Из боя в бой

ПОД СЕНЬЮ ПАУЧЬЕЙ СВАСТИКИ

Пятистенный дом кузнеца И. Н. Поплетеева стоял на тихой западной окраине Покотино — деревеньки из десяти дворов, утопавшей в тени густых садов. Семья у кузнеца небольшая — сам Иван Николаевич, жена Марфа Карловна, дочь Антонина (сын Иван находился на фронте). Кузнеца хорошо знали жители многих деревень и ши к нему за помощью: подковать коня, натянуть обод на колесо, заменить лемех у плуга. Вечерами в доме было людно. Собиралась молодежь. Звучали гитара и мандолина. Обычная деревенская вечеринка. Так казалось непосвященным. На самом же деле здесь находилась явочная квартира Покотинской партийно-комсомольской патриотической группы, в которую входили Яков Каган — работник райисполкома из Россон, приехавший с семьей на жительство к отцу жены, Антонина, Нина и Татьяна Поплетеевы, Анна Петраченко — учительница младших классов из соседней деревни Локти.

Формально не состоя в этой группе, мы со Степаном Пoплетеевым тем не менее являлись верными помощниками у девчат, действовали с ними рука об руку. Редко какое начатое ими дело обходилось без нашего участия и помощи. Секретов у них от нас не было. Да и какие могли быть секреты, когда Нина и Татьяна — родные сестры Степана. Узы родства связывали меня с Антониной Поплетеевой. При этом (чего греха таить), несмотря на разницу в возрасте, мы со Степаном считали себя сильнее, ибо имели оружие и неплохо владели им.

Группа всеми доступными средствами разоблачала фашистскую ложь, оказывала помощь военнослужащим, выходившим из окружения, а позднее партизанам, выполняла задания Россонского подпольного райкома партии.

Действовали и другие подпольные группы. Деревни Покотино, Локти, Авсюково и Заборье — соседи. Молодежь этих населенных пунктов объединяла добрая, давняя дружба, трудовое соревнование. И теперь мы работали в подполье вместе. В Авсюково-Заборскую партийно-комсомольскую патриотическую группу входили Иван Лопатко (его избрали комсоргом), Александр Титов, Георгий, Евгения и Валентина Ворохобовы, Михаил и Иван Герасимовичи, Михаил Иванов. Соседи первыми установили связь с партизанским отрядом имени В. П. Чкалова, который состоял из военнослужащих, оказавшихся в окружении. Командовал отрядом политрук Сергей Дмитриевич Пенкин. Мне он запомнился тем, что, не страшась гитлеровцев, появлялся в деревнях в форме политработника Красной Армии. В орлином взгляде угадывалась большая сила воли и храбрость, непоколебимая вера в нашу победу.

Отряд базировался на стыке Россонского и Невельского районов. Опираясь на поддержку и помощь подпольных групп и местного населения, усиливал удары по врагу, выводил из строя мосты на шоссейной дороге Россоны — Невель, уничтожал живую силу противника, его заготовительные и сепараторные пункты, линии связи и другие военные объекты.

1 сентября 1941 года на связь с подпольщиками в Покотино прибыла группа комсомольцев отряда во главе с комсоргом Вугманом. Их привел Яков Каган. Мне и моему другу Степану Поплетееву посчастливилось присутствовать на встрече с партизанами, почувствовать себя причастными к большому делу. Мы договорились об оказании помощи партизанам разведкой, о способах оповещения их в случае опасности. Антонина Поплетеева вызвалась установить связь со знакомыми девчатами, проживавшими на станции Дретунь, где размещался фашистский гарнизон. Там можно было получать сведения о вражеских перевозках по железной дороге, о планах гитлеровцев.

Вугман передал нам для распространения текст обращения Россонского подпольного райкома партии и командования отряда к населению, принятый на совместном собрании коммунистов 31 августа 1941 года, об организации партизанского движения и срыва всех экономических и политических мероприятий оккупантов. Мы потом размножили его на листках из ученических тетрадей и разнесли по деревням. Крепко запомнились мне слова обращения: «…недалек тот день, когда подлые фашистские банды будут уничтожены совсем — стерты с лица земли…» Это обращение дошло до каждого жителя.

— Девчата, а кто из вас владеет музыкальными инструментами? — неожиданно спросил Вугман, указав на гитару, висевшую на стене.

— Мы с Ниной, — задорно ответила Антонина Поплетеева.

— Это же замечательно! — воскликнул Вугман. — Организуйте вечеринки — и конспиративное прикрытие обеспечено.

У Россонского подпольного райкома партии и командования партизанского отряда имени В. П. Чкалова вскоре появились десятки верных помощников из числа местныхкомсомольцев. Они не упускали из виду оккупантов, следили за каждым их действием.

В отряде быстро таяли запасы взрывчатки, а ее требовалось с каждым днем все больше и больше. Выход из положения нашли ребята из деревни Баканиха Василий и Петр Медведевы, Владимир Жигачев, Михаил Макаров. С ними в июле мне пришлось работать на оборонительных сооружениях, оборудовать противотанковое поле. Оно теперь заросло бурьяном. А между тем здесь в земле лежали сотни килограммов тола. Ребята по памяти восстановили схему минирования и показали ее партизанам. Подрывники отряда во главе с начальником штаба младшим лейтенантом Иваном Ивановичем Сергуниным (позже стал Героем Советского Союза) разминировали поле. Около 400 противотанковых мин пошли в дело.

