Спиноза Б. Избранные произведения

Вами в Вашем доме.

З

атем, мне очень хотелось бы убедительно попросить Вас — я прошу и

упрашиваю Вас именем нашей дружбы, — чтобы Вы пожелали с

истинным рвением заняться серьезным делом и посвятить лучшую

часть жизни культивированию разума и души. Я говорю это теперь, пока еще есть время, упустив которое Вы сами стали бы горько

плакаться.

Д

алее, чтобы по поводу нашей проектируемой переписки высказать

нечто такое, что могло бы подействовать на Вас ободряющим образом

и придало бы Вам смелости писать мне более свободно. Вы должны

знать, что я и раньше подозревал, — а теперь считаю это почти

несомненным, — что Вы обнаруживаете большую, чем следует, неуверенность насчет Ваших умственных дарований и боитесь, как бы

не спросить или не высказать чего-либо такого, что но пахло бы

ученым мужем. Впрочем, не годится хвалить Вас в глаза и

распространяться о Ваших дарованиях. Но если Вы опасаетесь, как бы

я не сообщил Ваших писем кому-нибудь другому, кто мог бы

впоследствии подвергнуть их насмешке, то отныне я даю Вам слово

хранить их у себя самым добросовестным образом и не показывать

без Вашего разрешения ни одному смертному. На этих условиях Вы

можете приступить к нашей переписке, — разве только Вы но

доверяете моему слову, чего я отнюдь не думаю. Однако я хотел бы

503

505

узнать Ваше мнение об этом из первого же Вашего письма. Вместе с

тем я жду и обещанного Вами снадобья из красных роз 141, хотя мне

теперь уже гораздо лучше. После моего отъезда оттуда 142 я один раз

пускал себе кровь, но лихорадка [от этого] не прекратилась (хотя я

чувствовал себя несколько бодрее еще до кровопускания — как

полагаю — вследствие перемены воздуха). Трехдневной лихорадкой я

болел [за это время] два или три раза, но благодаря строгой диете я ее, наконец, прогнали отправил к черту. Куда она пошла, я не знаю, но я

забочусь о том, чтобы она сюда не возвратилась.

Ч

то касается третьей части нашей философии, то я вскоре пришлю

часть ее или Вам (tibi), если Вы хотите быть [ее] переводчиком, или

другу де Врису. Хотя я раньше принял решение ничего не пересылать

Вам, пока не кончу этой третьей части, но ввиду того, что она выходит

длиннее, чем я рассчитывал, не хочу Вас (vos) слишком долго

задерживать. Я пришлю Вам приблизительно вплоть до 80-й

теоремы 143.

О

б английских делах слышу много всяких толков, но ничего

достоверного. Народ продолжает подозревать все дурное. Никто не

может понять, почему не распускает паруса наш флот 144. И

действительно, положение дела все еще не представляется достаточно

упрочившимся. Боюсь, что наши желают быть слишком мудрыми и

осторожными. Впрочем, в конце концов само собой обнаружится, что

у них на уме и к чему они стремятся. Пусть благоприятствуют им

боги. Я очень хотел бы слышать, что обо всем этом думают и знают

верного наши там 145, но более и прежде всего я желаю, чтобы Вы

меня и т.д.

[Ворбург, июнь 1665 г.]

ПИСЬМО 29 146

Славнейшему мужу Б. д. С.

от Генриха Ольденбурга.

П

ревосходнейший муж, глубокоуважаемый друг!

И

з последнего Вашего письма ко мне от 4 сентября 147 видно, как близко

к сердцу принимаете Вы наши интересы. Вы привязали к себе не

только меня, но и нашего благороднейшего Бойля, который вместе со

мной шлет Вам свою величайшую благодарность за это, прося заве-

504

506

рить Вас, что при первом же удобном случае он не преминет

отплатить Вам за Вашу любезность и благорасположение всем, чтó только окажется в его власти. В том же самом Вы можете быть твердо

уверены и относительно меня. Что же касается того слишком

услужливого мужа, который, несмотря на то, что здесь уже сделан

перевод трактата о цветах 148, задумал подготовить другой перевод, то, вероятно, ему еще придется раскаяться в своем неуместном рвении.

Ибо какова будет судьба его перевода, если автор дополнит латинский

перевод, сделанный здесь, в Англии, многими опытами, не

содержащимися в английском издании? Не подлежит сомнению, что

это заставит всякого предпочесть наш перевод, который в скором

времени поступит в продажу и будет по достоинству оценен всяким

здравомыслящим человеком. Однако пусть он рассуждает по-своему, если хочет; мы же, насколько будет нужно, позаботимся о своих

интересах.

«

Подземный мир» Кирхера 149 еще не появлялся у нас в Англии по

причине чумы, препятствующей почти всяким сношениям. К чуме

присоединилась еще эта ужасная война, которая влечет за собой

целую эпопею всяких бедствий и почти изгоняет из мира всякую

гуманность.

О

пасные времена мешают нашему философскому обществу устраивать

публичные заседания; тем не менее отдельные члены его не забывают

о своей принадлежности к обществу и работают у себя на дому: одни

занимаются гидростатическими экспериментами, другие —

анатомическими, третьи — механическими и т.д. Г-н Бойль подверг

исследованию вопрос о происхождении форм и качеств, как он до сих

пор трактуется в школах и излагается учителями, и готовит к печати

свой, без сомнения замечательный, трактат об этом предмете 150.

Ч

то же касается Вас, то я вижу, что Вы в настоящее время не столько

философствуете, сколько — если можно так выразиться —

богословствуете; ибо Вы заняты занесением на бумагу Ваших мыслей

об ангелах, пророчествах и чудесах 151. Но, быть может, Вы трактуете

об этих предметах с философской точки зрения. Во всяком случае, я

уверен, что произведение это будет достойно Вас и в высшей степени

интересно для меня. Хотя наше бедственное время сильно затрудняет

свободу сношений, прошу Вас сообщить мне в ближайшем по крайней

мере письме замысел и задачи этого сочинения.

505

507

С

о дня на день мы ожидаем здесь известий о втором морском сражении, если только ваш флот не укрылся опять в гавани. Та доблесть, в

которой, как Вы намекаете, состязаются между собой ваши [воины], приличествует более диким зверям, чем людям. Ибо если бы люди

следовали указаниям разума, они не кромсали бы так друг друга, как

это ясно всякому. Но к чему жаловаться? Пороки не переведутся, доколе будут жить люди, но они не заполняют собой всей

человеческой жизни и компенсируются наличием добродетелей.

В

то время как я писал все это, я получил письмо от замечательного

данцигского астронома г. Иоганна Гевеля 152. В письме этом он, между

прочим, сообщает мне, что «Кометография» его, состоящая из

двенадцати книг, уже в течение года находится в печати, а 400

страниц, или 9 первых книг ее, уже вполне готовы. Кроме того, он

упоминает о посланном им мне в нескольких экземплярах

«Предвестнике комет», в котором он подробно описывает первую из

двух недавно появившихся комет, но это сочинение пока еще но

дошло до меня. Сверх того, он намеревается издать и представить на

суд ученых еще одну книгу — о второй из этих комет.

П

рошу Вас сообщить мне, что у вас думают о часах с маятником

Гюйгенса, особенно о той их разновидности, которая, как говорят, обозначает время с такой точностью, что может служить на море для

определения долготы? Как подвигаются его же «Диоптрика» и

«Трактат о движении» 153, уже давно нами ожидаемые? Я уверен, что

он не бездействует, но хотелось бы знать, над чем именно он работает.

Будьте здоровы и продолжайте любить глубоко преданного Вам

[Лондон, сентябрь 1665 г.]

ПИСЬМО 30 154

Благороднейшему и ученейшему

мужу Генриху Ольденбургу

от Б. д. С.

ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ

.

..Я видел «Подземный мир» Кирхера 155 у господина Гюйгенса, который хвалит его благочестие, но не его умеренные способности, не

знаю, не потому ли, что он

506

508

[Кирхер] рассуждает о маятниковых часах и приходит к заключению, что они весьма мало пригодны для определения долгот, что находится

в полном противоречии с мнением Гюйгенса. Вы хотите знать, что у

нас думают о новых маятниковых часах Гюйгенса. Ничего

определенного об этом я Вам сообщить еще не могу; знаю только то, что единственный мастер, имеющий право на их изготовление, совершенно прекращает эту работу, потому что он не может их

продать. Не знаю, является ли это следствием нарушения [наших]

связей [с другими странами] или результатом того, что он хочет

продать их по слишком высокой цене, так как он оценивает их по 300

каролинских флоринов за штуку. Тот же Гюйгенс, когда я спросил его

относительно его «Диоптрики» и его другого трактата, о паргелиях 156, ответил, что он все еще продолжает свои исследования в области

диоптрики и что как только он их закончит, то отдаст в печать книгу

по этому предмету вместе с трактатом о паргелиях. Я, однако, думаю, что его мысли в настоящий момент более заняты поездкой во

Францию (ибо он намеревается поселиться во Франции, как только

вернется его отец) больше, чем чем-либо другим. Что же касается тех

исследований в области диоптрики, о которых он говорит, то они

направлены на выяснение вопроса о том, нельзя ли устроить стекла

телескопа таким образом, чтобы недостаток одного из них исправлял

недостаток другого, в результате чего все параллельные лучи, проходящие сквозь объектив телескопа, достигали бы глаза так, как

если бы они сходились в одной математической точке. Мне это все

еще представляется невозможным. Впрочем, во всей его «Диоптрике», насколько я частью сам видел, а частью слышал от Гюйгенса (если

только я его правильно понял), речь идет только о сферических

фигурах. Что же касается трактата о движении, относительно которого

Вы также хотите получить информацию, то я полагаю, что ожидать

его было бы тщетно. Уже давным давно он начал хвастаться тем, что

посредством вычислений открыл законы движения и законы природы, совершенно отличные от тех законов, которые изложены Декартом, и

что законы Декарта почти все ложны. Однако до сих пор он не

представил никаких доказательств этого. Примерно год тому назад я

слышал от него, что все то, что им давно было открыто относительно

движения посредством вычислений, впоследствии,

507

509

как он убедился, было подтверждено в Англии экспериментами.

Этому я едва ли могу поверить. Я даже думаю, что относительно того

закона движения, который у Декарта является шестым законом, как он

[Гюйгенс], так и Декарт безусловно ошибаются.

.

..Радуюсь, что философы наши здравствуют и не забывают ни о себе, ни о науке. Результатов их последних трудов я буду ждать, когда

воители насытятся кровью и притихнут для некоторого

восстановления своих сил. Если бы тот знаменитый насмешник 157 жил

в наши дни, он просто надорвался бы от смеха. Во мне же все эти

треволнения не возбуждают ни смеха, ни даже слез, но побуждают

меня к философствованию и к более обстоятельному наблюдению над

человеческой природой. Ибо я считаю непозволительным для себя

смеяться над природой, а еще менее позволительным оплакивать ее, имея в виду, что люди, как и все остальное, суть только часть природы

и что мне неизвестно, каким образом каждая отдельная часть природы

согласуется с ее целым и как она сцеплена с остальными частями. И я

нахожу, что только этот недостаток знания и был причиной того, что

некоторые вещи, воспринимаемые мною лишь частично и как бы в

изуродованном виде и расходящиеся с нашими философскими

воззрениями, казались мне прежде ничтожными, беспорядочными и

нелепыми. Теперь же я предоставляю каждому жить по своему нраву, а если кто хочет, пусть даже умирает за свое благо, лишь бы мне было

дозволено жить сообразно с истиной.

В

настоящее время сочиняю трактат, излагающий мои взгляды на

Писание 158; к этому побуждают меня: 1) предрассудки теологов; я

знаю, что они в высшей степени препятствуют людям предаваться

философии, а потому я и стараюсь разоблачить их и изгнать из умов

более разумных людей; 2) мнение, распространенное обо мне в толпе

(vulgus), которая не перестает обвинять меня в атеизме, — это мнение

я также пытаюсь насколько возможно рассеять; 3) свобода

философствования и высказывания того, что думаешь, — свобода, которую я стремлюсь утверждать всеми способами и которая здесь

терпит всяческие притеснения вследствие чрезмерного авторитета и

наглости проповедников 159.

