История запрещенных книг на Западе. Итальянское духовенство в одну из средневековых эпох

Боннский профессор исторической теологии Генрих Рейш не так давно издал в свет любопытную книгу под названием «Der Index der verbotenen Bücher, — ein Beitrag zur Kirchen und Literaturgeschichte» (Erster Band. Bonn, 1883). Сочинение это обширно (S. XII+624) и отличается такими научными достоинствами, что, кажется, не остается желать ничего более, по крайней мере при теперешнем состоянии науки.

Что сочинение Рейша (Reusch) заслуживает внимания любителей духовного просвещения, это ясно видно из следующих слов предисловия книги: «Задача, поставленная мной при исполнении этого труда, — говорит автор, — состоит в том, чтобы дать связный обзор развития церковного законодательства относительно книжного дела до конца XVI в.». Отсюда видно, что отчет о книге Рейша будет уместен на страницах духовного периодического издания.

Прежде чем передадим содержание книги, позволим себе привести некоторые замечания автора, помещенные им во введении, так как эти замечания послужат к уяснению содержания книги. В 1559 г., при папе Павле IV, пишет Рейш, появился в Риме «список писателей и книг» (index autorum et librorum), от которых римская и вообще инквизиция предостерегает всех христиан под угрозой прещений и наказаний. Ближайшие преемники Павла не раз издавали этот же индекс, умножая число книг и авторов, подвергнутых запрещению. С тех пор время от времени издавались в Риме новые индексы — число которых простирается до 40, — в которых к прежним писателям и книгам, подлежащим запрещению, присоединялись новые, осужденные или папскими декретами, или же декретами индекс-конгрегации (т. е. конгрегации, назначение которой было рассматривать, какие книги следует запретить), инквизиции или других конгрегаций. Индекс папы Павла есть первый индекс запрещенных книг, но и до издания этого индекса, до 1559 г., существовало много списков запрещенных книг, только они носили название не «индекса», а каталогов; так, вне Рима такие каталоги были изданы: Лувенским университетом (в Бельгии) в 1546, 1550 и 1558 гг., Парижской Сорбонной в 1544, 1547 и 1551 гг., папским легатом Казой в Венеции в 1549 г. и пр. Но небольшие списки запрещенных книг встречались и раньше, например, в указах Карла V, а запрещение отдельных сочинений или единичные случаи подобного рода запрещений встречаются задолго до Реформации и книгопечатания, даже в IV в. В индексе папы Павла и в следующих затем индексах некоторые книги не безусловно запрещены, но с требованием формулы «donee corrigatur» (пока не будет исправлено) или другой какой-либо в этом роде, т. е. употребление иных книг позволено под условием, что известные места в них в существующих изданиях должны быть изглажены или же поправлены пером, а в новых изданиях — опущены или изменены, под условием, что книги подобного рода, как гласит технический термин, будут «экспургированы» (очищены). Списки, в которых обозначалась и публиковалась экспургация для большего или меньшего количества книг, назывались, в отличие от индексов в собственном смысле, indices expurgatorii. Существует мнение, пишет автор, что из индексов мы узнаём, какие книги были самыми замечательными в то время, когда издавались индексы, но такое мнение он считает преувеличением и односторонностью. По этому поводу он находит нужным сделать такое замечание: нет сомнения, что многие из тех книг, какие попали в индексы, принадлежат в каком-нибудь отношении к интереснейшим книгам, а потому история индекса, которая естественно знакомит с содержанием таких книг, представляет не незначительный вклад в историю литературы, в особенности литературы теологической. В том же введении автор выставляет на вид тот факт, что в начале истории развития индекса большую часть запрещенных книг составляли разные сочинения еретических (протестантских) писателей, которые ех ргоfеssо трактовали о религиозных предметах, но впоследствии, с началом XVII в., число протестантских сочинений, вносимых в индекс, уменьшается, а увеличиваются за счет их сочинения католических писателей, трактовавших о предметах, неугодных папе, и притом так, что они вызывали неблаговоление Римской церкви. В истории индекса, по суждению автора, нужно различать два главных периода: в первом периоде, обнимающем эпоху до конца XVI в., борьба Римской церкви направляется против Реформации; во втором Римская церковь при помощи индекса ведет борьбу главным образом против различных неугодных Церкви направлений в самом католичестве. В заключении введения автор объясняет, почему он не ограничивается историей запрещенных книг со времени книгопечатания и появления Реформации, но и обозревает историю того же вопроса в Средние века, и даже говорит о тех запрещениях, какие полагались на книги в древней Церкви.

Как естественно, автор начинает свой обзор запрещенных книг с древней Церкви. Но историю этого вопроса за этот период времени автор рассказывает на нескольких страницах. И понятно, почему. Древняя Церковь очень мало была знакома с этого рода цензурой. Автор говорит, что он заглядывает в историю древней Церкви и в ней изучает занимающий его вопрос единственно для того, чтобы «показать, как практика позднейшей Церкви далеко отошла от практики древней Церкви». Мы не будем перечислять вслед за автором тех книг, какие подверглись запрещению в древней Церкви, они известны. Это сочинения Ария, врага христианства Порфирия, Нестория, позднее сочинения Оригена и пр. Любопытно, однако же, знать, что один из пап древней Церкви заявил себя изданием чего-то вроде позднейшего индекса. Рейш говорит: древнейшим индексом запрещенных книг обыкновенно считают опубликованный от имени Римского собора декрет папы Геласия (кон. V в.). В нем, этом декрете, перечислены те патристические сочинения, которые принимает Римская церковь, а затем прибавлено: «Прочие же сочинения, написанные еретиками и схизматиками, кафолическая и апостольская Римская церковь никогда не принимала». После того следует в декрете список, довольно длинный, апокрифов и сочинений еретических или таких, какие признаны были на Римском соборе за противные вере. Об этих сочинениях и об их авторах в декрете сказано: «Эти и все подобные сочинения не только отринуты всей Римской кафолической церковью, но и авторы их и последователи авторов подвергнуты на вечные времена анафеме и осуждены». Жаль, что Рейш не приводит самого списка книг, осужденных папой Геласием: в этом списке историк встречает немало интересного и совершенно неожиданного. В нем в числе запрещенных сочинений, между прочим, значатся следующие произведения: сочинения знаменитого Тертуллиана, не менее знаменитого Климента Александрийского, труды Фасция Киприана (иные полагают, что здесь имеется в виду не св. Киприан, а какой-то другой Киприан, но такого Киприана история не знает), «Церковная история» Евсевия Памфила; из сочинений Оригена принимаются декретом только те немногие сочинения, которых «не отринул блаженнейший муж Иероним», между запрещенными сочинениями значатся произведения Ерма («Пастырь»), Арнобия, Лактанция, Кассиана Римлянина; наконец, к такого же рода произведениям отнесены и «Правила (св.) апостолов» (!). Об этом декрете Рейш замечает: «Ясно, что этот декрет не есть индекс в позднейшем смысле этого слова, так как здесь отвергнуты и осуждены некоторые сочинения, но не высказано общего запрещения читать их».

После краткого исследования вопроса в период древней Церкви, Рейш обращается к Средним векам. Последуем за ним, но обратим внимание здесь лишь на очень немногое, так как самое интересное впереди. На Верчелльском соборе 1050 г. было осуждено учение об Евхаристии Беренгара Турского, а старинная книга об Евхаристии, которая приписывалась Иоанну Скотту, но которая, в сущности, принадлежала Ратрамну Корвейекому (IX в.), была разорвана. На Сенском (Sens) соборе была отвергнута книга Иоанна Скотта «De divisione naturae». Папа Гонорий III утвердил это определение и приказал повсюду отыскивать книгу, под угрозой отлучения потребовать ее к выдаче кому следует в течение 15-и дней и публично сжечь, или же переслать ее в Рим, чтобы подвергнуть ее здесь той же участи. Известный Абеляр на Суассонском соборе (1120 г.) принужден был сжечь свою «Introductio in theologiam», а папа Иннокентий III приказал запереть его в монастырь. Парижский собор 1210 г. подверг отлучению Амальриха Бенанского, умершего назад тому шесть лет, а его кости приказал вырыть из могилы и выбросить. Тот же собор под угрозой отлучения запретил читать книги Аристотеля «De metaphysica». В середине XIII в. находим уже очень много запрещений книг, каковые запрещения объявлялись от лица пап с выразительным замечанием, что такая-то книга запрещена после того, как рассмотрена и исследована некоторыми кардиналами или кардиналами и теологами, — здесь можно видеть зачатки таких позднейших учреждений, как конгрегации инквизиции и индекса. С этих пор начинаются запреты не только на одни сочинения. Так, побуждаемый письмом папы Иоанна XXI, епископ Парижский Стефан Темпие, после совещания с некоторыми прелатами и теологами, опубликовал запрещение относительно 219-и тезисов, о которых диспутировали в тогдашних школах, — опубликовал запрещение под тем предлогом, что эти тезисы, «будучи истинными с точки зрения философии, не суть истинны с точки зрения католической веры». В булле папы Иоанна XXII, в 1329 г., осуждены были 28 положений, раскрытых в проповедях и сочинениях доминиканца Экхарта, после предварительного обследования дела теологами; 17 положений объявлены еретическими, 11 подозрительными, а о 26-и других положениях в булле прибавлено, что Экхарт отказался от них перед смертью. В XIV в. в католической Церкви происходит продолжительный спор о сочинениях Раймунда Луллия с переменным счастьем для этого последнего. Появилось множество сочинений «за» и «против» Луллия, спор о нем принимает оживленный характер: францисканцы высказались в пользу Луллия, доминиканцы против него, испанцы вместе с францисканцами хлопотали о том, чтобы Луллий был причислен к лику святых. Папская курия по очереди присоединялась то к той, то к другой стороне. Папы то осуждали Луллия, то снимали с него осуждение. О сочинениях Иоанна Виклефа на Констанцском соборе в 1415 г. определено: их никто не должен читать, изучать, объяснять или цитировать, за исключением тех, кто будет опровергать их; противящиеся определению подлежали отлучению; епископы под угрозой прещений и наказаний должны собирать эти сочинения и сжигать. Тот же собор подобным же образом распорядился относительно сочинений Иоанна Гусса. В Англии Ричард II, уже в 1387 г., под угрозой темничного заключения и конфискации имущества запретил продавать и покупать еретические книги Виклефа и Николая Герефорда и приказал конфисковать их. В1479 г., с папского разрешения, был подвергнут суду архиепископа Толедского Педро Де-Осма, профессор Саламанкского университета, за его сочинения о таинстве покаяния. Он вынужден был отказаться от своих заблуждений. Книга его была сожжена. Архиепископ приказал в течение трех дней сжечь все экземпляры книги, а от Саламанкского университета потребовал «с апостольским авторитетом», чтобы в течение девяти дней торжественно были сожжены все находящиеся здесь экземпляры той же книги. Папа Сикст IV буллой утвердил этот приговор. В том же году был притянут к суду инквизиторов в Майнце бывший профессор в Эрфурте Иоанн Вессалиа. Он привлек внимание некоторыми своими трактатами. Несмотря на то, что на суде Вессалиа отказался от своих воззрений, он был заключен на всю жизнь в тюрьму. Его книги подверглись сожжению. Относительно чтения перевода Библии и чтения Библии мирянами до конца XII в. не было делаемо никаких распоряжений. В XIII в. во Франции на некоторых соборах запрещено было мирянам читать богословские книги, точнее — перевод Библии и саму Библию, за исключением псалмов. Но, кажется, эти предписания не приводились в исполнение. В Англии в начале XV в. запрещены были переводы, сделанные Виклефом, и вообще переводы Библии, не заслужившие одобрения. Только в Испании к концу XIII в. королевскими указами повсеместно было запрещено употребление Библии, переведенной на отечественный язык. Иаков I Арагонский около 1276 г. издал такое приказание: никто не должен иметь книг Нового и Ветхого Заветов в испанском переводе; кто таковые имеет, тот должен представить их епископу; в случае же сопротивления — будет ли он лицо духовное или мирянин — навлекает на себя подозрение в еретичестве. Фердинанд и Изабелла (1474–1516 гг.) под угрозой тяжких наказаний воспретили переводить Библию на народный язык или иметь такие переводы.

Изобретение книгопечатания с самого начала содействовало быстрому распространению как хороших, так и дурных книг, поэтому церковная власть со своей стороны начинает обращать удвоенное внимание на книжное дело. Первую попытку стеснить свободу печати делает папа Александр VI буллой от 1 июня 1501 г. Еще большую внимательность в этом отношении обнаруживает папа Лев X, издавший буллу от имени Латеранского собора 3 мая 1515 г. В ней между прочим говорилось: «Впредь на вечные времена никто пусть не дерзает печатать книги или сочинения в нашем городе или каком-либо другом городе, если она наперед не одобрена в Риме нашим викарием или магистром sacri Palatii, а в других городах епископом или опытным лицом, по поручению епископа. Кто вздумает воспротивиться этому приказанию, у того книга будет отобрана и торжественно сожжена, с него будет взято штрафа 100 дукатов, он лишается права что-либо печатать в течение года, подвергается отлучению; и если таковой пребудет упорен, то от своего епископа или нашего викария будет так строго наказан, чтобы другие, видя этот пример, не отваживались на что-либо подобное». В Аугсбурге с 1515 г. вошло в практику, что каждый типограф давал клятву перед магистратом, что он ничего не будет печатать без воли и ведома этого последнего учреждения. Одной из первых печатных книг, подвергшихся папскому осуждению, было известное сочинение «Epistolae obscurorum virorum». Папа Лев X в 1517 г. издал буллу такого содержания: «В этой книге, между прочим, против профессоров священной теологии, из которых некоторые даже прямо названы по имени, наговорено много постыдного и позорного, причем тексты Св. Писания перемешаны с неприличными шутками, почему ради чести христианской религии мы решились как можно скорее запретить чтение этой книги; против виновников этой соблазнительной книги должны быть употреблены надлежащие наказания. Итак, в силу апостольского авторитета, мы увещеваем всех христиан обоего пола и всякого звания навсегда отказаться от чтения этой книги, а самые экземпляры книги сжечь, в противном случае непослушные подлежат отлучению».

С 1518 г. папа Лев X начинает издавать ряд булл против глав и приверженцев Реформации — в особенности против Лютера. С этого времени индекс вступает в свои права. Заслуживает внимания то, что говорит папа в булле от 3 января 1521 г. Здесь утверждается, что некоторые приверженцы Лютера обратились (в католичество) и что в иных местах Германии сочинения его публично сожжены. По следам папы пошли на первых порах многие из университетов. Теологические факультеты в Кёльне и Лувене в конце 1519 г. решили наложить запрещение и сжечь какую-то большую книгу Лютера, автора же ее призвали отказаться от своих воззрений. Лувенцы замечали при этом, что уже в предыдущем году запретили покупку книги в университете. Подобного же рода запрещение сочинений Лютера обнародовано было Сорбонной в апреле 1521 г. В заседании Венского теологического факультета в апреле 1520 г. декан приглашал факультет явить себя в качестве pravitatis haereticae inquisitrix, выступить против сочинений, напечатанных в Вене и враждебных христианской вере. Факультет решил прежде всего обратиться с надлежащим представлением к епископам, и если эти последние не захотят ничего предпринять, то факультет, в силу вверенной ему от апостольского престола обязанности, определил запретить печатание и продажу такого рода сочинений под опасением канонических наказаний за преслушания. В октябре того же года Экк переслал в Венский университет буллу против Лютера с требованием, чтобы она была объявлена между лицами, принадлежавшими к университету, и чтобы сочинения Лютера были отобраны b сожжены. В Ингольштадте, по настоянию Экка, сочинения Лютера были сожжены ректором в октябре 1520 г. Лютер, в свою очередь, в декабре 1520 г. сжег папскую буллу, jus canonicum и сочинения Экка. Алеандер также много содействовал сожжению сочинений Лютера. «Я с такой ловкостью вел дело с самого начала (в Бельгии), — хвалит себя Алеандер, — что император и его советники прежде увидели сожжение книг, а потом уже пришли к сознанию, что они мне дали право на это. То же было в Кёльне: прежде чем пришли к мысли о том, прекрасная экзекуция уже была на сцене». Также кардинал Майнцский, несмотря на то что его отклоняли от этого многие лица, определил возвестить об осуждении книг Лютера во всей области с барабанным боем и пригласить народ к торжественному сожжению этих книг. В таком же направлении действовала в Германии и императорская власть. Карл V в Вормском эдикте говорит, что булла, приказывавшая сжигать сочинения Лютера, была опубликована по его приказанию в различных местах Германии и что она приведена в исполнение в Лувене, Кёльне, Трире и пр. В Кёльне Алеандер старался склонить Фридриха Мудрого к тому, чтобы он приказал сочинения Лютера сжечь, а его самого казнить или по крайней мере схватить и отослать в Рим. Когда в Англии кардинал Вольсей медлил с сожжением сочинений Лютера, то папа послал ему особое бревэ в апреле 1521 г. Папа прислал ему при этом экземпляр книги Лютера «О вавилонском пленении», с присовокуплением замечания: не книга, а скорее сам сочинитель заслуживает быть сожженным. Сверх того, папа объявлял, что он не имеет намерения запрещать чтение книг Лютера тем, кто возымел бы благочестивое намерение опровергать их. В Риме торжественное сожжение сочинений Лютера последовало в июне 1521 г.; при этом сам Лютер был сожжен in effigie (т. е. была сожжена кукла, изображавшая реформатора). Что в строго церковных кругах запрещение сочинений Лютера действительно наблюдалось, это видно как из того, что в 1521 г. явилось восьмым изданием сочинение «Наставление приступающим к исповеди о запрещенных книгах», так, в особенности, из примера знаменитого Эразма: когда Эразм обратился к легату Алеандеру с просьбой позволить ему читать сочинения Лютера, то Алеандер сказал ему, что на это нужно особое разрешение папы, и Эразм должен был просить Паоло Бомбазио, чтобы этот содействовал ему получить вышеуказанное позволение. В июле 1520 г. папа Лев X адресовал бревэ к кардиналу Альбрехту, архиепископу Майнцскому, в котором говорилось: нам пришлось увидеть книгу, сочиненную каким-то Ульрихом Гуттеном и заключающую хулы на св. престол; доставившие нам эту книгу прибавляют, что этим Гуттеном сочинены и еще другие книги, много худшие; и однако этот человек, как нам сказали, стоит в близких отношениях к тебе, а книги его печатаются в Майнце. Он, папа, не понимает, как архиепископ мог приблизить к себе такого вредного человека и советует принять строгие меры против Гуттена. Кардинал отвечал папе: он, архиепископ, как скоро узнал, что некоторые из лиц, принадлежащих к его свите, начали питать дурные чувства к святейшему папе, удалил их от себя, и в том числе Гуттена. Против Гуттена он, архиепископ, ничего более не может предпринять, так как он засел в укрепленном месте и окружил себя множеством вооруженных всадников. Что же касается до типографов, то, несмотря на противодействие очень влиятельных лиц, он посадил их в тюрьму, и воспретил самым строгим образом покупку и продажу книг, позволяющих себе хульно отзываться о святейшем престоле, и в особенности книг Лютера.

