История Советского Союза. 1917-1991

ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ

Уже после роспуска Учредительного собрания не было ясно, какого типа правительство смогут создать большевики, каковы будут его отношения с местными советами как с местными средоточиями власти, а также — какую поддержку оно получит от различных слоев населения. Большевики призывали передать “всю власть Советам”, но Ленин явно не безоговорочно принимал этот лозунг, и способ, каким он создал Совнарком, не предвещал хорошего будущего децентрализованному правительству. Большевики также много говорили о “диктатуре пролетариата” и назвали свое правительство “рабоче-крестьянским”, но как мог пролетариат воспользоваться своей новообретенной властью? Какими должны были быть отношения между новыми централизованными органами советского правительства (признанные все еще по большей части лишь на бумаге) и органами вроде профсоюзов и фабричных комитетов, которые хотели защищать свои собственные, более узкие интересы?

На эти вопросы у большевиков не было совершенно никакого ясного ответа. Как мы видели, они разделились по вопросу о том, как брать власть и даже нужно ли ее вообще брать.

Даже у самого Ленина не было четкого представления, как он собирается управлять огромной, раздробленной, истерзанной войною страной. Он это полностью признавал. Незадолго до захвата власти он говорил: “Мы не делаем вида, что Маркс или марксисты знают дорогу к социализму в деталях. Это чепуха. Мы знаем направление пути. Мы знаем, какие классовые силы ведут нас по нему, но конкретно, практически, его покажет опыт миллионов, когда они решат действовать”.

У него было общее видение, изложенное в работе “Государство и революция”, как простые рабочие и крестьяне вступают во владение исправно работающим механизмом империалистической экономики. В ранние дни нового режима он часто возрождал это видение, говоря о нем языком, в котором смешивался демократический волюнтаризм с безжалостной авторитарностью. “Товарищи рабочие, — заклинал он 5 ноября 1917 года, — помните, что вы сами управляете государством. Никто не собирается вам помогать, если вы сами не объединитесь и не возьметесь за все государственные дела. Сплотитесь вокруг своих советов, укрепите их. Беритесь за работу прямо здесь, у самых истоков, не ожидая приказов. Наведите строжайший революционный порядок, подавляйте безжалостно все анархические выходки пьяных хулиганов, контрреволюционных кадетов, юнкеров, корниловцев и тому подобное. Учредите строжайший контроль за производством и учет продукции. Арестовывайте и отдавайте под трибунал, на суд революционного народа всех, кто осмелится поднять руку на народное дело”. Это была речь утописта, уверенного, что он уже на пороге идеального общества.

Некоторые из самых ранних большевистских законодательных актов, казалось, реализовывали это видение на практике, создавая или укрепляя органы, через которые рабочие, крестьяне и солдаты могли бы осуществлять наибольший контроль за своей собственной судьбой, а также и за управлением страной.

1. Декрет о земле от 26 октября 1917 года отменил без компенсации все частные землевладения и призвал деревенские и волостные земельные комитеты перераспределить землю, гарантированную таким образом крестьянам на равной основе. Декрет был сформулирован так, как об этом говорили на Крестьянском съезде в нюне 1917 года. Он отражал программу социалистов-революционеров и давал крестьянам то, что большинство из них в то время хотело, ни словом не упоминая о конечной большевистской цели национализации земли.

2. Декрет о рабочем контроле от 14 ноября 1917 года давал выборным фабричным комитетам власть осуществлять контроль над промышленными и коммерческими предприятиями, ради чего было отменено понятие коммерческой тайны.

3. Декреты, изданные в ноябре и декабре, отменяли все ранги, знаки отличия и иерархические приветствия в армии и подчиняли все военные формирования выборным солдатским комитетам, в чьи функции входили среди всего прочего и выборы своих офицеров.

4. Существующие судебные органы декретом от 22 ноября 1917 года были заменены “народными судами”, судьи в которые должны были избираться рабочим населением. Советами тотчас же должны были избираться специальные революционные трибуналы для рассмотрения случаев контрреволюционной деятельности, наживы, спекуляции и саботажа.

С другой стороны, некоторые самые ранние меры, принятые большевиками, указывают в другом направлении, в направлении более крепкой центральной власти. 2 декабря 1917 года был создан Верховный Совет по национальному хозяйству, почти повсеместно известный под своей аббревиатурой — ВСНХ, с целью “выработать общие нормы и план для регулирования экономической жизни страны”, а также “согласовывать и координировать деятельность других экономических органов”, в том числе профсоюзов и фабричных комитетов. В январе 1918 года фабричные комитеты были преобразованы в местные отделения профсоюзов, а вся структура в целом подчинялась ВСНХ. Это необязательно делалось вопреки желаниям самих рабочих: в действительности существует множество свидетельств того, что, для того чтобы хоть как-то поддержать производство в отчаянно трудных экономических условиях, многие фабричные комитеты были только рады искать помощи у более крупной структуры. Тем не менее на практике это означало, что экономика становилась все более и более централизованной еще до того, как разразилась гражданская война.

То же самое относится и к решению о создании ЧК, или полностью — Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Она была учреждена Совнаркомом 7 декабря 1917 года. Ее непосредственными задачами стали борьба с грабежами, хулиганством и торговлей на черном рынке, которые увеличивались с пугающей быстротой, и наблюдение за организациями, известными своим несогласием с большевиками. В своих ранних призывах ЧК пыталась мобилизовать население так же, как это делал Ленин: “Комиссия призывает всех рабочих, солдат и крестьян прийти к ней на помощь в борьбе с врагами Революции. Сообщайте Комиссии все новости и факты об организациях и отдельных людях, чья деятельность вредит Революции и народной власти…” На практике ЧК никогда не подчинялась ни одному советскому органу, и даже ни одному партийному органу, а лишь Совнаркому, и имела возможность неконтролируемо расширять свои полномочия.

Другим источником неопределенности относительно нового советского режима были его отношения с внешним миром. Ленин подстрекал к захвату власти в надежде, что этот пример спровоцирует рабочие революции в других странах Европы, особенно в Германии. Поскольку проходили месяцы, а этого не случалось, становилось ясно, что большевикам предстоит выполнять свое обещание прекратить войну не посредством переговоров с дружественной социалистической Германией, а посредством достижения какого-либо соглашения со старой империалистической Германией. При ослаблении русской армии, которому сами же большевики и способствовали, это могло означать лишь принятие абсолютно всех условий, которые германским генералам взбредет в голову продиктовать. Троцкий в качестве недавно назначенного комиссара по иностранным делам попытался испытать в действии новую “народную дипломатию”, обратившись непосредственно к немецкому народу через головы его лидеров, но его слова не дали никакого немедленного результата.

Возникшая дилемма, как разрешить эту ситуацию, чуть было снова не разорвала большевистскую партию надвое. Германия требовала балтийские провинции и всю Белоруссию и Украину, что означало потерю значительной части промышленного и сельскохозяйственного богатства России. Левые коммунисты под предводительством Бухарина утверждали, что принятие этих условий означает капитуляцию перед империализмом и потерю дорогой возможности продолжить мировую революцию, начатую Октябрем. Бухарин соглашался с Лениным, что русская армия уже не способна сдерживать Германию в регулярных военных действиях, но отвергал такое положение.

“Товарищ Ленин предпочел определить революционную войну исключительно как войну больших армий с поражениями по всем правилам военной науки. Мы предполагаем, что война с нашей стороны — по крайней мере для начала — неизбежно будет партизанской войной быстро передвигающихся подразделений… В самом процессе борьбы… все большие и большие массы будут постепенно перетянуты на нашу сторону, в то время, как в империалистическом лагере, напротив, элементы дезинтеграции будут все увеличиваться. Крестьяне будут втянуты в борьбу, когда они услышат, увидят и поймут, что их землю, хозяйство и хлеб у них забирают, — это единственно реальная перспектива”.

Взгляды Бухарина, безусловно, находили широкую поддержку в партии. Они могут показаться донкихотскими, но его рецепт вовлечения масс, особенно крестьян, в революцию через партизанские военные действия против оккупантов сильно напоминали методы более поздних коммунистических лидеров, таких как Мао, Тито и Хо Ши Мин. Однако Ленин предпочел другую политику. Для мировой революции, считал он, наиболее ценным было существование советского правительства. И его, как ничто иное, нельзя подвергать опасности. Из этого следовало, что единственной возможной политикой было получение “передышки” посредством капитуляции перед германскими требованиями. Следовало сохранить то, что может быть сохранено, а международная революция откладывалась на далекое будущее.