508

510

О

картезианце, объяснившем явления недавних комет на основании

гипотезы Декарта, я еще не слыхал; сомневаюсь, чтобы эти явления

можно было надлежащим образом объяснить из этой гипотезы...

[Ворбург, конец сентября или начало октября 1665 г.]

ПИСЬМО 31160

Славнейшему мужу Б. д. С.

от Генриха Ольденбурга.

ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ

П

ревосходнейший муж, уважаемый друг!

Л

юбя хороших людей, Вы поступаете так, как подобает мудрому

человеку и философу. И Вы не должны сомневаться в том, что люди

эти в свою очередь любят Вас и должным образом ценят Ваши

достоинства. Господин Бойль шлет Вам вместе со мной свой

сердечный привет и побуждает Вас деятельно и тщательно

продолжать Ваши философские исследования. Особенно просим мы

Вас сообщить нам результаты Ваших возвышенных и трудных

исследований относительно того, каким образом каждая отдельная

часть природы согласуется с ее целым и как она сцеплена с

остальными частями.

И

зложенные Вами мотивы, побудившие Вас к написанию трактата о

Священном Писании, я вполне одобряю и жажду взглянуть на то, что

Вами написано по этому предмету. Господин Серрариус будет, вероятно, скоро посылать ко мне пакет. Ему, если пожелаете, Вы

можете вполне доверить то, что Вы уже успели написать на эту тему.

Мы же со своей стороны но замедлим чем-нибудь отблагодарить Вас

за эту услугу.

«

Подземный мир» Кирхера я отчасти просмотрел, и хотя его

рассуждения и теории не обличают особенно выдающегося ума, однако передаваемые им наблюдения и опыты свидетельствуют о

большом усердии автора и о его желании оказать услуги ученому

миру. Вы видите из этого, что я признаю за ним нечто большее, чем

одно

509

511

только благочестие, и Вы легко различите намерение тех людей, которые кропят его этой святой водицей.

У

поминая трактат Гюйгенса о движении, Вы намекаете, что почти все

Декартовы законы движения ложны. Я не имею под рукой Вашей

прежде изданной книжки — «Геометрические доказательства «Начал»

Декарта» — и не могу припомнить, указываете ли Вы и там на эту его

ошибку или же, имея в виду изложение взглядов Декарта, следуете по

его стопам и в этом отношении. Когда же, наконец, откроете Вы миру

плоды Вашего собственного ума, препоручив их попечению ученого

мира? Помню, Вы где-то заметили, что многие вещи, признаваемые

Декартом непостижимыми для человеческого разумения, и даже

многое, еще более возвышенное и утонченное, может быть объяснено

самым точным образом и понято людьми с полной очевидностью 161.

Что же удерживает Вас, друг мой? Чего Вы боитесь? Попытайтесь, продвиньте вперед, выполните эту исключительной важности работу, и Вы увидите, что Вас будет защищать весь сонм истинных

философов. Я могу поручиться Вам за это, на что не решился бы, не

будь я вполне уверен, что слово мое должно исполниться. Я не могу

допустить мысли, чтобы Вы собирались говорить что-нибудь против

существования и промысла божия (Providentia Dei), а пока не будут

подкопаны эти столпы, религия будет стоять непоколебимо, и всякие

философские размышления легко найдут или поддержку или

извинение. Итак, не медлите же больше и не заставляйте нас

надоедать Вам нашими неотступными просьбами.

В

скоре Вы, вероятно, узнаете, что установлено относительно недавно

появившихся комет. По поводу сделанных наблюдений происходит

спор между Гевелем из Данцига и французом Озу; оба они люди

весьма ученые и сведущие в математике. В настоящее время спор этот

является предметом обсуждения, и как только он будет разрешен, мне

будет (как я полагаю) сообщено об этом, а через меня — Вам 102. Одно

я уже сейчас могу сообщить, именно: что все известные мне

астрономы считают, что дело идет не об одной, а о двух кометах. До

сих пор я еще не встречал никого, кто пытался бы объяснить явления

этих комет, исходя из Декартовой гипотезы.

Е

сли услышите что-нибудь новое о занятиях и работах господина

Гюйгенса и об успехе его маятников в при-

510

512

менении к нахождению [географической] долготы, а также о его

переселении во Францию, — не откажитесь, пожалуйста, немедленно

сообщить мне. К этому прошу присоединить информацию о том, что

говорят у вас насчет мирных переговоров, относительно намерений

переправленного в Германию шведского войска и относительно

продвижения Мюнстерского епископа 163. Опасаюсь, что летом вся

Европа будет объята войной; все клонится, по-видимому, к каким-то

необычайным переменам.

Б

удем служить чистой душой всевышнему божеству и культивировать

истинную, основательную и полезную философию. Некоторые из

наших философов последовали за королем в Оксфорд, где они

нередко сходятся на общих заседаниях и заботятся о прогрессе

физических знаний. Между прочим, недавно они приступили к

исследованию природы звука. Кажется, что они собираются

предпринять ряд опытов для определения того, в какой степени

должны возрастать тяжести, чтобы, натягивая струну без участия

какой-либо другой силы, производить звуки все более и более

высокие и образующие менаду собой гармонические сочетания. Но об

этом скажу подробнее в другой раз.

Б

удьте здоровы и не забывайте преданного Вам

Генриха Ольденбурга.

Лондон, 12 октября 1665 г.

ПИСЬМО 32 164

Благороднейшему и ученейшему

мужу Генриху Ольденбургу

от Б. д. С.

ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ

Б

лагороднейший муж!

Я

очень благодарен Вам и славнейшему господину Бойлю за ваше

благосклонное поощрение моих философских занятий. Я продолжаю

их, насколько хватает моих слабых сил, и не сомневаюсь в вашей

помощи и в вашем

511

513

доброжелательстве. Вы спрашиваете меня, что я думаю по вопросу о

том, каким образом каждая отдельная часть природы согласуется с

целым и как она сцеплена с остальными частями. Я полагаю, что Вы

спрашиваете о тех основаниях, которые убеждают нас в том, что

каждая отдельная часть природы согласуется с ее целым и сцеплена с

остальными частями. Ибо если говорить об абсолютном знании того, каким образом они фактически сцеплены друг с другом 165, то я уже в

предыдущем письме 166 заметил, что у меня нет такого рода знания, ибо для этого потребовалось бы знание всей природы и всех ее частей. П

оэтому я попытаюсь возможно более кратко изложить те основания, которые побуждают меня утверждать эту связь и это согласование

всех частей. Однако прежде всего я должен предупредить, что я не

приписываю природе ни красоты, ни безобразия, ни порядка, ни

беспорядочности. Ибо вещи могут называться прекрасными или

безобразными, упорядоченными или беспорядочными только по

отношению к нашему воображению (imaginatio).

И

так, под связью или сцеплением (cohaerentia) частей я разумею не что

иное, как то обстоятельство, что законы или природа одной части так

приноравливаются к законам или природе другой части, чтобы быть

возможно менее противоположными друг другу. Что касается

[категории] целого и части, то я полагаю, что вещи постольку

рассматриваются как части какого-нибудь целого, поскольку природа

одной вещи так приноравливается к природе другой вещи, что все

они, насколько возможно, согласуются менаду собой. Ибо, поскольку

они различаются между собой, постольку каждая отдельная часть

образует без остальных отдельную, отличную от других идею в нашей

душе (mens), и потому каждая такая часть постольку рассматривается

как целое, а не как часть. Например, поскольку движения частиц

лимфы, млечного сока и т.д. так приноравливаются друг к другу в

отношении величины и формы, что они вполне согласуются менаду

собой и все вместе образуют одну жидкость, — лишь постольку

млечный сок, лимфа и т.д. рассматриваются как части этой жидкости

(т.е. крови). Поскольку же мы мыслим частицы лимфы

отличающимися от частиц млечного сока и по своей форме и по

своему движению, по-

512

514

стольку мы рассматриваем их как целое, а не как часть.

П

редположим теперь, что в кропи жил бы какой-нибудь червячок, обладающий достаточным зрением для различения частиц лимфы, млечного сока и т.д. и достаточным разумом (Ratio) для наблюдения

затем, как каждая отдельная частица при столкновении с другой либо

отскакивает от нее, либо сообщает ей часть своего движения и т.д. Он

жил бы в этой крови, как мы живем в этой части вселенной, и

рассматривал бы каждую отдельную частицу крови 167 как целое, а не

как часть. И он не мог бы знать, каким образом все части крови

управляются общими законами крови и принуждаются (поскольку

этого требует общая природа крови) к такому приноравливанию друг

к другу, чтобы определенным образом согласоваться между собой.

Ибо если предположить, что вне крови не существует никаких

причин, которые бы сообщали ей новые движения, что вне крови нет

никакого пространства и никаких других тел, которым частицы крови

могли бы передать свое движение, — то ясно, что кровь навсегда

останется в одном и том же состоянии и что частицы ее не будут

претерпевать никаких других изменений, кроме тех, которые могут

вытекать из одной лишь природы крови, т.е. из взаимного отношения

движения лимфы, млечного сока и т.д. 168 И в этом случае кровь всегда

должна была бы рассматриваться как целое, а не как часть. Но так как

в действительности существуют многие другие причины, от которых

до известной степени зависит сама природа крови и которые в свою

очередь находятся в известной зависимости от крови, то отсюда и

происходит, что в частицах крови возникают другие движения и

другие изменения, которые вытекают не из одного только взаимного

отношения между ее частями, но вместе с тем и из взаимоотношения, существующего между движением всей крови и внешними

причинами. И в этом аспекте (hac ratione, hoc modo) кровь имеет

характер (ratio) части, а не целого. О целом и части довольно.

Т

еперь, так как все тела природы могут и должны мыслиться таким же

образом, каким мы здесь мыслили кровь, — ведь все тела окружены

какими-нибудь другими телами, и все они друг другом определяются

к существованию и действованию тем или иным строго определенным

образом, причем во всей их совокупности, т.е. во

513

515

всей вселенной, всегда сохраняется одно и то же соотношение между

движением и покоем, — то отсюда следует, что каждое тело, поскольку оно претерпевает определенные модификации, составляет

часть всей вселенной, согласуется со своим целым и находится в

теснейшем сцеплении с остальными частями. А так как природа

вселенной не является ограниченной подобно природе крови, но

абсолютно бесконечна, то изменения ее частей, могущие вытечь

(consequi) из этой бесконечной мощи (роtentia), должны быть

бесконечными 169.

Д

алее, в отношении к субстанции я считаю, что каждая отдельная часть

[ее] находится в [еще] более тесном единении (unio) со своим целым

[т.е. с субстанцией]. Ибо так как природе субстанции (как я пытался

доказать это раньше, еще когда я жил в Рейнсбурге) принадлежит

быть бесконечной, то отсюда следует, что каждая отдельная часть

целой телесной субстанции необходимо принадлежит к целой

субстанции и без остальной субстанции [т.е. без всех остальных

частей этой телесной субстанции] не может ни существовать, ни быть

мыслимой 170.

Вот по какой причине я считаю человеческое тело частью

вселенной 171. Что касается человеческой души (mens), то и ее я тоже

считаю частью вселенной 172. Ибо я признаю, что в природе

существует также и бесконечная способность (potentia) мышления

(cogitandi), которая, поскольку она бесконечна, содержит в себе

объективно (объектно — objective) 173 всю природу и отдельные мысли

(cogitationes) которой развертываются таким же образом, как и сама

природа, являющаяся ее идеатом 174.

Д

алее я полагаю, что человеческая душа (mens) является той же самой

способностью (potentia) мышления, но не поскольку она бесконечна и

постигает всю природу, а поскольку она конечна, а именно поскольку

она постигает (перципирует) только человеческое тело. И на этом

основании я считаю, что человеческая душа есть часть некоторого

бесконечного интеллекта (ума, разума).

