История запрещенных книг на Западе. Итальянское духовенство в одну из средневековых эпох

Несколько сведений из истории нравов греческого высшего духовенства в турецкий период[13]

Отзыв греческой Кормчей книги. — Пути, ведущие к архиерейству. — Общие условия, среди которых протекала жизнь архиереев: взаимные их отношения; крайнее средство; кровавый случай; оскорбления действием; происшествие особого рода. — Отношения архиереев к духовенству вообще: из дел палестинских, румелийских, критских, опять румелийских. — Отношения архиереев к пастве: похвальная близость их к пасомым; теневые явления: факты в последнем роде — константинопольские, болгарские, румелийские, иерусалимские. — Домашняя жизнь архиереев. — В погоне за материальными средствами. — Безместные греческие архиереи. — Титулярные греческие архиереи. — Одна аналогия.

В законодательной книге Греко-Восточной церкви настоящего времени, в так называемой «Кормчей» книге, встречаем совершенно неожиданно следующего рода сетование: «Читай и поскорби, брат, о пренебрежении таких и стольких правил. Симония ныне так укоренилась и действует, что как будто бы считается добродетелью, а не богомерзкой ересью. Конечно, придет в недоумение тот, — замечается здесь далее, — кто с точки зрения св. канонов обозрит церковные дела настоящего времени; он не найдет в них ни малейшего подобия делам прежних времен. Ныне все клирики противозаконно получают свою степень, противозаконно же живут и так и умирают. А мы остаемся в бесчувствии и еще постыднее беззаконничаем»[14].

Действительно, получаются печальные виды, если рассматривать современное положение высшей иерархии «с точки зрения священных канонов», как делает греческая Кормчая. Но не лучшие виды открываются, конечно, и с точки зрения истории. Достойное осуждения с точки зрения церковных правил является непохвальным и с точки зрения церковного историка.

Одним из важнейших неблагоприятных условий, содействовавших появлению нравственной порчи в среде членов высшей иерархии Греко-Восточной церкви, было до последней степени неразборчивое замещение архиерейских кафедр. Московскому митрополиту Филарету в 60-х гг. приходилось однажды читать следующее сообщение по указанному поводу. «Несколько геронтов (а геронтами в то время назывались члены Константинопольского синода, облеченные особенными полномочиями по делам церковным), большей частью, чтобы не сказать — всегда, раздавали архиепископства (т. е. вообще архиерейские кафедры) своим любимцам и своим тварям (курсив в документе), так что архиерейские кафедры не были более наградой за добродетели и способности, а покупались часто ценой личных услуг и доставались в удел лицам, не всегда обладающим требуемыми качествами»[15]. Кто здесь именуется презрительным наименованием «твари», не указано; но нет сомнения, что им обозначаются в данном случае разные приспешники, льстецы, прихлебатели, вообще любимцы, которых возводили геронты в архиереи менее всего «за добродетели», а потому, нисколько не удивительно, если они оказывались потом «не обладавшими требуемыми качествами». Не за добродетели и не за способности, ясно обнаруженные, избирались те или другие лица в архиереи, а большей частью — взамен таковых качеств — за деньги, по подражанию еретику Симону, как говорится и греческой Кормчей. Один тонкий соглядатель восточных церковных дел писал (в 40-х гг. XIX в.): «Восточное духовенство пребывает во тьме невежества. Кто из духовных получил лучшее воспитание до греческого первого восстания (в 1821 г.), тот не имеет ходу в иерархии, потому что все епархиальные места, высшие и низшие, продаются тем, которые богаче других. А ученым нет возможности наживать богатства в школах». Тот же писатель, в частности об Иерусалимском патриархате, замечает: «Все денежные сборы таксилдаров (сборщиков) для Гроба Господня присылаются к патриарху Иерусалимскому. А кто больше соберет денег и из своей половины (очевидно, сборщик имел право на половину собранных им денег) даст значительную сумму патриарху, тот и в епископа возводится»[16]. Из рассказа, который мы сейчас приведем и который находим все у того же вышеуказанного наблюдателя восточных дел, ясно открывается, что не школа науки отверзала двери к архиерейству, а гораздо вернее вела сюда школа раболепства и низкого ласкательства. «В Анатолии при одном архиерее жил молодой и бойкий диакон; нередко бивала его папуцами (туфлями) герондисса владыки[17] за его шалости и непослушание ее капризам. Диакон терпел и выговоры, и капризы, и побои от герондиссы, потому что боялся быть выгнанным из дома и потерять право на архиерейство. У нас такой порядок, — разъяснил нашему писателю один греческий иеродиакон, — кто из нас безропотно выносит нечистоты из спальни герондиссы владычной и стоит неподвижной статуей, когда она бьет по щекам своими туфлями или чем попало, тот и умен, и добр, и свят у нас, тот и в архиереи попадет, если, впрочем, сумеет и успеет нажить несколько тысяч пиастров».

Затем наш рассказчик снова возвращается к повествованию о вышеуказанном «бойком» диаконе и пишет: «Диакон терпел и не зевал: правдой и неправдой наживал, копил денежки. Но в сердце своем таил намерение уйти от владыки тайно при первом удобном случае и при первой удачной краже денег из шкатулки преосвященного. Случай такой и представился. Герондисса владыки занемогла опасной болезнью. Преосвященный, ухаживая за ней, однажды в хлопотах забыл под подушкой ключи. Диакону то и на руку. Мгновенно он отпер заветный сундук и похитил давно подмеченную шкатулку с турецкими червонцами — и давай Бог ноги! Убежал в Молдавию и оттуда спустя года два явился в Константинополь и за деньги купил себе здесь архиерейство»[18]. Finis coronat opus! Каков должен был выйти архиерей из низкого лакея и человека, запятнавшего себя уголовным преступлением, — кражей больших денег — представить себе нетрудно.