В этой полемике, как мы видим, Ленин занимает позицию, противоположную той, что он занимал в октябре. Тогда он был интернационалистом в перспективе, полагаясь на революционный порыв рабочих всего мира. Теперь же он не перестал доверять революционному духу рабочего класса, не руководимому партией большевиков (как в “Что делать?” много лет назад), и отступил в единственную “социалистическую крепость”. Партия в конце концов приняла его аргументы, и советская Россия подписала договор в Брест-Литовске, полностью согласившись на все требования Германии. Многое проистекло из этого решения, в частности, создание сравнительно традиционной армии (см. ниже) и отказ от “открытой дипломатии”. Можно даже углядеть здесь первые проблески концепции “социализма в одной отдельно взятой стране”, которую позднее развил Сталин. Как бы то ни было, последовавшее затем поражение Германии, нанесенное западными союзниками освободило Ленина от наиболее разрушительных последствий его решения: после ноября 1918 года Германия отступила с оккупированных территорий.

Левые социалисты-революционеры были согласны в этом вопросе с левыми коммунистами и в негодовании вышли из состава правительства, назвав Брест-Литовский договор “предательством”. С этого времени большевики осуществляли в буквальном смысле слова “однопартийное правление”. Как будто для того, чтобы обозначить этот разрыв, они переименовали себя в Коммунистическую партию (в память о Парижской коммуне).

Большевистские методы захвата и укрепления власти естественным образом привели к гражданской войне. Это-то Ленин как раз всегда признавал. Он неоднократно повторял, что первая мировая война должна быть превращена в' классовую борьбу или “международную гражданскую войну”. Та же логика лежала в основе его решимости в 1917 году избегать любых соглашений с другими партиями, даже принадлежащими к социалистическому лагерю, и добиваться насильственного захвата власти без посторонней помощи.

Потребовалось, однако, некоторое время для того, чтобы различные антибольшевистские силы осознали реальность ситуации и отошли от прежних ошибочных взглядов. Старшие офицеры царской армии ушли к донским казакам, где они пытались собрать антибольшевистскую Добровольческую армию. Однако из-за разногласий между казаками им понадобилось много времени для того, чтобы обеспечить безопасность базовой территории. Задолго до того, как им это удалось, возможность для антибольшевистской деятельности созрела в совершенно другой части России, а именно в Сибири. После окончания военных действий на германском фронте, когда Чешский легион эвакуировался по Транссибирской железной дороге, в Челябинске между ним и Красной гвардией разыгралось сражение. С помощью телеграфа чехам удалось установить контроль над железной дорогой на всем ее протяжении. Поскольку она является единственной жизненно важной артерией Сибири, это означало, что вся огромная территория целиком, вместе с Уралом и частью Волжского бассейна, стала местом, где могли группироваться антибольшевистские силы.

Первыми воспользовались сложившейся ситуацией социалисты-революционеры. С самой Октябрьской революции они пребывали в нерешительности и расходились во взглядах относительно того, как следует относиться к большевистской угрозе. Покинув Второй съезд советов, они объявили захват власти “преступлением против родины и революции, означающим начало гражданской войны”. Но подкреплять эту декларацию действиями им не хотелось. Одним из сдерживающих факторов была боязнь оказаться наряду с корниловцами на стороне контрреволюции: они все еще ощущали, что с большевиками их связывают давнишние узы социалистического братства. Тем не менее некоторые социалисты-революционеры без одобрения их Центрального комитета организовали покушение на германского посла и попытались в июле 1918 года захватить власть посредством переворота в новой столице — Москве. Этот переворот был подкреплен вооруженными восстаниями в Ярославле и в одном или двух других северных городах, приуроченными по времени к высадке союзников в Архангельске. Высадку, однако, отложили, и восстания были подавлены.

Воспользовавшись чешским мятежом, социалисты-революционеры образовали правительство в Самаре, на Волге, и назвали его Комитет членов Учредительного собрания, или Комуч. Как следовало из их названия, они хотели вновь созвать Учредительное собрание на небольшевистской территории. Они рассматривали себя как “третью силу”, стоящую между проявляющимися “красной” и “белой” ориентациями. Их программа гласила, к примеру, что земля является “неотъемлемой собственностью народа”, что было не по вкусу большинству генералов. В Омске Временное правительство, возглавляемое кадетом П. Вологодским, напротив, обещало, что вся национализированная собственность, включая землю, будет возвращена прежним владельцам. В конце концов два правительства достигли компромисса и сформировали объединенную Директорию, но ее, в свою очередь, скинули офицеры и казаки, возражавшие против ее (умеренно) левой программы; они объявили адмирала Колчака верховным правителем и “командующим всеми наземными и морскими силами России”. Таким образом, политическая нерешительность и отсутствие единства подрывали усилия белых, в то время как все попытки найти “третью силу” провалились, поскольку такой силе всегда необходима поддержка армейских офицеров, что в данном случае означало, белых.

Появляющиеся белые армии действительно пользовались некоторой иностранной поддержкой — им помогали прежние союзники России, в особенности, Британия и Франция. Однако не следует преувеличивать эффективность этой поддержки. Дело в том, что, хотя правительства союзников и были обеспокоены зарождающимся вакуумом власти и ростом коммунизма в России, они не знали точно, ни чего бы им хотелось, ни как этого лучше достичь. Летом и осенью 1918 года основной их целью было вновь ввергнуть русских в состояние войны с Германией. Когда в ноябре 1918 года эта цель потеряла смысл, некоторые западные политики тем не менее по-прежнему придерживались точки зрения, что необходимо избавить Россию от большевизма, который в противном случае мог распространиться по Европе как чума (видение Троцкого наоборот). Большинство же, с другой стороны, чувствовало, что приоритетной задачей после долгой войны должно наконец стать возвращение войск домой и что в любом случае антикоммунизм — это политика, которая приведет к расхождениям в общественном мнении дома. И в самом деле, некоторые британские солдаты взбунтовались. По этой причине большая часть союзных войск в течение 1919 года покинула Россию, хотя японцы и оставались дольше на Дальнем Востоке, где они имели давние геополитические интересы.

Возможно, наиболее весомым вкладом союзников было снабжение белых оружием, амуницией и боевой техникой, без чего последние вряд ли могли бы бросить сколько-нибудь осмысленный с военной точки зрения вызов коммунистам. С другой стороны, они никогда не вводили в дело количество людей, достаточное для того, чтобы сыграть решающую роль в исходе войны; но, помогая в той мере, в какой они помогали, союзники делали белых уязвимыми для обвинений в отсутствии патриотизма, в том, что они поощряют вмешательство иностранцев во внутренние дела России. Они также дали коммунистам безупречные основания для уверенности, что, как Ленин и предупреждал их, империалисты готовы сокрушить молодое Советское государство. Интервенция союзников заложила фундамент для многих мифов.

Белые в любом случае были способны представлять серьезную угрозу Советской республике. Особенно выделяются два кризисных момента. Первый относится к августу 1918 года, когда чехи и другие силы белых захватили Казань на Волге. Она находится на расстоянии около четырехсот миль от Москвы, но юная Красная Армия не была готова противопоставить им сколько-нибудь значительные силы, так что столица оказалась очень уязвима. Троцкий, бывший тогда военным комиссаром, бросился на своем, ставшем потом знаменитым, бронированном поезде собирать силы для защиты города Свияжска на подступах к Москве. Ему удалось это сделать и отбить Казань. Именно тогда он издал приказ: “Я предупреждаю: если подразделение отступит, будут расстреляны сначала комиссар, а потом и командир”. Этот кризис послужил решающим импульсом для создания полномасштабной Красной Армии, а также для объявления красного террора (см. ниже).

Второй момент, когда казалось, что красные могут быть побеждены, относится к осени 1919 года. Добровольческая армия, ставшая наконец под командованием генерала Деникина грозной силой, воспользовалась восстанием казаков против красных для того, чтобы завоевать большую часть южной территории и Украину, а к октябрю продвинулась до Чернигова и Орла (последний находится менее чем в двухстах милях от Москвы). В то же время генерал Юденич, используя в качестве базового балтийский регион, двинулся на Петроград и к октябрю дошел до его окраин. В обоих случаях Красная Армия приняла вызов и смогла отбросить атакующих назад.

Таким образом, белых постигла окончательная неудача. Отчасти, как уже говорилось, это произошло вследствие отсутствия политического единства: по крайней мере им не удалось выступить в качестве центра для всего многообразия антибольшевистских сил. Им не удалось даже привлечь на свою сторону достаточно большое число последователей из народа, хотя и рабочие, и крестьяне все больше разочаровывались в большевистском правлении по мере его претворения в жизнь. Политические программы белых были неопределенными и не отвечали имевшимся потребностям; так, они ничего не делали для того, чтобы убедить крестьян, что в случае победы белых у них не отберут землю, которую они получили в 1917 году. Им не удалось предложить рабочим надежного статуса для профсоюзов, фабричных комитетов и других новых представительных органов, возникших в 1917 году. Реально единственной их последовательной политической идеей была “Россия единая и неделимая”, что, конечно же, отталкивало представителей нерусских национальностей, которые в ином случае вполне могли бы поддержать белых, поскольку национальная политика большевиков начала проявляться в действии.

