Изгой

Глава 4

4,1

Пустота в этот раз была необычной. Я сидел в кресле, в тишине и темноте, прошел через восторг свободы, как обычно, прополз через страх, и ждал, когда из моей собственной темной глубины, по всем нервным каналам начнет подниматься гнев. Но сейчас все было иначе. За страхом я почувствовал «оттуда» взгляд, как сканер, он был направлен на меня и изучал. Я ощущал, что оказался, как в каком-то энергетическом мешке — в его внимании. Меня как будто взвешивали, сравнивали с чем-то, забивали в поиск по базам данных.

Да, это был взгляд, как у пограничника — внимательно на меня, в лицо, потом в паспорт, потом опять пристально на меня, опять в какой-то документ… Мне было сложно понять, как относится ко мне это что-то в пустоте. Не было агрессии или страха с той стороны, но не было и безразличия. Нечрезмерное, мягкое любопытство, попытка вспомнить что-то про меня или понять, что я такое…

Потом оно исчезло, и гнев так и не настал, и обида не наступила. Я просто сидел в кресле, поняв, что сам собой вышел из пустоты, слышу свое тело, ощущаю себя в салоне своего корабля. Поняв, что «дальше» ничего не будет и сеанс медитации закончен без моего ведома, включил свет и звук.

Еще час назад комп выкатил сообщение, что все записи с беспилотника обработаны и раскодированы. Можно читать. Данных было слишком много, и, наверное, на 90% они мне не нужны, поэтому я слил их в аналитическую программу, чтоб разбила по темам и хронологии, и представила обобщенный доклад. Теперь у меня перед глазами была внятная справка:

Беспилотный космический аппарат TSL 8245 был произведен 3 года назад на заводе TSL Corp на 5-й планете R Льва. Приобретен сразу с конвейера компанией Galaxy для нужд Telecom Galaxy в качестве ретранслятора сигналов связи. Год назад был дооборудован специализированным программным обеспечением и аппаратом G- pulse и переведен на баланс Galaxy Sec (служба безопасности и противовирусной защиты).

36 дней назад получил команду от Центра Управления Galaxy Sec сместиться с постоянной позиции на точку 344/239/058 (место, где я его потом нашел) с задачей поиска и фиксирования факта подлета объекта поиска. К объекту поиска прилагались параметры и курс корабля Радости.

Зафиксировав фактическое приближение объекта, TSL 8245 передал подтверждение в ЦУ Galaxy Sec и получил команду на применение по объекту комплекса G- pulse в точке 342/238/056 мощностью 900. В момент входа объекта в указанную точку применил G- pulse на указанной мощности. Зафиксировав успешное применение комплекса, отправил отчет в Центр Управления и получил команду вернуться на место постоянной позиции.

9 дней назад получил команду ЦУ на выдвижение опять в точку 344/239/058 с задачей обнаружить объект, движущийся по курсу прежнего объекта. Зафиксировав новый объект, снял всеми видами сканирования о нем данные и передал в ЦУ. Получил команду на применение комплекса G- pulse в той же точке. После применения зафиксировал, что объект продолжил движение прежним курсом без видимых изменений. Продолжил снимать информацию об объекте всеми видами сканеров и передавать на ЦУ. Средствами внешнего контроля обнаружил факт установления слежения за собой и сканирования посторонним объектом. При попытке изучения постороннего объекта встретил сопротивление в виде рассеивающего облака. В момент преодоления защиты постороннего объекта обнаружил, что искомый объект изменил курс и идет на сближение пересекающимся курсом, то есть с опасностью столкновения. При выполнении уклон-маневра безопасности, обнаружил одновременное исчезновение искомого и постороннего объектов.

На этом мои записи кончались. Теперь справка по G- pulse:

Программно-силовой комплекс G- pulse разработан 2 года назад в конструкторском подразделении Space New Com (сведений о компании нет). Предназначен для формирования энергетического импульса управляемой мощности, сообщающего объекту воздействия ускорение по оси G. Действие основано на преобразовании энергии аккумуляторных батарей в гравитационную с передачей на расстояние посредством направленного движения энергии в создаваемом изолированном канале.

Вот и все мои результаты следственного эксперимента, — чесал я лоб, глядя на справку. Хотя, не так уж и мало. У меня в руках подтверждения факта сознательного, спланированного удара по Радости со стороны Galaxy Sec. В старые времена сказали бы, что с этим вполне можно идти в суд. Но судебная программа Galaxy Court скорее всего воспримет мой иск, как недопустимый файл и удалит. А потом Galaxy Sec удалит и меня. В суд не пойдем, но любому нормальному человеку этих данных будет достаточно, чтоб согласиться с моими обвинениями против Galaxy.

Теперь, самое главное. Что на хрен за ось G? Из названия и всего разговора о массе и гравитации, я понимал, что речь идет о какой-то гравитационной оси измерений.

Условно говоря, ученые давно согласились, что мир вокруг нас не ограничивается тем пространством, которое мы видим. Но, в связи с тем, что наша (человеческая) природа электромагнитная, и мы, и все наши приборы, способны «видеть» только то, что передается электромагнитными сигналами, поэтому мы и знаем только об электромагнитных объектах. Что такое гравитация, какова ее природа и как она работает, ученые «открывали» уже несколько раз, но потом эти открытия либо опровергались, либо повисали в воздухе, потому что проверить не чем. Одно было ясно, что гравитация работает где-то за пределами наших органов чувств и приборов, но работает.

По большому счету меня это раньше мало заботило. Какая разница, откуда это берется, если мне известно, как это работает на масштабах моей жизни? Силы притяжения планет, звезд и галактик рассчитывались запросто и точно, курс, заданный на основе этих расчетов, выводил корабль «куда надо». Взлет-посадка на планетах были ясной задачей.

В конце концов, ведь даже после разочарования ученых в теориях об устройстве микромира и внутриатомных взаимодействиях, мы же не отказались от ядерной, например, энергетики. Атомные станции работали прекрасно. Да, может быть, жаль, что мы не можем видеть «за горизонт» и знать, как там, за пределами световых волн, но жить это не мешает.

Теперь же моего другана (а, возможно, что у них и на меня есть подобные планы) куда-то сместили по оси G. Представим, что гравитационное взаимодействие распространяется но некой оси координат, отличной от наших трех. То есть он был в точке 342/238/056/120 тонн (так назовем ее условно по весу его корабля), а попал в точку 342/238/056/6 000 тонн. И в этой точке электромагнитные волны либо не распространяются, либо преломляются в соответствии с неизвестными мне закономерностями. Примем это на веру, так это вытекает из того, что я видел сам, и того, что прочитал в справке. Можно сказать корефана моего в прямом смысле сжили со свету.

Что с ним там случилось? Продолжил ли он движение в «наших» трех осях согласно его изначальному курсу, то есть в сторону Альдебарана? Например, если подводная лодка, погружается под воду, ее не видно оставшимся над водой наблюдателям, но она может продолжать идти своим курсом. Но если некий объект, например, ушел под грунт, — то вряд ли. Все зависит от параметров среды «там». Интуитивно, мне кажется, что в той части оси, где массы больше, наверное, среда плотнее.

А еще многое зависит от того, насколько жизнеспособна конструкция корабля в той среде. Может, он взорвался или был раздавлен? Ведь, если Galaxy играет в такие игры, они там должны быть уверены, что Радость назад не вернется. Значит, либо есть физические принципы, не позволяющие ему «сбросить вес» и вернуться по оси G в наблюдаемый нами мир, либо условия среды там несовместимы с жизнью его и корабля.

Хотя странно. Если сравнивать на меньшем масштабе, то для объектов, существующих в двухмерном плоском мире, объект, перемещенный по высоте, для них не исчезает до конца. Они могут видеть его проекцию — тень или свет, слышать звук. Как тень бабочки видна на полу. Самой ее там нет, но проекция осязаема вполне. Или, если вы живете на одном этаже многоэтажного дома, вы не видите и не пересекаетесь с соседями сверху, но можете слышать их шаги, голоса, а, если затопят, то даже материальные последствия их действий. Опять же наше незнание природы гравитации не мешает нам видеть и чувствовать массы и видеть их взаимодействие. То есть какая-то проекция нам здесь видна.

Но мне не удалось зафиксировать никаких признаков корабля Радости ни в каком диапазоне. Конечно, может быть, у него маловатая для этого масса… Я прикинул, смогу ли рассчитать хоть какие-то отклонения в распространении электромагнитных волн в районе точки 342/238/056/ и дальше по курсу, которые могла бы вызвать фигулинка массой 6 тыс. тонн. Нет, не смогу.

С другой стороны, если там среда «плотнее», то, может, у него изменилась скорость до каких-то минимальных значений и он, или ползет сейчас, как червь в земле, либо остановился вблизи точки воздействия комплекса G- pulse, истратив свой маршевый импульс.

Хорош фантазировать, он мог и изменить вектор движения на куда угодно, в том числе дальше вниз по G. Да и в принципе, я не могу использовать при расчетах параметры времени, а тогда что можно вообще рассуждать о скорости? Время, конечно, скорее всего, есть и там. Но мы то все равно знаем о времени только то, что видно «при свете», да и измеряем его посредством света и его скорости. А как там?

Размышления зашли в тупик уже час назад, я просто перебирал в уме фантазии и безосновательные предположения. А надо было решать, что делать дальше.

Надо теперь выяснить как-то о пространстве ниже нашего по оси G и сформировать более-менее объективное мнение о судьбе Радости. В зависимости от этого, либо предпринимать усилия по его спасению, либо решать — мстить или не мстить.

Где можно выяснить про G? Как бы негде… Тупняк продолжался долго, звезды на имитации окон мигали, экран-плазма радовал рассказом милочки Полины о внутренних новостях корабля — все норм, все ОК, идем, согласно курса на систему В Зеры, к 3-й планете.

И тут я понял, что лечу в самое, что ни на есть правильное место. Именно на 3-й В Зеры есть у кого расспросить про G. У меня, конечно, были там другие планы, но мы их отменим. Мне нужно к Россомахе.

Я живо вспомнил ее — высокую стройную светлую шатенку. Узкое лицо, острый нос, слегка длинноватый, но не портящий ее. Зеленые глаза можно было бы назвать хитрыми, но в них было что-то «еще» — за пределами понятия хитрости. Да и сама Россомаха была как раз такой женщиной. Если пытаться ее описать, не найдешь слов. Самое подходящее — хитрая, но оно сужает смысл, ее хитрость шире наших самых смелых представлений о хитрости. Но это не мудрость, и не тупость. Это про другое, что-то смешное, веселое. Она и вправду часто без повода хихикала и улыбалась. Очень любила ловкие трюки, точный расчет, карточные домики. Начинала следачкой в ментовке по молодости, потом ее оттуда выперли — говорят, шибко хитрая. Теперь она известнейшая во всей Вселенной, в узких правда кругах, личность. Меня с ней свел случай не так уж давно. Познакомились в сети по неважному поводу, потом чатились. Настало время повидаться.

У нее был свой официальный сайт «Магическая школа Россомахи», но я решил написать ей все-таки в приватный чат, где ее звали Маса, и там она публиковала свои рассказы (вообще не метафизическая проза, а про любовь, мечты и пр.)

— Даров, Маса, как ты? Нужна помощь — лично/встреча/ дело стремное, как ты любишь, и очень веселое. Лечу-хохочу, не магу ваще, улет, какое дело.

Через четыре часа чат мигнул и чвокнул:

— Привет, подонок! У нас с тобой, Алекс, чувство юмора разное. Могу себе представить. Прилетай.

Я даже не ожидал, что получится так быстро и запросто договорится о встрече. У нее большая школа, куча учеников и занятий, плюс она великий авторитет среди всяких колдунов — сплошные симпозиумы и конференции, выступления в телепередачах…

Вы, может, удивлены, но даже в наш век, когда космические корабли уже избороздили все просторы Большого театра Вселенной, спрос на магические фенечки не исчез, и даже не уменьшился. По полной парили народ астрологи, эзотерики, экстрасенсы и гадатели на всем подряд. Россомаха же меня пару раз ставила в тупик своими суждениями о вещах, которые откуда бы ей знать… Потом, она в общении абсолютно адекватный человек. Просто, вот, она уверена, что знает, как устроен мир вне пределов наших электромагнитных представлений. Про гравитационные силы, вроде она тоже что-то говорила. Из того, что она рассказывала про тьму, получалось, что Радость, как раз туда и угодил, место, где фотонов света толи нет, толи мало, толи отсюда не видно.

Хорошо, что она такой крутой маг и живет в столице Белолесии — в большом городе, где есть нормальный космодром и все дела. Страна безвизовая, и я там еще не косячил, можно отправить запрос на посадку.

ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

3-я В Зеры была очень комфортной для жизни относительно молодой планетой. Еще на подлете, начинаешь издали зачарованно любоваться этим голубоватым с белыми отблесками сияющим шариком. Конечно, атмосфера с высоким содержанием кислорода — вообще большая редкость. Но это не просто полезное качество планеты, это еще и невыразимо прекрасное редкое зрелище. Когда свет от местного Солнца непредсказуемо, в миллионах вариаций, тысячей цветов и оттенков преломляется в этом воздушном слое, а сквозь него иногда проглядываются еще и зеленые черточки лесов и синие — океанов, красные — пустынь… В этой картине можно утонуть.

Говорят, что вот, звезды — это магия, свет, чудо и мощь, красота и величие, а планеты, мол, скучные каменные мостовые, молчаливые и серые. Но когда перед тобой 3-я В Зеры, невозможно оторвать взгляд. Она похожа на маленькую веселую девочку. Кружится в синем своем нарядном сарафане, старается, чтоб подол поднимался кверху, и радуется, что все на нее смотрят, и улыбается, и смеется. И все, кто ее видят, невольно тоже попадают под ее магию смеха и радости.

Это была не девушка в красном платье вроде 5-й планеты системы Z Аполлона. Та тоже сверкала своей атмосферой издалека и заманивала летунов завораживающими цветами красных переливов своего вечернего наряда. Но она была принцесса, которая ждала принца на белом коне, остальные были ей безразличны или бесили. А 3-я была девочкой лет семи, она радовалась, удивлялась и интересовалась всеми, кто к ней прилетел в гости, и приглашала играться. Она была рада каждому встречному, даже мне.

Это ощущение не пропадало даже когда уже входишь в ее атмосферу и чувствуешь себя крохотным паучком на ее синем сарафане. Даже, когда спускаешься в плотные слои, ее воздушных масс, и начинает трясти и плющить так, что ого-го. Внизу живота что-то пульсирует, в голове и перед глазами скачет песок, по пищеводу ходит ходуном. Тяжело не то, что дышать, но даже думать. Даже в этот момент, когда все вокруг сереет и напрягается, не пропадает чувство умиления.

Как бы подыгрывая моим ощущениям, 3-я отозвалась в динамике звенящим веселым, игривым девичьим голосом: «Борт 127, как слышите, прием. Следуйте указаниям программы диспетчера!». И я следовал, разворачиваясь в воздухе, согласно командам космодрома где-то внизу.

Вынырнув из облаков, увидел под собой зеленые бескрайние просторы — словно ковер, ворсистый, клетчатый из-за дорог и лент каналов. Озорная девочка в синем как раз игралась на ковре и оставила, побросав в беспорядке игрушки. Посреди зелени был набросан город — разные по размеру и форме разноцветные кубики, железячки, стеклышки, тряпочки, золотинки.

Подо мной был огромный каменный, с металлическими отблесками, почти квадратный поднос. На нем лежали в ряд, похожие на пестрые конфеты, космические корабли, стояла круглая, похожая на фарфоровую сахарницу, станция связи и управления полетами, рядом мелькнуло тоже круглое, но красное, как блюдечко с вареньем, здание электроподстанции, дальше темнел слоями нескольких этажей торт-терминал. Я врубил на предел мощности посадочные двигатели, гасящие скорость падения. В них разряжались до нуля сразу три мои батареи. Подо мной теперь были снопы огня и искр, облако красного жара, раскаленно сверкавшее в синеве. Тряско, мелкими рывками, я постепенно спускался к космодрому на соединение с посадочным узлом — бетонным квадратом, окруженным стенами-панелями радиационной, шумовой и тепловой защиты.

Наконец, есть посадка. Я чувствовал, как коснулся своим железом бетона, как лег плотно всей массой на узлы стыковки и стабилизировался. Вокруг все плыло в жарком облаке моих успокаивавшихся двигателей. Девушка в динамике приветствовала и рассказывала, что как:

«Уважаемый Алекс! Рады Вас приветствовать на космодроме Белолесской столицы, славного города Ман. После стабилизации температуры, Вас пригласят пройти в терминал для паспортного и специального контроля. Вопросы по оплате парковки, заправке аккумуляторов и техническом обслуживании корабля, Вы можете решить в отделе продаж в здании терминала или на сайте космодрома, зайдя в раздел закупок. Желаем Вам приятно и полезно провести время на 3-й планете системы В Зеры!»

На решение оргвопросов ушло несколько часов, пробыл на космодроме до самого вечера. Заказал зарядку 5 аккумуляторов, заплатил за это 100 золотых, оплатил неделю парковки и наружный послепосадочный техосмотр корабля — все вместе 1 золотой. Хоть здесь и не требовалась виза, нужно было пройти регистрационные процедуры. Сгодились документы на имя Алекса Дея — под этим именем я уже бывал на этой планете, в другой, правда, стране, по делам, но ничем себя не скомпрометировал.

Наконец, все проблемы улажены, и я решил подарить себе изысканное удовольствие, поехав в город не на такси, а на метро. Спустился на огромном лифте, вмещавшем человек сто, вниз и оказался на платформе подземки. Своды станции были богато украшены звездным небом и скульптурами кораблей, космонавтов, эпичными пейзажами дальних планет. Отсюда до центра 20 минут хода, а там переход, и все самое приятное. В вечерний час пик тут было не протолкнуться, я много лет не видел столько людей сразу и не соприкасался с толпой так близко. Истосковавшийся по тактильному ощущению толпы, я нырнул в нее, как в живительный поток, чувствуя всем телом чужие незнакомые тела. Сотни безымянных лиц, которые никогда не встретишь еще раз, которые так и останутся безымянными и незнакомыми, обнимали меня, как густая, тягучая масса, и я плыл с этой рекой по переходу на другую линию метро. С восторгом стискивался у эскалатора, где поток сужался, как река, входящая в трубу под мостом, озирался вокруг, глядя сквозь плечи и макушки, чувствуя толпу, как целое — энергичное, живое, движущееся. Толпа была похожа на тот хаос, из которого появились все мы. Она готова была рожать индивидуальность в любую секунду. Только зацепи любое серое смутное лицо, обрати на него внимание, и оно сразу материализуется в личность, которая расскажет о себе, сделает что-то, спросит.

Меня поразила эта внятная картина непредсказуемого хаоса, готового быстро, откликнувшись на мое действие, создавать события, людей — друзей или врагов, предлагать через них информацию, знаки, ответы на вопросы и идеи. Пока я не дотронулся ни до кого, не остановил, хаос мутной рекой безмолвно тек по переходу, как время, вперед, и вперед. Вот, время — такой же поток возможностей, идущий мимо нас, проносящий перед нашим носом секунды, в каждой из которых может что-то случиться, пока эти мгновения, не реализовавшись, не уходят за горизонт, где становятся не сбывшимися мечтами или миновавшими нас потрясениями.

Впереди уже закрывались автоматические двери вагона, но я прибавил шага и вскочил, мягко подтолкнув, стоявших в проходе, благодарно услышал давление сзади — кто-то еще успел втиснуться, прежде чем двери закрылись. Толпа в этой части метро-конвейера, паковалась по вагонам, как по цистернам, и неслась в черном тоннеле — молча, стоя, не выделяя никого до степени индивидуальности, тая каждое свое зернышко личностей от неаккуратных и любопытных искателей вроде меня.

По мере удаления от центра, наш вагон — пакет возможностей постепенно расходовался. Люди выходили, новенькие не подсаживались. К станции Боброво на севере города я подъезжал уже в почти пустом вагоне, вольготно усевшись на кожаном желтом седаке, разглядывая рекламу на стенах.

Наверху вокруг вестибюля метро плотно стояли магазины и ларьки. Я размышлял, что взять с собой к Россомахе. Цветы, конфеты и вино, — слишком романтично, даже пошло, но я решил, что отшучусь, если ей не понравится. Все-таки чат-знакомство не позволяет быть уверенным, что знаешь человека, но с чувством юмора у нее точно было все в порядке.

Прошел через тихий неосвещенный вечерний сквер и оказался перед многоэтажной башней. Поднялся на лифте и позвонил в дверь.

Она открыла, бегло сказала «привет», схватила цветы и пакеты и убежала в комнату, бросив на ходу, чтоб я раздевался и шел на кухню, там располагался. Значит, мы «свои», если прием будет не в комнате и не в кабинете. На кухне на диване у стола сидели средних размеров кот и собака. Кивнув им, я уселся рядом. Она вошла, предложив кофе и салат. Я согласился, и смотрел на нее, пока она возилась у плиты. Она выглядела моложе, чем я предполагал, не на сорок, а примерно на тридцать. Белый махровый халат красиво обтягивал плечи и задницу, подчеркивал стройность фигуры. Из-под полов халата виднелись точеные лодыжки и пяточки, тонувшие в пушистых белых тапках.

Она почувствовала мой взгляд, обернулась и сказала «Нет». Налила растворимый кофе в кружки, поставила их на стол и уселась напротив меня, пододвинув миску с каким-то майонезным салатом типа мимозы.

Да, ей на вид, примерно, 30, она ярко выраженная жительница Белолессии — высокая, с узким белым лицом, с четко очерченными скулами, ртом, глазами. Волосы — смесь золота и каштана, волной отброшены за спину. Узкие ладони с тонкими пальцами, держали массивную кружку с кофе. «У меня к тебе дело», — сказал я.

«Стоп!», — твердо сказала она. Приподнялась на локтях над столом и сверху вниз, приблизив свое лицо к моему почти в упор, посмотрела зелеными глазами мне в глаза. Молча, секунд пять, не улыбаясь.

Потом, вскочила, отвернулась и отошла к плите, типа что-то мешать ложкой на сковородке. Не оборачиваясь, заговорила.

— Не надо ничего говорить здесь вслух. Не надо мне ничего знать. Твои проблемы мне не по чину. Помогать я в этом не имею права, и не хочу. Это ваша война — не моя. Но я могу тебе помочь увидеть тьму. Ты ее итак увидишь, ты на пути к ней. Но, если торопишься, можешь увидеть прямо сейчас. Этим вечером. Возможно, тебе это поможет в твоей проблеме, меня это не касается. Возможно, там исполнится еще какое-то твое желание. Это тоже не мое дело.

Сделка такая. Я помогаю тебе войти туда сейчас, а ты мне расскажешь, что было по дороге. Меня интересует, что ты увидишь на входе. Все, что потом — твои тайны, твои дела. Идет?

Она обернулась и смотрела на меня, улыбаясь так, как будто заманивала в постель. Явно стараясь пробудить во мне кобелячье геройство и храброе согласие немедленно идти во тьму, она покусывала губки, двигая красивыми своими челюстями.

— Ты окажешься перед чем-то вроде билетной кассы. Говорить там не надо — тебя и не услышат. Подойдешь к окошку, тебя найдут в списках и дадут билет. С этим билетом пойдешь, куда скажут. Все, что ты будешь видеть, увижу и я. До определенного предела. Потом ты почувствуешь, что меня уже нет, и пойдешь дальше по своим делам. Единственное, что я тебе могу гарантировать, что ты проснешься утром здесь.

Я кивнул. Она сказала идти в комнату и ложиться на кровать. В комнате горел неяркий красный торшер, кровать была застелена каким-то старым покрывалом. Я, не раздеваясь лег поверх покрывала на спину, утонув затылком в белой пушистой подушке. Посмотрел в тишине немного в темный потолок, мысленно поздоровался с паучком, видневшимся в углу, и закрыл глаза.

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Самое неожиданное и сильное потрясение, которое пришлось Лилит и Маат пережить в долине Чобан — жара. Сухой, почти шипящий жар шел от земли, песка, асфальта. Было прямо видно эти струи горячего воздуха, шедшие кверху, собиравшиеся во что-то вроде облаков, в которых мир терял прозрачность, и казалось, что смотришь через запотевшее стекло. Пот, состояние похожее на озноб, неутолимая жажда — к этому надо привыкнуть.

Они ехали к Нарун-Аман, бывшему маленькому селению, которое превратилось в огромный город, после того как нем разместили один из лагерей вдов. Джип с открытым верхом трясся по грунтовой дороге, поднимая длинный густой шлейф пыли позади себя. Стараясь не прикасаться к раскаленным металлическим дверям, девочки сидели на заднем сиденье, придерживая на лице широкие балахонистые концы черных тряпок. Местный предмет одежды, которым защищается голова от пыли, песка и солнечного огня.

Машину, водителя и одного офицера сопровождения им любезно предоставил майор Клосс, крепко уважавший доктора Фадира. Офицер, сидевший впереди, сжимал в одной руке автомат, в другой телефон. На коленях у него лежала папка с какими-то бумажками — он показывал эти бумажки на постах, и их пропускали дальше. На территории лагеря не было мужчин, но снаружи его охраняли, как стратегический объект. Множество постов, уходящие вдаль ленты колец колючей проволоки, вышки с пулеметами, автомобильные и вертолетные патрули, и пестрые торчавшие отовсюду флажки «Осторожно! Мины!» Офицер объяснял им, что можно ждать чего угодно с этим лагерем. Вдов могут захотеть «освободить и спасти» местные. Их могут захотеть убить всех до последней враги, чтоб отомстить местным. К ним могут попробовать прорваться кочевники — потрахаться или угнать с собой. Да и сами вдовы могут однажды осатанеть от неопределенности и решить вырваться наружу, на «свободу». Говорят, внутри время от времени случаются стычки между женщинами и даже массовые побоища, но внутрь военные не лезут. Плохо для имиджа миротворческих сил, ведь при любом вмешательстве придется убивать женщин… Вся надежда на введенные в лагерь гуманитарные женские группы, которые должны там наводить подобие порядка.

