество. О том, что многие из этих мигрантов осели на берегах Невы, свидетельствуют, по мнению финского исследователя С. Кепсу, часто встречающиеся совпадения в названиях деревень западной Карелии и невских поселений того времени.

По подсчетам петербургского специалиста по истории градостроительства С. В. Семенцова, на территории современного Петербурга в XV веке располагалось уже примерно 250 населенных пунктов! Эти данные получены в результате анализа писцовых книг конца XV — начала XVI века, в которые вносились сведения о землях, их владельцах и населении. Остатки таких поселений обнаружены археологами: в частности, найдены следы деревни, которая располагалась на месте разрушенной Ландскроны, а возможно, и предшествовала ей. Согласно писцовым книгам, часть жителей приневских земель владела земельными угодьями и занималась земледелием и скотоводством; другая часть промышляла ловлей рыбы и торговлей; некоторые содержали постоялые дворы и трактиры, располагавшиеся вдоль сухопутных дорог в Выборг, Корелу, Орешек, Новгород, Нарву.

В течение почти всего Средневековья десятки княжеств, некогда составлявших Киевскую Русь, являлись самостоятельными государствами. Однако существует традиция воспринимать все восточнославянские государства как некое единство с общими географическими границами и единой исторической судьбой, раздробленность которого произошла лишь в силу случайных обстоятельств. Рассмотрим, насколько все это справедливо в отношении Новгорода.

1. Этническое и языковое родство. Важно отметить, что это было именно родство, а не тождество, причем, как показывают современные лингвистические исследования, родство не самое близкое. «Расширение знаний о древненовгородском диалекте привело к отказу от традиционного представления о монолитном единстве правосточнославянского языка, — пишет исследователь языка берестяных грамот академик А. А. Зализняк. — Стало понятно, что внутри восточнославянской зоны имелось очень древнее противопоставление по крайней мере двух диалектов — прановгородско-псковского и южного (или юго-восточного)». Ученые считают, что если бы Новгород не был завоеван Москвой, древненовгородский диалект развился бы в самостоятельный язык.

Что же касается этнического самоопределения новгородцев, то в письменных документах вплоть до XIII века они нередко употребляли применительно к себе понятие «словене», отделяясь таким образом от «русичей».

2. Религиозно-конфессиональная общность. Хотя со времен князя Владимира большая часть граждан Новгорода исповедовала христианство в греческом (православном) варианте, язычество, как мы уже знаем, еще очень долго сохранялось на его землях, и не только среди финноугров, но и среди славян. Кроме того, тесное сотрудничество с католическим Западом привело к заимствованию православными новгородцами некоторых иноверческих обычаев. Например, новгородские монахи по примеру своих западных «коллег» некоторое время выбривали на голове особый кружок — тонзуру. И не случайно именно Новгород в XIV–XV веках стал рассадником ересей (стригольники, жидовствующие), в чем историки видят сходство с западноевропейскими религиозными течениями, с которыми патриаршия церковь впоследствии немилосердно боролась. В прочих православных землях к новгородцам относились с недоверием, обвиняя их то в идолопоклонстве, то в склонности к католицизму. «Неверные, — пишет автор московской повести о походе Ивана III на Новгород, — искони не знают Бога; эти же новгородцы так долго были в христианстве, а под конец начали отступать к латинству; великий князь Иван пошел на них не как на христиан, а как на иноплеменников и вероотступников».

В период раздробленности единственным социальным институтом, общим для всех восточнославянских земель, была православная церковь^[61]. И внутри ее жестко централизованной структуры выделялась лишь одна епархия — новгородская, — в которой, в отличие от остальных, епископ не назначался митрополитом, а избирался на вече по особой системе.

