Из пушки на Луну

ГЛАВА XVIII
Митинг

На другое утро солнце, по мнению нетерпеливой американской публики, взошло слишком поздно. Говорили, что такая лень непростительна для светила, которому выпала честь освещать столь знаменательный праздник.

Опасаясь излишних нескромных вопросов, которые могли бы быть предложены Мишелю Ардану, Барбикен хотел по возможности ограничить аудиторию небольшим числом сочувствующих лиц, например членами Пушечного клуба. Но оказалось, что легче было бы запрудить Ниагарский водопад, — такое огромное количество публики потребовало допущения на обещанный митинг. Барбикену пришлось отказаться от своего намерения.

Сначала Барбикен предполагал назначить собрание в новом, только что отстроенном здании биржи; но это здание, несмотря на колоссальные его размеры, вряд ли могло вместить даже сотую часть слушателей.

Поэтому выбрали просторный луг вблизи города. Необходимо было устроить какие-нибудь навесы, чтобы предохранить слушателей от жгучих лучей солнца. Материалы для этих навесов — паруса, канаты, реи, запасные мачты — охотно уступили корабли, стоявшие в порту и в течение нескольких часов над выжженной почвой был сооружен колоссальный тент, под тенью которого участники митинга могли укрыться от солнца.

Под этим огромным навесом поместилось 300 тысяч человек. Занявшим первые, лучшие места пришлось в течение многих часов переносить страшную духоту в ожидании француза.

Из этой массы зрителей лишь первая треть могла хорошо видеть оратора и слышать его речь; второй трети было уже плохо видно и совсем не слышно; наконец, последней трети ничего не было ни видно, ни слышно. Но это нисколько не мешало и этой последней трети аплодировать и бурно одобрять оратора, по примеру первых рядов. В обещанную минуту, в три часа дня, появился Мишель Ардан в сопровождении главных членов Пушечного клуба. Он шел под руку с Барбикеном, которому предоставил свою десницу, и с почтенным секретарем с левой стороны. Достойнейший Дж. Т. Мастон сиял ярче полуденного солнца.

Ардан взошел на подмостки. С высоты эстрады глазам его представился целый океан черных шляп — непременных американских цилиндров. Но он совершенно не смутился и не принял торжественной, деланной позы; он чувствовал себя точно дома: был, весел, прост и любезен. На трехсоттысячное «ура», которым встретили его появление на эстраде, он ответил изящным поклоном. Толпа продолжала свои бурные приветствия, но он тотчас движением руки водворил молчание и заговорил на очень правильном английском языке:

— Несмотря на страшную жару, мне придется злоупотребить вашим вниманием, чтобы дать достаточные объяснения относительно моего плана, который, по-видимому, вас заинтересовал. Я не оратор и не ученый, я даже не рассчитывал говорить публично, но мой друг Барбикен мне сказал, что личные мои объяснения доставят вам удовольствие, и вот я решился выступить перед вами. Поэтому выслушайте меня хорошенько. Если не ошибаюсь, меня слушают 600 тысяч ушей… И еще -* простите меня, если я окажусь неважным оратором.

Это вступление запросто, без церемонных манер, очень понравилось слушателям: их удовольствие выразилось в долгом одобрительном гуле.