10 сентября, прихватив с собой мандолину, я пошел в Заборье к Георгию Ворохобову. Он был комсомольцем, учился до войны в 10-м классе Краснопольской средней школы. Интересный одаренный паренек, жадно тянулся к знаниям, увлекался музыкой и охотно помогал ребятам, которые стремились научиться играть. Он был знаком со многими местными ребятами. В дни учебы проживал у своего друга Василия Краснова.

В то утро к Ворохобову меня привела не такая уж острая необходимость в настройке мандолины, я хотел узнать новости. Георгий торопливо одевался.

— Вот что, дружище, я займусь с тобой вечером, а сейчас, извини, некогда: тороплюсь в Краснополье.

— Ты что, рехнулся?! Тебя же схватят фашисты и вздернут на суку возле больницы! — встревожился я.

— Нет, умирать такой смертью я не собираюсь. Тут трезвый расчет, братец. Я там знаю все ходы и выходы. А если задержат, отвечу, что пришел за вещами, которые забыл во время учебы. Будь покоен, мне не в первый раз.

Потом, понизив голос, таинственно добавил:

— Иду в разведку. Задание комиссара отряда: установить численность солдат в гарнизоне, сколько там постов и где они. Мне помогут друзья, — продолжал он. — Знаю, что тамошние ребята и девчата Василий Краснов, Арсентий Федотенко, Александра Никитенко, Николай и Вера Кухаренко не сидят сложа руки, выводят из строя автомашины, угоняют велосипеды, срывают поставки зерна и сена. Одним словом, действуют.

С восхищением и не без некоторой доли зависти слушал я Георгия, получившего ответственное задание.

— Но об этом никому ни слова, — предупредил он.

— Ладно, я умею молчать, — заверил его.

— Итак, до вечера!

Георгий ушел.

Поселок Краснополье расположен на шоссейной дороге Полоцк — Дретунь — Невель. По ней шло оживленное движение вражеских войск к фронту. Кроме того, на реке Дрисса был единственный уцелевший мост, через который фашисты могли направлять карательные отряды в глубину Россонского района.

Как потом я узнал, в Краснополье Ворохобов зашел к Красновым. Василий быстро ввел Георгия в курс дела. У гитлеровцев, сообщил он, пересменка. Старый состав гарнизона уехал в Дретунь, а новый ожидается на следующее утро.

— Самое подходящее время воспользоваться этой паузой и натворить столько дел, что фашисты ахнут! — загорелся Краснов.

К вечеру Ворохобов прикатил в Заборье на трофейном велосипеде. Здесь его ждала группа партизан во главе с комиссаром отряда Виктором Александровичем Паутовым. Они прибыли с базы на подводах, нагруженных взрывчаткой. Оценив обстановку, комиссар в полночь с партизанами вошли в Краснополье и заминировали мост. Вскоре мощный взрыв потряс поселок. Деревянный мост рухнул в воду.

Продолжались поиски оружия. Применив все свое умение в подводном плавании, нам удалось поднять со дна озера две исправные винтовки. Арсенал пополнился. А где хранить оружие и боеприпасы? Только в лесу. Избрали ущелье Дисов Ров — причудливое творение природы. Склоны отвесные, высокие. Идя по дну, глянешь вверх — шапка валится с головы. Склоны густо облепили разлогие кусты орешника и волчьего лыка, разросшийся малинник, крапива и другая растительность. На вершинах склонов могучие сосны и ели. Место тихое, глухое, вдали от дороги, труднодоступное для человека. На склоне, обращенном к солнцу, расширив лисью нору, а их здесь много, мы устроили тайник, куда поместили винтовки и боеприпасы. Лучшую маскировку придумать трудно.

— Не обессудьте, зверюшки, — приговаривал Владимир Половков, заметая следы. — Война. Надо потесниться.

С тех пор как обзавелись оружием и тайником, мы сгорали от нетерпения. Все помыслы были: быстрее в дело оружие. Довольно часто жители окрестных деревень теперь с опаской поглядывали в сторону леса. Оттуда доносились звуки выстрелов. У нас шла огневая подготовка. Ребята и девчата осваивали приемы и правила боевой стрельбы.

Однажды, взяв карабин из тайника, мы тренировались вчетвером в урочище Павлица. Когда прогремел последний выстрел, сзади нас послышался окрик:

— Отставить!

А затем:

— Встать!

Повернув головы, мы увидели красноармейца с направленным на нас дулом автомата ППД, который он держал в левой руке. Правая у него была в гипсе от плеча до кончиков пальцев и в полусогнутом положении подвязана к шее широкой тесьмой. Был он невысокого роста, с широким лицом, со смешинкой в глазах, без головного убора, одет в рыжую, видавшую виды гимнастерку, подпоясанную широким армейским ремнем со звездой на пряжке, обут в сапоги с широкими голенищами. Мы поднялись и вытянулись в струнку перед ним, завороженно следя за движением автомата. Наш карабин остался лежать на упоре.

— Вы кто такие? — спросил красноармеец.

— Местные, из соседней деревни, — ответил Половков.

— Кто вам разрешил стрелять в лесу?

— Тренируемся по мишени, — объяснил Степан Поплетеев.

— Ишь ты, тренируешься! Тут вам что, полигон? — После небольшой паузы добавил: — Ладно, будем считать, что познакомились. А сейчас позвольте пригласить вас в гости.

— К кому? — невольно вырвалось у Половкова.

— К себе.