Случалось иногда и так, что известного монаха делали архиереем единственно потому именно, что он оказывался никуда не годным. Дальше идти было, кажется, уже некуда. В 40-х же гг. Селевкийскую митрополию в Антиохийском патриархате занимал архиерей Иаков, бедуин, пахнувший псиной, круглый невежда, серьезно вопрошавший одного русского, когда он узнал, что этот приехал из России, «умеет ли он говорить по-русски», и настолько равнодушный к своей пастве, что не ведал, сколько православных душ в его епархии, и что говорил, как о деле самом обыкновенном, о переходе некоторых его пасомых в турецкую религию. Спрашивается, каким образом такой человек мог сделаться митрополитом, и находим ответ в высшей степени изумительный: «Преосвященный был сначала игуменом монастыря пророка Илии и — дурным. Чтобы избавиться от него, сделали его архиереем»[19].

Такие-то пути ведут иногда к архиерейской кафедре в Греко-Восточной церкви.

Из немалочисленных фактов (некоторые из них будут упомянуты несколько ниже) открывается, что греко-восточному высшему духовенству всегда жилось вообще недурно. Народ у него был почти до последнего времени в таком подчинении, на какое только мог рассчитывать смертный человек. Нельзя не сказать, впрочем, и того, что это духовенство как бы для вознаграждения народа за его повиновение держалось к нему очень близко и нисходило почти до товарищеских отношений. «Восточные архиереи, обозревая свои епархии (всегда, добавим, очень не обширные), в селах посещают каждый дом и каждую овцу кличут по имени, живя, таким образом, народом, с народом и для народа»[20]. Близость греческого высшего духовенства (и, конечно, низшего) к народу, — от чего бы ни зависело это явление, — составляет одну из привлекательных сторон в его жизни. На турок архиереи особенно пожаловаться тоже не могут: они всегда относились с почтением к архиерейскому сану. Даже самые гордые паши, привыкшие вставать с места лишь при встрече с другими пашами, поднимаются с дивана и для архиерея, если последний сделает ему визит или придет по делам к турецкому сановнику[21].

Довольный своей паствой (так было, по крайней мере, почти до последнего времени) и почитаемый своим мирским начальством, греческий архиерей должен был бы жить благодушно и мирно. Но это не всегда случается. Не просвещение, темные пути, какими достигается архиерейское место, интриги, при помощи которых архиерею часто только и удается прочно восседать на занятом раз месте, вносят в быт и нравы высшего греческого духовенства много непривлекательного, таких черт, которые характеризуют дурно воспитанных людей и с шаткими убеждениями.

Греко-восточный архиерей никогда не мог быть уверен ни в том, что его положение прочно, ни в окружающих его лицах. Мотив, которым управлялась жизнь архиерея, — это деньги, которые нужны ему на всякий случай[22] и нажить которых каждый из них старался как можно больше. Уже одно это составляет грустное явление в жизни греческих архиереев. К этому же присоединяется честолюбие, которое, как известно, тем назойливее, чем менее образован известный честолюбец, деспотизм и т. д. Почти все взаимные отношения архиереев носят характер слишком непривлекательной борьбы за существование с ее грубыми атрибутами. Часто архиерей, по каким-либо причинам открывающий в своей епархии место викарного епископа, вместо ожидаемого себе помощника находил в лице последнего соперника, пускающего в ход все интриги для смещения своего принципала; и случается, что в конце концов летят с места, теряют свои кафедры и тот, и другой из них: и обманутый, и обманщик[23]. Нередко возникало у того или другого епархиального архиерея стремление увеличить размеры своего архиерейского округа за счет соседнего (разумеется, из корыстных видов); начинались неприглядные: хлопоты, появлялось искательство перед магометанскими властями, в обход духовных инстанций. И все это при тогдашних порядках оканчивалось неожиданным образом: выигрывала больше всего турецкая власть, пользуясь случаем нагреть свои руки[24].

Разочарование греческих архиереев, если они почему-нибудь бывали не в состоянии добиться каких-либо честолюбивых или корыстолюбивых целей, выражалось иногда (хотя, конечно, и очень редко) в том, что архиерей сбрасывал свое архиерейство — и делался мусульманином. Один из таких случаев произошел, например, в XVII в. В митрополиты о. Родоса был поставлен некто Мелетий, когда он был еще очень молод, так что, по выражению нашего источника, не имел еще и бороды. Этому Мелетию потом вошла в голову блажная мысль сделаться патриархом Константинопольским. Начал он добиваться этого сана в Константинополе, но обстоятельства ему не благоприятствовали. Турецкие власти, около которых увивался Мелетий, хлопоча о патриаршестве, обратили его честолюбивые взоры на другую сторону. Мелетий был очень красив, имел черную густую бороду, ясные очи и вообще был очень статен. Этот-то внешний его вид и расположил к нему турок. Турецкая власть посоветовала ему порвать связи с христианами, отурчиться, обещая в вознаграждение звание и должность паши. Легкомысленный Мелетий не думал бороться с прельщениями. И когда он побоялся принять на себя должность паши, так как знал, что паши редко умирают своей смертью, то ему предложили другую должность — какого-то килчибаши. И вот Мелетий после восьмилетнего митрополичьего служения сделался каким-то турецким килчибашой[25]. Архиереи, как видим, случалось, не только ни во что не ставили свой сан, переменяя его на турецкие должности, не брезгуя при этом и мусульманской верой, и таким образом глумились над всем сонмом прочих архиереев, над синодом и патриархом; но некоторые из первопредстоятелей Греческой церкви отваживались на тайное и даже явное убийство своих собратий — архиереев. О патриархе Иерусалимском Паисии, столь известном в истории Русской церкви (по делу патриарха Никона), в свое время держалась крепкая молва, что он, по разным соображениям (между прочим — вследствие неладов с ним), принимал живое, хотя и не личное участие в убийстве тогдашнего Константинопольского патриарха Парфения II, — в каковом деле был замешан и бывший же Константинопольский патриарх Иоанникий II, предшественник убитого. История нашего времени не имеет оснований очищать Паисия от такого ужасного преступления[26]. После этого никто не найдет ничего удивительного в том, что архиереи в распрях между собой нередко доходили до кулачной расправы с врагами из своих же собратий. Что подобная кулачная расправа встречалась в отдаленные века, в этом едва ли кто усомнится, когда мы укажем, что даже в 60-х гг. XIX в. греческие архиереи дрались, как нетрезвые люди, и ни где-нибудь в кофейной, а публично, в торжественном церковно-народном собрании в Царьграде. Летописец отмечает: «Митрополит Дринопольский набросился на митрополита Амасийского и схватил его за платье на груди. Епископы наносили удары епископам. Крики привлекли посторонних». Когда приснопамятному митрополиту Филарету донесли об этом редкостном событии, он говорил: «Что думать об этом? Чего ожидать? Закроем ли глаза? Заградим ли слух? Но это бесполезно. Они постарались сделать невозможным, чтобы это печальное зрелище закрыто было завесой молчания»[27].