За этими первыми мерами против представителей Реформации последовал целый ряд мер еще более строгих. Видное место в этом отношении занимает папская булла, так называемая булла Caenae Domini. Буллой Caenae Domini, что в переводе означает «булла Великого четверга», называется булла, которая прежде ежегодно торжественно читалась в Риме в Великий четверг. В этой булле были собраны различного рода папские отлучения, торжественно произнесенные папами против известных лиц в прежнее время, а также и против разного рода еретиков. Она была издана впервые Урбаном V (в XIV в.), а потом разрасталась и умножалась. Адриан VI прибавил в ней следующее анафематствование, вызываемое обстоятельствами времени: анафематствуем «Мартина Лютера и тех, кто книги этого Мартина или лиц, принадлежащих к его секте, без нашего апостольского позволения будет читать или иметь в руках, печатать или защищать по какой-либо причине, открыто или тайно, с каким-либо намерением или под каким-либо предлогом». Впоследствии это место буллы, в правление папы Григория XIII (в конце XVI в.), приняло такой вид: анафематствуем… всех лютеран, цвинглистов, кальвинистов, гугенотов, анабаптистов и антитринитариев и всех еретиков, как бы они ни назывались и к какой бы секте ни принадлежали, и их приверженцев, защитников и покровителей, а равно и тех, кто книги их, заключающие ереси и трактующие о религии, без позволения нашей апостольской власти читает или имеет, или печатает, или защищает». Со времен папы Юлия II предписано было, чтобы эта булла Caenae Domini по крайней мере раз в год торжественно возглашалась всеми епископами, а со времен Григория XIII все священники и духовники должны были владеть списком или оттиском буллы и прилежно изучать ее. Торжественное ежегодное провозглашение буллы в XVI в., кроме Италии, имело место в очень немногих странах; эта булла провозглашалась, также как и в Риме, в кафедральных церквах, в Великий четверг. Интересны взгляды католических казуистов относительно запрещения книг, находящегося в булле Caenae Domini; эти взгляды собраны Феррарисом. Казуисты рассуждали: чтобы навлечь на себя анафематствование, объявленное буллой за чтение книг, нужно: 1) чтобы книга была сочинена непременно еретиком, а не человеком некрещеным или католиком, по неосторожности или невежеству впадающим в ересь; 2) книга должна содержать ересь и говорить о религии; 3) читатель должен знать, что книга написана еретиком или трактует о религии; 4) он должен читать книгу без разрешения апостольского престола; 5) он должен прочесть из нее столь много, чтобы это вменилось ему в смертный грех. Но сколько именно нужно прочесть из запрещенной книги, чтобы впасть в смертный грех, относительно этого казуисты держались неодинаковых взглядов. Феррарис находит слишком строгим мнение Толета, что для этого достаточно прочесть две строчки, а мнение Саншеза, что для этого нужно прочесть столько, чтобы из прочитанного можно было сделать книгу, тот же Феррарис находит слишком снисходительным. Некоторые казуисты думали, что подпадает анафеме всякий, кто прочтет одну страницу из запрещенного сочинения. Сам Феррарис отказывается высказать взгляд, который бы служил общим правилом, однако выражает ту мысль, что прочитать несколько строк, содержащих ереси, хуже, чем целый ряд страниц, которые не заключают в себе ничего еретического (!). Другие казуисты приходят к другим выводам. Иезуит Гретцер думает: так как булла говорит только о чтении еретических книг, то не навлекает на себя анафемы тот, кто слушает другого человека, читающего запрещенную книгу, впрочем, в том случае, если он не сам заставил читать книгу этого человека; поэтому если кто заставит своего слугу читать запрещенную книгу и будет слушать, тот ничем не будет отличаться от того, кто собственными глазами станет читать подобную книгу. Казуист Альфонс Лигуори смотрит на этот последний случай более снисходительными глазами. Он высказывает тот взгляд, что не подпадает анафеме тот, кто прикажет другому (слуге) читать запрещенную книгу и станет слушать читаемое; таковой вообще не впадает в грех, как скоро чтением он не приносит себе вреда. Навлекает ли на себя анафему читающий при этом слуга, об этом казуист молчит.

Императорская и королевская власть в XVI в., со своей стороны, делает многое, чтобы содействовать осуществлению папских желаний относительно стеснения печатать вредные книги. Императорский Эдикт 1521 г., изданный для Германии в Вормсе, запрещает осужденные папой сочинения Лютера и все другие его сочинения на латинском, немецком или каком другом языке, или уже написанные им, или могущие быть написанными от него, как худые, подозрительные и обязанные своим происхождением явному и упорному еретику, запрещает их продавать, покупать, иметь, читать, списывать, печатать или защищать; эдикт приказывает князьям и начальникам везде рвать и сжигать их или же содействовать в этом апостольским нунциям и их комиссарам. Запрещение простиралось на сочинения Лютера и извлечения из них, будут ли они изданы анонимно или с каким-либо другим именем, а также на другие книги, листы, картины, которые противны православной вере, добрым нравам, обычаям католической Церкви, равно на хульные сочинения, которые направлялись против папы, прелатов, князей, университетов, факультетов и достойных лиц. В заключение, под угрозой изгнания определялось: впредь никто не должен печатать книг, хотя бы косвенно касающихся Библии или католической веры, без дозволения архиепископа или его наместника, или теологического факультета ближайшего университета, книги же, трактующие о всяких других предметах, а равно листки и картины запрещено было печатать и продавать без позволения епископа и его уполномоченного. Вормсский эдикт имел силу лишь в некоторых частях Германии, общего же применения его на практике не было. Перед временем созвания рейхстага в Аугсбурге 1530 г. некто Компежио вручил императору Карлу V записку, в которой рекомендовалось: Вормсский эдикт и буллы Льва X привести в исполнение везде, императорскими указами под угрозой наказаний повелеть, чтобы все появившиеся с самого начала возникновения лютеранской ереси книги, служащие к пользе ереси, были отобраны; все эти книги должны быть сожжены и печатание их вновь воспрещено; тем, кто укажет на владеющих подобными книгами, должна быть обещана награда, а также сохранение в тайне имен таковых лиц. Но Аугсбургский рейхстаг не принял подобных мер, он ограничился требованием, чтобы ни одна книга не появлялась в свет без обозначения типографа, какой печатал книгу, и места, где она напечатана. Укажем некоторые более выдающиеся факты, свидетельствующие о том, как и в каких странах Германии исполнялся Вормсский эдикт. Католический писатель тех времен Кохлей говорит: король Фердинанд и католические князья приказали отобрать Новый Завет, переведенный Лютером, и другие его сочинения; в некоторых местах приказание было исполнено и книги эти сожжены; император и католические князья старались о том, чтобы не было печатания и продажи лютеранских сочинений, но, замечает Кохлей, чиновники (magistratus et senatores), на которых возложено было смотрение за этим делом, не сочувствовали распоряжению, исполняли свои обязанности неохотно и небрежно. Книгопродавцы находили себе некоторую охрану в чиновниках, держали книги в скрытности и тайно продолжали иметь их, а потом продавали их с большими барышами. Кохлей жалуется, что типографы охотно и за свой счет печатали лютеранские сочинения, а католические сочинения печатали и неохотно, и редко принимая на себя издержки, и часто печатали очень плохо. Герцог Георг Саксонский опубликовал тотчас же Вормсский эдикт, а затем в 1523 и 1524 гг. старался усилить и увеличить его требования. Он не раз приказывал в лейпцигских книжных лавках отыскивать позорные лютеранские сочинения. В Брейсгау после публикации Вормсского эдикта приказано было обыскивать дома частных обывателей, а во Фрейбурге на площади рукой палача было сожжено 200 книг. В Вене теологический факультет решился запретить типографам и книгопродавцам, под угрозой отлучения, печатание и продажу подозрительных книг. Фердинанд I в марте 1523 г. запретил сочинения Лютера, Эколампадия и Цвингли и определил в 1528 г., чтобы типографы, печатающие, и книгопродавцы, продающие запрещенные сектантские книги, в пределах австрийского государства прямехонько были бросаемы в воду и тонули, а запрещенные их товары были истребляемы огнем. В той же Австрии в 1548 г. один епископ потребовал, чтобы книгопродавцы доставляли список книг, какими они торгуют. Введено было также ревизирование книжных лавок. Ганц Эль, за распространение сочинений Лютера изгнанный в 1525 г. из Регенсбурга, за то же преступление в 1528 г. был обезглавлен в Штейэрмарке. Очень строго применялся Вормсский эдикт в Баварии. Религиозным эдиктом 1522 г. запрещено было принимать отвергнутое папой и императором лютеранское учение и даже диспутировать о нем. Ингольштадтский университет уполномочен был отбирать лютеранские сочинения у книгопродавцов. Книгопродавцам позволено было два или три экземпляра таких сочинений послать в университет, но строго-настрого запрещено было торговать ими. Проканцлер Альберт Гунгер в речи, произнесенной им в 1559 г., похваляется тем, что университет во времена Экка († 1543) за распространение сочинений Лютера и других сектантов нередко сажал книгопродавцов в тюрьму, а двоих книгопродавцов, с дозволения герцога Вильгельма, не только изгнал из города, но из всей Баварии. Религиозным мандатом в июле 1548 г. определено: книги и сочинения, признанные папским святейшеством и римским престолом возмутительными, а равно нашей христианской вере, спасительному учению и определениям св. Соборов противные, не терпеть в домах и не продавать; кто воспротивится этому определению, тот, как презритель христианской Церкви, королевского величества и князей, будет наказан и телесно, и имущественно. Аугсбургский магистрат потребовал, чтобы книгопродавцы дали клятву, что они ничего не будут печатать без надлежащего разрешения. Учреждена была строгая цензура книг. Насколько строга была цензура также и в протестантских городах, это видно из жалобы одного католического духовного лица, что изданный им в 1543 г. философский труд был искажен по воле Нюрнбергского магистрата в тех местах, которые, казалось, касались лютеранского учения. Замечательно, что в эти времена очень часто было повторяемо распоряжение, чтобы ни одна книга не выпускалась в свет без имени автора и типографа. Цель такого распоряжения состояла в том, чтобы легче можно было открыть лицо, сочинившее или напечатавшее недозволенное сочинение. Но это распоряжение имело следствием лишь то, что во второй половине XVI в. очень возросло число псевдонимных сочинений с обозначением несуществующих типографий.

После Германии посмотрим, как велось дело в Нидерландах. Чтобы воспрепятствовать распространению нового учения в Нидерландах, Карл V от 1521 до 1550 г. издает ряд распоряжений, которые публиковались в различных провинциях. Законодательство становилось все строже и строже. Филипп II верно шел по следам своего отца. Относительно книжного дела в этом законодательстве встречаем следующие общие определения: после публикации Вормского эдикта 1521 г. в Нидерландах еще не раз повторялось требование о сожжении или выдаче еретических книг в определенный срок под угрозой «наказаний телесных, имущественных и по обстоятельствам» (?), а также под угрозой изгнания и смертной казни. В 1549 г. было потребовано, чтобы книгопродавцы в течение восьми дней выдали еретические книги, а частные лица сами должны сжечь их. Известия, дошедшие от тогдашнего времени, говорят о весьма частых и громадных сожжениях книг, об их конфискации и т. д. В том же законодательстве находим такие определения: если книга трактует о церковных предметах, она должна быть наперед исследована и одобрена епископом или его уполномоченным; все прочие книги нуждаются в королевском разрешении; кто этого определения не соблюдает, тому на эшафоте раскаленным железом делается знак в форме креста или же таковому выкалывали глаз или отрубали руку, смотря по тому, что назначит судья. Если в первой книге, изданной без надлежащего разрешения, не было находимо никакого заблуждения, то виновный наказывался вечным изгнанием и с него брали штраф в 300 каролусгульденов. В том же законодательстве были еще и такие определения: книжные склады следовало ревизовать по крайней мере два раза в год; книжные тюки, присланные из-за границы, могли быть вскрываемы лишь в присутствии чиновников. Никто не мог завести типографию или начать продажу книг без дозволения. Типографы должны были клятвенно обещать, что они ничего не будут печатать без разрешения. Кроме книгопродавцов, получивших разрешение, никто не имел права продавать книг, хотя бы это были молитвенники, собрание церковных песен и календари, ни при дверях церкви, ни в других местах. Как строго соблюдались сейчас перечисленные определения, видно из следующего примера: в 1526 г. книгопродавец Франц Биркманн в Антверпене за продажу шестого тома Златоуста в Переводе Эколампадия был заключен маркграфом в тюрьму. В том же законодательстве находим определения и еще другого рода: в 1546 и 1550 гг. изданы были специальные списки книг, допущенных к употреблению в школах. В этом списке находим следующее: «Диалектика» и «Риторика» Меланхтона запрещены, так как в них встречаются сомнительные примеры; «Грамматика» Меланхтона позволена, но с замечанием, что лучше было бы не упоминать, что написал ее Меланхтон, дабы наименованием автора не побудить учеников прочитать и другие сочинения того же автора; также запрещены были указатели, составленные Эколампадием, к творениям Иеронима; последний труд позволено употреблять лишь под условием, что имя составителя будет изглажено в книге. В том же законодательстве Карла V встречаем, наконец, и вот какого рода определения: религиозные собрания (не богослужебные) были запрещены под угрозой строжайших наказаний; мирянам запрещено было диспутировать относительно книг Св. Писания. Кто будет найден виновным в ереси, а таковым считался и тот, кто владел или читал запрещенную книгу, на первый раз мог спасти себя от тяжких наказаний отречением от заблуждения; но если кто не хотел сделать этого, то мужчин обезглавливали и головы их выставляли на позорном столбе, а женщин заживо зарывали в могилу; если кто раз был уличен в еретичестве и отказался от заблуждения, а потом вторично был находим повинным в ереси, такого заживо сжигали.

Первый каталог книг, приближающийся по своему характеру, объему и распорядку к индексам в собственном смысле, был издан Лувенским теологическим факультетом в 1546 г. Этот каталог был напечатан по повелению императора Карла V. Он заключал в себе перечисление латинских, нидерландских и французских Библий и Новый Заветов; алфавитный список латинских книг, перечисление нидерландских и французских книг. Разумеется, все эти книги были запрещены. В предисловии к каталогу факультет говорил: император поручил ему исследовать все библиотеки и книжные склады и устранить из них книги еретические, приближающиеся к ереси и опасные для неученых; книги, внесенные в каталог, замечает факультет, не только все еретические или подозрительные в отношении к еретичеству, но частью и такого рода, каких в это опасное время «лучше не читать» и не давать в руки простому народу и молодым людям. После замечаний относительно запрещения Библии далее говорится: некоторые придут к мысли, что факультет мог бы внести в этот каталог больше книг, но, с одной стороны, некоторые из них действительно не попали на глаза факультету, а с другой стороны — с некоторыми книгами приходится примириться, чтобы через слишком большую осторожность не принести больше вреда, чем пользы. В заключение каталога факультет замечает: эти книги указаны императору в качестве таких, которые заслуживают того, чтобы они были запрещены от него, и он действительно запретил их для своих подданных.

Обращает на себя внимание также деятельность Кельнских соборов 1549 и 1550 гг., направленная к запрещению различных книг. На Кельнском соборе 1549 г., принимая во внимание то, что «простые и неученые священники, которые не умеют отличать чистое от нечистого и которые покупают книги о религиозных предметах, какие случится», определено: всем верующим, в особенности проповедникам, под угрозой анафемы, остерегаться книг, вышедших из мастерской Лютера, Буцера, Кальвина, Эколампадия, Бюллингера, Меланхтона, но также и некоторых церковно-исторических сочинений. Тот же собор определил: в школах не должны быть употребляемы никакие соблазнительные, подозрительные и неправославные книги, вообще никакой автор, если он не одобрен от decanus artium ближайшего католического университета, или от ученого прелата или иного мужа, назначенного для этой цели по воле епископа. Под угрозой анафемы запрещается употребление таких книг, которые, по-видимому, написаны для того, чтобы привести юношей к заблуждениям, а именно некоторые учебники грамматики, диалектики и риторики, в которых примеры заимствуются из области извращенных догматов еретиков, дабы ничего не подозревающее юношество вместе с наукой не впитало учение еретиков и сектантов. Кельнский собор 1550 г. занимается, между прочим, вопросом о книгах позволенных и не позволенных в школах; здесь между книгами, полезными для школы, не поименованы поэтические труды Теренция, а указаны труды Пруденция, Ювенкуса, Баптиста Мантуана. Кстати упомянем: вот какой план преподавания латинских авторов был выработан несколько позднее для школ Баварии: вместо Вергилия приказано было читать какого-то Иеронима Виду (Vida), Баптиста Мантуана, вместо Горация — Пруденция, Фламиния, Иоанна Педионея, вместо Овидия — какого-то Амвросия Новидия; вместо писем Цицерона и Плиния рекомендовалось читать письма Иеронима. В вышеупомянутом же школьном плане, который утвержден Кельнским собором, встречается такое требование: в праздничные дни должны быть изъясняемы Евангелия и Послания «лишь в грамматическом отношении», в праздничные и воскресные дни позволено петь лишь «чистые» гимны, т. е. исключительно латинские.