3. Географическая близость. Восточно-Европейская равнина покрыта достаточно частой сетью судоходных рек, которые в Средневековье были главными путями сообщения. Тем не менее товарный обмен с южными соседями, в силу разных причин, занимал довольно скромное место в общем объеме новгородской торговли. С юга сюда везли в основном сельскохозяйственные продукты, а также некоторые виды сырья и ремесленных изделий. Доставка продовольствия в Новгород от его южных соседей нередко служила почвой не для объединения, а наоборот, для конфликтов: соседние князья пользовались потребностью Новгорода в привозном продовольствии и, перекрывая каналы его доставки, добивались от несговорчивых новгородцев каких-либо уступок.

4. Историческая общность. Память о единстве восточно-славянских земель в период Киевской Руси заключалась, в первую очередь, в существовании титула великого князя. Обладавший им являлся формально главой всех остальных князей. Первоначально великокняжеский престол находился в Киеве, при Андрее Боголюбском он переместился во Владимир, а при Иване Калите — в Москву^[62]. Попыткам насильственного перевода Новгорода под непосредственную власть великого князя новгородцы оказывали яростное сопротивление и долгие годы хранили память о событиях, с этим связанных. Самой почитаемой в Новгороде иконой была «Богоматерь Знамение», заступничество которой, по преданию, помогло горожанам в 1170 году отразить нападение войск Мстислава, сына Андрея Боголюбского, и сохранить таким образом свою вольность.

С установлением монголо-татарского ига великий князь стал назначаться в Сарае и превратился фактически в представителя хана, ответственного за соблюдение его интересов, в первую очередь за сбор дани. Борьба за получение великокняжеского ярлыка стала главной заботой русских князей и, соответственно, причиной усиления вражды между ними. В этой борьбе Новгород принимал участие только в качестве силы, поддерживающей одну из сторон. Стремления стать резиденцией великого князя и верховенствовать среди русских княжеств у Новгорода никогда не было, да и не могло быть по причине принятой тут системы выборности князя. Роль насильственного «собирателя русских земель» исторически была отведена другому городу.

5. Наличие общего врага — Золотой Орды. Новгород не подвергся разорению полчищами Батыя, однако данником монголов он стал. Это произошло по воле уже получившего к этому времени великокняжеский ярлык Александра Невского. Добиваясь расположения хана, Александр во время своего визита в Сарай в 1257 году дал согласие на выплату Орде дани наравне с порабощенными княжествами. Князь сам сопровождал монголо-татарских численников, переписывавших все население Новгорода, и жестоко подавлял сопротивление им. Некоторым особо сопротивлявшимся боярам по приказу Александра отрезали носы и выкололи глаза. Историки позднего времени объясняют эти действия победителя немецких и шведских отрядов тем, что, по мнению Александра, «не пришло еще время сбросить иго», но, очевидно, причина куда проще: рьяное угодничество перед ханом Золотой Орды сулило князю максимальную власть. Наследник и потомок Александра Ярославича, его внук Иван Калита, продолжил эту политику в отношении Новгорода и с успехом выжимал из него дань для Золотой Орды. Это способствовало укоренению глубокой неприязни новгородцев к московским князьям. К слову, в Куликовской битве, ставшей стараниями многочисленных историков и публицистов символом русского единства, новгородцы участия не принимали^[63].

Итак, ни один из факторов не работал на то, чтобы Новгород естественным путем соединился с «низовской» (Владимиро-Суздальской, позднее Московской) Русью. Исторический путь Новгорода явно не совпадал с тем, которым шла северо-восточная часть русских княжеств и который в наиболее успешном виде был реализован Москвой, подчинившей себе в конце концов и северную вечевую республику.

Поводом для военного похода Ивана III на Новгород стало, во-первых, приглашение на княжение в Новгород литовского князя Михаила Олельковича и, во-вторых, подписание с польским королем Казимиром IV договора о признании Новгородом вассальной зависимости от Польши и Литвы. В 1471 году в Шелонской битве новгородская рать потерпела от московского войска сокрушительное поражение, с которым завершилась независимость Великого Новгорода. Новгородцы были вынуждены отказаться от союза с Литвой, признать Новгород «отчиной» великого князя московского и выплатить контрибуцию в размере около 16 тысяч рублей. Однако формальные символы самоуправления были в городе еще оставлены.