Таковы турецкие архиереи!

Описывая среду греческих архиереев, мы не можем не указать еще одного факта, очень характерного, возможного только в христианской Церкви в Турции. Вот это небывалое в летописях христианской Церкви происшествие. На одном из Ионических островов в Левкаде, в отсутствие и за болезнью местного архиерея несколько времени служил и рукополагал один епископ с близлежащего материка, выдававший себя за архиерея, изгнанного турками. Но перед смертью этот самый «святитель» сознался, что он магометанин[28]. Таким образом, мы встречаем самозванца-епископа из чистейших мусульман! Происшествие это относится к концу XVIII или началу XIX в. И этот факт случился там, где существует Христова церковь и где имеется налицо патриарх, синод, многочисленный архиерейский сонм. Где же они были в это время? И за чем именно блюли? Свежо предание, но верится с трудом…

Если много ни с чем не сообразных вещей встречается в среде греческих архиереев, взятой самой по себе; если взаимные отношения архиереев позволяют желать очень и очень многого, то еще менее красивыми покажутся эти архиереи, как скоро мы захотим всмотреться на их отношения к подведомому им клиру.

Греческие архиереи в Палестине — кстати сказать, люди совершенно невежественные — держали себя надменно и неприступно в отношении к местным священникам-арабам, своим ставленникам. Просьбу архиерею бедный священник мог передать только через драгомана. Лично архиереи не принимали этих священников, боясь, как бы не уронить таким образом своего архиерейского достоинства. Если священник желал войти к архиерею и стучался в двери архиерейского жилья с обычными словами: «Молитвами св. отец…», то получал в ответ от архипастыря: «Ступай вон», «Прочь, подлец» и т. п[29]. Они смотрели на своих священников как на презренных рабов. — Случалось, что все отношения между архиереем и священниками исчерпывались тем, что эти последние платили, а тот получал. Архиерей брал деньги со священника, когда этот последний чем-нибудь разгневал своего владыку, хотя бы в действительности священник и не был виноват. Он же, архиерей, если находил удобным, кроме обычных обязанностей священника навязывал ему какие-либо посторонние заботы, например пропитывать каких-либо архиерейских родственников в деревне и т. д. Деньги и только деньги так высоко ценились архиереями в Турции, что они не прочь были извинить и простить какое угодно преступление священника по службе — лишь бы священноначальник так или иначе был вознагражден. Представим факт очень поучительного свойства. «Было и не было» — так начинает свой рассказ наш повествователь, т. е. он хочет сказать, что факт превосходит всякое вероятие и кажется небылицей. «У одного властного и зажиточного турка на о. Крит издохла любимая собака. Тогда он позвал себе местного священника и приказал ему похоронить ее по христианскому обряду. Волей-неволей священник исполнил его приказание. Узнал это местный архиерей и запретил ему священнослужение. Бедный, злополучный поп, припав к ногам вышеуказанного турка, целовал полу его платья, умолял его сходить ко владыке и испросить у этого прощение ему. Турок положил некую сумму денег на тарелочку, пошел к архиерею и, входя в его комнату, согнулся в дугу, а тарелочку держал на своей голове. Архиерей увидел деньги и смекнул, что они предназначены ему. Когда же турок стал просить его о помиловании священника, он отвечал ему: «Я наказал попа не за то, что он отпел твою собаку, а за то, что он не пригласил меня на ее похороны». Наказание было отменено»[30].

Архиерейское мздоимство и архиерейский гнев в случае, если подчиненное ему духовное лицо не платило того, что требовал от него владыка, иногда приводили к печальным последствиям. Вот рассказ в таком роде. «Один игумен, он же и сельский священник (что нередко бывает на Востоке), имел в своем пастырском управлении монастырь и несколько селений. Недовольный этим священником-игуменом, местный архиерей потребовал от него без всякой основательной причины ежегодной платы по 2000 пиастров. Игумен отказался. Тогда архиерей решил отомстить ему. И случай к тому представился очень скоро. Около монастыря этого игумена раз нашли мертвое тело. Турецкая полиция возвела на него обвинение в укрывательстве убийц. Архиерей мог легко очистить своего клирика от всяких подозрений, дав за него ручательство перед властями. Но архиерей по неудовольствию на него не хотел сделать этого. Игумен попал в тюрьму и 8 лет сидел здесь. Наконец, выведенный из всякого терпения, игумен решился принять мусульманскую веру. И вот собирается экстренный меджлис, на который явились свидетелями и некоторые архиереи. В присутствии всех ренегат снял с себя камилавку и бросил ею в лицо своему бывшему архиерею. Архиерей и глазом не моргнул. Что же дальше? Экс-священник, освободившись из тюрьмы, принял обрезание, переименовался Ибрагимом-эффенди, женился на своей родственнице, стал получать 500 пиастров ежемесячного жалованья и служить в губернской полиции чиновником». «Вот так нравы! — прибавляет повествователь, у которого мы нашли рассказ. — Но по правде сказать, — присовокупляет еще тот же повествователь, — ни одного тут нрава нет; тут одни деньги. Даже страсти нет, которой еще если не извиняется, то объясняется много. Тут какая-то, так сказать, травля зверей двуногих людьми четвероногими»[31]. — Подобного рода отношения архиереев к подчиненным им священникам едва ли кто назовет нормальными, принимая во внимание сейчас изложенные факты.

