История Невского края

Глава IV Под властью Московского государства

Депортация, которой Иван III подверг несколько тысяч новгородских семей, не миновала и владельцев приневских земель. Имения Грузовых и Офонасовых были конфискованы, а их владельцы изгнаны. Волость «на реке Неве у моря», принадлежавшая Тимофею Грузову, была пожалована некому «Одинцу с товарищи»^[75], две «деревни на усть Охты» отняты у Олферия Офонасова и переданы в поместное владение родовитому, но обедневшему князю Андрею Александровичу Ростовскому-Хохолкову. Ему же досталась вотчина боярина Александра Самсонова на Васильеве острове. По подсчетам В. О. Ключевского, в Ореховском уезде (включающем земли по берегам Невы), а также в соседнем Ладожском было посажено 106 московских помещиков.

Подобно тому как полтора века назад захват Швецией западных корельских погостов привел к массовому оттоку населения на новгородские земли, так и падение вечевой республики и появление в Новгороде московской администрации вызвало поток беженцев в обратном направлении: в Выборгский лен^[76] устремились переселенцы из приграничных новгородских земель. Тем не менее по Неве привычным маршрутом продолжали двигаться торговые суда, на ее берегах по инерции продолжалась активная жизнь. Разыскания историка и археолога П. Е. Сорокина и его коллег доказывают, что в начале XVI века на месте Ландскроны из слияния нескольких деревень образовалось достаточно крупное поселение, фигурировавшее в некоторых документах под названиями Невский городок или Невское устье и имевшее торговые связи с Выборгом и другими шведскими и немецкими городами. Крупные по тем временам села и деревни располагались также на Васильевском острове, на Фомине острове (ныне Петроградская сторона), в Лахте, на левом берегу Невы вблизи устья Фонтанки и в других местах в пределах современного Петербурга. Однако со временем оживление здесь стало сменяться упадком и запустением.

Причина этого заключалась в том, что с вхождением в состав Московского царства внутригосударственное положение Невской земли радикально изменилось. Для Новгорода торговый путь по Неве был жизненно важным элементом экономики и вообще всего государственного уклада. Новгородская республика была в высшей степени озабочена тем, чтобы Нева оставалась под ее полным контролем и чтобы движению судов и сухопутного транспорта по берегам Невы ничто не препятствовало, чтобы приезжие купцы чувствовали себя комфортно и находили все необходимое для своего дела. Выстраивая отношения с соседними государствами, прежде всего со Швецией, Новгород имел в виду именно эти задачи.

Для Московии невский путь представлял значительно меньшую ценность, поскольку ни внешняя торговля, ни мореплавание в ту пору не занимали заметное место в ее хозяйственной деятельности, как это было в Новгороде. Высшей ценностью для Москвы являлась земля как таковая — территория, облагаемая податями. Именно поэтому все земли, находившиеся в частном владении у новгородцев, были конфискованы Иваном III и превращены в государеву собственность (поместья, пожалованные за службу, формально принадлежали великому князю, который в любой момент мог отнять их у помещика).

Кроме конфискаций, Иваном III было проведено еще несколько мероприятий, связанных с изменением принадлежности земли: для удобства централизованного управления и сбора податей было утверждено административное деление Новгородской земли на пять частей — пятин (невские земли вошли в Водскую пятину), а для определения размера доходов, поступающих в казну, составлены реестры всех земель. Так появились переписные книги, перечислявшие «пригороды и волости и ряды и погосты и села и деревни великого князя и за бояры и за детми боярскими и за служылыми людьми за поместщыки и своеземцовы и купецкие деревни и владычни и монастырские деревни и сохи^[77] по новгородскому» (см. документ № 4). Затем на конфискованных землях была введена новая система взимания оброка. Если раньше размер и форма выплаты оброка определялись возможностями плательщиков и никогда не превышали их, поскольку владелец вотчины был самым непосредственным образом заинтересован в ее хозяйственном благополучии, то с переходом земель в собственность московского государя сборы стали назначаться механически, исходя из данных писцовых книг. Оброк отныне взимался только зерном и деньгами, вне зависимости от того, каким родом деятельности — земледелием, скотоводством или промыслами — занимаются жители, а в случае неурожая, когда хлебный оброк недобирали, недостачу следовало компенсировать деньгами. Кроме того, теперь «налогоплательщикам» вменялось в обязанность содержание представителей великого князя на местах — волостелей, тиунов и доводчиков. Со временем, когда потребности государя по разным причинам стали возрастать, величина оброка также увеличилась. Особенно резкий скачок произошел при Иване IV, внуке Ивана III. Обыскные книги второй половины XVI века в качестве преобладающей причины запустения земель на берегах Невы так прямо и будут указывать: «от государевых податей».