В Испании особенно деятельную роль в преследовании книг играла инквизиция. От нее дошло до нас множество предписаний относительно книжного дела, явившихся в XVI в. Испанские инквизиторы имели право осматривать все библиотеки и еретические книги истреблять. Они уполномочены были подвергать отлучению тех, кто противится мерам святого учреждения, тех, кто имеет в своих библиотеках запрещенные книги, читает их или не доносит на лиц, позволяющих себе это. В 1549 г. сами инквизиторы были лишены права давать кому-либо позволение иметь и читать запрещенные книги; даже консультанты инквизиции не должны были читать запрещенные книги, не исключая и таких, какие находились у них на руках по причине их должности консультантов инквизиции (но спрашивается: как же можно было после этого определить, вредна ли книга и насколько?). Испанский генерал-инквизитор Фернандо Вальдес (Valdés) опубликовал в Испании индекс, в основу которого был положен Лувенский индекс.

Очень интересные сведения собраны Рейшем для характеристики положения книжного дела во Франции. Распоряжения относительно этого дела обыкновенно издавались королем или парламентами, особенно парижским. В 1525–1555 гг. являются очень деятельными в данном отношении несколько инквизиторов, в качестве инициаторов по части запрещения книг, но это были не церковные сановники, а двое парламентских советников и двое докторов теологии. Они-то и побудили войти в их план архиепископа Парижского и других епископов. Запрещения определенных книг публиковались Парижским парламентом, по настоянию епископов или инквизиторов. Выдающуюся роль в данном случае играла Сорбонна. В 1521 г. король Франц I, по настоянию Парижского университета, приказал, чтобы никакие новые латинские и французские книги, касающиеся религии и Св. Писания, не были печатаемы, прежде чем они будут исследованы теологическим факультетом или его депутатами. В 1523 г. Парижский парламент определил: все сочинения Лютера, под опасением изгнания и конфискации имущества, в ближайшую пятницу должны быть добровольно выданы и сожжены на площади перед храмом Парижской Богоматери; кто учение Лютера защищает или держит его книги, тот, как человек, подозреваемый в ереси, должен быть представлен епископу; это определение следовало возвестить при трубном звуке на улицах Парижа, Лиона и других городов, а также там, где это будет найдено нужным. Тем же распоряжением парламента потребовано в Париже, чтобы по улицам ходили глашатаи, объявлявшие, что все в течении восьми дней обязаны добровольно выдать сочинения Меланхтона, под угрозой штрафа в 100 марок серебра и других наказаний; книги Меланхтона должно было представить Парижскому архиепископу, который имел их исследовать при содействии теологического факультета. Само собой понятно, что сочинения Меланхтона были найдены вредными и достойными сожжения. В 1542 г. тот же парламент определил: все приходящие в Париж тюки с книгами вскрывать в присутствии четырех присяжных книгопродавцов, книги исследовать ректору университета с назначенными для сей цели докторами и затем список дозволенных книг вручать королевскому прокурору. В феврале 1543 г. парламент, по настоянию инквизитора и на основании мнения Сорбонны, приказал довольно большое число книг, между ними труды Меланхтона, женевскую Библию и одно сочинение Кальвина — эти-то книги и были главным мотивом к нижеследующему, — «сжечь на площади Парижской Богоматери под звуки большого колокола, а пепел рассеять, ко вразумлению народа и ко умножению христианской и католической веры». В 1551 г. парламент опубликовал несколько общих определений относительно книжного дела, между которыми обращают на себя внимание следующие: книги, напечатанные в Женеве и других местах, явно отпавших от веры, не должны быть ввозимы во Францию; книги, которые Сорбонна внесла или имеет внести в свои каталоги, не должен никто печатать, продавать и иметь, эти книги должны быть выданы владельцами в течение месяца; только те лица могут удерживать их, которые по каноническим определениям имеют право отвергать их. Книги, касающиеся Св. Писания и христианской религии, появившиеся в течение последних сорока лет, не должны быть снова печатаемы и пускаемы в продажу, если они наперед не одобрены депутатами теологического факультета. Книги умершего автора, касающиеся Св. Писания, не должны быть в продаже, если они не рассмотрены депутатами факультета. Книжные тюки, пришедшие из-за границы, должны быть вскрываемы в присутствии двух депутатов теологического факультета или в тех местах, где таковых нет, в присутствии двух чиновников.

Особенно деятельную роль, как мы сказали выше, играла в рассматриваемом отношении Сорбонна. В 1542 г. Сорбонна выхлопотала себе у парламента право составлять список книг, которые она находит полезным запретить. Сорбонна действительно составила такого рода каталоги, которые королевскими эдиктами были обнародованы в 1547 и 1551 гг. в качестве обязательных. В каком строгом направлении действовала Сорбонна, видно из следующих фактов. Сорбонна при тогдашних обстоятельствах нашла опасным издавать переводы Библии и отдельных библейских книг: уже появившиеся переводы она находила лучше стеснить, чем терпеть. Сообразно настояниям Сорбонны, парламент определил: все должны выдать имеющиеся у них — Псалмы, Евангелия, Послания Павла и другие книги Ветхого и Нового Заветов во французском переводе, а также «французскую книгу, содержащую праздничные и воскресные Евангелия, Послания, читаемые в течение года, с присоединением некоторых молитв»; сроком для выдачи книг назначено 8 дней. Эти книги нельзя было снова печатать и продавать под опасением конфискации имущества и изгнания. В 1537 г. в Париже появилась книжка «Cymbalum mundi», автором которой было лицо, приближенное к королеве Наваррской. Книга заключала в себе осмеяние язычества; но некоторые поняли ее в смысле осмеяния некоторых сторон христианства. Этьенн Паскье говорил о ней: «Это лукианизм, который заслуживает того, чтобы он был брошен в огонь вместе с автором, если он жив». Предложено было выразить свое мнение о книге и Сорбонне. Эта последняя произнесла такое суждение: «Хотя книга не заключает определенных заблуждений относительно веры, однако, как опасная, она должна быть запрещена». Строгости относительно книг из Парижа распространились и в провинции. Тулузский инквизитор Видаль-де-Беканис, под влиянием Сорбоннских индексов, издал свое распоряжение относительно книг, опубликованное в 1549 г. Распоряжение требует, чтобы всякий доносил на тех, кто является подозреваемым в ереси, а также на тех, кто в течение последних трех лет имел, печатал, покупал, продавал, переплетал, позволял печатать или переплетать запрещенные книги.

Со стороны пап строгости относительно чтения запрещенных книг увеличиваются особенно с 1550 г. Вот что говорится в булле Юлия III, появившейся в апреле 1550 г. «Некоторым позволено иметь и читать еретические и подозрительные книги с целью опровержения заключающихся в них заблуждений. Но так как вместо ожидаемой отсюда пользы появились худые последствия, то мы берем назад всякое позволение, кому-либо предоставленное, читать и иметь лютеранские и другие еретические и подозрительные книги, было ли это позволение дано нашими предшественниками, или нами, или легатами апостольского престола, также легатами de latere, или кем-либо другим; все лишены права читать и иметь вышеуказанные книги, все какого бы кто состояния или ранга ни был, хотя бы это был епископ или архиепископ или иной высший церковный сановник»; исключение было сделано лишь для инквизиторов и комиссаров инквизиции во время отправления ими своих должностей. Поэтому, заключает булла, «все, кто владеет запрещенными книгами, хотя бы то было с особенного дозволения апостольского престола, должны в течение 60-и дней представить книги инквизиции». Подобные же буллы или бревэ были издаваемы многими последующими папами — Павлом IV, Пием IV, Павлом V и т. д. Конечно, временами папы ввиду тех или других потребностей давали некоторым лицам право читать запрещенные книги, но это было сопряжено с большими затруднениями. Очень характерно в том же отношении бревэ Юлия III от 4 июня 1551 г., с которым папа обратился к кардиналам, назначавшимся быть председателями на знаменитом Тридентском соборе. Здесь говорилось: «Так как важнейшая задача собора состоит в том, чтобы мнения, изречения и писания еретиков устранить, разобрать, опровергнуть и побороть, то мы для того чтобы собор мог легче достигнуть этой цели, в силу апостольской власти, для настоящего времени даем вам полномочие дозволить тем прелатам, докторам теологии и канонического права, каким вы хотите, в продолжение течения собора и на время участия в нем — иметь у себя и читать с вышеуказанной целью книги лютеран и других еретиков, а также и другие запрещенные книги. Сверх того мы позволяем вам (кардиналам, председателям собора) и другим вышепоименованным лицам иметь сношения, обращаться и разговаривать со всеми протестантами, также с явными еретиками, которые придут на собор, позволяем, устраняя опасность подпасть церковным запрещениям». Легаты папы Пия IV через особое бревэ от 25 марта 1561 г. получили подобное же полномочие. Формуляр, по которому легаты получили позволение читать запрещенные книги, читается так: «Отличная слава твоей добродетели, нравственность, религиозность, равно как и твоя теологическая ученость расположили нас… Так как наш Всесвятейший Господь и апостольский престол всех тех, кто читают в книгах лживые и извращенные мнения лютеран, объявляет подлежащими анафеме и другим известным наказаниям, а ты сочинения и дьявольские воззрения названных еретиков хочешь с помощью Св. Духа разоблачать и в католическом направлении опровергать, чего без чтения вышеуказанных мнений сделать невозможно, и чтобы не подпасть анафеме ты смиренно просишь нас дать тебе позволение читать вышеназванные запрещенные книги, то мы в надежде, что чтение тобой лютеранских книг доставит через тебя христианской религии немалую пользу, хотим в силу нашей апостольской власти даровать тебе позволение читать мнения, находящиеся в сочинении названных еретиков, объявляя при этом, что ты за таковое дело не будешь подлежать анафеме и другим наказаниям». В силу воззрения папской курии, высказанного в приведенных буллах, чтение еретических книг, под угрозой отлучения, было воспрещено без папского дозволения не только для самих ученых теологов, но и для самых высоких сановников Церкви, епископов и кардиналов. Кардиналы инквизиции имели право читать запрещенные книги, но только на то время, когда они состояли в этой должности. Что же касается других епископов и кардиналов, то они не могли этого делать без специального уполномочия — или от самого папы, или инквизиции, или от индекс-инквизиции, или других властей, во всех последних случаях не без соизволения папы. Епископы лицам, принадлежащим к их диоцезам, могли сообщать это право тогда и постольку, когда и поскольку они имели специальное на то уполномочие опять-таки от папы. Епископы, по определению Климента VIII, могли давать разрешение благонадежным лицам читать только книги не безусловно запрещенные, а с оговоркой, «пока они не будут исправлены» (donec corrigatur), да и в этом случае епископы давали разрешение лишь на три года. Что запрещение книг имело свою силу и по отношению к кардиналам, об этом свидетельствует факт, что во время суда инквизиции относительно кардинала Моронэ (Могопе) один обвинительный пункт гласил следующее: он владел книгами еретиков, читал их и другим давал читать. Моронэ отвечал на это: на основании данного ему позволения он занимался еретическими книгами для того, чтобы опровергать их; позднее-де он отослал их ученому Сирлето для папской библиотеки; он-де удержал у себя лишь запрещенную Библию Себастьяна Мюнстера, а впрочем, может быть, по недосмотру, оправдывался обвиняемый, в доме остались и еще какие-нибудь книги того же рода.

Как выше мы видели, кардиналы инквизиции имели право читать запрещенные книги, пока находились в этой должности, тем не менее папа Пий IV, в 1564 г., как он выражается, «во устранение всякого сомнения и соблазна», объявлял тем же лицам, что они могут читать все запрещенные книги, не исключая таких, какие написаны против нас (пап). Кардиналы инквизиции давали позволение читать запрещенные книги также своим чиновникам, своим консультантам и провинциальным инквизиторам. Папа Пий IV буллой в 1564 г. уполномочил кардиналов инквизиции давать позволение и посторонним лицам читать запрещенные книги на всю жизнь или на определенное время, но не иначе как с разрешения так называемого полного собрания или заседания инквизиции. На основании этого полномочия четыре кардинала инквизиции в 1567 г., в силу «единогласного решения» позволили ученому кардиналу Вильгельму Сирлето «во уважении его ревности к католической вере иметь, читать и если он захочет — опровергать, все книги, помещенные в индексе, также книги ересиархов, а равно все безбожные и суеверные книги», но под условием, что он будет держать их скрытно и будет избегать всякого соблазна для других. Со времен Сикста V такое общее дозволение стало правом лишь таких собраний инквизиции, на которых председательствовал сам папа, и притом если добивавшиеся такого дозволения были не итальянцы. Обычным же правилом стало, что инквизиция давала ограничительное право читать запрещенные книги; давалось позволение читать определенные книги, и притом желавший читать должен был представить доказательства, что он занят опровержением еретиков. Интереснейший пример позволения читать все книги, но данного собранием инквизиции под председательством папы, указывает документ, относящийся к ноябрю 1602 г. и касающийся обратившегося в католичество Юста Кальвина или, как он назывался по обращению, Юста Барония. Здесь говорится, что доказательство Барония добыть себе разрешение читать запрещенные книги с целью опровержения их было обсуждаемо в заседании, на котором председательствовал сам Климент VIII. На этом заседании определено: дать Баронию позволение в течение пяти лет читать и иметь все запрещенные книги, но с условием, что он будет держать их скрытно и избегать соблазна и опасности для других. Список с этого определения и самый каталог книг, какие хочет иметь и читать Юст, он должен был сообщить местному епископу. По истечении же пятилетия, а равно в случае смерти Барония, следовало книги у него отобрать, чтобы они не могли попасть в другие руки, и сжечь их. Позднее секретарь индекс-конгрегации мог давать разрешение читать запрещенные книги (за некоторыми исключениями), но только не больше как на три года, а по прошествии их еще один раз на три года и притом давать разрешение на основании свидетельства епископа, генерал-викария, орденского генерала или другого заслуживающего уважения лица — о благонадежности просителя. Этот последний должен был мотивировать свою пользу, и притом не общей ссылкой на то, что книги нужны при его занятиях, а указанием на то, что он хочет опровергать книги, или же что он несет такую должность, которая делает для него необходимым знакомство с запрещенными книгами. Чтение же книг по церковной истории или книг, излагающих опасную философию, разрешалось с великой осторожностью, а чтение догматических запрещенных книг дозволялось лишь самым знаменитым богословам и не иначе, как с целью полемики. Папские нунции получали также, вследствие папского бревэ, позволение читать запрещенные книги, но с выразительным ограничением: «В видах опровержения еретиков и под условием, что книги не будут вывозимы из данной провинции». В XVII в. нунции приобрели полномочие дозволять другим читать запрещенные книги, но лишь на пять лет, да еще с условием, чтобы получившие позволение читать запрещенные книги, в случае смертельной опасности, употребили все меры к тому, как бы после их смерти книги не попали в руки посторонних людей.

Замечательно условие, на котором давалось иногда позволение читать вышеуказанные книги мирянам: они должны были делать «такое употребление из этого позволения, какое присоветует им их духовник», т. е. они должны были читать только такие книги, какие позволит им этот последний. Генерал ордена иезуитов в продолжение долгого времени имел полномочие давать позволение читать внесенные в индекс книги зависящим от него иезуитам, но позднее при папе Урбане VIII и генерал ордена иезуитов был лишен такого права. Впоследствии он должен был испрашивать позволение читать запрещенные книги даже для себя лично перед инквизицией.

Укажем теперь, как поступали католические князья, если они домогались права читать запрещенные книги или иметь их в своих библиотеках. Когда кардинал Моронэ в 1576 г. был назначен папским легатом в Регенсбург, то герцог Баварский Альбрехт V начал хлопотать перед ним о снисхождении (indult) относительно запрещенных книг. Герцог не имел в виду читать каких-либо ex professo еретических книг о религиозных предметах; он интересовался, кажется, лишь историческими сочинениями и другими книгами в том же роде, относящимися к запрещенным. А главное, такого дозволения иметь запрещенные книги он добивался для своей библиотеки, в которой, без сомнения, находилось много книг, внесенных в индекс; притом же библиотека должна была пополняться разными книгами, а следовательно, и запрещенными. Герцог выставлял на вид, что даже интерес Церкви требует, чтобы в библиотеке хранились такие книги, в сочинении которых раскаялись авторы еще при своей жизни. Моронэ отвечал на такое ходатайство: собственно, было бы гораздо правильнее и целесообразнее, если бы герцог не включал в библиотеку запрещенных книг, а сжигал бы их; за это «все потомки восхвалили бы его». Если обладание такого рода книгами, объяснял легат, не причиняет никакого вреда ему самому (герцогу), то, однако же, оно может быть опасным для его потомков, или для его прислуги, так как присутствие в библиотеке книг Гусса открыло и теперь уже некоторые неблагоприятные последствия. Но если герцог твердо стоит на своем, то он, легат, дает ему позволение держать запрещенные книги в библиотеке, но с тем, чтобы они хранились там в особенном месте и были недоступны для посетителей библиотеки. При этом легат заметил, что книги богословского содержания лучше бы совсем устранить из библиотеки, позволительнее держать книги исторического и тому подобного содержания. Герцог Альбрехт получил позволение в течение всей своей жизни иметь и читать запрещенные книги. Его преемник, Вильгельм V, в 1579 г. также получил подобное разрешение от нунция Нингварды, но, во-первых, герцог должен был хранить их в библиотеке в особенном зале, во-вторых, они должны быть заперты на два ключа, из которых один должен находиться у герцога, а другой у теолога, в-третьих, чтобы книги давались лишь лицам, имеющим разрешение читать запрещенные книги и желающим пользоваться ими для защиты католической веры. Позднее герцог Вильгельм обратился к папе Клименту VIII с письмом, в котором просил его разрешить владеть запрещенными книгами на сейчас приведенных условиях не только ему (Вильгельму) лично, но его наследникам, заявляя, что его «наследники соделают величайший грех, достойный божественного мщения, если они хоть на одну пядь отступят от того пути (в указанном отношении), по которому идет сам Вильгельм и шли его благочестивые предки». Но инквизиция такое «абсолютное и неограниченное позволение» сочла сомнительным и дала испрашиваемое разрешение в феврале 1598 г. только самому герцогу и его наследнику Максимилиану, «во уважение их благочестия и их ревности к католической вере».

