Из боя в бой

ЛЕТО СОРОК ПЕРВОГО

На севере Белоруссии находится живописный уголок нашей Родины, щедро одаренный природой, — милый сердцу россонский край. Это край голубых озер и обширных лесов, песчаных холмов и зеленых лугов.

Необычайно теплое лето выдалось здесь в 1941 году. По утрам над озерами, луговинами и болотцами клубились белые, словно молоко, туманы, предвещая жаркие дни. В воскресенье 22 июня радовали нас яркое солнце, голубизна неба, аромат цветущих трав, щебетание птиц. Ничто не предвещало беды.

По традиции после сдачи экзаменов в школе ребята и девчата собрались на колхозном дворе, расположенном на стыке деревень Покотино, Локти, Астратенки, возле небольшого озера Получно. У самой дороги стоял дом моих родителей. Звучали струны гитары, звенели девичьи голоса. В кругу ребят шутки, смех, прогнозы, что будем делать в выходной день.

Удовлетворение и радость приносил школьникам труд в летные каникулы в колхозе «Непобедимый». Хозяйство небольшое — четыре деревни: Локти, Астратенки, Покотино, Загрядье — шестьдесят два двора. Председатель колхоза Егор Михайлович Мягкий — человек волевой, хороший организатор, рачительный хозяин, любил молодежь, всячески поощрял ее хозяйственную инициативу. Мы были первыми помощниками у колхозников. С большой охотой выполняли полевые работы, постигали мудрость крестьянского труда, познавали цену хлеба. Работалось легко и непринужденно. Во всем чувствовался трудовой подъем.

Но время было тревожное. Люди внимательно следили за тем, что происходит на западе, где все наглее становились фашисты. Старики, бывалые солдаты — участники русско-японской и первой империалистической войн, предсказывали: попомните, молодежь, наше слово, с фашистом будет крупная драка.

Из-за амбара неторопливо вышел председатель колхоза. Мы шумно поздоровались с ним. Егор Михайлович, ответив на приветствие и оглядев собравшихся, удивился:

— Как много вас сегодня! Ну что, закончили учебу?

— Закончили, Егор Михайлович! — зашумели мы.

— Молодцы! Поздравляю! Хорошо бы по такому случаю наведаться сегодня в урочище Закладье. Тут такое дело, ребятки. Колхозу нужна древесина. Многое еще предстоит строить. Если согласны, запрягайте коней в двое роспусков. Привезите бревна и сложите у силосной ямы.

Задание принимаем дружно. Запрягаем лошадей и трогаемся со двора. За деревней Астратенки дорога пошла меж колхозных посевов. Чистые, ухоженные поля. Стеной тянется вверх рожь, справа у леса зеленеют посевы льна. Будет отменный урожай! Мы гордились, что тут есть и наш скромный вклад — наш труд.

Кони, мягко ступая копытами по траве, втягивают повозки в лес. Здесь прохладно. Нас обволакивает крепкий, свежий запах сосны. Через заросли малины и крапивы пробираемся к штабелю бревен. Разворачиваем роспуски.

— Стой, ребята, не торопись! Давайте вспомним присказку председателя колхоза, — останавливает нас Ваня Мягкий, шустрый щупленький паренек.

— Что за присказка? — интересуется Нина Кузякова, невысокая чернявая девушка.

— Тяжелую работу надо делать рассердившись, тогда силы прибавляются.

Эти слова вызвали взрыв смеха. Десятки рук вцепились в бревно, подняли его и уложили на роспуски. Работа пошла. Закончив погрузку и закрепив бревна на роспусках, тронулись в обратный путь. Девчата запели популярную в то время «Катюшу», ребята подхватили ее. С песней въехали в Астратенки, но деревня встретила нас непонятной тишиной. Нигде ни души. Песня оборвалась.

— Что такое? — послышался чей-то тревожный голос.

— А кто его знает. Что-то случилось, — отозвалась Нора Мягкая.