Что касается земель, ставших поместьями, то на них в большинстве случаев оброк также возрос сразу же после смены владельца. Дошедшая до нас «Писцовая книга Водской пятины 7008 (1500) года» сообщает, что жители деревни Коирово Дудеровского погоста^[78], состоявшей из четырех дворов, прежде платили за год 5 денег и четверть урожая; после 1500 года к этому прибавились 2 гривны 7 денег (гривна составляла 14 денег), а к этому еще один баран (по ценам того времени — 4 деньги), полоть (полтуши) мяса (6 денег), полторы бочки пива (21 деньга), коробья^[79] овса (5 денег), воз сена (6 денег), две сажени дров (4 деньги) и пяток^[80] с горстью льну (6 денег), то есть в пересчете на деньги оброк возрос на 87 денег! «Вообще видно, — констатировал А. И. Гиппинг, — что по платежу повинностей положение земледельцев на невских побережьях сделалось под московским владычеством гораздо тяжелее, чем прежде».

Внешняя политика Москвы была подчинена присоединению новых территорий. Василий III, сын Ивана III, в 1510 году завоевывает Псков, в 1514 году — Смоленск. Продвижение Московского государства на запад вовсе не способствовало увеличению мирных контактов с западными странами. Правда, любекским купцам все же удалось добиться восстановления Ганзейского торгового двора в Новгороде (в 1514 году был заключен соответствующий договор), но на практике торговля с немцами велась очень вяло.

В период царствования Ивана IV Грозного Москва попыталась наладить более активные торговые связи с европейскими странами. Англичане, проложившие морской путь вокруг Норвегии в Белое море, получили в Москве грамоту, дававшую им льготы и гарантии безопасности в торговле с Россией. Однако контакты с ближайшими западными соседями — Швецией и Ливонией — определялись иными факторами.

Причиной ухудшения отношений со Швецией стала убежденность русского царя в неполноценности шведской королевской династии Ваза. Иван IV запрещал допускать к себе шведских послов, видя в общении с ними унижение для себя, он презрительно называл Швецию «землями за Выборгом», а выборного шведского короля Густава Вазу не признавал за настоящего монарха, говоря, что он «мужицкого роду». На этой почве между двумя странами возникла вначале дипломатическая война, перешедшая затем в открытые боевые действия в 1554–1557 годах. Одним из эпизодов этой войны, не слишком активно ведшейся обеими сторонами, была безуспешная осада шведскими войсками Орешка. Отступая, шведская флотилия из-за встречного ветра вынуждена была простоять четыре дня в устье Охты, где к тому времени, вероятно, уже располагался городок, из которого русские войска продолжали атаковать стоящие на Неве неприятельские корабли. В ответ на действия шведов против Орешка русские осадили Выборг, но также не имели успеха и смогли лишь опустошить окрестности замка. Война не привела ни к чему, только в мирном соглашении была официально закреплена сложившаяся практика вести переговоры русского царя со шведами через посредство новгородского наместника. Этот договор не изменил унизительного для Швеции положения в отношениях с Россией. Межгосударственная напряженность приводила к арестам и интернированию послов, новым военным столкновениям и продолжалась еще долгие годы. Все это, конечно, крайне негативно сказывалось на русской внешней торговле.

Рассуждая о причинах Ливонской войны, историки нередко утверждают, что Россия в этой войне боролась за приобретение выхода в Балтийское море. При этом цитируется К. Маркс: «Сознательной целью Ивана Грозного было — дать России выход к Балтийскому морю и открыть пути сообщения с Европой». На самом же деле и вся Нева, и южная и восточная части Карельского перешейка, и южное побережье Финского залива вплоть до реки Наровы, на которой Иваном III была поставлена крепость Ивангород, находились в ту пору во владении Московского государства. Но эта территория, имеющая выход к морским берегам, практически не использовалась. Россия не имела ни флота, ни инфраструктуры для приема иностранных кораблей. Правда, перед самой войной в устье Наровы был построен «город для бусного <корабельного> приходу заморским людем», однако немецкие купцы все равно предпочитали вести дела на другой стороне реки в ливонской Нарве. Так что расценивать Ливонскую войну как «борьбу России за выход в Балтийское море» совершенно невозможно.