Впереди появились длинные ряды однообразных синих одноэтажных вытянутых строений, вроде длинных вагончиков. Это было похоже на огромную ферму с бесчисленными тепляками для огурцов или помидоров. Ряды синих тепляков шли до горизонта, перемежаясь с цистернами с водой и солярой, фонтанчиками, фонарями, антеннами, в проходах между «оранжереями» мелькали джипы, грузовики, гусеничные тягачи.

На въезде, армейский джип встал и офицер сказал девушкам дальше идти самим. Они вышли, и неумело еще шагая ногами в сандалиях, прошли к будке охраны. Там их ждала Мадина — черноволосая, черноглазая и чернобровая, маленькая и шустрая. Таких часто увидишь в университете, где-нибудь на кафедре или на благотворительном сборище в защиту животных. Как уже выяснили журналистки в соцсетях, до своего попадания на Чобан, она работала в «приличных местах» в основном, организовывая благотворительные концерты и балы, трудясь в остальное время над докторской работой о правах женщин, эмансипации и феминизме.

Морщины на лбу, впалые уставшие глаза, и сжатые губы, — эти черты она, видимо, обрела здесь, за те три месяца, что она заведует гуманитарными программами в этих пяти лагерях. Маат спросила сходу, чтоб разозлить и разговорить собеседницу:

— Вам не кажется, что эти лагеря, пусть и в жестком ключе, но могут дать представление о феминистическом обществе? Ведь если здесь нет мужчин и их диктата и все управляется женщинами, — тут, по идее, должны максимально проявляться права и свободы женщин?

Мадина взглянула на нее пристально и посоветовала не торопиться.

— Я бы не хотела вам ничего подсказывать. Я дам только статистические данные и некоторые документы. Помогу поговорить с некоторыми вдовами. Выводы делайте сами.

Они втроем вошли в один из вагончиков, где был стол и драные стулья, на столе кипы бумаг и нотбук. Похоже, это кабинет Мадины. Она уставилась глазами в монитор, скроля мышкой страницы и доводя репортершам цифры, факты и проблемы.

— В этом лагере находятся 47 592 женщины. Из них 36 112 — гражданки других стран этой планеты. 11 480 — инопланетянки. Всего в пяти лагерях сейчас 248 545 женщин. 198 121 — с этой планеты, 50 424 — инопланетянки. Правовой статус всех — не определен. Есть основания полагать, что часть этих женщин лично принимала участия в боевых действиях, в том числе лично убивала. Но возможностей для расследования нет, обвинения никому предъявлены не будут. С учетом того, что мы не признаем силу действовавшего здесь при боевиках божьего закона, их семейные отношения недействительны, на этой территории они находятся не законно. Выяснять личности их мужей-боевиков нет возможности, поэтому никому из них не будут предъявлены обвинения в соучастии, но и никто из них и не сможет оформить здесь гражданство или разрешение на проживание.

Но выпускать их нельзя, так как их некому кормить и защищать (мужья с вероятностью 99% убиты). Их или убьют, или изнасилуют и убьют, или они сами умрут от голода или болезней. Здесь они защищены, накормлены, обеспечены медицинскими услугами.

Но никаких законных оснований у миротворцев держать этих женщин здесь в заключении нет, и нет статей в бюджете на их содержание. Однажды, армейцы просто получат приказ на передислокацию и уйдут, благотворительные организации военных не заменят, не хватит сил и средств.

Ведется работа по подготовке экстрадиции гражданок государств этой планеты в свои страны. Но им там, во-первых, не рады, во-вторых, они там могут столкнуться с преследованиями. В-третьих, они там в большинстве своем заведомо не смогут социализироваться. Но по крайней мере, это реальный путь. Депортировать 50 тысяч инопланетянок во все звездные системы и галактики — точно нереализуемо.

Вне зависимости от уровня интеллекта, все они здесь отлично сознают свое положение и отсутствие будущего. Поэтому — депрессия, психологический упадок, нервные расстройства. Все это на фоне разлуки с мужьями (многие любили мужей).

Теперь еще момент. В этом лагере 5 тысяч детей, всего в лагерях их свыше 20 тысяч. Это все дети в возрасте до 5 лет, не идентифицируемые никак. Находятся рядом с теми женщинами, которые утверждают, что это их дети. Кто их отцы выяснить не сможем, какие им делать документы и куда их девать — не известно. Большинство стран их не примет, даже если согласится принять женщину, как бывшую свою гражданку. В долине Чобан оставлять их не на кого. В их отношении так же есть опасность насилия, особенно против мальчиков — так как они сыновья боевиков, воинов Долины Чобан, у них во врагах вся эта планета.

Они втроем уже шли по лагерной пыльной улице мимо палаток и вагончиков, а Мадина продолжала:

— Лагерь разбит на 5 районов примерно по 10 тысяч человек. Намеренно не формируем этнические лагеря и районы, а перемешиваем. Если выделить этнический лагерь, его могут разбомбить враги этого этноса. А так, все понимают, что под бомбами погибнут и свои тоже.

Начальники районов назначаются из числа сотрудниц нашей миссии. Районы делятся на кварталы и так далее до низового звена «дома», в котором 70–100 человек. Руководство в этих звеньях выборное из числа самих вдов. В принципе само собой вышло, что выборные должности и вообще верхнее социальное положение получили выходцы из Тарарии и Хиджны. Они, объединившись, подавляют остальных, иногда грабят. Есть коррупция. У нас итак сложности в снабжении, но из-за того, что начальство ворует, многим женщинами приходится испытывать реальный голод. Хуже всех инопланетянкам, они здесь социальное дно. Были случаи, когда у них пытались отнять детей. Есть подозрения, что для приема в пищу.

В лагере есть наркотики. Пока не получилось выяснить, откуда и как доставляются, но есть. Соответственно часть продуктов уходит еще и дилерам в обмен на наркотики. Случаются столкновения, из-за еды, из-за детей, на межнациональной почве, но подозреваем, что они подстрекаются выборными начальницами в их разборках из-за наркотиков.

Охрана подчиняется только нам — женщины с опытом службы в женских тюрьмах и армейских подразделениях. Беспорядки пресекает жестко, но на разбирательства и поиск виновных нет времени и возможностей.

Кстати, о феминизме. Видите вон тех мужиков? Это тарариянки. В отсутствии мужчин к власти быстро пришли наиболее мужеподобные женщины. Здоровые, крепкие, готовые к применению насилия. На насилии все и держится здесь, как везде…

Впереди сидели у костра здоровенные бабы и жарили шашлык, басисто ржали и нецензурно ругались. Альтернатива их власти — наши охранницы. Такие же. Мастера спорта по борьбе, тяжелой атлетике и тому подобное.

Маат поинтересовалась, есть ли межрелигиозные столкновения, ведь они из стран с разными теокультами.

— Нет. На всех собраниях слушаем от них просьбы — построить еще один туалет или душ, добавить продуктов… Ни разу не просили построить молельный дом или прислать священнослужительниц. Похоже, вся религиозность в долине Чобан держалась на мужчинах. У наших подопечных, вопросы религии на сто пятьсотом месте.

Относительно не плохо у нас с эпидемиологической и санитарной обстановкой. Медики сработали хорошо, всех привили, всех постоянно осматривают в клиниках. Да и женщины сами по себе относительно чистоплотны и гигиеничны.

Наконец, трое подошли к выделявшемуся из всех строений, большому каменному дому.

— Это здание дома культуры, было здесь еще до лагеря. Пытаемся тут организовать какую-то самодеятельность. Есть хор, оркестр, танцевальный ансамбль. Здесь вам будет удобнее поговорить с некоторыми вдовами. Они вас ждут.

4,2

На кассе мне дали билет — белый картонный длинный лоскут с золотым тиснением — буквы, символы. Слова на билете были не понятны, но я почувствовал, что среди них есть и мое имя. С этим картоном в руках вошел в двери, на которые указали в кассе. За дверями открылся коридор — метров десять, без окон, освещенный мягким серым светом длинных ламп, встроенных в потолок и стены. По серому глушившему звук шагов ковру прошел на ресепшен. Вот это — фронтлайн, что надо. Девушки, все три, были прекрасны, как на рекламном постере о лучшей жизни. Рыжая, блондинка и… Я замер, увидев ее. Черненькая, с грустными глубокими глазами, улыбкой — как бы веселой, но все равно горькой. Это была она — та самая, с кем я хотел жить вместе, строил когда-то в юности планы и мечты. Которая отказала мне и, фактически, снарядила в мое бесконечное и бессмысленное одиночное плавание из галактики в галактику.

Я не в силах был думать, где я нахожусь, откуда она здесь взялась, что происходит и что можно сделать, я растерянно и робко подошел к их столу, глядя ей в глаза, как какой-то проситель гуманитарной помощи, взглядом умоляя ее вернуться. Они меня не слышали, здесь вообще что-то было со звуком, как будто в этой программе он отключен, и есть только тишина.

Я спохватился и сунул ей билет, надеясь, что она прочтет мое имя, вспомнит, и скажет, куда мне идти, что бы к ней… Она вертела билет в руках, удивленно улыбаясь, показывала подругам. Наконец, показала мне рукой наверх, туда шла лестница. По красному ковру я нерешительно поднялся к сверкавшим белым дверям и потянул за массивные металлические ручки. Внутри было ослепительно и даже болезненно светло. Белый настойчивый свет проникал везде. В начале большого длинного и широкого коридора сидела бабуля, седая, сухая, в форменной светло-серой кофточке, с аккуратной прической и ухоженными руками. Она с уважением посмотрела на меня, так смотрят на великих ученых, победоносных полководцев или школьников-победителей математических олимпиад. Встала со своего стула и широко махнула рукой в сторону коридора, приглашая идти туда.

Коридор, скорее даже анфилада, был странный. Белые стены, потолок, белые же колонны… никаких других цветов кроме белого. Тут все предметы отличались не цветом, а только силой накала и насыщенности белого света — где-то он слепил, а где-то был по мягче. Я прошел через весь этот коридор, зал за залом, особо не задержавшись нигде, и дошел до большой залы, последней, такой же белой, и абсолютно пустой. В углу стоял одинокий минидиван на одну задницу, я уселся в него, решив ждать, когда придет Она.

Вокруг не было пепельниц, похоже, что курить здесь нельзя. Я включил телефон и понял, что интернет здесь не ловится. Прохожих и хоть кого живых не предвиделось. Было что-то вроде маленького шкафчика. Я подошел, надеясь, что это бар, но там было пусто.

Не высидев, пошел по коридору назад и спросил у бабули нет ли кофемашины или типа того. Она удивленно сказала, что нет. Я прошелся туда-сюда мимо колонн и спросил у бабули, что дальше по программе, чего я жду? Она смотрела еще удивленней, двигая бровями и неслышно открывая рот. Я понял ее, что это и есть программа — белый свет. Пройдясь еще минуту мимо колон, я спросил у нее, наконец, можно ли позвать кого-то с ресепшена, а то мне не понятно, что и как. Оказалось, что посторонним сюда нельзя, в том числе и респшену.

Бабуля была в смятении, а мне здесь уже надоело. Я видел, как местная, видимо, хозяйка или смотрительница была разочарована — она-то была уверена, что у них тут просто рай на земле. Но я толкнул двери и вышел назад к ресепшену.

Я еще и еще раз ловил Ее взгляд, стараясь «вспомниться» ей, но безрезультатно. Снова протянул им свой билет, и они что-то долго и трудно судили-рядили, звонили в колокольчик, с кем-то перекрикивались, пока не ткнули мне пальцем вниз. Я обернулся и увидел там лестницу.

На лестнице перед коричневыми дверями стояла очередь. В основном старики, хотя были дети, и люди средних лет. Всего человек тридцать стояли хвостом, упираясь в двоих красавцев, одетых какими-то африканскими каннибалами. Подтянутые спортивные ребята широко улыбались, сверкая в неярком свете факелов, воткнутых в стены, рельефной мускулатурой красивых сильных тел, яркими перьями в массивных прическах, набедренными бордовыми повязками, татуировками. В руках у них были типа алебарды, которыми они звонко звякали. Я на всякий случай отметил молча, что алебарды-то довольно острые.

Время от времени коричневые двери открывались и ребята впускали то кого-то одного, то сразу группу (обычно, это были явно семьи — взрослые с детьми). Очередь ждала молча. Я обратил внимание, что на самом деле слышу невнятный бубнеж, вокруг люди тихонько переговаривались, но слов было не разобрать. Что-то похожее то ли на причитания, то ли на молитвы. Было несколько деловитых мужиков, которые что-то обсуждали и строили планы на «там» — как оказаться вместе и где «достать».