Иван Кузяков поднял карабин, и мы зашагали лесной тропой в направлении деревни Замошье. Наш новый знакомый, повесив автомат на левое плечо, боком раздвигал ветки кустов, чтобы они не затронули правую раненую руку. Вскоре запахло дымком. В стороне от тропы мы увидели два наспех сооруженных шалаша из ольховых жердок, сверху и по бокам покрытых еловыми лапками. У входа одного из них горел небольшой костерок. Языки пламени облизывали красноармейский котелок. Ароматный, легкий парок щекотал ноздри. Дивчина в гимнастерке и стоптанных армейских сапогах помешивала ложкой в котелке, жмурясь от дыма и отворачивая от него красивое лицо. Под сосной на ветках, накрытых плащ-палаткой, лежал человек в танкистском комбинезоне. При нашем приближении он приподнялся.

— Что за люди? — спросил негромким, хрипловатым голосом.

Дивчина выпрямилась, смахнула со лба бисеринки пота и с любопытством устремила круглые голубые глаза на нас. Из-под пилотки у нее выбивались русые волосы.

— Товарищ командир! — доложил красноармеец, который нас привел. — Доставил стрелков. Это они стреляли по мишени.

— Интересно, — отозвался командир. — Подойдите ближе и присаживайтесь вот тут рядом, — пригласил он.

Мы поняли, что встретились с очередной группой окруженцев. Какое-то время командир (знаков различия у него не было видно) присматривался к нам, а затем, как и в предыдущие встречи с бойцами, начал расспрашивать. Развернув планшетку, он в ходе беседы делал какие-то пометки на карте.

— Спасибо, ребята, за информацию. Прошу вас только не стрелять поблизости, не демаскировать нас. А теперь ступайте домой. Костоусов, проводи их, — кивнул он красноармейцу, который стоял у сосны и шевелил пальцами раненой руки. — И возьмите с собой в деревню нашу медсестру Лену, — устало добавил командир, опускаясь на свою ветвистую постель.

Молча отошли мы от шалашей. Иван Кузяков свернул с тропы чтобы отнести карабин в тайник. А Костоусов, когда выбрались из зарослей, разговорился. Был он коренным сибиряком. До призыва на военную службу работал промысловиком-охотником. Стрелял белку и другого зверя. Война застала его и школе младших командиров, оттуда попал на фронт.

— Отступаю от самой границы. И чего только не пережил за это время! Сколько у меня сменилось командиров! А сколько было атак! Потерял им счет. Сколько потерь! — с горечью произнес он.

— Что у вас с рукой? — спросил Поплетеев, бережно поддерживая его за плечо.

— Попал под бомбежку. Осколком садануло, и долечиться не дали фашисты. Разбомбили госпиталь, варвары. С тех пор как выпрыгнул из горящего здания, так и пробираюсь в гипсе. И снять его нельзя до срока. Но до чего же хочется сбросить этот панцирь! Поверьте, ребята, временами схожу с ума, зверею от нестерпимого зуда. Чую, под гипсом шевелятся черви.

— А где остальные бойцы из вашей группы? — поинтересовался Поплетеев.

— Ушли в Замошье за хлебом. Кормиться-то надо. Познакомились с хорошей женщиной Марией Ивановной. Она сейчас выпекает хлеб, а бойцы ждут в кустах за огородом. Но ничего, ребята, немного отдохнем и снова двинем на восток. Вот только командир наш, Анатолий Николаевич Иванов, занемог. Надо дать ему передышку. Хороший он человек.

На опушке леса мы расстались с Костоусовым, договорившись о встрече на следующий день. Пришли в Покотино. Медсестру Лену передали на попечение девчат Поплетеевых. Те, обняв ее, увели в дом кузнеца.

Крепкая дружба завязалась у нас с этой группой. Правда, была она кратковременной, но оставила глубокий след в наших сердцах. Мы все сильнее привязывались к Костоусову. Несмотря на тяжелое ранение, в нем чувствовалась настоящая военная косточка. Он охотно делился с нами своими знаниями военного дела. При каждой встрече показывал новый боевой прием. С чувством глубокой благодарности вспоминаю я этого человека, который повстречался на моем жизненном пути и стал моим первым военным учителем. Жаль только, имя и откуда он родом забыл. Выветрилась из памяти и фамилия Лены.

19 сентября был обычный день. Голубело небо, во все цвета радуги одевались леса. Глядя на эту красоту, не хотелось верить, что идет война и где-то гремят бои и гибнут люди.

В полдень я выбрал сеть из воды, но ни одной рыбешки там не оказалось. Плохо она ловится осенью. А так хотелось покормить раненых свежей ароматной ухой. С досадой бросил сеть в кусты. Подошли Половков и Кузяков с винтовками и патронами, взятыми из тайника. Накануне договорились с Костоусовым, что он покажет нам правила неполной разборки и сборки винтовки, а также пристрелки ее.

Вскоре на условленное место на берег Каречно пришел и Костоусов.

— Не будем терять времени зря, начнем, — бодро проговорил он.

За разборкой и сборкой винтовки время летело незаметно.

— А средняя точка попадания определяется так, — начал Костоусов и умолк на полуслове. — Что это?

Лесная тишина вдруг нарушилась натужным воем и гулом множества проходивших автомашин. Все разом обернулись к дороге, закрытой от нас кустарником.

— Что за напасть? Откуда здесь фашисты? — с тревогой прошептал Костоусов.