Все это не имело бы большого значения, если бы белые не демонстрировали народу всем своим поведением, что они более справедливые и ответственные правители, нежели большевики. Но это было не так. Отвечая за расквартировывание и снабжение продовольствием в районах, где они сражались, белые реквизировали и мародерствовали менее систематично, но навряд ли менее безжалостно, чем большевики. Они никогда не прославляли террор как систему правления, но тем не менее часто его применяли. Более того, белые генералы то и дело теряли контроль над своими подчиненными, так что, хотя Колчак и Деникин сами были морально безупречны, они оказались не в силах удержать свои армии от совершения эксцессов. Как писал своей жене сам Колчак, “многие белые не лучше большевиков. У них нет совести, нет чувства чести или долга, только циничный дух соревнования и наживы”. Этим способом нельзя было выиграть гражданскую войну, особенно если противники — такие мастера политической пропаганды.

Создание Красной Армии — один из самых явных примеров того, как коммунисты выворачивали наизнанку лозунги революции. Большевики пришли к власти, разрушив старую армию. Когда они думали о том, что могло бы ее заменить, им виделось нечто вроде вооруженной народной милиции по образцу Красной гвардии. Именно это и сделало принадлежащую левым коммунистам программу “революционной войны” против германцев такой логичной и привлекательной. Даже еще некоторое время после того, как Ленин обеспечил провал этой идеи в Брест-Литовске, режим оставался лишь при очень маленькой новой армии, так называемой Рабоче-Крестьянской Красной Армии, построенной по принципу, провозглашенному большевиками в 1917 году: там не было ни знаков отличия, ни званий, и командование каждым подразделением осуществлялось выборным комитетом, в чьи задачи входило и избрание офицеров. Военная дисциплина признавалась лишь в боевых условиях, и даже тогда командиры подразделений должны были действовать без права карать за непослушание смертью.

Однако эта структура долго не просуществовала. Во время неразберихи, царившей на брест-литовских переговорах, Германия возобновила на некоторое время свое наступление. Это послужило жестоким напоминанием о беспомощности и донкихотстве новой русской армии. Троцкий решил ее ликвидировать и построить заново на более традиционных принципах. Он учредил Верховный Военный Совет под руководством царского генерала Бонч-Бруевича для выполнения задачи создания новой армии. По всей территории, контролируемой красными, была раскинута сеть военных комиссариатов для набора рекрутов, сначала на добровольных началах, а затем, после чешского мятежа, в качестве принудительной воинской повинности. Подразделения Красной гвардии и милиции большей частью были расформированы как ненадежные, из каждого из них было взято лишь по несколько членов партии для создания ядра вновь сформированных и традиционно устроенных полков. Но кому же командовать новыми подразделениями? У партии не было под рукой достаточного количества людей с необходимой военной подготовкой и опытом для командования войсками в условиях современных военных действий. При поддержке Ленина Троцкий обратился к офицерам старой царской армии, по крайней мере, к тем, кто не ушел служить белым. Их знаки отличия и звания не были восстановлены, но в остальных отношениях им дали дисциплинарные полномочия, к которым они привыкли, вплоть до права карать смертью за неподчинение. Никаких глупостей типа “солдатских комитетов” больше не существовало: они были попросту отменены, а на смену им пришли “политические комиссары”. Они назначались с одобрения партии и должны были находиться рядом с офицерами (некоторые из них, по крайней мере сначала, неохотно стали служить красным) для обеспечения их лояльности, передачи политических указаний и поднятия уровня политического сознания среди призванных на военную службу. Комиссар явным образом не был подчинен офицеру, а был ему равен, обладая при этом правом казнить офицера, если тот совершит предательство по отношению к Красной Армии.

Методы Троцкого вызвали волну критики как внутри партии, так и вне ее. Во ВЦИКе меньшевик Дан воскликнул: “Так появляются Наполеоны!”, в то время как внутри партии так называемая “военная оппозиция” призывала вернуться в принципу милиции и сместить старорежимных офицеров. Как бы то ни было, Троцкий создал эффективную военную организацию под предельным контролем партии. Учитывая, в какой спешке она создавалась и как велики были стоящие перед ней задачи, Красная Армия воевала исключительно хорошо, и можно признать, что моральный дух в ее рядах был выше, чем в каком-либо ином слое населения России. Конечно же, войска получали лучшее питание, чем практически кто-либо еще в то время, и служба в Красной Армии была замечательным способом продвижения в новом обществе. Сотни тысяч рабочих и крестьян в Красной Армии вступали в партию, и некоторые из них по этой причине заняли позднее высокие и ответственные посты в новом обществе. Троцкий действительно делал все от него зависящее, чтобы солдаты Красной Армии получали специальную подготовку и продвигались на командные посты по возможности быстрее. К концу гражданской войны эти новые выдвиженцы составляли две трети офицерского корпуса; некоторым суждено было прославиться во время второй мировой войны. Все это сильно сказалось на социальной структуре партии.

Другим основным инструментом революционного режима стала ЧК. Как мы уже знаем, она была учреждена таким образом, что не подлежала контролю ни со стороны партии, ни со стороны советов. Она возникла вне даже тех придуманных на скорую руку законодательных норм, которые новый режим для себя установил. В самом деле, можно сказать, что ЧК воплощала ленинскую противоречивость в вопросах демократии и авторитаризма. “Рабочие и солдаты, — убеждал он президиум Петроградского совета в январе 1918 года, — должны осознать, что никто им не поможет, кроме них самих. Злоупотребления вопиющи, спекуляция чудовищна, но что сделали массы солдат и крестьян для борьбы с этим? Пока массы не подымутся на стихийные действия, мы ни к чему не придем… Пока мы не применим к спекулянтам террор — расстрел на месте — мы ни к чему не придем”.

С самого начала именно ЧК, “карающий меч” пролетариата, в действительности выполняла эти функции, хотя Ленин и говорил о “стихийных действиях масс”. По меньшей мере с неявного одобрения Ленина, ЧК скоро переступила ограничения, которые вначале были наложены на ее деятельность: она перешла от простого расследования контрреволюционных преступлений к аресту подозреваемых, а оттуда — к организации судебных процессов, вынесению приговоров и даже к их исполнению. Первым был расстрелян ЧК человек с бесспорно экзотическим именем: князь Эболи. Это был вымогатель, особенно обидевший главу ЧК Феликса Дзержинского тем, что называл себя членом его организации. “Таким образом, — сказал Дзержинский, — ЧК держит свое имя незапятнанным”. ЧК также получила право создавать свои собственные вооруженные формирования для выполнения своих растущих обязанностей.

С января по июль 1918 года левые социалисты-революционеры были представлены в составе руководящей Коллегии ЧК, и они сопротивлялись скорому отправлению правосудия и применению смертной казни (к которой русские революционеры традиционно питали отвращение). Штейнберг, комиссар юстиции и левый социалист-революционер, стремился ограничить судебные функции ЧК именем “революционных трибуналов”, которые хотя и не обязательно были сами мягки с обвиняемыми, были по крайней мере избраны советами и до некоторой степени находились под их контролем. На самом деле они точнее воплощали идею вовлечения народных масс в правосудие.

После восстания в июле 1918 года левые социалисты-революционеры были изгнаны из ЧК, и республика вступила в более опасный период, когда скорое правосудие стало более приемлемым. Начало было положено делом мятежников из Ярославля. Будущий премьер-министр Н.А. Булганин возглавлял там отряд ЧК, который расстрелял в общей сложности 57 повстанцев, в основном, офицеров, в то время как комиссия по расследованию отобрала для казни еще 350 пленников. Тогда это был еще единичный случай, но с объявлением 5 сентября красного террора такие операции стали обычным делом. Декрет гласил, что “жизненно важно защитить Советскую республику от ее классовых врагов посредством их изоляции в концентрационных лагерях. Все лица, замешанные в деятельности Белой гвардии, заговорах и восстаниях, должны быть расстреляны”. Отпала необходимость в доказательстве того, что было совершено реальное преступление, если речь шла о человеке не рабочего и не крестьянского происхождения. Само его существование могло служить поводом сделать вывод, что он борется с советской системой, а стало быть, и с народом в целом. Зловещий термин “враг народа” стал проникать в официальные инструкции и пропаганду. Лацис, председатель ЧК Восточного фронта, говорил свои офицерам в ноябре 1918 года:

“Мы не ведем войну против отдельных людей. Мы искореняем буржуазию как класс. Во время расследования не ищите свидетельств того, что обвиняемый словом или делом выступал против советской власти. Первые вопросы, которые вы должны поставить, это: к какому классу он принадлежит? какого он происхождения? какое у него образование или профессия? Это и есть те вопросы, которые должны определить судьбу обвиняемого. В этом значение и суть красного террора.