Когда дошла очередь, африканец проверил мой билет и впустил меня внутрь. Тут оказался обычный вобщем-то подвал, только очень большой. Песок вместо пола, слабый свет не понятно откуда, какие-то трубы, провода. Путь шел вперед по проходу между перегородками. Перегородки были прозрачные и невысокие, за ними виднелись что-то вроде ячеек. Людей, по мере движения очереди, местные работники в темных балахонах укладывали в эти ячейки на песок. Ячейки-клетки были размером как раз для одного человека в рост. Очередь шла быстро, люди сноровисто залазили в свои ячейки, вытягивались, ложась на спину и дальше наблюдали за остальными уже только движением внимательных глаз. Как я понял смотреть на то, кого куда положат, тут было единственным занятием, других событий не было. Одних клали в одиночестве, других — в сводные ячейки на несколько мест, в основном так размещали семьи.

В конце концов разобрались с мужиком, который был впереди меня и занялись мной. Все было недолго — ткнули пальцем прямо от меня вправо и вниз. Я согнулся и пролез за ограждение на «свое местечко». Мне показали взмахом руки подвинуться дальше в соседний отсек, а со мной рядом уже укладывали какую-то грузную тетку. Я совершенно не хотел провести здесь время даже дольше, чем уже провел, и тем более в обнимку «с этой». Происходящее точно не предполагало моей встречи с Ней и вообще не предполагало ничего интересного. Я начал нервничать и толкаться, чем чуть не вызвал переполох. Но тут мужчина, бывший в очереди за мной, совершенно четко и ясно сказал мне — перекатись еще дальше, до выхода из этого ряда.

Я покатился через бок под оградкой направо, прополз под еще одной оградкой и оказался в другом проходе. Тут было пусто и тихо. «Тот» проход, набитый народом, не был виден. Здесь было почти темно, и я был уверен, что меня «оттуда» тоже не видно. Я оглянулся по сторонам. На огромных просторах, что виднелись в невнятных отсветах, располагались ряды и проходы, с неисчислимым множеством мелких клеток-ячеек. Этот огромный подвал уходил куда-то в горизонт однообразным своим пейзажем. Песок, трубы, железные перегородки, черная тьма наверху, скрывающая потолок. Тут было сухо и тепло, мне это нравилось, потому что песок почти не пачкал и не забивался в одежду и в лицо.

Я решил идти по проходу примерно в сторону «обратно» — туда, где я окажусь примерно «под» столом ресепшена. А там, может, какой люк найду или вообще лестницу наверх.

Шел дольше, чем думал, и почувствовал, что становится все светлей, тьма превращается в туман, а под ногами уже не песок, а хорошо отшлифованный камень. Шел дальше, пока не ощутил на себе чей-то взгляд. Всмотрелся вперед и увидел глаза.

Встретился с ними взглядом и вокруг как будто включилось пространство. Я стоял перед статуей, точней перед ногами статуи, чей рост уходил далеко вверх. Белоснежная каменная девушка или женщина была одета, как античный воин, когда я дошел взглядом до ее лица, то узнал Россомаху. Она была в шлеме с крутым гребнем и хвостом, ловко закрывалась на всякий случай щитом и имела в руке здоровенное копье. Вокруг были еще статуи разных, в основном мужчин, тоже в античном стиле. Я стоял на красной дорожке, а они на красных постаментах. Некоторые смотрели прямо на меня и пытались говорить. Но вместо слов до меня доходил только неразборчивый звук электричества, как от трансформаторной будки. Я оглядывался то на одного, то на другого, пока был чуть не оглушен электрическим разрядом в уши. Обернулся и увидел Россомаху, которая указывала мне копьем на темный угол этого большого зала. У некоторых присутствовавших были другие мнения. Кудрявый парень кивал мне идти на главный парадный выход. Я глянул на широкоплечего мужчину средних лет, сидевшего на мощном постаменте и выглядевшего боссом. Но он вроде занимал нейтралитет, и я решил идти туда, куда указала Россомаха. В темном углу были тоже двери, за ними я оказался то ли в архиве, то ли в библиотеке.

Почти сразу наткнулся на библиотекаршу. Ей было лет шестьдесят, сухонькая шустрая, прохаживалась с ручной лесенкой между рядов стеллажей с книгами. Она сначала стала показывать мне на свои стеллажи, но потом, всмотревшись в меня, показала кивком и рукой, что мне идти по винтовой лестнице вниз.

Пройдя в потемках не известно сколько метров и этажей, увидел, что лестница кончалась и выводила к открытому проходу на улицу. Тут уже было темно, я оказался на большой широкой площади, без фонарей, освещенной только звездами. Посреди площади виднелись силуэты и я пошел к ним.

Девушка в длинном черном пальто с серебристыми узорами задумчиво смотрела перед собой и едва заметно улыбалась. С ней рядом игралась большая черная собака. Я подошел, радуясь, что она меня не боится, и по-простому спросил, как дела, что она тут делает. Девушка сказала, что выгуливает собаку и ждет знакомого. Знакомый уже подходил к нам, нарисовавшись из темноты. Красивый высокий и узкий белобрысый парень с аристократическим бледным лицом был тоже молчалив и задумчив. Так мы и стояли втроем, молча и едва улыбаясь. Погода радовала, было не холодно и не жарко, совсем не было ветра.

Из темноты на нас выбрела группка мужиков. На вид не то байкеры, не то викинги. Здоровенные крепыши, явно уже где-то накатившие, и вышедшие до ларька за подкреплениями. Увидев меня, позвали с собой. Женщина и парень кивнули мне, и я пошел с этими друганами. Сошли с площади пошли какими-то закоулками между стен домов, по темным, похожим на пещеры дворам. Они со значением показывали мне эти дворы, что-то объясняя, но их слова были не понятны. Одно было ясно — они дружелюбны и не агрессивны. Привели к какой-то очередной пещере, указав взглядом на стену. Всмотревшись, я увидел длинную надпись непонятными рунами. Я шел вдоль нее и «читал», разглядывая незнакомые символы, пока не рассмеялся.

— Что тут написано? Не пойму, — спросил я новых друзей.

— Если смеешься, значит прочитал и понял, — ответил мне рыжий крепыш с косичками, и похлопал одобрительно по плечу.

Мы, улыбаясь, вышли вместе к набережной, уткнувшись в холодное туманное озеро. Здесь было и вовсе темно и вода сливалась с темнотой в одно неразделимое черное пространство.

— Не знаем, хочешь — скупнись. Как сам знаешь, — сказали варяги.

Я зашел в воду и пошел от берега в темноту. Было мелко, вода не холодила, но пугала так, что все равно казалось, что холодно. Я брел, аккуратно переставляя ноги, но дно, на счастье, было пологое. Наконец, зайдя примерно по пояс и устав ждать глубины, я прыгнул вперед всем телом и нырнул, погрузившись в прохладу и темноту.

Оглядываясь под водой, со временем понял, что и здесь есть немного света, и что-то можно различить. Дно так и шло вперед ровной пологой площадкой, с мягким уклоном вниз. Впереди различалось большое темное пятно, к которому я и пошел. С приближением я понимал, что оно намного больше, чем я думал, и что оно живое. Сгусток тьмы шевелился, двигаясь всем телом, а еще длинными темными лучами, скользившими далеко вокруг него и ощупывавшими пространство. Лучи то были прямыми, то изгибались, как щупальца, удлинялись и сокращались, сканируя все вокруг. Из огромного черного тела на меня посмотрели еще чернее глаза и озарились багровыми огоньками.

Я услышал, как во мне появилась оттуда, из этих глаз мысль «Иди на тот берег».

Пройдя дальше, почувствовал, что дно поднимается и я уже иду по суше. Каменные узкие темные непроглядные пещеры сменяли одна другую пока я не уткнулся в узкую нишу. Она, как лифтовая шахта уходила на невообразимую глубину вниз. Этажом ниже была видна маленькая, едва освещенная тусклой лампадкой комнатка. Там на диване сидели дед и бабка. Обнявшись, они смотрели перед собой и были, вроде как счастливы. Почувствовав мой взгляд, показали глазами, чтоб я смотрел дальше — вниз шахты. Оттуда с непроглядной глубины шел жар. Всматриваясь, я понял, что вижу там огонь. Все что было прежде — на площади, во дворах, на озере освещалось скудно — остатками дневного света, с трудом доходящими сверху лучами. А из этой шахты шел собственный свет. Там, где-то в глубине бушевало собственное пламя и я видел его отблески, прошедшие по лабиринтам шахт, коридоров и пещер.

Дед и бабка обнимались и молчали дальше. Я поднялся назад к озеру. Темный житель озерного дна проводил движением щупальца-луча и улыбнулся. Мужики на берегу смотрели с уважением. Темноволосая девушка в длинном черном пальто с собакой переглянулась с белобрысым парнем и улыбнулась мне. Посмотрела мне в глаза, и все вдруг исчезло. Я был на яркой солнечной поляне, лежал в густой высокой траве. Шумно гудела мошкара и перед лицом крутилась пестрая красивая бабочка.

ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

«Там есть свой огонь», с этим воспоминанием и еще с чем-то очень циничным, грубым, пошлым и очень смешным, следовавшим из той надписи, что показали мужики во дворе, я раскрыл глаза, уперевшись сразу в глаза Россомахи. За окном было утро, в комнате было светло и солнечные лучи лежали сочными яркими пятнами на ковре, на стене, на столе.

Ведьма была все в том же махровом белом халате, но уже без макияжа, без прически, выспавшаяся. Она смотрела на меня с любопытством, трогая мои щеки и волосы. Улыбалась и молчала, покачивая головой, что-то нашептывая.

Я удивлялся, до чего хорошо себя чувствовал, по венам, по мышцам словно ходили могучие потоки энергии, их туго надувало силой, я чуть ли не взлетал под потолок.

На кухне, сидя снова в компании собаки и кота, смотрел, как Россомаха шустрит между плитой и холодильником, мастеря питание, и слушал ее космогонические представления.

— Смотри. Представь, что все вокруг, все, что можно потрогать, все живое и не живое, — это такая фотопленка. При попадании на нее света, это все оживает, обретает форму, растет, создавая картинку, как бы фото. Каждый миг, каждый день, каждая жизнь — фотография, продукт взаимодействия предметов, а шире — масс, со светом, или в целом с электромагнитными полями.

Мы, находясь в объективе, не можем видеть то, что не освещено, и думаем, что есть только та материя, которая внутри освещенного круга. Но фотопленка намного длинней одного кадра. В ней миллиарды кадров. Они также реальны, как наш, просто не освещены. Есть будущее — это еще чистые кадры пленки, ждущие, когда время выведет их под объектив и под потоки света. Есть прошлое — отмотанное в катушку, спрессованное, но хранящее всю информацию о каждом мгновении, обо всем. Прошлое не исчезает с каждой секундой, оно отслаивается и сжимается во тьме катушки, но оно также материально, как настоящее, у него также есть масса, гравитация, оно способно взаимодействовать.

— Ну я, допустим, понял. Ну и что из этого?

— Гравитация связывает воедино пленку, все ее кадры, это сила, действующая вдоль пленки. А свет — поперек. Пленка — это все существующие в мире ресурсы, она дает свету себя кусочками — для взаимодействия.

— И что делать, если моего кадра злыдни отмотали в катушку?

— Тебе «там» все сказали, что могли. Просто у них язык другой, что-то вроде кодов программных… Нужно время, чтоб информация у тебя в сознании раскодировалась, расшифровалась и совместилась с твоими программами. Просто со временем к тебе придут нужные мысли.

— Голоса услышу типа?

— Нет, голоса слышат те, кто общается с духами, с небом. А от тьмы приходят мысли или буквы. Типа текстовые сообщения. Вся тьма, что есть в земле, есть и в тебе, в твоем теле, в костях и в мясе. У тебя внутри тоже как бы фотопленка, а твоя нервная система, как солнце дает свет внутрь. Информация из тьмы просто проявится, ты ее вдруг вспомнишь, или поймешь.

— Ясно, то есть мои выгоды от похода пока венчурные. А тебе то удалось узнать, чего полезного?

— Да, спасибки, Алекс. Доходили слухи, что Galaxy хочет блокировать доступ к базам данных тьмы. Это можно же сравнить не только с катушкой отснятых кадров. Это считай, огромная серверная, где хранится вся инфа за тысячи лет. Поговаривают, что они хотят или очистить эти серваки или или отредактировать и систематизировать, или хотя бы закрыть туда доступ. Но ты прошел, и я видела, что базы данных целы.

— Ничего себе прошел. Если б не ты, не прошел бы.

— Есть договор, что Galaxy как раз и фильтрует доступ. Всех туда пускать нельзя. Там много опасной инфы. И много опасных образов. Встречаясь с живым разумом, эти образы оживают и набирают силу. Поэтому Galaxy и не должны туда пускать всех подряд. Главное, что врата остались, ничего там не замуровано, и не стерто.