Зимой 1477 года Москвой был предпринят новый поход на Новгород, в результате которого горожан заставили принести присягу Ивану III, а все новгородские вольности: вече, выборность руководителей, их подотчетность и подсудность народному собранию — были упразднены. Вечевой колокол — символ новгородской независимости — и богатейшую сокровищницу Софийского собора вывезли в Москву. Туда же были отправлены под арестом восемь виднейших новгородских бояр, в том числе и Марфа Борецкая. Вскоре после этого началось искоренение экономической основы новгородских свободомыслия и самоуправления — частного землевладения. По подсчетам специалистов по аграрной истории России, более 87 % новгородцев, владевших землей (от богатейших боярских семей до горожан, сдававших в аренду небольшой пахотный удел), лишились своей собственности. Те, кто вызывал наибольшие опасения у новых властей, были казнены. Около двух тысяч бояр, житьих и торговых людей были переселены в Москву, Владимир, Муром, Ростов и другие города. Их земли частью отписали в казну, частью превратили в поместья^[64] и роздали московским служилым людям. Наконец, в 1494 году была закрыта новгородская контора Ганзы, находившиеся в ней товары изъяты, а 49 купцов из 18 немецких городов арестованы. Великий Новгород как суверенное государство прекратил существование.

Итак, до конца XV века невские земли входили в состав Новгородской вечевой республики. В силу разных причин новгородцы долгое время избегали строительства крепости вблизи невского устья, которая могла бы стать ядром крупного торгового города. Крепость Ландскрона, в 1300 году поставленная шведами при впадении Охты в Неву, была новгородцами разрушена, и поселение с городским укладом так на этом месте и не образовалось. Воздвигнутые на рубеже XIII–XIV веков крепости Копорье, Корела и Ореховец стали городами и административными центрами Водской, Корельской и Ижорской земель.

Нева на протяжении всего периода существования Новгородского государства сохраняла роль крупнейшей транспортной артерии, связывающей Новгород и подвластные ему земли со странами Северной Европы. В этот период на берегах Невы увеличивается количество поселений. Смешанное славяно-финское население принадлежит к новгородскому культурно-психологическому типу, чертами которого являются трезвое сознание собственных интересов и умение их отстаивать, способность к самоорганизации, уважение и доверие к выборным органам власти, развитое правовое сознание, в частности в вопросах собственности, открытость, конфессиональная и этническая терпимость.Подчинение Новгорода Ивану III не сразу поставило крест на существовании этих черт; их носители продолжали жить на новгородских землях, в том числе и на берегах Невы, в течение следующего исторического периода, находясь в составе Московского государства.

<Шведы высылают навстречу русским на кораблях отряд из восьмисот воинов, который попадает в бурю и не встречает противника. После бури шведские воины разоряют несколько прибрежных корельских деревень, но, увидев плывущие к Неве многочисленные русские ладьи, отступают к Ландскруне. Русские пытаются поджечь шведские корабли, пустив по течению горящий плот, — их затея не удается. Перед крепостью происходит стычка, но русским не удается прорваться за укрепления. Они окружают крепость. Рыцарь Матс Кеттильмундссон^[73] вызывает на бой любого из русских воинов, но ответа не получает. На другой день русские снимают осаду и уходят.>

<Возвращаясь в Швецию, рыцари попадают у самой невской дельты в штиль и «от скуки» разоряют земли води и ижоры.>

<Русские вновь собирают войско и приближаются к Ландскруне. У самого устья Невы они забивают в дно сваи, чтобы преградить путь шведским кораблям. Отряд шведов, вышедший из Ландскруны, не успевает им воспрепятствовать, а на обратном пути попадает в засаду и с боем прорывается к крепости. Рыцарь Стен ранен.>

(Текст печатается в переводе А. Ю. Желтухина по изданию: Хроника Эрика. Выборг, 1994. Примечания сделаны на основе комментариев А. Ю. Желтухина и А. А. Сванидзе.)