Образ общественной гигиены стал частью стандартного языка советской пропаганды. Уже в декабре 1917 года Ленин призывал к “избавлению русской земли от всех паразитов”, под которыми он подразумевал “праздных богачей”, “священников”, “бюрократов” и “неряшливых и истерических интеллигентов”. А 31 августа 1918 года “Правда” заклинала: “Города должны быть очищены от этого буржуазного разложения… Все, кто опасен делу революции, должны быть уничтожены”.

Концентрационные лагеря, изолируя классовых врагов от обычных людей, служили тем же санитарным целям. Ленин первым предложил создать их в письме к Пензенскому областному совету 9 августа 1918 года (город был в опасном положении на уязвимом Восточном фронте): “Жизненно важно создать усиленную гвардию из надежных людей для проведения массового террора против кулаков, священников и белогвардейцев; ненадежные элементы должны быть заперты в концентрационных лагерях за пределами города”. Такие лагеря были снова упомянуты в декрете о красном терроре, и, очевидно, к тому времени они уже существовали, хотя узаконивающий их акт не был проведен ВЦИК до 11 апреля 1919 года. К 1922 году, по официальной статистике, существовало около 190 лагерей, в которых содержалось 85 тысяч заключенных. Согласно Солженицыну и другим, условия в большинстве из них (были и печально известные исключения) были тогда еще терпимыми в сравнении с более поздним временем: заключенные работали восемь часов в день и регулярно получали небольшую заработную плату. Возможно, сказывались пережитки представлений об “исправительном труде”. С другой стороны, заключенные были заложниками — их можно было расстрелять или вывезти на барже и утопить в реке в качестве возмездия за те или иные действия белых в гражданской войне.

Невозможно узнать, сколько людей погибло от руки ЧК в этот период. Лацис утверждал, что к декабрю 1920 года ими было расстреляно 12733 человека. По оценке Чемберлена в его образцовой истории революции, это количество ближе к 50 тысячам; позже Роберт Конквест привел цифру 200 тысяч, относящуюся к периоду с 1917 по 1923 год, предполагая при этом, что еще 300 тысяч погибли в результате применения иных репрессивных мер, таких как подавление крестьянских восстаний, забастовок и мятежей.

Эти цифры, конечно, уступают в сравнении с позднейшей деятельностью Сталина, и при этом, конечно же, нельзя забывать, что все это происходило во время настоящей гражданской войны, когда и противоположная сторона также проявляла жестокость. Создается впечатление, что зверства белых носили спорадический характер и иногда происходили без ведома белых лидеров, в то время как красные искренне и гордо признавали террор частью своей системы. Об отношении Ленина мы уже говорили выше, а Троцкий (в работе “Терроризм и коммунизм”, 1920) называл террор “не более чем продолжением… вооруженного восстания”. Возможно, эти различия и незначительны. Но можно сказать с несомненностью, что Ленин ввел и сделал обыденным безжалостное применение насилия ко всем реальным и воображаемым “врагам”, создав для осуществления этого надзаконные органы вне советского или партийного контроля.

Каковы бы ни были намерения большевиков, когда они пришли к власти, не может быть никаких сомнений, что за время гражданской войны, они забрали обратно либо аннулировали большую часть благ, розданных ими народу в октябре, при этом демократические органы, созданные с их помощью, они подчинили жесткому, а зачастую и жестокому контролю сверху. Однако “во время гражданской войны” не обязательно значит “вследствие гражданской войны”; по этому вопросу среди историков существуют значительные разногласия. Советские и некоторые западные историки приписывают крайнюю авторитарность большевистского правления в чрезвычайной ситуации, с которой им пришлось столкнуться. С другой стороны, многие западные историки настаивают на том, что такая авторитарность прослеживалась в ленинских взглядах с самого начала, поэтому-то он и организовал собственную фракцию и порвал со всеми, кто не мог согласиться с ним всем сердцем.

В действительности, не нужно постулировать абсолютную несовместимость этих двух точек зрения. Самим своим методом захвата власти большевики ввергли Россию в ситуацию, близкую к гражданской войне, которая позднее и развилась в настоящую гражданскую войну. Более того, некоторые из их наиболее авторитарных мер были приняты либо до, либо после самых критических фаз гражданской войны. Война фактически лишь предоставила большевикам первую возможность схватиться с действительностью, выйти из царства фантазии в царство практической политики. Они руководствовались туманными, но мощными предубеждениями, привнесенными ими в ситуацию. Война к тому же некоторым образом обеспечила им наилучшую возможность для сочетания демократии (в смысле контакта с массами) и авторитарности по типу ленинских высказываний в ноябре и декабре 1917 года. В работе “Государство и революция” он требовал “организовать всю национальную экономику по образу почтовой службы… все под контроль и руководство вооруженного пролетариата — такова наша непосредственная цель”. Если заменить “вооруженный пролетариат” на “партию и Красную Армию”, то мы получим картину, довольно близкую к тому, чем в действительности был военный коммунизм. Но, конечно же, в этой замене — вся суть. Ленин с легкостью совершил переход от понятия “пролетариат” к понятию “партия”, не замечая всей сомнительности и гнусности замены одного другим. Так же противоречива и его статья “Насущные задачи советской власти”, относящаяся к апрелю 1918 года, в которой он умудрился одновременно утверждать, что “без полномасштабного государственного учета и контроля за производством и распределением продукции рабочее правление не сможет удержаться и возвращение под иго капитализма неизбежно”, но при этом “каждая фабрика, каждая деревня — это производительно-потребительская коммуна… с правом своего собственного решения вопроса о контроле за производством и распределении продукции”. Возможно, такая противоречивость была естественной для того, что все еще оставалось в значительной степени утопической программой, подвергавшейся воздействию действительности.

Как бы то ни было, не может быть никаких сомнений, что реальные меры, принятые еще и до, но особенно во время и после гражданской войны, чудовищно усилили мощь государства и аннулировали все преимущества и блага, гарантированные большевиками народу в октябре. Суть военного коммунизма заключалась в следующем: 1) национализация фактически всей промышленности в сочетании с централизацией ресурсов; 2) государственная монополия на торговлю (которая не могла удовлетворить потребности людей и поэтому сопровождалась возникновением сильного черного рынка); 3) стремительная инфляция, приведшая к частичному прекращению денежных сделок (что приветствовалось теми большевиками, которые считали, что при социализме деньгам нет места) и широкому распространению бартера и выплат заработной платы товарами; 4) реквизирование крестьянских излишков (и даже не излишков) продукции. Алек Ноув резюмировал это очень четко: “Осада экономики коммунистической идеологией. Частично организованный хаос. Бессонные комиссары в кожаных куртках, работающие круглые сутки в тщетной попытке заменить свободный рынок”.

Уже и так чрезмерно измученная более чем тремя годами огромной войны, а затем страхами и конфликтами революции, экономика наконец развалилась. К 1921 году производство в сфере тяжелой промышленности составляло около одной пятой от уровня производства в 1913 году, а в некоторых сферах фактически прекратилось вовсе. Производство продуктов питания падало не так страшно, насколько мы можем судить по тем неизбежно ненадежным цифрам, которыми располагаем, но системы торговли и транспорта, необходимые для того, чтобы произведенные продукты попадали к потребителю, разрушились. Ситуация как в городах, так и в сельской местности была неописуемой. Евгений Замятин так вспоминал зимний Петроград времен военного коммунизма: “Ледники, мамонты, пустыни. Черные ночные утесы, немного напоминающие дома; в утесах пещеры… Пещерные люди, завернутые в шкуры, одеяла, меха, переходят от пещеры к пещере”. А Пастернак в “Докторе Живаго” описывал разруху на железной дороге.

Поезд за поездом, покинутые белыми, стояли праздно, остановленные поражением Колчака, нехваткой топлива и снежными заносами. Навеки обездвиженные и похороненные в снегу, они растянулись почти без просвета на долгие мили. Некоторые из них служили крепостями для вооруженных банд разбойников либо прибежищами для сбежавших преступников или политических беженцев — невольных бродяг тех дней, — но большинство из них были коллективным моргом, общими могилами для жертв холода и тифа, свирепствовавшего по всей железной дороге и косившего целые деревни в ее окрестностях.

В сельской местности крестьяне уже приступили к приятной задаче экспроприации частной земли и раздела ее между собой. По большевистскому Декрету о земле руководить этим процессом должны были, в основном, старые деревенские коммуны, в которых, конечно же, большее влияние имели лучше устроенные и зажиточные деревенские семьи. Перераспределение, порождавшее множество разногласий, было в результате, возможно, не так уж и справедливо; в любом случае радость от него была отравлена открытием, что даже если забрать всю частную, церковную и государственную землю, каждое крестьянское хозяйство смогло бы увеличиться в среднем лишь на полдесятины (немногим больше акра).