Причиной, побудившей Ивана IV двинуть войска на Нарову, было все то же стремление к территориальным приобретениям, которое ранее привело к захвату Москвой Новгорода, Пскова и других государств. А то, что на ливонской земле располагались богатые торговые города: Рига, Ревель, Дерпт, Нарва, — еще более увеличивало ее привлекательность. Сам царь мотивировал претензии на владение прибалтийскими землями тем, что «тому уже 600 лет, как великий государь русский Георгий Владимирович, называемый Ярославом, взял землю Ливонскую всю и в свое имя поставил город Юрьев, в Риге и Колывани церкви русские и дворы поставил, и на всех ливонских людей дани наложил» (из письма Ивана Грозного датскому королю Фредерику II, к которому жители Ревеля (или Таллина, или Колывани) обратились с просьбой оказать им помощь в отражении московской агрессии).

Ливония к тому времени представляла собой весьма удобного для России противника: ослабленная внутренними межнациональными и межконфессиональными противоречиями, она не могла оказать московскому войску, только что одержавшему убедительные победы над Казанским и Астраханским ханствами, достойного сопротивления. Однако по прошествии некоторого времени русским пришлось столкнуться в Ливонии со значительно более сильным, чем предполагалось, неприятелем.

Формальным поводом к войне была многолетняя невыплата Москве дани, которую дерптский епископ обязан был выплачивать по договору 1503 года. Начало военных действий принесло русским большие успехи. Были взяты Нарва и Дерпт, разгромлено рыцарское войско под Эрмесом, заняты крепость Мариенбург и резиденция магистра Ливонского ордена — замок Феллин (Вильянди). Магистр Фюрстенберг попал в плен и отправлен в Москву, где в знак царской милости получил в кормление городок Любим под Костромой, в котором на покое и жил до самой смерти. Почти вся Ливония была захвачена русскими, и орден прекратил свое существование. Однако на его территорию стали сразу претендовать и Литва, и Швеция, и Дания. Тем не менее в течение двух десятков лет русские войска были в большей или меньшей степени хозяевами положения в Ливонии. И лишь в 1578–1579 годах Стефан Баторий, избранный королем единого литовско-польского государства — Речи Посполитой, и шведский полководец Понтус Делагарди^[81] отобрали у России все ливонские приобретения. Кроме того, шведы заняли Ивангород, Ям, Копорье и Корелу, таким образом вплотную приблизившись к невской дельте, имевшей важное стратегическое значение. Как сообщает шведский историк Б. Янгфельд, «король <Юхан III> желал — и об этом свидетельствуют несколько писем, направленных им в 1583 году своим военачальникам, — перенести русско-шведскую границу от реки Сестры к Неве». 1 июня 1583 года трем шведским высшим офицерам было поручено «незамедлительно отправиться с несколькими тысячами хорошо обученных солдат к острову, где прежде, говорят, стояла крепость <имеется в виду Ландскрона>, и там опять поставить новое укрепление из дерева и земли, а также усилить его шанцами и рвами, дабы благодаря этому мы могли получить себе то, что расположено на этой стороне Ниена <то есть Невы>». Крепость, по-видимому, так и не была построена, поскольку к исходу Ливонской войны обоими берегами Невы и примыкающей к ней частью залива владели русские.

Формальным завершением Ливонской войны стало перемирие между Россией и Швецией сроком на три года, которое было заключено в августе 1583 года на мызе при впадении реки Плюссы в Нарову. В результате у России остался лишь небольшой участок балтийского побережья протяженностью в 31 км: от реки Стрелки (в районе нынешней Стрельны) до реки Сестры, включающий и устье Невы. И хотя Москва не признавала претензий шведской короны на земли южного берега Финского залива и западного Приладожья, фактически они находились в руках Стокгольма.

Ливонская война самым негативным образом сказалась на жизни обитателей Невского края. В течение всей второй половины XVI века восточно-балтийское побережье постоянно находилось в зоне боевых действий, по полям и лугам передвигались войска, у мирных жителей для нужд армий отбирали подводы, лошадей, фураж и провиант. Торговля сворачивалась, сельское хозяйство бедствовало.

Ко всему этому прибавилась еще одна страшная беда, обрушившаяся на Новгородскую землю.

Одним из жестоких и кровавых событий царствования Ивана Грозного был опричный разгром Новгорода, учиненный зимой 1570 года.