Подъехали к колхозной усадьбе. Нас охватило беспокойство. Двор заполнен толпой колхозников. И здесь мы узнали ошеломляющую весть — началась война!

Конец нашей беззаботной летней поры, впереди — неизвестность. Из домов доносится плач женщин. Глядя на них, плачут дети. Конюх Прохор Поплетеев торопливо запряг в легкие дрожки норовистого колхозного жеребца. Сильно озабоченный, Е. М. Мягкий уселся в них и тронулся со двора: руководителей колхозов и сельских Советов по телефону вызвали в райисполком.

С недоумением, даже с некоторой оторопью смотрели мы на привезенные нами бревна: кому они нужны теперь? Но, помня наказ председателя, сгрузили их с подвод и сложили возле силосной ямы.

Тихо, пустынно и тревожно теперь в деревне: все мужчины призывного возраста мобилизованы в армию, остались только женщины, старики, дети и непризывная молодежь. По большаку на запад, в сторону фронта, усилилось движение наших войск, а навстречу им сплошным потоком шли и ехали беженцы, гнали скот.

Уже на следующий день непризывная молодежь и мои сверстники — вчерашние школьники — заменили в колхозе своих отцов и братьев, ушедших на фронт. Напряжение трудовых будней возрастало с каждым днем.

— Правление колхоза надеется, что вы оправдаете честь комсомольцев, не посрамите колхоз. Работайте там на совесть. Кроме вас, больше некого послать, — с горечью напутствовал молодежь председатель колхоза перед отправкой на строительство оборонительных рубежей.

В июльские дни в межозерье на подступах к Россонам мы рыли противотанковые рвы, устанавливали надолбы, устраивали завалы в лесах, чтобы преградить путь фашистским танкам. Уставали, долго выбрасывая лопатами тяжелые комья земли, натирали кровавые мозоли на ладонях. Работу часто прерывал сигнал воздушной тревоги. Над дорогой проносились самолеты со свастикой. Мы поспешно опускались на дно вырытых нами же рвов, пережидали, пока пролетят и отбомбятся фашистские самолеты.

— Разве это война! Это же одно убийство, — возмущался Степан Поплетеев, вздрагивая от разрывов бомб.

Степан — мой ровесник, односельчанин и однокашник, закадычный друг. Небольшого роста, смуглолицый, с серьезным взглядом карих глаз, смекалистый и рассудительный, он нравился мне.

Работа шла круглые сутки. А с запада начали доноситься артиллерийские раскаты, слышались глухие взрывы бомб. Там фронт, идут тяжелые бои. Оттуда надвигается опасность.

В полдень прошумела гроза, и крупный дождь смыл пыль с дороги и деревьев, освежил воздух. Снова засияло июльское солнце. На дороге остановилась «эмка». Приехал секретарь Россонского райкома партии Варфоломей Яковлевич Лапенко, среднего роста, кареглазый, в полувоенного покроя одежде, с добрым, но усталым лицом. Собрав вокруг себя строителей, он заговорил:

— Так вот, товарищи, вкратце изложу обстановку. Фашисты, несмотря на упорное сопротивление нашей армии, рвутся вперед. Сложившиеся обстоятельства требуют от нас максимально ускорить окончание работ на этом участке. Надо переходить на другой.

Лапенко говорил негромко, но в напряженной тишине его слышали все. Я не отводил глаз от секретаря. Его слова глубоко проникали в душу, и тревога охватывала окруживших его людей. Сказано было честно, коротко и предельно ясно.

— Помните о сроках, товарищи! — еще раз повторил секретарь и, попрощавшись, уехал.

Прислушиваясь к грому недалекой канонады, мы к вечеру закончили работы по маскировке противотанкового рва. На следующий день рано утром перешли на другой участок, что между озерами Волоба и Оптино. Через несколько дней и здесь вырыли противотанковый ров.

— Что делать дальше? Куда теперь? — обратились к саперам.

— Идем в Баканиху, — услышали в ответ.

