Изгой

Глава 5

5,1

Один снаряд попал под воду и дал только высоченный серый тугой фонтан, а второй разворотил кромку болота и твердой земли, подняв тучу грязи и жижи, глухо ахнув по ушам и засыпав мелкими ветками, листвой, липкими кусками грунта. Ломая ветки, из кустов на Ратмира вывалилось беспросветно грязное чмо. В обтекающем коричневыми мазками лице узнавался лейтенант — командир взвода, в опорном пункте которого все и случилось. Здесь итак всегда было почти ничего не видно из-за плотного кустарника и сплошной стены крон деревьев вверху, не пускавших солнечный свет. Но теперь в поднятых взрывами тучах грязи и мелкой взвеси воды, сорванной листвы и мелких веток, теперь было и вовсе невозможно даже определить, где кто. Вместо всех ориентиров, единственными приметными точками были яркие короткие беспорядочные вспышки разрывов. Звук ходил тоже не понятно — невозможно было определить дальность и силу хлопков. Было ощущение, что на тебе шлем, по нему бьют палкой, и все звуки живут непосредственно на металле шлема.

Летеха тыкал рукой влево и кричал «Там!». Там было ничего не разобрать, но оттуда из зарослей выползли двое, пулеметчик и помощник. Ратмир ухватил одного из них за шиворот и подтащил его лицо к своему уху, спросив, что там. Боец заорал, что метрах в ста отсюда видел танк лавандосов и человек пять автоматчиков, они двигались по кромке болота в сторону опорного пункта взвода. Точнее сказать — бывшего опорного пункта. Бревна, из которых он был сложен разлетелись, как спички в первые же минуты боя — по нему отработали плазмы. Взрывами распахало грунт, проложив русло воде, затопившей укрепленную землянку и траншеи. Танк, стоявший в зарослях так и исчез вместе с зарослями в одной белой вспышке.

Ратмир другой рукой за каску подтянул ко рту ухо лейтенанта и крикнул ему, что все вчетвером ползем туда, где ребята видели вражеский танк. За эти несколько минут «боя» у Ратмира успело закончиться все его отвращение к грязи. Все две недели, что он провел на болотах, он «брезговал» этой жижей, старался не испачкаться, а потом тратил часы по вечерам, чтоб отстираться и отмыться. Сейчас он почувствовал, что ему уже пох… В штанах на заднице, как у карапуза, болтался колтух грязи, в карманах была грязь, в волосах, в сапогах, даже на животе, в кителе над ремнем чвокала эта жижа. Да ладно, уже полный рот был этой грязи.

Они лежали, и перед носом играла всеми цветами своей особой грязной радуги желтая, коричневая, черная, серая и зеленая грязь. Задохнув поглубже в легкие по больше прелого бзда, Ратмир решительно нырнул мордой вперед, окунувшись в цветущую канавку, увлекая за собой подчиненных. Вынырнув с той стороны, они поползли в заросли, нюхая все ароматы, поднятые боем из-под спавших болотных глубин.

«В Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы», — мысленно напевал капитан, проползая через белесую хмарь. Впереди стало можно различить натужный рык танкового движка. Он то рычал, то шипел, аккуратно щупая гусеницами относительно твердые пласты глины, стараясь не съехать в трясину. Четверо ордынцев выползли прямо к нему, оказавшись чуть выше на холмике. Лейтенант с автомата завалил шедшего рядом с танком пехотинца, помощник пулеметчика — того, что чуть дальше. Пулеметчик начали поливать огнем близлежащие заросли, где только и могли быть остальные пехотинцы. Ратмир в этот момент бросил в танк гранату. Завалить танк гранатой — это что-то из ряда вон. Где еще так сложится, чтоб подобраться к нему на расстояние броска. Но болото позволяло случаться именно таким неповторимым и незабываемым приключениям. С пятнадцати метров, сверху, Ратмир не промахнулся, закатил прямо на радиатор. Бахнуло, из танковой задницы зачадило черным. Башня стала поворачиваться, готовясь из пулемета покромсать нападавших, но степняки не ждали, а отползли в сторону, скрывшись за бурой массой высокой камышовой стены.

Ползли метров тридцать, выбравшись на что-то твердое, встали и побежали по азимуту, пока просто на восток. Нужно было выбраться к «дороге», узкой колейной щели между плотными заслонами деревьев, соединявшей позиции взводов.

В ведении Ратмира была оборона квадрата 30×30 километров, внутри которого было шесть относительно проходимых для боевой техники участков. На каждой такой «кочке» он поставил по одному взводу, усиленному танком или ПАКом. За ними километрах в десяти были еще три таких взводных опорных пункта второго эшелона, к которым присоседились артиллерия и тыловики. Лавандосам таки удалось напасть внезапно. Их приближение разведка фиксировала, но по расчетам, они должны были развернуться и приготовиться к атаке только к завтрашнему утру. Ратмир как раз сейчас объезжал позиции, проверяя готовность и раздавая последние указания. И тут вдруг на!

Связь здесь работала неустойчиво, но гарнитуру с его шлема оторвало сразу, тяжелая взводная рация была разбита. Теперь Ратмиру хотелось хотя бы узнать, что происходит, на всех ли участках напали, где и как кто держится. Надо было связаться со штабом. Сесть бы да поехать. Но его джип (да, у него впервые в жизни здесь был персональный командирский джип) стоял рядом с превратившимся в неопрятную ванну блиндажом. Через внутренности кабины проходило обгорелое бревно, левый бок был смят в гармошку, на рамах висел тряпочками рваный обугленный тент, на водительском месте сидел сплющенный, раздавленный и поджаренный водитель.

Ратмир приказал поискать и собрать всех, кто тут остался жив. Нашлись в итоге семеро здоровых и двое раненых. Положив двоих бедолаг на носилки, решили пешим маршем бежать пять километров до соседнего взвода, вдруг там уцелела связь, вдруг они еще держатся. Все-таки там был по тверже грунт и у инженеров получилось воздвигнуть бетонированное укрепление, с правильными коммуникациями. И командиром там был капитан Мурад, парень не из тормозов, если его не убило сразу, он должен был справиться и организовать бой.