Поводом для похода на Новгород стали выдвинутые царем обвинения в измене, которую якобы готовили горожане, вступив в союз с польским королем. Пришедшее из Москвы в начале января опричное войско стало лагерем на Городище, в нескольких верстах от Новгорода, и окружило город заставами. Прибывший через несколько дней царь отказался принять благословение архиепископа Пимена, встречавшего его на мосту через Волхов, и направился на воскресную службу в Софийский собор. После обедни в покоях архиепископа начался пир, во время которого Иван IV, «возопив гласом великим с яростию», повелел опричникам схватить хозяина и разграбить его палаты. Разорению подверглись и Софийский собор, и весь Новгородский кремль. В городе хватали бояр, именитых людей, купцов и приказных подьячих. Их подвергали пыткам и истязаниям — жгли на огне, обливали на морозе водой, связывали и бросали в реку, а потом с лодок рогатинами добивали тех, кто тонул не сразу. Погром в городе длился несколько недель, после этого возглавляемая царем опричная дружина отправилась в расположенные вокруг Новгорода монастыри, где продолжила грабежи и убийства. Последним пострадал новгородский посад. Были убиты сотни людей, сожжены и уничтожены запасы товаров, разрушены лавки, склады и жилые дома.

Расправившись с Новгородом, царь с войском отправился в Псков, где новгородские события повторились, но погром длился не так долго. По легенде, своим спасением псковичи были обязаны юродивому, который, встретив царя, будто бы предсказал ему отмщение за злодеяния.

Опричному разорению подверглись не только Новгород и Псков, но и земли к северу, в том числе берега Невы. «К Нарве и к шведской границе — к Ладожскому озеру — он <царь> отправил начальных и воинских людей и приказал забирать у русских и уничтожать все их имущество, и многое было брошено в воду, а многое сожжено. В эту пору было убито столько тысяч духовных и мирян, что никогда ни о чем подобном и не слыхивали на Руси», — писал в своих «Записках о Московии» немецкий авантюрист Генрих Штаден, служивший в ту пору в опричном войске. В «Обыскной книге Спасского Городенского погоста 7081 (1573) года» засвидетельствовано, что владения боярина Ивана Хорошева в устье Охты запустели в 1570 году «от опричного правежу Темеша Бастанова».

Следует иметь в виду, что все это происходило в то время, когда Швеция уже вступила в Ливонскую войну против России, и опричное воинство, разорив села и деревни по берегам Невы, благополучно отбыло в Москву, предоставив шведам беспрепятственно хозяйничать на этих территориях. Летом того же года шведская армия совершила рейд в Невское устье, разграбив все то, что еще оставалось у местных жителей.

Бедствия Новгородской земли не закончились с уходом царского войска и шведов. Сюда из Москвы прибыла опричная администрация, которая насаждала новые и увеличивала старые подати, вводила различные полицейские запрещения. Особым вниманием пользовалась наиболее процветавшая прежде отрасль новгородской экономики — торговля. Опричные дьяки обложили купцов повышенными сборами, ввели систему строжайших наказаний за нарушение правил торговли, установили новые таможенные правила. Существующее мнение, что при Иване Грозном активно поощрялась международная торговля, справедливо только отчасти. Так, к английским купцам царь действительно благоволил (возможно, это было связано с тем, что в случае своего свержения он рассчитывал найти укрытие у английской королевы). Новгородская торговля, традиционно ориентировавшаяся на страны балтийского региона, Иваном IV последовательно и систематически уничтожалась. Однако сказать, что ее искоренили до конца, все-таки нельзя. Стоило миру хоть ненадолго воцариться над невскими, ладожскими, волховскими берегами, как снова привычным маршрутом сюда плыли купеческие корабли, восстанавливались разрушенные пристани и склады, отстраивались дома и постоялые дворы.

Не исчезал и тот культурно-психологический тип новгородца, который сформировался веками независимости: несмотря на все страшные испытания, доставшиеся новгородцам, на этой земле продолжали жить люди, которые, по словам историка Р. Г. Скрынникова, «оставались живыми носителями демократических традиций новгородской старины».