О

днако было бы слишком длинным делом подробно излагать и

доказывать здесь все это и то, что с этим связано. Да я и не думаю, чтобы Вы в настоящее время ожидали от меня этого. Я сомневаюсь

даже, правильно ли я понял Вашу мысль и на то ли, о чем Вы

спрашиваете, отвечаю. Желательно было бы узнать об этом от Вас

самих.

514

516

В

ы пишете далее, что я намекнул на ложность почти всех законов

Декарта относительно движения. Насколько я помню, я передавал это

лишь как мнение Гюйгенса; сам же я назвал ложным шестой закон

Декарта 175, сказавши вместе с тем, что относительно этого закона

заблуждается, по моему мнению, так же и Гюйгенс. По этому поводу я

просил Вас описать мне эксперимент, который был предпринят

согласно этой гипотезе в вашем Королевском обществе. Но так как Вы

мне ничего на это не отвечаете, то я предполагаю, что Вам этого не

разрешают.

Г

юйгенс всецело занялся полировкой оптических стекол; он изобрел

довольно хороший станок (на котором он может вытачивать также и

металлические формы, служащие для шлифования стекол). Чего он

этим достиг — я еще не знаю, да, по правде сказать, и не особенно

жажду знать. Ибо на основе личного опыта убедился, что на

сферических формах стекла руками шлифуются лучше, чем какой бы

то ни было машиною 176. Об успехах его маятников и о времени его

переселения во Францию я еще не могу Вам сказать ничего

определенного 177.

Е

пископ Мюнстерский, после того как он необдуманно вторгся в

Фрисландию (подобно тому, как в басне Эзопа козел залез в

колодезь), не добился никаких успехов. Более того, если только не

подоспеет зима, ему не удастся уйти из Фрисландии иначе, как с

большими потерями. Не подлежит сомнению, что он решил начать эту

авантюру по совету какого-нибудь предателя 178. Впрочем, все эти дела

слишком уже стары, чтобы сообщать их в качестве новостей. В

течение последних двух недель не произошло ничего такого, о чем

стоило бы писать Вам. На мир с Англией нет, по-видимому, никакой

надежды. Правда, недавно распространились слухи о мире на основе

догадок, вызванных отправкой во Францию голландского посла, а

также ввиду того, что оверейссельцам 179, которые всеми силами

стараются утвердить [штатгальтером] принца Оранского 180 (и это, как

многие думают, более с той целью, чтобы причинить затруднения

голландцам 181, чем чтобы принести пользу самим себе), взбрела в

голову мысль отправить упомянутого принца в Англию в качестве

посредника. Однако в действительности дело обстоит совершенно

иначе. Голландцы 181 в настоящее время даже во сне не думают о мире.

Разве только дело обернется таким образом, что они купят его за

деньги. О на-

515

517

мерении шведов 182 ничего определенного до сих пор не известно; одни полагают, что они стремятся к Майнцу, другие — что к

Голландии. Но все это одни только предположения.

П

исьмо это я написал еще на прошлой неделе, но не мог отослать его, так как ветреная погода не позволяла мне отправиться в Гаагу. Таковы

неудобства деревенской жизни. Редко-редко удается получить письмо

своевременно; иногда проходит неделя-другая прежде, чем

дождешься его, разве только выручит какая-нибудь особая оказия. Да

и для своевременной отсылки нередко встречаются препятствия. Итак, Вы видите, что если я ответил Вам не с должной поспешностью, то

отнюдь не потому, что я забыл Вас. Однако время заставляет меня

закончить это письмо; об остальном — в другой раз. Теперь же мне

остается только просить Вас передать мои приветствия господину

Бойлю и не забывать сердечно преданного Вам

Б. де Спинозу.

Ворбург, 20 ноября 1665 г.

Я

хотел бы знать, в силу каких соображений все астрономы полагают, что было две кометы: на основании ли их движения, или же только

для того, чтобы сохранить кеплерианскую гипотезу? 183 Будьте

здоровы.

ПИСЬМО 33 184

Славнейшему мужу Б. д. С.

от Генриха Ольденбурга.

ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ

П

ревосходнейший муж, глубокоуважаемый друг!

В

аши философские рассуждения о согласовании частей природы с

целым и о связи их между собой очень понравились мне. Однако я не

вполне постигаю, каким образом можем мы отказать природе в

порядке и симметрии, как это Вы, по-видимому, делаете, тем более

что — по Вашему же собственному мнению — все тела природы

516

518

окружены какими-нибудь другими телами и определенным

постоянным образом детерминируются друг другом как к

существованию, так и к действованию, причем во всей их

совокупности отношение между движением и покоем остается

неизменным: мне кажется, что это как раз и составляет формальное

основание истинного порядка. Может быть, впрочем, я в этом случае

не вполне понимаю Вас, как не понял того, что Вы писали раньше о

законах Декарта. Не возьмете ли Вы на себя труд разъяснить мне, в

чем именно Вы признаете ошибочными мнения Декарта и Гюйгенса

относительно законов движения? Вы доставите мне большое

удовольствие, если окажете эту услугу, за которую я всеми силами

постараюсь так или иначе отблагодарить Вас.

Я

не присутствовал при опытах г. Гюйгенса, предпринятых им здесь, в

Лондоне 185, для подтверждения его гипотезы. Знаю только, что, между прочим, он подвешивал в виде маятника шар весом в один

фунт, шар этот, падая вниз с высоты 40°, сталкивался с другим шаром, таким же образом подвешенным, но вдвое меньшим по весу. При этом

несложный алгебраический расчет позволил Гюйгенсу предсказать

эффект, и случившееся оправдало это предсказание самым точным

образом. Один весьма замечательный человек 186, предлагавший

многие из опытов, которые, как говорят, были затем выполнены

Гюйгенсом, в настоящее время отсутствует; но как только мне удастся

повидать его, я изложу Вам все это более подробно и более точно. Вас

же еще и еще раз прошу — не отказать мне в исполнении

вышеуказанной просьбы. Также сообщите, пожалуйста, если узнаете

что-нибудь об успехах Гюйгенса в полировке телескопических стекол.

Чума у нас, слава богу, уже не так свирепствует, и я надеюсь, что

наше Королевское общество скоро будет иметь возможность

возвратиться в Лондон и возобновить свои еженедельные заседания.

Можете быть уверены, что я не премину сообщить Вам все, что

только там будет достопримечательного.

Я

уже напоминал Вам как-то об анатомических наблюдениях.

Недавно г. Бойль (посылающий Вам свой почтительнейший привет) писал мне, что выдающиеся анатомы Оксфорда сообщили ему, что

ими найдено несколько быков и овец, дыхательное горло которых

оказалось набитым травой, и что за несколько недель перед

517

519

тем эти анатомы были приглашены для осмотра быка, который в

течение двух или трех дней почти непрерывно держал свою шею в

наклоненном и напряженном положении и околел от какой-то

болезни, совершенно непонятной для хозяев. Когда по вскрытии его

они исследовали его шею и горло, то с удивлением заметили, что

дыхательное горло в самом стволе было так туго набито травой, как

будто бы кто-нибудь силой запихал ее туда. Естественно возникает

тема для исследования того, как могло попасть туда такое количество

травы и каким образом животное могло так долго жить после этого.

Т

от же самый друг сообщил мне, что один любознательный врач (тоже

из Оксфорда) нашел молоко в человеческой крови. Этот врач

рассказывает следующее: одной девушке, после того как она сытно

позавтракала в семь часов утра, в одиннадцать часов того же дня было

сделано кровопускание в ноге 187. Первая кровь была слита в миску и

вскоре приняла белый цвет; последующая кровь была выпущена в

меньший сосуд, называемый соусником или уксусницей, и также

немедленно превратилась в молочный сгусток. Через пять-шесть

часов доктор вернулся и исследовал кровь в обоих сосудах, причем

оказалось, что миска была наполнена наполовину кровью, наполовину

млечным соком, который плавал в крови, как сыворотка в молоке; в

соуснике же был млечный сок без всяких признаков крови. Когда обе

жидкости были подогреты на огне, то они обе затвердели. Девушка

эта была вполне здорова, и ей пустили кровь только потому, что у нее

никогда еще не было менструаций, хотя вид у нее был самый

цветущий.

П

ерехожу к политике. Здесь распространились слухи, будто иудеи, более двух тысяч лет рассеянные по Земле, собираются вернуться в

свое отечество. У нас немногие верят этому, но многие этого желают.

Вы, конечно, сообщите Вашему другу все, что Вы слышали об этом

деле, и все, что Вы думаете о нем. Что касается меня, то я не могу

придавать этому веры, пока не получу известий от достойных доверия

людей, живущих в Константинополе, где этим делом особенно

интересуются. Желательно было бы знать, что слышно об этом у

амстердамских евреев и как они приняли это известие, которое —

если только оно окажется верным — должно, по-видимому, повлечь

за собой мировую катастрофу 188.

518

520

П

ока еще нет, по-видимому, никакой надежды на мир между Англией и

Нидерландами 189.

Е

сли можете, объясните, пожалуйста, к чему стремятся шведы и чего

добиваются бранденбуржцы 190.

З

асим будьте уверены в преданности Вашего

Генриха Ольденбурга.

Лондон, декабря 8 дня 1665 г.

Мнения наших философов относительно последних комет я

сообщу Вам, бог даст, через некоторое время 191.

ПИСЬМО 34 192

Славнейшему и мудрейшему

мужу Иоанну Гуде 193

от Б. д. С.

С

лавнейший муж!

Н

екоторые дела не позволяли мне до сего времени послать Вам

доказательство единости (unitas) бога (именно с той стороны, что его

природа заключает в себе необходимое существование), которое Вы

от меня требовали и которое я Вам обещал. Итак, чтобы приступить к

этому я предположу:

I

. Что истинное определение каждой отдельной вещи не заключает в

себе ничего другого, кроме простой природы определяемой вещи.

Отсюда следует:

I

I. Что ни одно определение не заключает в себе и не выражает

никакого множества или какого-либо определенного числа

индивидуумов, так как оно ничего другого не заключает в себе и не

выражает, кроме природы определяемой вещи, как она есть в себе.

Например, определение треугольника не содержит в себе ничего

другого кроме простой природы треугольника, но не заключает в себе

никакого определенного числа треугольников. Точно так же и

определение души, которое гласит, что душа есть мыслящая, или

определение бога, утверждающее, что он есть существо совершенное, не выражает ни-

521

519

522

чего, кроме природы души и бога, но не заключает в себе никакого

определенного числа душ или богов.

III. Для каждой существующей вещи необходимо должна быть

какая-нибудь положительная причина, по которой эта вещь

существует.

IV. Причина эта либо содержится в природе и определении самой

вещи (именно потому, что существование принадлежит к ее природе, или, другими словами, заключается в ее природе), либо находится вне

данной вещи.

И

з этих предпосылок следует, что если в природе существует какое-

нибудь определенное число индивидуумов, то необходимо должна

быть причина или несколько причин, которые могли произвести

именно такое, а не большее и не меньшее число индивидуумов. Если, скажем, например, в природе существуют двадцать человек (во

избежание всякой неясности, я предполагаю, что они существуют

одновременно и являются первыми людьми в природе), то для того, чтобы объяснить, почему их существует двадцать, недостаточно

исследовать причину человеческой природы вообще, но нужно также

исследовать то основание, по которому их существует не более и не

менее двадцати. Ибо (согласно предположению третьему) относительно каждого человека нужно показать основание и причину, почему он существует. Но эта причина (согласно предположениям

второму и третьему) не может содержаться в природе самого

человека, так как истинное определение человека не заключает в себе

числа двадцати человек. Поэтому (согласно предположению

четвертому) причина существования этих двадцати человек и, следовательно, каждого из них в отдельности должна находиться вне

их. Отсюда получается то абсолютное заключение, что все то, что

мыслится как существующее во множественном числе, необходимо

производится внешними причинами, но не силой своей собственной

природы. А так как (согласно нашему предположению) необходимое

существование принадлежит к самой природе бога, то необходимо, чтобы истинное определение его заключало в себе также и его

необходимое существование. Потому-то из истинного определения

бога и вытекает заключение о его необходимом существовании. Но из

истинного его определения никак нельзя заключить о необходимом

существовании многих богов, как я уже показал из второго и третьего

предположения. Итак [из истинного опреде-

520

523

ления бога] следует существование только одного-единственного

бога, что и требовалось доказать.