Отметим некоторые характерные факты того же рода в истории Испании. В сочинении Кордоны, епископа Дертозского, о библиотеке в Эскуриале от 1587 г. замечается: нужно было папское разрешение, чтобы испанские короли могли хранить в библиотеке книги, запрещенные папами и инквизиторами, и притом эти книги до́лжно было держать в потаенном месте, куда вход никому не был позволен без специального позволения на то инквизиции. Каково было при таких условиях положение профессоров теологии в католических университетах, об этом красноречивее всяких слов говорит следующий факт. Андрей Залль, профессор der controversen (т. е. профессор обличительного богословия) в знаменитой Саламанке, в июне 1652 г. получил позволение читать запрещенные книги лишь на один год, причем на него была наложена обязанность: если он встретит в книгах подозрительные места, не отмеченные в индексе, то он должен известить об этом инквизицию. Когда тот же профессор просил позволение, чтобы ему можно было еще в течение года заниматься запрещенными книгами, то инквизиция выразила ему свое неудовольствие за то, что он не указал ни одного соблазнительного места в прочитанных им книгах. Протестантских сочинений профессор «контроверсов», как он сам говорит, впрочем, совсем не видел в Саламанке.

В 1554 г. испанский генерал-инквизитор, архиепископ Севильский Фернандо Вальдес издал второй индекс. Этот индекс замечателен тем, что он представляет собой первый экспургационный индекс, так как им приказывалось некоторые книги отбирать у владельцев, а потом по исправлении (expurgatio) снова возвратить их последним. Дело касалось различных изданий Библии. Вот что говорит Вальдес в своем индексе: «В обращающихся среди публики и напечатанных большей частью с 1528 г. изданиях Библии содержатся очень многие заблуждения. Инквизиция распорядилась было подвергнуть их сожжению. Но так как заблуждения внесены не в самый библейский текст, но содержатся только в суммариях, примечаниях и указателях и так как многие церкви, монастыри, университеты, книгопродавцы и частные лица жалуются на потери, какие им причиняет уничтожение книг, то инквизиция после совещания с членами Саламанкского университета и другими учеными лицами и с разрешения регента принца Филиппа определила изготовить «цензуру», в которой будут указаны ошибки и подозрительные слова, по уничтожении коих Библии и Новый Завет будут снова оставляемы у их собственников. Поэтому определено: кто имеет экземпляры вышеупомянутых изданий, тот в течение 60-и дней по издании этого эдикта обязан представить их местным инквизиторам, или их депутатам, или епископу, или его генерал-викарию. Эти последние сообразно «цензуре» уничтожают соблазнительные места и суммарии, т. е. они так зачеркивают, что нельзя более читать их. Что известная книга подверглась экспургации, об этом следует составлять акт у нотариуса в присутствии свидетелей. В начале и в конце такой книги должна быть именная подпись инквизитора и его комиссара, епископа или генерал-викария, и обозначена дата, когда последовала экспургация (причем пошлины за это никакой не брать). Также, конфискованные экземпляры должны подвергнуться экспургации и возвращены владельцам. По истечении 60-и дней дело экспургации объявляется законченным. Эта экспургация имеет место в отношении к книгам, уже находящимся в настоящее время в Испании; ввоз же других экземпляров тех же книг воспрещен. Кто по истечении указанного срока осмелится иметь экземпляры, не подвергнувшиеся экспургации, те навлекают на себя excommunicatio major latae sententiae и с ними будет поступлено как с людьми, подозреваемыми в ереси; экземпляры у виновного будут конфискованы, с него будет взят штраф в 30 дукатов, из коих 10 пойдет в пользу доносчика, 10 в пользу судьи и 10 в кассу инквизиции. Тому же взысканию будут подвергнуты книгопродавцы, которые будут ввозить из-за границы книги, подлежащие экспургации. Декрет должен быть опубликован инквизиторами везде. Они угрожают надлежащими наказаниями и тем, кто не доносит на владельцев Библий, не подвергнувшихся экспургации». — Впоследствии такой же экспургации и приблизительно на таких же условиях стали подвергать и другие книги, кроме изданий Библии. Замечательны мысли и суждения знаменитых католических ученых тех времен относительно экспургации книг. В предисловии к Антверпенскому экспургационному индексу Ариан Монтан говорит: до́лжно признать, что многие авторы подвергнутых экспургации книг, которые уже умерли и в другом мире лучше узнали истину, если бы они воскресли из мертвых, были бы очень благодарны цензорам; те же писатели, которые еще живы, могут выражать радость, что их сочинения, по устранении соблазнительного, стали общепринятыми, и некоторые из них в письмах высказались именно в этом смысле. Известный католический ученый Гретцер старается устранить те возражения, какие делались по поводу экспургации книг. Возражатели спрашивали: «Что сказали бы умершие авторы о произведенных изменениях в их сочинениях, если бы они снова воскресли?» Гретцер отвечает: «Если бы они пришли из рая или чистилища, то они были бы очень благодарны; если бы они пришли из ада, то они высказались бы подобно блудному сыну; а если бы они отнеслись к делу не так, то их столько же нужно слушать, сколько мы слушаем возражателей». Возражатели говорили еще: «Покупатели вводятся в обман, приобретая подвергнутые экспургации книги». Гретцер: «Они должны быть рады, что вместо худых получают хорошие товары». Возражатели: «Церковь не имеет власти над чужими книгами». Гретцер: «Однако же, она тысячи пережгла их. И на это, и на другое она имеет власть в предписании: «паси овцы моя»» и т. д.

В Медиоланском и Венецианском индексах, изданных в 1554 г., некоторые черты также заслуживают упоминания. Здесь говорится: «Кто еретические и запрещенные книги, именно помеченные в индексе, имеет и в течение месяца отдает, тот освобождается от всяких прещений и наказаний; по истечении этого срока никому это не простится, а с ним будет поступлено по силе законов. Имена доносчиков будут храниться в тайне, и они будут получать треть штрафных денег. Кто знает еретика и человека, подозреваемого в ереси в Медиолане и Медиоланском диоцезе, тот должен донести на него в течение 30 дней, а кто этого не сделает, тот подвергается отлучению и штрафу в 50 золотых скуди. Это же наказание ожидает тех, кто оказывает содействие лютеранам и другим еретикам. Лютеранин или другой еретик, по своему побуждению приходящий и приносящий покаяние и добровольно доносящий на совиновных, может рассчитывать, что имя его будет сохранено в тайне и что он получит одну четвертую штрафных денег. Этот эдикт должен быть прибит на трех церквах в Милане и на главных церквах в других городах». — В одном из этих индексов в число запрещенных авторов внесены следующие лица: Адам Ризер — арифметик, Генрих Фогтерр — живописец, не знавший латинского языка, Иоанн Саккс — писавший немецкие вирши, Матфей Грейтер — музыкант, Иаков Даксер, несколько недель сидевший в тюрьме в качестве лютеранина, а потом выпущенный отсюда, ничего не писавший, и т. д.

Первый по повелению папы обнародованный индекс, первый индекс в собственном смысле, появился в 1559 г. Виновником его был Павел IV. Во главе индекса Павла находится декрет инквизиции (которая, собственно, и изготовила индекс); этот индекс должен был быть прибит к дверям церкви Петра в Риме, дворца инквизиции и in acie campi florae. Он гласил: «Всем верующим христианам, какого бы они звания и состояния ни были и где бы ни обитали, мы повелеваем, под угрозой подозрения в ереси, лишения всех достоинств, должностей и бенефиций, какими они обладают, и под угрозой всегдашней неправоспособности приобретать эти и другие должности и бенефиции (кстати заметить, что в одном индексе герцогства Луккского прибавлено, что такая угроза простирается на детей и внуков. — А. Л.), а также под угрозой вечного позора и иных наказаний: чтобы впредь никто не осмеливался писать, издавать, печатать или позволять печатание, продавать или под каким-нибудь предлогом явно или тайно давать, принимать, или как-либо сберегать или допускать сбережение — хоть какой-либо одной из книг или сочинений, которые помечены в этом индексе священного суда (Heil. Officium), или какие-либо другие сочинения, о которых известно, что они составлены еретиком или запятнаны каким-либо лжеучением. Кто не послушается этого приглашения или какие-либо книги и сочинения, кои он имеет и кои относятся к запрещенным, не представит» кому следует, тому угрожалось отлучением и т. д. Рассматриваемый индекс запрещенных авторов и таких же книг изложен в алфавитном порядке и разделен на три класса: к первому отнесены такие авторы, все сочинения которых запрещены; ко второму — такие, у которых лишь некоторые сочинения запрещены; к третьему классу отнесены анонимные сочинения, содержащие вредные лжеучения. Относительно писателей первого класса в индексе помечено: запрещены все их книги, переводы, комментарии, истории, письма, диалоги, апологии, — какие теперь ими сочинены или в будущем они напишут, хотя бы о вере и религии в их произведениях совсем не было речи.

В индексе папы Павла IV между прочими запрещены: все Библии, т. е. издания Нового Завета, на народном языке — немецком, французском, итальянском, английском, фландрском и т. д.; их не должно печатать, читать и иметь без письменного разрешения римской инквизиции. В этом индексе к запрещенным сочинениям отнесены труды таких авторов, которые ничего или почти ничего не писали по богословским вопросам: труды филолога Иоахима Камерария, юристов Иеронима Шурффа, Мельхиора Клинга и т. д. Некто Гаспар Гельделин внесен в этот индекс за то, что он перевел сочинения Плутарха и Лукиана. В индексе очутился Конрад Дасиподий, изобретатель часов, писавший лишь математические сочинения. К первому классу запрещенных авторов, т. е. к числу самых опасных, наравне с Лютером, в рассматриваемом индексе отнесены три греческих богослова Средних веков, которые давно умерли: Марк Эфесский, Николай Кавасила и Нил Кавасила. В индексе оказались запрещенными некоторые весьма важные и весьма древние апокрифы, имеющие по преимуществу научное значение: так называемые «Климентины» и «Евангелие Никодима». Индекс не оставил без должного внимания и типографов, в заведениях которых «напечатаны были различные еретические книги»; таких типографов индекс насчитывает 61. Перечислив их, индекс в заключение замечает: «Все книги, трактаты и труды какого бы то ни было автора, какого бы то ни было содержания и на каком бы то ни было языке, если они будут напечатаны у вышеуказанных типографов, позволивших себе прежде печатать еретические сочинения, — все эти книги и трактаты до́лжно считать запрещенными». Все эти книги и трактаты, замечает еще индекс, должны считаться подозрительными, их не следует ни продавать, ни покупать, ни читать, так как они напечатаны у типографов, занимавшихся доныне печатанием еретических книг.

Какое впечатление произвел индекс Павла на римско-католических ученых, об этом свидетельствует письмо, которое некто Латинус Латиниус в 1559 г., вскоре после публикации индекса, писал Андрею Мазию: «Что тебе пришло в голову приготовлять к печати новые сочинения в такое время, как наше, когда все доныне явившиеся в свет книги изъяты из употребления? Я думаю, что из нас многие годы никто ничего не будет писать, кроме писем. Только что появился индекс книг, которых мы под угрозой отлучения обязываемся не иметь. Запрещено так много книг, что нам оставлены лишь немногие, в особенности из тех, которые напечатаны в Германии. Почему я советую тебе бросить перевод Демосфена и варианты Библии. Ферн уже несколько дней занят очисткой своей библиотеки, а я займусь этим завтра, чтобы у меня не нашлось ничего такого, что иметь не позволено. Как назвать это, кораблекрушением книги или книжным пожаром?» Инквизиция после издания папского индекса, насколько могли достигать ее руки, отобрала, конфисковала или пережгла, без сомнения, множество книг. Но все-таки Рейш считает риторическим преувеличением, если Наталис Комес рассказывает: «Везде сожжена такая масса книг, что если бы они были сожжены в одном месте, то вышел бы почти пожар Трои. Нет ни одной частной и общественной библиотеки, которая была бы пощажена и которая бы почти совсем не запустела. Во многих городах Италии были сожжены книги не без многочисленных жалоб народа относительно потери». По мнению Рейша, папский декрет не был нигде приведен в исполнение во всей строгости, не исключая Рима. Avviso di Roma от 14 января 1559 г. извещает: одно духовное лицо, принадлежащее к духовному ордену, обратило внимание председателя инквизиции на то, что в Испании не очень строго относятся к книгам, и рекомендовало смягчить строгости и в Риме, ввиду того, чтобы не причинить слишком больших убытков книгопродавцам и ученым через истребление книг. Председатель, однако же, отвечал: Рим дает законы Испании и всему миру, а не Испания римлянам; но другие члены инквизиции находили целесообразным предложение патера и выражали надежду, что на практике декрет будет смягчен и не все запрещенные книги будут преданы огню. Относительно Болоньи Avviso от 11 февраля 1559 г. извещает: индекс здесь приведен в исполнение. Ничего другого не позволено, кроме thesaurus linguae latinae и комментариев Долета; из сочинений Эразма ничего не позволено удержать, кроме некоторых переводов св. отцев, да и то имя переводчика изглажено из книг.

Павел IV в том же 1559 г. умер, и после этого о строгом исполнении декрета не могло быть и речи. За пределами папской области декрет исполнялся кое-как. В Венеции и Генуе, по настоянию инквизиции, индекс был напечатан и обнародован, но, по крайней мере в Венеции, он не был приведен в исполнение. Вице-король Неаполитанский и правитель Милана не допустили публикование индекса. Герцог Тосканский Казимо долго противился приведению в действие индекса и только вследствие неотступных требований кардинала дозволил сжечь книги, направлявшиеся против религии и трактующие о магии и астрологии, а прочие были пощажены. Бенино Ариас Монтан говорит: «Индекс всполошил всех ученых, как скоро они узнали о нем. Но во Франции и большей части Италии он не встретил себе послушания, а в Испании так и совсем не позволено было обнародовать его».

Кроме перечисленных и рассмотренных нами индексов, Рейш в своей книге говорит еще о многих других индексах и сообщает о них интересные сведения — об индексах знаменитого Тридентского собора, Бельгийском, Мюнхенском, Лиссабонском, папы Сикста V, испанских генерал-инквизиторов Вальдеса и Квирочи, но говорить о них мы не станем, не желая удлинять нашего реферата. Сделаем лишь замечание в двух-трех словах об индексе Тридентского собора. Этот индекс по существу дела есть пересмотренное издание индекса Павла IV. Важнейшее отличие его от Павлова в том, что здесь при многих сочинениях прибавлена формула «donec corrigatur», чего в индексе Павла почти не встречаем. Индекс Тридентского собора замечателен еще тем, что он многих авторов, внесенных в индекс Павла, вычеркивает, находя, что прежде они внесены были по ошибке, а именно вычеркнуты были, как говорит Тридентский индекс, такие, «которые жили благочестиво, мыслили по-католически», вычеркнуты были также такие книги, «которые полезны для светской науки и вовсе ничего не говорят о религии и вере». Индекс Тридентского собора издан в свет в 1564 г.

Остановимся на несколько минут вниманием на двух сторонах индексов, посмотрим, какие знаменитые католические авторы были внесены в индекс и какие из более замечательных светских писателей попали сюда же. Из видных католических писателей прежде других попал в индекс известный Эразм Роттердамский. В индексе Павла IV Эразм отнесен к первому классу запрещенных авторов, т. е. к самым опасным; при его имени было прибавлено, что запрещены все его комментарии, схолии, диалоги, письма, переводы и книги, «хотя бы в них совсем не было речи о религии». Индекс Сикста V повторил это запрещение, заметив, что отринуты все сочинения Эразма, «какого бы они ни были содержания». В индекс внесены были имена Николая Клеманжиса и Савонаролы. Папа Павел IV, познакомившись с сочинениями последнего, воскликнул: «Да это сам Мартин Лютер, это ядовитейшее лжеучение!» Авторитетный ученый иезуит Беллармин также побывал в индексе. Папе не понравилось его сочинение под заглавием «Контроверсы», в котором говорилось о власти пап в мирских делах, хотя это сочинение было написано в защиту папских интересов. Сикст V запретил его с формулой «donec corrigatur», несмотря на то что инквизиция не желала этого. В Испании внесено в индекс имя Иоанна де-Авиля, которого «обыкновенно называли андалузским апостолом и считали одной из блестящих звезд на церковном горизонте Испании». Дошло дело до того, что внесен был в индекс требник «Ordo baptisandi», потому что в нем нашли такое учение о вере, которое будто бы благоприятствовало лютеранам. Из замечательнейших светских писателей не миновал индекса: Макиавелли. Он доныне у католиков считается писателем, которого нельзя читать без специального разрешения папы. Он назван в одном индексе атеистом, псевдо-политиком и нечестивцем, который только хочет казаться христианином. Боккачио: его «Декамерон» внесен в индекс с формулой «donec corrigatur». Его новеллы также подверглись экспургации и в таком виде были изданы. Это издание, по выражению одного писателя, было castratissima. Той же участи были подвергнуты: Ариосто с его «Неистовым Орландом» и Данте с его «Божественной комедией». «Божественная комедия» поставлена в одном индексе вместе с каким-то сочинением «О тайнах женщин», с присоединением к обоим формулы «donec corrigatur». Сочинения знаменитого ученого врача Парацельса тоже не избежали индекса.