Плюсское перемирие по истечении трехлетнего срока было продлено уже от имени царя Федора Ивановича еще на четыре года. Решение территориальных вопросов, возникших во время Ливонской войны, таким образом было отложено на семь лет, но фактически захваченная в ходе военных действий территория все это время находилась в руках Швеции. В 1590 году, когда военные действия возобновились, русские войска отвоевали земли Водской пятины, что было закреплено русско-шведским мирным договором, подписанным в мае 1595 года в селе Тявзин на реке Нарове (ныне деревня Извоз), к северу от Ивангорода. По тявзинскому миру России возвращались Ивангород, Ям, Копорье и Корела (Кексгольм), а Эстляндия, включая Нарву, доставалась Швеции. Кроме того, в соглашении оговаривались условия торговли между двумя странами. Россия вынуждена была согласиться с некоторыми мерами, направленными на ограничение ее торговли с другими странами в пользу Швеции. Например, Тявзинский договор запрещал всем иностранцам, кроме подданных шведской короны, торговать в российских портах — Ниене^[82] и Луге. Таким образом, текст договора содержит свидетельство того, что в конце XVI века в устье Невы была пристань для крупных кораблей. Это подтверждает и другой источник: недавно обнаруженный и опубликованный историком и археологом А. А. Селиным документ 1599–1601 годов под названием «Обыск губного старосты Б. Вельяшева поместья Б. Хорошева в Спасском Городенском погосте^[83]» содержит прямое указание на то, что в устье Невы расположены «государев гостиной двор» и корабельная пристань.

Тявзинский договор установил мир между Россией и Швецией, благодаря чему жизнь в приграничных землях стала постепенно налаживаться. В период правления Бориса Годунова (1598–1605) отношения Москвы и Стокгольма строятся на союзничестве против Польши. Карлу IX Шведскому, право которого на стокгольмский престол оспаривал его племянник, польский король Сигизмунд III, царь предложил помощь в притязании на корону в обмен на передачу России Нарвы и получил на словах согласие. Правда, договоренность с Карлом в итоге не была реализована. Но зато позже, уже после смерти царя Бориса, шведский король в свою очередь выступил с «зеркальным» предложением, пообещав новому царю Василию Шуйскому военную помощь для отпора Лжедмитрию при условии, что Швеции отойдет город Корела. Предложение было принято, и в феврале 1609 года в Выборге был заключен русско-шведский договор. Швеция предоставляла в распоряжение Василия Шуйского пятитысячную наемную армию (2000 всадников и 3000 пехотинцев; позже по просьбе царя это число было увеличено почти в два раза), которой русская сторона обязывалась выплачивать жалованье. Секретное приложение к договору удостоверяло согласие царя на передачу Швеции «в вечное владение российского города Корелы с уездом» в обмен на военную помощь.

Шведский «экспедиционный корпус», набранный из профессиональных солдат и офицеров разных европейских стран, возглавил выдающийся шведский военачальник Якоб Делагарди, сын П. Делагарди. Оставив свои главные силы в Тёсове, Делагарди встретился в Новгороде с воеводой Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским, с которым у него впоследствии сложились доверительные отношения. Шведская армия стала действовать совместно с собранными Скопиным дружинами северных русских земель, и поначалу эти действия были весьма успешны: обращены в бегство полки под командованием Кернозицкого, взято несколько городов и, наконец, снята осада Москвы. Однако уже во время похода на Москву наемным солдатам перестали выплачивать жалованье, что, разумеется, вызвало у них недовольство, которое усугубилось внезапной и загадочной смертью Скопина-Шуйского (он, вероятно, был отравлен) — через него иностранцы получали денежное довольствие. В битве под Клушином, состоявшейся в июне 1610 года, большая часть наемников, выйдя из-под командования Делагарди, перешла на сторону поляков. Победив в этой битве, поляки стали хозяевами положения и через полтора месяца заключили с боярским правительством в Москве договор о признании польского королевича Владислава русским царем вместо свергнутого Василия. Москва, находящаяся под контролем Польши — главного на тот момент врага Швеции, — категорически не устраивала Стокгольм. Делагарди еще до избрания Владислава предлагал московским и новгородским боярам в качестве кандидата на русский престол одного из сыновей шведского короля. Сам же Карл IX, по-видимому, таких планов не строил, а стремился лишь овладеть как можно большими территориями в восточной Прибалтике.

