История Советского Союза. 1917-1991

СОЗДАНИЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

В 1917 г. большевики захватили самую большую в мире страну, которая в политическом отношении была многонациональной империей[1]. Этногенез этой невообразимой сумятицы народов уходит в глубину веков. Многие народы вошли в состав Российской империи еще в глубоком средневековье.

Начало этому процессу положило татарское иго. Как было сказано в 1-й главе, восточные орды сыграли важную роль в становлении российского национального самосознания. Но вместе с тем завоеватели способствовали разделению древнерусского этноса. Россияне, оставшиеся к северо-западу от земель, покоренных татарами, в дальнейшем развивались самостоятельно. Появились оригинальные язык и культура (белорусские); в конце концов белорусский язык стал официальным языком литовского государства[2], поглощенного впоследствии Польшей. По этой причине белорусский язык стал по преимуществу крестьянским, вобрав в себя сельскохозяйственную терминологию польского происхождения. На юге и юго-западе территории Древней Руси сложился украинский этнос (“живущие на окраине”). Сначала украинцы оказались под властью татар, позднее — Польши[3]. Подобно белорусам, часть украинцев перешла в католицизм, и некоторые из украинских православных христиан признали формально главенство Папы римского над своей церковью (так называемые “униаты”). Украинский этнос вобрал в себя казаков (“свободных людей”), бежавших от налогов, рекрутчины и крепостничества Московской Руси. Они образовали на ничейной земле между Россией, Польшей и Турцией своеобразную общину воинов, самоотверженно отстаивавших свою независимость. Казацкие традиции стали частью национального достояния украинского народа, и это невзирая на то, что к XIX веку казаки были поглощены российской армией и преданно несли службу по охране границ империи.

После разделов Польши в конце XVIII века белорусы и большая часть украинцев[4] были снова присоединены к России. К тому времени их традиции и культура уже сильно отличались от великорусской. Народы Украины и Белоруссии были по преимуществу крестьянскими, но правящая элита, в данном случае сельская, была русского, польского и даже еврейского происхождения.

Завоевательная политика России привела под ее власть народы, не имевшие с русскими вообще ничего общего. Уже в XVI веке русские предприняли контрнаступление, в результате которого были захвачены татарские земли, а равно и земли других мусульманских или языческих народов в бассейне Волги. Процесс этот занял гораздо больше времени, чем татаро-монгольское завоевание самой России. В XVII веке было покорено последнее независимое татарское ханство и Крыму, и русские приступили к завоеванию кавказских горцев — эти войны шли почти сто лет. Кавказцы оказались доблестными воинами и под руководством своего вождя Шамиля объявили джихад (“священную войну”) против завоевателей.

Середина и конец XIX в. стали временем проникновения русских в оазисы Средней Азии. К тому времени русская армия уже завоевала пустыни и степи, населенные тюрками-мусульманами. Целью этого наступления было частью обеспечение безопасности существующих границ, частью — нужда в хлопке, частью — жажда военной славы. После того, как российская армия оставила оазисы Средней Азии, казахи, обитатели туркестанских степей, начали постепенно вытесняться оттуда переселенцами из Украины и России[5], в то время как русские рабочие, большинство из которых было железнодорожниками, расселялись по оазисам, прокладывали железные дороги и открывали таким образом путь войскам и торговцам хлопком. Среди местного населения нарастало сопротивление. Оно достигло кульминации в крупном антиевропейском восстании в 1916 г.: обе стороны понесли огромные потери, множество среднеазиатских мусульман бежало через китайскую границу.

В горах Кавказа обитали два древнейших в мире христианских народа — армяне и грузины. Они были со всех сторон окружены мусульманами и непосредственно граничили с Турцией. Оба народа попали под власть России в самом начале девятнадцатого века. Они относились к русским как к неотесанным выскочкам, но сюзеренитет России признавали, поскольку та являлась мощной христианской державой, защищавшей их от натиска ислама. Во всех других отношениях грузины и армяне сильно разнились между собой. Грузины были земледельческим народом, состоявшим в социальном плане из аристократии и крестьян, но с заметной и. яркой прослойкой интеллигенции: грузины заслужили репутацию народа гордого, любящего свою родину, щедрого и гостеприимного. Космополиты армяне, напротив, были по преимуществу городскими жителями, ловкими банкирами и торговцами, действовавшими подчас за пределами своей страны — их можно было встретить не только на Кавказе, но и на всем Ближнем Востоке.

В начале восемнадцатого века Петр Великий завоевал прибалтийские регионы, еще в средние века попавшие под власть тевтонских рыцарей и немцев. Немецкие помещики и бюргеры лютеранского вероисповедания властвовали над большим земледельческим населением, состоявшим из эстонцев, латышей и литовцев. Эстонцы говорили на языке, родственном финскому, в то время как языки двух других народов не имели ничего общего с языками других народов Европы[6]. В девятнадцатом веке в этих странах появилась собственная интеллигенция, часто группировавшаяся вокруг церкви. В самом начале двадцатого века, по мере индустриализации этих относительно развитых регионов, начал расти и местный рабочий класс. Пробуждение национального самосознания на деле привело к особой жестокости столкновении во время революции 1905 г.

В конце восемнадцатого века в результате аннексии Польши подданными России стали несколько миллионов евреев. Они говорили на языке идиш и исповедовали собственную религию. Под общим покровительством короны их общины (кагалы) были самоуправляемыми. Большинство из них было торговцами, ремесленниками, содержателями постоялых дворов и трактиров и т.д. Императорское правительство решило ограничить места их проживания той территорией, которую они уже занимали, — впоследствии она стала известна как черта оседлости. Свободно выбирать место жительства могли лишь представители некоторых профессий и евреи с высшим образованием. Дискриминация со стороны властей усугублялась предубеждением по отношению к евреям со стороны прочего населения, что выливалось иногда в жестокие погромы, особенно с начала 1880-х гг. Евреи стали искать выход из того положения, в котором они оказались, — часть их создала свою собственную социалистическую партию (Бунд), другие призывали основать национальное государство на земле предков в Палестине (Сионисты).