Больше светлых сторон в быте архиереев, если рассмотреть их отношения к мирянам. По разным причинам архиерей не стоит так далеко от мирян, как, например, у нас. Архиерея знают его духовные дети, и он знает их. Как мы упоминали выше, едва ли это не лучшая черта из всего, что мы можем сказать хорошего о греческих архиереях. Но и эта лучшая сторона все же имеет свои затененные места, а пожалуй, и пятна. Архиереи очень немного заботятся о духовных нуждах своих пасомых. Они не особенно любят даже служить литургию, а иногда и совсем живут вдалеке от своей богохранимой паствы. Известно, что по установившемуся правилу Константинопольский патриарх совершает литургию не за деньги не больше трех раз в год: на Рождество, в Неделю Православия и на Пасху[32]. Я же, со своей стороны, слышал, что патриарх Дионисий, умерший в 1891 г., служил безвозмездно только раз в год — в день Пасхи[33]. Для того чтобы оценить значение этой небрежности о пользе пасомых, нужно припомнить, что древнейшие архиереи служили каждый праздник в своей епископской церкви. — Еще оригинальнее поступали и теперь поступают такие греческие провинциальные архиереи, которым доходы с их епархий нравились, а сами епархии не нравились, так что они предпочитали жить в Царьграде. Вот как, например, поступил один из таких архиереев. В середине XIX в. один греческий архиерей в Болгарии очень скучал, живя в маленьком и глухом провинциальном городе, все стремился попасть на жительство в более приятную для него столицу. Наконец он обратил внимание на одного расторопного и неглупого болгарина-диакона и добился того, что этого последнего сделали викарным архиереем при его кафедре. Лишь только это случилось, епархиальный преосвященный уехал в Константинополь, а епархия начала интересовать владыку лишь как поместье, дающее ему известные доходы. Управление епархиальным делом было возложено на викария-болгарина с тем, чтобы он ежегодно доставлял своему принципалу 2000 турецких лир, т. е. более 16000 рублей. Так продолжали идти дела около 10 лет[34].

В личных отношениях с пасомыми архиереи иногда не держались границ благоразумия, но заходили слишком далеко в выражении своего архипастырского гнева, — что иногда сопровождалось некоторыми невыгодами и для архиерейского кошелька. Раз был такой случай. Один греческий владыка, вмешавшийся в тяжбу разведенных мужа и жены, отказал невинно пострадавшей жене в определенной ей по закону пенсии от мужа. Эта женщина с горя помешалась. За нее заступился один из местных чорбаджей (старшина; конечно, он был христианин). Архиерей, не стерпев такого вмешательства, отлучил его от Церкви. Чорбаджи, несмотря на это, в первый же праздничный день пришел в церковь к обедне. Архиерей, увидев отлученного в храме, кинулся на него с жезлом, ударил и сломал жезл. Чорбаджи не замедлил отправиться в Константинополь с жалобой кому следует. Владыка, со своей стороны, тоже не дремал. Он нашел возможным возвести обвинение на чорбаджи — серьезные обвинения в несоблюдении общественных интересов. Дело разгорелось. Тушить его пришлось уже не одному чорбаджи, но и архиерею. Бедняк старшина сильно издержался, ездив в столицу и хлопоча там; но и владыка издержался, — да еще как издержался, — давая взятки кому следует…[35] Да и все они, т. е. архиереи, таковы, добавляет рассказчик, один хуже другого, все варились в том же караказане, т. е. черном котле янычар[36].

Если так обращались архиереи с почетными членами общины, облеченными властью старшинами, то, без сомнения, еще менее они церемонились с простыми мирянами, если наперед были уверены, что сами они останутся безнаказанны. Они не стеснялись ни местом, ни временем, допуская кулачную расправу в минуту гнева и раздражения. Наш Арсений Суханов в Палестине был свидетелем такого факта. Ни какой-нибудь невежественный захолустный архиерей, а сам Иерусалимский патриарх однажды во время торжественной вечерни в церкви приказал диакону прибить христианина-араба — хлестать по щекам и бить по голове, потом плетью ударять в лицо, «а неведомо за какую вину», — прибавляет очевидец[37].

Домашняя жизнь греческих архиереев протекала в довольстве и среди многих утех. Есть свидетельства, из которых, пожалуй, можно бы выводить заключение, что бедность и недостатки составляли в прежнее время печальный удел греческих архиереев; но эти свидетельства стоят одиноко и не имеют того значения, какое им можно приписывать с первого взгляда. Так, Арсений Суханов очень изумлен бедностью патриаршего подворья по сравнению с католическими монастырями в Константинополе. Он с заметным сокрушением пишет: «Патриаршие дворы (в Константинополе) с малыми воротами, якобы калитка»[38]. Но нужно сказать, что патриаршее подворье не блещет великолепием и в настоящее время. И вообще греческие архиереи придерживаются русской пословицы: «Не красна изба углами, а красна пирогами»[39]. Другой свидетель, знаменитый патриарх Иерусалимский Досифей, XVII и XVIII вв., в своих посланиях к русскому двору писал: «Архиереи греческие — нищие, как это и прежде было; платье дорогое духовным лицам непристойно». «Расходы наши (архиереев) равны с расходами какого-нибудь игумена маленького монастыря; и на всю одежду нашу не изойдет и пятисот асперов» (мелкая медная монета)[40]. По поводу этих слов Досифея нужно сказать, что греческие преосвященные, если писали в Россию, то всегда старались рисовать свое положение самыми печальными чертами; разумеется, для того, чтобы разжалобить щедролюбивую Россию; притом, нужно полагать, что слова эти говорятся в укоризну русских архиереев, которые всегда одевались очень роскошно по сравнению с греческими.

Войдем в покои греческого архиерея не фантастического, а действительного. В приемной комнате мы найдем широкую турецкую софу, а на ней подушки из сирийского разноцветного шелка; необходимую принадлежность благоустроенного жилища на Востоке составляет бронзовая жаровня; ее вы тоже найдете в приемной архиерея; жаровня эта у него вся литая, на красивых львиных лапках и такая огромная, что три человека едва могут поднять ее. Если поинтересуемся узнать, что находится в буфетном шкафу архиерея, то мы узрим желе из айвы, щербет розовый; кофейный и розовый лист и орехи с гвоздикой[41], и, само собой разумеется, ароматное вино. Если же пожелаем познакомиться с поварской архиерея, то найдем там гусей, цыпленка и поросенка. Греческие архиереи, как известно, разрешают себе скоромную пищу по тому основанию, что они в настоящие монахи не посвящаются, а остаются навсегда рясофорными, хотя и возлагают на себя монашеские принадлежности. И этот обычай соблазнять нас не должен. В одежде архиереи любят разнообразие, и некоторые из них часто переменяют свои платья[42]. Значит, гардероб их богат и дорог. В прежнее время архиереи иногда украшали свою голову чалмой, этой красивой принадлежностью турецкого костюма, причем они в свое оправдание ссылались на принуждение со стороны турок, но эта отговорка лишена всякого значения[43].