Более того, крестьянам начали докучать чиновники-поставщики, ищущие продукты и не способные, предложить за них достаточного количества денег и товаров. Конечно, эта проблема была унаследована от Временного правительства, но в условиях усиливавшегося голода в городах зимой 1917–1918 гг. она стала гораздо жестче, а столкновения ожесточеннее. При политической философии, свойственной большевикам, они были вынуждены рассматривать эту проблему в свете борьбы классов и, следовательно, реагировать на нее намного резче, чем Временное правительство. В январе Ленин предложил, чтобы Петроградский совет выслал вооруженные формирования для поиска и конфискации зерна и чтобы им были предоставлены полномочия расстреливать сопротивляющихся. А в мае ВЦИК и Совнарком издали совместный декрет, в котором те, кто не хотел сдавать зерно государству, были названы “крестьянской буржуазией” и “деревенскими кулаками”. “Остается лишь один выход: на насилие зерновладельцев против голодающих бедняков ответить насилием против тех, кто скрывает зерно”. Для организации классовой войны в деревнях и для большей оптимизации поисков спрятанных запасов в каждой деревне и в каждой волости были созданы “комитеты бедных крестьян” (комбеды). Теоретически они должны были состоять из всех крестьян, чье хозяйство не превышает норм, установленных при перераспределении земли. Но на практике, каковы бы ни были внутренние разногласия в деревне, крестьяне реагировали на чужаков все более возмущенно. Немногие, за исключением совсем нищих и пропащих, были готовы помогать пришельцам, зарящимся на чужое добро, и комбеды выродились в деревенские банды, грабящие ради собственного обогащения или же до бесчувствия напивающиеся самогоном. Сами большевики скоро осознали, что комбеды приносят больше вреда, чем пользы, и ликвидировали их в ноябре 1918 года.

На самом деле, снабжение городов продовольствием осуществлялось большей частью помимо государственной монополии на поставки. Крестьяне с трудом пробирались с мешками провизии в города и там либо продавали ее по высоким ценам, либо — ввиду ненадежности денег — обменивали на промышленные товары, предлагаемые непосредственно ремесленниками или рабочими. Интеллигенты и работники умственного труда отдавали за продовольствие мебель и фамильные драгоценности в отчаянной борьбе за жизнь; иногда они и сами отправлялись за этим по деревням. Рассказ Зощенко, в котором озадаченный крестьянин принимает рояль в обмен на мешок с зерном, представляет собой лишь легкое преувеличение. Половина России оказалась на проселочных или железных дорогах, неся или везя все, что можно было продать. Это были так называемые мешочники, ставшие частью повседневной жизни. Такие городские рынки, как знаменитая (или пресловутая) Сухаревка в Москве, стали аренами постоянно живой и отчаянной торговли, посредством которой люди пытались выжить. Конечно же, коммунисты крайне не одобряли такую коммерцию: она нарушала их монополию на торговлю и оскорбляла их классовое чутье. Время от времени они блокировали дороги вокруг городов для того, чтобы задерживать мешочников. Но в действительности они никогда не пытались окончательно искоренить незаконную торговлю, поскольку понимали, что в конечном итоге это приведет ко всеобщему голоду.

Подобные невзгоды, так же как и комбеды, естественно, восстановили крестьян против, коммунистов. Масла в огонь добавили закрытие церквей и аресты священнослужителей, наряду с принудительной мобилизацией в Красную Армию. За период между весной и осенью 1918 года в сельской местности значительно участились случаи насилия против коммунистов и чиновников, ведающих продовольственными поставками. Но волна насилия все еще сдерживалась опасением, что если белые победят коммунистов, крестьяне потеряют недавно полученную землю. Однако осенью 1920 и весной 1921 годов, когда белые больше не представляли никакой опасности, случайные волнения вылились во всеобщий крестьянский бунт.

Согласно голландскому историку Яну Мейеру, типичное крестьянское восстание начиналось со схода, традиционного собрания глав крестьянских хозяйств. На нем выносился приговор, и местные коммунисты или члены комбедов подвергались аресту или расстрелу. Оружие захватывалось в местном отряде военной подготовки (созданном Красной Армией), а реквизиционная бригада изгонялась. Затем крестьяне старались полностью отрезать себя от внешнего мира и силой защищали свое изолированное положение.

Эти разрозненные восстания достигли кульминации в страшных бунтах областей Черноземья, Волжского бассейна, Северного Кавказа и Сибири (главных зерновых областей) в 1920–1921 годах. Вероятно, самые значительные происходили в Западной Сибири, где насчитывалось около 60 тысяч вооруженных повстанцев: они заняли два крупных города, Тобольск и Петропавловск, и отсекли несколько перегонов Транссибирской железной дороги на три недели в феврале-марте 1921 года. Нам мало известно об этом восстании; однако в черноземной Тамбовской области остались кое-какие письменные свидетельства, скрупулезно изученные американским историком Оливером Радки. Многое из того, что он узнал, может оказаться верным также и для других восстаний.

Тамбовское восстание было классическим крестьянским восстанием, происшедшим без прямого влияния или поддержки со стороны какой-либо политической партии. Партия социалистов-революционеров, для которой было бы естественно покровительствовать этому восстанию, поддерживала его крайне сдержанно — возможно, потому что опыт гражданской войны научил социалистов-революционеров, что борьба означает подчинение генералам, а этого им не хотелось. Верно, что вожак этого восстания, Антонов, некогда сам был левым социалистом-революционером и что черты, характерные для социалистов-революционеров, прослеживались в программе, выпущенной Союзом Трудящегося Крестьянства (который был гражданской, не боевой ветвью движения). Программа включала повторный созыв Учредительного собрания, обновленные гарантии гражданских свобод, полную национализацию земли и реставрацию смешанной экономики. Но два последних пункта в любом случае представляли собой естественные крестьянские требования.

Сначала армия Антонова состояла из случайных банд дезертиров Красной Армии, лишенных собственности крестьян и других людей, находящихся “в бегах” по разным причинам. Только после окончательного поражения Деникина Антонов пополнил свои силы. Затем началась кампания по убийству большевиков и советских чиновников, совершались набеги на сельские советы и правления (люди Антонова сжигали документы точно так же, как это делали французские крестьяне в 1789 году), на железнодорожные станции и зернохранилища.

Окончательно восстание разыгралось лишь в августе — сентябре 1920 года, когда появились реквизиционные бригады, предъявляющие свои права на часть урожая, который в том году и так был плохим. Вспыхнули стычки между бригадами, реквизирующими зерно, и сельскими жителями. На помощь к последним пришел Антонов. Сначала ему очень везло: тысячи крестьян потекли в Зеленую армию (под этим именем она стала известна), а поскольку большевистский моральный дух и силы в Тамбове были невелики, то Зеленой армии удалось освободить целые сельские районы и создать гражданское правительство. Зеленая армия в некотором смысле удивительно походила на Красную Армию по структуре, она даже была укомплектована политическими комиссарами, хотя, естественно, в ней числилось лишь несколько обученных офицеров, — даже противники красных подражали их методам. В период своего расцвета Зеленая армия насчитывала около 20 тысяч штыков, причем гораздо большее количество народа воевало в ее нерегулярных частях. Она перерезала не менее трех главных железнодорожных линий, от которых зависело сообщение большевистского правительства с Волгой и Северным Кавказом. К декабрю 1920 года эта ситуация стала настолько тревожить Ленина, что он создал специальную комиссию по борьбе с бандитизмом, во главе которой сначала встал Дзержинский. Выжившие местные большевики и работники ЧК были вывезены из Тамбовской области, а туда были посланы специальные войска под командованием Антонова-Овсеенко (прежде войска Петроградского ВРК), а позднее — Тухачевского (который только что подавил Кронштадтское восстание). Эти войска захватывали села одно за другим, расстреливая крестьян, подозреваемых в том, что они воевали на стороне Антоновской армии, целыми группами. Некоторые деревни они сожгли дотла. В то же время они вытеснили Зеленую армию из относительно редкого леса на открытое пространство, где вооруженным пулеметами подразделениям было легче с ней справиться.

Репрессии, однако, сочетались с уступками. Реквизиция зерна в Тамбове была отменена по специальному приказу Ленина, и даже было привезено какое-то скудное продовольствие. На самом деле в Тамбове проводились предварительные испытания новой экономической политики, и оказалось, что в сочетании с безжалостными репрессиями, отбивающими у крестьян охоту воевать, она дает хорошие результаты.

Осталось объяснить, однако, почему это и другие крестьянские восстания провалились. Ведь их цели разделяло большинство крестьянских общин, особенно в зернопроизводящих регионах, а в некоторой степени даже и городские рабочие. При этом никогда не существовало прочной связи ни с отдельными крестьянскими движениями, ни с рабочими. Сознание крестьян оставалось слишком ограниченным местными сельскими рамками. Зеленая армия предприняла однажды атаку на город Тамбов, но, как представляется, атака эта была относительно легко отбита красногвардейцами. Прежде всего, сказывалась нехватка политической координации, которую могли бы обеспечить социалисты-революционеры, не будь они уже организационно ослабленными и не стремящимися браться за оружие. В любом случае, крестьяне к этому времени не доверяли уже никаким политическим партиям и никакой помощи от городской интеллигенции.