Народы Российской империи к началу двадцатого века находились на самых разных стадиях национальной интеграции: некоторые из них представляли собой примитивные скотоводческие роды, в то время как у других была уже собственная образованная интеллигенция и рабочий класс. Но во всех случаях современные социальные процессы — урбанизация, индустриализация, развитие торговли и распространение начального образования — приводили к обостренному росту национального чувства как среди собственно русских, так и среди других народов. Все большее число жителей империи вынуждено было решать вопрос: кто я прежде всего — подданный России или своей малой родины? От ответа зависели выбор языка и культуры, карьера, нередко вероисповедание.

Еще острее этот вопрос поставили революционные события 1917 г. Марксизм не содержал готовой формулы решения национального вопроса. Сам Маркс был склонен недооценивать эти проблемы. Он считал, что индустриально развитые нации Европы, по крайней мере в те времена, обладали естественным правом выступать от имени мирового пролетариата. Национальная специфика в его глазах имела значение куда меньшее, чем собственно экономическая.

Из всех оттенков европейского марксизма Ленин избрал промежуточную позицию. Он не разделял мнения австрийских марксистов Отто Бауера и Карла Реннера о нациях как об исторически перманентных общностях. По мнению Ленина, существование наций и других социальных образований было обусловлено экономическими законами. С другой стороны, Ленин не соглашался и с точкой зрения Розы Люксембург, в соответствии с которой сразу же после социалистической революции нации должны слиться в единую мировую общность. Подобно другим марксистам, Ленин был склонен недооценивать национальное сознание как социальную силу. Но все же он прекрасно понимал, что в условиях, сложившихся в 1917 г., стремление бывших подданных Российской империи к независимости делало их мощными потенциальными союзниками. Опыт Австро-Венгерской империи заставил Ленина осознать роль, которую национальные чувства играют в революции, названной им “буржуазной”.

Во время первой мировой войны на Ленина очень сильное впечатление произвел и революционный потенциал колониальных народов, особенно азиатских. В своей работе “Империализм, как высшая стадия капитализма” Ленин пришел к выводу, что теперь классовая борьба идет на международном уровне и колониальные народы в целом подвергаются эксплуатации со стороны промышленно развитых государств Европы и Северной Америки. Из этого следовало, что на данной стадии исторического развития революционным стал лозунг национального самоопределения. В наибольшей степени это было истинным для России, где всячески следовало поощрять нерусских подданных империи к свержению угнетателей, побудить их взять собственную судьбу в свои руки, даже — в силу необходимости — под руководством национальной буржуазии.

Таким образом, Ленин осознавал реальность и силу национальных чувств. Вместе с тем он считал, что в конце концов они все же второстепенны. Ленин всегда верил, что этот “конец концов” близок, и потому для его взгляда на национальный вопрос была характерна двойственность. Та же двойственность отличала и его послеоктябрьскую национальную политику. По мысли Ленина, народам бывшей Российской империи нужно было дать возможность либо провозгласить свою полную независимость, либо войти в Советскую Россию в качестве ее составной части. Промежуточные варианты он вообще не рассматривал. На деле же, однако, случилось так, что большинство народов в 1917 г. избрало не полную независимость и не окончательную ассимиляцию Россией, но либо форму мелкой ассоциации, либо автономный статус внутри многонациональной федерации.

В этом существенном пункте большевики не попадали в той общих чаяний народов России. Более того — мировая революция так и не началась, и Ленин не мог предложить народам истинный интернационализм. Единственное, что он мог сделать, — это предоставить им возможность войти в состав многонационального государства, где русские преобладали количественно, господствовали в администрации и где доминировали русский язык и культура. Не обладая таким средством самозащиты, как федеральная структура, народы России оказывались перед опасностью полной русификации. Это было то самое зло, против которого они боролись при царе, не без участия самого Ленина. Опасность эта усугублялась теорией большевизма, где национальная независимость рассматривалась как второстепенная по отношению к “пролетарскому интернационализму”. Ленин часто повторял, что задачей пролетарской партии является самоопределение “пролетариата внутри каждой нации”, а не национальное самоопределение как таковое.

Столкнувшись с этой дилеммой, правительство большевиков с самого начала было вынуждено искать компромисс. На деле они приступили к созданию федеральной структуры управления, отвергавшейся ими в теории. В “Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа” (январь 1918 г.) дано ясное определение нового советского государства как “федерации советских национальных республик”. Тогда это было, конечно, всего лишь декларацией, так как большевики не контролировали большую часть бывшей империи, где предполагалось создание национальных республик. Федерация была делом будущего и более желательна, чем дезинтеграция. Тем не менее само применение этого слова имело далеко идущие последствия. Оно хорошо сочеталось с “Декларацией прав народов России” (2 ноября 1917 г.), где провозглашались равенство и суверенность всех народов страны, ликвидировались все национальные привилегии и запреты и провозглашалось право наций на самоопределение “вплоть до отделения и создания независимых государств”.

Для разрешения многочисленных и деликатных национальных проблем был создай Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац) во главе со Сталиным. Наркомнац выступал посредником в межнациональных конфликтах и вырабатывал рекомендации для большевистской политики по отношению ко всем нерусским. Поскольку все большее количество народов попадало под власть советов, постольку и Наркомнац становился инструментом реального политического влияния. Во главе его стояла “коллегия”, своего рода большой комитет, в котором заседали выборные от различных народов представители. Таким образом, Наркомнац детально сопоставлял и суммировал мнения различных народов, а равно и проводил принятые решения в жизнь.

Всякий раз, когда самоопределение наций вступало в противоречие с “пролетарским интернационализмом”, предпочтение отдавалось последнему. Это заметно даже на примере Финляндии, бывшей российским протекторатом в течение всего лишь ста лет. Действительно, когда несоциалистическое правительство Финляндии под руководством Свинхуфвуда провозгласило независимость, советское правительство в Петрограде признало ее. Но в то же самое время оно поддерживало восстание красных внутри Финляндии, имевшее целью посадить в Хельсинки просоветское правительство. Восстание было подавлено после подписания в Брест-Литовске мирного договора, когда германские войска выступили на стороне белофиннов. Во время восстания стала очевидна опасность, которая впоследствии будет возникать снова и снова: красные повстанцы воспринимались местными жителями как проводники русификации. Им оказывали такое сопротивление, как иностранным оккупантам.