Они бежали гуськом, стараясь держать дистанцию по больше, через пару километров, чтоб срезать, сошли с дороги и поперли по тропе. Временами ноги уходили по колено в ямы, временами кто-то падал, а раненые валились с носилок. Но в целом двигались быстро. Грохот сзади стих, похоже, лавандосы вошли на их опорный пункт и обживались. Зато впереди бабахало вполне ритмично. Это хорошо, значит, Мурад держится, но и плохо — надо как-то к нему выйти так, чтоб он же и не расстрелял. В этих условиях видимости и грязности надеяться, что они там разберут, что свои, не приходилось.

Вверху заходили ходуном кроны деревьев, посыпались листья, засуетились птицы. Со свистом над зеленым лесным покрывалом что-то пронеслось едва уловимым пятном тени. Вертушка шла с запада на восток, — «ихняя». Бомбить тут с вертолетов что-то бесполезно, ничего не видно. Но они могут идти на удар по мостам, тылам или позициям артиллерии, которые могли зафиксировать разведкой. А могли идти на высадку десанта.

Почти пришли, но тут тропа была надежно завалена бревнами, взяли правее, по пояс в жиже, через заросли. Впереди кто-то фигачил из ручного пулемета примерно в сторону запада, наверное, свой. Ратмир и его ребята, застыв, что есть мочи хором заорали матерный припев местной фольклорной солдатской песни о службе на болотах «Собака Баскервилей». Признав своих, им крикнули в ответ, чтоб ползли вдоль канавы в сторону двух сосен.

«Мурод!» — хохоча, обнял капитана Ратмир, стукая его кулаком в плечо. Мурад сидел за бетонным приступком и курил, держа в руках телефон рации. Выхватив трубку из рук, Ратмир связался с майором, свои замом, оставшимся на командном пункте. Тот был жив и доложил обстановку.

Войска Лаванды накатили ровно в 16–30 по всем шести направлениям. Против ордынской батальонной группы работала «их» батальонная группа, то есть имея превосходство в силах примерно в полтора раза. Наступление идет по всему фронту дивизии, задействованы две их бригады, третья стоит во втором эшелоне, готовая тоже наступать. Их разведка работает лучше, чем про нее думали. Хорошо изучили местность перед ордынским передним краем, что позволило их войскам ночью и утром скрытно совершить быстрый переход по заболоченным участкам и выйти к ордынскому переднему краю раньше, чем от них ждали.

В батальоне Ратмира из шести взводов первого эшелона не выходят на связь четыре, пока не ясно уничтожены они или нет. Два взвода точно держатся, но понесли тяжелые потери. Нанесенный ущерб противнику не известен. Мурад сказал, что его наблюдатель видел, что к северу от него, там, где был 3-й взвод, видел лавандосов, в том числе танки и грузовики. Видимо, они взяли ту «кочку» и собирают там силы для наступления вглубь района обороны батальона.

Ратмир и Мурад зашли под навес бетонной плиты и развернули целлофановый пакет с картой. Да, за «кочкой» третьего взвода на восток идет полоса твердой земли. По ней можно было бы, как по взлетной полосе выйти к тылам батальона и дальше — на восток. Можно было бы, если бы карта не врала. На самом деле, там перед оврагом у леса ручей шире и глубже, чем помечено на бумаге, и по западному берегу легла широкая трясина. Глубина там полметра, этого достаточно, чтоб увязла и пехота и машины. Но это известно им, ордынцам, а лавандосы, похоже, карте верили и готовились там наступать.

Для такого дела у Ратмира был припасен резерв — взвод разведки и два танка, он приказал им выдвинуться вперед и занять позиции на овраге, минометным танкам приготовиться накрывать участок перед трясиной, а трем плазмам быть готовыми бить по выявленным разведчиками целям. У Мурада на «кочке» нашлись пять бойцов, приблудившихся от разбитого 3-го взвода, с Ратмиром, лейтенантом и семерыми солдатами, пришедшими с 5-го, получалось 14 человек — не плохая команда. Оставив раненых Мураду, они взяли у него грузовик и решили ехать к оврагу, заняв позицию в густых зарослях, лежавших вдоль тропы, уходящей в обход оврага на юг. Туда скорее всего сунутся лавандосы, нарвавшись на удар в лоб от разведчиков и танкистов.

Медленно грузовик шел по узкой колейной дороге, раскачиваясь на ухабах, ныряя колесами воду в ямах. Ратмир, держась за раму, раскачивался вместе с кабиной, страшась прокусить язык. Водила, вытаращив глаза, ворочал отчаянно рулем, объезжая ямы, плавно накатывая на трухлявые стволы гниющих деревьев. Ратмир удивлялся, какими жалкими были теперь эти деревья, так потрясшие его в первый день по приезду сюда, своей силой и упрямым стремлением к росту и свету. Изувеченные корни торчали из земли и, казалось, орали, как раненные. Стволы лежали в беспорядке, повалившись на кусты, как побитая армия. Отдельные, устоявшие, торчали теперь над зарослями, над растревоженными лужами трясины, и смотрели ошарашенными глазами, молчали, оцепенев, переваривая, что случилось.

Война, окатив огнем сонное болотное царство, вскипятив воду в лужах, расшвыряла их мир, перевернув все в одночасье, превратив лес «до» в лес «после». Лиственница, тоже чудом выжившая, маленькой обезумевшей старушкой, торчала прямо на дорогу, тыча ветвями навстречу машине. Ратмир услышал хлесткие удары ее ветвей по лобовому стеклу, услышал запах ее ветвей и посыпавшихся иголок, пропустил над собой ее тень. Казалось, она голосовала у дороги и просила забрать ее отсюда, думая, что люди едут туда, где все как было, где тихо и спокойно. Но в машине были не люди, а солдаты, и ехали они туда, где снова будет огонь и смерть.

Тормознули под сенью крупных двух сосен. Выстроились у борта машины и колонной, один за другим пошли в заросли, скрывшись в них с головой, чвокая сапогами в топкой жидкой земле, обсыпаясь с головы до ног пахучей трухой со стеблей. Вышли к краю зарослей, увидев перед собой зеленое полотно коварной трясины, покрытой как бы травой и бурый склон оврага. Разложившись в цепь, стали ждать.

