История Советского Союза. 1917-1991

ЗАКАТ И ПАДЕНИЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Старейшее поколение советского руководства — люди, родившиеся еще до первой мировой войны и выдвинувшиеся в сталинские времена, — в начале 1980-х гг., еще не покинуло политическую сцену. Поскольку не существовало общепринятого порядка передачи власти, ни один генеральный секретарь не оставил свой пост добровольно. Даже после того, как Хрущев придал системе более или менее человеческий облик, их ожидала не почетная отставка, но немилость, в лучшем случае забвение, и беспросветная, хоть и обеспеченная старость.

Поэтому по крайней мере до 1985 г. старцы сидели в своих креслах до лет более чем преклонных, а мировая пресса интересовалась не столько их политикой, сколько состоянием здоровья.

Более того, когда преемник избирался из среды руководства, предпочтение отдавалось самым старым его представителям — если даже они не поддавались давлению, то по крайней мере была уверенность, что большинства своих коллег они не переживут. Так было в ноябре 1982 г., когда умер Брежнев, и в феврале 1984 г. после смерти Андропова. По тем же соображениям в феврале 1984 г. был избран совершенно безликий Черненко. Даже Андропов, которого безликим назвать нельзя никоим образом, был в возрасте шестидесяти девяти лет и отличался очень плохим здоровьем, когда в ноябре 1982 г. его избрали генеральным секретарем. Главную роль в обоих назначениях, вероятно, сыграл Андрей Громыко, который дольше, чем кто-либо другой во всем мире, занимал пост министра иностранных дел. Заодно с ним, скорее всего, действовал и маршал Дмитрий Устинов, который еще при Сталине, в 1941 г., стал наркомом вооружений. Кажется, что он-то и был самым главным долгожителем (в декабре 1984 г. он все-таки умер, так и не уйдя со своего поста). Только в марте 1985 г. мертвую хватку старцев удалось сломить — генеральным секретарем был избран пятидесятичетырехлетний Михаил Горбачев.

Всем было понятно, что Андропов мог и не стать просто переходной фигурой. Поскольку он очень долго возглавлял КГБ и ушел с этого поста незадолго до своего избрания генеральным секретарем, не совсем ясно, почему все же его коллеги остановили свой выбор именно на нем. Сделали они это лишь постольку, поскольку взаимоотношения партии и КГБ изменились после 1953 г. Партия добилась превосходства над службой безопасности, однако заплатила за это тем, что во многом восприняла чекистское мировоззрение и изо всех сил старалась сохранить статус-кво — в ущерб экономическому росту и строительству социализма. В свете таких перемен назначение Андропова было совершенно естественным, да и за короткий период своего правления он сделал именно то, что и должен был делать шеф тайной полиции. Он говорил что-то об экономической реформе, но предлагавшиеся им меры были половинчатыми даже по сравнению с реформами Косыгина почти двадцатилетней давности. Новосибирский Институт экономики по этому случаю подготовил закрытый доклад, мало чем отличавшийся от того, что Аганбегян представил в 1965 г.

Андропов избрал для излечения советских болезней дисциплину и искоренение коррупции. В январе 1983 г. на Московском машиностроительном заводе он заявил, что строгий порядок капиталовложений не требует, а отдачу дает большую. Андропов требовал дисциплины не только от рабочих, но и от начальства и, конечно, от партийно-государственного аппарата. Говоря короче, он хотел, чтобы советская система работала по своим же собственным законам. Еще будучи председателем КГБ, он поддерживал борьбу с коррупцией, которая задела даже семью самого Брежнева, — возможно, что одной из причин было желание использовать это в качестве оружия против престарелого генерального секретаря, не желавшего оставлять свой пост. Теперь, когда Андропов сам занял брежневский пост, он произвел несколько показательных увольнений в отставку тех министров, кто покрывал, а иной раз и сам был замешан в прибыльном подпольном производстве и коммерческих предприятиях.

Для простых рабочих и служащих Андропов установил режим жесткой трудовой дисциплины с примерными наказаниями нарушителей. Одно время милиция даже устраивала облавы в магазинах и кинотеатрах и хватала тех, кто должен был находиться на работе. В результате этой кампании, возможно, производственные показатели 1983 г. несколько улучшились. Но через несколько месяцев кампания захлебнулась: кроме прочих причин, использование рабочего времени в личных целях объяснялось тем, что у людей не было иной возможности раздобыть в магазинах дефицитные товары. Большинство советских людей было уверено, что они имеют полное право делать это по условиям неформального “социального контракта”: “Вы делаете вид, что платите, мы делаем вид, что работаем”. Конечно, лишить людей этого права можно, только серьезно улучшив снабжение продовольственными и потребительскими товарами и услугами. В противном случае грозила опасность вызвать серьезное недовольство населения, но ни один советский руководитель не был готов к новому Новочеркасску.

После тишайшего брежневского правления Андропов произвел в кадровой политике небольшое землетрясение. В течение года он заменил 20% министров и первых секретарей обкомов партии. Некоторые были уволены в рамках кампании по борьбе с коррупцией. Что касается остальных, то маловероятно, что их смещение объясняется желанием влить новую кровь и заменить “поколение Брежнева” — на самом деле средний возраст секретарей обкомов несколько увеличился.

Как бы то ни было, но персональные перестановки не могли серьезно помочь делу. Не только в СССР, но и в зависимых от него государствах все больше ощущалась нужда в радикальных переменах. Совершенно неразрешимыми без таких перемен в самом сердце советской державы представлялись два кризиса — польский и афганский.

Если чехословацкий пример 1968 г. показывал, насколько опасными могут быть реформы, то польский кризис 1980–81 гг. ясно давал понять, насколько губительным может быть их отсутствие. В 1970-е гг. Герек в преувеличенной форме проводил типично советскую экономическую политику — обеспечение роста тяжелой промышленности с помощью импорта западных высоких технологий. Оплачивать их приходилось при помощи займов, и страна еще больше увязла в долгах, особенно во время кризиса цен на энергоносители 1973–74 гг. Он разразился в самый разгар польской программы индустриализации. В то же время промышленный рост основывался на малопродуктивном сельском хозяйстве. Малопродуктивность его не была вызвана колхозным строем (после реформы 1956 г. оно было, в основном, частным). Причина была в другом — как и в СССР, сельскохозяйственный сектор в целом имел пониженный, статус и страдал от недостатка капиталовложений. Чтобы недостатки сельскохозяйственного производства не приводили к чрезмерному повышению цен на продовольствие в городах, польское правительство — опять же подобно СССР — направляло туда гигантские субсидии, которые периодически начинали серьезно угрожать стабильности всей финансовой системы.

Польские рабочие не только сохранили, но и приумножили традиции 1956 г. — в этом и состоит радикальное отличие от Советского Союза. Были запрещены заводские комитеты, так что в кризисные моменты им приходилось защищать свои интересы иным, прямым способом. Например, когда правительство приходило к выводу, что продовольственные субсидии вышли из-под контроля, и их следует компенсировать повышением цен. В 1970 г. такое решение привело к рабочим протестам и демонстрациям, что и положило конец правлению Гомулки. В 1976 г. рабочие вновь бросили смелый вызов властям. Так, например, в Радоме они прошли от машиностроительного завода к зданиям, где размещались партийные учреждения, и подожгли их. Несколько рабочих ворвались в привилегированную номенклатурную столовую и захватили там недорогое и очень качественное мясо. Они вынесли его толпе, которая скандировала: “Красная буржуазия!”. В соответствии с общепринятой уже стратегией подавления рабочих волнений для начала власти удовлетворили их требования и остановили рост цен. Потом арестовали многих рабочих, некоторые из них были избиты.

Эти-то аресты и вызвали к жизни феномен, дотоле в социалистических странах неведомый. Для того, чтобы оказывать арестованным и подвергавшимся дурному обращению рабочим правовую и финансовую помощь, для организации борьбы за их освобождение и расследования беззаконий небольшая группа интеллектуалов, во главе которой встал Яцек Куронь, создала Комитет защиты рабочих (КОР). Эта организация в известном смысле последовала примеру советских диссидентов конца шестидесятых годов: они действовали так, как если бы Польша действительно была такой республикой, как это было записано в ее конституции. На этой основе они составляли воззвания, под которыми могли подписаться социалисты и либералы, католики и атеисты, националисты и интернационалисты. Куронь и его единомышленники отвергали всякую идеологию, поскольку та не столько объединяет, сколько разъединяет людей. Заключив устойчивый союз с рабочими, они пошли дальше советских диссидентов. Возможно, этому способствовало объединявшее их чувство принадлежности к польскому народу и Католической церкви.

Во всяком случае, именно это сотрудничество оказалось решающим фактором во время следующего кризиса. Летом 1980 г. правительство опять подняло цены на продовольствие. Рабочие верфи им. Ленина в Гданьске начали забастовку протеста против новых цен и увольнения популярного на верфях рабочего лидера. Вскоре они оказались в центре национального движения протеста, все участники которого получали из подпольных газет информацию о событиях во всех регионах Польши и разъяснения членов КОР относительно целей политической борьбы и ее тактики. В результате забастовщики расширили свои требования, и, когда правительство наконец согласилось пойти на переговоры, ему были предъявлены требования фундаментальных политических изменений: право создавать профсоюзы, свободные от партийного руководства и с правом на забастовки, отмену цензуры в печати и гарантированный допуск к средствам массовой информации всех социальных групп и религиозных ассоциаций. В Гданьске между правительством и рабочими, которых возглавлял электрик Лех Валенса, было подписано соглашение, где признавалась “руководящая роль партии”. Тем не менее оно привели к глубоким изменениям польской политической системы, поскольку не только рабочим, но и другим социальным группам было гарантировано право создавать свои организации и публично выражать свое мнение. “Солидарность”, новый свободный профсоюз, создание которого было санкционировано достигнутым соглашением, за две недели получил 3 миллиона новых членов и вскоре достиг своей максимальной численности в 9 миллионов. В то же время люди массами покидали коммунистическую партию. Крестьяне также проявили неожиданную способность к самоорганизации и потребовали права создать свою собственную “Солидарность” — позже они его добились.

Но в политике эта организация не могла играть решающую роль. Дело в том, что “Солидарность” была по-прежнему связана по рукам и ногам “руководящей ролью партии” и страхом перед угрозой советской оккупации. Этот парадокс поставил лидеров “Солидарности” в очень трудное положение: она обладала колоссальной негативной властью, но позитивной, необходимой для проведения эффективных реформ, у нее не было. Ей противостояли мало изменившиеся Коммунистическая партия и служба безопасности, которые рассчитывали восстановить “порядок” Как можно быстрее. Экономика уже до летних событий была в глубоком кризисе, и в результате волнений он усилился. Для того чтобы остановить дальнейший спад, партия и “Солидарность” должны были действовать в тесном сотрудничестве — но на это они решительно не были способны. Партия даже не предала гласности полную и откровенную информацию об экономическом положении страны. “Солидарность”, в свою очередь, не могла требовать жертв от рабочих, поскольку отношения, основанные на полном взаимном доверии, у нее с партией не сложились. В истории “Солидарности” это было время кризисов, зачастую провоцировавшихся местными партийными работниками или полицией. Нередки были забастовки и демонстрации, которые плохо организованные отделения “Солидарности” не могли предотвратить, даже если хотели этого.

В этих условиях “Солидарность” быстро сделалась чем-то большим, чем просто профсоюз: она стала своего рода вместилищем народных чаяний, что один западный журналист назвал “светским крестовым походом за национальное возрождение”. Ее роль в экономической жизни необходимым образом быстро вывела ее за пределы собственно экономики. Принятая на общенациональном конгрессе в сентябре 1981 г. программа “Солидарности” провозглашала:

“Мы думали не только о хлебе, масле и колбасе, но и о справедливости, демократии, правде, законности, человеческом достоинстве, и свободе совести, и восстановлении республики. Все самые простые ценности настолько утратили свою притягательность, что, не восстановив их, нечего было и думать об улучшении чего-либо. Экономический протест должен одновременно быть и социальным протестом, а социальный протест — моральным протестом”.

Результатом стал тупик, крушение надежд и продолжение «кризиса в экономике. Католическая церковь, которая считала, себя прежде всего ответственной за моральное состояние нации, попыталась наладить сотрудничество с Комитетом национального спасения, но из этого ничего не вышло. Что до партии, то за; десятилетия совершенно бесконтрольной власти она полностью I утратила способность работать с реальными общественными силами, раскрывавшими неприятные истины и имевшими возможность принимать решения. Таким образом, провозгласив свою “ведущую роль”, исполнять ее партия не могла. В этой пустоте и явился генерал Ярузельский. 13 декабря 1981 года он ввел военное положение, арестовал членов КОР и “интернировал” Лежа Валенсу. Генерал заявил, что страна находится на пороге гражданской войны. Но это утверждение совершенно не соответствовало действительности — все забастовки и демонстрации “Солидарности” были фактически ненасильственными, чего нельзя сказать о действиях правительства. Если “Солидарность” и совершала ошибки, то они состояли не в безрассудных действиях, а в чрезмерной осторожности. Возможно, непосредственным поводом к перевороту был откровенный призыв некоторых членов “Солидарности” провести общенациональные выборы, где люди смогли бы выбрать между партией и “Солидарностью”. Это можно было рассматривать как прямую угрозу “руководящей роли” партии. Генерал Ярузельский, который мало преуспел в качестве первого секретаря партии, решил укрепить власть с помощью Вооруженных сил, которые он также контролировал. Польша вернулась почти в то же самое состояние, в котором находилась в первые послевоенные годы, когда политическая жизнь была приостановлена и страной управляли солдаты и полицейские — только на сей раз оккупационной армией была своя, польская.