О происшедшем мы узнали на следующий день. Гитлеровцы, обеспокоенные смелыми действиями отряда имени В. П. Чкалова, предприняли против партизан карательную экспедицию. Двумя колоннами, одна из Дретуни через Краснополье (к этому времени гитлеровцы навели на Дриссе наплавной мост), другая из Полоцка через Россоны, вышли в направлении на Заборье. Здесь и соединились во второй половине дня. Штаб карателей обосновался в нашей школе. Отсюда они двинули свои подразделения в сторону хутора Паромки, где базировался отряд имени В. П. Чкалова.

Колонны велосипедистов и мотоциклистов, крытых автомашин — фургонов с прицепами — в сопровождении четырех танков пошли по проселочным и лесным дорогам. Небольшие группы карателей, немного приотстав, бегали по дворам колхозников, хватая все, что попадалось под руки: яйца, масло, молоко, кур, гусей, вышитые полотенца и другие вещи.

Степан Поплетеев, заметив движение карателей по большаку, вывел коня из огорода и напрямую лесными тропами ускакал к партизанам. Возле деревни Баканиха, когда силы у лошади иссякли, Степан встретил Василия Медведева. Тот подхватил эстафету. На свежем коне ему удалось упредить карателей и сообщить партизанам о надвигавшейся беде.

Волна за волной катился по дороге надсадный рев моторов, рождавших многоголосое эхо в лесу. Затем наступила тишина. Послышалась немецкая речь, и на противоположном, северном, берегу озера, у купальни, появилось трое карателей. Один из них нес в руках корзину. Они остановились, поставили на землю корзину и, взявшись за руки, стали плясать. Потом двое уселись на траву, а третий зашел в озеро, нагнулся, набрал руками воды в рот и стал шумно полоскать горло. В лесу каждый звук слышался отчетливо. Затем все трое стали пить яйца, вынимая их из корзины.

— Ах, до чего обнаглели! — простонал Костоусов.

У него нервно задергалась щека. Скрипнув зубами, он

тихо скомандовал:

— Заряжай!

Мы заклацали затворами, досылая патроны в патронники.

— Тише! — прошептал Костоусов. — Приготовиться. Огонь!

Мы открыли стрельбу по гитлеровцам, торопливо перезаряжая винтовки. Вокруг зазвенело от выстрелов, многократно усиленных эхом. Синеватый пороховой дым стал стлаться над водой. Вдруг за озером в направлении деревни Мамоли громыхнул страшной силы взрыв, от которого, казалось, зашатался лес. А за ним — второй, но уже где-то у деревни Авсюково.

Затем воцарилась тишина. Первые секунды мы лежали оглушенные, плохо соображая, что произошло. Противник, до которого было не более 150 метров, почему-то молчал. Первым опомнился Костоусов.

— Бегом к дороге! Посмотрите, есть ли там гитлеровцы.

Мы вскочили и с винтовками в руках побежали узенькой береговой тропой к проселочной дороге. В ольшанике залегли. Вслед за нами пришел Костоусов.

— Ну что? — спросил он, тяжело дыша и опускаясь рядом с нами на землю.

Мы внимательно вглядывались в полосу дороги. Едкий удушливый дым от выхлопных газов автомашин и легкие облачка пыли остались висеть над дорогой. Слабый ветерок нес их на обочину, покрывая ольшаник тонким серым слоем.

— Видимо, все машины прошли на Мамоли, позади никого нет, — высказал догадку я.

Понаблюдав некоторое время за дорогой, Костоусов распорядился:

— Надо убрать трупы и скорее уходить отсюда.

Осторожно подбираемся к купальне и выглядываем из-за деревьев. На траве лежат убитые гитлеровцы в серо-зеленых мундирах. Возле них оружие и снаряжение: автомат и два карабина, пилотки, стальные каски, ранцы, ремни с подсумками, фляжки, обтянутые серым сукном, перевернутая корзина с яйцами и скорлупа, разбросанная вокруг.

Я с ужасом смотрел на первых убитых нами людей. Нас никто не учил убивать. С детства нам прививали уважительное отношение к людям. И родители, и школа, и вся наша система давали уроки честности, отзывчивости и доброты. А теперь вот пришлось убивать. Утешила мысль: «Это — фашисты, они пришли нас уничтожать, а потому полагается их истреблять».

Трупы завалили хворостом и корягами. Обвели взглядом берег. Никаких следов от убитых не осталось.

Подобрав трофеи, с оглядкой пошли, ступая след в след но тонкому слою мха, ярко-зеленым ковром покрывавшего берег озера.

Сквозь густые кусты орешника спустились в ущелье Дисов Ров и остановились, чтобы перевести дух. Костоусов произнес:

— С почином, ребята! Для начала неплохо. «Пристрелка» произведена что надо, а я, каюсь, сомневался в ваших способностях.

Обеспокоенные недалекой стрельбой и взрывами, с тревогой ждали красноармейцы Костоусова.

— Что там происходит? — послышался голос А. Н. Иванова.

Костоусов протиснулся через узкий вход в шалаш и обстоятельно доложил командиру об эпизоде на озере. Но Иванов не одобрил наши действия. Костоусов оправдывался:

— Не мог я удержаться перед наглостью врагов. Да и кто найдет убитых в этой глуши!

Выбравшись из шалаша и увидев нас с трофейным оружием, командир махнул рукой и распорядился:

— Отправляйтесь домой и держите языки за зубами.

Спрятав автомат, карабины и свои винтовки в тайник, мы вернулись домой и затаились. С часу на час ожидали расправы. Но ее не последовало. Гитлеровцы так и не напали на наш след.

Не многие знали о том, что произошло тогда на берегу озера моего детства. Но тот день стал рубежом, с которого я шагнул в огненную юность.