— Вы можете одобрять, — продолжал Мишель Ардан, — или порицать меня, как вам заблагорассудится. После этого уговора я начинаю. Прежде всего должен вам сказать и прошу вас помнить, что вы имеете дело с профаном, с невеждой, даже с таким невеждой, который не ведает затруднений… Поэтому мне показалось, что сесть в снаряд и отправиться на Луну — дело простое и легкое. Рано или поздно такое путешествие будет сделано. Что же касается экипажа или средств передвижения, то они просто следуют закону прогресса. Человечество начало путешествовать на четвереньках. В один прекрасный день человек умел уже ходить на двух ногах; затем он изобрел тачку, потом телегу, потом коляску, потом фургон, потом дилижанс, потом железную дорогу. И что же? Фургоном, вагоном будущего будет непременно пушечный снаряд. А что такое планеты? Снаряды, простые пушечные ядра, выпущенные в пространство самой природой. Но вернемся к нашему снаряду. Некоторые из вас, быть может, думают, что снаряд колумбиады будет обладать чрезмерной, неслыханной скоростью. Это совершенно не так: небесные светила движутся скорее; даже Земля, в своем так называемом поступательном движении вокруг Солнца, увлекает нас в три раза быстрее. Приведу несколько примеров. Только разрешите мне считать на французские лье, [25] потому что я не привык к вашим американским мерам и боюсь запутаться в своих вычислениях.

Просьба показалась вполне естественной; она не вызвала никаких возражений.

Оратор продолжал:

— Вот, милостивые государи, несколько данных о скорости движения различных планет. Должен признаться, что, несмотря на свое невежество, я знаю очень точно эти маленькие астрономические подробности; но через две минуты вы все будете такие же ученые, как и я. Нептун пробегает 5 000 лье в час; Уран — 7 000; Сатурн — 8 858; Юпитер — 11 675; Марс — 22 000; Земля — 27 500; Венера — 32 190; Меркурий — 52 500. Некоторые кометы — в перигелии, то есть когда они на своем пути ближе всего к Солнцу, — пробегают 1 миллион 400 тысяч лье в час. В сравнении с ними мы — просто праздношатающиеся тихоходы. Скорость нашего снаряда будет только в первый час 11 000 метров, а затем сделается все меньше и меньше. Скажите же, — я вас спрашиваю, — из-за чего же тут приходить в восторг или волноваться? Разве не очевидно, что не нынче-завтра, при помощи света или электричества, люди осуществят скорость еще более значительную?

Никто, повидимому, и не думал сомневаться в этих утверждениях Мишеля Ардана.

— Дорогие слушатели, — продолжал он, — если верить некоторым ограниченным умам (другого слова не могу подобрать для характеристики таких людей), человечество заключено будто бы в заколдованный круг, через который не смеет переступить, и потому осуждено на вечное прозябание на своем земном шаре и лишено возможности устремиться в межпланетное пространство. Это неправда! Люди будут совершать путешествие на Луну и на другие планеты, как теперь из Ливерпуля в Нью-Йорк, — легко, быстро, в короткий срок. Межпланетный океан так же хорошо исследуют, установят такие же правильные рейсы, как и на наших океанах. Расстояние — понятие относительное. Всякое расстояние можно свести почти к нулю!

Несмотря на всеобщее расположение к герою-французу, его смелая теория, по-видимому, ошеломила слушателей. Ардан это заметил.

— Кажется, я не убедил моих дорогих слушателей, — продолжал он с любезной улыбкой. — Ну, давайте разберемся немножко в этом вопросе. Знаете ли, во сколько времени добрался бы курьерский поезд до Луны? В 300 суток — больше не понадобится для расстояния в 86 410 лье. Разве это чересчур большое, небывалое, неслыханное расстояние? Ведь это даже меньше, чем девять раз окружность Земли. Но разве нет моряков, которые на своем веку проехали еще больше? Вспомните, что я буду в дороге всего 97 часов! Неужто вы воображаете, что Луна так уж далека от Земли и что надо смотреть в оба, прежде чем рискнуть такой экскурсией? А что бы вы сказали, если бы понадобилось отправиться на планету Нептун, которая ходит по небу на расстоянии в 1 147 миллионов лье от Солнца? Вот это путешествие, которое лишь для немногих оказалось бы по средствам, даже при тарифе в пять сантимов за километр! У самого Ротшильда нехватило бы его миллиарда на билет — потребовалось бы еще 147 миллионов в придачу.