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

На Соборной площади гулял холодный осенний ветер, октябрьское солнце не грело все пространство целиком, а прожаривало точечно, экономно — выцелив лучом, кто понравится, и подарив горячий ласковый поцелуй. Лидер политической оппозиции, Молот — высокий, относительно молодой, широкоплечий и широколобый, стоял со мной, укрывшись за автобусом, одним из тех, которыми мы отгородили площадь от проспекта. В общем, все, что нужно мы перетерли. Он приводит своих сторонников (три тысячи уже были здесь), все время противостояния вокруг Собора его люди выполняют мои приказы, касающиеся обороны. Все политические последствия, и, если будут, выгоды он берет себе. Мне дальше Собора ничего не надо, выступать перед прессой и потом претендовать на президентский пост будет он.

Его люди — молодежь, половина моложе 20 лет, неплотной цепью стояли вдоль линии автобусов и грузовиков, из которых мы сделали первое заграждение от возможных попыток штурма. Заслон был хлипкий, полицейские и спецназ легко вламывались к нам сквозь проходы между автобусами небольшими группами, выхватывали по несколько человек, и спокойно утаскивали к себе. Им вслед неслось хором мощное «Позор! Позор!», но стражам порядка было это по барабану.

Мы с Молотом залезли в одну из кучек протестантов, я снова повторял, чтоб держались за руки и не отдавали друг друга. Смотрел им в лица, в глаза… Да, эти интеллигентные мальчики и девочки — герои, готовые пожертвовать собой, терпеть боль от ударов резиновых палок, но… Тут не было никого, готового ударить. Из-за кузова самосвала опять выскочили три десятка бойцов гвардии в черных масках, серо-синих камуфляжах, экипированных, как на американский футбол. Выхватили еще несколько человек, за руки за ноги поволокли парней за ограждение. Народ послушно расступался, пропускал, и орал «Позор!». На той стороне проспекта подъезжали один за одним автобусы с зарешеченными окнами, задержанных пинками гнали к ним. Автозаки быстро заполнялись и отъезжали. Мы так скоро останемся тут с Молотом одни. Я сказал ему, чтоб не выходил вперед, а то его самого заметут, и пошел к палатке, разбитой утром прямо посреди площади — временный штаб восстания.

В палатке взялся за нотбук, зашел на свой новый интернет-кошелек в почтовой системе. Это не банк, но благодаря некоторым ухищрениям, мой кошелек будет в эти дни работать, как банк, все, что я буду отсюда переводить, люди будут получать переводами из разных международных банков. Я понадеялся, что трех тысяч оппозиционных терпил хватит хотя бы до обеда, а значит, настоящие бойцы успеют подтянуться, значит, волну удастся поднять. Значит, надо башлять всем, от кого зависит резонанс. Кошелек чмокал и чмокал, сопровождая мой каждый клик по кнопке «Отправить» приятной вспышечкой розового маленького облачка. Деньги шли в СМИ и отдельным блоггерам, бизнесменам за теплые вещи, еду, мотоциклетные шлемы, перчатки, маски, респираторы и прочую экипировку. Заказал несколько грузовиков покрышек, кирпича, железной арматуры. Точнее заказал по списку все уже давно — сейчас только гнал оплату, после которой все должно приехать сюда сейчас, до того, как гвардия перекроет район.

Полог палатки отодвинулся — мой личный охранник Топор заглянул и сказал «Пришел». В палатку вошел, уселся напротив меня и откинул капюшон Мускул — главарь фанатской группировки ультрас «Шакалы» из «Говяжьего сектора». — Наши думают, пока не решили, — сказал он, внимательно глядя мне в глаза.

Оно и понятно, оппозиционеры фигачат за политические убеждения, за власть, в конце концов. Пацанве из ультрас, конечно, охота побить стражников, но на стадионе это делать безопасней. Там ты можешь огрести в ответ, можешь попасть за решетку — на пару недель. А за участие здесь — могут дать много лет, могут подстрелить. И потом, большинство этих «тупоголовых» бритоголовых — адекватные парни, которые в обычное время учатся, работают, любят девочек, строят карьеру. Спалиться на политической антиправительственной теме, значит поставить крест на своей карьере, да и жизни.

Мускул смотрел на меня, ждал, что я ему скажу такого, чтоб его товарищи решили сюда прийти. Я нарисовал на бумажке цифру с нулями и протянул ему, сказав «Тебе сейчас». «Если победим, ты будешь министром спорта, найдешь, как отблагодарить своих». Мускул улыбнулся:

— Нас будет максимум три тысячи бойцов. Это будет махач, но не победа.

— Ваше дело прийти и начать. Победа с меня, — твердо сказал я и, взяв его данные, сделал ему перевод.

Мускул ушел, пообещав, что скоро будет со своими. Я, отправил еще несколько платежей, и тоже вышел из палатки. Со стороны метро вываливалась нестройная толпа панков, хиппи, зеленых, рокеров, сатанистов, борцов за права секс-меньшинств и просто наркоманов. Вся публика, обычно лениво тусующая на улице Ардат, брела на площадь. Около двух тысяч человек встали у крыльца Собора. Я пошел к ним, пожав руки и обнявшись с ихними авторитетами. Среди них были несколько относительно известных рок-исполнителей, андеграундные поэты и художники, философы — представители разных экстравагантных течений и какие-то подвальные пророки.

Я отвел чуть в сторону Лото, декадансового патлатого певца, и отчитался «Трава, бухло, все уже здесь», показав пальцем на легковое авто рядом с палаткой. «Заряжайтесь, и вперед. Вечером концерт». Лото организовал свой штаб прямо в «травяной тачке», народ оттуда шел частями в разные стороны. Около тысячи пошли усиливать и оживлять цепь политических активистов вдоль автобусов. Несколько сотен разбрелись по окрестным дворам в поисках всего, подходящего для укрепления баррикад. Еще несколько сотен взялись ковырять на площади булыжники из мостовой и укладывать их горками. Сотня профи начала возведение сцены перед крыльцом Собора.

К крыльцу выкатили три шикарных премиум-тачки и встали. Из двух выскочили ребята в костюмах и плащах, с пистолетами, заняв позиции вокруг. Парни сурово огляделись. Старший что-то сказал в микрофон, торчавший из-за уха. Из машины вышла «сама» Шарен. В меховом коротком пальто, сверкая своими офигительными ногами на шпильках, взмахивая черной копной волос, она встала, глядя на меня. Хотелось каким-то чудом выкатить перед ней красную дорожку…

Я подбежал, широко улыбаясь, извиняясь, что не встретил, как надо, что так неподобающе выгляжу, что…

— Кончай уже, — прервала она мое восхищение, — Что у вас тут?