В заключение (Schluss) своего сочинения Рейш делает следующие общие выводы: целью индексов было препятствовать распространению еретических и других неугодных католической Церкви сочинений и поставить все книгопечатание под надзор римской курии. Но эта цель и с самого начала мало достигалась: она преследовалась лишь там, где существовала инквизиция. Рейш рассказывает следующий анекдот, свидетельствующий, что сожжение книг даже могло более содействовать их распространению: в Майнце один книгопродавец высказал сожаление перед иезуитом, что наступил застой в книжной торговле, что стало очень мало покупателей книг. Иезуит велел ему все лютеранские книги, какие только у него были на складе, сжечь, но лишь только было узнано об этом, как в несколько дней книгопродавец продал больше книг, чем прежде мог продать во многие недели. Как строго исполнялись католиками предписания индексов — трудно сказать, но зато, несомненно, у иных из них развилась страсть к запрещенному плоду, следуя латинскому изречению: «nitimur in vetitum». Один католический писатель XVI в. говорит о парижских теологах, что многие из них прежде и не слышали о тех книгах, которые признаны запрещенными, а узнали о них из индексов; узнав же, старались добыть их для себя, о чем они раньше и не подумали бы. Протестантские ученые внесение их сочинений в индекс считали своего рода рекомендацией. Вообще Рейш находит, что хотя индекс мог предохранять католиков от чтения книг, признанных вредными, однако эта выгода приобреталась дорогой ценой: 1) чтение Св. Писания было более или менее затруднено; 2) изучение Библии и отцев Церкви через запрещение некоторых изданий сделалось затруднительным для ученых; 3) вообще научные занятия католиков вследствие этого встречали большие препятствия; 4) в странах, где была инквизиция, пользование для ученых иностранной литературой стало невозможным; 5) Паллавачини говорил, что страх перед индексом удерживал писателей от литературного труда, а типографов — от печатания книг. Как много книг ради страха перед индексом остались ненаписанными, а написанные — ненапечатанными! Ведь книга из-за одного выражения могла очутиться в индексе.

Сочинение Рейша отличается многими качествами. Лучшим из них нужно признать беспристрастие. Протестантский автор изображает борьбу католической Церкви с Реформацией, но говорит об этом так спокойно, как будто бы дело касалось чего-то совершенно постороннего для автора. Он точно откуда-то сверху смотрит на то, что происходило в здешнем мире. Можно себе представить, как описал бы эпоху протестантства XVI в. католик! Особенную черту беспристрастия автора составляет то, что он оправдывает от нареканий католическую Церковь там, где она заслуживает оправдания, от нареканий, какие раздаются из лагеря именно протестантского. Он задает себе вопрос: требовали ли индексы ради интересов католичества каких-либо изменений и подмен в изданиях древних церковных писателей — и отвечает: упрек в изменении текста отцев Церкви индексам сделан быть не может. Далее: справедливо ли думают протестантские полемисты, что будто католические издатели патристических сочинений позволяли фальсификации, — и отвечает: несправедливо, потому что считающееся фальсификацией есть простое следствие некритичности издателей. При рассмотрении этого последнего вопроса — о достоинстве изданий св. отцев, — он не думает отдавать предпочтение единоверным протестантам, он замечает: «И внутри, и вне стен Илиона одинаково встречаются грехи». Далее: можно ли думать, что издания св. отцев, сделанные по поручению самих пап, в чем-либо и где-либо подделаны — и отвечает: нет и нет. С другой стороны, описав деятельность Римской церкви и католических властей, выразившуюся в различного рода запрещениях книг, автор не скрывает, что в «протестантских странах историк находит много аналогичного с римской инквизицией и законодательством, касающимся индекса». Одна партия протестантов запрещала книги другой протестантской партии; лютеранское правительство запрещало печатание и распространение папистических сочинений. Даже однажды у лютеранских властей шла речь об индексе, замечает Рейш. И сожжение книг также имело место в протестантских странах, и притом сожжение под звуки труб, и рукой палача и пр. Итак, сочинение Рейша нужно признать вполне беспристрастным. Что касается интереса книги и учености ее автора, то о первом, кажется, можно составить понятие по тем выдержкам, какие мы представили выше, а глубокая ученость автора явится несомненным фактом для всякого, кто развернет книгу и прочтет хоть несколько страниц из нее. Сколько таких полезных и умных исторических книг, как книга Рейша, появляется ежегодно в протестантской Германии — мы не знаем. Но если таких книг выпускается в свет хоть десяток каждый год, то наука, плодящая подобного рода книги, заслуживает полного уважения со стороны всякого просвещенного человека.

История запрещенных книг в Западной церкви от начала XVII в. до настоящего времени[2]

В 1884 г. вышел первый обширный том сочинения немецкого профессора Генриха Рейша под заглавием «Index der verbotenen Bücher»[3], а в прошлом году (1885) появился еще более обширный второй и последний том того же сочинения[4]. Поставляем себе задачей познакомить читателя с содержанием второго тома сочинения Рейша об индексе. Мы, впрочем, не имеем в виду излагать содержания указанной книги в том порядке и последовательности, как оно изложено в этой последней; в таком случае наша статья, при ее краткости, была бы лишь обширным конспектом содержащегося в книге, причем внимание читателя крайне утомлялось бы и характеристика книги достигалась бы лишь в малой мере. Поэтому, оставляя в стороне цели чисто библиографические, мы воспользуемся содержанием книги лишь как материалом для церковно-исторического этюда, который давал бы ответ на вопросы: что такое индекс? В каких формах он обнаруживал свое действие? Какие в особенности книги подвергались запрещению в указанное время? Как относилось общество и более выдающиеся лица к явлению и т. д.

Индексом вообще называются списки книг, подвергщихся запрещению. Такие индексы в XVII, XVIII и текущем XIX столетии в католической Церкви, о которой у нас идет речь, издавались папами при посредстве так называемой индекс-конгрегации, инквизиции, а иногда через собственные буллы и бревэ, если дело касалось книг, которые требовалось запретить как можно скорее и внушительнее; затем индексы, хотя и реже, издавали испанская инквизиция, некоторые западные соборы, светское правительство некоторых стран (например, Австрии). Не видно, чтобы подобного рода индексы издавались с XVII в. университетами, как это было в XVI в. и как это делали университеты Парижский и Лувенский (в Бельгии). Индексы не прекратили своего существования и в настоящее время. Так, теперешний папа Лев XIII в 1881 г. издал индекс всех запрещенных книг от начала книгопечатания до вышеуказанного года: индекс Льва имеет 51 страницу предисловия и 352 страницы, на которых помещены краткие указания запрещенных книг. По этому можно судить, как обширен новейший индекс. Но уже в 1884 г. вышло первое добавление к нему, обнимающее запрещенную литературу самого последнего времени, до мая 1884 г.

Требование индекса заключается в том, чтобы книгу, подвергшуюся запрещению, ни один католик не имел права ни читать, ни держать у себя, ни перепечатывать, под опасением отлучения; а если у какого католика уже находится запрещенная книга, то он обязуется доставить ее или местному епископу, или инквизиции, — последняя должна такие книги сжигать.

Папа Бенедикт XIV в середине XVIII в. особой буллой определил порядок, как должна вестись процедура рассмотрения книги, подлежащей запрещению. Этот, впрочем, не новый порядок в общем сохраняется до настоящего времени. Вот этот порядок: если известная книга обратила на себя внимание вредным содержанием (с папистической точки зрения), то она вручается особому цензору в Риме, называемому квалификатором или консультантом; этот изготовляет письменный отзыв о книге с указанием мест в ней, заключающих заблуждения. Книга с отзывом посылается прочим консультантам, заведующим делом рассмотрения опасных книг, и затем все эти консультанты собираются на заседание в понедельник и составляют определенное решение. Это решение вместе с книгой посылается кардиналам, которые, в свою очередь, в среду в заседании постановляют определение о книге. Это есть заседание индекс-конгрегации. Наконец, все акты представляются папе, и от него дело получает окончательное решение. Если книга принадлежит католическому писателю, то недостаточно того, чтобы о ней сделал отзыв один консультант: если первый консультант выскажется за осуждение книги и прочие консультанты согласятся с ним, то книга с отзывом, без упоминания имени составителя отзыва, передается еще другому цензору, по определению конгрегации. Если второй консультант выразит согласие с отзывом первого, в таком случае оба мнения посылаются кардиналам. А если второй консультант выскажет мнение, что книгу запрещать не должно, то назначается третий цензор книги, которому сообщаются оба отзыва, не упоминая имен их составителей. Если этот новый цензор соглашается с мнением первого консультанта, то дело переходит на рассмотрение кардиналов, а как скоро он соглашается со вторым консультантом, тогда дело рассмотрения поручается еще четвертому консультанту, и книга с этими отзывами переходит в руки кардиналов. После того дело передается на благоусмотрение папы. Членами индекс-конгрегации, по булле того же папы, должны быть многие кардиналы; один из них именуется префектом конгрегации. Конгрегация имеет в своем распоряжении несколько консультантов, из числа белого духовенства и духовенства, принадлежащего к орденам, а также известное число доносчиков, которые указывают, что та или другая книга вредна. Если кто из числа доносчиков два или три раза сделает доносы, заслуживающие внимания в глазах конгрегации, то папа награждает его назначением в консультанты. Булла Бенедикта требует соблюдать следующее правило: если заслуживающая запрещения книга принадлежит католическому писателю высокой жизни и сделавшему себе имя в литературе, хотя бы и этой книгой, то нужно запретить книгу не безусловно, а с правом издать книгу по исправлении. Жалуются на то, замечает Бенедикт, что книги католических авторов запрещаются, не давая возможности автору защищаться. Посему определяем, чтобы о предполагаемом запрещении извещали автора, пусть он объяснится, и объяснения его цензоры и судьи должны брать во внимание. Если автор — человек известный по учености, то он не только сам лично может давать объяснение о своей книге, но и может поручить защиту книги кому-либо из консультантов. В важных случаях, по булле Бенедикта, председательское место в индекс-конгрегации занимает сам папа. Доносчики, консультанты и кардиналы индекс-конгрегации обязаны молчанием относительно дел запрещения книг. То же должна делать и инквизиция. Если секретарь сообщает замечания, сделанные на книгу, автору или его представителю, то он не должен открывать ни имени цензора, ни имени доносчика. Число консультантов булла Бенедикта не определяет. Во всяком случае, между ними должны находиться лица разных специальностей — и теологи, и юристы, и лица, сведущие в светской науке, чтобы можно было составить правильное суждение о книге, подлежащей запрещению. Консультанты и референты индекс-конгрегации должны соблюдать, по булле Бенедикта, следующие правила: они не должны думать, будто книга дается им на рассмотрение с намеренной целью — осудить ее, они должны спокойно и беспристрастно взвешивать достоинства книги; они не должны судить о книге с точки зрения определенной нации, какой-нибудь школы или ордена, а должны иметь в виду основные догматы Церкви и общепринятое учение католиков; они обязаны книгу читать всю сполна, различные места книги сравнивать между собой, неясное уразумевать из более ясного, не должны выхватывать места в книге без связи с целым, смотреть на цель, с какой говорит автор, и т. д. Появляются иногда, говорит Бенедикт, и такие книги, в которых ложные мнения или системы просто излагаются в историческом роде и не сопровождаются опровержением. Эти книги могут быть очень опасны для читателей, а потому, если трудно достигнуть того, чтобы они были исправлены и сделались полезны, вносят их в индекс.

Конечно, правила эти сами по себе могли давать гарантию, что книга, не заслуживающая осуждения, не будет осуждена; но на практике индекс-конгрегация и инквизиция держались правил нетвердо и позволяли себе отступать от них, ко вреду авторов: на это в истории весьма часто слышатся жалобы. Раньше издания правил Бенедикта и позже них можно встречать множество жалоб на невежество цензоров и их небрежность. В XVII в. в числе членов индекс-конгрегации и инквизиции, кардиналов, было мало лиц, сделавших себе имя в науке и способных вести свое дело. Так, в начале XVIII в. иезуит Добентон писал известному Фенелону: «У инквизиции так много дела и так мало людей, которые бы хотели или способны были заниматься порученным им делом, что проходят годы, прежде чем известная книга подвергнется осуждению, если она толстая». А Арнольд, французский богослов, несколько раньше писал: «Бо́льшая часть членов инквизиции — люди невежественные; если папа из уважения к ходатайствам светских властей назначает в кардиналы лиц неспособных, то по крайней мере в члены инквизиции следует назначать только таких кардиналов, кто действительно теологи». Другой писатель, Лука Голстений, сам принадлежавший к числу консультантов, в 1633 г. писал одному другу из Рима: «Здесь находится несколько ученых мужей, которые могли бы сделать много добра, если бы они видели, что их стремления находят оценку. Но здесь ценится все другое, а не наука; благодаря заговору невежественных цензоров против лучшей литературы, ученые занятия здесь не могут поднять своей головы. Недавно в индекс-конгрегации, когда речь шла об исправлении Геснеровой «Библиотеки», один пользующийся влиянием кардинал, в присутствии меня и других лиц, очень неодобрительно отозвался о многих известных писателях, сказав: «Если бы мне нужно было выразить свое мнение относительно книжного дела, то я объявил бы, что бо́льшую часть книг в особенности гуманистических, следует сжечь, а оставить только несколько теологов, да юристов». Представь себе, каково мне было слушать это. Я проглотил эти слова, но не осмелился выступить на защиту литературы против такого предрассудка. Но я, по крайней мере, вот что сделал, когда увидел, что те слова открывают прямой путь к погибели добрых книг: с тех пор я ни ногой в индекс-конгрегацию. Ты скоро узнаешь, что ученейшие книги Скалигера, Ривия будут запрещены. Говорю это тебе на ухо, ибо здесь без опасности нельзя высказывать жалоб на такие вещи». О жалобах на неспособность членов индекс-конгрегации отличать действительно вредные книги от кажущихся таковыми, в позднейшее время, будем иметь случай упомянуть впоследствии.

Как в прежнее время, так и в настоящее запрещением книг заведуют инквизиция и индекс-конгрегация в Риме. В 1882 г. инквизиция состояла из 13 кардиналов, в ее распоряжении находилось 25 консультантов и лишь три так называемых квалификатора. В том же году индекс-конгрегация состояла из 36 кардиналов. Между этими лицами встречаем несколько лиц, известных в науке: Гергенретера и Питру. В распоряжении индекс-конгрегации было 39 консультантов и 5 доносчиков (delatores).

Не довольствуясь деятельностью специальных органов, блюдущих за содержанием и направлением книг, католическая Церковь иногда приглашала благочестивую публику принять участие в отыскании книг, признающихся вредными, и лиц, читающих такие книги. В 1851 г. генерал-инквизитор опубликовал в Риме такой указ: мы повелеваем, под опасением отлучения, чтобы каждый в течение месяца формально донес нам, или нашему викарию, или местному епископу о тех, о ком он знает, что они сочиняют сатиры или распространяют сочинения против папы, свящ. коллегии, церковных властей или орденов, или что они сочиняют и распространяют сочинения, в которых злоупотребляется словами Св. Писания, или что они без надлежащего разрешения удерживают у себя книги, содержащие ереси или сочинения еретиков, ex professo нападающих на религию, или что они читают, печатают, позволяют печатать или каким-либо образом распространяют такого рода книги». Этот указ был прибит во всех сакристиях; кроме того, экземпляры его были розданы всем типографам, книгопродавцам, сборщикам податей, привратникам, содержателям гостиниц с тем, чтобы они в известных местах прибили указ в таком роде, чтобы всякий мог видеть и читать его. Успех этого указа инквизиции неизвестен.

Кроме того, католическая Церковь в последнее время в лице индекс-конгрегации обращалась ко всем епископам с просьбой употребить с их стороны старания, чтобы содействовать делу индекс-конгрегации. В 1864 г. индекс-конгрегация обратилась ко всем католическим епископам с воззванием такого рода: в настоящее время появляется множество книг вредного содержания, особенно мелких брошюр и газет; индекс-конгрегация завалена различного рода доносами на вредные книги и не имеет времени скоро разобраться среди громадности работы, так что иногда не успевает сделать соответствующее запрещение какой-либо особенно вредной книги; поэтому индекс-конгрегация просит епископов особенно доносить о всех книгах, которые требуют скорейшего запрещения. Известно, что католические епископы неохотно пользуются этим новым правом, и за это получают упреки со стороны ревностных ультрамонтанских писателей.

Внесение данной книги в индекс приводит иногда к тому, что запрещенную книгу предают огню, а авторы книг терпят разного рода неприятности. В одной французской духовной семинарии, около полустолетия был в употреблении учебник по догматике и нравственному богословию Луиса Бельи под заглавием «Theologia dogmatica et moralis as usum seminariorum». Однажды папа Пий IX из разговора с одним профессором вышеупомянутой семинарии узнал, что в этом учебнике проводятся взгляды на таинство брака, непозволительные с ультрамонтанской точки зрения. Вследствие этого Пий IX издал бревэ в 1851 г., которым книга была подвергнута запрещению, как заключающая лжеучение. Напрасно начальство французских семинарий просило у папы позволение хоть еще некоторое время пользоваться вышеуказанной книгой как учебником, ввиду трудности заменить ее чем-нибудь другим. Папа был неумолим. Издательница книги объявила в газетах, что она подчиняется папскому приговору и изымает из продажи сочинение Бельи. Воспитанники той семинарии, где книга была в большем ходу, со своей стороны, торжественно сожгли свой учебник, подвергшийся запрещению, избрав для этого второй день праздника Рождества Христова в 1852 г. Газета «Le Monde», описывая это событие, заявила, что в этом случае семинаристами была повторена сцена, рассказанная св. Лукой (Деян. 19:19), душой которой был апостол Павел. Так после пятидесятилетней службы учебник Бельи нашел себе смерть в пламени костра. Самих авторов запрещаемых книг сжигать или иным чувствительным способом наказывать, разумеется, перестали, но все-таки внесение известной книги в индекс нередко сопровождается неприятными последствиями для авторов. Если книга, принадлежавшая известному духовному лицу, попадала в индекс, то об этом долго помнили; а если это самое лицо, хотя бы оно и загладило свой проступок многими прекрасными сочинениями, являлось кандидатом для замещения епископской кафедры, то ему отказывали в этом под тем предлогом, что имя его замарано. А католические профессора вследствие запрещения некоторых их сочинений лишались своих кафедр. Так было в нынешнем столетии с профессором философии Фрошаммером и Губером, автором известной книги «Философия отцев Церкви», попавшей в индекс.