История Эстонии, Латвии и Литвы во многом повторяет финскую. Национальные советы Эстонии и Латвии воспользовались советской декларацией прав народов и объявили о независимости от России. Это привело лишь к их аресту Красной гвардией, которая установила советский режим. Он был, в свою очередь, сметен германскими войсками, оккупировавшими эти страны в соответствии с Брест-Литовским мирным договором. После поражения Германии в ноябре 1918 г. национальные движения трех прибалтийских стран начали борьбу за образование независимых республик. Борьба эта велась на два фронта — против Красной Армии и местных социалистов (особенно сильны они были в Латвии). В этой борьбе победили национальные движения, получившие лишь незначительную помощь от нерегулярных немецких частей и от британского флота. Последний был отправлен туда с целью освободить регион и от немецкого, и от российского влияния. Таким образом Эстония, Латвия и Литва стали независимыми республиками, каковыми и оставались до 1940 г.

Независимость Польши от России к моменту прихода большевиков к власти была уже fait accompJi[7], поскольку Царство Польское (русская часть Польши) было полностью оккупировано германскими войсками с 1915 г. Признание нового государства было чистой формальностью. Но в 1920 г. проблема возникла вновь, так как польский лидер Пилсудский принял решение вторгнуться на Украину и вновь присоединить к Польше земли, бывшие в ее составе до разделов в конце восемнадцатого века. Первоначально полякам сопутствовал успех, и они даже захватили Киев. Но Красная Армия, одержав победу над Деникиным, перегруппировалась и смогла изгнать с Украины польские войска. Вслед за тем встал вопрос: должна ли Красная Армия, воспользовавшись стремительностью своего наступления, вторгнуться в пределы собственно Польши и установить в Варшаве советскую власть. Мнения советских лидеров разделились, причем весьма знаменательно, как именно. Троцкий занял безукоризненно интернационалистскую позицию. По его мнению, социалистическая революция должна была стать плодом усилий самих польских рабочих. Вторжение же Красной Армии лишь убедит поляков в том, что русские возвращаются, хоть и под другим знаменем, но для того, чтобы оккупировать их страну и править ею, как прежде. Ленин придерживался противоположной точки зрения — он полагал, что обстоятельства вновь благоприятствуют мировой революции: вдохновленные героической борьбой Красной Армии против буржуазии и помещиков, польские рабочие восстанут и сбросят правительство. Вслед за тем революция должна распространиться на Германию и, может быть, на остальную Европу. На краткий опьяняющий миг вернулись мечты октября 1917 г.: в Москве дожидался Польский Временный революционный комитет, возглавлявшийся социал-демократом Мархлевским. Он готовился принять бразды правления в Варшаве (эти факты стали достоянием гласности в 1944–45 гг.). В то же время Сталин засел за разработку планов создания суперконфедерации советских республик, куда должны были войти Польша, Венгрия и Германия.

Польская кампания ознаменовалась окончательным возвращением части старого офицерского корпуса в новую Красную Армию. Генерал Брусилов, возможно, самая значительная фигура среди бывших царских командиров и человек, несомненно, не имевший ничего общего с коммунистами, опубликовал в “Правде” воззвание, где призывал офицеров забыть несправедливость, которую им пришлось вынести. Теперь офицеры, писал Брусилов, обязаны всеми силами защищать “возлюбленную Россию” и отдать свои жизни в борьбе с чужеземными захватчиками, которые могут принести отечеству неисчислимые бедствия. Многие его товарищи-офицеры откликнулись на призыв.

И теперь, когда всех должно было встревожить возрождение русского национализма под коммунистической личиной, интернационалист Карл Радек предложил готовое оправдание: “Поскольку Россия является единственной страной, где власть взял рабочий класс, рабочие всего мира должны теперь стать русскими патриотами”. Разумеется, слова Радека были всего лишь продолжением тех аргументов, которые Ленин использовал для оправдания Брест-Литовского мирного договора: они знаменовали одну из стадий постепенного зарождения доктрины “построения социализма в отдельно взятой стране”.

Кончилось дело тем, что Красная Армия Варшаву взять не смогла. Это вызвало среди большевиков споры — даже более жаркие, чем прежде (Троцкий обвинял в поражении Сталина, не соблюдавшего субординации). Ленин, однако, подвел итог этим спорам, заявив, что поляки действовали не как социалисты и революционеры, но как империалисты. Революция в Польше, которую, по словам Ленина, так ждали большевики, не произошла. Рабочие и крестьяне, обманутые Пилсудским, защищали своего классового врага, позволив солдатам Красной Армии голодать, нападали на них из засады и убивали.

На деле же война 1920 г. показала, что Советская Россия была готова выйти на мировую сцену как новая великая держава, обладающая традиционно сильной армией, и что соседи именно так будут воспринимать ее действия, несмотря на то, что предлогом послужит оказание братской пролетарской помощи. Двусмысленность советской “братской помощи” сохранялась вплоть до появления “доктрины Брежнева”.

Непосредственным результатом войны стало чрезвычайно благоприятное для Польши установление границы. В соответствии с Рижским договором 1920 г. к Польше были присоединены территории, населенные крестьянами преимущественно украинского и белорусского происхождения. До 1939 г. граница проходила лишь немного восточнее столицы Белорусской Советской Республики — Минска.