— Все ОК, как договорились. Начинаем.

— Когда?

— В 5 вечера начнем разогрев, в 7 нужны звезды.

— Ладно, ОК. Пускай платежи, ставь сцену, готовь оборудование.

Шарен развернулась и со своей стайкой охраны пошла по ступенькам в Собор, где для нее и ее всех звезд, что она приведет, музейные работники готовили целый этаж под гримерки, комнаты отдыха и прочее.

Как раз подкатила фура с оборудованием для сцены и организации спутниковой трансляции. Лото со своими взялся это все монтировать. Подъехали грузовики с ломами — их раздали тем, кто ковырял булыжник, с кирпичами, с кухней и лазаретом. За Собором во внутреннем дворе встала фура с петардами, фейерверками, дымовухами и хлопушками. Хиппи быстро сгружали яркие новогодние коробки и несли к моей палатке.

На проспект тоже подъехали несколько джипов, из них вылезли гвардейские генералы. Главный, махал руками, смотрел на площадь, на грузовики и ругался. Я понял, что успел. Стража начнет сейчас перекрывать район по периметру, но я уже получил все посылки, какие были нужны. Панки напичкали зазоры между автобусами и грузовиками мусорными контейнерами, детскими качелями и грибками, какими-то баками, досками, вывороченными дверями от подвалов. Я в целом успел.

Отряды гвардейцев уже группировались у выходов из метро, чтоб закрыть, когда оттуда плотным строем стали выходить, скандируя бодрые матерные кричалки бойцы из ультрас. Мускул не обманул. Их было примерно тысячи три — из разных клубов, с разными флагами, но вполне дружно, пестрыми колоннами они вышли на площадь, сразу влившись в цепь политических на баррикаде.

Наконец, со стороны Технического Университета раздалось хоровое пение — с улицы поворачивали на площадь, выходя прямо к крыльцу главные силы. Колонны университетов и институтов, педагоги и студенты, со знаменами своих прославленных вузов, распевая Гаудеамус и свои вузовские гимны, наполняли пространство перед Собором. Подруга Россомахи, маг, директрисса музея Анатолия, сделала свое дело. Научное сообщество вышло на защиту храма науки и искусств. Двадцать тысяч человек молодо и бодро орали «Долой царя! Долой попов!». На площади уже были сотни журналистов, десятки съемочных групп. И декан ТехУнивера говорил в камеры решительно и твердо:

— Наступил предел. Здесь на крыльце главного музея страны проходит сейчас граница между просвещением, прогрессом, главным призванием Человечества и истинным лицом Человека с одной стороны, с нашей стороны. И первобытной темнотой, невежеством, страхом, которое несут с собой в наш город попы и их друзья — чиновники, полицейские, казнокрады. Не чиновники и священники построили этот город и эту страну. Сегодня мы — все, кто рожден в просвещенной культуре, отстоим Музей, отстоим свое право быть свободными людьми, а не божьими рабами и рабами попов и чиновников.

Людское море волновалось, на сцене начали уже выступать ораторы, готовился выйти на сцену Молот. Я суетился с тылом. Многих уже было пора кормить, кухни дымили и пахли. Ультрас уже растащили экипировку и пиротехнику, преобразившись в боевые группы. Сцена была почти готова, а в Собор торопливыми кучками вбежали уже немало узнаваемых топ-исполнителей. Штырь спутниковой антенны встал торчком рядом со сценой и медиа готовились вести прямые трансляции.

Подъехали 500 бойцов из разных частных охранных контор. Встали постами внутри здания Собора, на крыльце, оцепили сцену, взяли под охрану фуры с припасами, растворились по два-три человека в толпе для охраны порядка. 50 человек я организовал во что-то вроде контрразведки и комендатуры — выявлять и ловить провокаторов, психов, воров и шпионов. Еще десять человек по сменно охраняли лично меня и мою штабную палатку. Также частная контора прислала сотню технарей — спецов по части связи и информационной безопасности. Они наладили несколько закрытых чатов для управления отрядами и тылом, раздали командирам защищенные телефоны, взялись ставить прослушку на связь гвардейцев.

На проспекте, да и на всех улицах вокруг площади уже было битком от солдат гвардии, полиции, городской стражи. Блестели шлемы, щиты, сверкали красным нарядные пожарные машины с водометами, блестели синим гвардейские бронемашины с пушками для звукошоковых гранат и гранат со слезоточивым газом. Я прикинул, что там примерно 5–6 тысяч бойцов, и у них все готово. Сейчас будет махач.

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Киношники все вместе впятером сидели недалеко от палатки Клосса. Удивительно было чувствовать задницами, как быстро остывает вечером песок. Только что раскаленный, жарящий, и уже через пятнадцать минут приятно теплый, а еще через пятнадцать минут — леденящий, вытягивающий тепло из тела, как насосом. Солнце в этих краях садилось быстро и так же быстро вокруг темнело. Багровые отблески на горизонте были уже на полностью черном небе, а в лагере батальона сочными шарами горели осветительные фонари, шарили по окрестностям с вышек тугими белыми лучами прожекторы.

В лагере была необычайная для этого часа беготня. Ужин скомкали, солдаты быстро давились кашей и хлебом из пластиковых мисок прямо на улице, не заходя внутрь столовой. Быстро запивали чаем, строились и бежали, на их место вбегал другой взвод, сгрудившись у окна выдачи. Оружие висело у всех на плече, или торчало в руках. На плацу, во всех углах и на всех площадках стояли, выкатившись из боксов из капониров танки и бронетранспортеры, грузовики. Водители время от времени прогревали движки, рыча, сопя, пыхтя облаками сизого дыма. Со складов быстро забрасывали в грузовики какие-то мешки, ящики, коробки. Наливники встали колонной у скважины, наполняя круглые пузатые чрева цистерн.

Батальон перевели в состояние повышенной боеготовности после пришедшей вчера днем новости. С севера на долину Чобан надвигались кочевники. Из пустынь за горным хребтом двигались по всем дорогам и тропам бесчисленные колонны машин, телег и пеших толп. Это было массовое переселение народов. В движение пришли десятки миллионов — все население огромного пустынного региона к северу от долины. После разгрома теократического государства в Чобан они решили занять и освоить это плодородное место первыми.