Разъясняя общие условия действия индекса, наконец, сделаем замечания о том, кому и при каких условиях дается разрешение читать запрещенные папами книги. Речь, конечно, идет о католиках. В журнале «Католик» в 1862 г. замечается, что епископы могут давать дозволение читать запрещенные книги только таким священникам, которые показывают особенную заботливость о спасении душ паствы; но миряне, желающие достигнуть того же права, должны обращаться за разрешением исключительно к папскому престолу. В другом католическом журнале сказано, что епископы, обладающие правом разрешать другим чтение запрещенных книг, дают это разрешение лицам духовным, но только таким, кто отличаются познаниями и благочестием, причем дозволяется читать лишь книги, запрещенные за религиозные идеи, а не книги скандального содержания. Запрещенные книги эти лица обязаны держать под замком. Изучающим юриспруденцию, медицину разрешается читать книги, относящиеся к их специальности, а изучающим восточные и новейшие языки — лексиконы и т. д. Если епископ дает разрешение читать запрещенные книги, то он обязан заявлять, что он дарует это право на основании папского полномочия.

Обращаемся к обзору различного рода книг, запрещенных в качестве вредных с папской точки зрения. Конечно, мы не имеем намерения обозревать все книги, подвергшиеся этой каре. Мы скажем только о таких книгах, которые были запрещены при исключительно любопытных обстоятельствах, или которые сами по себе характерны для католического миросозерцания с его различными видоизменениями. Нужно сказать, что больше всего внесено было в индекс католических сочинений. Оно и понятно. Вносить в индекс сочинения протестантских писателей — нет смысла, потому что авторы от этого не переменят своей деятельности. В индекс вносились книги самого разнообразного содержания, по всем отраслям наук. Но для нас, без сомнения, интереснее всего запрещение книг богословского характера. Об этом классе запрещенных книг мы и скажем с большей подробностью.

Конечно, трудно ожидать, чтобы сочинения такого знаменитого человека, как Фенелон, французского епископа времен Людовика XIV, попали в индекс, и, однако же, так было с одним из богословских сочинений этого знаменитого прелата. Явление это замечательно по тем обстоятельствам, при каких оно случилось, а потому мы думаем остановиться на нем с особенным вниманием. В 1695 г. другой знаменитый французский епископ Боссюэ издал одно сочинение, направленное против мистицизма, в особенности против мистических произведений известной мадам Гюйон. Но этим сочинением Боссюэ остался недоволен Фенелон, и он сам написал сочинение, касающееся злобы дня — мистицизма, под заглавием «Объяснение правил святых (мужей) о внутренней жизни». Возник спор между двумя знаменитыми прелатами о том, кто из них правильнее смотрит на дело мистицизма. Каждый из них послал свою книгу в Рим к папе на рассмотрение. Фенелон кроме того просил позволения у короля отправиться в Рим и там лично защищать свое дело, но в этом ему был отказано: король был недоволен сочинением Фенелона. В июле 1697 г. Людовик отправил к папе письмо, в котором он всячески порицал книгу Фенелона, он называет ее худой, вредной, осужденной уже епископами и многими теологами. Папа в сентябре назначил исследование сочинения Фенелона. Боссюэ и Фенелон назначили специальных защитников их интересов в Риме, со стороны Фенелона таким лицом был аббат Шантерак, а со стороны Боссюэ — его племянник, аббат того же имени, и аббат Фелиппо. Эти поверенные двух епископов оказались лицами очень ловкими, так что несмотря на глубокую тайну, в какой происходили заседания коллегий в Риме, имевших дело с книгой Фенелона, они оказались знающими много об этом деле и своевременно извещали о подробностях своих патронов. В то время, когда происходило рассмотрение дела в Риме, Боссюэ и Фенелон написали целый ряд сочинений в защиту своих воззрений, старались в них вскрыть интимную сторону дела, и все эти сочинения были посланы в Рим частью в латинском переводе. Разоблачения, в какие пустился в своих сочинениях Боссюэ, много повредили Фенелону в Риме. Племянник Боссюэ писал своему дяде, что дружественные отношения Фенелона к мадам Гюйон, о которых сообщил кое-какие сведения в своих полемических сочинениях Боссюэ-епископ, произвели в папской столице больше впечатления, чем двадцать теологических аргументов. Испытание сочинения Фенелона было поручено десяти квалификаторам. Они обрели 64 положения у Фенелона, достойные осуждения. Обсуждение этих положений квалификаторами происходило в заседании 25 сентября 1698 г. и продолжалось 6–7 часов. Но заседание дало неопределенный результат. Когда присутствующие стали подавать голоса «за» и «против» Фенелона, то пять квалификаторов подали голос за осуждение книги, а прочие пять — в пользу книги. Дело рассмотрения книги перешло теперь в руки кардиналов. Эти последние в течение октября должны были изучить мнения квалификаторов и относящийся сюда материал и выразить свое суждение.

Между тем в Париже озаботились тем, чтобы заручиться мнением докторов Сорбонны против Фенелона; здесь из книги Фенелона было извлечено 12 положений, как достойных осуждения; под осуждением подписалось 60 докторов Сорбонны. Обвиняемый был убежден, что эти подписи вынуждены, и в таком роде заявлял в письме к папе. В Риме, по-видимому, вмешательство Сорбонны произвело неблагоприятное впечатление. Для защиты чистоты своего учения Фенелон хотел и решился было обратиться к Лувенскому университету и предлагал с таким же запросом из Рима обратиться к другим университетам. Мало того, он хотел было сделать донос в конгрегацию инквизиции на сочинения своего врага Боссюэ, только он желал бы это сделать так, чтобы он сам остался в стороне, как непричастный доносу. Впрочем, ни запрос о Фенелоне в университеты, ни привлечения Боссюэ к суду инквизиции не были осуществлены. 12 ноября 1698 г. начались заседания кардиналов в видах обсуждения цензурируемого сочинения Фенелона. Но дело это очень затянулось. Любопытна характеристика, какую делает Фелиппо, поверенный Боссюэ, относительно кардиналов индекс-конгрегации. Он писал: «Не должно переводить разрешение догматического вопроса в Рим: здесь люди очень невежественны и склонны к интригам. Если бы дело сначала было решено во Франции через епископов или Сорбонну, тогда здесь не осмелились бы идти против. Известно, что Франция очень учена, а римлян при их невежестве каждый догматический вопрос поставляет в затруднение. Каждый последний доктор Сорбонны лучше здешних богословов».

Неизвестно, скоро ли бы римские кардиналы распутались с вопросом о Фенелоне, если бы делу не был дан новый и очень сильный толчок со стороны. Людовик XIV в декабре того же года отправил письмо к папе, в котором он жалуется на медлительность, указывает на то, что некоторым лицам на руку такая проволочка, просит скорее покончить дело для успокоения верующих и славы его святейшества. Также одному из кардиналов, которого король подозревал в умышленной оттяжке дела, он написал грозное письмо. Король был настроен против Фенелона, и свое нерасположение к нему явно выразил в том, что в январе 1699 г. он лишил его титула воспитателя принцев и штатного содержания по этой должности. Шантерак, поверенный Фенелона, при виде этих обстоятельств, писал из Рима последнему: «Все находятся здесь под страшным впечатлением, какое положили и письмо короля, и его распоряжения; считают невозможным, чтобы Рим стал сопротивляться; по-видимому, все кардиналы решились осудить положения, извлеченные из Вашей книги, и вопрос теперь только о том, как это сделать и в каких выражениях изложить приговор».

Действительно, 17 февраля кардиналы окончили свои диспуты. Затем три дня подряд длились торжественные заседания под председательством папы, во время которых каждый из кардиналов подавал свой голос в отдельности, мотивируя свое мнение. Что книгу Фенелона до́лжно осудить, об этом все кардиналы высказались единогласно, но не был еще решен вопрос: издать ли осуждение от инквизиции или от лица папы, а если от лица папы, то через буллу или бревэ, да и как точнее сформулировать осуждение, — обо всем этом мнения разошлись. А именно, заспорили о том, нужно ли поименовать Фенелона как лицо, которому принадлежат осуждаемые заблуждения, или не поименовывать; нужно ли к каждому осуждаемому положению сделать пояснение, почему осуждается, или же произнести осуждение вообще, не вдаваясь в подробности. Сам папа Иннокентий XII после того, как он не совсем охотно решился на осуждение книги, лично склонился в пользу самой мягкой формы осуждения Фенелона. Он даже посылал от себя асессора и комиссара инквизиции к некоторым кардиналам, рекомендуя им по возможности пощадить личность Фенелона. Зная, что многие из кардиналов не разделяют его снисходительности к Фенелону, папа замечал, что если «он (папа) и грешит избытком христианской любви», то «вы (кардиналы) грешите недостатком любви к ближнему». Аббат Боссюэ писал в Париж, что кто-то сказал папе: «Нельзя осуждать Фенелона, ибо тогда пришлось бы осуждать и св. Терезу». Вследствие этого, по словам Боссюэ, папа был настолько благорасположен к Фенелону, что нужно удивляться тому, как он дозволил сделать по отношению к Фенелону то, что было сделано. Другой корреспондент писал в Париж: «Папа очень расположен к Фенелону и только потому решился осудить его, что не желал делать неприятного французскому королю». Как бы то ни было, наконец поручено было составить папский декрет против Фенелона. Но и в это время папа еще показывал колебание, как благовиднее поступить с Фенелоном. Он пришел было к мысли, что достаточно было бы сформулировать в 12-и положениях заблуждения квиетистов, в пользу которых склонялись воззрения Фенелона, и заставить Фенелона лишь подписаться под этим актом. Но это мнение папы было отвергнуто кардиналами, которые пуще всего боялись гнева французского короля. Аббат Боссюэ, узнав об этом предложении папы, испугался и сейчас же послал особого курьера в Париж, чтобы побудить короля протестовать против такого намерения. И действительно, Людовик XIV немедленно послал в Рим сочиненный прелатом Боссюэ «молниеносный мемуар». Но это было уже напрасным шагом. Потому что за несколько дней до получения этого «мемуара» папа подписал декрет против книги Фенелона, наперед совершив торжественные молитвы и раздав милостыни. Декрет был издан в форме бревэ, а не буллы, т. е. в форме более скромной и мягкой. Здесь говорилось, что книга Фенелона запрещалась во всех изданиях и переводах, так как из нее верующие знакомились с заблуждениями, уже ранее осужденными Церковью; в книге найдено было 23 положения, которые названы дерзкими, соблазнительными и оскорбительными для благочестивого слуха. Печатание, списывание, чтение и имение книги запрещалось под опасением отлучения. Фенелон узнал об этом папском декрете в марте 1699 г., в то самое время, когда он хотел в церкви взойти на кафедру для проповеди. Темой для проповеди Фенелон на этот раз взял христианское учение о покорности властям. Затем он послал папе письмо, в котором он высказал, что подчиняется папскому решению. Фенелон выставляется католической Церковью как образец покорнейшего сына этой последней.

В особенности частым и сильным карам подвергались церковно-исторические сочинения католических писателей. Самые знаменитые из числа церковных историков подвергались самым решительным нападкам и нареканиям со стороны различных цензоров книжного дела. Неприятностей за свои церковно-исторические труды не избежали даже такие историки, как Бароний, Наталис Александр, Мембург, Дюпен, Флери, Мабильон, а в более недавнее время — Геттэ, Пихлер. Скажем о тех столкновениях, какие пришлось испытать из-за своих ученых трудов Баронию, Дюпену и Геттэ.

Бароний известен многотомным сочинением, изданным с именем «Церковные летописи». Первые пять томов летописей появились в конце XVI в. и возбудили неудовольствие в испанской инквизиции. В 1594 г. Бароний писал к своему другу Антонию Талпе: «С разных сторон доходят до меня слухи, что будто инквизиторы в Испании запретили мои сочинения. Но я надеюсь на защиту самого папы, который с одобрением относится к летописям. Мне обещает поддержку и префект индекс-конгрегации в Риме. Я слышал, что испанские инквизиторы безо всяких оснований вносят в индекс, кого вздумается; на это все жалуются». Однако с первыми томами летописей в Испании не случилось ничего неприятного. Не так было, когда появился одиннадцатый том Барониевых летописей. К этому тому был приложен трактат о сицилийской монархии, который не понравился в Испании своим резким тоном. Вице-король Сицилии, находившийся под властью испанских государей, обратился с двумя жалобами на Барония — к папе и к собранию кардиналов и требовал запрещения исторического труда Барония. Последний защищался, указывая на то, что трактат о сицилийской монархии напечатан с разрешения папы и одобрен до печатания многими кардиналами. Самому испанскому королю Филиппу III Бароний писал: миряне должны считать делом опасным осуждать такое сочинение, которое получило одобрение от апостольского престола. Далее он замечал: не понравившийся в Испании трактат хотя и раскрывает непохвальное о слугах короля, но о самом короле говорит с уважением. Но все это не избавило Барония от неприятностей. Летописи Барония одновременно печатались в различных городах, между прочим и в Антверпене. Но антверпенский издатель летописей напрасно просил дозволения у испанского правительства (Голландия была подвластна Испании) отпечатать в полном виде одиннадцатый том летописей; правительство не разрешало. Издатель ввиду этого просил разрешения у Барония напечатать том без трактата о сицилийской монархии. Но Бароний находил такое дело оскорбительным для своей чести. Он писал издателю: или печатать том целиком, или же совсем не печатать. «Это неслыханное дело, — писал Бароний, — чтобы обезображивать книгу, уже напечатанную с папского разрешения; принадлежащую перу кардинала Римской церкви (Бароний был кардинал) — обезображивать в угоду царствующих особ». Тем не менее том летописей в Антверпене был издан без оспариваемого трактата.

Но на этом дело не окончилось. В 1610 г. король Филипп III издал указ, коим запрещалось распространение одиннадцатого тома: за распространение (т. е. продажу) этого тома на первый раз взималось 500 гульденов, при повторении проступка благородные лица подвергались пятилетней ссылке, а лица прочих сословий обрекались на каторжные работы на галерах. Подобными же наказаниями угрожаемо было и тем, кто в течение двадцати дней не представит книгу для экспургации (т. е. для очищения ее от ошибок). Указ мотивирует запрещение сочинения тем, что кардинал более говорит в трактате (о сицилийской монархии) как обвинитель, нежели как историк, употребляет выражения, которые неприличны в его звании, показывает незнание исторической истины и т. д. Двенадцатый и последний том Барониевых летописей тоже вызвал нарекания на автора, но уже в самом Риме. Здесь многим не понравилось то, что автор отрицал историческую достоверность так называемого «дара Константинова» папе, т. е. доказывал легендарность известий, будто Константин Великий подарил папам на вечное владение Рим, почему сам и создал себе новую столицу. В современной нам науке история «дара Константинова» не пользуется ни малейшим значением. Но не так было во времена Барония. Беллармин в письме к Баронию от 9 апреля 1607 г. писал: «Однажды папа в собрании консистории сказал мне: я слышал, что Бароний отвергает известия о «даре Константина». Я отвечал, — замечает о себе Беллармин, — что история эта неосновательна, Бароний осуждает тех, кто слишком много цены придает этой истории, как будто бы без этого «подарка» Церковь должна бы погибнуть. На это его святейшество мне сказал: все канонисты считают известия о «даре» достоверными, и потому я желаю, чтобы на этот факт не было нападения». (Действительно, в конце XVI в. насчитывают 22 канониста и 72 юриста, которые высказывались в пользу достоверности «дара Константинова».) Протесты против 12 тома остались, впрочем, без последствий.

О Дюпене известно следующее. В 1691 г. появилось пять томов его церковно-исторического сочинения «Новая библиотека церковных писателей». Сочинение вызвало неудовольствие в Париже. По требованию Боссюэ, Сорбонна назначила комиссию для рассмотрения сочинения. Один из бенедиктинцев составил критическое сочинение против Дюпена. Дюпен отвечал бенедиктинцу. Но этот ответ еще менее понравился Боссюэ, чем само сочинение Дюпена. Он, Боссюэ, послал канцлеру Бушера́ два мемуара, в которых оспаривал многие историко-догматические взгляды Дюпена, порицал его описание Третьего и Четвертого Вселенских соборов и объявлял, что труд Дюпена до́лжно запретить или же, по крайней мере, автор должен отказаться от своих взглядов. Известный Расин, родственник Дюпена, и некоторые другие лица вступились за автора и старались смягчить оппонента. Действительно, Дюпен объяснился с Боссюэ, и дело пока замолкло. Но теперь выступает на сцену архиепископ Парижский; в апреле 1693 г. он издает циркуляр, в котором говорилось: первые пять томов труда Дюпена рассмотрены четырьмя докторами Сорбонны и мной самим; труд автора должен быть запрещен, так как он заключает в себе места ложные и дерзкие, способные ослабить авторитет канонических книг и некоторых членов Символа веры; кроме того, автор оскорбительно судит о Вселенских соборах, апостольском папском престоле, отцах Церкви. Канцлер запретил продажу сочинения Дюпена. В том же году пять томов сочинения Дюпена были внесены инквизицией в число запрещенных. Дюпен продолжал, однако же, свой труд и выхлопотал себе разрешение у канцлера печатать продолжение, но под другим заглавием, несмотря на протест архиепископа Парижского. Впоследствии запрещение было распростерто на все сочинение Дюпена и внесено в индекс. Сам он несдобровал. Папа Климент XI пожаловался на Дюпена французскому королю, и последний изгнал Дюпена из отечества. Сделав это, король приказал сказать папскому нунцию, что он так поступил с этим доктором, чтобы доставить удовольствие его святейшеству — папе. Папа особым бревэ похвалил короля за ревность к католической Церкви.