Украина являет пример национального движения, и в дореволюционной России игравшего немаловажную роль. После 1917 г. в это движение влились новые силы. В девятнадцатом веке украинский национализм был развит очень слабо, что отчасти объясняется правительственными репрессиями. Несколько оживленнее националистические настроения были на границе с Австро-Венгрией, где власти относились к нему более терпимо. Революция 1905 г., ослабление национальных ограничений и появление украинской городской интеллигенции привели к своеобразному расцвету национализма. Тем не менее сохранялось положение, когда подавляющее число говорящего по-украински населения было крестьянами, а в городах ощущалось чрезвычайно сильное влияние русской, еврейской и польской культур. Промышленные рабочие в большинстве своем были русскими. Это прежде всего относится к новым индустриальным центрам — Харькову (самый большой город на Украине), Кривому Рогу и Донбассу. В целом на востоке Украины русских было больше, чем на западе.

После февральской революции в Киеве собралась Центральная Рада (по-украински “совет”), избранная вполне произвольно (но не более, чем советы того же времени в России). В выборах принимали участие в основном городские жители, причем те из них, кто считал себя украинцем. В июне после неудачных переговоров с Временным правительством Рада издала “Универсал” (старый казацкий термин) и провозгласила создание “Автономной Украинской Республики”. Это произошло под давлением Украинского воинского съезда, представлявшего украинских офицеров и солдат, бывших императорских военнослужащих. Они собрались на площади Св. Софии в Киеве и постановили не расходиться до тех пор, пока постановление об автономии не будет принято летом 1917 г. собиралось великое множество различных съездов, представлявших все слои украинского общества: крестьянские общины, сельскохозяйственные кооперативы, земства и горожане, университеты и школы, госпитали и армейские части. Все они гордо говорили только по-украински и демонстрировали приверженность традициям, отличным от русских. На деле имело место взрывоопасное формирование украинской нации, искавшей и утверждавшей свою общность в этом множестве организаций и митингов, подобных тем, в каких участвовал тогда же российский рабочий класс. Однако в среде украинцев-горожан преобладало не социальное, но национальное сознание. Остается неясным, можно ли сказать то же о крестьянах, многие из которых разделяли обиды и чаяния своих российских соседей и жаждали прежде всего земли. После Октябрьской революции Рада, снова поддержанная Украинским воинским съездом, провозгласила создание Украинской Народной Республики (III Универсал от 7 ноября 1917 г.). Рада пообещала в ближайшее время провести земельную реформу и созвать Украинскую конституционную ассамблею. На этой стадии Рада вовсе не настаивала на полной независимости от Советской России — украинские интеллектуалы всегда воспринимали себя как часть России, но хотели быть самоуправляемой частью. Однако вскоре между Петроградом и Киевом начались ожесточенные споры. В Киеве и других украинских городах независимо от Рады были созданы советы рабочих и солдатских депутатов. Благодаря характерному для крупных украинских городов этническому составу населения в этих советах преобладали русские. Верные Раде войска разогнали некоторые советы. Точно так же большевики поступали со своими оппонентами в других частях бывшей Российской империи. Но национальные чувства украинцев были столь сильны, что даже советы не составляли в этом смысле исключения. Поэтому, когда в декабре в Киеве начал работу Всеукраинский Съезд Советов, его большинство оказалось во всех отношениях небольшевистским. Напуганные этим, большевики отозвали своих представителей и организовали альтернативный съезд в Харькове, где они могли быть уверены в поддержке со стороны российского рабочего класса. Таким образом, и на Украине большевики стали проводниками политики русификации.

Так на Украине была подготовлена сцена для драмы гражданской войны, и действующие лица — красные войска и украинские военные формирования — заняли свои места. Красные смогли захватить Киев, прежде чем германская оккупация Украины в марте 1918 г. приостановила на время борьбу.

На протяжении следующих двух с половиной лет Украиной управляли по меньшей мере восемь разных правительств. Ни одно из них не могло не то что объединить страну, но даже получить поддержку большинства населения. Это было не только результатом разнородности сил, имевших в регионе свои интересы, но также следствием столкновения интересов разных групп населения. Удивительно, что ни немцы, ни поляки, ни белые армии Деникина (они сокрушили украинскую автономию) не смогли получить массовую поддержку. Но еще удивительнее то, что стабильной поддержкой не располагала и Рада или возникшее Позднее украинское националистическое правительство Петлюры. Это стало возможным потому, что, как признавал впоследствии лидер Рады Винниченко, Рада не сумела заручиться поддержкой крестьян путем проведения решительной земельной реформы. Кроме всего прочего, большинство украинских деятелей было крестьянами, для которых аграрный вопрос имел по меньшей мере такое же значение, как национальный: любой, кто игнорировал их интересы, лишал себя жизненно важной для него поддержки. Похоже, дело обстояло именно так, поскольку украинские крестьяне горячо поддерживали Махно, вождя анархистов. Вероятно, он был более внимателен к их нуждам, но и он не мог создать стабильное и прочное правительство. Ему мешало отсутствие широкой поддержки в других слоях населения.

Не располагая единодушной поддержкой крестьянства, украинские националисты не могли рассчитывать получить таковую со стороны русских, предпочитавших московское правительство киевскому. Тем более нечего было надеяться на евреев, которых Петлюра оттолкнул жестокими погромами. Таким образом, в час своей очевидной победы украинское национальное движение потерпело поражение, и со временем красные смогли окончательно закрепиться в Киеве.

Тем не менее краткий и бурный период независимости Украины имел последствия для победоносных украинских большевиков. В октябре 1919 г. Центральный комитет Украинской коммунистической партии был упразднен, и она стала подчиняться непосредственно Москве. Но многие украинские коммунисты не признали это решение. Они резко протестовали и добились от Ленина жесткого осуждения великорусского (т.е. московского) шовинизма. Он рекомендовал Украинской коммунистической партии образовать вместе с боротьбистами (украинские эсеры) коалиционное правительство и дал членам партии указание решительно бороться со всеми препятствиями против “свободного развития украинского языка и культуры”. Для этого Ленин, в частности, предлагал сделать обязательным наличие в штате любого административного учреждения определенного числа лиц, говорящих по-украински, а знание украинского языка обязательным условием поступления на государственную службу.