Судя по всему, он с самого начала планировал не ограничиться одной только Корелой (Кексгольмом), обещанной Швеции по Выборгскому соглашению. Об этом свидетельствует то, что осенью 1609 года, когда объединенная шведско-русская армия еще только готовилась освобождать Москву, король посылает некоего Арвида Тенессона на берега Невы для поиска места, пригодного под строительство крепости, которая бы позволила шведам укрепиться здесь. Выбранное место оказалось тем самым, где за три с лишним столетия до этого уже стояла шведская Ландскрона. И возможно, к тому времени, когда Делагарди вновь вернулся на север, какие-то укрепления уже были сооружены, поскольку он, как сообщает «История десятилетней шведско-московитской войны» королевского историографа Юхана Видекинда, становится здесь лагерем и арестовывает на Неве два судна, груженных солью, а также захватывает на складах Невского устья (Видекинд отмечает: «в городе») большой запас того же товара с намерением отправить его на продажу, а выручкой расплатиться с войском. Что касается укреплений на месте Ландскроны, то Делагарди послал королю «тщательное топографическое описание и чертеж всего Ладожского озера с гаванями и заливами по окружности; при этом указывал, как важно было бы построить крепость у реки Невы в 6 милях выше <ошибка Видекинда: должно быть „ниже“> Нотебурга <Орешка; расстояние от него до Ниена действительно составляет 6 шведских миль>, и послал в Стокгольм предполагаемого строителя крепости изложить некоторые подробности». Ответ короля, по-видимому, последовал незамедлительно, потому что в следующем, 1611 году шанец, то есть форт, рассчитанный на гарнизон в 500 человек (это, вероятно, преувеличение), был уже построен. Таким образом, возникло первое укрепление известного впоследствии Ниеншанца. Руководил его возведением полковник Линдвед Классон Хестеско.

Несмотря на эпизод с конфискацией соли, пребывание шведского войска на берегах Невы, по-видимому, не воспринималось коммерсантами как препятствие для их деятельности: таможенная книга, в которой фиксировался сбор пошлин в Новгороде, сообщает, что 20 марта 7119 (1611) года два купца из Вязьмы Иван Костянтинов и Ондрей Юрьев сын Шпилькин, торговавшие пушниной и не нашедшие покупателя в Новгороде, заплатив необходимую пошлину, направились со своим товаром в Невское устье.

Делагарди тем временем осадил и взял Корелу (Кексгольм), которая по договору уже должна была отойти Швеции, но местные жители упорно этому сопротивлялись. Затем Делагарди вступил в переговоры с новгородцами, расположив свои войска в окрестностях города, и предложил им перед лицом нарастающей польской угрозы продолжить военное сотрудничество и вообще перейти под покровительство шведской короны. Вновь появилась мысль о призвании на российский престол одного из шведских принцев. Эта идея встретила поддержку москвичей, в частности князя Дмитрия Пожарского и руководителя первого ополчения Прокопия Ляпунова, который прислал в Новгород для переговоров воеводу Василия Бутурлина. Кроме того, лидеры московского ополчения выражали согласие уступить Швеции Ладогу и Орешек, то есть, по сути, речь шла о передаче шведам контроля над невским торговым путем. В самом же Новгороде еще с начала Смуты ожили надежды обрести независимость от Москвы. С одной стороны, лишаться Орешка и Ладоги новгородцы, безусловно, не желали, но при этом осознавали, что купленная таким способом шведская помощь может быть для них единственной опорой в борьбе за свободу. Однако существовала и партия противников союза с иноверцами, считавшая, что «Новугороду мимо Московского государства ни под кем не бывать». В общем, переговоры между представителями Новгорода, Москвы и Швеции оказались необычайно запутанными. Закончились они тем, что Делагарди взял штурмом Новгород, подавив в нем отдельные очаги ожесточенного сопротивления. Отряд Бутурлина при этом разграбил новгородский посад под предлогом того, чтобы имущество не досталось шведам.

Однако соглашение, предложенное Делагарди после захвата Новгорода, отнюдь не было похоже на условия капитуляции. Согласно договору, подписанному митрополитом Исидором и воеводой князем Иваном Никитичем Одоевским от имени «всех под властью княжества Новгородского состоящих», Новгород получал покровительство шведского короля, новгородским правителем становился один из сыновей короля, а до его прибытия — Я. Делагарди. От имени Делагарди специально оговаривалось, что «замки и области, как относящиеся к новгородскому владению, так и другие, после того, как добровольно согласятся принять покровительство моего короля и государем сына его, не будут присоединены к Короне Шведской или ей инкорпорируемы <то есть внедрены, встроены в Шведское государство>, а останутся под московитским <имеется в виду русским; к этому времени новгородцы для шведов были уже московитами> правительством на праве независимости в пределах установленных и утвержденных при царе Федоре Ивановиче <то есть по Плюсскому договору>; за исключением, однако, Кексгольма, его области и пределов <…>». Таким образом, этот договор восстанавливал суверенное Новгородское государство, правда, под протекторатом Швеции. В договоре предусматривался также «далекоидущий» вариант, по которому Москва и Владимир добровольно присоединятся к Новгороду и признают над собой власть шведского царя. Границы этого ненадолго воскресшего Новгородского государства практически совпадали с теми, что были до 1477 года.