Взяли свои пожитки, лопаты и двинулись в путь. На берегу озера Усвечье оборудовали противотанковое минное поле. Саперы установили большое количество противотанковых мин. Заминировали также все лесные дороги и тропы.

Вернулись домой, и я почувствовал какую-то пустоту и одиночество. Одолевали гнетущие тоска и тревога. Как будто безвозвратно потерял что-то самое дорогое. За что ни брался, все валилось из рук. В деревнях установилась тишина. Иссяк поток беженцев на дорогах. Редко стали передвигаться воинские подразделения.

В один из таких дней где-то сбоку, как весенняя гроза, прокатилась артиллерийская канонада и отдалилась в сторону Невеля. 14 июля к конторе правления подъехал Владимир Васильевич Петраченко, член бюро райкома партии, заведующий районным земельным отделом. Мы его знали. Родом он из соседней деревни Межегость. Перед нами стоял молодой мужчина среднего роста, светловолосый, одетый в рубашку-косоворотку, подпоясанную цветастым поясом, раскрашенным белорусским орнаментом. Владимир Васильевич за свой веселый нрав, знание сельскохозяйственного производства, справедливость и доброжелательность к людям пользовался большим авторитетом и уважением у колхозников.

Задача у него в этот день была особая. Предстояло выполнить решение райкома партии: организовать угон общественного скота на восток и ликвидировать все ценное, чтобы ничего не досталось врагу. Словом, в один день разрушить то, что создавалось, укреплялось и приумножалось в течение многих лет. Эту задачу и поставил он от имени райкома на кратком совещании перед активом колхоза.

— Надо немедленно разобрать весь инвентарь, раздать его колхозникам, затем убрать урожай с полей и спрятать в землю, — заявил он.

После совещания, отозвав Е. М. Мягкого в сторону, он вполголоса долго о чем-то с ним говорил.

— Вот, кажется, обо всем условились. Теперь прощай! — подал Петраченко руку председателю колхоза и направился к машине.

Но тут на пути встал его родной брат Александр, с которым мы вместе учились в школе и дружили. Братья были похожими друг на друга и сходными по характеру. Только Александр моложе и слыл говоруном. Говорить он мог часами и на любую тему.

— Володя! Ты куда? — спросил Александр. — Даже домой не заглянешь? Мать не видела тебя давно, тревожится.

— Не могу, Саша, ни одной минуты в запасе нет, — отозвался Владимир Васильевич. — Впрочем, дорогой братец, садись со мной в машину, немного провезу тебя, хоть и не по пути. По дороге поговорим.

— Если найдется место, возьми со мной Ивана, — показал он на меня.

— Дружки? Хорошо, садитесь.

Поднимая клубы пыли, машина мчалась по большаку в сторону Россон. Откинувшись на спинку переднего сиденья, Владимир Васильевич расстегнул ворот рубашки и задумался. Мы не мешали ему. Затем он, тряхнув головой, как бы отгоняя навязчивые мысли, повернулся к нам и сказал:

— Ну что, голуби мои сизокрылые, приуныли?

— Неужели фашисты придут к нам? — хмуро отозвался Александр.

— К тяжким временам надо готовить себя, Саша, — ответил Владимир Васильевич и перевел разговор на семейные дела.

Дав брату ряд наставлений, он попросил водителя остановить машину и, прощаясь с нами, сказал Александру:

— Встречи со мной не ищи. Когда позволит обстановка, я загляну домой.

Никто из нас в эту минуту не знал, что гитлеровцы уже ворвались в райцентр.

В полдень 15 июля с запада подошла и за деревней Покотино на пригорке остановилась гаубично-артиллерийская батарея на конной тяге. Командовал ею молодой, крепко сложенный, смуглолицый капитан с орденом Ленина на гимнастерке. Батарея представляла внушительную силу. Мне и моим друзьям не терпелось узнать, что же все-таки происходит на фронте? Приблизившись к артиллеристам, мы обратили внимание на бумажные тюки, перевязанные шпагатом и сложенные вместе с военным имуществом. Заметив наше любопытство, один из пожилых артиллеристов, с большими усами, протянул нам связку и сказал:

— Почитайте, сынки, это последние номера газет.