В помещении греческого архиерея встретишь еще — чего совсем не ожидаешь — экономку, или сожительницу. Эти личности женского пола носят различные наименования: герондиссы, коконы[44], параманы[45], проще: наложницы[46], а деликатнее — «преосвященные монахини»[47]. Таких особ женского пола держат не одни архиереи, но и другие клирики, так как безбрачными в Греции остаются не только патриархи, епископы и архимандриты, но и некоторые приходские, городские священники и даже диаконы[48]. Деятельность параман, преосвященных монахинь — или как хотите их назовите — заключается в следующем: они приготовляют архиерею любимые его блюда, омывают его святительские ноги, стелют ложе, варят варенье, повязывают черный платочек поверх камилавки, когда архиерей выходит из дому[49] и пр. Некоторым греческим архиереям иногда приходится выслушивать укоризну, что герондиссы их служат соблазном для христиан. В таком случае соблазняющийся может услышать следующие слова от архиерея: «И ап. Петр водил с собой сестру — жену, а мы преемники его. Самому Господу служили жены; почему же и нам не принимать их служения и послушания? Не мы первые ввели обычай принимать в свои келии герондисс; это уже издавна ведется. Зло меньшее все же лучше зла большего (?!). Но пусть мы, по-вашему, любодеи, блудодеи, мы отдадим в этом отчет Богу»[50]. Нужно признаться, что подобная апология не только не успокаивала соблазняющихся, но иногда даже приводила их в ужас. Содержание кокон, или наложниц, иногда дорого обходилось архиерею: они любят деньги; любят зрелища; нуждаются иногда во врачебном искусстве. Часто они достигали большого значения в самой административной деятельности архиерея[51]. Этого рода соблазном дело, впрочем, кажется, не ограничивалось в жизни греческих архиереев. Преосв. Порфирий, описывая свое посещение греческого архиерея Анфима, жившего на покое, обратил внимание на следующее обстоятельство: «Ему (Анфиму) прислуживают, — пишет преосвященный автор, — два редких красавчика: один лет семнадцати, а другой двенадцати. Я не спросил: кто они таковы, а потому не дерзаю назвать их постельничими. Осуждать ближнего легко и грешно. А ребята — кровь с молоком»[52]. Что хочет сказать преосв. Порфирий этими полунамеками — ясно и без дальних разъяснений. — Митрополиты и прочие архиереи, не исключая патриархов, всегда на Востоке не считают грехом курить табак, играть в карты и шахматы[53].

В Турции православные архиереи, как само собой разумеется, никакого жалования от правительства не получают. А между тем, как мы видели, турецкие архиереи, — как и прочие их собратия в других странах, поставленные в более благоприятные правовые условия, — желают жить и живут по-архиерейски, т. е. в довольстве и с комфортом, нередко излишним. Откуда же они достают средства на это? Нет никакого сомнения, что для достижения этих материальных средств требуется с их стороны много напряжения сил и много же изобретательности. История и в самом деле показывает, что греческие архиереи турецкого периода достигали указанной задачи, пуская в ход и то, и другое.

Если мы изучаем положение христианских пастырей древней Церкви, преимущественно первых пяти веков, то мы встречаем множество фактов, свидетельствующих о замечательно широком религиозно-умственном развитии их и разнообразной их деятельности, направленной к нравственному усовершенствованию паствы; и при этом почти не встречаем никаких сведений, указывающих, как жили те же пастыри в материальном отношении и откуда брались средства к их содержанию? Совершенно обратное явление замечаем, когда изучаем жизнь пастырей Греческой, главным образом Константинопольской, церкви турецкого периода: о споспешествовании их религиозно-умственному и нравственному усовершенствованию паствы говорится в известиях очень мало, а напротив — историк находит очень большое количество фактов, рисующих картину материальной стороны в жизни этих пастырей, в особенности в ближайшие к нам века. Не служит ли это явление знаком, что пастыри Константинопольского патриархата изучаемых нами времен начали отдавать в своей деятельности предпочтение интересам низшего порядка перед интересами высшими и духовными? Правда, начало рассматриваемому явлению положено не в турецкий период, а много раньше — еще во времена византийских императоров, но все же это самое явление тогда не так выступало вперед, как теперь, т. е. в исследуемые нами времена Греческой церкви.

Первые определенные известия относительно способов, которыми достигалось материальное обеспечение Константинопольской патриархии — самого патриарха и подведомых ему епископов, — находим в середине XVII в. у греческого писателя Христофора Ангела[54]. Но автора нужно признать слишком пристрастным к Греческой церкви. В самом деле, он ни словом не касается ничего такого, что могло бы служить в рассматриваемом отношении к порицанию Константинопольской патриархии. А между тем фактов в подобном роде было немало и в XVI, и XVII вв. Укажем на некоторые из этих фактов, так как недостаточно быть благожелательным к Греческой церкви в ее истории, но нужно быть и правдивым в оценке явлений, из которых слагается эта история. Константинопольские патриархи, как оказывается, не довольствовались обычными неблазненными, но очень скромными источниками доходов, а открывали для себя еще другие источники этих доходов, не заслуживающие похвалы. По известиям Рико, члена английского посольства при Порте, в XVII в., Константинопольские патриархи весьма легко давали разрешения на развод известной супружеской пары, как скоро патриарх получал за подобное разрешение достаточную сумму денег, причем разведенному мужу дозволялось беспрепятственно вступать в новый брак. Что касается простых или рядовых архиереев, то, по известиям того же Рико, одним из очень благоприятных случаев для них противозаконно поживиться за счет паствы было избрание и провозглашение нового патриарха в Константинополе. Провозглашение нового патриарха всегда вело к тому, что архиереи, принадлежащие к патриархату, должны были посылать известное количество денег в патриаршую казну, которая при указанных случаях сильно опустошалась не только турецким правительством, но и разными временщиками из греков, вроде Михаила Кантакузина (в конце XVI в.). Всякое назначение нового патриарха давало архиереям повод, собирая деньги в пользу нового патриарха, не забывать и собственных своих интересов, т. е. взимать с паствы и священников подаяния в большей мере, в расчете остаток от взноса по назначению употребить в свою пользу[55].