А каратели между тем, еще не достигнув намеченного пункта, уже несли потери по дороге, подрываясь на партизанских минах.

Отряд имени В. П. Чкалова, беспрерывно маневрируя, отбивался от наседавших фашистов и через несколько дней ускользнул от преследователей. Карательная экспедиция провалилась.

Когда гитлеровцы убрались в свои гарнизоны, мы, осмелев, вновь подались в лес к красноармейцам. Те, пользуясь установившимся затишьем, готовились к уходу из наших мест.

День клонился к вечеру. Вся группа стояла у шалашей

— А вам повезло, ребята, — сказал Иванов. — Другая группа гитлеровцев побывала в тот же день возле озера, пошумела, но убитых не обнаружила. Ну, нам пора в путь- дорогу. Засиделись мы тут, а зима на носу.

В сумерках в лощине, на лесной травянистой дорожке, послышался стук колес телеги. Из деревни Мамоли подъехал Павел Андреевич Морозов, вызвавшийся проводить окруженцев до Калининской области.

Костоусов был оживлен в тот вечер. Беспрестанно шутил, смеялся, незлобно подтрунивал над товарищами.

Вскоре группа тронулась в путь. В телеге сидели А. Н. Иванов, медсестра Лена и Костоусов. Трое бойцов с оружием в руках шли следом.

После их ухода как-то пусто и неуютно стало в осеннем лесу. Тревожно было на душе. Путь тяжелый и опасный предстоял нашим друзьям. Удастся ли им перейти линию фронта? Неужели суждено погибнуть и мы больше не увидимся?

Нет! Не погиб мои первый военный учитель. Судьба подарила мне короткую встречу с ним. Уже на фронте, в январе 1944 года, в районе Больших Крестов на Смоленщине.

Было яркое морозное утро. Солнце, разогнав легкие облака, просвечивало брезентовые палатки сортировочного госпиталя, выстроившиеся ровными рядами на снегу. Беспрерывно топились железные печурки. В палатках было тесно от носилок. Раненые стонали, что-то выкрикивали. Сапер, подорвавшийся на мине, лежал рядом со мной и шепотом просил врачей помочь.

Одна за другой подъезжали санитарные машины и конные упряжки. С них снимали раненых, вносили в палатки на перевязку, а затем укладывали в санитарные летучки и отправляли в далекий тыл на излечение.

Когда внесли очередного раненого, меня как током ударило. Это оказался Костоусов. Надо же! Такая встреча через два года и четыре месяца! И где? В госпитале.

Все эти годы я ждал встречи с ним, был почему-то уверен, что она когда-нибудь да состоится. Раненый открыл глаза и… узнал меня.

— Не везет мне, Ваня. Пули и осколки не обходят меня стороной, — пожаловался он.

После перевязки я спросил Костоусова, как ему удалось перейти линию фронта. Превозмогая боль, он рассказал о своих мытарствах.

В тяжелейших условиях морозной зимы группа подошла к фронту в районе Старой Руссы. Потеряли только одного бойца — Михаила, который забежал по пути домой за продуктами и попал в руки гитлеровцев. Линию фронта переходили ночью. Но А. Н. Иванов и другие бойцы во время обстрела потерялись, и дальнейшая их судьба ему неизвестна.

Короткой была наша встреча. Костоусова увезли в тыл. Сколько лет прошло с тех пор, а встреча в сортировочном госпитале не забылась. Может быть, не погиб, остался жив Костоусов? Может, ходит он с ружьем по сибирской тайге и вновь промышляет всякого зверя?..

В сентябре партизаны передали И. Н. Поплетееву лошадь в упряжке. В сопровождении отца, который постоянно держал при себе кузнечный инструмент, Антонина Поплетеева неоднократно ездила в Дретунь и другие места. Через верных друзей она добывала ценные сведения о противнике и обо всем докладывала командованию партизанского отряда имени В. П. Чкалова. В конце сентября ей удалось узнать, что в ближайшие дни гитлеровцы намерены разместить в нашей школе дом отдыха для офицеров, прибывших с фронта, а для его охраны установить в Заборье гарнизон. Кроме того, какой-то предприимчивый фашист пытался обосновать имение в здешних местах. Еще во время карательной экспедиции 19 сентября с группой специалистов в сопровождении вооруженной охраны он присматривал лучшие земли и лесные угодья, любовался озером Оптино.

— В довершение ко всем бедам, свалившимся на наши головы, не хватало еще одной — посадить на шею помещика! — возмущалась Валентина Ворохобова, услышав эту новость.

Над было немедленно сорвать замыслы врага. И в ночь на 4 октября 1941 года группа подпольщиков и партизан сожгла здание школы.

Рано наступила зима в 1941 году. В середине октября, когда обычно земля только устилается листьями деревьев, на нее улегся прочный снежный покров. Мороз крепко сковал землю, озера и реки. 24 октября вечером в Покотино к своей семье вернулся Яков Каган. Он принес нерадостную весть: ввиду утраты связи о центром, нехватки оружия, боеприпасов и обмундирования отряд имени В. П. Чкалова ушел к линии фронта.

Гитлеровцы, засевшие в Россонах, тем временем свирепствовали. За полгода оккупации они не смогли взять из района ни грамма хлеба, ни одной головы скота. Теперь решили наверстать упущенное. Стали действовать через волостные управы, бургомистров, полицейских, старост. Но не все у них получалось гладко.