Т

акой метод доказательства этого положения, славнейший муж, показался мне в настоящее время наилучшим. Прежде я доказывал его

иначе, применяя различие между сущностью и существованием. Но, принимая во внимание то, что Вы мне указали, я предпочел послать

Вам именно это доказательство. Надеюсь, что оно удовлетворит Вас, и

жду Вашего о нем суждения. А пока остаюсь и т.д.

Ворбург, 7 января 1666 г.

ПИСЬМО 35 194

Славнейшему и мудрейшему

мужу Иоанну Гудде

от Б. д. С.

С

лавнейший муж!

Т

о, что оставалось для меня еще до некоторой степени темным в

письме Вашем от 10 февраля, вполне уяснилось из Вашего последнего

письма — от 30 марта 195. Теперь, уразумев, в чем состоит Ваше

мнение, я поставлю вопрос так, как Вы его мыслите, а именно: действительно ли имеется только одно существо, которое существует

по собственной достаточности (sua sufficientia) или силе? — что я не

только утверждаю, но и берусь доказать, — с той именно стороны, что

природа его заключает в себе необходимое существование. То же

самое можно было бы весьма легко доказать из разума бога (как я это

сделал в теореме 11 моих «Геометрических доказательств «Начал»

Декарта») или из других атрибутов бога. Итак, чтобы приступить к

делу, я предварительно вкратце укажу, какими свойствами должно

обладать существо, заключающее в себе необходимое существование.

А именно:

I

. Оно вечно, ибо если ему приписывать ограниченную длительность, то вне этой ограниченной длительности оно должно было бы

мыслиться как несуществующее или как не заключающее в себе

необходимого существования. А это противоречит его определению. I I. Оно просто, т.е. не составлено из частей. Ибо составные части

должны как по природе своей, так и по

521

524

отношению к познанию предшествовать тому, что из них составлено.

А это не может иметь места в том, что по своей природе вечно.

I

II. Оно не может мыслиться ограниченным (determinatm), но только

бесконечным. Ибо если бы природа его была ограничена и мыслилась

тоже ограниченной, то вне этих границ она должна была бы

мыслиться как несуществующая, — что опять-таки противоречит его

определению.

I

V. Оно неделимо. Ибо если бы оно было делимо, то оно могло бы

быть разделено на части или одной и той же, или различной природы.

Делимость на части различной природы означала бы, что оно может

быть разрушено, т.е. может не существовать, — что противно

определению. Делимость на части одной и той же природы означала

бы, что любая часть его сама по себе заключает в себе необходимое

существование и что, таким образом, одна часть может существовать, а следовательно, и быть мыслимой без другой части, а потому

означенная природа могла бы мыслиться как конечная (ut finita) — что

(согласно предыдущему замечанию) противоречит определению.

Отсюда явствует, что, как только мы приписываем такого рода

существу какое-нибудь несовершенство, мы тотчас же впадаем в

противоречие. Ибо, в чем бы ни заключалось то несовершенство, которое мы хотим приписать такого рода природе: в каком-нибудь ли

недостатке, или в каких-нибудь границах, которые бы ее

ограничивали, или в каком-нибудь изменении, которое бы она могла

претерпеть от внешних причин вследствие недостатка своих

собственных сил, — всегда у нас получится так, что природа, заключающая в себе необходимое существование, или вовсе не

существует, или существует не необходимо. Отсюда я заключаю: V

. Все то, что содержит в себе необходимое существование, не может

иметь в себе никакого несовершенства, но должно выражать собою

чистое совершенство.

V

I. Далее, так как только из совершенства может проистекать то

обстоятельство, что какое-нибудь бытие (существо — Ens) существует

по собственной достаточности и силе, то отсюда следует, что если мы

предположим, что по собственной природе своей существует бытие, выражающее не все совершенства, то мы должны будем признать

также и то, что существует и такое бытие,

522

525

которое содержит в себе все совершенства. Ибо если по собственной

достаточности существует то, что обладает меньшей мощью (potentia), то тем более это справедливо относительно того, что наделено

большей мощью (роtentia).

Н

аконец, чтобы перейти к нашей проблеме — я утверждаю, что бытие

(существо), существование которого принадлежит к его природе, может быть только одним единственным, — именно только тем

существом, которое имеет в себе все совершенства и которое я буду

называть богом. В самом деле, если дано некоторое существо, к

природе которого принадлежит существование, то существо (бытие) это (согласно замечанию V) не может заключать в себе никакого

несовершенства, но должно выражать всякое совершенство. А потому

природа такого существа должна принадлежать богу (существование

которого мы должны утверждать на основании замечания VI), ибо бог

заключает в себе все совершенства и не имеет в себе никаких

несовершенств. Вне же бога такая природа не может существовать, ибо если бы она существовала вне бога, то одна и та же природа, заключающая в себе необходимое существование, существовала бы в

двойственном числе, что по предыдущему доказательству нелепо.

Следовательно, ничего нет вне бога, и существует один только бог, заключающий в себе необходимое существование, — что и

требовалось доказать.

В

от и все, славнейший муж, что я могу в настоящее время привести для

доказательства этой вещи. Я желал бы также доказать Вам, что... и т.д.

Ворбург, апреля 10 дня 1666 г.

ПИСЬМО 36 198

Славнейшему и мудрейшему

мужу Иоанну Гудде

от Б. д. С.

С

лавнейший муж!

Р

азличные обстоятельства не позволяли мне до сих пор ответить на

Ваше письмо от 19 мая 197. Так как Вы все еще воздерживаетесь от

суждения относительно моего доказательства, по крайней мере

относительно

523

526

главной его части (полагаю, что это зависит от некоторой неясности, которую Вы в нем находите), то я попытаюсь изложить Вам смысл его

более ясным образом.

И

так, прежде всего я перечислил четыре свойства, которыми должно

обладать бытие (существо), существующее по собственной

достаточности или силе. Эти четыре свойства, а также и остальные, им подобные, я свел в замечании пятом к одному. Далее, чтобы

вывести все необходимое для доказательства только из содержания

нашей предпосылки, я попытался в замечании шестом доказать

существование бога из данного предположения. А отсюда, наконец, не

предполагая известным ничего больше, кроме простого смысла слов, я

вывел то, что требовалось [доказать].

Т

аков, вкратце, был мой замысел, такова была моя цель. Теперь же я

разъясню смысл каждого звена в отдельности, и прежде всего я начну

с предпосланных мною свойств.

В

первом из них Вы не находите никакой трудности. Так же, как и

второе, оно есть не что иное, как аксиома. Ибо под простым я разумею

но что иное, как то, что не сложно, или, другими словами, не

составлено из частей, все равно, будут ли эти части по своей природе

различны или же одинаковы. Доказательство имеет, конечно, универсальное значение.

С

мысл третьего свойства (что касается того, что если то существо, о

котором идет речь, есть мышление, то оно не может быть мыслимо

ограниченным в мышлении, но только безграничным, если же это —

протяжение, то оно не может быть мыслимо ограниченным в

протяжении, но только безграничным 198) Вы поняли наилучшим

образом, хотя и говорите, что не можете понять умозаключения

[которым я обосновываю это свойство]. Умозаключение же это

основано на том, что было бы противоречием мыслить под

[категорией] отрицания существования нечто такое, определение чего

заключает в себе существование, или (что одно и то же) утверждает

существование. А так как «ограниченное» (determinatum) 199 не

означает ничего положительного, но обозначает только лишение

(privatio) существования той же самой природы, которая мыслится как

ограниченная, то отсюда следует, что то, определение чего утверждает

существование, не может мыслиться как ограниченное. Так, например, если поня-

524

527

тие протяжения заключает в себе необходимое существование, то

будет столь же невозможно мыслить протяжение без существования, как невозможно мыслить протяжение без протяжения. Если принять

это допущение, то невозможно будет также помыслить и

ограниченное протяжение. Ибо, если бы оно было мыслимо как

ограниченное, то оно должно было бы ограничиваться собственной

своей природой, т.е. протяжением, и то протяжение, которым оно

было бы ограничено, должно было бы мыслиться под [категорией]

отрицания существования. А это, согласно принятому допущению, представляет собой явное противоречие.

В

замечании четвертом я хотел указать только на то, что такое существо

не может быть разделено ни на части одной и той же, ни на части

различной природы, все равно, будут ли эти части различной природы

заключать в себе необходимое существование или нет. Ибо если бы, говорил я, имело место это последнее, то такое существо могло бы

быть разрушено, потому что разрушить какую-нибудь вещь значит

разложить ее на такого рода части, чтобы ни одна из всех их не

выражала природы целого. Если бы имело место первое, то это

противоречило бы трем вышеразъясненным свойствам.

В

замечании пятом я сделал только то предположение, что

совершенство состоит в бытии (τό esse), а несовершенство — в

лишении бытия. Я говорю «в лишении», потому что хотя, например, протяжение и отрицает относительно себя мышление, однако это

обстоятельство не является в нем несовершенством. А вот если бы у

него было отнято протяжение, то это обличало бы в нем

несовершенство, как это фактически и имело бы место, если бы оно

было ограниченным 200, а также если бы оно было лишено

длительности (duratio), местоположения (situs) и т.д.

С

замечанием шестым Вы вполне согласны, но тем не менее говорите, что это нисколько не разрешает Вашего затруднения (а именно —

почему не могло бы быть многих существ, существующих через

самих себя, но различающихся по своей природе, подобно тому как

мышление и протяжение различны и, быть может, могут существовать

по своей собственной достаточности). Я вижу из этого, что Вы

придали этому замечанию смысл, совершенно отличный от того, какой влагал в него я сам. Полагаю

525

528

также, что я угадываю, в каком именно смысле Вы его поняли. Но, чтобы не тратить времени, объясню Вам только мою мысль. Итак, в

замечании шестом я утверждаю, что если мы признаем, что по

собственной достаточности существует нечто такое, что только в

своем собственном роде безгранично и совершенно, то необходимо

будет признать также и существование существа абсолютно

безграничного 201 и совершенного, — это существо я буду называть

богом. Если, например, мы хотим утверждать, что протяжение или

мышление (из которых каждое может быть совершенным в своем

собственном роде, т.е. в определенном роде бытия) существует по

собственной достаточности, то необходимо будет признать также и

существование бога, который обладает абсолютным совершенством, другими словами — существование существа абсолютно

безграничного 202.

З

десь я хотел бы обратить внимание на то, что я только что сказал

относительно выражения «несовершенство», а именно, что оно

означает отсутствие у вещи чего-либо такого, что принадлежит к ее

природе. Так, например, протяжение может быть названо

несовершенным только в отношении длительности, местоположения, количества, а именно: за то, что оно не длится долее, за то, что оно не

удерживает своего местоположения, или за то, что оно не обнимает

большего пространства. Но его никогда не назовут несовершенным на

том основании, что оно не мыслит, потому что природа его, состоящая

в одном только протяжении, т.е. в бытии определенного рода, не

требует ничего подобного. Ограниченным или безграничным, совершенным или несовершенным оно может быть названо только в

отношении этого определенного рода бытия. А так как природа бога

заключается не в определенном роде бытия, но в таком бытии, которое абсолютно безгранично, то его природа требует также всего

того, что в совершенстве выражает бытие (τό esse); ведь иначе его

природа была бы ограниченной и недостаточной. А раз это так, то

отсюда следует, что может быть только одно существо, существующее собственной своей силой, а именно — бог. В самом

деле, если мы, например, предположим, что протяжение заключает в

себе существование, то оно по необходимости должно будет быть

вечным и безграничным и абсолютно чуждым всякого

несовершенства, но выражающим совершенство. А потому

526

529

протяжение будет принадлежать богу, другими словами, будет чем-то

таким, что выражает некоторым образом природу бога. Ибо бог есть

такое существо, которое по своей сущности 203 безгранично и

всемогуще (omnipotens) не в одном только каком-нибудь

определенном отношении, но абсолютно. То, что сказано (для

примера) о протяжении, нужно будет утверждать и относительно

всего, что мы захотим принять как такое [т.е. как заключающее в себе

необходимое существование]. Итак, я заключаю, как и в моем

предыдущем письме, что по собственной достаточности существует

один только бог и ничего вне бога. Полагаю, что этого будет

достаточно для разъясне-

ния смысла предыдущего письма. Вы же сможете теперь лучше

высказать свое суждение об этом предмете.