Сидевший возле орудия младший сержант заметил:

— Что же ты, батя, дал один тюк? Возьмите, ребята, больше и раздайте людям, — и стал складывать возле нас газетные пачки.

Мы вмиг расхватали их, развязали одну и с жадностью принялись читать. Газетные статьи били тревогу. Звали на защиту Родины-матери.

Страшную весть на следующий день принесли артиллеристы: после ожесточенных кровопролитных боев части Красной Армии оставили Витебск, Оршу, Полоцк и другие города, а также ряд районных центров области. Северо- восточнее нас фашистские войска заняли Невель. Артиллеристы оказались в окружении. Больно и горько стало на сердце от недоброго предчувствия. Уяснив, что противника поблизости нет, капитан дал команду батарее сниматься и следовать в северном направлении. Долго стояли мы, потрясенные, с грустью провожая глазами уходивших артиллеристов.

Прошло несколько тревожных дней. В полдень почти все комсомольцы и колхозной, и школьной организаций собрались на пустом общественном дворе. Завязались споры. Что делать в это тяжелое для Родины время? Как правильно поступить? К кому обратиться? Не знали мы тогда, что партия, перестраивая работу на военный лад, уже принимала меры для развертывания всенародной борьбы в тылу врага.

В самый разгар споров к нам подошли девушки, комсомолки-активистки Нина и Антонина Поплетеевы из деревни Покотино.

— Что за шум тут у вас? За километр слышны крики, — спросила Нина. — Успокойтесь, наконец. У нас есть новости, надо обсудить их. Нам с Антониной поручено довести до всех вас решение райкома комсомола о задачах молодежи в период временной оккупации района немецко- фашистскими захватчиками.

Присутствующие умолкли. Внимательно слушаем Нину. Кратко, очень сжато она пересказала это решение. Оно сводилось к следующему: помощь выходящим из окружения воинам Красной Армии, срыв мероприятий фашистских властей по ограблению населения, сбор оружия, подготовка к партизанской борьбе.

— Райком комсомола напоминает, — продолжала Нина, — что общие собрания организации проводить не следует. Надо разделиться на группы по 4–5 человек, выбрать старшего и заняться сбором оружия.

— А где теперь райком комсомола? — поинтересовался Степан Поплетеев.

— Это знать пока не обязательно, всему свое время, — ответила Нина.

Так закончилось наше собрание, необычное, без привычного президиума и протокола.

Взволнованные происшедшим, направились со Степаном Поплетеевым к небольшому, спокойному, неповторимо красивому лесному озеру Каречно. С безоблачного неба щедро разливались лучи июльского солнца. Озеро в сочно-зеленых берегах ласкало глаза. Но и сюда пришла война: в начале июля на берег упала вражеская бомба и теперь здесь зияет огромная воронка. Забрались в лодку к нашим одноклассникам Володе Половкову и Ване Кузякову. Договорились действовать вместе, собирать любое оружие, боеприпасы и прятать их.

В последующие дни в лесном массиве, прилегавшем к населенным пунктам Локти и Покотино, в урочищах Урюток, Павлица, Дисов Ров стали накапливаться разрозненные группы красноармейцев, выходивших из окружения. Все они были при оружии.

Здесь я увидел танкистов, артиллеристов, пехотинцев В разбитой обуви, изорванной одежде. У многих на голове и руках — бинты, черные от крови. Особенно пугающий вид у танкистов: обгорелые лица и руки. Они шли от самой границы, плутали по деревням и лесам, вступали в короткие схватки с гитлеровцами к теперь вот добрались до наших урочищ. У них осталось одно неукротимое желание прорваться через линию фронта, встать в строи бойцов Красной Армии и гнать врага назад. Интересовались, далеко ли фронт? Кто остался в населенных пунктах из представителей Советской власти? Где достать продукты, медикаменты?

— Ах, горемычные, как измучила вас война! — причитали и плакали колхозницы, видя бедственное положение бойцов.