Нашего председателя колхоза Е. М. Мягкого трижды вызывали в Россоны, и каждый раз он возвращался домой избитым дочерна. Так его «утверждали» в должности старосты деревень Покотино, Локти, Астратенки. Били этого человека часто, но он остался патриотом до конца дней своих. Не проводил в жизнь приказы районной комендатуры и управы. Погиб весной 1942 года, подорвавшись на мине.

Оккупанты показывали свое звериное лицо, зловещую сущность «нового порядка». Каратели рыскали по деревням, чинили расправу над мирными людьми.

В декабре гитлеровцы прибыли в Астратенки и остановились на ночлег. Выставили вокруг посты. Устроили грабеж, пьянку. Утром убрались в Россоны.

А следующей ночью в Астратенки пришел секретарь подпольного райкома партии В. Ф. Гудыно. От него узнали, что, прочесывая лес, каратели на рассвете внезапно напали на последнюю базу райкома в дубровницком лесу. Завязался бой. Членам райкома и активистам, находившимся с ними, пришлось отойти. Силы оказались на исходе. Многие простудились и болели.

Заболел и В. Ф. Гудыно. Сутки он укрывался в доме коммуниста Ф. М. Мягкого, а затем, чтобы не подвергать его семью опасности, попросил найти другое убежище. Иван Мягкий, его сестры Анна, Вера и Мария ночью перевели Гудыно к старосте Е. М. Мягкому — брату Ф. М. Мягкого и укрыл в сенном сарае. Дальнейшие заботы о секретаре мы с Ниной Мягкой — дочерью старосты — взяли на себя. Нина кормила больного горячей пищей, а я охранял сарай.

На третий день вечером, только Нина успела напоить больного горячим молоком, как на окраине деревни послышалась стрельба. Так каратели всегда заявляли о своем прибытии. Нина торопливо закрыла ворота, повесила замок и убежала в хату. Через несколько минут появились на санных упряжках гитлеровцы во главе с комендантом россонского гарнизона. Заполнили двор колхозной усадьбы. Вызвали старосту.

— Где партизаны? — пристали к нему.

— Не знаю. Я староста. Разве они ко мне пойдут.

Начался поголовный обыск деревни. Взломали замок и открыли сарай, в котором находился Гудыно. Но тут комендант остановил подчиненных.

— Возле дороги, под носом у старосты, разве вы найдете кого? Обыскать другие дома!

В глубоком молчании, с ужасом в глазах смотрели жители деревин, как хозяйничали гитлеровцы на их подворьях. Однако тщательные обыски ничего не дали. Выставив посты, каратели заночевали в деревне. Они веселились: пьянствовали, играли в карты, горланили песни.

Мрачные мысли, одна тревожнее другой, преследовали меня весь вечер. Что с секретарем? Как ему помочь? Я не находил себе места. Да только ли я? А Нина? А другие комсомольцы?

И тут меня осенило: а что, если попытаться проникнуть в сарай? Мысленно прикинул расстояние. Метров сто двадцать, не более. Но как их преодолеть?! Будь что будет. Под предлогом набрать сена для коня, взял корзину и пошел к сараю. Но рядом с ним пост. Часовой возле стены посвистывал, постукивал каблуками сапог о стену — согревался. Заметив меня, вскинул автомат и заорал.

— Хальт! Цурюк!

Пришлось вернуться. В хате мерно тикали настенные часы, а я, ворочаясь с боку на бок на кровати, не смыкал глаз, прислушивался к ночным звукам во дворе, опасался, чтобы секретарь не выдал себя неосторожным движением или кашлем. Кошмарная была ночь.

Утром комендант приказал старосте собрать народ. Как назло, собирать пришлось у сарая, где укрывался В. Ф. Гудыно.

Комендант, коверкая русские слова, долго говорил о фюрере и великой Германии, требовал выполнять поставки для оккупационных властей, выдавать партизан и тех, кто помогает или сочувствует им.

Нe знаю, что испытывал В. Ф. Гудыно, лежа в сене и слыша разглагольствования врагов, подумается, что он не раз брался за маузер. Наконец сборище закончилось. Жители, понурив головы, расходились по домам. Гитлеровцы уселись в сани и выехали из деревни.

Переборов болезнь, морозной ночью В. Ф. Гудыно собрался в путь.

— Обстановка вынуждает нас укрыться в глубоком подполье, а многих — уйти из района. Но мы вернемся весной, когда оденется лес, и снова будем бороться, — заверил он нас, своих юных спасителей.

Вскоре как тень пропал в сгустившемся ночном мраке…

Фашисты ужесточали репрессии. Устраивали облавы, арестовывали всех, на кого падало хоть малейшее подозрение. За советскими и партийными активистами началась настоящая охота.

Вечерний сумрак опускался на землю, когда каратели нагрянули в Межегость. Здесь в родительском доме скрывался от фашистских ищеек руководитель Заборской подпольной организации Владимир Васильевич Петраченко. Больной, с высокой температурой, метался он в беспамятстве на кровати за цветастой занавеской. Грубо оттолкнув мать с порога, гитлеровцы ворвались в дом, оборвали занавеску и подняли больного с постели. Под усиленной охраной увезли Петраченко в Россоны, а оттуда переправили в Полоцк. Во время очередного наезда в Покотино гитлеровцы схватили Якова Кагана. Его увезли в Дретунь. Через некоторое время дошла до нас весть, что Владимира Васильевича Петраченко повесили в Полоцке, а Якова Кагана подвергли мучительной смерти: раздели донага и обливали водой на морозе до тех пор, пока он не обледенел. Погибли славные люди, коммунисты, которые, не страшась смерти, неустанно разоблачали звериное лицо фашизма, поднимали и воодушевляли народ на борьбу с заклятым врагом человечества.