Как военная операция переворот Ярузельского был проведен блестяще. “Солидарность” была слишком разобщена и, вероятно, деморализована месяцами неопределенных надежд и трудностями зимнего времени. Серьезного сопротивления оказать она не могла. Однако военное положение само по себе не могло выправить экономику или восстановить моральный дух народа. Страна впала в состояние мрачной безысходности.

В декабре 1979 г. Советская Армия вошла в Афганистан. Таким образом, после почти столетнего перерыва была возобновлена старая царская политика экспансии в Средней Азии. Впервые Советский Союз вторгся в страну, которая по Ялтинскому и Потсдамскому соглашениям не входила в сферу его влияния. Потому и западные державы, и мусульманский мир встретили эту акцию с возмущением и враждебностью. С обеими этими силами Советский Союз ранее явно стремился поддерживать хорошие отношения.

Зачем Советы сделали это? Основная причина состояла в следующем постулате доктрины Брежнева: государству, которое уже стало социалистическим, не дозволялось свернуть с этого пути, особенно если оно граничит с СССР. В результате военного переворота в апреле 1978 г. к власти в Кабуле пришла просоветская марксистская партия, разделенная на враждовавшие между собой фракции. Фракция “Хальк” (народ), которая тогда захватила лидирующие позиции, пыталась провести глобальные социальные реформы очень быстро, не принимая во внимание оппозицию. Затеянная без должной подготовки земельная реформа привела к ожесточенным спорам в деревнях и подорвала традиционную сельскую элиту. Попытка реформировать семейное законодательство путем запрета выплаты калыма привела в расстройство общепринятую основу семейных отношений и, соответственно, отношения между разными семьями. Кампания за всеобщее начальное образование и борьба с неграмотностью, осуществлявшаяся по советским марксистским рецептам, оскорбила правоверных мусульман. Самой возмутительной акцией, имевшей символическое значение, была замена зеленого знамени Ислама красным флагом.

Эти бесцеремонные реформы вызвали колоссальное народное возмущение. Сложилось положение, очень похожее на то, что существовало в мусульманских регионах Советской России в начале двадцатых годов. Твердолобые реформаторы пичкали своими плохо приготовленными блюдами народ, который твердо придерживался традиционного образа жизни. Ответ его тоже был похож на уже известный Советам. Чтобы избежать уплаты высоких налогов, конфискации семейных наделов или учебы своих детей в “безбожных” школах, жители деревень уходили в горы со своими лошадьми. Нередко они прихватывали с собой и оружие, которое можно было достать на черном рынке. Возникли постоянные партизанские отряды муджахидинов, которые, подобно басмачам в двадцатых годах, сражались за Ислам и национальную независимость. Поскольку басмачи получали оружие из-за границы, а именно из Афганистана, современный конфликт сделал еще один шаг на юг — источником оружия для афганских муджахидинов стал Пакистан.

Примерно в это время в Афганистане было много советских военных и гражданских советников, и в декабре 1978 г. правительства СССР и Афганистана подписали договор о дружбе. Постепенно Советы пришли к выводу, что социалистическое правительство в Кабуле находится в опасности из-за неистового сопротивления народа. В декабре 1979 г. в Афганистан вторглась приблизительно стотысячная советская армия. Вместе с ней прибыл Бабрак Кармаль, лидер альтернативной фракции “Парчам” (знамя), и сформировал новое правительство. Оно проводило более умеренную политику, чем “Хальк”, и для начала отпустило всех политзаключенных прежнего режима. Бабрак Кармаль пообещал “уважать священные законы Ислама”, включая “единство семьи” и “законность частной собственности”. Он даже восстановил зеленый национальный флаг. Однако присутствие советских войск изобличало его ложь. Вскоре Бабрак Кармаль начал сажать людей за политические убеждения ничуть не меньше, чем его предшественники, да к тому же ввел суровый закон о воинской повинности. Сделано это было для увеличения численности афганской армии, воевавшей на стороне советских войск.

Так Советы были втянуты в продолжительную войну против партизан в той самой Центральной Азии, где в двадцатые годы они уже имели дело с таким же явлением. Но теперь обстоятельства складывались менее благоприятно — Афганистан не привык к российскому господству, да к тому же имел славные традиции борьбы с империалистическими захватчиками (раньше это всегда были англичане). Первоначально советские власти были настроены весьма оптимистично и отправили в Афганистан части, сформированные из жителей среднеазиатских республик — узбеков, таджиков и туркмен, которые могли говорить на некоторых языках Афганистана: советское правительство надеялось, что они смогут перетянуть на советскую сторону местных жителей. Дальнейшие события показали, что эти войска ненадежны, и их пришлось вывести из Афганистана. По рассказам, весь личный состав одной советской части был казнен за отказ воевать против своих братьев-мусульман. Более того, ненадежной оказалась и сама афганская армия, так что Советской Армии пришлось взять на себя ее обязанности по ведению боевых действий в сельской местности.

В результате положение опять стало совершенно безвыходным. Возможно, исходя из предположения, что им будет противостоять лишь ограниченное число повстанцев, взявшихся за оружие по политическим мотивам, оккупанты сами ограничили свою численность до 100 000 человек. В результате они никогда не могли распространить свою власть за пределы городов и основных дорог, да и там нередко чувствовали себя неуверенно. Пытаясь добиться большего, советские войска изгоняли жителей из деревень и нередко оставляли их необитаемыми. Но у них не было сил, достаточных для того, чтобы в дальнейшем контролировать очищенные таким образом территории. Иногда крестьяне возвращались и снова отстраивали свои дома, иногда присоединялись к муджахидинам. Но очень многие — по меньшей мере пятая часть населения — стали беженцами и ушли в основном в Пакистан. Какими бы целями первоначально ни руководствовались Советы, для их достижения они не останавливались и перед геноцидом.

В свою очередь, ни численность муджахидинов, ни их оружие, ни организация не давали им возможности одержать победу над советскими оккупантами. В результате Афганистан оказался в жесточайшем и безнадежном тупике.

Столкнувшись с экономическим застоем в своей стране и с внешней политикой, которая окончательно зашла в тупик, в марте 1985 г. Политбюро, набравшись смелости, впервые избрало генеральным секретарем самого молодого своего члена. Михаилу Горбачеву тогда было 54 года. Он прибыл из Ставропольского края, плодородного южного региона с казацкими традициями и богатыми крестьянскими хозяйствами. Во время работы на Ставрополье в качестве первого секретаря крайкома партии в семидесятых годах, он поощрял в сельском хозяйстве эксперименты со звеньями, причем даже тогда, когда повсеместно они уже были прекращены из-за страха аппарата, что звенья развалят колхозы. Возможно, даже более важное значение в его подготовке к роли будущего государственного лидера имела учеба в Московском университете в пятидесятых годах, что для советских руководителей было совершенно необычно. Разумеется, юриспруденцию в последние сталинские годы нельзя назвать либеральной по духу, но даже тогда Горбачев должен был усвоить принципы римского и западного конституционного права, а также основы, на которых зиждется общество, столь отличное от того, что создали его коллеги.

Избрание Горбачева показало, что Политбюро понимало: страна пребывает в очень серьезном и продолжительном кризисе, который в будущем угрожал ее положению великой державы, равной США. Горбачева выдвинули те, кто хотел изменить существующую ситуацию или во всяком случае понимал, что медлить с переменами нельзя. Не последнее место среди этих сил занимал КГБ, который в брежневское время менее других крупнейших политических институтов подвергся коррупции. К тому же положение КГБ давало ему возможность лучше всех оценить всю глубину кризиса, в котором оказалась страна. В системе партийной иерархии покровителем и ментором Горбачева был Андропов, и около года Горбачев продолжал проводить ту же политику. Он пустил в ход лозунг “ускорение”, укрепил трудовую дисциплину и начал заклинать рабочих легендарными подвигами Алексея Стаханова. Горбачев создал государственную инспекцию контроля качества, Госприемку, которая имела право отвергать некачественную продукцию и наказывать материально тех, кто был ответствен за это. Он продолжил расследование дел о коррупции, увольнения и преследование по закону коррумпированных чиновников, начал кампанию против “нетрудовых доходов”, т.е. доходов, полученных от деятельности вне официальных рабочих мест. Горбачев резко сократил продажу спиртных напитков и запретил их подачу на разного рода официальных мероприятиях, даже на приемах. Это полностью противоречило традициям русского гостеприимства и веселья, так что он заработал точное и неодобрительное прозвище “минеральный секретарь”.

Таков был, если угодно, первый этап перестройки — плод долгой работы Горбачева в партийном аппарате и результат его сотрудничества с КГБ. Все это происходило под приятный аккомпанемент гласности, на этой стадии ее отличал лишь новый и более живой стиль подачи информации. Однако и тогда печать, радио и телевидение стали разоблачать коррумпированных чиновников брежневских времен, которые теперь стали называть периодом застоя.

Весной и осенью 1986 г. начались настоящие перемены. Они шли медленно, но не было сомнения, что они действительно начались, причем не только в стиле, но и в самой сущности проводившейся Горбачевым политики. Трудно сказать, то ли он с самого начала собирался проводить более радикальные изменения, но не мог начать их, пока не ввел в Политбюро и ЦК поддерживавших его деятелей, то ли действительно изменил свои намерения, когда уже в ходе работы осознал всю глубину кризиса, с которым столкнулась страна. В любом случае, речь теперь шла не об укреплении системы, но о радикальном ее реформировании.

Может быть, поворотным моментом стал взрыв Чернобыльской атомной электростанции в апреле 1986 г. Он выявил смертельно опасные недостатки централизованной административно-экономической системы, обладавшей устрашающими технически-:ми возможностями и бывшей при этом совершенно секретной, неряшливой и абсолютно безответственной. Чернобыль продемонстрировал опасности, которые принесла ограниченность гласности, и породил враждебность за границей и панику в самом СССР. Иностранцы были возмущены тем, что о взрыве, угрожавшем здоровью людей, можно было узнать только из зарубежных источников (первыми к повышению уровня радиации привлекли внимание шведы). Советские же граждане осаждали железнодорожные станции, пытаясь убежать от неизвестной опасности. Тысячи людей не могли получить ясного предупреждения об угрозе радиации из советских средств массовой информации. Единственным источником новостей были преувеличенные подчас сообщения западных радиостанций — даже московские власти первое время не получали достоверных сведений об истинном положении вещей.

Если Горбачев, изучая право, когда-либо проявлял интерес к свободе слова и власти закона, то чернобыльский взрыв не мог не пробудить этот интерес вновь. В его речах вдруг появилась волнующая тема: отсутствие оппозиционной партии обязывает советские власти вести себя особенно честно, быть открытыми критике и самокритике. В июне 1986 г. он встретился с делегацией писателей и заявил им, что они играют важную роль в борьбе, которую при поддержке народа Центральный комитет начал с промежуточным слоем управленцев, государственным и партийным аппаратом, который не хотел расставаться со своими привилегиями. В ответ писатели набросились на цензуру и на загрязнение окружающей среды. Это произошло на IX съезде писателей, который собрался сразу после этой встречи. Тогда же началась реорганизация толстых литературных журналов — в состав редколлегий были введены сторонники как можно более широкой, в духе Твардовского, гласности. 1988 и 1987 гг. стали настоящим праздником запрещенной литературы. До советского читателя наконец-то дошли “Мы” Замятина, “Доктор Живаго” Пастернака, “Жизнь и судьба” Гроссмана. Публикация “Реквиема” Анны Ахматовой, “Детей Арбата” Анатолия Рыбакова и “Белых одежд” Владимира Дудинцева окончательно сорвала завесу полусекретности, которая скрывала реалии жизни при Сталине даже во время хрущевской “оттепели”. Теперь явилась вся правда о том, как Сталин поносил и травил оппозицию, с какой жестокостью проводилась коллективизация сельского хозяйства и какой она вызвала голод, какие были аресты и казни, как депортировались целые народы и во что обошлись во время войны ошибки командования. В 1989 г. был опубликован даже “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына.

Символом новых веяний стало возвращение в декабре 1986 г. академика Сахарова из горьковской ссылки. То письмо, которое он написал в 1970 г. Брежневу, содержало, если можно так выразиться, первый набросок того, что теперь превращалось во второй этап горбачевской перестройки. В центре ее было понятие о союзе партийного руководства с научной и культурной интеллигенцией страны, в том числе и тех, кого еще совсем недавно проклинали как “диссидентов”. После возвращения Сахарова в Москву никто уже не ограничивал его — напротив, он мог свободно высказывать свои мнения по вопросам политики, даже если критиковал Горбачева и партийное руководство. Его прямота все больше и больше становилась примером для многих других, и вот уже журнал “Огонек” и газета “Московские новости” стали трибуной подлинных и широких дебатов по всем проблемам, с которыми столкнулось советское общество.

Конечно, эта невиданная до сих пор прямота нравилась далеко не всем тем, кто голосовал в свое время за Горбачева. Перестройку хотели все, но не обязательно в таких формах, которые она теперь приняла. Но Горбачев проявил решительность и искусство, устраняя своих оппонентов и переводя их на низшие должности, одновременно продвигая на самый верх своих сторонников. За три с половиной года, прошедшие после его избрания, он убрал из Политбюро всех бывших сотрудников Брежнева — Тихонова, Романова, Кунаева, Алиева и под конец даже Громыко. Одновременно он выдвинул людей Андропова, таких как Егор Лигачев, Николай Рыжков и Виктор Чебриков, и собственных избранников, вроде Эдуарда Шеварднадзе, который стал министром иностранных дел, и Александра Яковлева, назначенного секретарем по идеологии. Одни из его протеже, Борис Ельцин, был переведен из Свердловска в Москву и поставлен во главе московской парторганизации. Он досаждал Горбачеву своими прямолинейными атаками на привилегии партийного аппарата и коррупцию, царившую там. Ельцин был исключен из Политбюро в октябре 1987 г.