Э

тим я закончил бы свое письмо. Но так как я собираюсь заказать себе

для полировки стекол новые формы 204, то мне хотелось бы услышать

от Вас совет относительно этого предмета.

Я

не вижу, что можно выиграть выделкой выпукло-вогнутых стекол.

По-моему, если только расчет сделан мною правильно, выпукло-

плоские должны быть гораздо полезнее. Ибо, если мы примем (ради

легкости), что отношение преломления 205 есть 2 : 3 и расставим буквы

на прилагаемом чертеже (фиг. 9) так же, как Вы это делаете в Вашей

малой «Диоптрике», то мы найдем, составив уравнение, что N1, которое обыкновенно обозначается

через z, равняется

Отсюда следует: если

х = 0, то z = 2,

527

530

и тогда 2 является наиболее длинным. Если же

или немного более. Все это в том случае, если мы предположим, что

луч ВI, направляясь из стекла к точке I, не претерпевает вторичного

преломления. Но положим теперь, что при выходе из стекла луч

преломляется на плоской поверхности BF и направляется не к I, но к

В. В таком случае линии ВI и ВR. находятся в том же отношении, как и

преломление, т.о. (как это было принято) в отношении 3 : 2. Исследуя

теперь наше уравнение, получим, что

если мы по-прежнему примем х равным 0,

то NR= 1,

т.е. равняется полудиаметру. Если же

Это показывает, что это фокусное расстояние меньше, чем другое, хотя зрительная труба на целый полудиаметр меньше. Так что если

мы устроим телескоп такой же длины, как DI, сделав полудиаметр

равным 1 1/2 и оставив без изменения величину отверстия BF, то

фокусное расстояние будет гораздо меньше. Сверх того, основание, почему мне не нравятся выпукло-вогнутые стекла, заключается в том, что, помимо того, что они требуют двойной работы и двойных

издержек, лучи света никогда не падают перпендикулярно на

вогнутую поверхность, так как они не собираются все в одну и ту же

точку. Впрочем, я не сомневаюсь, что все это Вами уже давно

продумано и более точно вычислено, так что и весь вопрос

представляется для Вас вполне решенным. Поэтому прошу Вас

сообщить мне Ваше мнение и дать мне совет относительно этого

предмета. И т.д.

[Ворбург, приблизительно в июне 1666 г.]

528

531

ПИСЬМО 37 207

Ученейшему и высокоопытному

мужу Иоанну Боуместеру

от Б. д. С.

У

ченейший муж, сердечный друг!

Я

не мог раньше ответить на Ваше письмо, уже давно мною

полученное. Различные занятия и заботы так поглотили меня, что я

едва-едва из них выбрался. Но так как сейчас мне стало несколько

легче, то я не желаю уклоняться от исполнения своего долга, но хочу

как можно скорее выразить Вам мою глубокую благодарность за

Вашу любовь ко мне и за предупредительность, многократно

доказанную Вами на деле и теперь еще раз засвидетельствованную

Вашим письмом...

О

днако перехожу к Вашему вопросу, который гласит следующее: существует ли или возможен ли такой метод, с помощью которого мы

могли бы беспрепятственно, безостановочно и без скуки продвигаться

вперед в познавании (in cogitatione) возвышеннейших предметов? Или

же наши души (mentes), так же как и наши тела, подвержены

случайностям, и наши мысли (cogitationes) управляются более

счастливым случаем, чем искусством? Полагаю, что я удовлетворю

Вас, если покажу, что необходимо должен существовать такой метод, с помощью которого мы можем направлять и соединять наши ясные и

отчетливые перцепции (восприятия), и что разум (интеллект) не

подвержен случайностям так, как тело.

Э

то явствует уже из одного того, что одна ясная и отчетливая

перцепция или несколько таковых, вместе взятых, могут сами по себе

(absolute) быть причиной другой ясной и отчетливой перцепции. Более

того: все ясные и отчетливые перцепции, которые мы образуем, могут

возникнуть не иначе, как из других ясных и отчетливых перцепций, находящихся в нас, и не допускают никакой другой причины вне нас.

Отсюда следует, что образуемые нами ясные и отчетливые перцепции

зависят от одной только нашей природы и ее определенных и твердых

законов, т.е. от нашей абсолютной мощи (potentia), а не от случая

(fortuna), т.е. от причин, которые хотя и действуют тоже по

определенным и твердым законам, но нам

529

532

неизвестны и чужды нашей природе и нашей мощи (роtentia). Что же

касается остальных перцепций, то я признаю, что они действительно в

высшей степени зависят от случая. Из всего этого ясно видно, каков

должен быть истинный метод и в чем главным образом он состоит, а

именно: в одном лишь познании чистого разума (интеллекта), его

природы и его законов. Для приобретения же этого познания

необходимо прежде всего различать между разумом и воображением, другими словами, между истинными идеями и всеми остальными —

фиктивными, ложными, сомнительными и вообще всеми теми, которые зависят только от памяти. А чтобы понять это, — по крайней

мере, поскольку этого требует метод, — нет необходимости познать

природу души (mens) через ее первую причину, но достаточно

составить краткое описание (historiola) души (mens) или перцепций по

тому способу, которому следовал Бэкон Веруламский.

П

олагаю, что в этих немногих словах я объяснил и доказал истинный

метод, а также указал путь, которым мы его достигаем. Остается, однако, напомнить Вам, что все это требует неустанного

размышления и твердого постоянства духа и намерения, а для

достижения этого прежде всего необходимо установить определенный

образ жизни и поставить перед собой некоторую определенную цель.

Но об этом пока довольно.

Б

удьте здоровы и любите сердечно любящего Вас

Бенед. де Спинозу.

Ворбург, 10 июня 1666 г.

ПИСЬМО 38 208

Высокопочтеннрму мужу

Иоанну ван дер Меру 209

от Б. д. С.

В

ысокопочтенный муж!

В

одиночестве моей деревенской жизни я обдумал вопрос, который Вы

мне когда-то предложили, и нашел его в сущности весьма простым.

Общее доказательство основывается на следующем положении: честным игро-

530

533

ком является тот, у которого шансы выигрыша или проигрыша равны

шансам противника 210. Равенство 211 это состоит, с одной стороны, в

вероятности, с другой — в сумме денег, которую противники ставят

на риск, так что если вероятность для обоих одинакова, то оба должны

ставить на риск одинаковую сумму. Если же вероятность

неодинакова, то один из играющих должен ставить тем большую

сумму денег, чем больше для него вероятность выигрыша: тогда

шансы сравняются, а следовательно, и игра будет справедливой. Так, напр., если А, играющий с В, имеет два шанса выиграть и один шанс

проиграть, В же, напротив, имеет только один шанс выиграть и два

проиграть, то ясно, что А должен рисковать на каждый из двух

имеющихся у него шансов, тогда как В — лишь на один, т.е. А должен

рисковать вдвое большей суммой.

Ч

тобы показать это еще яснее, предположим, что играют три человека: А, В и С — с равными шансами на выигрыш и с равными ставками.

Очевидно, что так как все трое ставят равное количество денег, то

каждый из них рискует лишь третьей частью всей суммы, надеясь

выиграть две трети ее, и что каждый из них, играя против двух

других, имеет лишь один шанс выиграть и два проиграть. Если мы

положим теперь, что один из трех, например С, еще до начала игры

пожелает выйти из нее, то он должен взять обратно только то, что

было им поставлено, т.е. третью часть общей суммы. При этом В

может пожелать приобрести себе шанс С и занять его место, для чего

он должен только поставить сумму, равную сумме, взятой С. И такого

рода сделке А никоим образом не может противиться, ибо для него

совершенно безразлично, играть ли с одним шансом против двух

шансов двух различных игроков или против двух шансов, принадлежащих одному и тому же противнику. Теперь, признавши

это, мы должны будем сделать такое заключение: если один игрок

держит в руке один из двух номеров, угадываемых другим игроком, который, угадав, получит известную сумму, а не угадав, проиграет

такую же сумму, то в этом случае, говорю я, шансы у обоих равны: как у того, кто держит номер, так и у того, кому предоставляется

угадывание его. Далее, если один игрок протягивает руку, а другой

должен с одного раза угадать один из трех номеров, причем

последний выигрывает

531

534

в случае удачи известную сумму, а в случае неудачи проигрывает

только половину ее, то вероятность и шансы обоих опять равны.

Точно так же шансы будут равны и в том случае, если тот, кто

протягивает руку, дает противнику возможность угадывать два раза, с

тем чтобы, выиграв, отгадчик удержал сумму, вдвое меньшую той, которой он рискует в случае проигрыша.

Д

алее, вероятность и шансы игроков будут равны и в том случае, когда

при четырех номерах одному из игроков позволяется угадывать три

раза, причем сумма, проигрываемая этим игроком, втрое больше того, что он мог бы выиграть; или — когда он угадывает четыре раза на

пять номеров, проигрывая вчетверо больше того, что может выиграть, и т.д. Отсюда следует, что для протягивающего руку все равно, сколько раз противник его будет угадывать, только бы за каждый

лишний раз угадывания он рисковал суммой, представляющей собой

число угадываний, разделенное на число всех угадываемых номеров.

Так что если число всех номеров 5, а угадывать можно лишь один раз, то один из игроков ставит х/3 против 4/5. Если игрок угадывает дважды, то он ставит 2/5 против 3/5; если трижды — 3/5 против 2/5 и т.д.; 4/5

против 1/5 и 5/5 против 0 / 5 . Следовательно, для того, кто предоставляет

другому угадывать, если он, например, рискует х/6 частью суммы в

расчете выиграть 5/6 ее, должно быть безразличным, угадывает ли

один противник пять раз или пять человек угадывают каждый по

одному разу, — в чем и заключался Ваш вопрос.

[Ворбург] 1 октября 1666 г.

ПИСЬМО 39 212

Просвещеннейшему и благоразумнейшему

мужу Яриху Иеллесу 213

от Б. д. С.

Д

орогой друг! 214

Р

азличные обстоятельства помешали мне ответить на Ваше письмо

ранее. Замечания Ваши о «Диоптрике» Декарта 215 я прочитал.

Единственную причину того, что получающиеся на дне глаза

изображения бывают то боль-

532

535

шей, то меньшей величины, он усматривает в пересечении лучей, идущих от различных точек предмета, смотря по тому, насколько

далеко от глаза начинается сближение этих лучей. Что же касается

величины угла, образуемого этими лучами при пересечении их на

поверхности глаза, то он не обращает на это внимания. И хотя эта

последняя причина имеет важнейшее значение для телескопов, однако

Декарту угодно было обойти ее молчанием. Происходит это, как я

полагаю, оттого, что ему был неизвестен способ собирать лучи, параллельно идущие от разных точек, в стольких же других точках, вследствие чего он не имел возможности математически определить

образуемый угол. Быть может, Декарт умолчал об этом и потому, что

не хотел отдать предпочтение кругу перед

другими им введенными фигурами, между

тем не подлежит сомнению, что в данном

случае круг действительно лучше всех

других фигур, какие мы только можем себе

представить. Ибо так как круг везде

одинаков, то он везде имеет одни и те же

свойства. Если, например, круг (фиг. 10)

ABCD обладает таким свойством, что лучи,

параллельные оси АВ и идущие со стороны

А, преломляются на его поверхности таким

образом, что собираются затем в точке В,

то все лучи, параллельные оси и идущие со

стороны С, преломятся равным образом на

его поверхности так, что сойдутся затем в

точке D. А этого нельзя сказать ни о какой другой фигуре, хотя

гиперболы и эллипсы тоже имеют бесконечно много диаметров.