Россомаха стояла ко мне спиной. Я любовался, как халат белым облачком облегает ее зад, смотрел на волнующую пустоту чуть выше, где поясница — было видно, что халат там имеет свободу движения. В принципе по космическим джедайским понятиям, только что, была Джейс. Но ведь следующий раз может быть очень нескоро — через месяц, через год, может, никогда. А Россомаха — классная. Я встал из-за стола и подошел сзади, просунув справа вперед руку, мягко ухватив ее ладонь, проведя ей своими пальцами чуть выше запястья.

Она застыла, я напрягся, почувствовав тяжесть «где надо», стал прижиматься, ткнувшись ей носом в волосы.

Ох, — прошипел я, отодвигаясь, получив удар локтем под ребро.

— В другой раз по яйцам получишь, — сказала она негромко и обернулась, улыбаясь широко и удовлетворенно.

Куда-то попала, что я прямо скособочился, и так криво-криво пошел назад за стол.

— Хлеб да соль, как говорится, — смеясь, она ставила на стол яишенку с ветчиной, корзинку с теплым белым хлебом, салом и зеленым луком, — герой, значит?

И сидя напротив, глядя, как я ем, стала рассказывать про очередную свою замануху.

— Опасения наши на счет Galaxy пока не подтверждаются, но есть в мире придурки, которые хотят это проделать все-таки в реале, хоть и на меньшем масштабе. В системе Х Гарпии, на 7-й планете есть такая страна Крам.

— Я фанат Крама и их 5%-х гособлигаций, — вспомнил я.

— Да, это диктатура, которая уже пять лет, как должна рухнуть, но все никак не рушится. Многие хорошие люди уже поставили на скорый крах режима Волота, и прогорели. Но дело в другом. Там огромным влиянием пользуется местный Верховный жрец, глава патриархальной религиозной системы. Иногда даже не ясно, кто там рулит на самом деле — Президент Волот или этот Патриарх Харрал. Так вот эти религиозные фанатики во имя чистоты и света, хотят навеки избавиться от тьмы и стереть память своей планеты. Типа как засветить пленку. Во-первых, это очень опасный прецедент, во-вторых, планета — важная, в ее тьме много интересного.

Надо это дело пресечь. Поможешь?

— Типа я воин тьмы что ли?

— Воин равновесия, или просто придурок, которому все равно же сейчас не чем заняться. По ходу дела про кореша своего что-нибудь узнаешь или вспомнишь. Денег срубишь. Да вообще весело же будет, ты же любишь такой кипишь.

Я все ждал, на каком этапе она намекнет на награду в виде секса и не дождался, — вот же ведьма!

— И вообще, все это про тьму и свет, добро и зло, — примитивная философия, детский сад, штаны на лямках. Тьма — это все виды ресурсов, но они мертвы без света. Свет — это все виды идей и импульсов, но они пусты без масс. Соединение ресурсов и идей — вот, что происходит в нашем трехмерном сегменте пространства. Все идеи — абсолютно благие, изначально нацеленные на хорошее. Но в процессе реализации здесь, они либо оказываются успешными, либо нет. Все, что получилось — называется добром, все, что не сложилось — злом. Зло — это негативный опыт, добро — позитивный. Все программные оболочки, в том числе Galaxy, обобщают положительный опыт, систематизируют и выдают людям инструкции, законы, программы, кейсы — как добиться успеха и быть хорошим мальчиком.

А хреновый опыт удаляют с глаз долой, чтоб никто не пробовал повторить, блокируя эмоционально-гипнотическими печатями типа «Зло», «Диабла» и типа того. Поэтому, в библиотеке, в поисковике в интернете, в прессе ты про неудачного исторического персонажа только и прочитаешь, что он плохой, и чего напортачил, а чего он хотел и ради чего все это затеял, уже нигде не узнаешь. И это как бы правильно, это направляет человечество в нужную сторону развития, помогает избегать ненужного повторения уже пройденных катаклизмов.

Но по договору, память из земли не удаляется никакая, в том числе негативная. Доступ к инфе в базах данных Тьмы, что называется запаролен, но сама инфа не удаляется.

— А откуда она там?

— С костями. Когда человек умирает — властям, церкви, программным оболочкам остаются документы, файлы, профили в соцсетях. Там и при жизни-то не все правда, а после смерти еще и отредактируют десять раз. А земле достаются кости, которые помнят все как было — в точности, без искажений. Эта инфа бывает нужна, когда человечество сталкивается с проблемами, по которым нет готовых кейсов и правил. Когда надо с новой бедой бороться — магам нужен весь массив информации из прошлого. Нам не приемлемо, если эти серваки во тьме отчистят.

— За чем это нужно Харралу и его попикам?

— Честно, не знаю. Вообще все фанатики всегда стремятся напарить весь мир вокруг, что они единственные истинные и праведные, и непременно, что они вечные. Заваливают все архивы и поисковики хламом своих файлов состряпанных, что они от Адама, от Большого Взрыва. Первым делом книги «неправильные» жгут и цензуру вводят. Они всегда так или иначе приходят к мысли подчистить и там, под землей.

Но есть у меня на счет 7-й Х Гарпии и отдельные подозрения. Эта планета может помнить что-то очень важное для всей Вселенной. Был у нее в биографии один момент, один очень непростой персонаж может хотеть «стереть» этот кадр. Если так, то все будет намного сложнее. Но ты ж не из пугливых же, правда? Кстати, там есть кое-какие твои друганы на 7-й Гарпии.

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

— Хорошо, я дам вам возможность переговорить с двумя задержанными. Только без камеры. Они плохо выглядят. Не смотрите так на меня. Тут война, и они военнопленные. С ними работала моя контрразведка. Меня никто ни в чем не обвинит, закон я не нарушал, но показывать это не надо.

Майор Клосс сидел на раскладушке в своей палатке, в майке, почесывая рукой густые волосы на груди. Его стоявшие рядом сапоги, увенчанные мокрыми носками, давали отдых разутым ногам. На табуретке рядом с раскладушкой стоял стакан с чаем и поднос со сладостями.

— Я не должен к пленным пускать прессу, но я с уважением отношусь к Фадиру и с доверием — к вам. Этим парням — пленным боевикам уже ничем не помочь. Но я хотел бы чтоб у вас хватило ума и профессионализма, чтобы донести их истории до других. До таких же, как они. Таких миллиарды в галактиках. Их сюда привели не вера. Привела мечта о справедливости и том, что они имеют право на счастье. Это потом уже они поверили, что есть бог, который им это даст, и поверили, что все это случится здесь, в долине Чобан. Вам станет их жалко, не думайте, что мне не жалко их. Но все уже решено, они умрут. Не знаю за чем, но я уверен, что их истории должны быть услышаны. Хотя бы, чтоб не верили другие.

Клосс кивнул офицеру, и тот предложил Вагнеру, Тору и Волосу идти с ним.

Стояла беззвездная темная ночь, иногда протяжно выли собаки — больше ничто не нарушало тишины. Они прошли в потемках, аккуратно ступая по песку, к железному вагончику без окон. Отворив тяжелые двери, вошли внутрь. Слабо светилась единственная лампочка в потолке. За деревянным столом, похожим на школьную парту, сидел здоровенный сержант в одних шортах, держа на коленках автомат. Перед ним была полная банка окурков и бутылка воды. Офицер, подтянув ногой табуретку, уселся в дверях, тоже положив автомат на колени.

В вагончике было жарко и душно, тут не было не то, что окон, но даже форточек. Посреди вагончика, на железных цепях-растяжках висели прикованные за руки за ноги два тощих парня не понятного возраста, синие от сплошных гематом по всему телу, изрезанные бурыми линиями порезов. Они были обриты наголо, прическу заменяли подтеки крови и расплывавшиеся синяки. У одного вместо уха была сочащаяся кровавая рана. Из одежды были только трусы — грязные, в поту, моче и крови, едва державшиеся на тощих задницах. Под каждым было мокрое темное пятно.

Пахло мочой, распаренным мясом и страхом. — Их можно расковать? — спросил Волос. — Нельзя, — ответил офицер, — Они парни с сильным понятием долга. А долг каждого пленного — сбежать.

Обращаясь к распятым, сержант объяснил:

— Эти трое — журналисты. Говорят, что честные. Ваша участь уже решена, а они — не следователи. Не пытайтесь перед ними оправдываться, им не интересно кто из вас сколько убил. Считайте, что это последние люди, которых вы видите. Но то, что вы им скажете, будет единственным, что о вас будут знать, когда вас не станет. Возможно, вы верили в другого бога, и верили другим священникам, но исповедоваться придется — перед этими.

Трое подошли к тому, что был распят слева. Волос посмотрел ему в глаза, пытаясь оживить. Тронул его мягко за плечо и стал ему говорить тихо, почти в ухо: 'Мы такие же, как ты, мы одной крови. Прости, пацан, нам свезло, что мы не вляпались, как ты, мы живы, сыты, на свободе. Прости, братан, мы тебя не можем отсюда вытащить. Но помоги нам, и всем таким, как ты и мы. Всем, кому нет места на земле, кого отовсюду гонят. Что у вас тут случилось? Как ты сюда попал? За что вас так ненавидят? Почему вас разбили?

Его звали Дис. Он родился на 4-й Цефея, в приемной семье. Друзья, соседи, учителя все время ему говорили, что он талантливый и умный, он хорошо учился в школе, потом в медицинском институте. У него были мечты — работать, любить, жить:

— Но, оказалось, что я не могу быть врачом. Только санитаром. Потому что врач — высокооплачиваемая работа, и на эту должность могут попасть только дети врачей или дети их друзей. Знаешь, врач устроит врачом дочку своего друга, а тот устроит сына врача — учителем или полицейским. Семья — основа нашей страны, главная, фундаментальная ценность. Родители помогают расти своим детям, добиваться вершин, потом дети обеспечивают старикам нормальный уровень жизни на старости.

Но я — ублюдок, и мои опекуны не считали, что на меня надо тратить деньги и связи. В больнице мне сказали, что, если упорно работать — меня заметят и когда-нибудь все-таки сделают врачом. Но шли годы, и ничего этого не было. С институтов приходили все новые и новые чьи-то дети-выпускники с дипломами. Они не все умели лечить, многие и не хотели. Я не находил себе места, ведь я хотел лечить людей, а иногда должен был только смотреть как их калечат и только подавать шприцы, а потом протирать после трупа кушетку. Местный священник сказал, что может мне помочь выполнить свое предназначенье и по-настоящему служить людям, он организовал так, чтоб я лечил вместо одной девочки. Я числился санитаром, но лечил больных как врач. А зарплату получала юная врачиха — любовница священника.

Они говорили, что если моя мечта лечить — то я должен быть доволен. Но я не был доволен. Санитарской зарплаты ни на что не хватало. Я жил со стариками-опекунами в однокомнатной квартире. Они ненавидели меня за то, что я ничего не добился в жизни и теперь не только не помогаю им в старости, но еще и стесняю их. Конечно, у меня не было девушки. Совсем не было. Я только стоял в операционной по 12 часов в день, без выходных, спасал, спасал и спасал. Потом шел домой к опекунам. Если мачеха отворачивалась, я драчил на фотки красавиц в телефоне. Если не отворачивалась, то не складывалась даже такая личная жизнь.

Я не мог дальше. Однажды поймал себя на мысли, что хотел зарезать пациента. Это был парень из хорошей семьи. В приемном, за стеклом убивалась мать, красавица-невеста… Я обязан был спасти его, чтобы они жили дальше счастливо, а я бы вернулся в ненавистный дом, где старая мачеха — единственная женщина, которая будет со мной до самой смерти.

У нас все свадьбы и даже просто знакомства происходят только семьями, бабушки и матери сводят достойные дома. За ублюдка-санитара могли дать только самую толстую невесту, самую отвратительную, которая больше никому не нужна.

Я чувствовал, что сейчас зарежу того парня, чувствовал, что хочу, чтобы у них все разрушилось, чтоб им не досталось моего «спасенья». Я испугался, и уволился из больницы.

Незадолго до этого я узнал про долину Чобан, списывался с местными парнями, смотрел их сайты. Им нужны были врачи. А главное, они были такие же, как я… Я вдруг впервые в жизни почувствовал, что где-то есть «наши». Не назначенные государством опекуны, а по-настоящему родня. Мы, все, кто без отца — у нас только небесный отец, и мы — родные друг другу. Я не верующий, но мне этот образ запал в душу.

И здесь давали землю под обработку, можно было построить дом, и быть экономически независимым, здесь можно было жениться на той, которую сам выберешь. У меня дух захватывало от мысли, что у меня будут дети, у которых будут мама и папа.

Мне здесь было очень хорошо, отличная работа, уважение, друзья. Найна — из местных, мы обожали друг друга. Нельзя сказать, что я поверил в бога. Но мне иногда казалось, что где-то и вправду есть наш настоящий отец, и он дал нам эту долину. Я любил этого отца, эту долину, Найну, впервые за всю свою жизнь я любил себя и жизнь.