Имея такое правительство, Украина в 1920-х гг. пережила действительно невиданный расцвет культуры, языка и образования. Но этот расцвет не мог не быть хрупким, так как система жесткого подчинения Москве осталась неизменной.

Нечто похожее произошло и в Белоруссии, где достаточно небрежно были проведены выборы сразу двух рад — в Минске и в Вильнюсе. На время они объединились и под защитой германского оружия провозгласили независимость (после подписания Брест-Литовского мирного договора). После ухода германских войск в ноябре 1918 г. Белорусское государство прекратило свое существование, а его территория была по Рижскому мирному договору поделена между Польшей и Советской Россией. Как и в случае с Украиной, краткий период непрочной независимости лег в основу националистических мифов.

Народы Закавказья отделились от России не столько по желанию, сколько благодаря стечению обстоятельств, отторгнувших их от империи. Три наиболее крупных народа этого региона — грузины, армяне и азербайджанцы — имели между собой мало общего. Азербайджанцы — мусульмане, остальные — христиане. Но если грузины были оседлым народом, состоявшим из крестьян и аристократии (5% населения были дворянами), то среди армян имелось значительное число изворотливых и преуспевающих купцов, которые в большинстве жили за пределами собственно Армении; их недолюбливали, как это обычно случается с удачливыми иностранными предпринимателями. В большинстве крупных городов Закавказья имелось значительное русское меньшинство — администраторы, специалисты с высшим образованием и рабочие.

Все три закавказских народа имели друг к другу территориальные претензии. В особенности армяне и азербайджанцы — их отношения можно охарактеризовать как взаимные жестокость и насилие. Многочисленные местные националистические и социалистические партии желали ослабления жесткой российской власти, но никто, за исключением исламистских движений, не искал отделения от России. Все три народа боялись и ненавидели друг друга, а армяне вообще жаждали защиты России как гарантии от повторения чудовищных массовых убийств армянского крестьянства, учиненных турками в 1890-х гг. и в 1915 г.

Если принять во внимание все, сказанное выше, то едва ли покажется удивительным провал всех попыток создания Закавказской федерации в 1917–18 гг. Всё три народа пошли каждый своей дорогой, и все они искали вооруженной поддержки извне. Грузины обратились сначала к немцам, потом к англичанам; азербайджанцы просили того же у своих мусульманских друзей-турок; армяне прибегли к помощи белых под командованием Деникина, который, будучи глух к национальным чувствам, сам в конце концов искал поддержки у ненавидимой армянами Турции.

Немцы, турки и Деникин в конце концов сами оказались побежденными; англичане ушли, и три республики стали открытыми для проникновения Советской России. Армения и Азербайджан были ослаблены внутренними конфликтами и территориальными претензиями друг к другу и в 1920 г. были вновь присоединены к России. Для этого большевики использовали метод, опробованный ими в Финляндии и Прибалтике: военное вторжение сочеталось с восстанием местных красных. Азербайджан был особенно уязвим, поскольку там существовала большая колония русских рабочих на бакинских нефтепромыслах. Армения же была ослаблена нападением Турции.

Грузинская республика была в некоторых отношениях более серьезным противником. Это единственное закавказское государство имело стабильное правительство под руководством меньшевика Ноя Жордания. Правительство провело земельную реформу и благодаря этому получило широкую поддержку крестьянства. Тем не менее Красной Армии после вторжения в Грузию в феврале 1921 г. потребовалось чуть больше месяца, чтобы подавить упорное сопротивление. У Ленина были сомнения относительно выбора времени вторжения, к тому же он требовал проведения более мягкой оккупационной политики в Армении и Азербайджане. В это время сама Россия находилась в преддверии Новой экономической политики, и Ленин понимал, что грубые коммунистические методы должны вызвать повсеместное возмущение. Он призывал проводить особую политику по отношению к “грузинской интеллигенции и мелким торговцам” и даже говорил о возможности компромисса с меньшевиками Жордания. Из этого ничего не вышло, но не только из-за ошибок Ленина. Сталин жаждал установить у себя на родине жесткий режим, что, как мы увидим впоследствии, привело к прямому конфликту с Лениным.

Взаимоотношения большевизма с исламом были противоречивыми. Разумеется, атеизм марксистов несовместим со строгим монотеизмом ислама в принципе. Тем не менее многие политически активные мусульмане примкнули к тем или иным социалистическим течениям за последние десять лет перед революцией. Отчасти это объяснялось сугубо прагматическими соображениями: после событий 1905 г. мусульмане увидели в социализме политическое течение, способное организовать подпольную партию, мобилизовать массы и создать реальную угрозу правительству их угнетателей. Привлекала их и возможность получения международной помощи. Но было и еще одно соображение основополагающего значения, сделавшее возможным принятие социалистических идей мусульманской интеллектуальной элитой: социалистическая теория обещала им братство и равенство всех народов и солидарность в борьбе с западным империализмом. Представитель радикальной интеллигенции татар Поволжья Ханафи Музаффар предсказывал, что коммунизм объединит все мусульманские народы: “Как и коммунизм, ислам отвергает узкий национализм”!

Но особенно примечательно, что он так продолжил свою мысль: ислам интернационален и признает братское единение всех народов только под знаменем ислама. Из этих слов Музаффара становится понятным, что привлекало мусульман в коммунизме, и то, что должно их отталкивать. Идеал, которым была умма, всемирная община мусульман, очень сильно отличался от “пролетарского интернационализма”. Ленин никогда не смог бы примириться с ним, тем более если он соединялся, как это часто случалось, с идеей образования “пантюркского” государства — федерации тюркских по происхождению и языку народов как в России, так и за ее пределами.