В феврале 1986 г. состоялся XXVII съезд партии. С точки зрения Горбачева, он собирался слишком рано, чтобы радикально реформировать политическую систему. Для этого он летом 1988 г. созвал партийную конференцию. В первые годы советской власти такие конференции часто собирались для решения важных вопросов в промежутке между съездами. После 1941 г. конференции не созывались. Эта, девятнадцатая по счету, действительно приняла решения, гораздо более важные, чем любое из утвержденных XXVII съездом. Начался процесс демократизации партии, что прежде всего означало выборы на партийные должности из многих кандидатов при тайном голосовании. Конференция также приняла решение провести всеобъемлющую реформу законодательной власти. Высшим законодательным собранием должен стать Съезд народных депутатов. Депутаты избираются всенародным голосованием, в количестве 2250 человек, отчасти от территориальных образований, отчасти от национально-этнических, отчасти от общественных организаций — Коммунистической партии, комсомола, профсоюзов, Комитета советских женщин, Академии наук и творческих союзов. Допускалось, но не было обязательным выдвижение нескольких кандидатов: если таковые имелись, им гарантировалось право проведения дискуссий по конкурирующим программам. Съезду народных депутатов было поручено избрать главу государства, Президента Советского Союза (этот пост был, естественно, предназначен для генерального секретаря Коммунистической партии) и новый Верховный совет из 450 членов, которому Съезд делегировал свои обязанности по рутинной законодательной работе.

Это запутанное государственное устройство должно было дать власти Горбачева некую легитимность, источником которой был сам народ, и в то же время нешуточно ослабить политическую власть неономенклатурной элиты. Таким образом, двойное устройство новых законодательных собраний в некоторой степени сковывало их работоспособность, а задачи перед ними стояли огромные. Второй этап перестройки означал самые радикальные перемены во всех сферах жизни советского общества, что прежде всего относилось к установлению власти закона. XIX партийная конференция провозгласила “верховенство закона во всех сферах жизни общества”. В принятом ею постановлении говорилось о том, что “первостепенное внимание необходимо уделить правовой защите личности, упрочить гарантии осуществления политических, экономических, социальных прав и свобод советских граждан”. Советское государство уже провозгласило свою приверженность принципам Декларации прав человека ООН и начало с того, что освободило большинство “узников совести” в течение 1987 г. Оно также создало свою Комиссию по правам человека, во главе которой встал политолог-реформатор Федор Бурлацкий. Теперь были приняты законы, защищавшие граждан от произвольного ареста, гарантировавшие неприкосновенность жилища и частной корреспонденции, свободу слова и печати, право получать информацию и создавать любые добровольные ассоциации граждан, включая те, что преследуют политические и экономические цели. Следовало также реформировать судебную процедуру, чтобы добиться независимости судов от властей и обеспечить гражданам эффективную защиту в ходе следствия и. суда.

Другой важной инициативой партии, предпринятой в это время, было восстановление дружеских отношений с Русской Православной церковью и другими конфессиями. В апреле 1968 г. Горбачев принял патриарха Пимена и пятерых высших иерархов церкви. В беседе с ними он заявил, что верующие являются советскими гражданами и патриотами и имеют полное право исповедовать свою веру так, как они хотят. Горбачев хотел превратить в лояльных граждан СССР как можно большее число недовольных людей и одновременно попытаться с другой стороны подойти к не поддающимся лечению застарелым духовным проблемам советского общества. В результате в сентябре 1990 г. были отменены драконовские законы 1918 и 1929 гг. и принято новое законодательство, регулирующее взаимоотношения церкви и государства. Оно гарантировало свободу совести и вероисповедания и отменяло большинство запретов на религиозную деятельность. Таким образом, верующие снова получили право проводить процессии и похороны, создавать фонды, заниматься благотворительной и просветительской деятельностью, т.е., говоря коротко, свидетельствовать о своей вере не только во время церковной службы. Священнослужители снова стали руководителями религиозных ассоциаций и приходов, которые теперь получили право на собственность. Словом, религиозные организации всех типов могли теперь занять в обществе подобающее им место, которого они были лишены на протяжении жизни двух поколений. Но перерыв был настолько долгим и так велик был ущерб, нанесенный атеистической властью, что поневоле закрадывались сомнения, смогут ли эти конфессии, и прежде всего крупнейшая из них Русская Православная церковь, соответствовать возрождающейся духовности меняющегося общества.

В области внешней политики второй этап перестройки ознаменовался отходом от идеологических догм и отказом от опоры на голую вооруженную силу. Столь радикальной переоценке ценностей, несомненно, много способствовали и рост стоимости вооружений, и угроза ядерной войны, и не признающий государственных границ экологический кризис. “Новое мышление” Горбачева совершенно недвусмысленно принижало значение классовой борьбы и отдавало предпочтение “общечеловеческим ценностям”, “миру без насилия и войн”, “диалогу и сотрудничеству ради развития и сохранения мировой цивилизации”, движению к “новому мировому порядку”. Выполняя эти задачи, СССР в течение 1988–89 гг. поэтапно выводил войска из Афганистана и, таким образом, прекратил эту разорительную и позорную войну. Было достигнуто соглашение с США о сокращении стратегических и обычных вооружений и уничтожении ракет среднего радиуса действия. Варшавский договор был распущен. В ноябре 1990 г. Советский Союз подписал Парижскую хартию, где провозглашалось окончание эры разделения и конфронтации в Европе. Подписавшие Парижскую хартию стороны брали на себя обязательство строить, укреплять и защищать демократию, защищать права человека и создавать свободную рыночную экономику. Это соглашение делало Советский Союз действительно полноправным членом международного сообщества — ранее он рассматривался как нежелательная и почти обособленная его часть.

Все эти изменения означали, что партия по каплям выдавливала из себя примат классовой борьбы и строительства социализма. На их место приходили “общечеловеческие ценности”, власть закона и мир во всем мире. Время от времени сам Горбачев совершенно недвусмысленно отбрасывал старые догмы. Так, во время поездки в Сибирь в 1988 г. он столкнулся с очень серьезным юношей, который стал приставать к нему с вопросом: “На какой стадии социализма мы сейчас находимся?”. Горбачев в ответ пошутил, что все вы, мол, только об одном и думаете, молодой же человек, а в голове одни стадии. Эта реплика у окружающих вызвала взрыв смеха. “Я думаю, — продолжил Горбачев, — что мы находимся на той стадии перестройки, которую создали. На этой стадии мы и находимся”.

Столь веселый по форме отказ от ясных целей не мог не настораживать старых членов партии, которых вообще тревожили многие аспекты второго этапа перестройки. Юрий Бондарев, секретарь Союза писателей РСФСР, сравнивал перестройку с самолетом, который взлетел, но не знает, где находится место его посадки. И действительно, понятие о расположении этого “места посадки” было слишком общим. Федор Бурлацкий, например, говорил, что у социализма есть одна простая и ясная цель: благосостояние и культура трудящихся. Все же прочее — промышленность и социализация — являются лишь средствами для достижения этой цели. Даже в ленинских работах теперь нельзя было найти готовых рецептов. Неясные рекомендации “Государства и революции”, как мы уже имели возможность убедиться, не содержали четкого плана построения социалистического общества. Но Ленин по крайней мере очень остро ощущал поступательный ход истории, и если уж он шел на компромисс, то совершенно ясно сознавал, что делает. Симптоматично, что самый главный компромисс ленинской политики, а именно введенный в 1921 г. НЭП, Горбачев теперь считал идеалом. Он упрямо игнорировал тот факт, что Ленин в качестве противовеса сделанным уступкам ужесточил политическую систему.

В результате перестройки в Советском Союзе возник неведомый там до сих пор вариант социализма — отныне отличительными его чертами стали плюрализм и готовность заимствовать чужой опыт. Термины, которые употреблялись в ходе развернувшейся в СССР дискуссии, — децентрализация, народное представительство, свобода слова, доступ к информации — скорее напоминали о Джоне Стюарте Милле[30], чем о Карле Марксе. Это лишний раз доказывает, что марксизм тоже был отпрыском (правда, незаконнорожденным) буржуазного либерализма. Философ А. Цнпко заявил, что единственный способ уберечь марксизм от рецидивов сталинизма — это возвращение к его истокам. Главенство закона — утверждал Ципко — является наследием буржуазной культуры, там же родилось и понятие свободы совести. Вадим Медведев, возглавлявший Идеологическую комиссию ЦК, отказывался с порога отметать накопленный капитализмом опыт и советовал вместо этого серьезно изучать опыт современной социал-демократии по защите социальных и демократических завоеваний трудящихся.

Все это не было лишь словесной мишурой, предназначенной для того, чтобы сорвать аплодисменты на Западе. Горбачев и Шеварднадзе действительно готовы были воплотить в жизнь эти заявления, там, где это действительно имело значение, — в странах Варшавского договора. Они поняли: заставлять народы этих стран жить в системе, которую они ненавидят, неразумно — это не укрепляет безопасность СССР, но, напротив, угрожает ей. Распространение на эти страны гласности и перестройки вызвало бы там начало серьезных политических перемен. Не столько говоря об этом прямо, сколько, скорее, не говоря многого, советские лидеры дали понять, что не будут иметь ничего против подобных перемен.

Поскольку запрещение “Солидарности” лишило поляков вообще какой-либо политической организации, способной ясно выразить их разочарование и гнев, Польша еще долго после отмены военного положения пребывала в том тупике, куда оно ее завело. Кончилось тем, что серия рабочих забастовок 1988 г. выявила полную недееспособность режима Ярузельского. Правительство с неохотой вновь легализовало “Солидарность”, рассчитывая получить таким образом союзника в деле оживления экономической и политической жизни страны. Через некоторое время правительство и “Солидарность” пришли к соглашению, по которому в июне 1989 г. были проведены свободные выборы. В Сейме, нижней палате законодательного собрания, 65% мест было гарантировано коммунистам, но верхняя палата, Сенат, была открыта для партий любой политической ориентации. Выборы окончились полным поражением коммунистов — в Сенате они вообще не были представлены. Что же касается выборов в Сейм, то коммунистические кандидаты в первом туре голосования часто не набирали необходимого минимума в 50% голосов. Генералу Ярузельскому едва хватило голосов, чтобы стать президентом. После продолжительных переговоров было создано некоммунистическое правительство, во главе которого встал Тадеуш Мазовецкий, издатель газеты католического направления. Таким образом, в странах Советского блока после 1948 г. появилось первое некоммунистическое правительство, которое приступило к выполнению программы демократизации и перехода к рыночной экономике.

Падение первого бастиона коммунистического лагеря ускорило события в других странах. В Венгрии при Кадаре допускалось существование в экономике довольно большого частного сектора. К 1988 г. несовместимость политической системы с существованием частного сектора породила серьезный кризис. Кадара отправили в отставку, и сменивший его лидер реформистского крыла коммунистов Имре Пошгаи попытался превратить партию в парламентскую, для чего она приняла участие в свободных выборах, рассчитывая таким образом прийти к власти. Результат был разочаровывающим. На первых свободных выборах в декабре 1989 г. вперед вышел Венгерский Демократический форум. Коммунисты были побеждены. Во главе Венгерского демократического форума, популистской партии христианско-демократического толка стоял Йозеф Анталл.

Смерть ГДР была почти мгновенной — по сравнению с долго готовившимися победами демократов на выборах в Венгрии и Польше. Ускорил ее сам Горбачев, который приехал туда с визитом в октябре 1989 г. Его появление в стране было встречено демонстрациями, организованными инициативной группой граждан — Новым Форумом. Демонстранты требовали, чтобы Хоннекер последовал примеру своего гостя и начал бы в ГДР политику демократизации и гласности. Поскольку Польша и Венгрия были теперь открыты Западу, правительство ГДР не могло воспрепятствовать бегству своих граждан на Запад — если бы только полностью не отгородилось от внешнего мира. Этот напор смел Хоннекера, а его преемники открыли, а значит, и сломали Берлинскую стену.

ГДР была замковым камнем во всей конструкции Советского блока — теперь, когда его не стало, рухнуло все здание. В течение шести месяцев к власти в Восточной Германии пришли христианские демократы; за год страна воссоединилась с Западной Германией и стала членом НАТО.

В Чехословакии народные демонстрации привели к падению коммунистического режима. Президентом стал старый диссидент драматург Вацлав Гавел.

В Румынии и Болгарии победа демократии не была столь очевидной. Народная революция в Румынии свалила режим Чаушеску; однако новое правительство Фронта Национального спасения продолжало преследовать оппозицию — правда, не так жестоко, как Чаушеску. К тому же власти по-прежнему натравливали население на национальные меньшинства, прежде всего на венгров. В Болгарии оппозиционный Союз Демократических сил в июне 1990 г. отобрал на выборах много голосов у коммунистов, но одержать победу и сформировать правительство смог только со второй попытки — в октябре 1991 г.

Победа или почти победа демократических сил в восточноевропейских странах привела в начале 1991 г. к распаду Совета Экономической Взаимопомощи и Варшавского договора. Советское руководство понимало, что стремление восточноевропейских правительств и народов положить конец вооруженной конфронтации и начать тесное сотрудничество с Европейским сообществом настолько велико, что противодействовать ему невозможно. К тому же победа демократии в этих странах воодушевила демократов СССР, все еще продолжавших сражаться с партийно-государственным аппаратом.

Но события в одной из стран Восточной Европы показали, какую опасность может принести с собой демократизация. В Югославии выборы 1991 г. привели к власти в Словении и Хорватии некоммунистические правительства. Они провозгласили независимость своих республик. Вследствие этого живущие в Хорватии сербы, при прямом попустительстве югославской армии, попытались отторгнуть территорию, граничащую с Сербией. Началась гражданская война; по мере распада Югославской федерации, она распространилась на Боснию и Герцеговину, где вперемешку жили сербы, хорваты и мусульмане. Аналогия с СССР была слишком очевидна — поэтому в России многие политики из числа демократов выступили против попыток развалить страну, в которой они худо-бедно, но прожили семьдесят лет.