Я не могу понять, за что нас ненавидели соседи. Мы жили скромно — своими огородами, у нас не было богатств, и идей кого-то из соседей притеснять. Почему нас разбили — потому что у них больше сил.

Справа от Диса висел Хой, он был с этой планеты, из Маганды, страны на другом континенте.

— Я работал помощником у хозяина небольшой фирмы. Платил он немного, но говорил, что я ведь зато набираюсь у него опыта, учусь управлять, и когда он состарится, он назначит меня директором. Вот я и старался за троих. Но потом пришел, закончив институт, его сын, и дела стали по-тихоньку передавать ему. Однажды босс бухал со своим другом и я подслушал их разговор о справедливости. Я уважал хозяина, за то, что он старался быть справедливым, но не знал, что он справедливость понимает именно так. Он говорил своему товарищу, что всю молодость, зрелость и уже часть старости пахал, как вол, создавая фирму, поднимая ее шаг за шагом. Когда-то у него не было денег, чтоб отдыхать и радоваться жизни, потом — не было времени. Теперь есть время и деньги, но уже нет здоровья. «Где справедливость, если, например, отец моего помощника, бездельник и лентяй, а мы с ним одинаково не видели в жизни радости, и одинаково помрем от болячек? Я пахал, а он лежал на диване, а счастья вкушаем одинаковой дозой? Справедливость в том, что мой сын будет счастлив, будет ездить на нормальной машине, жить в хорошем доме с красавицей-женой и растить счастливых детей. Справедливость в том, чтоб сын бездельника пахал на моего сына за гроши».

Я понял, что нужно увольняться из этой фирмы, но вокруг все фирмы были такие. Хотел на госслужбу, но мой друг объяснил мне, что там все также: «просто у маленьких семей маленькие фирмы, а у больших — корпорации, министерства и целые государства. Это только по телевизору говорят, что политика — вопрос идеологий, ценностей и программ. Нет, это только вопрос — какая семья из каких налогов и каких доходов будет кушать».

В долине Чобан все только начиналось — с чистого листа. Здесь еще все было «без пап и мам». Тут можно было чего-то добиться самому, если ты сам чего-то стоишь. Я тут создал фирму, сам рулил, сам ее поднимал. Здесь все вокруг были мне ровней. Нормальные парни, у меня тут появились друзья. Я познакомился в интернете с Ойокой. Она прилетела ко мне, мы жили счастливо.

Я не из тех, кто считает, что все бабы — шлюхи, и я знаю, что богатые парни часто бывают несчастны в отношениях. Счастье — это казино, где не всегда везет. Но без денег, ты вообще не в игре, ты даже не в казино. А здесь не было такого сильного различия между богатыми и бедными, примерно все одинаково могли прокормить себя. И девушки были — как в детстве в пионерлагере. Когда они еще не в курсе, кто кем станет, у кого сколько будет денег, то могут любить тебя, просто — тебя.

Я не знаю, почему на нас напали. За что передавили, почему нас решили выкорчевать, как сорняк. Про нас говорят, что мы тут все религиозные фанатики — это вранье. Скорее наоборот, тут собрались те, кто не верил чужому богу и чужому отцу, никому не верил, кроме себя. Долина Чобан нам дала возможность поверить в себя, в товарищей, в жен. Я тут смог сам всего добиться, и все тут, если чего-то добивались, то сами.

Дис и Хой висели краснея избитыми лицами, затекшими глазами, синея бугрящимися из-под тощей кожи ребрами, острыми локтями. Тор играл желваками, Волос смотрел в темный угол, где лежали резиновые палки, электрошокеры и стояло ведро с грязной водой. Вагнер смотрел на бегущие цифры диктофона, оттикивающие последние часы жизни этих боевиков. Офицер дернул его за рукав и сказал, что «пора, хватит». Трое вышли из вагончика на прохладную ночь. Закурили.

— Сукой себя чувствую конченной, — сказал Волос.

— Мы реально ничем им не можем помочь, — сказал Тор.

— Делаем то, во что сами ввязались, — сказал Вагнер, — если так срослось, что они нам рассказали свои истории, мы обязаны их опубликовать.

Они прошли к своей палатке, где их разместил Клосс. Пока девчонки торчали в лагере вдов, пацаны много общались с майором, с его офицерами, с другими журналистами. Ездили смотреть, как бульдозеры сваливали в ущелье руины, оставшиеся от города. Видели, как сплошной спрессованной массой книги, посуда, белье, детские игрушки, сгребались ковшом истории и сваливались в бездонное ущелье, в бездну небытия. Видели, как в траншеях, длинными бесконечными линиями, тянувшихся до горизонта, закапывали убитых боевиков и гражданских. Каша из лиц, исчезала под налегавшим пластом земли. Бульдозер ревел и чадил солярным смогом, пыхтя по уже закопанным траншеям, равняя их своим весом. Долину Чобан очищали от сорняков, и готовили под заселение пока не известно кем и почему.

4,3

Эта библиотека в прошлый раз казалась темной, а сейчас тут горел нормальный свет от ламп в потолке. Было видно, что это довольно просторный зал, соединенный аркой со следующим, а потом с другим — неизвестно до куда простирались эти ряды стеллажей с книгами, папками и отдельными листками в файликах.

Женщина-библиотекарь средних лет, со светлыми волосами, затянутыми в пучок, в строгой юбке чуть ниже колен и в синей кофточке, слезала с приставной лесенки, аккуратно ступая на пол ногами в туфлях на небольшом каблуке. Она улыбнулась мне, я тоже улыбнулся.

— Хотел Вам что-нибудь взять к чаю вроде печенья и варенья, но как-то получилось, что пришел без всего, — виновато говорил я.

— Если хотел, то принес, — сказала она. И на маленьком низеньком столике появилась банка какого-то темного варенья и тарелочка с печеньем. Она сунула руку за ближайший стеллаж и вынула кипящий электрический чайник.

Разливала кипяток в прозрачные граненые стаканы в медных подстаканниках, где уже была на дне черная тьма заварки. Мы вместе уселись на маленькие стульчики, сгорбились над столом, хлебнули горячего чая, закусили крошившимся печеньем. Она маленькой серебряной ложкой черпнула варенье и, хихикнув, положила в рот.

— Тут, что и правда, все обо всем? — удивлялся я.

— Да. Все про всех и про все. Находка для журналиста, правда?

Я здесь был отрекомендован, как журналист, что в общем-то было правдой. Медиа-специалист — один из дипломов, что давали джедаям на Хомланде.

— Только как в этом массиве разобраться, если вдруг что-то искать?

— Все очень просто. У нас тут принципиально ничего не редактируется и не систематизируется, не раскладывается по темам. Только по фамилиям и эпохам. По алфавиту расставлены стеллажи для каждой фамилии. На стеллажах — имена лежат по поколениям.

— Подождите, если мне надо о Первой Галактической войне что-то найти, то это где?

— А за чем тебе война? Война — это ни о чем, это просто вид среды, в которой живут люди. Тут все о людях. Нужен тебе Иван Петрович Сидоров. Идешь к стеллажу Сидоровых, книга Ивана Сидорова сразу за книгой Петра Сидорова. Если он участвовал в войне — там про это есть.

Смотри, если Иван Сидоров был на той войне маршалом, то про него на верху только и будет сказано в их архивах, что он воевал там-то, победил или проиграл, на чьей стороне… Все остальное им там не важно. А здесь ты узнаешь, как зачали, как прошли роды, чьи гены превалировали, били ли его в детстве, кто первая любовь, чего боялся, о чем мечтал. Кто дети, как умер, какая последняя мысль, был ли счастлив и при каких обстоятельствах. Это важнее, это может, конечно, среди прочего, объяснять почему он воевал за этих, а не за тех, почему побеждал, почему был разбит именно там-то. Но нам тут не это важно.

А если Сидоров был простой солдат? О нем вообще ничего не будет в поисковике Galaxy. А он, может, пережил что-то самое важное в каком-то сражении? Тут не только история войн. Тут истории любви, болезней, страхов, смертей, надежд, фантазий. Журналисты тут не часто, а вот, писатели и режиссеры дорого дают, чтоб сюда попасть, сюжетов набраться. Порнорежиссеры не вылезают из некоторых папочек… — Женщина хихикала и кушала варенье, — опера, бывает, интересуются очень. Люблю оперов. Крепкие, наглые, деловые, но умные и, бывает, очень понятливые. И не пугливые, а то меня многие боятся.

— У меня товарищ пропал, хороший парень, Вам бы понравился. Нет ли тут его папки? Или он жив все-таки?

Библиотекарь посмотрела на меня как-то хитро. Потом в потолок, потом в сторону:

— Что значит жив? Твой этот товарищ? Ты хоть знаешь, как его зовут, из какой он семьи? Не знаешь ты о нем ни чего.

Она потрогала свой нос, а потом стакан с чаем, посмотрев, как плавает в нем заварка.

— Он знает, что ты его не бросил, что ищешь его. Он тебе напишет.

Я смотрел на полку с книгами в твердых мощных переплетах, пока не понял, что лежу на кровати, все там же, у Россомахи. Я только проснулся, было раннее утро, солнечный свет падал на книжный шкаф, мерцая на темных кожаных переплетах ее колдовских книг.

Маса вошла, словно услышав, что я проснулся. Мы продолжили, то, что начали вчера вечером — обсуждать наше дело на 7-й Х Гарпии. Я уже, вроде как получалось, что согласился в это влезть.

Крам — страна с населением 200 миллионов человек. Основной доход — экспорт нефти и газа, но есть вполне конкурентная и развитая промышленность, обеспечивающая экономику всем необходимым. Основа диктатуры Волота — крепкий союз воровских объединений и спецслужб. Медиа, суды, парламент под полным контролем коррупционеров. Таких держав в галактиках полно. Но в Краме было удивительное исключение — сильная, влиятельная церковь. Изначально их религия была в принципе типовая, склеенная под копирку тысячу лет назад с галактического кейса про Вседержителя — Отца. Но в позапрошлом поколении эта религия была на территории Крама под запретом. Тут хозяйничали огнепоклонники, и последователей Вседержителя всячески гнобили, пока всех не сгнобили. Символы старой веры носили только воры в концлагерях. Как протест против ментов, как элементы воровской культуры, и как мечту о спасении. Поэтому после ухода служителей огня в небытие, по скриптам этой религиозной программы получилось, что на местах ангелов этой веры, оказались коды (духи) тех, кто при жизни был там вором, и умер на зоне, не расставшись с символом этой веры на теле. Они попадали в разряд пострадавших за веру, но не отступившихся.

Это, конечно, ошибка системы, но из-за того, что эта религия все равно считалась «уходящей», никто не запарился ее исправить. В итоге получилась церковь с уникальным культом лояльности к воровству, как к простительной слабости. Само собой, она очень подошла на роль духовной основы диктатуры Волота, и легла на Крам, как масло на хлеб.

Зачистка архивов спецслужбами итак производилась во славу Волота, но заодно почистили и все лишнее прошлое о церкви. Воровская вера стала считаться единственной, слова о том, что воровство — грех, вымарали из древних заповедей, а Отца и Сына стали рисовать на иконах не иначе, как с огромными золотыми цепями на шеях, сидящими в огромных же черных джипах. Каждый вор обязан был пожертвовать десятину с украденного на храм. Храмы росли, сука, как на дрожжах.

Патриарх Харрал озаботился зачистить и Тьму, чтоб, как говорится, не выплыло на поверхность какого-нибудь непотребства. Там ведь в библиотеке разные папочки лежат, в том числе и про тех людей, чьи коды получили ангельские крылышки. Воровство, конечно, отмазали, но ведь не все они сидели только за воровство.

Задача очистки темных серверов — беспрецедентная. Замысел попов был такой. Орбитальная станция генерирует мощный электромагнитный импульс, направляет его на ловушку на поверхности планеты, которая его ретранслирует в шахту глубиной 120 км, которая выходит к огромной полости внутри литосферной плиты. Там детонирует магнитная мегабомба, которая должна хотя бы частично размагнитить все слои плиты, на которой лежит страна Крам, сбив коды, на которых записана информация за последние миллионов десять лет. По их расчетам это не приведет к изменению магнитного поля планеты и ни к каким изменениям в ее массе, траектории, атмосфере. Взрыв даже не будет толком ощущаться на поверхности. Это просто слегка тряхнет сервак и подмагнитит. Главное, что прочитать на нем что бы то ни было уже никто не сможет.

Безопасность всех объектов и людей, задействованных в проекте, обеспечивают лучшие кадры местных спецслужб. Все, кто в деле, — проверенные, абсолютно лояльные попам персонажи. Влезть туда, подкупить кого-то, перевербовать, обмануть — не реально. Подобраться и уничтожить орбитальную станцию точно не реально. Подобраться и уничтожить ловушку-ретранслятор — почти не реально, охрана там просто пипец. Программеры Galaxy помогать не будут. Какие-нибудь независимые хакеры могут согласиться помочь, но в любом случае возможности взлома программы реальности в Краме очень ограничены, местные безопасники — очень четкие пацаны.