Но в последние месяцы 1917 г. у большевиков и мусульман было еще много точек соприкосновения. Мусульман приводили в ярость колебания Временного правительства, отклонившего требование Всероссийского Съезда мусульман о создании их собственных системы образования, религиозных и военных институтов. Как бы в противоположность деятельности Временного правительства, большевики начали свою восточную политику декларацией “Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока” от 20 ноября 1917 г. Декларация провозглашала полный разрыв с отвратительной царской политикой религиозного и национального угнетения и обещала свободное и ненасильственное развитие верований, обычаев, национальных и культурных институтов. Отныне права мусульман, как и всех народов России, были защищены “всей мощью революции и ее органов, советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов”. Очень скоро выяснилось, что все эти посулы были ложными, но в течение первых двух или трех месяцев большевики просто не имели возможности предотвратить создание мусульманских правительств. В тех регионах у советской власти не было твердых позиций. В результате советы и мусульманские органы власти часто существовали бок о бок. Вскоре стало ясно, что их разделяют и религия, и национальные интересы. Советы, как правило, состояли из русских, которые нередко относились к мусульманским комитетам с подозрительностью и враждебностью. Это прежде всего относится к Средней Азии, где еще была жива память о массовых убийствах 1916 г. То, что в мусульманских регионах в советах и на ответственных партийных постах не было местных жителей, имеет и чисто идеологическое объяснение. По словам Колесова, председателя Ташкентского Съезда советов, мусульман нельзя было вводить в состав высшего партийного руководства потому, что у них не было никакой пролетарской организации. Действительно, рабочий класс ташкентских железнодорожных мастерских и текстильных предприятий был по преимуществу русским. Ташкентский совет на все сто процентов состоял из русских, и местное население относилось к нему как к хорошо знакомому, но лишь сменившему вывеску органу русского колониального угнетения. Советы стремились экспроприировать вакафные земли (религиозные пожалования), закрывали мечети, коранические школы и суды шариата (свод мусульманских законов), что служило очевидным доказательством угнетения. Между прочим, царское правительство никогда не заходило так далеко в своей политике религиозной дискриминации.

Напряженность в отношениях между двумя общинами вылилась в открытое столкновение в феврале 1918 г., когда войска Ташкентского совета взяли и разрушили Коканд, где Совет мусульманских народов провозгласил автономию Туркестана. Нечто похожее произошло и в столице волжских татар Казани, где совет объявил военное положение, арестовал лидеров Харби Шуро, татарского военного совета, и штурмом овладел предместьем, где скрывались оставшиеся в живых его члены.

В результате этих жестоких нападений некоторые мусульмане вступили в союз с белыми. Однако этот союз оказывался, как правило, непрочным, поскольку белые не больше красных церемонились со своими противниками. Так, в августе 1919 г. они расстреляли видного татарского лидера Мулла-Нура Вахитова. Белые вообще не брали на себя обязательства обеспечить свободу наций и вероисповедания; напротив, они провозгласили своей целью восстановление верховной власти России над всеми народами империи. Отсюда ясно, почему большинство мусульман не оставляли попыток сотрудничать с коммунистами, несмотря на грубость их политики на местах.

Со своей стороны, коммунистическое правительство в Москве тоже шло им навстречу, по крайней мере до тех пор, пока нуждалось в их поддержке во время гражданской войны. В составе Наркомнаца Сталин создал Центральный мусульманский комиссариат, во главе которого вплоть до своей гибели стоял Вахитов. Задачей комиссариата была координация всех мусульманских дел и четкая формулировка всех требований мусульманского населения. Большевики даже допустили создание мусульманского военного училища, которым руководил татарин Мир-Сайд Султан Галиев. Какое-то время чуть ли не половину армии, сражавшейся на восточном фронте против Колчака, составляли мусульмане. Разумеется, большевики были кровно заинтересованы в подъеме их боевого духа и военной подготовки вопреки очевидной, с их точки зрения, опасности, которая скрывалась в формировании отдельных мусульманских боевых соединений.

Сталин даже надеялся на то, что советское правительство образует Татаро-Башкирскую республику, которую он предполагал использовать для построения исламского социализма. Она могла стать первым шагом на пути к созданию пантюркской республики. В то время Российская Коммунистическая партия признавала также существование Мусульманской Коммунистической партии, не подчиненной непосредственно Москве.

Летом 1918 г. мусульманские социалисты находились на вершине успеха. Они преуспели в создании того, из Чего позднее могла развиться исламская социалистическая республика, — государственного аппарата, партии, армии. Султан Галиев в печатном органе Наркомнаца “Жизнь национальностей” набросал контуры будущей идеологии этого государства. Он развил мысль Ленина относительно интернационализации классовой борьбы в современную эпоху, высказанную в “Империализме, как высшей стадии капитализма”. Галиев утверждал, что в действительности все классы европейских наций были эксплуататорами колониальных народов:

“Все колониальные мусульманские народы являются пролетарскими народами, и поскольку едва ли не все классы мусульманского общества угнетались империалистами, все классы имеют право называться “пролетариями”… Поэтому можно утверждать, что национально-освободительное движение в мусульманских странах имеет характер социалистической революции”.

Так был впервые произнесен тезис, получивший в двадцатом веке чрезвычайное значение. Он был развит Мао Цзедуном, Хо Ши Мином и другими марксистами в Азии, Африке и Латинской Америке. Как и все они, Султан Галиев был уверен, что только колониальным народам присущ истинно революционный дух. Он опасался, что, достигнув власти в возрожденной империи, хоть и социалистической по имени, русский народ снова будет угнетать другие народы. На страницах “Жизни национальностей” Султан Галиев не мог дать выход этим опасениям, но пришел к заключению, отвергнутому тогда большинством коммунистов. По мнению Султана Галиева, революцию следовало ждать не из Западной Европы, где с интернационалистской точки зрения рабочий класс уже “обуржуазился”, но с Востока, где совместный исламский и коммунистический боевой клич может объединить колониальные и угнетаемые народы для антиимпериалистической борьбы. Как и Мао, он рассматривал армию — в этом случае мусульманские части в составе Красной Армии — как ядро и школу для революционного движения и в особенности для легитимного и популярного социалистического правительства. В Ташкенте тех же взглядов придерживался казах Тарар Рыскулов, надеявшийся основать автономную Тюркскую Республику и Тюркскую Коммунистическую партию.