В самом Советском Союзе Горбачев постарался обеспечить своей политике всенародную поддержку. Впервые после 1921 г. было разрешено создавать независимые от Коммунистической партии политические ассоциации, которые могли бы стать трибуной для выражения надежд и устремлений простых граждан СССР. Некоторые из этих ассоциаций начали формироваться вокруг спортивных клубов и поп-групп, ставших центрами притяжения молодежи, испытывающей неодолимое отвращение к комсомолу. Другие объединения сложились на основе движения борцов за мир или вокруг диссидентских групп шестидесятых-семидесятых годов, занятых проблемами прав человека, этническими и религиозными вопросах. Все они были живым доказательством существования альтернативной культуры, влачившей при Брежневе полуподпольное существование. Теперь, когда гласность открыла перед ними все возможности, лавинообразно множились самые разнообразные политические движения, полные решимости, изобретательные и прекрасно знающие, что к чему.

Очень часто защита окружающей среды или исторических памятников становилась катализатором, который много способствовал сплочению дотоле разрозненных групп и отдельных людей. В Ленинграде многие альтернативные группы объединились только после того, как городской совет принял решение снести гостиницу “Англетер”, где покончил с собой поэт Сергей Есенин. Группы людей собирали на улицах подписи под петицией в защиту здания. Власти разогнали протестовавших у гостиницы людей и прислали рабочих, которые должны были ломать здание, — но протесты не прошли бесследно. Стало ясно, что надо укреплять организацию и связи с общественностью. На площади возле Исаакиевского собора установили телефон, предназначенный для информирования общественности и ответов на ее вопросы. Все это делалось под вывеской специально созданной для этого организации — Культурно-демократического движения (известной также под названием Эпицентр). Она издавала собственный журнал — “Меркурий”. В первом же его номере издатели совершенно ясно заявили о целях движения — активизация общественного мнения и использование его в качестве эффективного инструмента перестройки. По мнению “Меркурия”, именно этот путь ведет к социалистической демократии.

Серьезного успеха добились летом 1986 г. защитники окружающей среды. Писатели и ученые заставили партийное руководство отказаться от грандиозных и разорительных планов поворота рек Сибири и севера России в засушливые регионы Средней Азии и бассейна Волги. Новый главный редактор “Нового мира” Сергей Залыгин назвал это первым и самым крупным успехом в борьбе общественного мнения с левиафанами Госплана и промышленных министерств.

Короче говоря, к первой половине 1987 г. люди все больше начинали понимать, что гражданские инициативы могут дать вполне ощутимые результаты. Разведка боем была проведена в области защиты окружающей среды и охраны памятников. Эти вопросы касались всех без исключения, и вместе с тем внешне они не имели особого отношения к политике. Чернобыльская катастрофа также способствовала тому, что общественность стала лучше понимать, как центральное правительство вводит в строй и контролирует работу предприятий, которые могут быть смертельно опасными. Кроме того, центральные власти по-прежнему не обращали внимания ни на местные власти, ни на народ. Это вызывало негодование людей.

Сотрудники университетов и академических институтов очень быстро отреагировали на эти настроения. Многие из них уже давно неофициально изучали весьма далекие от марксизма-ленинизма религию, рыночную экономику и конституционное право. Теперь неофициальные семинары порождали инициативные группы, чьей задачей стали общественно-политические акции.

В 1987 г., например, в Центральном экономико-математическом институте в Москве возник клуб “Перестройка”. Он развился из семинара, где социологи обсуждали новый закон о предприятиях. Вопросы и ответы на них очень быстро вышли за рамки первоначальной темы: обсуждаемые проблемы теперь касались всех сторон жизни общества. Это побудило многих участников дискуссий от слов перейти к практическим действиям. Чтобы придать этим намерениям законченную форму, были созданы специальные секции: так, задачей одной из них было обучение рабочих “самоуправлению”; другая получила название “Гражданское достоинство”, ее задачей была защита законных прав населения. В недрах клуба “Перестройка” сформировалось также чрезвычайно важное движение — “Мемориал”. Целью начатой им борьбы было создание настоящего мемориала жертвам сталинских репрессий, который должен стать одновременно и музеем, и библиотекой, и информационным центром, занятым сбором и хранением всех свидетельств о том страшном времени. Члены “Мемориала” собирали подписи на улицах; общество заручилось поддержкой известных деятелей науки и культуры. В городах всего Советского Союза “Мемориал” провел “неделю совести”. В Москве создали “стену памяти”, увешанную фотографиями репрессированных. На огромной карте СССР были обозначены острова “архипелага ГУЛАГ”, а напротив стояли тачки, с которыми работали арестанты. Туда посетители выставки опускали свои пожертвования на строительство мемориала.

Именно в “Мемориале” впервые возник союз между известными интеллектуалами и деятелями культуры, с одной стороны, и “неформальными” новыми политическими движениями, с другой. Таким образом, в борьбе, которая развернулась вокруг фундаментальных вопросов исторической правды, законности и общественного сознания, партийно-государственному аппарату теперь противостояли широкие массы городских жителей. Это было крупным шагом вперед на пути к формированию альтернативных политических партий.

Перед “неформальными” политическими движениями встал один основополагающий вопрос: готовы ли они сотрудничать с реформистскими силами в Коммунистической партии, оставаясь в пределах существующей советской системы, или же от КПСС и советского государства следует отречься, как от полностью дискредитированного наследия прошлого?

Те, кто выбрал второе, собрались в мае 1988 г. в Москве и создали “Демократический союз”, который провозгласил себя политической партией, находящейся в оппозиции тоталитарным сторонам существовавшего в стране социального устройства. Идеалом “Демократического союза” была не Октябрьская, но Февральская революция. Свою конечную цель эта партия видела в установлении многопартийной парламентской демократии, свободной прессы и рыночной экономики. “Демократический союз” отказался от участия в выборах в советы. Вместо этого он устраивал уличные демонстрации и “хеппенинги”, которые нередко приводили к конфликту с властями.

Те силы, которые были готовы использовать существующую политическую систему, в течение 1988–89 гг. образовали народные фронты и ассоциации избирателей, воспользовавшись, таким образом, предоставленными Горбачевым возможностями. Участники этих движений временно прекратили свои политические споры, в частности, относительно приемлемости социализма, пусть даже в урезанном виде. Все объединились ради главной цели: победы над номенклатурными кандидатами на выборах в реформированные советы всех уровней. Выборы делегатов Всесоюзного съезда народных депутатов в марте 1989 г. показали, что при всех своих организационных недостатках “неформалы” способны влиять на общественное мнение. В некоторых избирательных округах они добились поразительных успехов: в Москве, где Ельцин получил 90% голосов против 10%, отданных за его конкурента-аппаратчика; в Ленинграде, где провалился член Политбюро ЦК КПСС; на Западной Украине и в отдельных городах России, где либо ассоциации избирателей были хорошо организованы, либо их кандидаты пользовались большой популярностью.

Популярность “неформалов” выросла настолько, что они начали пожирать КПСС — между 1988 и 1991 гг. она потеряла по меньшей мере два миллиона членов. К тому же сама КПСС стала раскалываться на “платформы”, те самые, что были безоговорочно запрещены в 1921 г. X съездом партии. Демократическая платформа выступала за соблюдение прав человека, открытую избирательную систему и рыночную экономику; Марксистская платформа призывала к установлению “рабочего контроля” над деятельностью предприятий и к местному самоуправлению, совершенно в духе Рабочей оппозиции 1920 г.; идеалом Большевистской платформы было неосталинистское централизованное планирование и насаждаемая сверху социальная уравниловка.

Образование неформальных политических ассоциаций приняло специфическую форму в нерусских регионах СССР. Здесь все побудительные мотивы, которые были характерны для подобных движений в России, дополнялись еще и возмущением по поводу господства инородцев — русских. Проблемы истории, культуры и окружающей среды принимали там окраску даже еще более эмоциональную, чем в России, и писатели и ученые, которые могли их сформулировать, пользовались там уважением опять-таки большим, чем в метрополии. Вся логика развития гласности здесь привела к тому, что на сцену явились прежде всего этнические факторы. Как уже было сказано, даже в семидесятых годах московское правление раздражало интеллектуалов. Теперь гласность позволила им пойти гораздо дальше и привлечь на свою сторону весь народ. То, что раньше подавлялось, теперь властно вышло на первый план и соединило усилия людей разного социального происхождения и профессий. В результате начался взрывообразный процесс перестройки политических структур и чувства принадлежности к определенной общности.

У каждого народа была своя точка возгорания, и каждая республиканская коммунистическая партия по-разному отреагировала на столь нежелательное развитие событий. Поэтому и сами эти события, и действия, которые были предприняты в ответ на них в каждой республике, сильно разнились между собой.

Наиболее мирным, но в то же время и радикальным, было развитие событий в Прибалтике. То, о чем в семидесятых годах говорили только диссиденты, было позже поддержано деятелями науки и культуры. Затем к ним присоединили свой голос и массовые общественные организации и, наконец, коммунистические партии, правда, нерешительно и половинчато. Темпы, которыми развивалось движение в разных республиках, были разными: впереди шла Эстония, следом Латвия. Литва, которой миграция из других республик СССР угрожала в меньшей степени, замыкала движение.

Вначале общественное недовольство касалось только проблем окружающей среды, но вскоре в центре его оказалось то, что было самым главным для всех народов Прибалтики: аннексия этих стран в 1940 г. и последующая депортация лучших людей. В 1987 и 1988 гг. движение набрало силу и начало отмечать демонстрациями знаменательные для этих народов даты: День независимости, День депортации (14 июня), день заключения пакта Молотова — Риббентропа. Суровые толпы требовали предать полной гласности правду о событиях, которые принесли им рабство.

Как и в России, следующей фазой стало создание организаций со своими программами. В июне 1987 г. Союз писателей Латвии созвал встречу представителей всех культурных обществ республики. Они направили в адрес XIX партийной конференции радикальные требования: Латвия должна стать суверенным государством с латышским языком в качестве единственного государственного. Оставаясь в составе СССР, она должна получить независимое представительство в ООН, собственные военные формирования с командованием на латышском языке, экономическое самоуправление и право запрещать иммиграцию из других республик СССР.

Местные коммунистические партии отреагировали на эти требования очень остро, по крайней мере после персональных перемен в их руководстве. Понимая, что подобные требования пользуются всеобщей поддержкой населения, коммунисты благоразумно решили пойти на компромисс — для того чтобы предотвратить взрыв и одновременно снять наиболее радикальные требования. Когда для поддержки требований творческих союзов были созданы народные фронты (в Литве он назывался “Саюдис” — “движение”), коммунисты вступили с ними в диалог и большую часть этих требований включили в наказ своей делегации на XIX партконференции.

В октябре 1988 г. во всех трех прибалтийских республиках состоялись организационные съезды народных фронтов. Они превратились в настоящие праздники национального возрождения — огромные толпы людей пели национальные гимны, над общественными зданиями снова были подняты национальные флаги, без малого пятьдесят лет бывшие вне закона. В Вильнюсе общенациональная служба прошла в отреставрированном кафедральном соборе католической церкви, который сорок лет был картинной галереей.

На выборах в Верховный, республиканские и местные советы, народные фронты добились полного успеха, завоевав большинство мест в советах всех трех республик. Это вызвало двойственную реакцию. Во-первых, ширилось так называемое движение “выездов”, провозгласившее, что прибалтийские республики никогда не входили в состав СССР де-юре, и потому должны провести регистрацию всех лиц, бывших их гражданами до 1940 г., а равно и их потомков. Именно эти люди должны были избрать национальные съезды, которые восстановили бы независимость де-факто. Жители республик Прибалтики другой национальности (русских среди них было большинство, но имелись представители и других народов) были встревожены. Явный намек на то, что все преимущества получат представители коренного народа, заставил их образовать интернационалистские, или союзные движения, выступившие за сохранение СССР и многонационального статуса их республик. В 1989–90 гг. эти движения при поддержке аппарата КПСС организовали массовые демонстрации, участниками которых были в основном русские рабочие предприятий всесоюзного значения. Протестуя против “ползучей контрреволюции”, они дефилировали по улицам прибалтийских городов под знаком серпа и молота.

Но действительно решающие события по-прежнему происходили в Москве. Требование Горбачева предоставить ему больше президентских полномочий породило опасения, что будет невозможно добиться больших свобод; это заставило Верховный совет Литвы, где большинство принадлежало Саюдису и председателем которого был Витаутас Ландсбергис, 11 марта 1990 г. провозгласить независимость. Верховные советы Латвии и Эстонии приняли более сдержанные резолюции, провозгласившие начало Переходного периода, окончанием которого должно было стать достижение полной независимости.

Эти события сделали прибалтийские республики предметом полемических сражений между теми, кто хотел сохранить Союз, и теми, кто желал избавиться от него. Сначала Горбачев попытался навязать прибалтам свое понимание законности и правопорядка и начал экономическую блокаду Литвы. Однако через несколько месяцев она была прекращена — теперь Горбачев пытался склонить все республики СССР к подписанию нового Союзного договора, который должен был заменить аналогичный документ от 1922 г. Этот новый договор предоставил бы союзным республикам полное самоуправление, но оборона, внешняя политика и общее управление экономикой оставались в ведении Москвы.