В этой обстановке нам, комсомольцам, пришлось проявить большую изворотливость и затратить много усилий, чтобы помочь окруженцам. Вскоре из деревень мы начали доставлять им хлеб, мясо, молоко, яйца. А где взять медикаменты и перевязочный материал? От этих забот голова шла кругом. В сельском медицинском пункте пусто. Фельдшер Иван Андреевич Федоренко успел эвакуировать его. А что в ветеринарном? Нашли вазелин, вату, марлю… Вазелин, цинковая мазь, несоленое сливочное масло и составили тот «бальзам», которым стали лечить обожженных танкистов. В качестве перевязочного материала использовали отбеленное полотно, собранное у колхозниц.

Роль медсестер выполняли Аня и Нина Поплетеевы. Перед войной они прошли краткосрочные курсы и могли оказать первую доврачебную помощь раненым, сделать простейшие перевязки, наложить шины на переломы. Но здесь возникли новые трудности. При виде тяжелых ран и ожогов они вставали в тупик, злились на свою беспомощность, искусывали губы и смахивали с глаз набежавшие слезы. Требовались врач или квалифицированная медсестра.

Поиски привели меня в деревню Хотьково, к Фене Зуевой, неугомонной, с проворными и нежными руками дивчине, окончившей училище медсестер и мечтавшей стать врачом. С ней я познакомился на строительстве оборонительных рубежей. Она охотно согласилась помочь раненым.

Много прошло через умелые руки Фени раненых и больных красноармейцев. Многим, нуждавшимся в медицинской помощи, она принесла исцеление от ран и болезней.

Поток военного люда, выходившего из окружения, не прекращался. Никто не спрашивал имен и фамилий бойцов и командиров. Ни к чему. Их лица мелькали перед нами, как в калейдоскопе. Уточнив обстановку, перевязав раны, запасись продуктами на дорогу, они бесшумно исчезали в ночи.

Помощь окруженцам не остановила поиски оружия. Однажды, едва рассвело, прибежал Степан Поплетеев.

— Время идти, Ваня, — сказал он, поднявшись на сеновал.

— А не рано?

— В самый раз.

Мысль об оружии не давала покоя. Где его добыть? Решили со Степаном сделать вылазку под Невель, в места, где происходили сильные бои. Предприятие рискованное, но мы надеялись, что все кончится благополучно.

Миновали деревню Топоры Невельского района. Наступил полдень. В небе появился вражеский самолет. Он начал барражировать над лесом, выискивая подразделения Красной Армии, еще не вышедшие из окружения.

Оглянувшись назад, я похолодел: от деревни по полю двигалась цепь в серо-зеленых мундирах и стальных касках. Донеслись крики и команды на немецком языке. Мы опрометью бросились в лес. Оттуда неожиданно застучали пулеметы. Гитлеровцы тоже открыли огонь. Мы заметались по полю, как пуганые зайцы, и кинулись от леса.

— Стой! Куда вас несет! Назад! Убьют! — закричал кто-то на опушке.

Мы вновь повернули к лесу. Проскочили мимо группы красноармейцев и вооруженных людей в штатском, которые стреляли по гитлеровцам. Промелькнули знакомые лица российских партийных и комсомольских работников. Из станкового пулемета вел огонь Василий Филиппович Гудыно, до избрания на пост секретаря райкома партии работавший директором нашей школы. Мы отбежали от них и упали в траву. Отдышались и поползли в глубину леса, подминая под себя крапиву и малинник.

Неожиданно наткнулись на знакомого Никиту Ступакова, заведующего военным отделом райкома партии. Лежал он в крапиве, зажав в руке карабин, в неестественной с пугающе-желтым, в испарине лицом. Мне показалось, что Ступаков ранен: временами его била судорожная дрожь, но крови не видно. Приподняв за плечи, я почувствовал, что он стал приходить в себя. Наконец встрепенулся, открыл глаза и, узнав нас, возмутился.

— Вы… вы почему здесь? Кто вас сюда направил? Я спрашиваю: почему вы здесь?