В некотором смысле при том, что большинство марксистов было изначально настроено против села, неудивительно, что отношения между большевиками и крестьянами испортились так резко. Однако с рабочими, которые должны были бы стать естественными союзниками нового правительства, дела обстояли немногим лучше. Мы уже знаем, что к лету 1918 года большевики национализировали большую часть промышленности и подчинили фабричные комитеты профсоюзам, централизовав “рабочий контроль” до такой степени, что он больше не исходил от рабочих. Это бесспорно внесло свой вклад в утрату революционных идеалов, но тем не менее рабочие часто принимали такую централизацию как альтернативу еще более страшной угрозе голода. Дело в том, что мирные инициативы большевиков, как бы несомненно популярны они ни были, вызвали огромную безработицу. Было подсчитано, что не менее 70 процентов российских заводов работали “на войну”, — и это были самые крупные предприятия, предоставляющие рабочие места большому количеству людей. Контракты, связанные с государственной обороной, резко прервались вместе с прекращением огня в декабре 1917 года, и в Петрограде в период между январем и апрелем 1918 года из-за отсутствия работы было уволено около 60 процентов рабочих. Предприятия, пережившие этот спад, зачастую переходили на единоличное управление, поскольку Ленин в это время очень увлекся четким разделением полномочий, и начинали практиковать сдельную оплату труда. Так как иногда во главе предприятий вставали те, кто раньше управлял капиталистическим производством, а теперь работал под государственным надзором, дисциплина снова стала такой, какой была в предреволюционные дни.

В то же время росли цены на продовольствие: в Москве цены на картошку удвоились за период с января по апрель 1918 года, а на ржаную муку (основной компонент русской буханки хлеба) выросли вчетверо. В Петрограде дневной рацион питания снизился до 900 калорий при необходимом минимуме в 2300 для нефизического труда. Производительность труда упала, так как рабочие были истощены от постоянного недоедания. Для того чтобы лучше питаться, многие воровали, пользовались черным рынком, выезжали в село, чтобы выменять что-либо на еду, или даже вновь оседали в деревнях по праву родства или по общинному праву, если эти права у них еще оставались. Многие рабочие, конечно же, вступили в Красную Армию. Начался сильный отток населения из больших городов. За период с середины 1917 до конца 1920 года количество фабричных рабочих упало примерно с трех с половиной миллионов до немногим больше миллиона. Те же, кто оставался, либо делали карьеру в новых партийных или государственных органах (отдававших предпочтение выходцам из пролетариата), либо же были голодными, холодными, беззащитными и бессильными.

Демонстрации по поводу Учредительного собрания первый раз предоставили рабочим возможность высказать свои новые претензии. История с расстрелом безоружных рабочих красногвардейцами стала широко известна, рабочие на многих предприятиях осуждали Совнарком, требовали разоружения Красной гвардии (в некоторых резолюциях она сравнивалась с царской жандармерией) и призывали к новым выборам в советы. 9 января (как раз в годовщину Кровавого воскресенья 1905 года) огромная процессия сопровождала похороны убитых.

Небольшевистские политические партии были слишком изолированы и дезорганизованы для того, чтобы придать движению четкое направление. Тем не менее неким инакомыслящим меньшевикам удалось организовать в Петрограде так называемое Чрезвычайное собрание делегатов заводов и фабрик, которое состоялось в марте 1918 года. Неясно, как происходили выборы в это собрание, но в него вошли некоторые активисты рабочего движения 1917 года, особенно из числа меньшевиков и социалистов-революционеров. Их речи изобиловали свидетельствами вновь возникшего в рабочей среде недовольства голодом, безработицей, закрытием и эвакуацией предприятий и учреждений (столица только что была переведена в Москву), на произвольные аресты ЧК, советы превратились в послушные придатки правительства, профсоюзы больше не были в состоянии защищать свои интересы, советы не позволяли рабочим отзывать неудовлетворяющих их делегатов для того, чтобы выбрать новых. “Куда ни повернешься, — жаловался один из рабочих депутатов, — натыкаешься на вооруженных людей, которые выглядят, как буржуи, и обращаются с рабочими, как с грязью. Кто они, мы не знаем”. В общем, они чувствовали, что им обещали хлеба и мира, а дали нехватку продовольствия и гражданскую войну; им обещали свободу, а дали нечто вроде рабства. Собрание потребовало роспуска Совнаркома, отказа от Брест-Литовского мира и повторного созыва Учредительного собрания.

Собрание это положило начало движению, распространившемуся на другие части России, и вызвало ряд забастовок и протестов, направленных против коммунистической политики. Создается впечатление, что это движение в основном привлекало рабочих металлургической и оружейной промышленности (которой особенно сильно досталось в конце войны). Дебаты, происходившие на Собрании, отражают потерю ориентации и тревогу этих рабочих. С другой стороны, многие рабочие продолжали отождествлять “советскую власть” с коммунистами, видя в них свою главную надежду в неясном и опасном мире. В июне 1918 года коммунисты получили поддержку рабочего класса на выборах в Петроградский совет, в то время как всеобщая забастовка,- устроить которую Собрание призывало 2 июля, потерпела фиаско. Неуспех забастовки отчасти объяснялся усилившимся давлением правительства. Было арестовано все московское бюро Чрезвычайного собрания, а Красная Армия перекрыла кордонами весь Невский район в Петрограде (южную промышленную часть города, где движение было особенно сильно) и объявила там военное положение.

К лету 1918 года, хотя многие, возможно, даже большинство рабочих, были глубоко разочарованы в коммунистическом правлении, у них не было серьезной альтернативы. Этим может объясняться бессистемность и нерешительность их деятельности по сравнению с предыдущими годами. Большинство, во всяком случае, было озабочено тем, чтобы выжить. В 1917 году они ощущали себя на подъеме, творящими будущее посредством новых демократических органов, которые они сами же и создали. Теперь же они как бы достигли своих целей, но при этом столкнулись с нищетой, неуверенностью и угнетением, каких прежде никогда не знали. Созданные ими органы теперь использовались против них. Из двух политических партий, которые могли бы ясно выразить их горести и направить в какое-либо русло, меньшевики посвятили себя строго легальной деятельности через советы, а социалисты-революционеры разошлись в вопросе о том, следует ли открыто противостоять большевикам. Один меньшевик так резюмировал политические настроения рабочих в июне 1918 года: “К черту вас всех, большевиков, меньшевиков, и всю вашу политическую трескотню”.

Это разочарование и неуверенность, в сочетании с усиливающимися репрессиями, которые начали применять коммунисты, вероятно, объясняют провал движения, начатого Собранием. 21 июля ЧК наконец арестовала всех 150 участников конгресса и забрала их на Лубянку, где им предъявили обвинение в заговоре против советского правительства и пригрозили смертной казнью. В конце концов, однако, через несколько месяцев все они были постепенно освобождены. Время сфабрикованных судебных процессов против тех, кто совершал Октябрьскую революцию, еще не наступило.

Рабочие больше не были способны ответить на вызов, бросаемый им коммунистическим режимом, но то, как они голосовали в советах в период с 1919 по 1921 год, показывает степень их разочарованности. Часть их поддержки перешла к меньшевикам, которые получили сильное представительство в профсоюзах, особенно в среде типографских рабочих. Меньшевики также посылали все увеличивающееся число делегатов в советы, несмотря на то, что они были изгнаны из них на некоторое время после июня 1918 года. Даже после того, как они вновь были допущены в советы, меньшевики постоянно подвергались официальному третированню: то их кандидатов арестовывали незадолго до выборов, то результаты голосования меньшевиков признавались недействительными по техническим причинам. С тех пор, как советское голосование стало происходить посредством поднятия руки, стало легче осуществлять подтасовку результатов голосования меньшевиков. Лишь их упорством можно объяснить то, что они вообще еще имели каких-то своих депутатов в советах: один или два были избраны даже уже в 1922 году, после чего Центральный Комитет партии (или оставшиеся в эмиграции его члены) запретили дальнейшее участие в советских выборах как слишком опасное для голосующих. В любом случае, к этому времени все партийные лидеры, все еще находящиеся в России, были арестованы ЧК. Основной политической деятельностью меньшевиков с тех пор стал выпуск эмигрантского журнала “Социалистический вестник”, для которого явно требовалась широкая сеть корреспондентов внутри страны: в течение следующей декады в нем были опубликованы подробные отчеты о жизни рабочего класса в Советском Союзе, бесценные для историков.