В январе 1991 г. люди, имевшие наиболее радикальные взгляды относительно методов защиты существовавшего тогда государственного устройства, начали действовать. Во все три прибалтийские республики были введены десантные войска и специальные части Министерства внутренних дел, предназначенные для подавления бунтов (ОМОН). Все это явно делалось в соответствии с заранее подготовленным планом. Вначале войска взяли под контроль коммуникационные системы, захватив в Вильнюсе здания редакций газет и телецентра. Одновременно анонимные “Комитеты национального спасения” в Литве и Латвии заявили о своей готовности взять власть для того, чтобы “предотвратить экономический крах” и установление “буржуазной диктатуры”. Когда ОМОН и десантники подошли к зданию парламента в Вильнюсе, люди, взявшись за руки, остановили их. По меньшей мере четырнадцать человек погибли. Еще шестеро стали жертвами аналогичных событий в Риге. Ельцин, который тогда был спикером российского парламента, вместе с тремя председателями Верховных советов трех прибалтийских республик незамедлительно обнародовал заявление, где осуждалось применение вооруженной силы, угрожавшее суверенитету этих государств. Столкнувшись с сопротивлением и понимая, что дальнейшие действия в таком роде чреваты еще большим насилием, Горбачев, который был только что удостоен Нобелевской премии мира, воздержался от применения вооруженной силы внутри страны.

Еще одной жертвой пакта Молотова — Риббентропа была Молдавия, и события там напоминали прибалтийские. Первыми здесь стали проявлять недовольство творческие союзы. Вскоре на этой основе был создан Народный фронт. Реакция Коммунистической партии здесь была несколько замедленной, но все же летом 1990 г. Молдавия была переименована в Республику Молдова, и принята Декларация о суверенитете. Многие восприняли это как первый шаг к грядущему воссоединению с Румынией. Реакция живших в Молдавии представителей иных национальностей была очень резкой. Они провозгласили создание собственной Приднестровской республики со столицей в русском по преимуществу городе Тирасполе на восточном берегу реки Днестр. Они не рассчитывали на военную помощь из центра и создали свои формирования. Эти части получали оружие, полученное от советских регулярных войск или купленное у военнослужащих. Приднестровские части сохранились после провозглашения Молдовой независимости и могли стать постоянным источником военного конфликта.

Армянский народ столетиями уничтожался и изгонялся со своей земли могущественными соседями. Самым болезненным для жителей республики был вопрос Нагорного Карабаха — горного сельскохозяйственного региона, по преимуществу населенного армянами. Однако, по решению Наркомнаца он в 1921 г. был присоединен к Азербайджану. Оскорбление, которое было нанесено этим присоединением национальным чувствам армян, усугублялось еще и тем, что в однопартийной системе административная субординация затрагивала буквально все аспекты жизни. Предпочтение оказывалось азербайджанскому меньшинству во всем: в распределении жилья, в приеме на работу, в системе образования и строительстве промышленных предприятий. В 1988 г. недовольство приняло открытые формы. Был создан специальный Комитет по Карабаху. В его состав вошли, в основном, писатели, ученые и журналисты, а также, на правах частных лиц, правительственные чиновники. Отделения Комитета были созданы на заводах, в учреждениях и институтах, что очень напоминало организационную структуру КПСС, причем отделения Комитета стали серьезными соперниками парторганизаций. В феврале в демонстрации, организованной Карабахским комитетом, приняло участие по меньшей мере полмиллиона человек. Демонстранты требовали присоединить Карабах к Армении. Комитет также опубликовал при помощи Верховного совета Армении несколько своих решений.

В ответ азербайджанцы незамедлительно учинили кровопролитие. В промышленном азербайджанском городе Сумгаите, расположенном на побережье Каспийского моря, за два дня погромов были убиты десятки, если не сотни армян. Многие армяне убеждены, что происходило все это при попустительстве местных азербайджанских властей. Реакция Москвы была более сдержанной, но тоже негативной. В конце концов в Карабахе было установлено прямое правление Москвы. Для патрулирования Еревана и предотвращения бегства местных жителей в регион были введены войска. Воспользовавшись замешательством, возникшим в результате страшного землетрясения в Армении в декабре 1988 г., московские власти арестовали одиннадцать ведущих представителей Комитета — но под давлением общественности были вынуждены в июне 1989 г. освободить их. Несколькими месяцами позже Москва признала свою недееспособность и аннулировала особый статус Нагорного Карабаха, снова присоединив его к Азербайджану. В ответ на это Верховный совет Армении провозгласил образование Объединенной Республики Армения, имевшей в своем составе и Нагорный Карабах.

Программа азербайджанского Народного фронта была очень похожа на прибалтийские, однако в ней специально подчеркивалось, что суверенитет Азербайджана подразумевает также контроль над Нагорным Карабахом. Коммунистическое правительство подвергалось острой критике за неспособность его обеспечить. В сентябре 1989 г. Народный фронт призвал к всеобщей забастовке протеста, которая означала также экономическую блокаду Карабаха и Армении. В декабре некоторые наиболее радикальные члены Фронта пришли к власти в пограничном городе Ленкорань. После этого они сломали проволочные заграждения и захватили контрольно-пропускные пункты, чтобы устроить братание со своими соотечественниками по ту сторону иранской границы.

13 января 1990 г. в Баку состоялся хорошо подготовленный съезд Народного фронта. На нем очень острой критике подвергся первый секретарь республиканской партийной организации Везиров. Его критиковали за “раболепие перед Москвой” и требовали его отставки. Другим требованием съезда было проведение референдума по вопросу об отделении от СССР. После этого огромные толпы, среди которых было много азербайджанских беженцев из Армении, начали охоту за армянами, которые пока что оставались в Баку. Комментатор московского радио заметил по этому поводу, что, казалось, будто современный город вернулся в средневековье. Вначале Советская Армия не предпринимала никаких действий, но через несколько дней, когда погромы начали уже затихать, ввела военное положение, вошла в город и с невиданной жестокостью восстановила в нем порядок. По официальным данным, за эти дни в городе было убито по меньшей мере 150 человек.

Время, которое было выбрано для проведения этой акции, совершенно недвусмысленно позволяет утверждать, что ее целью было не прекращение этнического конфликта, но стремление предотвратить приход к власти Народного фронта. Из всех попыток сохранить власть коммунистов, предпринятых в ходе перестройки, эта обошлась дороже всего. Новый коммунистический вождь Азербайджана Муталибов воспользовался военным положением для того, чтобы сковывать действия Народного фронта. Чтобы привлечь на свою сторону избирателей, он использовал старую систему патронажа. Тем временем в Карабахе каждая из враждующих сторон создала собственные вооруженные формирования, располагавшие весьма сложным оружием, — его в изобилии поставляла им деморализованная Советская Армия. По мере ослабления советской и российской власти карабахский конфликт начал принимать международный характер, угрожая распространиться не только на весь Кавказ, но и дальше, на Средний Восток.

У грузин не было одной всеобъемлющей проблемы, подобной Карабаху, — скорее, это было множество болезненных вопросов. Их волновало, что древние монастыри Грузии пребывают в запустении и используются не по назначению, что русский язык все больше вытесняет грузинский в правительственных органах, что растет русская иммиграция в республику, что долине Арагви грозит разрушение из-за строительства Горно-Кавказской железной дороги, что нефтеперегонные заводы Баку загрязняют окружающую среду. Другим поводом для беспокойства был антигрузинский сепаратизм некоторых меньшинств в самой республике, прежде всего, абхазов. Коммунистическая партия не смогла предложить конструктивной программы разрешения ни одной из этих, проблем. Поэтому общественные симпатии устойчиво перемещались в сторону противоположного, непримиримого края политического спектра Грузии. Его занимало Общество Ильи Чавчавадзе (названного так в честь писателя XIX в., убитого, как теперь полагают, большевиками) и Национально-демократическая партия. Последняя заявила, что возрождение независимости Грузии исправит великую историческую несправедливость, и это то, за что “стоит жить, бороться и умереть”.

В апреле 1989 г. Национально-демократическая партия организовала в Тбилиси массовые демонстрации, которые продолжались днем и ночью. В них приняли участие сотни тысяч человек. Несколько студентов объявили голодовку — и все требовали выхода из состава СССР. Демонстрации были мирными, но слишком уж “возмутительными” были их требования — ив город вошли в специальные части Министерства внутренних дел (ОМОН). В то же время на улицы выходило все больше и больше людей, чтобы защитить участников голодовки. Неизвестно, кто отдал приказ, но ранним утром 9 апреля войска Министерства обороны и МВД; с помощью дубинок и заточенных саперных лопаток разогнали

демонстрантов. Некоторые очевидцы рассказывали, что пьяные солдаты убивали женщин и девушек саперными лопатками. Власти сообщили о 19 погибших, но грузины утверждают, что убитых, гораздо больше; изувечено было больше двухсот человек. Впервые после событий в Новочеркасске советские власти с такой жестокостью обошлись со своим народом.

На волне последовавшего за этими событиями негодования к власти в Грузии пришел единственный послесоветский лидер, которого можно отнести к числу “непримиримых”, тех, кто отвергал любые компромиссы с Коммунистической партией и существовавшей тогда системой. В мае 1991 г. на всенародных президентских выборах победил Звиад Гамсахурдиа, а возглавлявшееся им политическое движение, “Круглый Стол”, на выборах в октябре 1990 г. завоевало абсолютное парламентское большинство. Но очень быстро авторитарные методы управления Гамсахурдиа привели к тому, что соратники покинули его. Гамсахурдиа арестовал некоторых оппозиционных депутатов и затыкал рот прессе. В конце концов противники Гамсахурдиа заручились поддержкой вооруженной милиции и свергли его после нескольких дней уличных боев, нанесших серьезный ущерб старым кварталам Тбилиси.

Опыт Грузии показал, что отказ от любых компромиссов с существующей советской системой чреват нестабильностью. А события в Средней Азии, напротив, показывали, насколько опасен может быть неполный разрыв с прошлым.

В Средней Азии брежневская политика “доверия кадрам” привела к укреплению тишайшей полуфеодальной политической системы. В ее рамках местные руководители создали сеть патронажа, выдвигая своих приятелей, любимчиков или родственников, осчастливливая Москву победными реляциями об урожаях хлопка и успехах в изучении русского языка. Старорежимный непотизм в сочетании с номенклатурной системой и плановой экономикой породили грандиозную коррупцию, которую многие исследователи сравнивали с мафией. Местные партийные вожди получали из Москвы деньги за несуществующий хлопок. Часть доходов вкладывалась во все отрасли теневой экономики, что позволяло компенсировать нехватку товаров и услуг и создавало доходные места для фаворитов.

Эта система держала весь среднеазиатский регион в узде — но последствия ее были весьма губительны. Средняя Азия все больше изолировалась от остального Союза, если судить по цифрам межнациональных браков и иммиграции переписей 1970 и 1979 гг. Приезжие чувствовали себя в среднеазиатских республиках неуютно, а сами среднеазиаты крайне неохотно отказывались от племенного протекционизма и отправлялись работать в другие регионы СССР. Но, поскольку предпочтение всегда оказывалось соплеменникам, коррупция породила напряженность в межэтнических отношениях. Особенно бросалось в глаза отторжение этой системой русских — они явно подвергались дискриминации. Хуже всего было другое — хищническое и расточительное использование водных ресурсов на орошение хлопковых плантаций привело к обмелению Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи и падению уровня Аральского моря. Началось засоление и опустынивание берегов. Разрушение окружающей среды стало угрожать источникам чистой питьевой воды. Под угрозой оказался климат всего региона, что самым неблагоприятным образом отразилось бы на производстве хлопка, отнимавшего львиную долю воды, используемой для орошения.

Первые попытки искоренить коррупцию предпринимались при Андропове в 1983 г. К концу 1986 г. были заменены все пять первых секретарей республиканских партийных организаций. Расследованием их деятельности и деятельности их ближайших сотрудников занялись следственные органы. Расследование продвигалось трудно — возможной причиной этого стало раскрытие связей среднеазиатских деятелей с коррумпированными московскими чиновниками, что стало очевидным после суда над зятем Брежнева Юрием Чурбановым.

Чужеземные инквизиторы столкнулись в Средней Азии с сопротивлением. Первая вспышка произошла в декабре 1986 г., когда первый секретарь парторганизации Казахстана Кунаев был заменен русским, Геннадием Колбиным. Почему Горбачев пошел на столь вопиющее нарушение правила, по которому первым секретарем республиканской партийной организации должен быть представитель местного населения, остается непонятным, — может быть, просто потому, что не было ни одного казаха, не замешанного в коррупции. Но какими бы соображениями Горбачев ни руководствовался, его действия спровоцировали двухдневный бунт в столице Казахстана Алма-Ате. Зачинщиками выступлений были студенты, самый этнически сознательный элемент казахского общества, к тому же чрезвычайно чувствительный к любым покушениям на этнический протекционизм.

Общинные волнения 1989–90 гг. были гораздо серьезнее. Распределение жилья, вопросы землевладения, водоснабжения и занятости в Средней Азии имели характер куда более взрывоопасный, чем где бы то ни было на территории СССР. В Ферганской долине молодые узбеки напали на турок-месхетинцев, депортированных туда в 1944 г. Сталиным. Месхетинцы считались искусными торговцами, и в последнее время их подозревали в завышении цен. После того как в Душанбе распространились слухи о том, что армянские беженцы получают жилье, которого долго ждали местные жители, толпы таджиков устроили погромы приезжих. В Киргизии, в городе Ош, этнические волнения начались после того, как нескольким киргизам были отданы для поселения участки земли, традиционно возделываемой узбеками. Во всех этих случаях негодование местных жителей по отношению к приезжим, занимавшим доминирующие позиции в обществе и совершенно равнодушным к местным жителям, усиливалось предчувствием нависшей над Средней Азией экологической катастрофы, нехваткой жилья, земель и рабочих мест. Ходили также слухи, что беспорядки специально провоцировались местным партийным начальством и мафией.