Шведы первое время (в течение приблизительно двух лет) ощущали себя в Новгороде не захватчиками, а представителями шведского короля, чью власть местные жители приняли по доброй воле. Делагарди, или Яков Понтусов, как его называли на славянский манер, управлял оказавшейся под его властью территорией совместно со старой местной администрацией. Воевода Одоевский сохранил свою должность; государственные документы скреплялись двумя печатями — печатью Великого Новгорода и печатью королевского наместника Я. Делагарди. Сохранялись и действовали все прежние законы, традиции общественной жизни. Большая часть делопроизводства велась на русском языке, чеканились монеты московского образца. Возродилась частная собственность на землю: крупные имения получили видные представители новгородского дворянства.

Король Швеции (им стал 17-летний Густав Адольф в октябре 1611 года), однако, не торопился делать своего десятилетнего брата Карла Филиппа новгородским князем. Пока у короля сохранялась перспектива занять разом и новгородский, и московский престолы, кронпринц номинально оставался правителем Новгорода. Но после избрания на царство в Москве Михаила Романова Стокгольм потерял к Новгороду былой интерес, и прибывший в Выборг в июне 1613 года Карл Филипп отправился обратно в столицу, так и не ступив на Новгородскую землю. С этого времени шведы на оказавшихся под их контролем землях стали вести себя как оккупанты: ужесточили налоговый и дисциплинарный режим, добивались от горожан присяги на верность шведской короне. Одновременно в Новгороде усиливались промосковские настроения, чему способствовали отсутствие поставок продовольствия с юга и вызванный этим голод, бесчинства, творимые находившимися на шведской службе наемниками, чеканка администрацией Делагарди «облегченных» денег и другие факторы. Активизировались и военные действия: московская рать под командованием Дмитрия Трубецкого безуспешно попыталась приблизиться к Новгороду, зато под Псковом шведские отряды, возглавляемые самим королем Густавом II Адольфом, потерпели поражение, причем фельдмаршал Эверт Горн был убит, а сам король ранен.

Все это заставило шведскую администрацию согласиться на предложение новгородского дворянина Якова Боборыкина направить посольство в Москву для дипломатического урегулирования отношений между Россией и Швецией и установления статуса Новгорода. В результате длительных переговоров при участии английских и голландских посредников в феврале 1617 года был заключен мирный договор между Россией и Швецией. Подписание его состоялось в деревне Столбово на реке Сясь, близ Тихвина.

Согласно Столбовскому миру новгородские земли разделялись между двумя государствами: России возвращались Новгород, Старая Руса, Порхов, Ладога, Гдов с уездами, а также Сумерская волость (район озера Самро, ныне Сланцевский район Ленинградской области) и все захваченное шведами на этой территории казенное и церковное имущество; Швеции отходила Ижорская земля^[84], а именно Ивангород, Ям, Копорье, а также вся Нева и Орешек с уездом. Россия, таким образом, на этот раз действительно теряла выход в Балтийское море.

В течение шести лет существования Новгородского государства под протекторатом Швеции жизнь в устье Невы заметно активизировалась. Необходимое Новгороду продовольствие перестало поступать из России, охваченной Смутой, и Нева стала для него практически единственным каналом получения продуктов питания. Возведение Ниеншанца и постоянное пребывание вблизи устья Невы шведского гарнизона, по-видимому, обеспечивало безопасность совершавшихся торговых операций, количество которых столь возросло, что это побудило шведскую администрацию устроить здесь весной 1615 года таможню для сбора пошлины «с торговых с немецких и с руских людей, которые ездили с Невского устья в Орешек и в Новгород и назад и которыя немецкия и руския торговыя люди стоя торговали на Невском устье». Заметим, кстати, что, хотя таможенная пошлина собиралась «по наказу боярина и болшово ратново воеводы Якова Пундосовича Делегарда», осуществляли сбор русские подьячие и записи в таможенных книгах велись на русском языке. Опубликованные недавно записи из этих книг содержат чрезвычайно ценные сведенья о проходивших по Неве кораблях. Так, за навигацию 1615 года через Невское устье прошло 14 кораблей из Голландии, Стокгольма, Норчёпинга, Выборга, Ревеля, Нарвы, Ивангорода и других городов. Их грузом в основном был провиант: мясо, рыба, масло, хлеб, мука, соль, мед, сыр, фрукты, напитки. В следующем году таможенный сбор в Невском устье был взят уже с 32 кораблей: из них 20 кораблей везли из Балтийского моря через Неву зерно, напитки, соль, мясо, сельдь, фрукты, сахар; из 12 шедших в обратном направлении только два были порожними, груз остальных составляли металл (медь, железо, олово), пряжа, ткани и одежда, мыло, сало, мед.