Эта простецкая манера говорить и доказывать, видимо, очень нравилась собранию; к тому же Мишель Ардан говорил с полным убеждением, с сильным и увлекательным подъемом. Он чувствовал, что аудитория жадно ловит его слова, и продолжал с восхитительной уверенностью:

— Так вот, друзья мои, и это расстояние от Нептуна до Солнца — сущие пустяки, если сравнить его с отдаленностью звезд. Тут уже считать на тысячи и миллионы лье не приходится. Тут новая ошеломляющая нумерация: за единицу нужно брать биллионы. [26] Прошу извинения, что вдаюсь в эти подробности, но для нас они имеют животрепещущий интерес. Послушайте и потом судите! Звезда Альфа в созвездии Центавра, самая близкая к Земле звезда, удалена на 10 биллионов лье, Сириус — на 20 биллионов лье, Альфа в созвездии Дракона — на 40 биллионов лье, а другие звезды еще дальше. Стоит ли после этого задумываться о расстояниях между планетами и Солнцем? И можно ли утверждать, что такие расстояния далеки от нуля? Ошибка! Обман чувств! Знаете, что я думаю об этом мире, который начинается лучезарным Солнцем и кончается Нептуном? Хотите знать мою теорию? Она очень простая! Для меня солнечный мир есть тело твердое и однородное; планеты, которые его составляют, теснят друг друга, соприкасаются, почти прилипают друг к другу; пространства между ними — не что иное, как те промежутки, которыми отделяются друг от друга частички самых плотных металлов — серебра или железа, золота, платины. Поэтому я вправе утверждать, и я повторяю с твердым убеждением, которое, надеюсь, разделяете и вы: «расстояние» есть пустое слово, расстояния, собственно, не существует!

— Ловко сказано! Браво! Ура! — единодушно восклицала вся аудитория, наэлектризованная убедительным голосом оратора, его сильными жестами и смелостью идей.

— Правильно! — кричал Мастон более энергично, чем все остальные. — Расстояния не существует!

И, увлеченный силой своей жестикуляции, он чуть не потерял равновесия. Еще немного, и он упал бы с эстрады на землю. Но он кое-как удержался, избежав падения, которое доказало бы ему, весьма осязательно и грубо, что расстояние не совсем пустое слово.

Тем временем Мишель Ардан продолжал с прежним увлечением:

— Друзья мои, я думаю, что этот вопрос нужно теперь считать исчерпанным. Если я не всех вас убедил, то это моя вина. Я был слишком робок в своих доказательствах, я не привел еще самых сильных доводов, а этому причина — недостаточность моих теоретических познаний. Как бы то ни было, я повторю, что расстояние от Земли до Луны весьма незначительно и не заслуживает того, чтобы серьезный человек о нем много думал. Я даже полагаю, что не будет большого преувеличения, если я скажу, что скоро будут ходить целые поезда, составленные из пушечных бомб или бомб-вагонов, в которых будет очень удобно путешествовать от Земли до Луны. Не будет ни толчков, ни стуков, ни схода с рельсов — никаких крушений; поезда прямо полетят стрелой на станцию, как летают пчелы. Не пройдет, быть может, и 20 лет, как половина жителей Земли перебывает на Луне!

— Ура! Мишель Ардан, ура! — воскликнули все, даже наименее убежденные.

— Ура Барбикену! — крикнул в ответ Мишель Ардан. — Ему мы обязаны почином великого дела!

Это громогласное признание заслуг Барбикена произвело великолепное впечатление на аудиторию. Снова раздались долгие и единодушные приветствия по адресу Мишеля Ардана.

— Теперь, друзья мои, — продолжал Ардан, — вы, быть может, хотите задать мне несколько вопросов? Пожалуйста! Хотя и нелегко будет мне, профану, ответить на ваши замечания, все же я постараюсь…

До сих пор Барбикен был, по-видимому, очень доволен общим ходом беседы. Ардан толковал о более или менее теоретических, отвлеченных вопросах и благодаря своему горячему воображению блестяще их излагал. Но надо было отвлечь Ардана, а также аудиторию от вопросов чисто практических, в которых Ардану было бы, конечно, труднее разобраться. Поэтому Барбикен поспешил взять слово и спросил своего нового друга, что он думает относительно обитаемости Луны и вообще планет солнечной системы.