Расскажем также о недавнем запрещении церковно-исторических трудов французского аббата Геттэ. В 1852 г. вышли в свет первые семь томов «Истории Французской церкви», составленные аббатом Геттэ. 42 французских епископа более или менее одобрили и похвалили труд. Но кардинал Гуссэ сказал автору: «Вы проводите антиримские тенденции, обратите на это внимание. Если вы не будете расходиться с нами, то в этом вы не раскаетесь, а если нет, то мы раздавим вас». Когда Геттэ узнал, что его сочинение запрещено папой, он жаловался на то, что, вопреки правилам папы Бенедикта XIV, ему наперед не было сообщено, в чем заключаются его ошибки, и просил, чтобы ему показали замечания консультанта, вследствие которых состоялось запрещение книги. Но его просьба не была уважена. Некоторые ультрамонтанские газеты объявили Геттэ бунтовщиком, так как он не изъявил покорности в отношении к папскому запрещению книги; Геттэ написал было объяснение по этому поводу и напечатал его, но, по желанию архиепископа Парижского, изъял из продажи это свое объяснение. В 1854 г. архиепископ потребовал, чтобы Геттэ выразил согласие подчиниться запрещению; Геттэ послал ему объяснение, но оно не удовлетворило архиепископа. После того, как были запрещены первые семь томов «Истории Французской церкви», автор сам послал 8 и 9 тома той же «Истории» префекту индекс-конгрегации, а 10 том — нунцию. Так как автору не было сообщено, что найдено соблазнительного в его книгах, то он послал в Рим проект изменений, какие он намерен был сделать в своем сочинении. Но на это ответа не последовало. В 1885 г. были запрещены 8–10 тома аббата Геттэ. Об остальных томах в индексе нет упоминания. — Когда Геттэ представил свое сочинение в Академию (наук) для соискания Гоберовской премии, то Десальванди прямо объявил автору, что его сочинение не может получить премии, так как это значило бы выразить осуждение против индекс-конгрегации. Книгопродавцы братья Гюйо в Париже, у которых книги Геттэ были на комиссии, объявили подчинение индексу и отказались продавать сочинение Геттэ; за это названные книгопродавцы получили от папы в награду золотую медаль (но вскоре обанкротились). Парижский коммерческий суд со своей стороны объявил, что договор автора, пишущего религиозные книги, с книгопродавцом нужно считать уничтоженным, как скоро книга попала в индекс. В 1853 г. провинциальный собор в Бордо сам от себя запретил восьмой том сочинения Геттэ, который тогда еще не был внесен в индекс, и воздал хвалы как благоразумию христианских книгопродавцов, так и мирским судьям за вышеуказанный их поступок. Впоследствии вошли в римский индекс как журнал, который издавал Геттэ, так и другие его сочинения. Известно, что Геттэ под давлением несправедливостей со стороны римской курии покинул католическую Церковь и присоединился к нашей Православной Церкви.

Даже встречались попытки со стороны папской курии наложить запрещения на такие церковно-исторические сочинения, как «Acta sanctorum» болландистов и сочинения знаменитого французского церковного историка Тильмона. На Тильмона сделал донос папе один ораторианец, недовольный тем, что его подвергал критике этот историк, объявляя его самым вредным писакой. Папа приказал подвергнуть сочинения Тильмона строгому рассмотрению. Дело грозило опасностью для автора. Но за него заступилось несколько лиц. Прежде всего один из цензоров в Риме, имевших участие в индекс-конгрегации, Фонтанини, представил папе докладную записку следующего содержания: «Некоторые лица добиваются запрещения сочинений знаменитых писателей просто потому, что эти писатели относительно спорных вопросов, каковы вопросы философские или не относящиеся к религии, или исторические, судят не так, как хочется другим. Такого рода запрещения могут навлекать насмешки на декреты апостольского престола, вредить науке и поставлять в смущение ученых мужей. Кроме прочих сочинений, в настоящее время сделались предметом клевет труды Тильмона, его «Мемуары, касающиеся истории Церкви» и «История императоров», но эти произведения с давнего времени приобрели уважение у католиков. Сам Тильмон был очень добрый католик, благочестивое духовное лицо и один из скромнейших и ученейших писателей, какие только существуют. Его сочинения очень полезны для Церкви, их хвалят католики, а еретикам они очень неприятны. Некоторые мужи, которым дорога честь Рима и сердцу которых близко лежит истина, беспристрастно исследовав сочинения Тильмона, благопочтительнейше имеют честь доложить вашему святейшеству, что запрещение этих сочинений не принесет славы Риму, а напротив, вызовет смущение и возбудит общее недовольство… Если книги переданы цензорам на рассмотрение, то это уже значит, что они осуждены. Но не все цензоры, хотя быть может и учены в других отношениях, основательно знакомы с теми вопросами, о коих идет дело у Тильмона. Здесь нет никого, кто мог бы защищать автора, а цензоры по самой своей обязанности более склонны обвинять его, и, конечно, для них не составит большого труда найти у автора что-либо достойное осуждения; цензоры находят, что книги им даются для того, чтобы отыскать в них заблуждения, а не для того, чтобы защитить автора, они даже считают это средством отличиться». Кроме того, сделавшийся впоследствии кардиналом Пассионеи представил папе еще докладную записку от своего лица и от лица других римских ученых, а равно также и другие влиятельные особы делали представления папе в пользу Тильмона. Ввиду этого папа приказал прекратить дело.

Весьма значительным нападкам подверглись во второй половине XVII в. издававшиеся в то время «Acta sanctorum» болландистов — весьма важное церковно-историческое сочинение. В то время только что появилось описание в этом труде жизни и деятельности святых, относимых по календарю к марту месяцу. Этим отделом обширного труда болландистов оказались недовольны члены ордена кармелитов, так как здесь между прочим доказывалось, что происхождение ордена кармелитов не восходит выше XII в., тогда как члены указанного ордена изъявляли притязание на глубокую древность происхождения их ордена. Некоторые из кармелитов вступили в ученую полемику с авторами «Acta sanctorum» и старались найти в издании множество погрешностей, опасных для чистоты веры. Так, полемисты указывали, что болландисты отвергают предание о Веронике, не допускают подлинности икон, выдаваемых за написанные евангелистом Лукой, отвергают подлинность краеобрезания (praeputium) Христова[5] в Антверпене; кроме того, ставили в укор болландистам то, что они отвергали двадцатипятилетнее епископствование апостола Петра в Риме, пребывание Лазаря, Марии и Марфы в Провансе, миссионерскую деятельность Дионисия Ареопагита в Париже, его мученичество и подлинность приписываемых ему творений, крещение Константина Великого папой Сильвестром, «дар Константина» папе, происхождение Символа (Quecunque) от Афанасия; было выражаемо недовольство на болландистов за то, что они позволяли в труде прилагать к еретикам почетные имена, например Сальмазия называли eruditus et accuratus, Фотия — vir erudissimus, Блонделю приписывали невероятное трудолюбие, цитировали книги, вошедшие в индекс, а именно Александра Наталиса и других.

В 1691 г. испанской инквизиции было донесено, что в «Acta sanctorum» заключаются заблуждения. Вследствие этого названная инквизиция внесла в индекс 14 томов «Acta sanctorum», в которых заключались жизнеописания святых, падающих по календарю на март, апрель и часть мая. Инквизиция издала четыре декрета, во всех них запрещаемые тома признаны заключающими заблуждения, ереси или наклонность к еретичеству. В самом Риме обращено было внимание на издание болландистов. Здесь обращено было внимание лишь на один том, где помещено было propylaeum, предисловие, трактовавшее по вопросу об истории пап; между прочим речь шла тут и о некоторых папских конклавах, о которых сообщались известия далеко не назидательные. Некоторые находили, что папа должен издать по поводу этого тома столь же строгий декрет, как будто бы дело касалось Лютера или Кальвина. Рассмотрение тома перешло в руки индекс-конгрегации. Злополучный том попал в индекс в 1700 г. Но еще раньше этого в обязанность болландистам было вменено припечатывать к издаваемым ими томам, в начале и в конце их, так называемое protestatio. В этом protestatio говорилось следующее: «То, что здесь изложено, опирается на человеческий авторитет, а не на божественный авторитет римско-католической Церкви и святого апостольского престола». Такого рода протест стоит по крайней мере при первом апрельском томе «Acta sanctorum» болландистов. Известно, что громадное издание болландистов — «Acta sanctorum» — и доныне еще не доведено до конца. При папе Пие IX появился, между прочим, 12 том за октябрь, том, который вызвал неудовольствие в папской курии. Под 29 октября иезуит Виктор де Бук исследует мученичество трех святых — Евсевии, Домна и Домниона, и доказывает, что сказание об этих мучениках лишено достоверности. Об этом было донесено «конгрегации обрядов», которая при всем уважении к заслугам болландистов объявила, что аргументы против мучеников, приводимые де Буком, ничего не доказывают. Это было в 1870 г. Папа Пий IX утвердил этот декрет, назначив его опубликовать для сведения «всех занимающихся церковной историей и церковной археологией».

Каждый должен согласиться, что такие нападки римской церковной власти, как например нападки на болландистов, представляются совершенно нецелесообразными. То, что осуждается в трудах болландистов, то самое составляет непререкаемую истину для церковного историка. Но иногда папская цензура вооружается против таких церковно-исторических сочинений, которые действительно не заслуживали снисхождения и пощады. Укажем на некоторые сочинения Гардуэня и Беррюйэ, характерные для ордена иезуитов, к какому принадлежали эти писатели. В 1728 г. появилась в свет первая часть труда Беррюйэ под заглавием «История народа Божия от его начала до рождения Мессии». Каким духом было проникнуто это сочинение и каким направлением оно отличалось, об этом дает прекрасное известие известный Жан-Жак Руссо, относившийся к сочинению с решительной ненавистью. Он пишет: «Негодование позволило мне купить лишь один первый том. Я не понимаю, как могли дозволить напечатать труд, так скандально написанный, как этот. Я удивляюсь, как нашлись люди, которые одобрили к печатанию книгу в такой стране, где самый строгий перевод священных книг едва позволен». Трудно представить себе, чтобы автор «не имел намерения поднять насмех все, что есть самого достопочтенного в религии». Книга под именем истории патриархов описывала их любовные похождения; автор, кроме того, скептически относился к мессианским пророчествам. Книга была запрещена индекс-конгрегацией. Тем не менее она была переведена с французского языка на итальянский, немецкий, польский, испанский. Папа запретил даже все сочинения, которые занимались разбором этого скандального произведения. Но иезуиты как будто бы ничего этого и не знали. По смерти своего собрата — Беррюйэ — они издали в свет одно его сочинение, и в предисловии прославляли автора, как «великого человека», «ревностного защитника веры», «безбоязненного исповедника» и пр.

Не менее отличился другой иезуит, знаменитый издатель «Деяний соборных» Гардуэнь. Некто Даниель Гюэ сказал о Гардуэне: «Сорок лет он работал над тем, чтобы уничтожить свою репутацию ученого человека, и ему, однако же, этого не удалось». Гардуэнь, между прочим, написал сочинение «De nummis Herodiadum», а также «Numismata saeculi Constantiniani»; в этих и некоторых других сочинениях он развивает следующие мысли: богослов имеет только три достоверных источника — Вульгату (причем, латинский текст Нового Завета он считает за оригинал), акты Тридентского собора и устное Предание; греческий же библейский текст, писания отцев Церкви, акты древнейших соборов, а также бо́льшая часть сочинений классических писателей — сфабрикованы скопищем негодяев в XIII и XIV веке. Кроме того, Гардуэнь держался того оригинального догматического воззрения, что будто бы Логос лишь со времени воплощения стал Сыном Божиим. Странно то, каким образом могли появляться такого рода сочинения из среды иезуитов, когда по правилам этого ордена ни один член его не имеет права издавать книг без соизволения орденского начальства. Книги Гардуэня были запрещены. Когда было предложено Гардуэню выразить свое отречение от воззрений, проводимых в его книгах, то он сделал это в следующих двусмысленных словах: «Я осуждаю в моих книгах, что осуждают в них другие; именно то, что я говорю о безбожном скопище людей, которые назад тому несколько столетий сфабриковали большую часть тех церковных и классических произведений, кои до сих пор считаются древними. Я обещаю ничего не писать и не говорить, что противоречило бы этому отречению».

Обозревая католические богословские сочинения, подвергавшиеся запрещению, мы считаем небезынтересным остановиться своим вниманием на серии запрещенных католических книг, касающихся мариологии, или учения о Богородице Марии. Этот класс сочинений привлекает наше внимание в двояком отношении: с одной стороны, здесь мы видим, как католическая Церковь была непоследовательна в своих запрещениях книг, а с другой — до каких крайностей доходила мариология в этой Церкви.

В 1439 г. Базельский собор издал определение, коим предписывалось всем католикам исповедовать учение о безгрешном зачатии Марии Девы (immaculata conceptio). В соответствии этому в Сорбонне в том же столетии каждый докторант должен был клятвенно обещать защищать это учение (а противоположное учение объявлять лживым, безбожным и нечестивым). В Риме, естественно, не признали значения определения Базельского собора, так как собор собрался в противность воле папе. Вообще папы долго изъявляли свое неудовольствие на тех, кто провозглашал в сочинениях immaculata conceptio. Так, в XVII в. были запрещены сочинения, в которых утверждалось, что Мария зачата без первородного греха, или в которых говорилось, что те суть еретики и нечестивцы, кто думает, что она зачата во грехе первородном. В этом же столетии папа Павел V через инквизицию запретил заявление того же учения в проповедях, лекциях, тезисах и т. д., хотя и не осуждал самого учения. Известно, что ревностными защитниками этого учения были доминиканцы, поэтому папа разрешил им разговаривать на эту тему между собой, но никак не в присутствии посторонних лиц. В настоящем столетии взгляды пап на то же учение существенно изменяются, а с тем вместе запрещению стали подвергаться книги, в которых отвергалось immaculata conceptio. Папа Пий IX в 1854 г. возвел в догмат это учение. Вследствие чего в индекс стали попадать сочинения, не соглашающиеся с новоизобретенным догматом. Так, несколько патеров во Франции, Германии и Испании, писавших сочинения против immaculata conceptio, были подвергнуты отлучению. Пастырское послание такого же содержания трех епископов Утрехтской церкви запрещено инквизицией, и т. Д.

До каких крайностей и странностей доходила мариология в католической Церкви, об этом можно составить себе достаточные представления по следующим сочинениям, заслужившим запрещения. В середине XVII в. Винченцо Караффа написал сочинение, в котором говорит, что Богородица во время пребывания во храме была питаема от ангелов небесным нектаром, — что благодать Марии с первого момента ее жизни была больше той, какой обладают чистейшие из духов, — что Марию Деву нужно называть богиней (Dea). В конце того же столетия Зеферин де Сомейрэ написал другое сочинение в похвалу Богоматери, в котором утверждалось, что в таинстве Евхаристии мы принимаем не только кровь Богоматери, поскольку эта кровь находилась в плоти и суставах Христа, но даже часть крови Богоматери в собственном виде, и не только истинную плоть Ее, но и молоко. Еще нелепее было появившееся в 1628 г. сочинение иезуита Хуана Позы под заглавием «Elucidarium Deiparae». В этом сочинении между прочим раскрывалось, что зачатие Марии было чудеснее зачатия Иисуса; далее здесь автор предлагает себе такой вопрос: An Maria fuerit pater et mater sive matripater Iesu? (Была ли Мария отцом и матерью или материотцом Иисуса? (лат.) — Ред.) и отвечает: Maria paternum simul et maternum concursum praestitit ut matripater ad formationem Iesu (Мария явила (осуществила) соединение одновременно отца и матери как материотец при (для) формировании Иисуса (лат.) — Ред.); далее Поза защищал в своем сочинении такие положения: Анна и Иоаким не совершили даже и малейшего греха, по внутренней святости они выше апостолов; Мария во чреве матери питалась устами, а не так, как другие дети; тела Марии и Иисуса с момента зачатия получили кости, нервы и прочие части плоти; наконец, Поза утверждал: Maria… nunquam muliebria passa est aut fluxionem menstruam experta, или: Мария питает род человеческий своей плотью в Евхаристии. Недаром Рейш называет книгу Позы «наихудшей между многими худыми сочинениями», посвященными вопросам мариологии. Бо́льшая часть воззрений, раскрытых в вышеуказанных книгах, в 1850 г. повторил, но, конечно, в смягченном виде, католический профессор Освальд в Падерборне. Он издал сочинение под заглавием «Догматическая мариология»; здесь раскрывались такие мысли: Мария имела активное участие в совершении дела искупления; она существенно всем своим лицом, плотью и душой соприсутствует в Евхаристии.

В связи с крайними воззрениями на Деву Марию в католической Церкви появились очень странного содержания сочинения, в которых развивались удивительные мысли о родителях Богородицы — Иоакиме и Анне. В 1667 г. появилась книга под заглавием «Mater honoroficata S. Anna» — труд Фомы а-Санкт-Кирилло. В нем Анна называется бабушкой Божией, но встречались и другие дикие вещи: так, св. Анна называлась тещей Духа Святого. Иезуит Петр Спинелли в 1613 г. написал сочинение «Maria Deipara thronus Dei», в котором утверждалось, что Иоаким и Анна получили освящение еще во чреве своей матери. Иаков Империали в книжке, которая напечатана в Риме, раскрывал мысль, что Анна зачала Марию с сохранением девства, и основал братство в честь св. Анны Девы. Один иезуит в проповеди требовал, чтобы все причащались в праздник св. Анны, потому что в этот день в Евхаристии приемлют тело св. Анны. Проповедь эта была напечатана. В 1673 г. Индекс-конгрегация запретила употреблять все книги, газеты и молитвы, в которых Анна называется бабушкой Христа, или признается родственницей по крови Божественному Величию наравне с Богоматерью, или же Христос именуется внуком св. Анны. Все сочинения, в которых развивались вышеуказанные мысли о Марии Деве и ее родителях, запрещались католической Церковью, но не слишком строго. Так, не желая вводить в издержки вышеназванного Фому а-Санкт-Кирилло, индекс-конгрегация позволила ему просто написать поправку и приложить ее к книге на выходном листе.