Шли отдельными племенами, что называется, мелкими группами тысяч по сто человек. Это были таборы — с женщинами, стариками и детьми. Мужчины с оружием были вместе со своими семьями. Из-за этой особенности в межгалактической гуманитарной коалиции заявили, что не готовы наносить по этим таборам авиационные или космические удары. Нельзя же жечь лучом их космоса целый народ… В каждом племенном союзе было по 10–20 тысяч мужчин со стрелковым оружием, было немножко допотопных танков, артиллерии и брони. Но в общей сложности с севера наступали не меньше ста тысяч боевиков, и бригаде миротворцев их остановить было не под силу.

Час назад Клосс получил приказ усилить патрулирование своего района и готовиться к эвакуации. Вероятней всего поступит команда на выход из долины. Два взвода на БТРах отправились усиливать охрану лагеря вдов в Нарун-Аман. Киношники было попробовали поехать с ними, но майор на них рявкнул лютым зверем: «только что звонил Фадир, — сказал, если надо, сажать вас на цепь. Вы никуда от меня и батальона, ясно? Если мы уходим, вы едете со мной!»

Теперь они сидели на песке, ковыряя две банки тушенки на пятерых, рвали горячий лаваш, запивали горячим крепким чаем со сгущенкой. Ни у кого не укладывалось в голове, что лагерь вдов просто оставят дикарям. Да и вообще, всю эту цветущую долину зачистили от теократов — только чтобы отдать на грабеж варварам? Тут будет пустыня через два-три года. Или их будут много лет выбивать и выкуривать отсюда соседние земледельческие республики.

Бессилие ужасало и удивляло. Ребята как-то привыкли, были уверены, что добро побеждает зло, или хотя бы, что продвинутая цивилизация побеждает варваров… А здесь они видели откровенный ужас на лицах этих навороченных крутых миротворцев, увешанных антенками и проводками, с планшетиком у каждого солдата, с суперумной техникой… Ужас и бессилие. Судьба долины, всех местных жителей, оставшихся без защиты своих боевиков, была предрешена.

Вокруг палатки комбата опять началась какая-то суета, примчались и нырнули внутрь старшие офицеры, прибежал капитан-командир спецназа, связисты. Скоро все вышли из палатки, Клосс был в бронежилете и шлеме, держал в одной руке тяжелый полевой автомат, другой размахивал и кричал.

Прямо к палатке подкатывали гусеничные БМП, их метал, как мокрый, поблескивал в темноте в отсветах фонарей. Из разговоров киношники поняли, что один из отрядов кочевников пришел раньше, чем ожидалось. Сколько-то сотен дикарей на джипах выходили к перевалу Аль-Мын, нависающему над главной местной автотрассой. Оттуда они могут атаковать отходящие колонны бригады, попробовать их ограбить и захватить тяжелое оружие. Клосс с тремя взводами пехоты и тремя танками ехал на этот перевал, чтоб занять его раньше варваров.

Майор Клосс кричал связисту, чтоб держал связь, артиллеристу — чтоб был готов ударить сразу, как только даст ему цели. Пилоты, застегивая свои кожаные куртки, бежали к двум вертолетам, стоявшим за боксами вещевого склада — лететь к перевалу. Клосс еще раз говорил начальнику тыла — к утру завершить погрузку, чтоб батальон был готов к длительному маршу. Предполагалось, что бригада должна будет уходить сначала на восток, к выходу из ущелья, а потом на юг, в столицу соседней Арании, где есть космодром.

Увидев ребят, Клосс крикнул коменданту: «Этих с базы не выпускать ни на шаг. Если что — стрелять по ногам — и в зиндан!» Майор забросил ногу на ступеньку борта БМП и вскочил на броню, усевшись рядом с пушкой, ударил кулаком в крышку люка водителя. Беха вздернулась, как ужаленная, покачнулась и пошла. У ворот лагеря десяток таких БМП рыча соединились с тремя свистящими брусками танков и ушли в темноту за ограждениями и рядами колючей проволоки. Из-за боксов с гулом и рокотом поднялись вертолеты и низко, двумя черными тенями поползли по черному небу на север, к горам.

Ребята уселись опять на песок у палатки, вынув планшет и поймав новостной канал. Международный планетарный Васту-Ньюс как раз передавал в режиме нон-стоп о вторжении кочевников. На экране пылили в пустыне сотни и сотни джипов, грузовиков, автобусов. Все допотопное, старинное, у каждой машины на крыше кабины был приварен пулемет, в некоторых грузовиках в кузовах были смонтированы скорострельные зенитные пушки. Показывали один из таборов, остановившихся на привал. Толпы голых чумазых детей, ветхие чудовищно тощие старики, стоячие, словно тучи — кучки одетых в черное с головы до ног женщин. Визгливая музыка из динамиков в кабинах машин, и костры, костры… Множество костров и фар автомобилей в вечерней пустыне. Сообщалось, что общего руководства у кочевников нет. На юг идут десятки племен и союзов, и торопятся обогнать друг друга. Планов раздела долины нет. Кто, что успеет занять, кто, что сможет отстоять, тому то и достанется.

За столовой раздались сразу с десяток одиночных выстрелов, потом тишина, потом опять. Убрав планшет в сумку, киношники пошли туда, вспоминая, что там находятся и землянки с пленными боевиками. Фонари здесь не горели, но все было итак ясно. Остолбенев, они смотрели туда, где в темноте смутно угадывались тела боевиков. Их голые спины все-таки давали отблеск дальним фонарям, мелькая синим мерцанием. Из ям-землянок бойцы комендатуры выволакивали за плечи новых пленных, пинками гнали к лежавшим, рывком ставили на колени и стреляли из пистолетов в затылок. Дело шло быстро и молча. Вагнер, Тор и Волос закрыли девчонок своими спинами и боками, давая им возможность снимать на камеру и писать звук. Комендант махнул куда-то рукой, из-за столовой выбежали шесть солдат, и стали за ноги тащить трупы в сторону трансформаторной будки. Там угадывался открытый борт грузовика.

Клосс не делал тайны из будущего пленных, кочевники только заставили его избавиться от балласта пораньше. Треск пистолетных выстрелов продолжался, время от времени выдергивая из темноты озаренный вспышкой чей-то синий затылок, худую шею, тощие плечи, а иногда и лица, носы, глаза. В перерывах между выстрелами было слышно, как с костяным треском падают на доски кузова трупы. Солдаты брались за руки — за ноги, раскачивали и с натужным «и рраз — дваа!» закидывали тела, как мешки, на борт.