Рабочее движение, конечно же, было также страшно ослаблено голодом, нищетой и оттоком множества городских жителей в деревню. К 1921 году число промышленных рабочих составляло примерно треть уровня 1917 года, к тому же оно было беднее во всех отношениях. У коммунистов были свои идеи относительно того, как восстанавливать предполагаемую социальную базу своего режима. Для того чтобы принять солдат, пришедших из Красной Армии в конце гражданской войны, Центральный Комитет в начале 1920 года принял решение преобразовать некоторые армейские подразделения в “трудовые армии”, — таким образом, Третья Армия стала Первой Трудовой Армией. На железной дороге и на некоторых ключевых промышленных предприятиях была введена военная дисциплина, а политические комиссары Красной Армии заменили профсоюзных чиновников. “Трудовые солдаты” валили деревья, расчищали дороги, восстанавливали мосты и железнодорожные линии. Все это, предполагалось, облегчит переход к мирной плановой экономике, без разрухи, которую повлекла бы за собой демобилизация. Некоторые коммунисты думали, что “трудовая армия” в любом случае является вполне подходящей промышленной единицей для социалистического общества. “В пролетарском государстве милитаризация — это самоорганизация рабочего класса”, — заявил Троцкий. А в “Распорядке дня” он убеждал их: “Начинайте и заканчивайте свою работу …под звуки социалистических песен и гимнов. Ваша работа не рабский труд, а высокая служба социалистическому Отечеству”.

Не все были согласны. Рабочая оппозиция усиленно сопротивлялась этой идее, и во время великого кризиса в феврале — марте 1921 года Ленин перешел на их точку зрения (но только по этому вопросу). Не говоря уже об огромном негодовании, которое трудовые армии вызывали у солдат, желавших вернуться домой, их фактические трудовые достижения не впечатляли. В 1921 году они были отменены.

К 1921 году коммунисты остались единственной значительной политической силой в Советской России. Они были также и исключительно важной социальной силой. Большинство других классов в российском обществе были уничтожены или страшно ослаблены во время революции и гражданской войны — даже рабочий класс, от чьего имени правили коммунисты. В отсутствие правящего класса профессиональные чиновники коммунистической партии и Советского государства максимально приблизились к выполнению этой функции. Конечно, социальным классом в полном смысле этого слова их еще нельзя было считать: их сила и их органы были еще в зачаточном состоянии, так же как и их обычаи и культура, и они, безусловно, еще не изобрели способа сохранения своей власти и привилегий. Во многих смыслах историю Советской. России можно считать историей их попыток вырастить эту зачаточную власть и привилегии в свое постоянное, надежное и общепризнанное достояние, каковое желает иметь любой правящий класс.

Всякий, кто был знаком с большевиками в феврале или даже октябре, мог бы не узнать их в 1921 г. — так сильно они изменились во многих отношениях. В феврале это была небольшая партия подпольщиков и ссыльных, без четкой организации (вопреки ленинским принципам) и к тому же раздираемая противоречиями. Однако ее идеи были понятны и близки массам, она была жизнеспособна и начала налаживать реальные связи с народными массами, прежде всего с рабочими и солдатами. К октябрьским дням партия большевиков почти не изменилась, но численность ее выросла почти в десять раз, и так же возросло влияние на рабочие и солдатские массы — ни одна другая партия в те дни не могла похвастать такими же достижениями. Но к 1921 г. она, изменилась, можно сказать, неузнаваемо. Теперь она стала массовой — многие вступали в нее ради карьеры. Партия была жестко организована, s непреклонна и нетерпима к взглядам, отличным от ее собственных. Уже тогда начался отрыв от народных масс, взиравших на нее со страхом и недоверием. В 1921 г. X съезд партии освятил это преображение.

Так что же произошло? Основной причиной изменения стал опыт реальной власти и гражданская война; и то, и другое — прямой результат ленинских решений, принятых в октябре с целью захвата власти.

Наиболее заметной переменой стал рост численности партии. После массового вступления новых членов в 1917 г. к 1921 г. она выросла еще в три или четыре раза. Теперь она насчитывала около семисот пятидесяти тысяч человек. Процесс этот отнюдь не был равномерным. Так, сразу после октября наблюдался значительный прирост численности партии, но вскоре последовал массовый выход из нее — возможно, за счет рабочих, разочаровавшихся во власти большевиков. Рост численности партии наблюдался и во время гражданской войны — тогда в нее вступали солдаты Красной Армии. Периодические “чистки” изгоняли из партии людей сомневающихся, продажных и просто карьеристов.

Приливы и отливы численности партии в известной степени отражают то беспокойство, которое лидеры испытывали по поводу ее рядовых членов. Кадровая политика определялась двумя противоречивыми соображениями. Коммунисты были, несомненно, правящей партией, но при этом называющей себя массовой. Однако в правящей партии неизбежно появление слоя лиц, которые вне зависимости от их социального происхождения представляют собой типичный средний класс. Партия, утрачивающая базу в лице рабочего класса и сталкивающаяся с растущей враждебностью крестьянства, подвергается постоянной опасности превратиться в основном в партию служащих. Между 1917-м и 1921 гг. численность рабочих в партии упала с 60% до 40%. Более того, создается впечатление, что многие из тех, кто называл себя рабочим, на деле являлись теперь администраторами, комиссарами, командирами Красной Армии и т.д. И действительно, партийная статистика показывает, что в октябре 1919 г. только 11% членов партии работали на заводах, однако многие из них занимали административные посты.

Другим естественным результатом роста численности партии стало уменьшение пропорции большевиков дооктябрьского призыва. Летом 1919 г. выяснилось, что только пятая часть членов партии вступила в нее до революции. Пропорция эта будет уменьшаться и в дальнейшем. Большинство коммунистов того времени сформировалось в боях гражданской войны; они почти не имели опыта революционной борьбы на заводах, не говоря уж о тюрьмах, ссылках и жарких теоретических спорах подполья. Типичным коммунистом отныне был не плохо одетый интеллектуал, но комиссар в кожаной куртке с маузером на боку. Среди партийных работников теперь преобладали выходцы из Красной Армии — необразованные, теоретически неграмотные, часто грубые, но хорошие организаторы. Большинство этих людей, в прошлом рабочих или крестьян, были рады вырваться из своей среды. Нельзя сказать, что партия в это время приобрела совсем уж военный вид, но большинство партийных функционеров действительно решало все проблемы волевыми методами, силой и принуждением. Опыт военного времени и привел Ленина к выводу, что сущностью политики является принцип: кто — кого.

Гражданская война и опыт реальной власти заметно повлияли и на организационную структуру партии. Если для секретариата в лице Свердлова и Стасовой в 1917 г. было вполне возможным вести всю переписку ЦК и более или менее точно помнить списки членов партии, то по мере сращивания ее с государством такая практика становилась все менее допустимой. Однако для того, чтобы структура партии приобрела законченные формы, понадобилось немало времени. Даже спустя год с небольшим после Октябрьского переворота импровизация часто была вполне обычным делом.

В недавнем исследовании Роберта Сервиса убедительно доказывается, что окончательно сформировавшаяся структура партии начала оказывать сильнейшее давление на низовые партийные организации. В чрезвычайных обстоятельствах гражданской войны первичные партийные организации, отправив своих лучших представителей на фронт, умели выдвигать из своих рядов способных руководителей. Присылаемые Москвой эмиссары и инструкторы Центрального комитета находили на местах благосклонный прием; и только. Испытывая постоянную нехватку помощников и соратников, партийные секретари на местах единолично принимали важные решения. Партийные собрания превращались в пустую формальность, а резолюции принимались, по чьему-то меткому выражению, “кавалерийским наскоком”. Исчезла практика выборов партийных работников и серьезного обсуждения и кандидатов, и политических альтернатив. Общепринятой стала практика назначений партийных функционеров сверху. В чрезвычайных обстоятельствах или для принятия действительно важных решений обычным стал приезд посланных центром комиссаров.

Разумеется, это было типично для ленинского стиля руководства — и Троцкого тоже, если говорить именно о тех аспектах управления, о которых речь шла выше. Оба имели обыкновение рубить гордиевы узлы, рассылая директивные телеграммы. Так решались все проблемы на местах. Теперь инстинктивная авторитарность Ленина и Троцкого была узаконена.