— Никита Ануфриевич, что с вами? Вы ранены? — спросил я в свою очередь.

— У меня ма-ля-рия-я, — заикаясь, произнес он, преодолевая накатившую волну приступа.

— А вы как попали сюда? — поинтересовался Поплетеев.

— Идем за фронт, — приподнимаясь, ответил Ступаков. — А тут проклятый приступ малярии. Помогите мне подняться, ребята.

Мы взяли его под руки и поставили на ноги. Несколько минут Ступаков стоял, раскачиваясь на нетвердых ногах, потом приказал:

— Дайте мне карабин и — немедленно домой! Слышите? Сию же минуту! Чтоб и духу вашего…

И, схватив карабин, ринулся в бой.

Приказ есть приказ. Уходим домой. А сзади раздавались то продолжительные, клокочущие в ярости, то короткие, отрывистые очереди наших станковых пулеметов.

— Во дают! — с восхищением заметил Степан.

Мы шли все дальше и дальше лесными тропами, временами останавливались и прислушивались к продолжавшейся стрельбе.

Солнце, склонившееся к закату, светило ярко и сильно. От пережитого стучало в висках. До обидного жаль было, что первая попытка добыть оружие закончилась так неудачно.

Август сорок первого прошел без изменений. Люди, оторванные от Большой земли, тяжело переживали оккупацию. Не знали, что происходит на фронте. Печалились и горевали, с надеждой посматривали на восток, прислушивались, доносится ли гром пушек, гонит ли Красная Армия гитлеровцев назад. А окруженцы все прибывали и прибывали в наши урочища: раненые, контуженые, обожженные. Их надо кормить и лечить.

Рядом с открытой в дневное время жизнью у комсомольцев и молодежи по ночам шла другая, утаиваемая от посторонних глаз, полная забот и тревог. Редко кто из ребят ночевал дома. С наступлением темноты мы уходили в лес к раненым и больным красноармейцам, несли им продукты, медикаменты, перевязочный материал. Они терпеливо ждали нашего прихода и каждый раз встречали радостными возгласами.

У костра завязывались задушевные беседы. В одной из групп красноармейцев старшим оказался молодой, стройный горьковчанин Кузьмичев (за давностью не помню его имени и отчества), в гимнастерке без знаков различия. Под ней вся спина у него была густо иссечена осколками. Раны при перевязках причиняли ему невыносимую боль.

Однажды мы стали свидетелями жарких споров между бойцами. Речь шла о выходе из окружения, о маршруте движения. Красноармейцы разделились на две группы: одни, несмотря ни на что (в том числе и Кузьмичев) настаивали на переходе линии фронта, а другие предлагали остаться на месте и начать партизанскую борьбу. Спорили до хрипоты, но ни к какому определенному решению не пришли.

Перед теми, кто намеревался уходить, стояла задача с многими неизвестными: каким двигаться маршрутом? К этому времени было ясно одно: в сторону Невеля и Великих Лук идти бессмысленно. На этом направлении — наибольшая концентрация вражеских войск, и найти лазейку в их боевых порядках вряд ли удастся.

Расставаясь с нами, Кузьмичев попросил:

— Ребята, достаньте карты.

— Какие?

— Любые школьные.

Назавтра в полдень, искупав коней в Каречно, со Степаном Поплетеевым и Ваней Кузяковым отправились мы в деревню Заборье, в родную школу, расположенную на берегу озера Оптино. Через окно проникли в помещение. В коридоре и классах стояла гулкая, непривычная тишина. А ведь совсем недавно в школе кипела жизнь, интересная, насыщенная многими событиями. Работала комсомольская организация и самодеятельные кружки. Здесь меня принимали в комсомол.

Захожу в свой класс. Тихая грусть охватила меня: когда же снова придется сесть за парту? А услужливая память стала восстанавливать одну за другой картины из школьной жизни. Вспомнилось, как под руководством учителя Василия Николаевича Тишкевича старшеклассники учились стрелять из мелкокалиберной винтовки, метать гранаты, ориентироваться на местности, ходить по азимуту, защищаться и нападать с помощью малой саперной лопатки, бинтовать раненых. Словом, учились всему, что могло пригодиться на войне.