По мере укрепления военного положения большевиков они начали подавлять любые движения, могущие способствовать воплощению в жизнь взглядов Султана Галиева. Уже в ноябре 1918 г. Мусульманская Коммунистическая партия вошла в состав Российской в качестве подчиненной центру части. Планы создания Татаро-Башкирской республики также претерпели изменение. Вместо нее в составе Российской Республики были образованы две меньшие — Татарстан и Башкирия. Так были отброшены надежды на обретение родины исламского социализма.

Когда закончилась гражданская война, сомнения Султана Галиева стали беспокоить большевиков даже более, чем прежде. В 1923 г. по приказу Сталина он был арестован, обвинен в сотрудничестве с басмачами и изгнан из партии. На время его выпустили, но в конце концов он был снова арестован в 1928 г. и отправлен в концентрационный лагерь на Соловках. Как только власть большевиков укрепилась, они недвусмысленно дезавуировали временное соглашение с мусульманским “национальным коммунизмом”.

Мусульманам оставались либо смиренная покорность, либо вооруженное сопротивление. Оно началось после ликвидации советами кокандского правительства. Командир кокандской милиции бежал и приступил к организации набегов на русские селения и отряды Красной Армии. Стали образовываться партизанские отряды, оспаривавшие у советов власть в Туркестане, отрезанном от европейской России белыми армиями.

Нужно отметить, что партизанами становились выходцы из всех социальных классов. Разные отряды не всегда находили между собой общий язык, ими командовали разные люди, и сражались они за разные цели. Одни продолжали традиции антирусского восстания 1916 г.; другие хотели отмены антиисламского законодательства большевиков; третьи сражались за те же цели, что и русские крестьяне в антибольшевистских движениях. Но едва ли не все верили, что исполняют свой религиозный долг, сражаясь против русских и власти неверных. В Фергане они называли себя “армией ислама” и объявили джихад, или “священную войну… во имя основателя и пророка Мухаммеда”. Мусульманские традиционалисты и реформисты были едины в том, что политика большевиков представляет серьезную угрозу для ислама. Эти разнородные группы партизан их враги называли словом басмачи (бандиты), но сами они именовали себя “свободными людьми”.

Падение среднеазиатских ханств Хивы и Бухары в 1920 г. прибавило этим нерегулярным армиям новобранцев. Новое в политической организации и координации усилий в борьбе появилось на следующий год, благодаря приезду Энвер Паши, бывшего главы младотурецкого правительства в Стамбуле. По иронии судьбы он явился за тем, чтобы обратить мусульман Туркестана к борьбе за дело коммунизма. То, что он увидел, полностью изменило образ его мыслей, и Энвер Паша принялся строить планы свержения большевизма и превращения Туркестана в базу будущего интернационального пантюркистского государства. Ему удалось создать единую армию со своим собственным, отчасти турецким, офицерским корпусом. Он также придал регулярный характер связям с афганцами, привычными к антирусской борьбе еще с царских времен. Они снабжали басмачей оружием и давали им убежище.

В 1921 г. коммунистическое правительство осознало, что басмачи представляют серьезную угрозу их власти в Средней Азии. Они послали туда из европейской России войска, усилив их авиацией. Большевики сделали все от них зависящее, чтобы захватить Энвер Пашу. И преуспели в этом — в августе 1922 г. он был пойман и убит.

Как и в случае с тамбовским восстанием крестьян, коммунисты проводили политику кнута и пряника'. В мае 1922 г. были возвращены мечетям вакафные земли, восстановлены суды шариата и коранические школы. Коммунисты были готовы пойти на временный, по крайней мере, компромисс с традиционным исламом (обрушившись на исламский реформизм и социализм).

Такая политика оказалась очень плодотворной. С 1922 г. народная поддержка партизан стала постепенно уменьшаться, и в конце концов вооруженная борьба ограничилась горными районами. Она возобновилась во время принудительной коллективизации сельского хозяйства, повлекшей за собой новый подъем вооруженной борьбы за исламские ценности и общественные учреждения.

К началу 1921 г. территория и национальный состав населения новой Советской России более или менее определились. Конечно, Ленин мечтал о всемирном союзе советских республик, но падение недолговечных советских режимов в Баварии и Венгрии, как и поражение Красной Армии в Польше, заставили отказаться от этих планов.

Теперь коммунисты управляли этнической Россией — она стала называться РСФСР (Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика). Ее окружали независимые в теории советские республики, бывшие провинции царской империи, за исключением Финляндии, Польши и прибалтийских государств.

Советские республики, находившиеся в сфере российского влияния, были двух типов. Первые располагались по границам России (позднее их стали называть “союзными республиками”). Все они познали хотя бы краткий период подлинной независимости в суматошный период между 1917–1921 гг. и установили дипломатические отношения с иностранными государствами. Республики второго типа были окружены со всех сторон российской территорией; они назывались “автономными республиками”. Самыми крупными из них были Татарстан и Башкирия, никогда не знавшие подлинного суверенитета. Положение этих “автономных республик” зависело от воли Москвы: им было позволено иметь свои собственные органы правительства (народные комиссариаты), полностью однако подчиненные аналогичным центральным органам. Местные партийные организации приравнивались по значению к губернским. Существование пограничных республик порождало, однако, значительные проблемы. Им внушалась вера в возможность получения подлинной независимости, которой они и обладали, пусть очень недолго, между 1917–1921 гг. Это прежде всего касается Грузни, новые коммунистические правители которой стремились к национальному самоуправлению точно так же, как и их предшественники — меньшевики.

С этими республиками, в число которых входили Украина, Белоруссия, Грузия, Армения, Азербайджан, Бухара, Хорезм (ранее Хива) и Дальневосточная Республика, Советская Россия заключила двусторонние договоры, сильно отличавшиеся друг от друга и по форме чрезвычайно двусмысленные. Некоторые их параграфы звучали как обычные соглашения между суверенными государствами, другие были больше похожи на федеративные договоры. На деле они отражали противоречия концепции “пролетарского интернационализма”. В первых своих пунктах они были военными договорами, содержащими гарантии на случай внешнего нападения; но военные статьи дополнялись экономическими, оставлявшими право принятия решений по большинству экономических вопросов за московскими организациями. Совершенно ненормальным было то, что в течение одного-двух лет некоторые республики имели независимые дипломатические службы и иностранные представительства, но утратили их, когда в 1922 г. РСФСР провозгласила и закрепила за собой право выступать от их имени на Генуэзской конференции.