В стране, по крайней мере в столице и в крупных городах, есть недовольные, особенно молодежь, интеллигенция, ученые… Их, кстати, не мало. Но нет организации и идей. При этом есть сильная апатия и депрессия. Программеры Волота держат над Крамом мощные глушилки, подавляющие эмоциональный фон населения. Медиа крепко фильтруют новостной поток, оставляя только «серый диапазон».

Может помочь «заграница» и мировая финансовая закулиса. У кого-то есть планы чего можно было бы прибрать к рукам на Краме, если «уйдет» Волот. Многие, не понимая, на чем держится устойчивость его режима, уже так вложились в дефолт по облигациям его госдолга, что многое бы отдали тому, кто таки сделает, наконец, уже этот дефолт.

Но это все баловство, заграница может подключиться только, если Волота уже не станет, а его армия «куда-нибудь денется». Внутри правящей верхушки — редкостное единство, никакой свары, раскола, клановой борьбы…

Короче, тухляк расклады. Мы с Россомахой грустно сопели над голографической картой-схемой Крама со столбиками графиков ее параметров. Изучали профили тамошних деятелей, просматривали новости оттуда. В центре Маршана — столицы Крама, разворачивался вялый скандал. Церковь забирала к себе на баланс здание Музея Культуры и Науки. Интеллигенция слегка протестовала. Здание стало музеем при огнепоклонниках, а до того было Кафедральным Собором (называлось Собором на Костях, потому что стояло на месте древнего кладбища), и строилось тысячу лет назад, именно, как храм. В его подвалах стояли склепы древних царей и патриархов, а на этажах было собрано все самое лучшее из местного искусства за все 10 веков истории Крама и памятники науки — первый сделанный в Краме автомобиль, первый спутник, первый медицинский комплекс и первый чайник. Попы хотели вышвырнуть оттуда весь этот хлам и возобновить там церковные службы. Волот уже подписал Указ об этом.

Россомаха улыбалась и с кем-то бурно чатилась.

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Она выгуливала здесь своего здоровенного черного пса каждую ночь. Пес уже набегался и спокойно сидел у ее ног. Она — опять в длинном черном пальто с серебристыми узорами, в черных же сапожках на металлических шпильках, в мягких кожаных перчатках, — смотрела вдаль темного города, туда, где терялись очертания и только угадывались деревья, а за ними стены домов. Мы стояли вместе, она с интересом смотрела на меня, но молчала. Вместе молчали, потому, что нравилось не нарушать эту тишину, нравилось просто смотреть на эту темноту, чувствовать рядом друг друга и собаку.

Казалось, что мы общаемся с ней даже не обмениваясь мыслями, а сообщая друг другу настроение. Ей было спокойно, хорошо и она одновременно вспоминала и мечтала. У меня вдруг возникло понимание, что она знает вообще всех в этом городе, все про всех помнит. И она их любит, и любит фантазировать об их будущем. Теперь было ясно, что она знает все и обо мне. А когда она улыбнулась сейчас, глядя мне в глаза, я понял, что она видит, чем все кончится. Мягкая улыбка, сдвинувшиеся губы, глубокие черные глаза, она, и радовалась, и скорбила, и сочувствовала мне, и верила в меня. «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной», — показалось, что пели ее глаза.

Ждали, что сейчас должен подойти тот ее знакомый тоже молчаливый белобрысый парень, но вместо него из черноты дворов вышли мои старые друзья-байкеры. Бородачи обрадовались мне, и улыбаясь, стали звать идти с ними. Она кивнула, я чинно поклонился ей, и пошел.

Прошли по переулку в неосвещенный двор, и здоровяк в кожаном бушлате потянул на себя тяжелую железную дверь в подвал. Зашли. Удивительно, как тихо в этом городе — пакеты в руках моих друзей не гремели, кованые сапоги не звякали об асфальт и железки. В подвале было и вовсе темно и тихо. Но через несколько секунд я проморгался и стал что-то различать. Мне кивнули на что-то длинное, лежавшее в нише за трубами водопровода, завернутое в целлофановые серо-черные пакеты. Я взял, почувствовав холод в руках и что-то тонко откликнувшееся мне. Снял пакеты и увидел длинный серебристый луч меча. Клинок играл в скудном свете, отбрасывал из глубины стали искры, как снег на ярком солнце.

Я восхищенно разглядывал оружие, а мужики смотрели на меня, словно сравнивали с кем-то. Похоже, они были довольны случившимся. Я оглянулся на них с молчаливым вопросом, что я им должен за этот подгон. Рыжебородый коротко двинул рукой — ничего. Это меч противника бога.

Когда много сидишь у компьютера, то даже сны становятся похожи на компьютерные игры и соцсети. Перед глазами неслась кутерьма неразличимых фоток, гифок, сообщений в чате со смайликами и стикерами. Как будто стоишь на платформе вечером и мимо, перед самым лицом проносится поезд, с освещенными окнами — в каждом в считанные доли секунды мелькает чье-то лицо, сливаясь в светящийся поток огня и глаз. Нельзя различить этих лиц, но и нельзя считать, что ты их не видел… Вдруг все словно встало на паузу. Выскочило сообщение в чате: «За меня не парься пока. Присмотри за киношниками». В профиле улыбался Радость — как обычно широко, от уха до уха, глядя своими смешливыми глазами.

Проснулся. Россомаха сидела на постели, уткнувшись в телефон и продолжала чатиться. Мы спали вместе эти два дня, но не трахались. И это при чем ощущалось, как будто нормально, как будто все так.

Ведьма услышала, что я проснулся и ткнула коленом меня в бок. Давай, мол, дальше думать про 7 Х Гарпий.

Если вкратце, вот, что хорошего мы надумали. Храм-Музей в Маршане — очень важное место, в нем есть древний портал, ведущий во тьму этой планеты, наподобие того, в который я входил несколько дней назад. Россомаха с подругами туда зайдет, и, как она выразилась, «открутит пару вентилей», отключив эмоционально-депрессивную блокировку с населения Крама. Там же она кое с кем встретится, кто может нам помочь, и кто точно не хочет, чтоб память о нем размагнитили. На это ей нужно время. Все это время надо, чтоб в Храм не входили попы или их сторонники.

Это значит, надо не дать Церкви взять здание Храма под контроль в ближайшие дни. В городе есть наши возможные сторонники. Их надо организовать и собрать на Соборной площади, живым щитом закрыв врата храма (и окна, щели, дыры тоже). Если будут пытаться выбить силами городской стражи или спецназом, значит строить баррикады и отбиваться. Если надо будет для этого провозглашать революцию, значит провозглашать — свергать Волота, сносить диктатуру, менять власть… Но Россомаха должна успеть вернуться из портала и выйти из Храма.

Для организации «майдана» у ведьм есть выходы на маршанские вузы, преподов и студентов. Есть контакт с футбольными фанатами, есть связи с кое-каким бизнесом, чтоб подбросили на толпу хавчика, бухла, травы, теплых вещей.

Хорошая подруга-ведьма подтянет шоубиз, чтоб сделать зачетный дискач на площади. Заинтересованные в дефолте по облигациям госдолга банки готовы слегка докинуть денег на расходы.

Есть и еще кое-какие возможности — все подтянем. Слабое место — полное отсутствие хоть каких-то контактов в городской страже или армии, нет выходов на оружие. И вообще силовую структуру на площади придется компоновать самим и оснащать только подручным материалом.

В общем, организовывать площадь, а если надо, то и восстание, буду я, на меня Россомаха переключит все, что есть. Сама она обещает, что вместе с коллегами-ведьмами, ударит по попам из-под земли так, что мало не покажется.

Маса ткнула мне в морду кулаком, но не сильно. «Еще раз ведьмой меня назовешь, — пришибу. Мы маги. Чуешь разницу?»

— Да, Маса, ОК, — ответил я.

Она показала мне профиль в соцсети. Я знал этого парня и еще как. Узкое остроносое лицо, большие глаза, поджатые губы, скептично-романтично-задумчиво улыбающиеся складки вокруг рта. Он за чем-то отпустил длинные черные волосы до плеч, длинные же усы и узкую бородку. Косил под Д-Артаньяна, но мы то всегда его звали Дон-Кихотом, или просто «Хотом». На Хомланде он прославился тем, что, когда ездили осенью на картошку на первом курсе, он ночью сбежал в самоволку в соседний поселок. Там приставал к девчонкам, в связи с чем его решили отп…здить человек тридцать местных парней. Он переплыл вплавь, убегая от них, реку Колу, а это два километра.

Потом он еще что-то мутил то в защиту солдат из батальона обеспечения от дедовщины, декларировал на уроке собственные любовные стихи преподавательнице по математике, а потом, вызывая на дуэль ее мужа-полковника. Короче, друзей у него было немного, но мы его по-своему уважали. После выпуска я с ним не пересекался. Слышал пару раз какие-то дикие истории, что он воевал то в одной заднице, то в другой…

Так вот этот романтический герой возглавлял антинаркотический комитет в Краме и носил генеральские погоны. У Антинаркома была своя форма, конечно, с рыцарем на шевроне. Когда я увидел символику главной группировки наркомафии на Краме — расхохотался. Ихние авторитеты накалывали себе на плечо церковный крест, но слегка повернутый по оси, как будто вращавшийся, установленный на куполе церкви не как обычно основанием, а прибитый к макушке перекрестием. Короче, получалась мельница.

Тот, кто создавал эту Мельницу и позвал нашего Дон-Кихота с ней биться, явно был знаком с нашими хомландскими кличками. Это не хорошо. Россомаха сказала, что Волот не связан сам с наркомафией, и даже хотел бы, наверное, ее разгрома, так как нары связаны с недружественными соседними странами. Но вряд ли он верит, что «это» можно уничтожить. Хот просто должен не давать «этому» расти, постоянно наносить им ущерб. Уравновешивать, как говорится.

Но полномочия у него — особые, он вхож, куда хочет, у него собственная разветвленная агентура в стране и за рубежом, свой маленький спецназик. Антинарком — небольшая контора, но на локальный сильный удар вполне способна. Он не подконтролен никаким другим спецслужбам, зато может сам кого хочет прослушивать, провоцировать и подначивать. Волот ему очень доверяет.

Я сразу заверил Масу, что, если Хоту так доверился Волот, Хот Волота не предаст. Он нам не поможет. Но Маса сказала, что Хоту не придется никого предавать, но помочь он сможет, и на него можно рассчитывать в одном важном деле. В начале с ним будет общаться она сама, а потом, возможно, нам с ним случится повидаться.

Теперь к началу. Как мы туда войдем?

Физически туда лететь долго, и мы не получим визу, и это будет слишком заметно для местных спецслужб, да и ни к чему. Есть ребята-хакеры, они могут нас задорого вставить в программную среду Крама. Конечно, без пулемета, с кривыми паспортами на непрописанных персонажей в местных реестрах граждан, и точно не на какой-то охраняемой территории. Но вот просто в Маршан, на улицу, или на Соборную площадь — могут.

Там мы под местными именами входим в соцсети и связываемся со всеми, кто о нас уже предупрежден и ждет, и начинаем работать. Банковские карточки нам дадут там, и на них будут деньги от компаний, жаждущих дефолта по госдолгу Крама.

Условие хакеров — мы (я и вся зондеркоманда магов) должны регулярно где-то прятаться на 6 часов в сутки, типа, как бы поспать. Им это нужно для профилактического переключения каналов связи, перекодировки и проверки. Иначе, есть риск, что наш канал спалит местная спецура и забанит. И тогда мы останемся там насовсем, а если человеческим языком, исчезнем. Там нас не будет, а здесь не станет. Короче, сложно объяснить, я сам не понял. Но эти 6 часов в день им критично нужны. «Хороший революционер, — думал я, — с регулярным здоровым сном».

Вроде все порешали. Мы с Масой еще раз убедились, что я сбросил себе на флэшку все необходимые контакты и сведения, пароли и коды от закрытых чатов и банковской карты. Мы еще раз проговорили по этапам свой ориентировочный план. Такие дела никогда не идут по плану, и мы, конечно, будем широко и смело импровизировать, но о каких-то очертаниях и ориентирах все же нужно договориться.

Вроде все ОК. Мы глянули с Россомахой друг другу в глаза и попрощались. У нее на хате только один достаточно мощный комп, и она с него и будет работать сама. Я еду к себе на корабль.

Метро — такое удовольствие, что его достаточно и одного раза. Я вызвал такси на космодром. Ехали через вечереющий Ман, радовавший огнями окон, реклам, машин на проспекте. Мчались по эстакадам, взлетая над проспектами, ныряли в желтые туннели, вылетали на сверкающие площади, неслись мимо высоченных зданий, упиравшихся в звездное небо рядами огненных окон. Ман был весел и легкомыслен. Я вспомнил, что сейчас вечер пятницы, и понял, что город наполнен в этот вечер мечтами, приключениями и неисчислимыми вариантами счастья.