Д

ело обстоит, стало быть, так, как Вы пишете, а именно, что если мы

примем во внимание только длину глаза или телескопа, то для того, чтобы различать все происходящее на Луне с такою же

отчетливостью, как то, что мы видим на Земле, мы должны были бы

делать оптические трубы чрезвычайно длинными. Но, как я уже

сказал, главную роль играет здесь угол, который образуется на

поверхности глаза пересечением лучей, исходящих из

533

536

различных точек. Угол же этот будет больше или меньше также в

зависимости и от того, насколько различаются между собой фокусы

вставленных в трубы стекол. Если заинтересуетесь доказательством, то я готов во всякое время послать его Вам.

Ворбург, 3 марта 1667 г.

ПИСЬМО 40 216

Просвещеннейшему и благоразумнейшему

мужу Яриху Иеллесу

от Б. д. С.

Д

орогой друг! 217

П

оследнее письмо Ваше от 14-го числа этого месяца я своевременно

получил, но различные обстоятельства не позволили мне ответить Вам

быстрее. Я беседовал с господином Воссием 218 о деле Гельвеция 219.

Он (чтобы не пересказывать здесь всего того, о чем мы с ним

говорили) много смеялся и удивлялся, как я могу спрашивать о таких

пустяках. Тогда я, но придавая этому большого значения, отправился

к тому самому золотых дел мастеру, который испытывал это золото и

которого зовут Брехтельтом. Этот последний повел речь совсем иного

рода, чем Воссий, утверждая, что при плавлении и очищении золото

действительно увеличивалось в весе и притом как раз на столько, сколько весило положенное в плавильник в целях очищения золота

серебро 220. Так что он твердо убежден в том, что то золото, которое

превратило в золото его серебро, заключало в себе что-то особенное.

Да и не он один, но и другие господа, присутствовавшие при этом, нашли, что дело обстояло, действительно, таким образом. После этого

я отправился к самому Гельвецию, который показал мне и самое

золото и плавильник, изнутри еще покрытый золотом, причем

рассказал, что он бросил в растопленный свинец крупинку [золота]

величиною не более четвертой части ячменного или горчичного зерна.

Он прибавил, что намеревается вскоре опубликовать описание всей

этой истории и что один человек из Амстерда-

534

537

ма (он предполагает, что это то же самое лицо, которое заходило к

нему) проделал то же самое, — о чем Вы, без сомнения, уже слышали.

Вот все, что я смог разузнать об этом деле.

Ч

то касается автора упоминаемой Вами брошюры 221 (в которой он

берется доказать, что аргументы Декарта, которые тот приводит в

третьем и четвертом «Размышлении» 222 и которыми он доказывает

существование бога, ложны), то я полагаю, что он сражается со своей

собственной тенью и бьет больше самого себя, чем других.

Признаюсь, впрочем, что аксиома Декарта выражена, как и Вы

заметили, несколько темно и что было бы яснее и правильнее

выразить ее следующим образом: способность (potentia) мысли к

мышлению не больше, чем способность (potentia) природы к

существованию и действованию. Это вполне ясная и истинная

аксиома, по которой существование бога следует самым ясным и

несомненным образом из самой идеи о нем. Указанный Вами

аргумент вышеупомянутого автора достаточно ясно показывает, что

он все еще не понимает этой проблемы. Конечно, мы можем [в своих

рассуждениях] идти до бесконечности, если этим путем вопрос

разлагается на все свои части; но если этого нет, то такой прогресс в

бесконечность представляет собой большую глупость. Если, например, кто-нибудь спросит, по какой причине движется такое-то

тело, то мы можем ответить, что оно определяется к этому движению

другим каким-нибудь телом, это последнее в свою очередь другим и

так до бесконечности. В данном случае, говорю я, мы вправе ответить

таким образом потому, что вопрос идет только о движении, и, указывая постоянно на какое-нибудь другое тело, мы обозначаем этим

достаточную и вечную причину этого движения. Но если я увижу в

руках какого-нибудь простолюдина книгу, полную самых

возвышенных мыслей и написанную изящным почерком, и спрошу

его, откуда он имеет такую книгу, а он ответит мне, что списал ее с

книги другого простолюдина, также обладавшего изящным почерком, и так до бесконечности, то это нисколько не удовлетворит меня. Ибо я

спрашиваю не только о форме и расположении букв, к которым

только и относится ответ, но и о мыслях и смысловом содержании, выраженном данным сочетанием букв, а на это он ничего не отвечает

своим прогрессом в бесконечность. Каким образом все это можно

535

538

применить к идеям, может быть легко усмотрено из того, что я

разъяснил в девятой аксиоме геометрически доказанных мной «Начал

философии» Декарта.

П

ерехожу к ответу на второе Ваше письмо, написанное 9 марта, в

котором Вы просите дальнейшего объяснения того, что я высказал в

моем предыдущем письме относительно фигуры

круга 223. Вы легко поймете мою мысль, если

соблаговолите обратить внимание (фиг. 11) на то,

что лучи, которые мы считаем падающими на

наружное стекло телескопа параллельно, в

действительности идут не параллельно (ибо они

исходят из одной и той же точки); рассматриваются

же они как параллельные по той причине, что

предмет наблюдения находится на столь большом

расстоянии от нас, что по сравнению с этим

расстоянием отверстие телескопа может быть

принято за одну точку. Далее, несомненно, что для

восприятия всего объекта нам нужны не только

лучи, исходящие из одной точки, но все пучки

лучей, исходящие из всех его точек; а потому

необходимо, чтобы, проходя через стекло, они

собирались в таком же количестве фокусов. И хотя

сам глаз устроен не с такой точностью, чтобы все

лучи, идущие из различных точек объекта, вполне

точно сходились на дне его в стольких же точках,

однако несомненно, что те фигуры, которые

способны обеспечить этот результат, должны быть

предпочитаемы всем прочим фигурам. А так как

[любой] определенный сегмент круга может все

лучи, исходящие из одной точки, собрать

(выражаясь механически) в другую точку своего

диаметра, то он соберет также и все другие лучи,

исходящие из других точек объекта, в

соответственное число других точек. Ведь из каждой точки объекта

может быть проведена линия, которая пройдет через центр круга, хотя

для «этой цели отверстие телескопа должно быть сделано гораздо

меньшим, чем в том случае, если бы мы имели надобность

536

539

только в одном фокусе. В этом Вы легко можете убедиться сами.

В

се сказанное мной здесь о круге неприложимо ни к эллипсу, ни к

гиперболе, а того менее — к какой-нибудь другой, более сложной

фигуре, потому что при других фигурах только из одной

единственной точки объекта можно провести такую линию, которая

прошла бы через оба фокуса. Вот что я хотел сказать об этом предмете

в первом моем письме.

Д

оказательство того, что угол, образуемый на поверхности глаза

лучами, исходящими из разных точек, имеет большую или меньшую

величину, в зависимости от расстояния между фокусами, Вы можете

усмотреть из прилагаемого чертежа, так что, пожелав Вам всего

лучшего, мне остается только засвидетельствовать Вам, что и т.д.

Ворбург, 25 марта 1667 г.

ПИСЬМО 41 221

Просвещеннейшему и благоразумнейшему

мужу Яриху Иеллесу

от Б. д. С.

П

росвещеннейший муж!

И

зложу Вам в кратких словах то, что я нашел экспериментальным

путем, относительно того, о чем Вы меня спрашивали сперва устно, а

затем письменно. К этому я добавлю то, что я теперь думаю об этом

предмете.

Я

заказал себе деревянную трубу (фиг. 12), длиной в 10 футов, шириной

в 12/3 дюйма. К этой трубе я прикрепил три перпендикулярные трубы, как это изображено на прилагаемом чертеже. Чтобы испытать прежде

всего, одинаково ли будет давление воды в трубках В и Е, я запер

трубу М в пункте А нарочно приготовленным для этого деревянным

засовом. Затем я сузил отверстие трубы В настолько, чтобы оно

плотно удерживало стеклянную трубочку С. После чего, наполнив

трубу водой через бак F, я отметил, до какой высоты вода била из

трубочки С. Затем я заткнул трубку В и вынул засов А, открыв таким

образом доступ воде в трубу Е, которую я оборудовал

537

540

таким же способом, как В. И, наполнив опять всю трубу водой, я

нашел, что вода била из трубочки D на ту же высоту, на какую раньше

она била из С. На основании этого я сделал вывод, что длина трубы не

представляла здесь никакого препятствия, а если и представляла, то

весьма малое.

О

днако, чтобы проверить это еще точнее, я захотел испытать, в

одинаковое ли время трубки Е и В наполняют водою сосуд объемом в

один кубический фут, приготов-

ленный для этой цели. А так как я не имел под руками часов с

маятником, то для измерения времени я употребил согнутую

стеклянную трубку Я (фиг. 13), короткое колено которой было

погружено в воду, а длинное свободно висело открытым в воздухе.

Приготовив все это, я пустил сперва воду по трубе В струей такой же

толщины, как и сама труба, до тех пор, пока не наполнился сосуд

объемом в кубический фут. Тогда, взвесив на точных весах, сколько

воды натекло за это время в блюдце L, я нашел, что вес этой воды

равнялся приблизительно четырем унциям. Затем я заткнул трубу В и

пустил воду по трубе Е струей такой же толщины в тот же сосуд

объемом в один кубический фут. Когда этот сосуд наполнился, я

опять взвесил, как и раньше, воду, сбежавшую за это время в блюдце

L, и нашел, что вес ее не был даже на пол-унции больше, чем

538

541

в первый раз. Но так как струя из В и Е не текла все время с

одинаковой силой, то я повторил опыт, взяв с самого начала столько

воды, сколько для этого требовалось, судя по первому опыту. Нас

было трое, и все мы были заняты этим опытом. Второй опыт был

произведен еще тщательнее, чем первый, хотя все еще не так

тщательно, как мне хотелось бы. Однако я имел уже достаточно

данных для решения вопроса, так как разница и во второй раз была

приблизительно такая же, как и в первый. Приняв во внимание все эти

эксперименты, я должен был прийти к заключению, что различие, которое может зависеть от длины трубы, имеет место

только вначале, т.е. в то время, когда начинается

истечение воды. По прошествии же небольшого

времени течение воды продолжается уже с

одинаковой силой как через очень длинную, так и

через короткую трубу. Причина этого заключается в

том, что давление воды, находящейся наверху, все

время сохраняет одну и ту же силу и все то движение,

которое передает эта вода, она в свою очередь

непрерывно получает в силу [своей] тяжести, а

потому она и должна столь же непрерывно

передавать это движение воде, находящейся в трубе,

до тех пор, пока она, будучи гонима дальше, не

приобретет столько скорости, сколько силы тяжести

может ей дать находящаяся наверху вода. Ибо

несомненно, что если вода, находящаяся в трубе С, в

первый момент сообщает воде, находящейся в

длинной трубе М, одну единицу скорости, то в

следующий момент она (если только она, согласно

нашему предположению, сохраняет свою

первоначальную силу) сообщит этой же воде четыре

единицы скорости и так далее, до тех пор, пока вода,

находящаяся в длинной трубе М, не достигнет такой скорости, какую

может дать сила тяжести находящейся на более высоком уровне воды

в трубе С. Так что вода, пробегающая по трубе длиной в сорок тысяч

футов, по истечении небольшого времени приобретет исключительно

в силу давления более высокой воды такую же скорость,

539

542

как если бы труба М была не длиннее чем в один фут. Я мог бы

определить время, которое требуется для того, чтобы вода, находящаяся в длинной трубе, приобрела эту скорость, если бы я мог

получить более точные инструменты. Однако я полагаю, что в этом

нет необходимости, так как основной вопрос в достаточной степени

разрешен. И т.д.

Ворбург, 5 сентября 1669 г.

ПИСЬМО 42 225

Ученейшему и высокопочтенному

мужу Якову Остенсу 226

от Ламберта ван

Вельтгюйзена 227,

д-ра медицины

У

ченейший муж!