Если верить западным писателям той эпохи, то иногда в качестве епитимьи греческими архиереями взимались деньги, смотря по тяжести греха. Самое таинство покаяния для греческого духовенства рассматриваемых веков сделалось, значит, доходной статьей. Уверяют, что будто у них существовала такса, которой определялось: за сколько денег следовало прощать тот или другой тяжкий грех христианину, причем разрешение давалось только в случае полной уплаты пошлины сообразно таксе[56]. Мы не думаем, чтобы вышеприведенные известия о злоупотреблениях греческого духовенства были преувеличены; как увидим впоследствии, т. е. несколько позднее, это же духовенство позволяло себе делать еще и не такие вещи. Нелишне также напомнить читателю, что симония почти не переставала цвести в те века, о каких теперь у нас идет речь. Нередко случалось, что архиереи, боясь церковных прещений против симонии, пускались на хитрости, обходили вновь постановляемые законы против симонистов тем способом, что за хиротонию они и в самом деле денег не брали, но зато удваивали эмватик, т. е. обычную плату за право иметь известное место и проходить должность. Недаром известный Мелетий Пигас, патриарх Александрийский, некоторое время в конце XVI в. управлявший на правах наместника Константинопольским патриархатом и потому имевший возможность наблюдать состояние греческой иерархии, говаривал: «Те, которые должны быть руководителями прочих, сами совершенно слепотствуют. Стал у них свет тьмой, церковь сделалась торжищем. Иерейские и архиерейские чины считают не призванием к евангельскому учительству, а путем к корыстной наживе. Пастыри Израилевы торгуют человеческими душами в угоду своим страстям. Надлежало бы, чтобы сам Христос явился и трехплетным вервием опять изгнал из церкви этих торгашей божественной святыни. Вот ты, иерей и архиерей, и между тем погружен в денежные счеты, ищешь прибыли, перебираешь мелкие деньги, устанавливаешь сборы, отовсюду стягиваешь в свою мошну (?), чтобы всячески наполнить ее». «О треклятые порождения Искариота, не продается ли вами Христос?!»[57]. Так говорит Мелетий о конце XVI в., но, без сомнения, его слова справедливы не только в отношении к этому веку.

Константинопольские патриархи, как хорошо это известно, переводили архиереев с места на место в видах своекорыстных, но это еще не крайняя степень патриаршей финансовой изобретательности. По наблюдениям одного путешественника начала XVII в.[58], те же патриархи лишали без всякого колебания кафедр тех или других митрополитов, как скоро являлись кандидаты, предлагавшие патриарху за то или другое архиерейское место бо́льшую сумму денег. Случалось, те же патриархи поступали еще бесцеремоннее с подчиненными им архиереями: они безо всякой причины, под каким-нибудь самым незначительным предлогом, лишали того или другого архиерея принадлежащего ему сана — и архиерей, для того чтобы восстановить себя в прежнем достоинстве, должен был ехать в Константинополь и выхлопатывать себе восстановительную грамоту. Разумеется, грамота эта давалась не даром[59]. Вот образцы небезгрешных доходов Константинопольских патриархов старого времени!

В некоторого рода оправдание Константинопольских патриархов можно указать, пожалуй, на то, что расходы честолюбивых кандидатов, домогавшихся столичной кафедры, иногда достигали необычайно большой суммы денег. Преосв. Порфирий (Успенский) при одном случае говорит о некоем греческом архиепископе: «Что если он не пожалеет миллиона пиастров и отсыплет их матери султана (валиде) и ее любовнику, то сделается патриархом» (Сырку П. А. Описание бумаг епископа Порфирия. С. 35). Значит, встречались и такие факты, когда искатели патриаршества готовы были тратить громадную сумму для достижения цели.

Но главным объектом поборов служил, как всегда и везде, простой народ — паства.

Московский митрополит Филарет, прекрасно ознакомленный с состоянием христианского Востока, при пособии самых надежных документов, с грустью писал: «При общем ныне упадке уважения к духовным владыкам в Турции надлежит опасаться, что паства отказалась бы от какой бы то ни было платы своему высшему духовенству, если бы определение количества этой платы предоставлено было произволу мирян»[60]. Из этих слов видно, что не добрая воля, а жезл правления заставляет восточных христиан приносить свои, часто непосильные, дары иерархам.

Да, не добрая воля народа заставляла его нести очень значительные материальные жертвы для преизбыточествующего пропитания пастыреначальников, а принуждения и притеснения, часто даже жестокости, какими прежде сопровождалось взимание податей и пошлин архиереями с народа. По резкому выражению Гервинуса, они, «как пиявки, сосали свое стадо, с величайшим совершенством организовав систему поборов»[61]. Это очень печальная и скорбная страница истории. Приведем из нее лишь несколько черт для ознакомления с действительными порядками, характеризовавшими отношения пастыреначальников к пасомым в Турции. В не очень отдаленные от нас времена ежегодную обычную денежную подать архиереи собирали обыкновенно не за год, а за три года вперед. Сбор ими производился в сопровождении пышной свиты человек в 30 и отряда жандармов тоже человек в 30. Нашествие этих гостей в полном смысле бывало нашествием шайки хищников или стаи саранчи, истребляющей все, что только попадалось на пути. Поселяне трепетали этого хищнического нашествия своего духовного пастыря и непременно разбежались бы, если бы было возможно. У несостоятельных плательщиков епископ отбирал, рабочий скот и вообще все, что только имело цену. Если у кого ничего не было, того бросали в тюрьмы, которые нарочно устраивались, как, например, в Болгарии, на речных берегах, куда искусственным образом была проведена вода из протекающей реки. Вода эта впускалась в тюрьмы, где томились злосчастные узники, и таким образом в мрачной, холодной и мокрой конуре морили их по три дня голодом и вымогали деньги. От такой пытки, случалось, одни из них умирали, другие же выходили отсюда со смертельными болезнями[62].