В ночи звук ходит не понятно как. Ребята услышали, как комендант разговаривает с командиром спецназа, стоя у борта грузовика, ставшего труповозом. Они курили вдвоем, оживленно обсуждая карту на телефоне. Комендант говорил: «Паттерс, возьми с собой этих юных следопытов. Ну что они всю ночь на это будут смотреть? С ума свихнутся». Паттерс кивнул ребятам, думавшим, что их не видно, и жестом руки пригласил подойти. Киношники прошли мимо лежавших трупов, почувствовав на секунду, исходившее от них последнее прелое тепло, подошли к грузовику, где в глубине кузова были видны штабеля рук, ног и лиц. «Вы, значит, смелые журналисты? Поедете тогда со мной», — сказал им Паттерс и повел прочь.

По трассе сейчас пойдет на выход из долины колонна 2-го батальона, он идет из самой западной части, поэтому идет первым. Есть опасность, что варвары могут небольшими группами быть уже на склонах гор вдоль трассы. Взвод спецназа на вертолете, два взвода пехоты на броне и два танка должны занять три контрольные высоты у дороги и прикрыть движение колонны. Машины с пехотой уже стояли у столовой. Спецназ вьючил свои мешки и перекуривал в ожидании вертушки.

«Сделаете репортаж о дозоре и работе спецназа, снимете колонну — это красиво. Если вдруг будет стрельба — садитесь у колес БТРов и никуда не дергаетесь. Если будут брать в плен — не сопротивляйтесь. Сразу говорите, что журналисты, показывайте ксивы, объясняйте, что за вас могут дать выкуп. И ни в коем случае к оружию не притрагивайтесь!» — кратко провел инструктаж съемочной группы капитан Паттерс.

Ждали вертолет, который должен был вернуться от перевала Аль-Мын. Наконец, он пришел. Странно, было не слышно, как он подлетел. Без всякого вступления, сразу из зенита послышался оглушающий рокот, засвистел ветер, подняв пыль и песок, и на площадку плавно опустилось дребезжащее чрево большого транспортно-боевого H- 112. Сзади откинули аппарель и оттуда с носилками в руках выскочили несколько пар солдат. На носилках были раненные с Аль-Мына. Клосс вступил в бой с кочевниками. Пока столкнулся с небольшой разведгруппой, легко ее раздавив, потеряв только пятерых своих ранеными. Санитары и врачи заталкивали носилки в микроавтобусы, которые отчаливали и ехали к медпункту. Может, на этом и кончится этой ночью, а там батальон, глядишь, успеет уйти?

Опровергая эти надежды, со стороны площадки, где стояли тяжелые дальнобойные гаубицы раздалось бах-бах-бах. Три мощных шлепка с примесью железного тугого звяканья. Как будто забивали сваи. Дрогнула земля под ногами. Это арта получила от Клосса координаты целей. Значит у перевала уже крупные силы варваров, и там пошел жесткач. Залпы по три выстрела продолжались снова и снова, озаряя вспышками небо за палатками 2-й пехотной роты.

Паттерс закончил погрузку своих головорезов на вертолет. Они отправятся с лейтенантом на одну из высот, на другие две он сам поедет с пехотой, танками и киношниками. Уже, усевшись на броне, свесившись, капитан хлопал по плечу командира минометчиков, чтоб ждал его на связи и, если что, прикрыл огнем.

Шесть БТРов шли по пескам без дороги. Уже было холодно, солдаты, кто сидел наверху, натягивали бушлаты. Ребята тоже утеплялись — как попало. Сюда они теплой одежды с собой не привезли. А здесь по ночам гуляли редко, в случае необходимости, кто-нибудь им давал свой бушлат или куртку. Но тут Паттерс запретил им одевать военное, чтоб если что сразу и издали было видно, что не комбатанты. Ребята натягивали кофту на кофту, повязывались шарфами.

Выкатили на взгорок, с которого открывался вид на дорогу, на склоны гор и на равнину. Машины рассыпались веером по линии, пехотинцы, ворча, укладывались в холодный песок. Паттерс лазил среди них и каждому что-то шептал в ухо, показывая пальцем в стороны гор. Стояла непрошибаемая тишина, в которой было слышно дыхание друг друга. Внизу у песка в тени взгорка была беспросветная темнота — только едва заметными мелкими искрами мерцали глаза, каски, оружие, швы на бортах брони.

Зато на небе яркими точками сверкали огромные звезды, В их синем свете внизу блестела асфальтом дорога, каменные, похожие на кафель, стены гор, золотом отсвечивал песок. Паттерс связывался по рации со своими взводами. Вроде на этом участке кочевников пока нет. Закончив, он длинно вдохнул носом, словно принюхиваясь, посидел молча, словно послушав тишину. Снова взял гарнитуру телефона и заговорил в нее: «Жаба, Жаба, я Кобра, как слышишь?… Проход свободен, начинай движение».

Из-за склона горы внизу показались в ночи два белых огня фар, за ними еще пара. Два джипа промчались по прямой и исчезли дальше за склоном. За ними без огней тяжко выползли пять танков. Многотонные железные чудища броском быстро прошли прямой участок, тормозя ближе к повороту. Даже здесь, далеко на верху чувствовалась вибрация земли от их массы. За ними из-за склона стали выкатываться грузовики. Они шли мерно, не быстро, с размеренными дистанциями, их вереница, засверкала по дороге фарами, как серебряная цепочка. Фары парами огней все появлялись и появлялись, ребята уже не могли их сосчитать. Десяток за десятком грузовиков, кунгов, наливников. Сюда вверх доносился зудящий шум множества колес по асфальту, пары бензина, запах брезента, резины, железа. Колонна ползла и ползла. Среди грузовиков были вкрапления артиллерии и танков. Группами по пять машин громыхая гусеницами по асфальту, помахивая длинными стволами, проехали тяжелые гаубицы. Потом прошипела колонна грузовиков с закрепленными на них коробами залповых минометов. Потом снова десяток грузовиков. Потом десяток показавшихся почему-то веселыми маленьких зениток с крутящимися чашами и торчащими штырьками антенн. И опять грузовики, опять танки.