По-прежнему, т. е. также, как и в Средние века, папы неодобрительно смотрят на перевод Св. Писания на народные языки. И в некоторых странах, например в Италии, Испании, Португалии, запрещение читать Св. Писание в переводе на народный язык строго соблюдается. Общее правило относительно этого предмета заключается в следующем: ни один перевод на народный язык не может появиться в свет без специального папского разрешения; к переводу обязательно должны быть присоединены примечания, взятые из отеческих писаний или сочинений известных католических богословов. Даже перевод, вышедший с папского позволения, добрый католик должен читать не иначе, как с разрешения епископа или духовника. Интересны мысли католических богословов, отвергающих дозволительность перевода книг Св. Писания; они рассуждают так: «Очень вероятно, что большая часть книг Ветхого Завета написана не на народном (?) языке; и совершенно несомненно не на этом языке написаны почти все из новозаветных писаний. Матфей написал свое Евангелие по-еврейски, следовательно, на таком языке, на котором иудеи уже не говорили более со времени плена Вавилонского, когда у них образовался другой язык, близкий к сирийскому и халдейскому. Марк, Иаков, Павел, последний даже в Послании к Римлянам, пользовались греческим языком, хотя этот язык большей части римлян был не знаком и был презираем иудеями. Из всего этого можно заключать, что намерение священных писателей состояло в том, чтобы народ научался религии больше из устных наставлений учителей, нежели из собственного чтения священных писаний. По этой-то причине переводы на народный язык не были известны св. отцам, которые справедливо боялись злоупотребления, к какому могло приводить пользование переводом». Папа Пий IX в энциклике 1846 г. высказывается против Библейских обществ, а в силлабусе 1864 г. Библейские общества ставит наравне с социализмом, коммунизмом и тайными обществами. Католические епископы и соборы до сих пор считают делом полезным удерживать христиан от чтения Библии в переводе. Так, архиепископ Мехельнский в 1845 г. издает окружное послание, где говорилось: «Мы возобновляем запрещение читать Библию на народном языке без позволения епископа или духовника». Утрехтский собор 1865 г. издает постановление того же рода. Сделалось предметом удивления, что в 1883 г. папа позволил патеру Курчи издать перевод псалмов (на итальянский язык) не с Вульгаты, а с еврейского оригинала, но, конечно, с примечаниями.

Для человека, принадлежащего к Православно-Восточной Церкви, конечно, очень любопытно знать, как папская цензура относится к сочинениям православно-восточных писателей. Считаем долгом удовлетворить этому законному любопытству. К сожалению, индекс очень мало занят сочинениями, написанными православно-восточными писателями, как и сочинениями, имеющими отношение к Православно-Восточной Церкви. Рейш справедливо замечает, что индекс-конгрегация проявляет чувства мачехи в отношении к указанной Церкви, т. е. мало заботится о том, что там делается. Вот главнейшее, что можно сообщить по интересующему нас вопросу. Индекс нередко запрещал издания церковных писателей древности. В начале XVII в. почему-то попали в индекс «Три диалога» Феодорита Киррского. Такой же чести удостоилось издание сочинений Анастасия Синаита. В других случаях издания патристических сочинений подвергались запрещению за те примечания и предисловия, какие делались издателями.

Из сочинений греческих писателей позднейшего времени вошли в индекс следующие: Сильвестра Сиропула «История Флорентийского собора» — запрещение последовало в начале XVII в.; Нектария, патриарха Иерусалимского, «Опровержение власти папы в Церкви» — также в начале XVII в.; издание писем Кирилла Лукариса, патриарха Константинопольского; несколько сочинений греков-униатов, например, Петра Аркудия. Очень интересно запрещение одного протестантского сочинения, касающегося святынь Киева. О книге протестантского теолога Гербиния «Священные киевские пещеры, или Подземный Киев» папа Бенедикт XIV в 1677 г., по запрещении книги, писал: «Жители Киева верят, что их город есть древняя Троя (?) и что в здешних катакомбах лежат неистленными тела Приама, Нестора (едва ли какому-либо киевлянину могло прийти в голову, что кто-нибудь их летописца Нестора перемешает с Нестором «Илиады», как делает это папа!)… А Гербиний, — продолжает папа, — со слов какого-то русского архимандрита, напротив, считает эти тела за мощи святых, в продолжение 600 лет сохранившиеся нетленными, и старается доказать, что это дело чудесное. В Риме, — резонирует папа, — такое чудо не примут за чудо, принимая во внимание те основания, какие приводит Гербиний». Нечего сказать, папская критика киевских святынь есть мудрая критика… Из писателей Православно-Восточной Церкви новейшего времени в индексе почти никого не находится. Достойное внимания исключение составляет лишь граф Д. А. Толстой (теперешний министр внутренних дел). Его сочинение на французском языке под заглавием «Римский католицизм в России», появившееся в печати в 1864 г., через два года, в 1866 г., очутилось в индексе с редкой аттестацией: «opus praedamnatum» — с аттестацией, которая выдается в индексе лишь сочинениям самых страшных еретиков. Замечательно, что редактор индекса по невежеству принял имя автора, Димитрий, за его фамилию и поместил графа Толстого в алфавитном порядке индекса под буквой Д.

Что касается протестантских теологов XVIII и текущего столетия, то в индексе их очень немного. Очевидно, индекс-конгрегация махнула на них рукой. В индексе стоит Мосгейм, «Жизнь Иисуса» Штрауса, но нет ни имени, ни сочинений Фердинанда Баура. Зато указаны в числе запрещенных ничтожные протестантские теологические сочинения — таких несколько. К немалому удивлению знакомых с протестантской богословской литературой, почему-то в индекс внесена Реальная теологическая энциклопедия Герцога — Плитта, сравнительно неважное сочинение в ряду других протестантских сочинений. Впрочем, вообще нужно заметить, что случайность и непоследовательность составляют самую характерную черту индекса: одно здесь запрещено, другое нет, ничтожное подвергнуто каре, о важнейшем умолчано.

Еще больше случайности и меньше последовательности в индексе, когда дело касается небогословских сочинений. О небогословских сочинениях и отношении к ним индекса мы теперь и поведем речь, но по этому вопросу мы не намерены пускаться в подробности.

На философскую литературу прежнего времени индекс обращал еще довольно внимания, а на ту же литературу новейшего времени — мало. Из сочинений Декарта запрещены не все и притом с мягким добавлением: «пока автор не исправит их». Мальбранш безусловно запрещен. О Лейбнице и Вольфе в индексе ни слова. Кант запрещен только в переводе, а об оригинале индекс молчит. О Гегеле индекс ничего не знает. Но зато запрещено такое невинное сочинение, как «История философии» Швеглера, известная и в русском переводе. Конт запрещен, Литтре нет. Но во всяком случае, на философию в папских кругах смотрят очень подозрительно. Один сведущий человек во время правления папы Пия IX писал в письме из Рима: «Если здесь попадет на рассмотрение книга по метафизике, то она будет осуждена. Давно философская литература не находилась в такой опасности, как в настоящее время». Речь идет о второстепенных писателях-католиках по философии.

Историческая литература также довольно терпела со стороны индекс-конгрегации. Но запрещалось то или другое безо всякой определенной системы. Из новейших французских исторических сочинений вошли в индекс не только произведения Ренана (не говоря о богословских), но и сочинения Обэ, в которых исследуется история гонений на христиан в первые века. С одним из этих запрещенных сочинений русская публика знакома по переводу его на страницах «Православного Обозрения» (за 1880 г.). Из среды католических ученых нередко слышатся жалобы на строгое отношение папской цензуры к историческим сочинениям. В XVII в. французский писатель Арнольд писал: «Вот запретили исторические сочинения де Ту. Но очень обманываются, если полагают, что и в самом деле не будут читать их. Знание истории всегда составляло существенную принадлежность общего образования, и даже те, кто пишет в пользу Церкви, не могут обойтись без истории. Нравственно невозможно, чтобы столь основательные труды, как сочинения де Ту, перестали читать ввиду римского запрещения». Без сомнения, так же думают и католики настоящего времени.

Из естественных наук наибольшим нападкам со стороны индекса подвергалась астрономия. Когда появились воззрения Коперника на движение Земли и неподвижность Солнца, то многие сочинения, доказывающие и разъясняющие гелиоцентрическую систему, очутились в индексе, начиная с сочинений Коперника и Кеплера. Папы в своих декретах признали эту систему «опасной для веры» и весьма противной некоторым местам Св. Писания. Известен процесс Галилея. В сочинениях его римские теологи нашли частью места прямо еретические, частью по меньшей мере ложные в догматическом отношении. В индексе впоследствии не перечислялись, в частности, сочинения, защищавшие астрономическую систему Коперника, а замечалось вообще: запрещаются все сочинения, доказывающие движение Земли и неподвижность Солнца. Лишь в нынешнем столетии папская курия смиловалась над астрономией. В 1822 г. инквизиция формально объявила — в противоречии с прежними воззрениями, — что в Риме позволяется печатать книги, в которых, сообразно новейшему взгляду астрономов, рассуждается о движении Земли и неподвижности Солнца. Папа Пий VII утвердил это определение. И в ближайшем издании индекса, в 1835 г., вычеркнуты были из числа запрещенных авторов — Коперник, Кеплер, Галилей и пр. Из других отраслей естественных наук запрещению подвергалось очень немногое. По обыкновению, запрещено менее важное, а самое важное нет. В индексе, например, стоит «Зоономия» Эразма Дарвина, а сочинения его знаменитого внука Чарльза Дарвина, автора «Происхождения человека», в индексе совсем не упомянуты.

На беллетристику запрещения от индекс-конгрегации сыпались в достаточной мере, и то больше в прежние времена. Из более известных беллетристов запрещены сочинения: Дюма, отца и сына, Э. Сю, Жорж Санд, Бальзака, два романа Флобера, но произведения новейшей реальной школы — Золя и других — в индексе не обретаются. Из немецких беллетристов запрещено кое-что написанное Гейне. Новейшая английская беллетристика вся пощажена римской цензурой. Очень любопытны отношения папы Бенедикта XIV и некоторых кардиналов к знаменитому Вольтеру, как писателю-беллетристу, а не как философу. В 1745 г. Вольтер написал трагедию «Магомет», которая была запрещена в Париже, и послал экземпляр трагедии папе Бенедикту со следующим письмом: «Ваше святейшество, позвольте вам, как главе истинной религии, посвятить сочинение против основателя ложной и варварской религии. Кому, в самом деле, приличнее всего послать сатиру на жестокость и заблуждения фальшивого пророка, как не наместнику и подражателю Бога мира и истины? Дозвольте же, ваше святейшество, повергнуть к стопам вашим и книгу, и автора ее. Я осмеливаюсь просить у вас защиты для книги и благословения для автора. С чувством глубокого уважения припадаю к вашим стопам и целую их». Папа расчувствовался и отвечал Вольтеру письмом такого содержания: «Dilecte fili, salutem et apostolicam benedictionem. Несколько недель тому назад мы получили от вас прекрасную трагедию «Магомет», которую мы прочли с величайшим удовольствием. Затем вручил нам от вашего имени кардинал Пассионеи вашу отличную поэму. Нам передано и двустишие (оно сохранилось до нас), которое вы сочинили для нашего портрета. Приносим вам чувствительнейшую благодарность за вашу доброту к нам и уверяем вас, что мы питаем достодолжное уважение к вашим столь достохвальным заслугам». Вольтер отвечал: «Черты лица вашего святейшества, находящиеся на медали, которую вы изволили подарить мне, так же хорошо отпечатлелись, как и черты вашего духа и характера в письме, которым вы меня удостоили. Кладу к вашим ногам мою смиренную благодарность. Признаю вашу непогрешимость в вопросах литературы, как и в других еще более важных вопросах». Папское письмо к писателю, «Философские письма» которого по определению Парламента были сожжены в 1784 г. и в том же году запрещены в Риме, не может не возбуждать полного удивления. В 1745 г. Вольтер послал одну свою поэму вместе с почтительнейшим письмом кардиналу Кверини. Кверини, тронутый такой вежливостью, не только отвечал автору, но и велел перевести поэму на латинский язык и напечатать. В письме к иезуитам, написанном по этому поводу, Кверини именует Вольтера «прекрасным пророком», «превосходнейшим», даже «божественным поэтом».

Запрещения не избегают даже газеты и журналы, возбудившие неудовольствия в представителях папской курии. Конечно, запрещать читать газету или журнал после того, как они появились в свет, не имеет смысла, — старых газет и журналов почти никто не читает. Поэтому в католической Церкви встречаются запрещения вообще читать такую или другую газету, как скоро она найдена вредной для сынов папской Церкви. Так, в 1871 г. папа Пий поручил кардинал-викарию Патризи, дабы он циркуляром внушил священникам в Италии следующее: эти последние обязаны вразумлять своих духовных детей, что им запрещено чтение некоторых римских газет (указано: каких именно), и что нарушение этого предписания не есть грех простительный, но тяжелый. — Иногда дается разрешение сынам католической Церкви позволение читать и вредные газеты, но с тем, чтобы в них читались лишь политический и финансовый отделы. Так, бельгийские католические епископы объявили, что они позволяют своим пасомым читать лишь вышеуказанные отделы. В феврале 1885 г. архиепископ Генуэзский воспретил своей пастве чтение итальянской газеты «Эпоха». Он обнародовал циркуляр такого содержания: издатели, типографы, продавцы и распространители этой газеты подлежат отлучению; кто купит, прочтет или другому даст прочесть хоть один номер запрещенной газеты, тот совершает смертный грех. В декабре 1862 г. апостольский викарий Люксембургский Адамес прочел с церковной кафедры пастырское послание, которым объявлялось, что издатель здешнего «Курьера» и его сотрудники подвергнуты отлучению, а абоненты, так как они подпиской поддерживают дело сатаны, лишаются таинств. Издатель жаловался на архиепископа в суде, но последний отказал ему в иске.

Ультрамонтанские писатели высокого мнения о значении и важности индекса и деятельности индекс-конгрегации. Они стараются уверить себя и других, что это дело в высшей степени полезное и нимало не стесняющее научной деятельности. В майнцском «Католике» за 1868 г. по этому поводу говорится следующее: «Индекс имеет все значение, это суд авторитета веры над приватной наукой. Это знамя непогрешимой истины. Мы не разделяем опасения, что будто индекс препятствует исследованиям католических ученых. Если проследим историю индекса, то, несмотря на случайность, которая иногда руководила им, мы признаем в нем истинно универсальный регулятор науки; и несмотря на его лаконическую краткость, индекс является красноречивейшим наставником теологии». В таком же роде отзывался Люсонский епископ Белье во Франции, в шестидесятых годах. Он писал: «Индекс не заключает в себе ни одной книги, запрещение которой не было бы мотивировано на основании общих правил. Индекс есть книга, в которой более или менее выразительно указаны все заблуждения, которые дух ереси и схизмы пытается провести при помощи вредных книг, начиная от времен апостольских до славного папствования Пия IX, — это есть книга, которая для всех образованных людей служит как бы морской картой, на которой надежной и знающей рукой указаны все без исключения подводные камни, находящиеся в безграничных морях». «Индекс, — говорит он еще, — есть несравненный Meisterstück мудрости. Благодаря ему вы знаете, какую книгу до́лжно читать, а какую не до́лжно. Между всеми критико-библиографическими книгами самой полезной, самой достопочтенной и самой авторитетной нужно считать книгу индекса. Она, эта последняя, поправляет все другие, она может заменить многие другие, а самое ее ничем заменить невозможно. Она должна находиться в каждой библиотеке. Биографы, критики и библиофилы при всяком встречающемся случае с уважением должны приводить решения и запрещения, находящиеся в этой книге». Епископ Нимский Плантье в великопостном пастырском послании в 1857 г. называет индекс-конгрегацию «престолом здравого смысла, магистратурой истины, трибуналом, перед которым открывается истинная философия».

Иначе смотрят на индекс католики, не пропитанные ультрамонтанскими воззрениями. Многие из них решительно восстают против существования индекса как явления прискорбного. Из многих голосов в этом роде приведем немногие. В 60-х гг. Руланд в заседании французского Сената говорил: «Ультрамонтанская партия имеет еще другое средство разрушить все, что есть в Церкви носящего печать свободы. Она прибегает к помощи индекс-конгрегации. Но что такое индекс-конгрегация?! Воплощение деспотизма, трибунал, который осуждает, не выслушивая оправданий. Нет ничего опаснее, несправедливее трибунала, осуждающего, не выслушивая подсудимого. И, однако же, такой трибунал может осудить епископа, заморить священника». Иные находят, что внесение книги в индекс вместо того, чтобы отнять интерес к ней, еще усиливает его. Один католик говорит: «Запретите меня, и меня будут читать. Я знаю множество книг, которые читают только потому, что они запрещены, хотя они вовсе не стоят того, чтобы их читать». Больше значения, чем мнения отдельных лиц, имеют, без сомнения, отзывы католических провинциальных соборов и коллективные заявления епископов, ибо те и другие стараются ослабить влияние индекса и свести его чуть не к нулю. Один французский церковный журнал в 60-х гг. объяснял, что для Французской церкви индекса не существует и в доказательство указывал на то, что соборы Парижский, Лионский и Клермонский (1849–1850 гг.) знают только папские конституции и декреты и не хотят знать индекса. Венский собор 1858 г. говорит в таком неопределенном виде об индексе, что видно, что в Австрии перестали придавать вес церковному запрещению книг. Один ирландский архиепископ в 1825 г. в комиссии английской нижней палаты говорил: «Индекс не имеет никакого авторитета в Ирландии; он здесь никогда не был принят, и я очень сомневаюсь в том, чтобы нашелся десяток таких лиц, которые видели бы индекс». Перед временем Ватиканского собора 1870 г. одиннадцать французских епископов заявили папе о необходимости решительного преобразования сущности индекса. Они требовали крайней осторожности при внесении книг в число запрещаемых, настаивали, чтобы индекс-конгрегация снисходительно относилась ко мнениям, хотя и соблазнительным, но не заслуживающим формального осуждения, находили неприличным осуждать книги католических писателей наравне с книгами безбожными. В то же время германские епископы заявляли папе, что требования индекса «вследствие изменившихся исторических отношений почти нигде не могут быть соблюдаемы». Голоса эти, впрочем, не оказали доныне на папскую курию ощутительного влияния. Рейш отмечает поразительный факт незнания содержания индекса даже высшим католическим духовенством. Так, в 1883 г., с ведома индекс-конгрегации, изданы сочинения такого писателя, имя которого красуется в индексе.