Столбовский мир изменил статус Ижорской земли. Впервые в своей истории она оказалась с Новгородом по разные стороны границы. В составе шведского королевства появилась новая провинция, которая получила название Ингерманландия.

Великого князя^[86] волость Лахта, что живет за намесники^[87], за Ореховскими из старины.

Село Лахта^[88], дв.^[89] Куземка да Максимка Исаковы^[90] <…>^[91] да Степанко Олексеевы, дв. Калинка Осташов, дв. Бориско Тимохин, дв. Ивашко да Ондрейко Даниловы, дв. Степанко Ивашков, дв. Бориско Харитонов, дв. Гаврилко да Якуш Ивашковы, дв. Микулка, Якушов сын, десятцкой^[92], дети его: Тараско да Ивашко, да Игнат Пантелеев сын, дв. Омоско Васильев, дв. Семенко Микитин, Минька Палкин, братанич его Федот Овсевов; сеют ржи двенадцать коробей^[93], а сена косят двесте и сорок копен, восьм обеж^[94], два наслега^[95].

Село на Фомине Острову^[96] на Неве у моря, дв. Федко Микулин <следует перечисление 32 дворов^[97] с 34 «людьми»>; сеют ржи шестьдесят коробей, а сена косят триста копен, двадцать и шесть обеж; а наслегов у них пол пята наслега^[98], и на два наслега им дана лгота на три года лета седьм тысяч осьмого, а отсидят лготу, и им тянути со всех с полупята наслега сполна. А непашенных^[99] крестьян в том селе: дв. Михейко, захребетник^[100] Тереха Дмитрова, дв. Федко Игандуев, дв. Ивашко Васьков, дв. Игола Еремин, да двор тиунь на приезд без пашни^[101], а ставят тот двор всею волостью Городенского погоста и Корбосельского^[102].

Деревня Тетеркино у Тосной, дв. Тимохно Ивашков, дв. Федко Ивашков; сеют ржи четыре коробьи, а сена косят тридцать копен, обжа, пол наслега.

Деревня Дубок на Неве^[103], дв. Олекса Ондрейков да Кондратик Грихнов, дв. Михал да Якуш Филиксовы, дв. Васько Сипа, сын его Куземка; сеют ржи семь коробей, а сена косят шестьдесят копен, две обжи, полнаслега.

И по старому письму^[104] деревни четыре, а дворов в них сорок и семь, а людей в них шестьдесят и два человека, а обеж сорок и семь, а сох шестьнадцать без трети сохи. И при старом письме убыло десять обеж, а прибыло шесть дворов, четыре человекы^[105]. А по новому письму два села и две деревни, а дворов в них пятьдесят и три с непашенными четырмя дворы, а людей в них шестьдесят и шесть человек и с непашенными четырма человеки, а обеж тридцать и семь, а сох двенадцать с третью сохи. А наслегов у них и со льготными двемя наслеги пол осьма наслега^[106].

А угодей у той волости под деревнею под Дубком тоня Хутря, тоня Пучаха, по половинам со князем с Иваном с Темкою, да тоня на Пукуеву ручью, Дубковским крестьянам три жеребьи, а Темке четверть; тоня одних Дубковцом под двором на Неве ж, а те тони ловят крестьяне Дубковцы на себя^[107].

А наместничих тонь под деревнею под Валитовою^[108] тоня, а дают ее наместники в наймы, а емлют с нее на год найму по десяти денег, а иногды по гривне^[109].

(Текст печатается по книге: Михайлов Н. В. Лахта. Пять веков истории. 1500–2000. М.; СПб., 2001.)