Эти игры нам нравились. Многие из нас мечтали стать военными, а девчонки медсестрами. Я увлекался разведкой. Занятия и игры во многом и определили мою жизненную судьбу. Впоследствии я стал профессиональным военным, прослужив в числе защитников Родины тридцать два года.

Вскрыли двери учительской, потом ящики столов, тщательно обыскали все шкафы, забрали классные журналы, документы комсомольской организации, карты и атласы Вечером у костра перебрали содержимое узлов, просмотрели протоколы комсомольских собраний и заседаний бюро, планы работ и… ужаснулись: попади эти документы в руки врагов — верная гибель всем активистам. Бумаги сожгли, а карты передали Кузьмичеву, чем очень обрадовали его.

Следующей ночью он положил конец всем спорам среди бойцов, предложив нашей группе разведать маршрут в направлении озера Язно, выяснить, что происходит в населенных пунктах, прилегающих к шоссе Россоны — Невель, есть ли лодки на берегу озера. Мы обрадовались заданию. Попросили у Кузьмичева оружие.

— Нельзя, ребята, без него спокойней, меньше подозрений, — решительно отклонил он нашу просьбу.

Приспособив вместо седел полушубки, мы направились на лошадях в разведку. Проехали деревни Мамоли, Шерстово… Проселочная дорога нырнула в густой лес. Было темно, тянуло сыростью. Ехали тихо, полной грудью вдыхая чистый воздух, внимательно оглядывали деревья по обочинам дороги. Опасались: не поджидают ли нас где-то здесь фашисты?

Подъехали к деревне Воробьи. Спешились. Коней оставили на окраине, а сами осторожно приблизились к шоссе. Редкие вражеские машины катили на Невель, высвечивая впереди себя сильными фарами. Мы перебежали дорогу и направились к озеру. Все в порядке, лодки привязаны на берегу. По тишине, стоявшей в соседних деревнях Язно и Клиновое, определили, что гитлеровцев там нет, и повернули назад.

Проделав путь около сорока километров, под утро вернулись к Каречно. Костер затухал. Поленья за ночь сгорели, и только оставшиеся коротенькие головешки тонко дымили. Подтянув колени под подбородки, у костра безмятежно спали мои младшие братья.

Западный берег озера скрывался в клубах тумана. В глубине леса ухнул филин. Вскрикнула спросонья птица в тростнике. Всхрапнула лошадь. Послышались чьи-то осторожные шаги. Подошел Кузьмичев. Доложив ему о результатах разведки, уселись в кружок и принялись за печеный картофель.

Усталые от езды и бессонной ночи, мы завалились спать у костра. Когда солнце поднялось высоко над лесом и обсушило росу на траве, нас попытался разбудить председатель колхоза Мягкий, но безуспешно. По запавшим бокам лошадей и нашим осунувшимся лицам Егор Михайлович понял, что будить бесполезно, пока не отоспимся, и, махнув рукой, ушел домой.

Через два дня группа Кузьмичева собралась в путь. Перед уходом, как самый драгоценный подарок, приняли мы из его рук оружие — карабин и СВТ, а также цинковую коробку патронов и четыре гранаты. Самозарядка, правда, была неисправной: в патроннике застряла оторванная гильза патрона.

— Это не беда. Найдите тонкое зубило и извлеките остатки гильзы, только не повредите патронник, он не терпит вмятин и царапин, — напомнил командир.

Проводили мы группу ночью разведанным нами маршрутом до самого озера Язно. В пути подсаживали на своих коней не совсем окрепших бойцов. Теплым было прощание.