Вместе с тем подобные народным фронтам гражданские ассоциации развивались в Средней Азии медленнее, чем где бы то ни было. Это было следствием сельской по преимуществу, слабо урбанизированной социальной структурой региона, продолжавшей оставаться чрезвычайно архаичной. Самым влиятельным среди народных движений такого рода стал “Бирлик” (“Единство”), созданный в Ташкенте в мае 1989 г. Его политическая программа была светской и либеральной, однако, под давлением рядовых членов организация стала проводить более популистскую и исламистскую политику, чем это было предусмотрено принятой программой. Но в перспективе самым мощным политическим движением Средней Азии могла стать Партия Исламского Возрождения, основанная в Астрахани в июне 1990 г. Она имела своих членов во всех регионах Советского Союза. Несмотря на фундаменталистский и вполне умеренный характер ее политической программы, Партия Исламского Возрождения была запрещена в Средней Азии практически повсеместно.

В целом по мере того, как грядущий распад СССР становился все более очевидным, лидеры среднеазиатских республик попадали во все более затруднительное положение. Раньше они всегда могли рассчитывать на поддержку из Москвы — теперь такой поддержки почти не было. Но и движения, выступавшие за независимость, были слишком слабы и не могли выдвинуть альтернативных лидеров. Единственным исключением была Киргизия, где прежний коммунистический лидер был крайне непопулярен, и потому к власти смог прийти Аскар Акаев, президент Академии наук Киргизии. Высшие аппаратчики Средней Азии не хотели выходить из состава СССР. Но действия, которые они предприняли, чтобы избежать такого развития событий, нельзя признать удачными — они, так сказать, оседлали одновременно лебедя, рака и щуку, направление движения коих, как известно, сильно разнится. Используя для поддержки своей политики традиционную систему клиентелы, манипулирование местным национализмом, они умоляли специалистов славянского происхождения не покидать их республики. Заигрывая с Исламом, они в то же время не давали ему слишком усилиться.

В Белоруссии и на Украине близость местных народов к русскому наложила отпечаток на развитие национального движения. Русские рассматривали представителей обоих народов как своего рода почетных великороссов, которым по странному стечению обстоятельств случилось говорить на особом “диалекте”. Эти три народа составляли славянское большинство населения СССР, насчитывающее почти три четверти от общей численности населения страны. Сами же по себе русские составляли едва лишь половину населения СССР. Соответственно, государство поощряло тихую русификацию, используя естественное желание родителей отправлять детей в русские школы, где они овладевали “имперским” языком.

В 1987 г. Союз писателей Украины начал кампанию против эрозии украинского языка. Вскоре были подняты и другие, не менее болезненные вопросы — защита окружающей среды (особенно злободневная после Чернобыльской катастрофы), преследования Униатской церкви, проблема “белых пятен” в украинской истории и культуре. Последнее относилось не только к жестокостям сталинского времени, но также и к российской политике по отношению к Украине вообще, на протяжении веков направленной на упразднение отличительных черт украинской культуры.

До тех пор события в целом развивались так же, как и в Прибалтике. Следующим этапом должно было стать создание Народного фронта. Но тогда власти Украины, которыми все еще руководил последыш брежневского Политбюро Щербицкий, предприняли действия, прямо противоположные тому, что в свое время совершили их прибалтийские коллеги. Надолго посадить активистов национального движения, как это делалось в семидесятых годах, было уже невозможно. Поэтому их изводили мелкими придирками, запрещали митинги или за незначительные правонарушения осуждали на небольшие сроки. Но даже в таких условиях после большого съезда участников экологического движения, состоявшегося в Киеве в ноябре 1988 г., смогла собраться инициативная группа, в состав которой входили представители Союза писателей и неформальных ассоциаций. Они опубликовали проект программы Народного фронта в газете, издававшейся Союзом писателей (вероятно, единственной, которая пошла на это). Проект был очень похож на аналогичные прибалтийские документы — в нем поддерживалась перестройка и содержался призыв добиться “подлинного суверенитета Украины”. В программе также имелись требования соблюдения в полном объеме прав человека, предоставления украинскому языку статуса государственного на территории Украинской ССР. По этому поводу отмечалось, что практика предоставления родителям свободы в выборе языка обучения для своих детей ведет к национальному нигилизму.

Первый съезд фронта, получившего название “Рух”, смог состояться только в сентябре 1989 г. Тогда же была принята программа движения. Одного этого хватило, чтобы убрать Щербицкого. Но все же Коммунистическая партия пока оставалась достаточно сильной, чтобы затягивать его регистрацию до того момента, когда выдвижение кандидатов “Руха” на выборы 1990 г. стало уже невозможно. Таким образом, в этих выборах “Рух” смог принять участие только в качестве участника демократического блока, отстаивавшего полную независимость Украины, переход к рыночной экономике и свободу вероисповедания, что подразумевало легализацию Униатской церкви. Приблизительно в то же время Горбачев встретился с Папой и подтвердил, что униатские приходы могут отныне регистрироваться и требовать возвращения культовых зданий.

Демократический блок потерпел поражение на выборах в Одессе и в Восточной Украине, но кое-где добился значительного успеха, получив большую часть мест, на которые вообще мог рассчитывать, — около трети от общего числа. Демократы получили большинство мест в городских советах Киева и Львова (там мэром стал старый диссидент Вячеслав Чорновил). В ознаменование этого события над львовской ратушей был поднят национальный украинский флаг, благословленный епископами Униатской церкви. Это сопровождалось национальным гимном в исполнении хора Львовского общества (названного так по имени города).

Успех “Руха” на выборах и последовавшее вслед за тем общенациональное ликование ускорили события, которые за два года до того происходили в Прибалтике: установление дружеских отношений между националистическим крылом номенклатурной элиты и Народным фронтом. В то же время “империалистическое” крыло Коммунистической партии, которое хотело сохранить лояльность Москве, попадало во все большую изоляцию по мере того, как ухудшалось положение в экономике и обнаруживались губительные последствия Чернобыльской катастрофы. Даже шахтеры Донбасса, которые в 1989 г. не были заинтересованы в независимости Украины, стали думать, что их ждет более безопасное будущее, если Украина сможет изолироваться от российской экономической разрухи.

В результате всех этих событий 16 июля 1990 г. Верховный Совет Украины практически единогласно принял декларацию о суверенитете, которая в некоторых отношениях была наиболее радикальным из всех подобных документов, принятых другими союзными республиками. Там не только утверждалось первенство украинских законов над общесоюзными, а все ресурсы объявлялись республиканской собственностью. Кроме этого, в соответствии с декларацией о суверенитете, Украина должна иметь собственные вооруженные силы, проводить независимую внешнюю политику и объявила о своем постоянном нейтралитете и неприсоединении к любым военным блокам. Если бы не сохранившееся старое название — “Украинская Советская Социалистическая Республика”, — и не упоминания о предстоящем подписании Союзного договора, этот документ можно было бы назвать декларацией об отделении от СССР.

Даже само употребление этих терминов вызывало подозрение, что лидер “национал-коммунистов” Леонид Кравчук ведет двойную игру и хочет сохранить Украину в составе СССР. Чтобы предотвратить это, на главной площади Киева в октябре 1990 г. поддержанные “Рухом” студенты потребовали принятия новой конституции Украины до того, как будет подписан Союзный договор, а затем подписать его с существенными оговорками. Студенты победили, да еще и заставили правительство уйти в отставку. Примерно в то же время на своем втором съезде “Рух” провозгласил, что его целью является независимость Украины, а не Союзный договор. Так был проложен путь к окончательному распаду Советского Союза — через провозглашение независимости в августе 1991 г., подтвержденное на декабрьском референдуме.

События в Белоруссии во многом повторяли украинские. Наиболее болезненными для национальных чувств белорусов были: языковой вопрос, радиоактивное загрязнение (большая часть осадков после взрыва в Чернобыле выпала именно в Белоруссии), а также обнаруженные в Куропатах под Минском массовые захоронения жертв сталинских репрессий. Для того чтобы добиться сооружения там мемориала, а также проведения независимого расследования сталинских преступлений в Белоруссии, было создано общество “Мартиролог”.

В октябре 1988 г. “Мартиролог” и несколько других неформальных групп организовали в Минске антисталинскую демонстрацию. Власти разогнали ее при помощи отрядов милиции особого назначения, вооруженных дубинками, слезоточивым газом и водометами. Но помощь явилась от всесоюзной гласности: ведущий белорусский писатель Василь Быков опубликовал в московской прессе письмо протеста. Союз писателей Белоруссии объявил, что в его помещении будет проводиться регистрация лиц, желающих вступить в Народный фронт “Обновление”. Литовцы к тому времени уже восстановили силы и предоставили “Обновлению” место для проведения его первого съезда, который состоялся в июне 1989 г. Народный фронт был ведущей силой “Демократического блока”, который на выборах в марте 1990 г. завоевал около 20% мест в белорусском парламенте.

В отличие от Западной Украины в XIX в. западная часть Белоруссии входила в состав Российской империи. Поэтому рассадником национальной культуры и националистических настроений она не стала. Возможно, именно по этой причине стремление Белоруссии к суверенитету было менее решительным и имело по преимуществу не националистический, а экономический и антикоммунистический характер. Белорусская декларация о суверенитете от 27 июня 1990 г. была совершенно идентична украинской, в том числе и в пункте, касавшемся подписания Союзного договора. Однако серьезного раскола в Компартии Белоруссии не было — казалось, ее вожди задались целью наглухо отгородиться от московской перестроечной заразы.

Самый серьезный вызов их власти исходил не от Народного фронта, но от рабочего движения. В ответ на санкционированное Москвой в апреле 1991 г. повышение цен поднялась волна забастовок. К экономическим требованиям очень скоро добавились и политические: об упразднении парторганизаций на производстве и в правоохранительных органах, о национализации партийной собственности, о проведении подлинных многопартийных выборов и о полном суверенитете. В Белоруссии с этими забастовками справиться не мог никто — оставалось только уповать на подписание Горбачевым и Ельциным Ново-Огаревского соглашения.

Фактически власть Коммунистической партии не была поколеблена вплоть до провала Августовского путча, когда Верховный Совет Белоруссии провозгласил независимость и избрал своим председателем физика-ядерщика Станислава Шушкевича, чья кандидатура была предложена Народным фронтом.

Русские пребывали в состоянии неопределенности и разброда. Несмотря на то, что их культура и язык использовались как инструмент угнетения, они подвергались эксплуатации и дискриминации ничуть не меньшим, чем другие народы, и прекрасно это сознавали. Русскому языку ничто не угрожало, однако прочие причины недовольства были у русских совершенно те же, что и у остальных: разрушение окружающей среды, подрыв культуры, религии, истории и традиционного образа жизни. Кое в чем причин для недовольства у русских было даже больше — РСФСР не имела собственной коммунистической партии, столицы и Академии наук — в Москве, столице СССР, были преимущественно общесоюзные организации.

Это ненормальное положение — прямое следствие двойственной природы первой советской конституции, а также тех манипуляций, которые производили с ней впоследствии коммунисты.

Перестройка усилила комплекс неполноценности у русских. Смутное и тягостное ощущение, что их принесли в жертву, усугублялось также откровениями гласности и ростом антирусских настроений в республиках. В то же время русские ощущали себя ответственными за Союз — ведь это, с исторической точки зрения, была их империя, они населяли все ее уголки и считали ее своей родиной.

Двойственное положение, в котором очутились русские, не позволяло им создать народный фронт по примеру многих других народов СССР. Поэтому русские национальные чувства находили самые разнообразные отдушины. На одном из полюсов размещались чернорубашечники из “Памяти”, которые нашли докоммунистических козлов отпущения, ответственных за унижения русского народа, — ими оказались жиды и масоны. Позиции “возрожденцев” были особенно сильны в Союзе писателей РСФСР и в журнале “Наш современник”. Они благосклонно относились к свободе слова и к критике сталинистского прошлого, которую они сами и начали в 70-х гг., но при этом предупреждали об опасностях, которые несли с собой “эксцессы” западной культуры, в частности, поп-музыка и порнография. Они также пугали население перспективой превращения России в простой придаток западной экономики. По их утверждениям, радикальная экономическая реформа приведет к обнищанию народа, поляризации общества и потере общинного духа. То, что они предлагали вместо этого, было близко идеям Шумахера и Зеленому движению в Европе: развитие малого производства и “цивилизованной кооперации”, основанной на традиционной для России крестьянской артели.

Поскольку нерусские по происхождению жители России и русские демократы западного типа относились к националистам с растущей неприязнью, они были вынуждены вступить в союз с теми самыми силами, которых на протяжении 70-х гг. поносили сильнее всего, — с консервативной частью партийно-государственного аппарата. И те и другие стремились сохранить Советский Союз и замедлить движение в сторону рыночной экономики. Этот союз, который никак не был оформлен официально, но существовал де-факто, лишил националистов той поддержки, на которую они, в принципе, могли бы рассчитывать — на выборах 1989 и 1990 гг. они потерпели сокрушительное поражение. После этого националисты сделали ставку на авторитарный переворот.

Одной из причин обострения этнических проблем в ходе перестройки было то, что не удалось возродить экономику на общесоюзной основе. Действуя в духе новосибирского доклада, Горбачев пытался децентрализовать командную систему управления экономикой, сокращая количество принудительных плановых показателей и предоставляя предприятиям право заключать прямые договоры друг с другом и заказчиками, вместо того чтобы, как обычно, получать плановые задания от центральных министерств. Соответственно была понижена роль министерств и упразднены промышленные отделы ЦК, ранее ответственные за управление экономикой. Но вскоре выяснилось, что сохранившиеся министерства могут по-прежнему командовать даже при контрактной системе — предприятия не имели вообще никакого опыта самостоятельного поиска заказчиков и потому полностью зависели от министерств.