Шли минута за минутой. Колонна внизу продолжала рокотать, шипеть, звенеть, свистеть и урчать. Десятки видов самых высокотехнологичных боевых машин, лучших в галактике. Было удивительно и непонятно, как эта передовая техническая мощь, раздавившая молодых романтиков построителей рая, оказалась беспомощной перед вырвавшейся из первобытной тьмы истории варварской силой. Казалось, колонна машиной за машиной, как часы отсчитывает время вспять, запуская в долину Чобан жуть из доисторического прошлого.

5,2

Тяжелые грузовики гвардейцев крюками зацепили несколько наших автобусов и рывками оттащили их, вырвав из цепи. В получившийся довольно широкий проход пошли сотни две экипированных бойцов городской стражи, закрывшись щитами, ритмично грохоча об эти щиты резиновыми палками. Понеслась!

Политические вместе с ардатными наркоманами показали себя стойко, не подвинувшись под натиском бронированного отряда. Сцепившись за руки, они держали цепь, задние удерживали передних, всей толпой орали «Долой!». Стражники пустили в ход палки, мелькнула первая кровь на чьем-то лице, цепь разорвалась, народ чуть отступил, оставляя между собой и щитами метров пять пустого пространства. К месту прорыва поспели ультрасы сине-белых, на строй солдат посыпалась туча булыжников и кирпичей. С костяным стуком камни били о шлемы, звонко звякали о щиты. Стража чуть попятилась, фанаты, политические и панки рванулись на них, вталкивая в их коробку, ломая строй, дворовые скамейки, турникеты. Кто-то из самых смелых группами впрыгивали в разрывы шеренг, расталкивая солдат в стороны, сея замешательство.

Стражники отошли за автобусы, им вслед с улюлюканьем продолжали кидать камни. С той стороны прямо к цепи наших автобусов вплотную подтягивались основные силы, тысячи бойцов гвардии. С нашей стороны почти весь народ тоже сползался к месту столкновений, накапливаясь вдоль автобусов все плотней и плотней. Через автобусы в сторону стражников летели кирпичи, наши начали подтаскивать туда и поджигать покрышки.

По небу, по стенам домов, по спинам людей вокруг заерзали красноватые вспышки и пятна. Админы напоминали мне, что пора на профилактику аккаунта. Воздух вокруг начал рябить, звуки поплыли, я нажал на красную клавишу «Пауза», и все закрылось зеленой заставкой с тихой классической музыкой.

Я приходил в себя в своем корабле на космодроме в Белолесии. Шесть часов — можно бы и поспать, но есть чем заняться. Бросив в духовку несколько шматов мяса, поставив на плиту гречку, хлебнул хининового тоника с лимоном из холодильника и врубил новостные каналы и статистику с Z Аполлона. На Орду напади все ее соседи по всем направлениям. Лаванда всеми тремя своими бригадами вперлась в болота к югу от Соронских гор. Бои шли уже неделю и без какого-то значимого успеха для лавандосов.

Не имея колоссального превосходства в силах, их было примерно в полтора раза больше, чем оборонявшихся, союзники аргунян увязли в бесконечных маленьких стычках на десятках узких проходах среди болот и непроходимых лесов. Обе стороны несли потери, попеременно уступали друг другу второстепенные позиции, но держались за район.

Тоже тремя бригадами Парта атаковала дивизию ордынцев на Дерских горах. Бои шли на всех перевалах, высотах и ущельях трехсоткилометрового хребта. Война здесь, как и на болотах, рассыпалась на множество стычек, в которых не было видно серьезных успехов или хотя бы перспектив для наступавших партийцев.

Карфа тоже тремя бригадами наступала на джунгли к югу от берегов огромного озера Флорина. Имея тоже соотношение сил, карфяне аналогично застряли в болотах и непроходимых тропических зарослях.

В такой войне ни одна из сторон не применяла крылатую авиацию, стратегические и космические силы. Толку глушить умной тяжелой бомбой за 50 тысяч золотых или рисковать самолетом за 80 тысяч, чтобы раздолбать пехотный взвод, засевший на безымянном перевале или кочке среди болот, не было. А целей крупнее и дороже не возникало. Даже тяжелая артиллерия, бывшая по штату в бригадах и дивизиях, либо простаивала, либо молотила впустую по трясине или горным склонам.

Из 15 дивизий, имевшихся у Орды, 3 погибли за все это время в Каулнине, 4 были втянуты в бои по всей западной границе — в Каулнине, на болотах, в Дерских скалах и на южных берегах Флорины. Еще одна дивизия стояла на единственном мирном пока участке границы с Аргунией, на Соронских горах, между Каулнинским районом и болотами. Еще три дивизии стояли на севере — на берегах Ледового океана, откуда теоретически могли напасть своим флотом анты, но хоть часть их, запросто в случае чего могла быть переброшена на горячие участки. В итоге Орда имеет резерв примерно 5 дивизий, а через несколько месяцев она отмобилизует и оснастит еще полторы дивизии (это их мобилизационная годовая норма), а еще у них на крайний случай есть учебный корпус, из курсантов старших курсов и преподавателей которого тоже вполне можно сделать что-то вроде полноценной дивизии.

Бригада аргунян была примерна равна половине ордынской дивизии. У Аргунии к началу войны было 18 бригад. 6 из них погибли в Каулнине, 3 сейчас там продолжали воевать. 2 бригады стояли напротив Соронских гор. 5 бригад они могли еще двинуть в бой, особо не рискуя. По три бригады имели Лотранда и Северная Карфа, союзные Аргунии, и еще не вступившие в войну. Итого их резервы 11 бригад, к началу следующего года, они отмобилизуют еще 3 бригады. Это соответствует 5,5 дивизиям сейчас или 7 дивизиям через несколько месяцев.

Карфа тоже еще располагала резервами до 5 бригад и одной бригадой к началу года. Итого сейчас враги Орды могут двинуть в наступление 16 бригад или 8 дивизий. Накладывая это на резервы Орды, получаем все тоже соотношение сил примерно 3/2, которое уже опробовано на четырех театрах этой войны и показало неуспех наступавших. Орда все-таки неплохо воевала и не допускала каких-то катастрофических промахов.