— Ты мне ставишь большую и нелегкую задачу, достойный мой председатель! — ответил оратор с любезнейшей улыбкой. — Однако, насколько помнится, на этот вопрос отвечали утвердительно люди большого ума. Но, друг Барбикен, я отвечу на твой вопрос другим вопросом: можно ли допустить, чтобы миры, или планеты, и другие небесные тела никогда не были обитаемы? И я смело отвечаю: «Нет!» Я утверждаю, что все миры или теперь обитаемы, или раньше были обитаемы, или будут обитаемы впоследствии.

— Правильно! Отлично! — воскликнули первые ряды слушателей, дававшие тон всему собранию; их мнение, по необходимости, получало силу закона для остальных, которые могли быть только зрителями, но не слушателями речи Ардана.

— Нельзя было бы ответить более правильно и логично, — согласился председатель Пушечного клуба. — Вопрос сводится к следующему: «Могут ли быть миры вообще обитаемы?» Что касается меня лично, я склонен это признать.

— А я вполне в этом убежден, — отвечал Ардан.

— Однако, — заметил один из членов собрания, — существуют сильные возражения против обитаемости миров. Во всяком случае, необходимо признать, что для большинства планет условия жизни, то есть условия существования организованных, одушевленных и мыслящих, подобно людям, существ, весьма значительно разнятся от соответствующих условий на Земле. Поэтому, ограничиваясь даже одними планетами, можно сказать, что на планетах, очень далеких от Солнца, живые существа должны мерзнуть и даже замерзнуть, а на других всегда такая жара, что существа, подобные людям, не в состоянии ее выносить: на таких близких к Солнцу планетах они должны изжариться.

— Сожалею, что не имею удовольствия знать лично моего уважаемого оппонента, — ответил Мишель Ардан, — тем не менее попытаюсь ему ответить. Его возражение, конечно, очень серьезно, но мне кажется, что можно с успехом опровергнуть следствия, которые он из него делает. Прежде всего: если на дальних, холодных, мерзлых планетах внутренняя теплота будет выделяться обильнее, чем на Земле, то температура на их поверхности окажется достаточной для существ, организованных наподобие земных; точно так же высокая температура ближних к Солнцу планет может умеряться меньшим выделением собственного тепла планеты. Разумеется, и после этого условия жизни на различных планетах останутся весьма различными, но разве естественные науки не доказывают нам приспособляемость земных существ к самым различным условиям жизни? Разве рыбы не дышат в среде, безусловно пагубной для других животных? Разве амфибии не приспособляются к двум совершенно различным группам жизненных условий — в воздухе и в воде, — и разве легко объяснить, почему создалась такая двойственность их жизни? Разве некоторые морские животные не держатся в очень глубоких слоях воды и не выдерживают давления в 50 и 60 атмосфер, которые сразу сплющили бы остальных обитателей Земли? Разве некоторые водные обитатели и другие низшие животные не показывают, в каких широких пределах может колебаться температура обитаемой среды? Некоторые из этих животных встречаются в источниках горячей воды; другие свободно размножаются в ледяных пустынях полярных океанов! Ввиду этих примеров нужно признать за природой такое разнообразие в условиях жизни и деятельности, которое доходит почти до всемогущества! Теперь — с точки зрения химии. Разве не доказано совершенно бесспорно присутствие следов углерода в аэролитах, то есть в телах, которые зарождались не на Земле? Разве этот углерод не представляет собою остатков тел «организованных», то есть способных к жизни, обладающих различными органами, которые разделяют между собой труд приспособления организмов к условиям среды, то есть «труд» жизни? Но я не химик, не естественник и не физик и потому в конце концов своему уважаемому противнику отвечу так: я не знаю законов природы, не знаю также, обитаемы ли другие миры, кроме Земли. Потому-то я и хочу полететь на Луну, чтобы собственными глазами посмотреть, обитаема она или нет.