В один из дней августа мы сделали выходной. Ребята собрались у меня. Сидели долго, вспоминали школьные годы и своих любимых учителей В. Н. Тишкевича и А. И. Кравцову, строили планы борьбы с гитлеровцами. Тут я поделился новостью:

— В деревне поговаривают, что два наших бойца из числа окруженцев пытались переплыть озеро Каречно, но не доплыли. Лодка была дырявой и затонула, а вместе с ней их оружие и вещевые мешки.

Александр Петраченко оживился:

— Надо достать утопленные винтовки! Усекли?

— Усечь-то усекли, — задумчиво подтвердил Володя Половков, рослый, худощавый хлопец. — Только где, в каком месте их искать? Разве все озеро исследуешь?

— Ну зачем же все озеро, — смутился Петраченко.

— А что, если и правда попробовать? — неожиданно поддержал его Степан Поплетеев и стал излагать свою мысль: — Обозначим места поиска вехами и будем шарить по дну баграми. Нельзя же упустить такую возможность.

— И не следует откладывать это дело, пока дно озера не затянуло илом, — добавил я. — Если не возражаете, сегодня же и начнем.

Возражений не последовало. Взяв багры, направились к озеру. День выдался пасмурным, сырым. Озеро волновалось, и лезть в воду никому нс хотелось. Однако другого выхода не оставалось. Вначале щупали баграми с берега, а потом, пересилив себя, скинули одежду и решили нырять с лодки по очереди. Из тростника выгнали большую лодку. Петраченко сел за весла.

Хорошо зная озеро, его берега, я нырнул первым. В кромешной тьме трудно было рассмотреть что либо на дне, как я ни вглядывался открытыми глазами. Старался не замутить воду, не поднять ил. Почувствовав, что не хватает воздуха, быстро поднялся на поверхность.

Вдохнув поглубже, Степан Поплетеев нырнул с другого борта лодки. Текли секунды. Степан показался над водой. Отдышался.

— Ну что там? — спросил его.

— Обожди. Еще разок нырну…

И исчез. Держаться под водой с открытыми глазами мы научились в раннем детстве. Увлеченные, мы ныряли до посинения.

— Что вы там делаете, ребята? — неожиданно раздался голос с берега.

Мы оглянулись. Из-за куста вышел Владимир Васильевич Петраченко.

— Карасей ловим, — шутливо отозвался Александр, обрадованный появлением старшего брата.

— Я что-то ни разу в жизни не видел, чтоб рыбу ловили голыми руками путем ныряния. Тут что-то не так. Может, утонул кто? Признавайтесь, — забеспокоился Владимир Васильевич.

— Нет, нет, — засмеялся Александр. — Наши утопленники железные.

— Ну тогда другое дело. Кончайте, поговорить надо, А все-таки, что вы тут ищете? — спросил он еще раз, когда мы, озябшие, вылезли на берег и натягивали на себя одежду.

— Оружие, — коротко ответил Александр.

— Полезное дело. Только вот действуете вы неосторожно, в открытую. Так нельзя. Учтите, что в районе начались репрессии. Гитлеровцы свирепствуют, хватают и расстреливают активистов. Вот-вот появятся и в нашем сельсовете…

— Слушай, брат! — прервал его Александр. — Ходят слухи, от которых опускаются руки. Как это понимать и чему верить?

Владимир Васильевич нахмурился:

— Не верьте этой лжи. Действительно идут тяжелые бои на всех направлениях. Ленинград и Москва стоят и стоять будут, как бы гитлеровцы ни тужились. Тяжелая борьба предстоит и нам, ребята, — продолжал он, — подготовиться к ней надо основательно. Оружие собирайте и прячьте, помогайте окруженцам и партизанам, но будьте осторожны, не зарывайтесь.

В. В. Петраченко проживал нелегально в деревне Мамоли. Закинув пиджак за плечо, еле приметными тропами ходил он, посланец партии, от селения к селению, нес людям слова правды о происходивших событиях, создавал и инструктировал подпольные патриотические группы. Как добрый пахарь бросал зерна в благодатную почву. Его усилия не пропали даром. К концу августа он уже сформировал Заборскую подпольную партийно-комсомольскую организацию и возглавил ее.