Ман звал к себе — остановись, выйди из машины, рискни, сыграй со мной в мое казино. Но я ехал своим путем, к своей игре, к своим фишкам. Огни остались позади, и мы катили мимо черного леса. Таксист разрешил мне курить, и я стряхивал искры в открытое окно, наслаждаясь тугим ветром, гулким шумом едущей по мокрому после несильного дождя асфальту машины такси.

В терминале космопорта продлил еще на две недели оплату стоянки, узнал, что внешний осмотр моего корабля местными инженерами не выявил повреждений. Постоял у широких окон, выходящих на летное поле, посмотрел на махины больших транспортов, стоявших, как новогодние елки, светясь гирляндами огней, на снующие машинки космодромных служб, и прошел в зону выхода к стыковочным блокам.

Пешком шел с полкилометра до своей крошки, маленьким темным пятном, видневшейся рядом с блеклой махиной межгалактического дальнобойщика-тяжеловеса.

Ласково потрогал двери своей красавицы, вошел к себе в салон. Откупорил вискарь, пожарил быстро мяса, и уселся в своем любимом кресле, бросив ноги на стол, глядя на плазму, где прогонял подборку инфы о состоянии корабля и новостей из интересных мне регионов.

Под мерный бубнеж финансовых аналитиков, уснул — без снов и видений, до утра.

Утром, готовясь к назначенному часу, помылся, плотно поел. Вошел в программу, выданную хакерами, ввел свой код, пароль, подтвердил пароль. На плазме большого экрана появились песочные часы — пошла загрузка. Есть.

Я стоял в глухом дворе среди желтых стен без окон. Пошел к арке выхода и оказался на широком проспекте, выходившем на огромную площадь. На том конце площади передо мной был красавец храм. Серая коробка Собора на Костях поднималась метров на двадцать над брусчаткой и венчалась большим шарообразным золотым куполом. Передний фасад был украшен колоннами, скульптурами греческих богов, на портике сидели красивые крыластые птицы. К входу вела широкая лестница, на медных воротах были вытеснены морды львов.

Я был одет в темные синие джинсы, темно-серую куртку, коричневые берцы, через плечо висела спортивная сумка. Подражая деловито спешившим вокруг горожанам, я, не улыбаясь, глядя под ноги, ссутулив плечи и слегка согнув спину, быстрым шагом засеменил в подземных переход, прошел под проспектом мимо щелей ларьков и стоявших вокруг раскрытого лежащего на бетоне коричневого портфеля музыкантов. Вышел на площадь и с будничным видом вошел в медные двери, подойдя к охраннику и показав ему «бумажку от кого надо».

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

На сцене в два ряда на стульях сидели три десятка женщин, игравших на каких-то местных струнных инструментах вроде арф. Что-то нежное и трепетное. Акустика в зале была неплохая, звук хорошо висел под сферическими сводами, где среди синих окон играли жаркие солнечные лучи. На стенах были нарисованы прекрасные девы с амфорами вина, гроздьями винограда, подносами с фруктами. А еще белоснежные птицы, пушистые львы, огромные добрые слоны.

«Девы» на сцене были одеты кто-как — кто в рваном рубище, кто в джинсах, майке, кроссовках, кто в местном длинном темном платье. Исполнительницы были всех возрастов — юные, взрослые и старые. Все старательно дергали за струны и радовались звуку светлой какой-то мелодии.

В зале на оборванных красных сиденьях сидели дети, запуганные, явно голодные. Мальчики тревожно озирались по сторонам, недоверчиво глядя на съемочную группу. Девчонки повскакивали с мест и шумной гурьбой бросились к журналисткам. Выспрашивали конфеты или хотя бы хлеб. Лилит и Маат конфузливо мялись, ничего не взяли с собой — не знали.

Авторитетная тетка в потасканном деловом костюме, на каблуках, рявкнула, утихомирив и отогнав гомонящую детвору. Мадина вела подруг дальше. Лилит тащила одну камеру в сумке через плечо, вторую камеру в левой руке, в правой — тяжелый пулемет штатива. Маат горбилась под увесистым рюкзаком со всеми их операторскими прибамбасами. Договорились, что интервьюируемые женщины не будут переодеваться во что-то парадное, краситься и делать стрижку. Просто их помоют, приведут в порядок, причешут. В студии (в комнате, которую предоставили для съемок) поставят минимум света и эффектов.

Всем распоряжалась шустрая мощная охранница, в пятнистой зеленой военной форме с резиновой палкой в руке, с бицепсом больше головы Лилит. Белобрысая, коротко стриженная, она радушно улыбалась крашеными ярко-красными губами на белом лице, и командовала вдовами. Будущие «звезды ТВ» сидели на скамейке спинами к серой стене. Окно занавесили плотной темной шторой. Охранница смеялась и радовалась, что оказалась причастна к теленовостям, радовалась, что у нее тут все четко и организовано. Она раздобыла, сколько надо удлинителей, батареек, да и плотную штору на окно, придумала и нашла она.

Охранница Зоя объясняла деловито про свой товар — эти нормальные бабы.

— Не наркоманки, не психопатки, ниче. В самодеятельности не участвуют, но себя хоть в порядке содержат, не опускаются до скотского образа. А то тут всякие есть. Живут, может, последние дни, а все туда же, ширнуться, подраться. Кстати, шлюхи есть, если что. За дозу или паек отлизывают так, что мужика не надо. Мы с наркотой жестко, кого ловим с товаром — сразу на зиндан, без туалета, на месяц. Ну а за проституцию не караем — если даже здесь это есть, значит, природа такая наша бабья. Ничего не поделаешь. Только воспитательная беседа.

Зоя помолчала, и прекратив улыбаться, вдруг стала похожа на мамашу с большим выводком при пересадке с поезда на поезд на вокзале в чужом большом городе:

— Жуть берет, что с ними будет. Кто же, какая же мразь могла такое придумать? Как так можно было созывать со всех галактик в эту долину народ, а потом просто раз и закрыть проект? Ладно, пацаны не навоевались, взяли их на слабо, поддались на провокацию и огребли. Но что вот с этими пусями теперь делать. Большинство — совсем девчонки. Понаехали до большой и чистой любви, вот и на тебе. Страна Мечты. Ужас.

Зоя покраснела лицом и стала похожа на добрую расписную деревянную матрешку, с левого глаза потекла слеза.

— А дети? Без слез не подумаешь. Никто не знает, куда их девать, особенно, мальчиков. Ой, девчата, не могу…

Она широко махнула рукой и отошла к дверям — не мешать работать. Стоя там, смотрела на камеры и фонари, как на праздничное приготовление, ожидая от будущего телерепортажа какого-то чуда и спасения.

Лилит ставила свет, формируя четкое пятно с лицами вдов на фоне стены, так чтоб видны были каждая морщинка на лице, устанавливала по сторонам шумовые поглотители, настраивала микрофон. Маат ставила одну камеру на штатив, другую готовилась держать в руках, меняя планы.

Пока Маат возилась, Лилит начала готовить вдов. Старшая, Зерина, полностью ушла в себя и отрешенно смотрела на гирлянды проводов. Младшая, Марда, по виду ровесница, журналисток, то рыдала, то порывалась сбежать и отказаться от съемок. Лилит успокаивала, держала ее за руку, поправляла ей волосы и приговаривала, какая Марда — красавица, как хорошо ей в кадре, как она похожа на маленькую принцессу, и как все захотят ее пожалеть и спасти, как только увидят по телевизору.

Марда сосредоточилась и пришла в себя. Маат сказала, что готова, охранница, торжественно заперла дверь и Лилит двинула микрофон к Марде.

Ей 20, она с 2-й планеты системы В Андромеды.Светловолосая, среднего роста и веса, живая, и, судя по морщинкам в уголках рта — улыбчивая. У них в стране два богатства — нефть и девушки. Это главные экспортные статьи. Девчонки из бедных семей или без родителей должны ехать в тропические страны в пансионаты и санатории, гостиницы и развлекательные комплексы, обслуживать людей из хороших семей. Конечно, после демократических реформ, девчонок не вывозят, как скот, эшелонами по железной дороге в товарных вагонах. Но все равно, другой работы нет. Куда бы ты не устраивалась, отправят туда. У нее был любимый — Идин, ублюдок в богатой семье, но ему не положено было дорогой невесты. А Марда получалась дорогая.

Идин сказал ей терпеть без работы и ждать полгода от него весточки, а сам улетел сюда, в долину Чобан, про которую узнал из интернета. Через полгода весточки не было, и ей пришлось ехать на курорт. Она плакала там и «работала». Но однажды ее там нашли друзья Идина. Они привезли на звездолете пчелиное молоко — очень дорогая вещь. А обратным рейсом взяли ее с собой и доставили к Идину.

— Они все очень классные ребята. Я, сколько помню себя там, мы постоянно смеялись. Просто все время смеялись, так нам было хорошо. У Идина уже был дом. Он днем был на работе, а я возилась по хозяйству, на огороде и в скотнике. А вечером, мы накрывали ужин на ковре во дворе, приходили гости, мы смотрели кинокомедии и смеялись. Я думала, это навсегда.

Верила ли я в бога? Не думала об этом. Верила в Идина. Он четкий, и друзья у него настоящие. Они светлые были… Когда на нас напали, я уверена была, что они победят, вернутся живыми и здоровыми, и нам опять будет хорошо.

Не могу словами сказать, что мне в них нравилось, просто это не передать словами.

— Я могу сказать, что в них было классно, — заговорила Зерина, — они настоящие.

Мне уже сорок, я повидала мужиков, всегда любила мужчин. Но настоящих становится все меньше. Некоторые думают, что бабы любят за деньги. Не совсем так, это о другом. Настоящий мужчина — самостоятельный, смелый. Он может взяться за проблему и сам решить. Это творец, который сам что-то создает. Да, конечно, у таких обычно и деньги есть. Но главное, это их аура. От такого мужика какое-то электричество исходит, как от бога, от творца.

Я с 5-й планеты Х Центавра. Там цивилизация, большое государство, большие фирмы. Там мужики все стали послушными, клерками, серыми, тусклыми. Среди них есть и богатенькие. Но они эти деньги не сделали, а получили за верную службу, за послушание, за преданность. У них этой ауры самости нет. Тошнит от их глаз. Взгляд побитой собаки, страх перед начальством, спесь перед подчиненными. Есть, конечно, юные богатеи из солидных смей. Но папочкины деньги и свои — разные вещи. Там, даже если родится нормальный мужик, он ничего не добьется, система или сплющит и превратит в послушного винтика, или раздавит.

Мой Хлем сам нашел меня в соцсети, мы переписывались год. Потом он сказал — приезжай, если не трусишь. И я поехала. Он моложе меня на десять почти лет. Но он ничего не боялся — ни трудностей, ни врагов, ни любви. Многие мужики боялись в меня влюбиться, боялись моих чар — а этот, безбашенный, нырял весь целиком, ничего не оставлял на потом.

Зерина смотрела прямо в камеру немигающими черными глазами, иногда трогая перед лицом свисающие струйками черного пепла волосы. Маленькая, сухая с загорелым остроносым лицом, у нее словно запершило в глотке и она стала говорить слегка старушечьим тембром:

— Я здесь пробыла четыре года. Это единственные в моей жизни «настоящие» четыре года. Я благодарна судьбе, что у меня было хотя бы это. В новостях говорили, что Чобан — искусственное формирование, созданное по какому-то проекту. Может, искусственное, но люди там были настоящие и там можно было быть по-настоящему счастливой. Я чувствовала, что счастье не может быть вечным, что впереди горе. Люди, боги, небо не допустят, чтоб Чобан жил.

Я видела, как мой погиб. Он даже не успел повоевать. Они только сели в свой грузовик со своим оружием и выехали из села. Мы, жены, смотрели с площади на холме, как они пылят по дороге, и увидели вспышку. Мы даже не видели, чем и откуда их убили. Что-то, может, с неба, может, из-за горизонта. Просто сильная белая вспышка. Девчонки побежали туда смотреть, надеялись кого-то спасти… Я осталась сидеть на площади, в этой пыли. Я не хотела смотреть. Мне потом говорили, что там был только серый пепел. Куча пепла на дороге и облако пепла над ней.

Зерина затихла, глядя на переплетение удлинителей. Марда плакала, дергая плечами, убирая указательным пальцем слезы из-под глаз, морща покрасневшее лицо:

Я не знаю, что с Идином. Не было вестей. Он уехал на фронт месяц назад. Говорят, их разбили на речке Селцет, говорят, всех кого не убили в битве, всех расстреляли. Я знаю, что не смогу вернуться на свою планету, я и не хочу туда. Если бы кто-то помог мне найти его, хотя бы место, где он лежит, хоть кучку пепла… Я только это хочу, мне только это надо.

Комната, темная и тихая, каменела и молчала. В ее центре освещенное яркими фонарями сверкало белое ослепительное пятно, в котором тряслась и рыдала, согнувшись лицом к коленям, Марда, и молчала, скривив рот, Зерина.