Если уж в промышленности не было никаких радикальных перемен, то что говорить о сельском хозяйстве. Бухарина, действительно, реабилитировали и разрешили крестьянам брать в аренду участки земли на срок до пяти лет. Но частной собственности на землю по-прежнему не было, а коллективные принципы сельского хозяйства оставались в силе. Колхозники очень медленно становились фермерами-арендаторами — отчасти из-за того, что колхозы и местные власти крайне неохотно предоставляли им землю, отчасти же просто потому, что у них не было никакого опыта индивидуального ведения хозяйства (кроме того, что они приобрели на своих мизерных приусадебных участках). Не было и необходимых им машин и оборудования. К тому же крестьяне привыкли к постоянным переменам партийной политики в области сельского хозяйства и не собирались связываться с частными владениями, не будучи уверенными, что эта деятельность встретит правительственную поддержку. Провал реформы сельского хозяйства во многом лишил Горбачева общественной поддержки, поскольку для многих критерием оценки его деятельности было наличие продуктов в магазинах.

Главным горбачевским нововведением в области экономики стали кооперативы, по сути частные предприятия, занятые производством товаров народного потребления и услугами. Это новшество было действительно удачным, однако именно оно внесло окончательный развал в экономику в целом. Во многих городах появились рестораны, парикмахерские, овощные магазины, автомастерские и т.д., где снабжение было гораздо лучше, чем в государственных предприятиях. Качество нередко тоже было выше — но и цены превышали государственные в три или четыре раза. Многие граждане СССР пользовались их услугами — платить, конечно, платили, но ругали кооператоров спекулянтами. Это было не просто проявление угрюмого российского эгалитаризма[31]. Кооператоры работали в условиях дефицита и потому вынуждены были завышать цены. Они сами этот дефицит и усугубляли, вступая в сговор с правительственными чиновниками, ответственными за материально-техническое снабжение. Такие сделки всегда были необходимы для того, чтобы плановая экономика вообще могла функционировать: хоть теперь многие подпольные предприятия легализовались в качестве кооперативов, старые связи по-прежнему сохранились.

Короче говоря, новая частная экономика в сочетании со старой государственной, окончательно впавшей в маразм, способствовала ужесточению дефицита, из чего извлекала немалую выгоду. По мере того, как из продажи исчезало все больше товаров, люди начали создавать запасы продуктов, которые выдерживали длительное хранение — так создавался порочный круг. К 1990 г. в некоторых городах были введены карточки на ряд товаров первой необходимости — на колбасные изделия, сыр, мыло, — что не применялось после первых послевоенных лет[32].

Продолжительный и постоянно углублявшийся экономический кризис делал недействительными все попытки Горбачева выправить положение. Это укрепило людей во мнении, что он лишь один из многочисленных вождей, обещающих с три короба, а реально делающих даже меньше, чем ничего, поскольку им не хватало то ли способностей, то ли желания подняться над узкими интересами своей группы и провести подлинные и необратимые реформы. Кажется, что именно это и было причиной первого с хрущевских времен всплеска рабочего недовольства, случившегося на угольных шахтах Кузбасса в июле 1989 г. Оттуда волнения распространились на Донбасс и в другие места. Трудовой конфликт принял обычную для СССР форму, когда рабочие требовали не только повышения заработной платы, улучшения условий труда и отдыха, жилья, но и социального обеспечения, медицинского обслуживания и продовольственного снабжения. Общей чертой требований рабочих было возмущение, которое вызывали привилегии аппаратчиков и полное неверие их обещаниям. Рабочие проигнорировали официальные профсоюзы и самостоятельно создали стачечные комитеты, которые во время забастовки патрулировали улицы, поддерживали порядок и запретили употребление алкоголя. К тому же на многих шахтах было выдвинуто требование допустить рабочих к управлению предприятиями и дать им возможность принимать решения об использовании прибылей.

Горбачев поддерживал большинство требований рабочих и даже пытался добиться их выполнения. В то же время он понимал, что паралич отрасли, занятой добычей важнейшего энергоносителя, нанесет ущерб всей экономике в целом и, следовательно, программе реформ. Поэтому он несколько раз выступал с телевизионными обращениями к рабочим, уговаривая их прекратить забастовку. Возможно, шахтеры тоже понимали, что ослабление позиций Горбачева сделает тщетными любые надежды на улучшение положения, и неохотно вернулись на рабочие места.

Впоследствии рабочее движение время от времени продолжало оказывать давление на Горбачева. Поскольку правительство не могло выполнить свои обещания рабочим и удовлетворить их экономические требования, к последним вскоре добавились и политические. Весной 1991 г. прокатилась волна забастовок — их участники требовали отставки Горбачева, запрета парторганизаций на предприятиях и конфискации партийной собственности с последующим распределением ее между жителями СССР. Но все же, несмотря на свою решимость и широкую общественную поддержку, рабочим не хватало единой стратегии борьбы, а также единства действий с политиками демократического направления. Отчетливо проявилась такая тенденция: забастовки начинались в каком-либо одном городе или на предприятиях одной отрасли, но рабочие других предприятий в других городах к ним не присоединялись. Они прекрасно проявляли себя в импровизации и самоорганизации на местах, но с куда большим трудом создавали организации, выходящие за пределы данного региона. Так же нелегко налаживали они и прочные связи с демократическими политическими движениями.

Все двусмысленности горбачевской политической системы полностью проявились на заседаниях Съезда народных депутатов в мае и июне 1989 г. Ни процедура созыва Съезда, ни даже сами его функции не были как следует определены, что и позволило Горбачеву в который уж раз выступить в роли высшего арбитра. Это явилось виртуозным представлением новой “президентской демократии”. Но это же позволило Андрею Сахарову предложить Съезду самому создавать и принимать законы, вместо того чтобы делегировать это право случайно отобранной в Верховный Совет пятой части своих делегатов.

Выборы показали, что общественное мнение настроено враждебно по отношению к номенклатуре и только и ждет, чтобы кто-нибудь направил его в нужное русло. Большим моральным авторитетом пользовались те депутаты, кто находился в оппозиции самому Съезду. Но большинство Съезда состояло из бывших аппаратчиков — и именно им принадлежало решающее слово в том, что было основной задачей Съезда, — выборы главы государства и Верховного Совета.

Но с точки зрения тех, кто разделяет мнение Джона Стюарта Милля относительно того, что основной задачей представительного собрания является политическое просвещение и стимулирование политических дискуссий, Съезд, несомненно, был триумфом оппозиции. Все его заседания с начала и до конца транслировались телевидением: многие тогда забросили работу и не отрываясь следили за развитием событий. Люди увидели сжатую панораму всех сторон жизни советского общества — даже новая пресса не была столь убедительна. Они увидели, как генералы давали показания о тех методах, при помощи которых они контролируют людские толпы; министров, с пристрастием допрашиваемых относительно их соответствия должности; даже Горбачева критиковали за то, что он постоянно перебивал ораторов.

И сам Съезд, и предшествовавшие ему выборы показали советскому народу, что он может влиять на политическую жизнь и тот более высокий уровень информации, который это позволял. Аппарат сохранил контроль над всеми уровнями власти, но столкнулся с оппозицией, которая как раз находилась в стадии формирования — в виде Межрегиональной депутатской группы. Потенциальным лидером этой оппозиции был Борис Ельцин, опальный аппаратчик, но он уже начал восхождение к своему новому качеству. Он снова стал учиться политике: сначала у “неформалов”, которые организовали его предвыборную кампанию; позже, уже на Съезде, у ведущих интеллектуалов-нонконформистов — Андрея Сахарова, Юрия Афанасьева, Гавриила Попова и Анатолия Собчака. Из недовольного коммуниста он превратился в демократического политика или — по меньшей мере, — в деятеля, способного предложить и отстаивать политическую линию, альтернативную горбачевской.

Но все же Съезд народных депутатов СССР стал препятствием на пути Ельцина к власти. В нем по-прежнему доминировали представители номенклатуры, избранные благодаря вполне традиционным методам политического манипулирования, — те, кого Афанасьев назвал “агрессивно-послушным большинством”. К тому же теперь все политические проблемы, начали принимать отчетливую этническую окраску. Поэтому любое оппозиционное движение, претендовавшее на то, чтобы представлять весь Советский Союз, рисковало оказаться расколотым. По мере того как центры реальной власти все больше перемещались в республики, Ельцин менял приоритеты и весной 1990 г. выставил свою кандидатуру на выборах Съезда Народных депутатов РСФСР.

Он понимал, что “суверенитет”, который был неприемлем для Горбачева, когда провозглашался Эстонией или Молдавией, заставит его полностью переменить политику, если о нем заявит Россия.

И снова на помощь ему пришли неформалы. Большинство либеральных и социалистических групп некоммунистического толка соединили свои усилия и смогли преодолеть разделявшие их разногласия. Они создали предвыборный альянс, получивший название “Демократическая Россия”. Ее программа взывала к памяти Сахарова, умершего в декабре 1989 г., и содержала заявление, что Съезд Народных депутатов России должен сделать то, что до сих пор не выполнено общесоюзным Съездом, и принять на себя всю полноту власти в России. В крупнейших городах “Демократическая Россия” добилась успеха: Ельцин в Свердловске получил 80% голосов, а в Москве и Ленинграде были избраны радикальные городские администрации. В малых городах и деревнях, тем не менее, избирались нередко прежние номенклатурные кандидаты.

Во время предвыборной кампании произошло событие чрезвычайной важности: КПСС наконец-то отказалась от своей монополии на власть. Это свидетельствовало о том, что она сама начала сомневаться в собственных способностях осуществлять исполнительную власть и в возможности сохранить целостность Советского Союза. Горбачев расширил свои президентские полномочия, которые заменили бы власть партии, но было совершенно ясно: реальная власть переходит в союзные республики. Это означало, что в течение 1990 г. республиканские верховные советы стали ареной событий совершенно нового рода — борьбы между ставленниками номенклатуры и радикалами (последние по-прежнему находились в меньшинстве повсюду, кроме Армении, Грузии, Молдавии и республик Прибалтики). Разворачивались эти события вокруг понятия о суверенитете, смутного и изменчивого. Для радикалов оно означало воплощение их мечты о демократии и национальном самоопределении. Для аппаратчиков это была просто власть, в том числе и власть отвергать навязываемые Москвой крайне для них неприятные перестроечные новшества.

Именно благодаря этим событиям в 1990 г. большинство союзных республик заявило о своем суверенитете — начало этому процессу положила Литва, фактически объявившая себя независимой. В какую бы словесную форму эти декларации ни облекались в каждом конкретном случае, республиканские верховные советы обязательно заявляли о первенстве местных законов над теми, что принимались в Москве. Сделав ставку на суверенитет России, Ельцин смог сначала стать спикером российского парламента, а после, в июне 1991 г., стал первым всенародно избранным Президентом России.

Те политические силы, которые желали сохранить Союз, тоже спешили организоваться для сопротивления “параду суверенитетов”. Эти попытки привели к тому, что первоначально многие русские националисты сотрудничали с коммунистами, поскольку опасность, с их точки зрения, им угрожала одна и та же. Для русских национальное освобождение вовсе не означало автоматическое отделение от Советского Союза; напротив, многие российские патриоты, причем не только национал-большевики, но и некоторые возрожденцы, считали, что русские унаследовали от предков родину, простирающуюся на весь СССР, а не только на РСФСР. Даже некоторые из тех русских патриотов, которые раньше находились в глухой оппозиции коммунизму, вроде сибирского писателя Валентина Распутина, теперь готовы были вступить в союз с аппаратом КПСС ради достижения общей цели — сохранения Российской империи.

Теперь к Интерфронту в странах Прибалтики добавился Объединенный фронт трудящихся — он был создан в Ленинграде в сентябре 1989 г. для того, чтобы поднять “ведущий класс” на защиту социализма и единства Советского Союза. Вскоре явилось и сонмище аналогичных организаций, объединявших солдат, служащих, деятелей искусства и т.д. В декабре 1989 г., готовясь к местным и республиканским выборам, они в качестве противовеса “Демократической России” создали Блок социально-патриотических движений России. Его предвыборный манифест провозглашал: “Отечество в опасности!”. Блок получил ничтожное количество голосов, как правило, менее 10%.

Потерпев поражение на выборах, социал-патриоты попытались добиться своих целей иными методами. Главным их органом стала депутатская группа “Союз”, которая на Съезде Народных депутатов СССР была создана для противодействия Межрегиональной группе. Ее лидерами были, в основном, выходцы из союзных республик, русские по происхождению — Юрий Блохин из Молдавии, полковник Виктор Алкснис из Латвии. После того, как партия отреклась от своей монополии на власть, они требовали возродить и укрепить другую опору империи: Вооруженные силы, КГБ и недавно созданные специальные части милиции — ОМОН.

Тем временем Горбачев пытался спасти Союз по-своему — комбинируя реформу экономики и новый Союзный договор. Беда была в том, что он пытался совместить несовместимое, и его попытки как-то контролировать ход событий выглядели все более безнадежными.

В сфере экономики он мог бы пойти навстречу требованиям радикалов и удовлетворить их, если бы принял план академика Шаталина. Этот план принимал понятие частной собственности на средства производства (в том числе и землю); признавался и суверенитет союзных республик и не предусматривались никакие попытки установить над ними союзный контроль; в качестве первого шага предлагались антимонопольные меры и приватизация предприятий, что должно было сочетаться с резким сокращением государственных расходов (это предполагало отказ от крупного промышленного строительства, почти полное прекращение помощи другим странам и резкое сокращение военных расходов).

Какое-то время летом и ранней осенью 1990 г. казалось, что Горбачев действительно принял план Шаталина. Но его оппоненты сыграли на страхах Горбачева. Они совершенно правомерно полагали, что воплощение в жизнь плана Шаталина лишит партийно-государственный аппарат экономической власти, которая основывалась на подчиненных центральным министерствам предприятиях военной и тяжелой промышленности. При поддержке министра финансов Валентина Павлова правительственная команда разработала альтернативный план. Горбачев нервничал — его старые товарищи отвергали предложения Шаталина, к тому же он не знал, насколько можно доверять радикалам. В итоге он предложил соединить оба плана — Ельцин назвал это свадьбой ежа со змеей.