Однажды по случаю воскресенья в Заборье в помещении бывшего сельского клуба состоялась вечеринка. Молодежь тянулась друг к другу: тяжелое время сближало людей. А вечеринка — это легальная возможность встретиться, обменяться информацией, решить назревшие вопросы.

Было темно и морозно, скрипел под ногами снег. Хотелось в тепло хаты, но мы со Степаном Поплетеевым и Георгием Ворохобовым терпеливо стояли возле крылечка и приглядывались ко всему происходившему в деревне: опасались внезапного налета карателей. На вечеринках гитлеровцы искали листовки и оружие, поэтому приходилось быть начеку. Скрипела дверь, входили в хату ребята и девчата, прибывшие из окрестных деревень. Незаметно из темноты подошли Василий Журавлев и Михаил Иванов, а за ними — Анна Лопатко, Нина и Антонина Поплетеевы, сестры Валентина и Евгения Ворохобовы.

— Дела дрянь, — начал Иванов, круглолицый, крепко сбитый хлопец. — Немцы под Москвой, по всему фронту, если верить их пропаганде, наступают.

— Не пора ли и нам, невоеннообязанным, браться за оружие? — нахмурился Журавлев.

Ему никто не ответил, и неизвестно было, о чем говорило это молчание — о согласии или нет.

— Я согласен с тобой, — поддержал друга Иванов.

Ими давно владело желание сделать что-нибудь против ненавистного «нового порядка». Они тяготились отсутствием возможности пустить в ход оружие. У Михаила был припрятан станковый пулемет «максим» с запасом патронов. Особенно нетерпелив был Василий.

— К черту гитары и балалайки, когда надо браться за оружие! — повысил голос Журавлев.

Девчата потянули Василия и Михаила за угол хаты.

— Вы что, очумели? — замахала на них руками Антонина Поплетеева. — Услышать могут те, кто не умеет держать язык за зубами.

— И пусть слышат! — не унимался Журавлев.

— Василий, успокойся! Не надо горячиться. Тоня права. Этак вы загубите все дело. Больше терпения, ребята, — пыталась урезонить Василия Нина Поплетеева.

— Думайте, что хотите, а я решил поступить в полицию, выбрать момент и рассчитаться за все злодеяния с комендантом россонского гарнизона, а заодно с его приспешниками, — неожиданно заявил Журавлев.

Нет, такое решение Василия комсомольцы поддержать не могли. Мы понимали, что в борьбе с фашистами и их ставленниками все средства хороши, но только не уход в полицию. Однако Журавлев, вопреки общему мнению комсомольцев, вскоре стал полицейским. Молодежь начала сторониться его: закралось в душу недоверие.

Однажды на исходе дня за околицей деревни послышалась стрельба, а вечером прополз слух: арестовали Василия Журавлева и Михаила Иванова. Выяснилось, что они стреляли из засады в полицейского, но промахнулись. Скрыться от погони не удалось. Следы на снегу выдали ребят. Опасность нависла и над другими подпольщиками, так как, не имея опыта в подобных делах, все открыто общались между собой.

Опасались мы не напрасно. Уже через два дня в Покотино нагрянули гитлеровцы. Схватили Антонину и Нину Поплетеевых. Активная деятельность подпольщиц не могла остаться не замеченной фашистами. Когда девчат заталкивали в закрытый фургон, Нина Поплетеева успела шепнуть брату Степану:

— Продолжайте борьбу. От нас они ничего не добьются.

О том, что произошло дальше, девчата рассказали, вернувшись домой.

Разговаривать в фургоне не было возможности. Каратели не сводили с них глаз. В Россоны приехали затемно. На берегу озера, в бывшем доме помещика Глазко, девчат бросили в темную камеру подвала. Услышав, как, скрипнув железными петлями, за ними захлопнулась дверь и гулко, эхом по коридору, отозвался лязг замка, девчата содрогнулись. Сердца больно сжались. Что с ними будет? Трудно словами передать состояние человека, за которым захлопывается тюремная дверь. Может, навсегда? В камере пахло сыростью и нечистотами. По соседству слышались стоны, угнетающие душу крики.

Однако нельзя терять времени зря. Надо условиться, как держаться на допросе, что говорить. Стали на ощупь продвигаться вперед. Нашли нары. Немного успокоились. Решили притвориться ничего не знающими, легкомысленными, ко всему безучастными, мол, только исполнилось по семнадцать, живем у родителей, серьезные вопросы не интересуют. И тем самым отвести от себя подозрения, а может быть, и обвинения.

Нину вызвали первой. В комнате стояли стол, табуретки и скамья. Возле стола — следователь с тяжелой плетью в руке. Однако не на него обратила внимание Нина, а на раздетого до пояса, окровавленного человека, сидевшего на табуретке слева от двери. С трудом узнала в нем Василия Куравлева, чернявого, бойкого паренька, порывистого в движениях и поступках, резкого и строгого в спорах. Он рвался к оружию, к борьбе с фашистами. Пытки сделали свое. Нина едва сдержалась, чтобы не выдать своих чувств. У нее внезапно промелькнула мысль: «А не связан ли их арест с действиями Журавлева и Иванова? Неужели Василий проговорился? Если да, то как теперь держаться на допросе? Скажу, что знаю его как полицейского и больше ни слова».

— Ты свояченица Кагана? — с издевкой спросил следователь.

— Да.

— А этого человека знаешь?