Столь ненормальное и двусмысленное положение не могло сохраняться долго. Уже во время гражданской войны население пограничных республик в большинстве своем свыклось с мыслью о главенстве некоторых центральных институтов, каковыми являлись Совнарком, Красная Армия, Совет Труда и Обороны (с ноября 1918 г. высший орган по всем вопросам Гражданской войны) и Революционный Военный Совет Республики (армейская политическая служба). За исключением Грузии, где сложилось особое положение, жители пограничных республик не имели каких-то особых претензий и ожиданий. Они смирились с этими соглашениями и вошли в состав унитарной Российской Советской Республики, поглотившей все предшествующие политические образования.

Это было воплощение именно плана, разработанного Сталиным в бытность его народным комиссаром по делам национальностей. Он хотел создать такую политическую структуру, которая подчеркивала бы ведущую роль России в мировом революционном движении. Как с гордостью заявил один из делегатов X съезда, тот факт, что Россия первой встала на революционный путь и из фактической колонии Западной Европы превратилась в центр мирового революционного движения, наполняет гордостью сердца всех, кто был связан с русской революцией, и порождает особый “красный русский патриотизм”.

Но процесс не мог развиваться абсолютно беспрепятственно, поскольку сам Ленин вовсе не был согласен с великорусским националистическим подтекстом сталинских планов — это нашло отражение в некоторых его речах. Опасения Ленина углубились после того, как Сталин и его заместитель в Грузии Серго Орджоникидзе рассорились с лидерами грузинских большевиков Буду Мдивани и Филиппом Махарадзе по поводу места Грузии в новом государстве. Сталин хотел, чтобы Грузия вместе с Арменией и Азербайджаном вошла в качестве составной части в “Закавказскую Федерацию”, создание которой он планировал. Мдивани и Махарадзе яростно возражали против такого унижения своей родины. Со временем Ленин благословил сталинский план, но на одной из дискуссий по этому вопросу Орджоникидзе разгорячился до того, что просто избил одного из последователей Мдивани. Столь грубая выходка рассердила Ленина. Все его худшие опасения относительно Сталина подтверждались, и он приказал расследовать инцидент. Однако вскоре его поразил третий и самый сильный апоплексический удар. До окончания расследования было еще далеко, а Ленин оказался не в состоянии контролировать его ход и убедиться, что последствия инцидента исчерпаны.

Тем не менее Ленин подготовил к XII съезду меморандум по национальному вопросу. Сталин скрыл его при малопонятном попустительстве со стороны Троцкого, и о его существовании стало известно только в 1956 г. В этом меморандуме Ленин признавал, что право наций на самоопределение вплоть до выхода из состава советского государства стало на деле не более чем “клочком бумаги”. В результате национальным меньшинствам угрожала опасность быть сданными на милость великорусского шовинизма, стопроцентно русского феномена, “типичного для русской бюрократии”. Ленин требовал примерно наказать Орджоникидзе и тем самым показать, что подобные вещи допускать нельзя. Ленин рекомендовал ввести в советскую конституцию гарантии реальной государственной власти для национальных меньшинств в форме народных комиссариатов по всем делам, кроме дипломатических и военных, а также ясно и недвусмысленно гарантировать право говорить на местных языках.

Ленинский меморандум не обсуждался публично, но тем не менее некоторое его влияние можно заметить в параграфах советской конституции 1923 г. Прежде всего новое государство стало называться не “Россией”, но “Союзом Советских Социалистических Республик”; формально это был федеративный союз составляющих его различных республик, где ни одна из них не играла ведущей роли. Как форум, где разные нации могли высказывать свои точки зрения, сохранился и Наркомнац. Он был преобразован в Совет Национальностей — вторую палату Всесоюзного Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК), где каждая союзная и автономная республика имела равное представительство, вне зависимости от количества населения. Показательно, что при этом Ленин не рекомендовал менять что-либо в жестко централизованной партийной структуре. Таким образом, пересмотр его взглядов на национальный вопрос был лишь частичным.

Большинство положений новой конституции соответствовало скорее сталинской, а не ленинской точке зрения. Распределение властных полномочий между Союзом и республиками привело к тому, что вся реальная власть принадлежала союзным ведомствам не только в военной и внешнеполитической сферах, но также в области экономики. Союз определял основные принципы политики в области права, занятости, образования и здравоохранения. Вся полнота власти по вопросам не только внешней, но и внутренней политики была сосредоточена на союзном уровне. Исключением, единственным, но немаловажным, было право республик определять политику в области культуры и языка.

Другим фактором, весьма способствовавшим дальнейшей централизации, стала несоразмерность территорий России и других республик. РСФСР занимала 90% территории Советского Союза, на которой проживало 72% населения страны. Это делало фикцией ее конституционный статус всего лишь одной из семи равных республик. Если добавить к этому, что 72% членов партии были русскими, то станет ясно, что только поистине танковая броня конституционных гарантий могла предотвратить доминирование России в Советском Союзе. По словам И. X. Карра, Советский Союз был “заголовком для РСФСР”. Если взглянуть на дело под иным углом зрения, то можно сказать, что советская конституция 1923 г. была ленинской по форме, но сталинской по содержанию.

Но некоторая двусмысленность все же осталась. Революция и гражданская война дали большинству народов бывшей царской империи хотя бы краткий опыт подлинной независимости, которой они были лишены на протяжении веков, а то и вовсе не знали. Это оказало колоссальное воздействие на национальное чувство общности и вместе с политикой языковой и культурной автономии через некоторое время привело к такому росту национальных чувств среди нерусского населения Союза, какого Россия при царях никогда не знала. Это обстоятельство создавало постоянное напряжение в работе советской системы.