В конце концов Горбачев принял решение. Он отверг план Шаталина и назначил Павлова премьер-министром, чтобы тот смог воплотить в жизнь свои предложения. К тому же он сместил и министра внутренних дел Вадима Бакатина, который вел с союзными республиками переговоры относительно предоставления им всей полноты власти над полицейскими силами. Вместо Бакатина министром стал Борис Пуго, бывший шеф латвийского КГБ. Вместе с министром обороны Дмитрием Язовым и председателем КГБ Владимиром Крючковым двое этих новых министров составили группу высших государственных деятелей, полных решимости сохранить целостность Советского Союза и — по возможности — власть партийного аппарата. Видимо, именно они инспирировали демонстрацию силы в Прибалтике в январе 1991 г.

В марте 1991 г. эта группа предприняла вторую попытку повернуть вспять общее движение к демократии, что совпало с попытками сместить Ельцина с поста спикера Российского парламента. Марш протеста в защиту Ельцина в центре Москвы был запрещен, а улицы были перекрыты войсками. Возможно, помня о событиях в Праге и Лейпциге, тысячи людей нарушили запрет и вышли на улицы. После нескольких часов напряженного ожидания стало ясно, что войска просто стоят и смотрят на демонстрантов. В парламенте же группа коммунистов переменила фронт и спасла Ельцина от выражения ему вотума недоверия.

Напуганный возможным поворотом событий, явно чреватых насилием, Горбачев частично пошел навстречу требованиям радикалов. На своей загородной даче в Ново-Огареве он достиг согласия с Ельциным и лидерами других республик относительно нового Союзного договора: в соответствии с ним республики должны были получить значительную власть. В обмен на это условие Ельцин взял на себя обязательство способствовать прекращению нараставших в тот момент политических стачек. Это соглашение было попыткой расчистить путь к радикальной децентрализации СССР.

Однако противники этого придерживались иной точки зрения. Они полагали: то, что должно произойти, приведет к окончательному развалу Советского Союза. 19 августа, за день до подписания нового Союзного договора, они начали действовать, чтобы не допустить этого. Вице-президент Геннадий Янаев, поддерживаемый Государственным Комитетом по чрезвычайному положению, выступил с заявлением, что он взял на себя исполнение обязанностей президента СССР, так как Горбачев заболел. В состав ГКЧП входили Крючков, Язов, Павлов и Пуго. Комитет объявил в стране чрезвычайное положение с целью “преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политических, этнических и гражданских раздоров, хаоса и анархии, угрожающих безопасности и жизни граждан Советского Союза и независимости нашего Отечества”.

Примечательно, что в обращении этом не было ни единого упоминания о Коммунистической партии, да и сам его язык не содержал ни малейших следов марксистско-ленинского мышления. Содержание документа было насквозь имперским и употреблялись там такие понятия, как единство, закон и порядок, не обошлось также и без упоминания о позиции, занимаемой Советским Союзом в мире.

Первое, что бросается в глаза, — импровизированность переворота, несмотря на то, что подготовка его велась на протяжении нескольких месяцев. Весьма вероятно, его участники рассчитывали на то, что Горбачев, который находился на отдыхе в Крыму, присоединится к ним — и были ошарашены его отказом. Возможно, они рассчитывали и на то, что с возвращением привычной власти все незамедлительно подчинятся ее приказам. Если так, то они не учли тех глубинных изменений в настроении людей, которые принесла перестройка. Как бы то ни было, но оппозиционные политические деятели не были арестованы (в отличие от Польши в декабре 1981 г.), сохранилась также и связь с внешним миром. Оппозиционные газеты, правда, были запрещены, но умелое пользование множительной техникой привело к тому, что на улицах и станциях метро часами висели листовки, денонсировавшие распоряжения ГКЧП

К тому же в неприкосновенности остались российский парламент и только что избранный Президент. Когда танки окружили здание парламента (известное в народе, как Белый дом), Ельцин немедленно взобрался на один из них, поздоровался с экипажем и объявил незаконными все распоряжения ГКЧП, поскольку создание его было антиконституционным. Он предупредил, что все, кто будет выполнять распоряжения ГКЧП, могут преследоваться по закону. Ельцин призвал ко всеобщей забастовке. Вокруг Белого дома стали собираться толпы, как это уже было в Риге и Вильнюсе несколькими месяцами раньше. Начали сооружать баррикады. Радикальный мэр Ленинграда Анатолий Собчак явился к военному коменданту города генералу Самсонову и предупредил его, что если тот вздумает выполнять распоряжения ГКЧП, его будут судить, как судили нацистов в Нюрнберге.

Так обозначились противостоящие друг другу силы. Реакция на переворот была различной — некоторые рабочие начали забастовки, но многие проигнорировали призыв Ельцина. Возможно, они считали, что он бросил их на произвол судьбы, подписав Ново-Огаревское соглашение. Некоторые республиканские лидеры объявили переворот незаконным — так поступили в Молдавии и странах Прибалтики. А некоторые, и прежде всего Назарбаев в Казахстане и Кравчук на Украине, предусмотрительно держали нейтралитет и ограничились призывами сохранять спокойствие. Смелое заявление Ельцина показало всем, что автоматически исполнять распоряжения ГКЧП вовсе не обязательно, поскольку его законность сомнительна. Офицеры армии и КГБ, которые имели решающее влияние на исход конфликта, должны были выбирать между законно избранным президентом России и советским “правительством”, которое за семьдесят четыре года до этого пришло к власти не совсем законным путем. Многие выбрали Россию — или по крайней мере отказались стрелять в толпу. Поэтому путчисты бездействовали. Здесь не могло повториться то, что двумя годами ранее случилось на пекинской площади Тяньанмынь — но все же трое были убиты, когда на вторую ночь переворота колонна бронетранспортеров двигалась к Белому дому.

Так кончилась стрельба в Москве — в Прибалтике при подобных обстоятельствах жертв было больше. На следующий день путчисты покинули Москву и предстали в Крыму перед Горбачевым. Они заявили ему, что совершили ошибку, но по-прежнему находятся на его стороне. Путчистов арестовали, а Горбачев возвратился в столицу.

По его собственному выражению, он вернулся в “другую страну”. Своим провалившимся выступлением путчисты ускорили именно те события, которые хотели предотвратить, — окончательный распад СССР и отречение от Коммунистической партии. На Лубянской площади веселая толпа с удовольствием наблюдала за свержением памятника Дзержинскому. В российском парламенте Ельцин подписал указ о расследовании участия Коммунистической партии в попытке переворота. Горбачев одержал верх над заговорщиками, но вынужден был отступить перед человеком, который сделал возможной эту победу. Он ушел с поста генерального секретаря КПСС и посоветовал Центральному Комитету самораспуститься. Таков был скоропостижный конец организации, которая устроила революцию 1917 г. и потом управляла невиданной доселе империей.

Конец самого Советского Союза тоже был не за горами. После провала переворота большинство союзных республик провозгласило независимость — возможно, что Белоруссия и республики Средней Азии сделали это неохотно, но и они понимали, что другого выхода у них нет. Затем последовало несколько месяцев дипломатических маневров, во время которых Горбачев старался возродить то, что еще оставалось от Союзного договора. Он пытался уговорить республики пожертвовать частью только что обретенной ими свободы в пользу Центра, передав в его ведение внешнюю политику, оборону и, возможно, экономическую политику.

Окончательно карточный домик рухнул в начале декабря, когда референдум на Украине полностью поддержал декларацию о независимости: даже традиционно прорусски настроенные восточные регионы дали около 80% голосов в поддержку декларации. Горбачев предупреждал, что как без Украины нет Союза, так без Союза нет и Украины. Первая часть этого утверждения была чистейшей правдой. Ельцин встретился с Кравчуком и президентом Белоруссии Станиславом Шушкевичем[33]. 8 декабря они обнародовали совместное заявление, где говорилось, что Российская Федерация, Беларусь и Украина, будучи основателями СССР и сторонами, подписавшими Союзный договор 1922 г., (…) объявляют, что СССР, как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает свое существование. Вместо этого они образовали “Содружество независимых государств” и пригласили другие республики присоединиться к ним.

Конституционность такого шага сомнительна. В определенном смысле это был “демократический государственный переворот” — однако лидеры, которые приняли столь неожиданное решение, в отличие от августовских путчистов, по крайней мере получили от своих народов власть вполне законным путем. Сомнителен этот акт и с дипломатической точки зрения. Все бывшие республики СССР, кроме Прибалтики и Грузии, вступили в СНГ, но некоторые выразили свое возмущение, поскольку с ними не было проведено никаких предварительных консультаций по вопросу о прекращении существования государства, к которому все они формально принадлежали.

Горбачев в характерной для него манере сначала протестовал, а потом смирился с неизбежным. 25 декабря он объявил о своей отставке с поста Президента СССР. И вот вместо красного флага с серпом и молотом над куполом Кремлевского дворца поднялся трехцветный флаг России.

Новому Содружеству по-прежнему досаждали все неприятности, унаследованные от СССР. К тому же в самой его концепции имелись неясности, осложнявшие отношения между двумя крупнейшими республиками СНГ. Украина явно рассматривала его со-' здание как несколько замаскированное окончательное расставание с СССР, в то время как Россия склонялась к мнению, что это обновленный и подправленный вариант того же СССР.

Советский Союз пал из-за фатальной слабости, заложенной в нем Лениным в самом начале. В марксистской теории всегда существовал разрыв между научным анализом буржуазного общества и пророческим предвидением социалистического будущего. Ленин разрешил это противоречие при помощи “партии”, которая должна была превратить убогие пророчества в реальность посредством единомысленных политических акций. Когда естественное развитие общества не соответствовало программе (а это было почти всегда), партия использовала физическое насилие и веру, чтобы привести первое в соответствие со вторым. Таким образом партия не только руководила обществом, но в конечном итоге вытеснила его и сама встала на его место, приступив к созданию нового общества по своему образу и подобию.

Во времена быстрой индустриализации и Отечественной войны еще было какое-то оправдание этому тотальному принуждению, формирующему и контролирующему все социальные процессы. Но во времена более мирного и тонкого развития партия превращалась в злого духа, стоящего на пути экономического и интеллектуального развития, сковывающего энергию общества и в конечном итоге постепенно подрывающего Советский Союз как сверхдержаву.

Именно в такой момент к власти пришел Горбачев. Он знал, что следует решительно ограничить власть партийно-государственного аппарата. Выполняя эту первостепенную задачу, Горбачев обратился к Ленину образца 1921–24 гг., тому Ленину, на котором уже не лежала ответственность военного времени, да и политической власти он тоже уже не имел. Тогда он смог осознать систему, которую сам и создал. Он знал: что-то было сделано неправильно, но точного диагноза поставить не мог — он сам даже ухудшил положение, повысив властные полномочия Центрального комитета. Тем не менее последние ленинские работы изобилуют предупреждениями об опасности бюрократизма, коммунистического чванства, шовинизма и навязчивой идеи решать все проблемы при помощи администрирования.

Поднимая общество на борьбу с мертвой хваткой партийного аппарата, Горбачев действовал гораздо успешнее Ленина. Но в результате он развалил Советский Союз. После того как гласность достигла той точки, за которой начинается свобода слова, неформальным политическим движениям было позволено консолидироваться, а законодательные собрания были реформированы таким образом, что неформалы оказались способны влиять на их деятельность. Горбачев высвободил силы, которые оказались гораздо мощнее, чем он думал. Он также отпустил на волю этнические процессы, которые долго воспалялись под гнетом национальной политики советского правительства. И когда на сцену явились подлинные социальные и политические силы, которые не зависели от партии, аппарат оказался неповоротливым и неспособным к действенному сопротивлению. Так не осталось ничего, что сдерживало бы распад Союза.

Нации и классы советского общества оказались куда более способными заниматься реальной политикой, чем это казалось со стороны. Столкнувшись с ними, коммунистическая партия, которая скрепляла всю эту систему, оказалась хрупкой, склонной к расколам и лишенной каких-либо конструктивных идей. В ее девяностолетней истории практически отсутствовал опыт, который мог бы пригодиться в политической борьбе с движениями, пользующимися настоящей народной поддержкой.

Столкнувшись с такими вопиющими противоречиями, Горбачев начал колебаться и попытался сочетать совершенно несовместимые политические линии. Он попробовал запустить механизм рыночной экономики, не узаконив при этом частной собственности на средства производства. Он уничтожил монополию КПСС на власть, так и не превратив ее в партию парламентского типа. Он обещал республикам самоопределение, но всеми силами старался сохранить в руках центральной власти важнейшие прерогативы. Он раздавал назначения и, по его словам, верил политикам, которые желали его неудачи. Попытка путча в августе 1991 г. была во многом заговором Горбачева против самого Горбачева, когда одна половина его двойственной политики совершила покушение на другую.

Так Советский Союз и распался на составные части. КПСС не могла стать обычной политической партией, а потому продолжала подавлять любые гражданские инициативы и предпринимательство. Когда ее не стало, у многочисленных земель и народов, которые она объединяла, не осталось ничего общего, кроме разве исторической привычки, от которой они рады были избавиться.

Настоящей стала трагедия русского народа, рассеянного по пространствам империи, которую он завоевал и которой управлял больше четырехсот лет. Двадцать пять миллионов русских оказались чужими на территориях, которые они привыкли считать своей родиной. Русские столкнулись с враждебностью, дискриминацией, иногда даже с насилием со стороны своих соседей, только что обретших свободу. Может быть, наступит день, когда Российская Федерация станет национальным русским государством, где этот народ создаст свободную политическую жизнь для себя, никого не угнетая. Но теперь, когда кровоточит огромная неуклюжая туша СССР, пришлось оставить населенные русскими территории, отошедшие другим республикам. Поиски законного выхода из этого положения и строительство подлинно российского государства будут не последней по важности проблемой, оставшейся в наследство от СССР.