Архиереи, как известно, сами были членами провинциального правления, так называемого меджлиса. Это вело к тому, что они оставались в товарищеских отношениях к турецким губернаторам — и пользуясь услужливостью этих последних, не стеснялись брать много лишнего со вверенных их попечению христиан. От этого происходило то, что какое-нибудь селение, небогатое и немноголюдное, платило ежегодно в кассу архиерея более податей, чем в государственное казначейство. Так, при одной административной ревизии открылось, что какое-то местечко в Нижней Македонии выплачивало своему архиерею в год 3000 пиастров, а правительству не более 2000 пиастров. И такая непропорциональность в податях встречалась во многих местах Европейской Турции (Румелии)[63]. Вообще христиане в вопросах о податях не могли рассчитывать на сострадание и милосердие греческих архиереев. Пастыреначальники эти так ревностно блюли свои финансовые интересы, что жертвовали им интересами религии, поскольку эти интересы касались их пасомых. Представим примеры. В одной болгарской епархии поселяне построили церковь, но она в течение нескольких лет оставалась неосвященной, потому что за право поставить в ней престол поселяне предлагали местному архиерею менее червонцев, нежели сколько он желал получить[64]. Вообще на денежные притеснения митрополитов и епископов раздавались многочисленные и громкие жалобы[65]. Если пасомые не имели средств удовлетворить чрезмерное корыстолюбие своих духовных владык, то приходили епископские клевреты, изрекали над селом анафему, запечатывали церковь и забирали из домов все, что можно было вынести. О протесте нечего было и помышлять. В указанном случае дети крестьянина росли некрещеными, а когда он и сам умирал, то был предаваем земле без священника и молитвы[66]. —Турецкие подданные греческого исповедания, ввиду сейчас указанных и других подобных фактов, в 1851 г., в своем официальном прошении на имя Оттоманской Порты потребовали себе защиты от притеснений пастыреначальников; они требовали очень немного (на многое-то они, очевидно, не осмеливались рассчитывать), именно, чтобы «епископы не позволяли себе запускать своих пальцев в кошелек христианина всякий раз, как им этого хочется, и не брать отсюда столько, сколько им заблагорассудится»[67]. При таких порядках архиереи настолько раздражали вверяемую их руководству паству, что последняя иногда совсем не принимала к себе архиереев, позволяя им управлять епархией издалека, например из Константинополя. Во многих болгарских городах, когда эти последние находились еще в ве́дении Константинопольской патриархии, наши русские путешественники получали такой ответ на вопрос об их архиерее: «Архиерей наш какой-то грек; живет в Стамбуле, к нам же он не смеет и носу показать»[68]. А если какой-либо из такого рода архиереев желал фактически занять принадлежащую ему кафедру, то при этом происходили трагикомедии вроде следующей: «Рукоположенный архиерей приходил к своему епархиальному городу и, наперед зная, что его не примут, подарками выпрашивал у турецкого начальства военный конвой. Несмотря на это, епископ находил архиерейский дом запертым и вступал в него при помощи турецкой же силы. Никто из народа не хотел принимать от него благословения даже тогда, когда к этому побуждало турецкое начальство». Известно, что нет сильнее тех ссор, какие бывают из-за денежных счетов.

Нужно, впрочем, сознаться, что каждому греческому архиерею рассматриваемого периода будущность мало улыбалась, и даже совсем не улыбалась. В случае отставки даже сам Константинопольский патриарх должен был очутиться в бедственном положении. Отставные архиереи не получали и не получают никаких пенсий из турецкого казначейства.

Есть все основания догадываться, что из числа этих-то отставных архиереев некоторые, от нечего делать, начинали бродить по разным другим странам для того, чтобы так или иначе «зашибить копейку». Этих архиереев можно назвать ищущими «отхожих промыслов». Они готовы были кого угодно поставить во священники за самую сходную цену — за трешницу на наши деньги[69]. Они же отправлялись в Россию в те времена, когда на греческих пришлых архиереев еще смотрели здесь с уважением, и проделывали у нас самые непозволительные вещи. Блуждая вдоль и поперек по Руси, греческие митрополиты осмеливались возводить во священническую степень лиц им совершенно неизвестных, не подвергнутых испытанию, даже отвергнутых в других местах, — возводили их без всякого испытания, но зато предварительно аккуратно поторговавшись. «Сколько мне хотите дать — и я предам его вам», — иронизирует повествователь (Ю. Крыжанич) над греческими архиереями, торговавшимися с теми, для кого они ставили этих священников. Встречались примеры еще непригляднее. Греческие митрополиты, и даже один и тот же митрополит, одну и ту же супружескую пару то разводили несколько раз, то снова сочетали браком, всегда, однако же, поторговавшись с покупателями архиерейского благословения и взяв добрую сумму денег. Такого рода архиереи не останавливались и на этом, бродя по России. Очевидец (тот же Ю. Крыжанич) говорит: «Я видел одного митрополита, который повсюду, куда бы ни приходил к человеку знатному, прежде бывало выспрашивал у него: не хочет ли он получить разрешение от грехов? Если спрашиваемый выражал подобное желание, то митрополит, освятив воду в доме этого лица, потом кропил его самого и целый дом с семейством. По окончании кропления перед всем семейством он клал на голову хозяина руку и книгу, читал над ними длинное и полнейшее отпущение грехов, не упомянув ни словом об исповеди и покаянии»[70]. Так действовали греческие архиереи, пускаясь в «отхожий промысел».