Я

получил, наконец, немного свободного времени, которым хочу

воспользоваться для удовлетворения Вашего желания и требования.

Вы просите, чтобы я изложил Вам свое мнение и суждение о книге, озаглавленной «Богословско-политический трактат». Это я теперь

намерен выполнить, насколько хватит моих сил и времени. Не буду

говорить об отдельных частностях, но изложу в общем основную

идею и взгляды автора на религию.

К

какой национальности принадлежит этот автор и какой образ жизни

он ведет, я не знаю, да мне и не интересно знать это. Содержание же

его книги в достаточной степени показывает, что он не глуп и что он

основательно изучил религиозные споры, происходящие в Европе

среди христиан. Автор этой книги убедил себя в том, что он сможет

успешнее проникнуть в самую суть мнений, заставляющих людей

разбиваться на секты и партии, если он отбросит всякие предрассудки.

Поэтому он более чем достаточно приложил стараний к тому, чтобы

освободить свой дух от всяких суеверий. Желая оказаться свободным

от всякого суеверия, он слишком ударился в противоположную

сторону, и, чтобы избежать ошибку суеверия, он, как мне кажется, отбросил всякую религию. По крайней мере он не поднимается над

религией деистов, число которых (вследствие извращенности нравов

нашего века) повсюду достаточно велико, особенно во Франции.

Против

540

543

них-то и издал свой трактат Мерсенн 228, который я, помнится, когда-

то читал. Но я полагаю, что едва ли кто-нибудь из деистов написал в

защиту этого сквернейшего дела столь злонамеренно, столь

изворотливо и искусно, как автор этого сочинения. К тому же, если я

не ошибаюсь, человек этот не ограничивает себя рамками воззрений

деистов и не желает оставить людям даже и малейших частиц

богопочитания.

Б

ога он признает и говорит о нем как о творце и создателе вселенной.

Но форму, вид и порядок мира он считает чем-то вполне

необходимым, в такой же мере необходимым, в какой необходимы

природа бога и вечные истины 229, которые, по его мнению, установлены помимо воли божьей. Поэтому он прямо провозглашает, что все происходит в силу непреодолимой необходимости и

неизбежного рока. И он полагает, что при правильном понимании

вещей не остается места для предписаний и заповедей, что только

человеческое невежество способствовало введению самых этих

терминов (nomina), точно так же, как только неразумие толпы создало

привычку употреблять выражения, приписывающие богу различные

аффекты. Сообщая людям в форме заповедей вечные истины и прочие

вещи, которые с необходимостью должны произойти, бог только

приспособляется к человеческому пониманию. Автор учит, что то, что

требуется законами и что считается находящимся во власти

человеческой воли, совершается с такою же необходимостью, какова

необходимость природы треугольника. А потому то, что составляет

содержание различных предписаний, не зависит от воли людей и

исполнение или неисполнение этого не может дать людям ни добра, ни зла, — в такой же мере, в какой невозможно молитвами повлиять

на волю бога и изменить его вечные и абсолютные предначертания.

Итак [по мнению автора], предписания (praecepta) и предначертания

(decreta) имеют одно и то же основание и сходятся в том, что

неразумие и невежество человека побудили бога сделать так, чтобы

они могли быть полезны для тех, кто не в состоянии образовать более

совершенных мыслей о боге и кто нуждается в такого рода жалких

вспомогательных средствах для возбуждения стремления к

добродетели и ненависти к порокам. Поэтому мы видим, что автор

нигде не упоминает в своем сочинении о пользе молитв, так же как он

не упоминает и о жизни, о смерти, о наградах и

541

544

наказаниях, которые приготовлены для людей судьей вселенной.

В

се это вполне согласуется с основными принципами автора, ибо

можно ли говорить о страшном суде или об ожидании награды и

наказания, если все приписывается року и все объявляется

проистекающим из бога но неизбежной необходимости, или, другими

словами, если он полагает, что вся эта вселенная и есть не что иное, как бог? А я опасаюсь, что наш автор не очень далек от такого рода

воззрения; по крайней мере нет особенной разницы, сказать ли, что

все с необходимостью вытекает из природы бога или что сама

вселенная и есть бог.

О

днако высшее блаженство человека автор полагает в культивировании

добродетели, которая, как он говорит, есть награда сама себе и сфера

наиболее возвышенных вещей. А потому человек с правильным

пониманием вещей должен, по его мнению, предаваться добродетели

не ради заповедей и законов божьих и не вследствие надежды на

награду или страха наказания, но ради прелести самой добродетели и

той душевной радости, которую испытывает человек, предавшийся ей.Т

аким образом, он утверждает, что через откровение и пророков бог

только для виду увещевал людей к добродетели обещанием награды и

угрозами наказаний (награды и наказания всегда присоединяются к

законам), ибо умственные способности обыкновенных людей (homines vulgares) так устроены и настолько несовершенны, что только те

доводы, которые носят характер закона и выражены в форме

обещания награды и устрашения наказанием, могут подвинуть людей

к добродетельной жизни. Но люди, правильно понимающие эту

проблему, должны видеть, что такого рода доводы не имеют никакой

истины и силы.

И

автор считает, что не имеет большого значения тот вывод (хотя это

его прямо-таки уничтожает), что пророки и святые учители, устами

которых говорил с людьми бог, а стало быть, и сам бог, пользовались

такими аргументами, которые, если исследовать их природу, сами по

себе ложны. При всяком удобном случае автор совершенно открыто

заявляет и подчеркивает, что Священное Писание создано вовсе не

для того, чтобы поучать людей истине и объяснять природу тех

вещей, о которых в нем говорится и которыми оно, сообразно со

своими целями, пользуется для направ-

542

545

ления людей к добродетели. Далее, он говорит, что сами пророки

были не настолько знакомы с природой вещей, чтобы быть вполне

свободными от заблуждений толпы при составлении аргументов и при

изыскании доводов, предназначенных для направления людей на путь

добродетели, хотя природа нравственных добродетелей и пороков

была им хорошо известна.

И

поэтому автор учит далее, что пророки, даже когда они наставляли

тех, к кому они были посланы, и напоминали им об их обязанностях, не были свободны от ошибок суждения, что, однако, не умаляет их

святости и авторитета, хотя они пользовались не истинными

аргументами, но приноровленными к предвзятым мнениям тех, к кому

они обращались со своими речами, и при помощи этих аргументов

возбуждали людей к таким добродетелям, которые ни у кого не

вызывают недоумений и относительно которых не существует

никаких разногласий среди людей. Миссия пророков в том и состояла, чтобы развить в людях добродетель, а не в том, чтобы поучать истине.

Ввиду этого автор полагает, что заблуждения и невежество пророка не

могли повредить его слушателям, в которых он зажигал любовь к

добродетели, ибо несущественно, какими аргументами нас побуждают

к добродетели, лишь бы только эти аргументы не извращали той

нравственной добродетели, для возбуждения которой они созданы и

пущены в ход пророком. Ибо он полагает, что постигаемая душой

истина других вещей не имеет никакого значения для благочестия, когда святость нравов в самом деле не содержится в этой истине. И он

думает, что познание истины, а также и познание таинств необходимо

лишь в той мере, в какой они способствуют благочестию.

М

не кажется, что [говоря все это] автор имеет в виду то воззрение

теологов, по которому следует проводить различие между речами

пророка, поучающего и просто что-нибудь рассказывающего, каковое

различие принимается, если не ошибаюсь, всеми теологами. Однако

наш автор совершенно ошибочно полагает, что его учение согласуется

с этой доктриной теологов.

А

втор думает, что к его мнению примкнут все те, кто не признает, что

разум и философия являются истолкователями Священного Писания.

Ибо [говорит он] так как всем известно, что в Священном Писании

говорится о боге бесконечно много такого, что не соответствует его

543

546

природе, но приноровлено к человеческому пониманию и имеет

целью возбудить в людях стремление к добродетели, то необходимо

признать одно из двух: или что святой учитель хотел этими

неистинными аргументами научить людей быть добродетельными, или что всякому, читающему Священное Писание, должна быть

предоставлена свобода судить об образе мыслей и цели святого

учителя согласно с принципами собственного разума. Но это

последнее мнение автор решительно осуждает и отвергает вместе с

мнением тех, которые вместе с парадоксальным теологом 230 учат, что

разум есть толкователь Писания. Автор считает, что Писание нужно

понимать в буквальном смысле и что людям не может принадлежать

свобода по своему произволу и усмотрению толковать, что следует

понимать под словами пророков, и определять (сообразно со своими

собственными рассуждениями и с уровнем тех знаний, которые они

имеют о вещах), когда пророки говорили в собственном смысле и

когда в фигуральном. Но об этом нам придется еще поговорить ниже. Д

алее (чтобы возвратиться к тому, от чего я несколько отклонился) автор, верный своим воззрениям на фатальную необходимость

(necessitas fatalis) всех вещей, отрицает возможность чудес, которые

противоречили бы законам природы 231. Ибо он полагает (как

упомянуто выше), что природы вещей (naturae rerum) и их порядок

суть нечто, не менее необходимое, чем природа бога и вечные истины.

А потому он учит, что в такой же мере невозможно, чтобы что-нибудь

отклонилось от законов природы, в какой невозможно, чтобы три угла

треугольника не равнялись двум прямым.

Б

ог [полагает он] не может сделать так, чтобы меньшая тяжесть

перевесила большую или чтобы тело, движущееся с известной

скоростью, догнало другое тело, движущееся со скоростью вдвое

большей. Итак, он утверждает, что чудеса подчинены общим законам

природы, которые, по его мнению, так же неизменны, как самые

природы вещей, ибо самые эти природы вещей содержатся в законах

природы. И автор не признает никакой другой мощи (роtentia) бога, кроме обыкновенной, проявляющейся согласно законам природы, и

считает, что другой мощи нельзя себе даже и представить, потому что

она разрушила бы природы вещей и вступила бы в противоречие сама

с собой.

544

547

И

так, по мнению автора, чудо есть то, что происходит против

ожидания и причину чего толпа не знает. Подобным же образом та

же толпа приписывает силе молитв и особому вмешательству бога то, когда после произнесенных по всем правилам молений какое-нибудь

угрожавшее зло кажется устраненным или какое-нибудь желанное

благо оказывается достигнутым, — между тем как, по мнению автора, бог уже от века абсолютно предначертал и определил, чтобы

произошли те события, которые толпа считает результатом [особого]

вмешательства и [особой] силы. Ибо [по мнению автора] не молитвы

являются причиной [божественного] предначертания, но это

предначертание есть причина молитв.

В

се эти положения относительно рока (fatum) и относительно

неотвратимой необходимости вещей — как в отношении природ

вещей, так и в отношении событий повседневной жизни — автор

основывает на природе бога, или, точнее говоря, на природе

божественной воли и разума, которые, хотя и различны по имени, но в

боге в действительности совпадают. Он утверждает, что бог с такой

же необходимостью пожелал эту вселенную и все то, что в ней

происходит, с какой он эту вселенную познает. Если же бог с

необходимостью познает эту вселенную и ее законы, так же как и

вечные истины, содержащиеся в этих законах, то, следовательно, заключает автор, бог так же мало мог создать другую вселенную, как

разрушить природы вещей и сделать, чтобы дважды три равнялось

семи. И подобно тому как мы не можем помыслить чего-нибудь

отличного от этой вселенной и ее законов, согласно которым

происходит возникновение и уничтожение вещей, но все, что мы в

таком роде ни выдумали бы, опрокидывает само себя, — так, по

учению автора., природа божественного разума и всей вселенной и

тех законов, согласно которым природа действует, устроена таким

образом, что бог так же мало мог бы помыслить своим разумом какие-

нибудь вещи, отличные от тех, которые существуют теперь, как

невозможно, чтобы вещи были теперь отличны от самих себя. Автор

заключает, что, как бог не может теперь произвести нечто такое, что

само себя уничтожало бы, так бог не может ни помыслить, ни познать

таких природ, которые бы были отличны от существующих теперь

природ, ибо мысль о таких природах настолько же невозможна (ведь, по мнению автора, она за-

545

548

ключает в себе противоречие), насколько невозможно теперь создание

вещей, отличных от тех, которые теперь существуют. Все же

природы, которые мыслились бы отличными от существующих теперь

природ, с необходимостью противоречили бы тем, которые

существуют теперь, ибо так как природы вещей, составляющих эту

вселенную (по мнению автора) необходимы, то они не могут иметь

эту необходимость от самих себя, но имеют ее от природы бога, из

которой они с необходимостью проистекают. Ибо, несмотря на то, что

он хочет казаться принявшим учение Декарта, он не желает

признавать вместо с Декартом, что подобно тому как природы всех

вещей отличны от природы и сущности бога, так их идеи свободно

образуются в божественном духе (mens).