Это значит, что складывался слой профессиональных партийных работников, прежде всего в среднем и высшем звене партии. В условиях, когда партия железной рукой держала и советы, и Красную Армию, их основной задачей было простое управление. Усложнение структуры произошло в 1919 г. в самой партийной верхушке. Причиной тому послужили гражданская война и смерть Свердлова в марте этого года. Центральный комитет обычно имел в своем составе девятнадцать полноправных членов и восемь кандидатов. При такой численности было трудно быстро принимать решения, и потому на УШ съезде в марте 1919 г. было решено образовать Политическое бюро (Политбюро) из пяти членов ЦК. Первоначально ими стали Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев и Крестинский. Параллельно было образовано Оргбюро, в чью задачу входила организационная и кадровая работа Центрального Комитета. Вскоре Оргбюро превратилось в идеально упорядоченное собрание досье и учетных карточек всех партийцев. Сначала только два члена Политбюро входили и в Оргбюро — Крестинский н Сталин. Преобразованию подвергся и Секретариат: он должен был вести переписку и заниматься “текущими вопросами организационного и исполнительного характера”. Оргбюро было наделено “высшими полномочиями в организационной работе”. На деле эти два органа дублировали друг друга. Сталин не входил в состав Секретариата до 1922 г., когда это случилось, он стал не просто генеральным секретарем, но оказался единственным человеком, заседающим во всех трех директивных органах партии.

Новые органы, особенно Политбюро, сразу же фактически присвоили многие из властных функций Центрального Комитета. Теоретически ЦК должен был собираться раз в две недели, но в оставшиеся месяцы 1919 г. это случалось по меньшей мере в два раза реже. Между тем с апреля по ноябрь Политбюро собиралось 29 раз, Оргбюро — 110. Девятнадцать раз оба органа заседали совместно.

Продолжали оформляться и отношения партии с народом. В декабре 1919 г. в низовые партийные организации была спущена директива, предписывающая создавать партийные ячейки в любой организации, учреждении или на предприятии, где работают не меньше трех коммунистов. Задачей этих ячеек было усиление влияния партии во всех направлениях, проведение политики партии среди беспартийных и осуществление партийного контроля за работой всех предприятий и учреждений. Следовало убедиться, что для осуществления этих властных полномочий отобраны подходящие люди. Поэтому IX съезд рекомендовал партийным организациям всех уровней составить списки лиц, пригодных для определенных видов работы с последующим их использованием по назначению. Согласованные и дополненные в Секретариате, эти списки стали зерном, из которого впоследствии выросла система номенклатуры, охватившая не только партию, но и вообще все стороны жизни.

Но далеко не вся партия одобряла эти изменения. Многие влиятельные коммунисты, не входившие, однако, в высшие ее звенья, были обеспокоены происходящим. Они видели, что все эти новшества противоречат идеалам, ради которых большевики захватили власть. В 1919–20 гг. в партии образовались две самостоятельные группы — “Демократические централисты” и “Рабочая оппозиция”. Первые призывали к восстановлению “демократических” элементов, заложенных в ленинской теории партийной организации. Речь шла о восстановлении свободы выборов и дискуссий по всем важным вопросам. “Рабочая оппозиция” была обеспокоена “растущей пропастью” между партией и рабочими, от чьего имени она якобы выступала, взывая к “самодеятельности масс”, которую в 1917 году декларировал Ленин. Отличительной особенностью “Рабочей оппозиции” была мысль о том, что промышленностью должны руководить не столько специалисты и управляющие, собранные правительством в ВСНХ, сколько профсоюзы. Самый пламенный и обаятельный член этой группы, Александра Коллонтай утверждала, что на место “самодеятельности” пришла “бюрократия” — порождение системы партийного руководства. Коллонтай тоже призывала вернуться к подлинным выборам и свободным дискуссиям среди рядовых членов партии. Может создаться впечатление, что “Рабочая оппозиция” пользовалась значительной поддержкой промышленного пролетариата, но эта проблема требует дополнительного исследования.

Едва успели закончиться дискуссии по этим вопросам, партия столкнулась с кризисом, может быть, более опасным, чем гражданская война, — крестьянские волнения в Тамбовской губернии (о них говорилось выше). И в то же время сначала в Москве, а затем и в Петрограде во второй половине февраля 1921 г. начались забастовки и демонстрации промышленных рабочих. Поводом стало уменьшение нормы выдачи хлеба, но очень скоро требования рабочих приобрели политический характер. Это явилось следствием трех лет голода и репрессий. Рабочие требовали свободы торговли, прекращения продразверстки и упразднения привилегий и дополнительных пайков специалистам и партийным работникам, свободы слова, печати и собраний, восстановления свободных выборов в заводские комитеты, профсоюзы и советы, амнистии политзаключенным из партий социалистической ориентации. Раздавались даже отдельные призывы к созыву Учредительного собрания. Требования были выдвинуты не без влияния эсеров и меньшевиков, которые, несмотря на свое полулегальное положение, вновь стали популярны в рабочей среде.

Зиновьев, партийный вождь Петрограда, закрыл те заводы, где волнения были наиболее сильны (узаконив тем самым локауты), и объявил военное положение. В город были введены части особого назначения и курсанты, которые заняли ключевые позиции. Наиболее видные эсеры, меньшевики и некоторые рабочие были арестованы. В то время, когда войска вошли в город, а из мостовых уже выворачивали булыжники, Зиновьев распространил слух о планах отмены продразверстки.

Меры эти до известной степени успокоили город, но волнения успели перекинуться в расположенную по соседству с Петроградом военно-морскую базу Кронштадт, штаб-квартиру Балтийского флота. У моряков Кронштадта были старые революционные традиции, еще с 1905 г., когда они создали первый совет. Балтийцы сыграли решающую роль и в Октябрьском перевороте. Симпатии кронштадтских моряков были в основном на стороне анархистов, которым принадлежит оригинальная концепция совета как свободной и самоуправляемой революционной общины. Конечно, эти идеалы были бесцеремонно отброшены большевиками, и даже теперь, когда больше года прошло после фактического окончания гражданской войны, по-прежнему не было ни малейших признаков улучшения жизни.

Первого марта делегация моряков отправилась на встречу с рабочими Петрограда и по возвращении доложила о ее результатах грандиозному митингу матросов. Несмотря на присутствие Михаила Калинина (президента Российской Советской Республики), митинг единогласно принял резолюцию, полностью повторявшую требования петроградских рабочих (Учредительное собрание, однако, не упоминалось). Некоторые пункты резолюции были проникнуты спокойным достоинством: “Ввиду того, что теперешние советы не выражают волю рабочих и крестьян, незамедлительно провести новые выборы с тайным голосованием и избирательной кампанией с полной свободой агитации среди рабочих и крестьян”.

Советское правительство незамедлительно отреагировало на эти события, объявив кронштадтское движение “контрреволюционным заговором”. Руководителем его был объявлен бывший генерал царской армии Козловский, которого Троцкий назначил командующим кронштадтской артиллерией. Коммунисты назначили своего командующего — Тухачевского. Он должен был возглавить части особого назначения и атаковать крепость по льду Финского залива. Снова и в гораздо большем, чем ранее, количестве были использованы части особого назначения и курсанты. 17 марта начался последний штурм Кронштадта, завершившийся взятием города. Обе стороны понесли колоссальные потери. У восставших эти потери были неизмеримо большими вследствие массовых репрессий. ЧК расстреляла сотни причастных к восстанию людей. X съезд партии, чьи заседания были омрачены этими событиями, принял решения, утвердившие жесткую централизацию партии, начавшуюся в 1917 г. Ленин, подчеркнув, что кронштадтский мятеж нашел отклик во многих промышленных городах, заявил, что эта “мелкобуржуазная контрреволюция” “несомненно, опаснее Деникина, Юденича и Колчака, вместе взятых”. Он отметил также, что связь партии с рабочим классом была недостаточной, и настаивал на всеобщей солидарности и воссоединении всех сил. Ленин предложил на рассмотрение съезда две резолюции: одна осуждала “Рабочую оппозицию”; как “анархо-синдикалистский уклон”, другая, называвшаяся. “О единстве партии”, целиком была посвящена проблеме внутрипартийных фракций. Резолюция съезда постановила, что в будущем все предложения, критика и теоретические вопросы должны выноситься на общепартийный суд, а не обсуждаться внутри замкнутых групп: “Съезд предписывает незамедлительно распустить все, без изъятия, образовавшиеся на той или иной платформе группы и поручает всем организациям строжайше следить за недопущением каких-либо фракционных выступлений. Неисполнение этого постановления съезда должно вести за собой безусловное и немедленное исключение из партии”. На съезде царило настроение осажденной крепости, и потому даже члены “Рабочей оппозиции” вошли в большинство, проголосовавшее за обе резолюции. Карл Радек, делегат X съезда, прокомментировал эти события словами, которые звучат теперь как зловещее предсказание: “Когда началось голосование за эту резолюцию, я понимал, что ее можно обратить против нас. Тем не менее я поддержал ее… Пусть Центральный Комитет в минуту опасности примет самые жесткие меры против лучших членов партии, если считает это необходимым… Это не так опасно, как наши колебания, и это очевидно”.

На самом деле фракции и разные программы действий появлялись, вопреки решениям съезда, на протяжении еще нескольких лет. Тем не менее именно X съезд окончательно оформил подмену рабочего класса партией, и именно он дал в руки партийных вождей средства подавления всякого инакомыслия.