Не мешает, наконец, упомянуть о так называемых «титулярных» архиереях, о которых так много интересных сведений сообщает епископ Арсений Стадницкий. Титулярными архиереями назывались у греков архиереи без епархий, но, однако же, с титулом какой-нибудь древней, не существующей уже епархии. Подобный обычай рукоположения архиереев без епархии был очень распространен в былые времена в Греческой церкви; такие архиереи большей частью определялись игуменами монастырей, т. н. «преклоненных», откуда получали они и свое содержание, а то пропитывались и подаяниями[71]. Говорим: чаще всего они назначались и считались игуменами вышеуказанных преклоненных монастырей. Что они творили — в настоящее время и понять трудно. Вот какую жизнь проводили и какой деятельностью себя ознаменовали титулярные архиереи преклоненных монастырей[72], находившихся в валашских епархиях. Греческие игуменствующие архиереи, получая в управление здесь преклоненный монастырь, именовались и подписывались архимандритами, хотя «мандра их состояла из одного или двух мирских и нескольких крепостных цыган и цыганок» (В кн. Арсения Стадницкого. Приложение. С. XIII). Монастырь у таких архиереев был на последнем месте; все дело в наживе от тех имений, которые вместе с ним были преклонены какой-нибудь патриаршей Церкви или какому-либо монашескому братству Востока. «В наихудшем виде находилась монашеская жизнь в преклоненных (валашских) монастырях, которые стали предметом эксплуатации, средством к обогащению корыстолюбивейших из греческой монашеской братии на Востоке» (Там же. С. 202). В одном официальном документе об игуменствующих архиереях говорится: «Называя себя помещиками и владельцами, они забыли о своем монашестве; на них только одежда монашеская, а мысль совсем углублена в любостяжание и корыстолюбие мирское»; любили они также «словами язвить других» (Там же. Приложение. С. XX). Представим поучительный пример управления монастырем митрополита Апамейского Паисия (в нач. XIX в.). Кроме непомерного увеличения им расходов над доходами, он изобличен был в продаже монастырской собственности и в утайке монастырских имуществ (Там же. С. 224). Бесцеремонность игуменствующих простиралась до того, что один из них отдал «доходы от мощей преп. Параскевы на откуп одному купцу». И когда слух об этом дошел до Константинопольского патриарха, то он стал на сторону беззаконника и за 7000 левов (франков) узаконил полную самостоятельность игуменствующих греков от местной иерархии. «С этих пор они сделались разорителями монастырей на законном основании» (Там же. С. 221). Игуменствующие архиереи, вместо монахов, окружили себя нанятыми лакеями, кучерами, портомойками «и проч.» (Там же. Приложение. С. XX). Кроме того, они любили «прихоти и лакомства» (Там же. С. 226). А хуже всего было то, что эти игуменствующие архиереи без отладки рукополагали в духовные должности кого попало: без свидетельства от прихожан, без надлежащего удостоверения о добром поведении рукополагаемых, без справки о том, настоит ли в священнике или диаконе нужда и без испытания в чтении и знании Катехизиса (Там же. С. 186). И так действовали пришлые, лишь титулярные архиереи! Да это и не удивительно! Надзирать за ними было некому. Местные митрополиты-греки были, ведь, не лучше титулярных греческих архиереев. Вот, например, каков был здешний митрополит Досифей. В одном официальном русском документе о нем говорится: «Поступки митрополита Досифея противны сану его: под почтенными сединами и доспехами звания его скрываются самые низкие (курсив — о. Арсения) интриги. Сия первенствующая особа столь корыстолюбива, что в состоянии за десять червонцев все сделать под видом усердия: чрезмерное пострижение священников ясно доказывает его дела, и так он размножил их, что простирается до семи тысяч, из числа коих по большей части не умеют читать» (Там же. С. 176). «Всякий протопоп платил этому митрополиту известное количество денег за протопопию, вроде откупа, а после грабил священников как хотел» (Там же. С. 180). Вообще господствующим свойством Досифея, по свидетельству современных ему документов, было «лукавство» (Там же. С. 178). Другой же здешний греческий митрополит Игнатий известен тем, что «своими противозаконными действиями возбудил против себя весь народ» (Там же. С. 187). Конечно, имея таких руководителей в Валахии, игуменствующие архиереи что хотели, то и делали с преклоненными имениями и жили, как им было угодно, в преклоненных монастырях[73].

В заключение несколько слов по вопросу, составляющему, так сказать, злобу дня в настоящее время у нас. Духовные и светские газеты и журналы постоянно указывают с печалью и укорами на то отчуждение, которое установилось у нас между высшим русским духовенством и народом. «Окружающая жизнь ясно показывает, — говорят нам, — на глубокое нравственно-духовное разъединение епископов с народом и духовенством; они чувствуют епископов далекими от себя»[74]. Но оказывается, что явление это далеко не ново в православном мире. В Греческой церкви, находящейся в Турции, оно обнаружилось еще раньше. В журнале «Νεολόγος» говорится вот что: «Взгляните теперь на народ и рассмотрите его отношение к Церкви, т. е. к высшей иерархии. Не только не существует никакого сотрудничества, а напротив — существует взаимное недовольство и недоверие. И в то время, как лет за 30 тому назад для христианина-селянина архиерейский сан был безусловным авторитетом, теперь совсем напротив. Народ уже не отождествляет сана с личностью, и в последние годы были ужасные примеры и обнаружение враждебного отношения народа к архиереям: в некоторых местностях народ осмеливался кричать священнодействующему архиерею: недостоин, долой; в других не уважал даже священных облачений и силой выталкивал его вон из церкви[75]; в некоторых народ перестал ходить в церковь, чтобы не иметь молитвенного общения с архиереем»[76]. Какое печальное явление! И удивительнее всего то, что оно начинает обнаруживаться и на Западе. Всем известно, что творится с Церковью в парламентарной Франции. Лучше ли в Германии, где император Вильгельм только что бросил перчатку римско-католическому «центру»? В Италии отношения мирского правительства и высшего духовного авторитета давно уже ненормальны. Зараза проникает и в протестантский мир. В недавние времена английская нижняя палата выработала школьный законопроект, имеющий целью секуляризовать народную школу. Правда, этот законопроект отвергнут верхней английской палатой, состоящей в значительном числе из англиканских архиепископов и епископов; но удержится ли она на этой позиции — неизвестно: ведь не секрет, что английская палата лордов состоит из трусов.