Р

ассуждениями, о которых до сих пор шла у нас речь, автор

прокладывает себе путь к тому, что он излагает в конце своей книги и

к чему клонят предшествующие главы. А именно, он хочет вселить в

душу власть имущих и всех людей вообще такое положение: правительству принадлежит право определять тот религиозный культ, который должен публично отправляться в государстве. Вместе с тем

правительству следует дозволять своим гражданам думать и говорить

о религии то, что им диктует душа (mens) и дух (animus), предоставляя подданным эту свободу также и в отношении актов

внешнего культа, при условии, что стремление к нравственным

добродетелям, или благочестие, останутся неповрежденными. Ибо так

как относительно этих добродетелей не может быть никакого

разногласия, а познание и употребление остальных вещей не содержат

в себе никакой нравственной добродетели, то автор заключает отсюда, что богу не могут быть неприятны, какие бы то ни было

священнодействия, принятые у людей. Говорит же он о таких

священнодействиях, которые не образуют собой нравственной

добродетели и не сталкиваются с ней, которые не противоречат ей и

не враждебны ей, но которые являются для людей как бы

вспомогательными средствами к истинным добродетелям, дабы люди

могли быть приятны богу своим стремлением к этим добродетелям.

Бог же не может оскорбляться совершением таких действий, которые

сами по себе индифферентны по отношению к добродетелям и

порокам, но которые у людей связаны с благочестием и используются

людьми в качестве средств для культивирования добродетели.

546

549

Ч

тобы подготовить умы людей к принятию всех этих парадоксов, автор

предварительно указывает, что весь культ, установленный богом для

иудеев, т.е. для граждан израильского государства, был направлен

лишь к тому, чтобы обеспечить им счастливую жизнь в их

государстве. В остальном же иудеи, по мнению автора, не были более

угодны богу и более дороги для него, чем прочие народы. И это бог не

раз свидетельствовал иудеям через пророков, укоряя их за их

заблуждения и за их неразумие, которое заставляло их полагать

праведность и благочестие в установленных и предписанных богом

обрядах, тогда как их нужно полагать лишь в стремлении к

нравственным добродетелям, т.е. в любви к богу и милосердии к

ближним.

А

так как бог заложил основы, или, так сказать, семена, добродетелей в

души [людей] всех народов, так что они могут самостоятельно, почти

без всяких наставлений, судить о различии между добром и злом, то

отсюда автор заключает, что бог и остальным народам не отказал в

том, что ведет к достижению истинного блаженства, но явил себя

одинаково благим по отношению ко всем людям.

Б

олее того, чтобы уравнять иудеев с остальными народами во всем, что

только может так или иначе способствовать достижению истинного

счастья, автор утверждает, что другие народы тоже не были лишены

истинных пророков, и пытается доказать это примерами. Он доходит

до того, что утверждает, будто бог господствовал и над остальными

народами через посредство добрых ангелов (которых он по

ветхозаветному обыкновению называет богами) и будто бы даже

религиозные обряды этих народов не были неприятны богу до тех

пор, пока человеческие предрассудки не извратили этих обрядов

настолько, что они сделали людей чуждыми истинной

нравственности, побуждая их к совершению в сфере религии того, что

уже совершенно не согласуется с добродетелью. На основании особых

соображений, касающихся лишь иудеев, бог запретил им почитать

богов других народов, хотя эти боги, по божьему же установлению, почитались другими народами с таким же правом и на таких же

основаниях, как почитались ангелы, поставленные хранителями

иудейского государства, которых иудеи некоторым образом считали

богами и которым воздавались божеские почести.

547

550

И

так как автор считает несомненным, что внешний религиозный культ

сам по себе не может быть приятен богу, то он полагает

несущественным, в каких обрядах этот культ отправляется, лишь бы

он настолько соответствовал понятию о боге, чтобы возбуждать в

душе человеческой благоговение перед ним и стремление к

добродетели.

Д

алее, так как суть всей религии он видит в культивировании

добродетели, а всякое знание таинств, само по себе не содействующее

развитию добродетели, считает излишним и так как в его глазах

заслуживает предпочтения и более необходимо такое знание, которое

может воодушевить и настроить людей к добродетели, то отсюда он

заключает, что должны быть одобрены или по крайней мере терпимы

все те мнения о боге, о его культе и обо всем относящемся к религии, которые с точки зрения людей, исповедующих эти мнения, истинны и

способствуют развитию и процветанию честности. Для подкрепления

этой доктрины он ссылается, как на авторов ее, на самих пророков.

Последние были убеждены, говорит он, в том, что бог не придает

значения тому, какого рода религиозных воззрений придерживаются

люди, и что ему угоден всякий культ и угодны всякие мнения, в

основании которых лежит стремление к добродетели и благоговение

перед божеством. При этом пророки доходили будто бы до того, что

для побуждения людей к добродетели прибегали к аргументам, которые по существу не были истинными, но почитались таковыми

лишь с точки зрения тех, к кому пророки обращались, и которые как

бы пришпоривали людей, возбуждая в них более энергичное

стремление к добродетели. Таким образом, по мнению автора, бог

предоставил на собственное усмотрение пророков выбор аргументов с

тем, чтобы они могли воспользоваться такими аргументами, которые

были бы приноровлены к особенностям данных лиц и данной эпохи и

являлись бы наиболее подходящими и действенными в глазах самого

пророка.

Э

тим объясняется, по его мнению, и то обстоятельство, что разные

учители церкви пользовались различными и даже противоречащими

друг другу аргументами. Так, Павел учил, что люди не могут быть

оправданы делами своими, тогда как Иаков развивал положение как

раз противоположное. Этот последний видел, полагает автор, что

христиане придавали совершенно извращенный смысл

548

551

учению об оправдании верой, а потому он и доказывал во многих

местах, что человек может быть оправдан не только верой, но и

делами. Он понимал, что в интересах христиан его времени не могло

быть полезно выдвигать и проповедовать, как это делал Павел, учение

об оправдании верой, которое давало людям возможность

успокоиться, уповая на милосердие божие и почти не заботясь о

добрых делах. Павел же имел дело с иудеями, ошибочно полагавшими

свое оправдание лишь в делах, относящихся к исполнению закона, который был дан им специально через Моисея и которым они

кичились перед другими народами, считая одних себя

предназначенными для блаженства и отвергая учение об оправдании

верой, потому что это учение уравнивало их с другими народами и

лишало всяких особых преимуществ. Таким образом, как учение

Павла, так и учение Иакова были как нельзя лучше приспособлены к

тому, чтобы, смотря но различным условиям времени и лиц, направлять души людей к благочестию, а потому, полагает автор, нужно видеть особенное проявление мудрости апостолов в том, что

они выдвигали то одну, то другую доктрину.

Э

то и является одной из причин того, что автор считает весьма далеким

от истины желание объяснять священный текст посредством разума и

делать из разума толкователя Писания или толковать одного

священноучителя посредством другого. По мнению автора, все

учители церкви имеют равный авторитет и их слова должны быть

объясняемы из тех особенностей речи, которые свойственны данному

учителю, и при исследовании истинного смысла Писания надо

обращать внимание не на природу самой вещи, но только на

буквальный смысл написанного.

Д

алее, так как Христос и все остальные учители, посланные свыше, как

примером, так и учением показали, что достигнуть блаженства люди

могут только усердием в деле добродетели, а все остальное не имеет

значения, то отсюда автор хочет вывести, что правительство должно

заботиться только о процветании в государстве справедливости и

честности; рассмотрение же того, какой культ и какие доктрины

наиболее согласуются с истиной, по его мнению, почти вовсе не

входит в задачи правительства. Но последнее должно заботиться о

том, чтобы не получали распространения такие культы и такие

доктрины, которые

549

552

являются препятствием для добродетели даже по мнению тех, кто

исповедует эти доктрины 232.

И

так, правительство может, нисколько не оскорбляя божества, терпеть

в своем государстве различные культы. И, чтобы убедить нас в этом, автор избирает также и следующий путь. Он полагает, что, поскольку

определенные нравственные добродетели проявляются в

общественной жизни и выражаются во внешних действиях, постольку

никто не должен при осуществлении их руководствоваться своим

собственным произволом и суждением и культивирование, осуществление и изменение этих добродетелей зависит от авторитета

и власти правительства, как потому, что внешние акты добродетели

заимствуют свою природу от обстоятельств, так и потому, что

обязанность человека к совершению этого рода внешних действий

оценивается применительно к тому полезному или вредному

результату, который из них происходит; так что если эти внешние

акты не выполняются своевременно, то они теряют характер

добродетели и к числу добродетелей приходится относить

противоположные им действия. Но автор полагает, что есть и другой

род добродетелей, поскольку они существуют внутри души; эти

добродетели всегда сохраняют характер добродетелей и не зависят от

изменчивости обстоятельств.

Н

икогда ни для кого не может быть позволительным проявлять

склонность к жестокости и свирепости или но любить ближнего и

истину. Однако могут наступить такие времена, когда люди хотя в

душе и не должны отказываться от стремления к названным

добродетелям, но обязаны или воздерживаться от внешнего

проявления этих добродетелей, или даже поступать с внешней

стороны как бы наперекор им. Так, бывают случаи, когда самый

честный человек не обязан открыто высказывать истину и устно или

письменно сообщать ее своим согражданам, делая их соучастниками в

обладании ею. Это бывает тогда, когда мы можем предполагать, что

обнародование истины могло бы причинить народу более вреда, чем

пользы. И хотя любовь каждого человека должна простираться на всех

людей и никогда никому не может быть позволено расстаться с этой

любовью, однако нередко случается, что нам приходится сурово

обращаться с некоторыми людьми, и это не является пороком, когда

ясно, что из нашей мягкости по отношению к этим людям для нас

проистекло

550

553

бы большое зло. Так, все люди считают, что не все истины —

принадлежат ли они к области религии или гражданской жизни —

уместно высказывать в любое время. И тот, кто учит, что не надо

метать роз перед свиньями, когда есть опасность, что свиньи

набросятся на тех, кто расточает эти розы, равным образом не считает

обязанностью доброго мужа поучать простой народ некоторым таким

главам религии, относительно которых имеется опасение, что, получив широкое распространение среди простого народа, они

вызовут такие потрясения государства или церкви, что из этого для

граждан и для святых произойдет больше вреда, чем добра.

А

так как гражданские общества, от которых неотделима власть

издавать законы, помимо всего прочего ввели также и то, что не

произволу отдельных индивидов, но усмотрению властей

предоставляется решать, что является полезным для людей, соединившихся в общественное тело, то отсюда автор заключает, что

правительству принадлежит власть устанавливать, какие и какого

рода учения должны публично проповедоваться в государстве, а

обязанностью подданных является воздержание от проповедования и

исповедования (что касается внешнего исповедования) тех учений, относительно которых законы правительства предписали хранить

публично молчание; ибо бог не предоставил этого на усмотрение

частных лиц, точно так же как он не разрешил последним совершать

что-нибудь вопреки намерениям и предписаниям правительства или

нарушать приговоры судей, прибегая к действиям, подрывающим

силу законов и противным цели государственной власти. Автор

полагает, что о такого рода вещах, касающихся внешнего культа и его

исповедания, люди могут договориться между собой и что внешние

акты религиозного культа столь же безопасно предоставляются