— Знаю. Это наш полицейский Василий Журавлев, — как можно спокойнее ответила Нина.

Следователь больше ничего не спросил. Выругавшись, распорядился:

— Увести!

Антонина в тревоге ждала подругу. Девчата быстро договорились, как себя вести дальше на допросах.

Настал черед Антонины. Вопросы были те же.

Когда рассвело и из маленькой щели в потолке в камеру пробился тусклый свет, девчата заметили надписи на стенах. Люди, побывавшие здесь, прощались с живыми. Стояли даты. «Нас завтра расстреляют. Прощайте, родные, друзья!» Слова писались карандашом, углем, острыми предметами, некоторые кровью. Кто были эти люди, чьи последние слова перед смертью остались на густо исписанных стенах? Сколько мук и страданий таилось за этими лаконичными фразами?

Утром снова допрос, но уже в соседнем здании. Вел его другой следователь. Вызвал обеих сразу. Повторил вопросы о Журавлеве. Потом заставил написать по нескольку слов. Вынув из стола какую-то бумагу, сличил почерки и… отпустил их домой. Девчата не сразу поверили в это. Поплетеевы думали, что избежать казни им помогло то обстоятельство, что комендант Россон и его помощник в тот день находились в Полоцке и не принимали участия в допросах. Но они ошибались. Враг был хитрым и опытным. Уйти из его рук не каждому удавалось. За девчатами установили слежку.

Василий Журавлев и Михаил Иванов погибли. Никто не знает, расстреляли их или замучили пытками. Известно лишь одно: они мужественно переносили избиения, сохранили незапятнанной свою честь, не выдали ни одного патриота.

Мы часто задумывались тогда о том, как жизнь круто повернулась к нам, еще зеленым и неопытным, своей жестокой стороной. Трудное это было время. В таких условиях пришлось моему поколению постигать науку борьбы. И все же, несмотря на первые потери в своих рядах, мы продолжали агитационную работу среди населения. Нам помогали старики, женщины, даже подростки и инвалиды.

С Павлом Ивановым, кучерявым коренастым пареньком со смуглым румянцем на щеках, я встретился в Краснополье в июне 1941 года. Мы познакомились, разговорились. Павел был родом из деревни Порубье Полоцкого района и приходился родственником моему односельчанину и однокласснику Ивану Кузякову. Иванов привлек мое внимание игрой на баяне. Этому мастерству его обучил родной дядя Фадей Кириллович Иванов, в прошлом активист. После тяжелой болезни в тридцатые годы ослеп. Фадей Кириллович показался мне на вид чересчур сердитым. Впрочем, только на вид. На самом деле он был добрейшей души человеком. В его голосе я улавливал теплые, дружелюбные нотки. Павел стал ему верным помощником, его глазами и опорой. Они всегда ходили вместе.

Зимой 1941/42 года у Фадея Кирилловича неожиданно появилась тяга к путешествиям, к близким и дальним поездкам по населенным пунктам, к встречам и беседам с людьми, часто не знакомыми Павлу. Вначале паренек не догадывался, что дядя выполняет поручения своего давнишнего друга Варфоломея Яковлевича Лапенко — секретаря Россонского подпольного райкома партии. Не догадывался до тех пор, пока не стал свидетелем их встречи в деревне Малое Ситно Полоцкого района.

С большим риском для жизни Фадей Кириллович с помощью племянника тянул ниточку связи от Лапенко к активистам, действовавшим в Россонском районе. Связных не раз задерживали гитлеровцы, насмехались над беспомощностью слепого, но отпускали. Кто мог заподозрить, что незрячий человек под рубашкой спрятал заветный листок?

Фадей Кириллович стойко переносил издевательства фашистов. Зато после его поездок у патриотов Россонского района появлялась листовка «Прочитай и передай другому». Однажды он принес потрясающе радостную весть — о разгроме фашистских полчищ под Москвой. Люди с радостью читали листовку. В ней содержался призыв к борьбе с оккупантами, к срыву всех их мероприятий. Эти листки, написанные от руки, вселяли надежду в сердца людей, веру в свои силы, в нашу победу, поднимали боевой дух, поскольку подпольный райком действует. Позже Фадей Кириллович активно помогал разведчикам Россонской партизанской бригады имени И. В. Сталина, но с другим поводырем — племянником Василием Ивановым, Павел уже был в партизанах.

Трагически сложилась судьба слепого музыканта. Зимой 1942/43 года гитлеровцы из дретуньского гарнизона выследили его во время выполнения задания партизан. Схватили на хуторе Ведето, втолкнули в сарай и на глазах у племянника подожгли сено. Фадей Кириллович, почувствовав огонь, запел «Интернационал».

Подвиг слепого разведчика и связного увековечен в картине «Интернационал», которая экспонируется в Республиканском музее атеизма и истории религии в Гродно. Написал ее бывший партизан Россонской бригады, ныне заслуженный художник Грузинской ССР Чола Владимирович Кукуладзе.

Грузинского художника многое связывает с белорусской землей. В сорок первом, в бою под Шяуляем, был подбит его танк. Раненого и контуженого грузина увел в свою родную деревню Краспополье Россонского района товарищ по экипажу белорус Василий Максимов. Здесь Ч. В. Кукуладзе укрыли, выхаживали, делились с ним хлебом-солью. А когда выздоровел, Чола Владимирович раздобыл холст, краски и написал картину. Изобразил на ней Василия Максимова, его брата Ивана и себя и назвал «Три брата Максимовых».

В июне 1942 года Ч. В. Кукуладзе стал партизаном.