Быть может, у противника Мишеля Ардана нашлись бы новые возражения и он рискнул бы вступить в новый спор, но ему немыслимо было высказаться: собрание встретило последнюю фразу Ардана с исступленным восторгом. Долго не смолкали шумные приветствия в самых отдаленных рядах; долго сам Мишель Ардан не мог продолжать свою победоносную речь.

— Вы отлично понимаете, мои доблестные друзья, — заговорил снова оратор, — что я только слегка коснулся этого вопроса: я приехал сюда не для того, чтобы читать публичные лекции или защищать ученые диссертации, тем более, что я совсем не ученый. Есть еще целый ряд доводов в пользу обитаемости миров. Я их оставлю в стороне, но позвольте мне остановиться лишь на одном. Людям, которые утверждают, что планеты необитаемы, нужно ответить так: «Быть может, вы были бы правы, если бы доказали, что Земля есть наилучший из миров, а этого нельзя доказать». У Земли всего один спутник, а у Юпитера, Урана, Сатурна и Нептуна — их по нескольку; это доставляет этим планетам некоторые удобства, которых недостает Земле. Но что особенно неудобно на Земле — это наклон ее оси к орбите. Отсюда происходит неравенство дней и ночей и досадное разнообразие времен года. На нашем злосчастном шаре мы зимой мерзнем от холода, летом жаримся под солнечными лучами, изнываем от духоты. Земля — специальная планета насморков, воспалений и всякой простуды! То ли дело на Юпитере, например, ось которого почти перпендикулярна к плоскости его орбиты! Там для одного и того же места планеты нет скачков тепла и холода. Температура меняется,, только по поясам. Там около экватора пояс постоянного лета; есть пояса осени или весны и пояса вечной зимы — около полюсов. Каждый житель Юпитера может выбрать климат, который ему нравится, и всю свою жизнь не бояться перемен погоды или, по крайней мере, температуры. Вы, конечно, согласитесь, что это большое преимущество Юпитера по сравнению с Землей, не говоря уже о его длинных годах: каждый из них продолжается 12 земных лет! Для меня вполне очевидно, что при таких изумительно благоприятных условиях жизни обитатели этого более счастливого «мира» не только дольше живут, но должны быть существами более развитыми, чем мы, земные люди. Ученые там непременно более учены, артисты более талантливы; хорошие люди там еще лучше наших, и даже плохие, злые на Юпитере менее плохи, менее злы, чем на Земле. И, увы, только подумать, чего не хватает нашей Земле, чтобы дойти до такого совершенства! Пустяка! Только оси вращения, менее наклоненной к плоскости орбиты.

— Ну, так что же! — внезапно раздался неистовый голос. — Соединим усилия, изобретем машины и выпрямим земную ось!

Гром рукоплесканий раздался в ответ на это предложение, которое могло притти в голову одному лишь Дж. Т. Мастону. У него всегда была склонность к инженерному искусству, и при его пылком воображении ему ничего не стоило хватить через край. Надо, однако, признаться, что не он один оказался таким «сверх-инженером». Многие совершенно простодушно одобрили его «гениальную мысль». И, разумеется, будь у американцев точка опоры, которой требовал в древности Архимед, они немедленно принялись бы за изготовление рычага, чтобы повернуть Землю или, по крайней мере, отклонить ее ось.

Как бы то ни было, но «практичное предложение» Мастона имело и большой «практический» успех — добрых четверть часа продолжался перерыв в прениях. Но и после этого митинга долго еще говорили в Соединенных штатах о предложении достойнейшего пожизненного секретаря Пушечного клуба. [27]