Спрашивается, на что рассчитывали нападавшие? За эти три месяца в боях погибли, ранены и попали в плен с обеих сторон почти 60 тысяч солдат и офицеров, и еще сотни тысяч мирных жителей Каулнина. Конечно, в сравнении с мировыми войнами, прокатившимися по этой планете в прошлом веке, это не много. Но для современного мира это колоссальные жертвы. Ради чего? Кто хотел на этом выиграть? Это точно не соответствовало нашим предположениям, с которыми мы с корешем когда-то затевали здесь свой проект. Все шло не по плану, точней по чьему-то чужому и непонятному плану. Кто и какую здесь играл игру?

Я попробовал глянуть на биржи, может, там есть подсказка. Но и там не было ничего необычного. Росла нефть, тяжмаш, близкий к военпрому, сталелитейка и хайтек. Не было какого-то чрезмерного напряжения на рынке продовольствия. Валюты всех воюющих стран ползли вниз, но равномерно и не очень сильно. Да, конечно, росла Антея — единственная не втянутая в этот большой дестрой экономика. Но тоже не настолько круто росла, чтоб думать, что это все в их пользу.

Просмотрел блоги известных политиков и журналистов, нет ли у них идей. Там все было абсолютно примитивно и предсказуемо: «Мочи козлов! До победного конца! Не уступим ни пяди!». Каких-то озарений не нашлось и тут. Ладно, будем смотреть, что будет дальше. Я уже мысленно прощался с нашей затеей, слишком там все шло «не туда».

Глянул в чат с Мэгги. Он тут появлялся, но сейчас был офф-лайн. Сообщений от него не было. Я тряхнул головой и сменил тему. Погрузился в дела на Васту Х Антары, в долине Чобан, вывалив на тарелку мясо с гречкой и наполнив заново бокал тоником.

Да, что-то куда ни глянь, везде неожиданности. Вторжение кочевников, пожалуй, не ждал никто. Видные политики в межгалактических ассоциациях и комиссиях чесали репы, рассуждали об ответственности, и понятия не имели, что делать. Я по-быстрому состряпал подобное рассуждение и из уст доктора Фадира. Потом, подумав добавил требование к космическому сообществу найти способ спасти жителей долины Чобан — разгромив их боевиков, галактические комитеты должны теперь нести свой груз ответственности за беззащитное население долины.

С гордым чувством просмотрел репортажи «своих» киношников. Ребята работали классно — глубоко, профессионально и технически красиво. Тут я осознал, что с ними-то тоже надо что решать. Связался с Клоссом, чтоб не давал им стать героями и тащил их хоть на аркане на Аранский космодром. Что с ними делать дальше?

Связался со своим главредом, спросил, как ему мои ребята. Джекки, главред, сказал, что в восторге, и кстати отправил мне деньги за их репортажи — 30 за вдов, и еще 20 за остальные. Спросил меня, как они насчет к нему в штат.

— Джекки, они журналисты охрененные, но е…анутые слегка, — честно говорил я ему в видеочат, — герои, правдолюбы и романтики. Не уверен, на счет в штат… Хлопот ты с ними не оберешься и под дудку плясать не будут. Отдельные задания — вариант, служба с утра до вечера по будням на твердой ставке — вряд ли.

— Девил, мне они нужны на Галактический съезд представителей, — затягивался в кадре сигарой главред, — у меня там будет штатная группа, снимет официоз, протокол, отшлифованные выступления политиков, возьмет правильные нейтральные интервьюшечки и реплики. Но мне нужны вот такие черти, чтоб подловили кого-то в кулуарах, в гостинице, разговорили, вытащили эксклюзив нормальный. Вот они, мне кажется, могут сделать такое. Они умеют задать вопрос, завязать разговор. И стиль у них своеобразный — фирменный, и качество исполнения норм. Возьму их под этот проект, денежкой не обижу.

— Джекки, Съезд — это тема. Пусть растут, пусть контакты заводят. Политических обозревателей из них, конечно, не выйдет, но связи с политиками им на пользу. Да и пусть учатся работать в приличных местах.

На этом и договорились. Я перевел ребятам-акробатам 50 золотых от Джекки и написал им, чтоб соглашались на его предложение — все равно же прятаться, так хоть с пользой. В общем, у них есть деньги, относительно безопасная возможность эвакуации из долины и перспективный план работ. От неожиданностей никто не застрахован, но у них должно быть все ОК. Даже если я сгину или порвется с ними связь, они, по крайней мере, не пропадут прямо сразу.

Дальше надо было что-то решать с Фадиром. Стоять в стороне от всех этих трагических событий в долине уважаемый доктор, конечно, не мог. Но у меня сейчас точно нет времени на нормальную работу с этим персонажем. Надо как-то его выводить оттуда. Я сидел и размышлял, есть ли у меня вообще планы на Васту, особенно с учетом нашествия варваров. Дел у меня тут не было, все это было приложением к журналистской работе на Джекки. А когда я еще снова этим займусь? И будут ли так уж нужны к тому времени новости именно с Васту?

Так размышляя, уснул. Темные коридоры постепенно проступали перед глазами на фоне темноты сна, как старинная черно-белая фотография, брошенная в проявитель. Нельзя это назвать словом «светлело», но становилось чуть лучше видно, пока я не различил Россомаху и ее трех подруг. Они были похожи на коммунальных работников — в чепчиках, в фартуках поверх серых курток, в резиновых перчатках, в джинсах и резиновых сапогах. Шли по коридору вдоль широченной обмотанной тряпками трубы, размером с половину человеческого роста. Зашли в какой-то маленький зал, где труба пересекалась с другой, проходя над ней, заворачивавшей куда-то в сторону. В месте пересечения была перемычка между трубами и большой железный круг вентиля. Над вентилем на верхней трубе была прибита дощечка с какими-то непонятными буквами и стеклянный диск прибора с черной стрелкой.

Ведьмы встали вокруг вентиля и тихо запели — заунывно, но настойчиво. Голоса не выговаривали слов, просто мычали и негромко выли, иногда переходя на пронзительный ритмичный визг. Россомаха, широко ухватив вентиль, уперлась в него с видимым усилием, толкнула, и, наконец он начал проворачиваться. Сначала с трудом, потом резче. Маса сделала минимум два оборота. Я ясно услышал в трубе шум. По длинному железному тулову пошла большая вода — с напором, с неотвратимой властной силой. Поток вроде подпевал ведьмам — это была песня могучего хора из тысяч мужских и женских голосов, иногда были звонкими колокольчиками слышны вкрапления детских. В трубе рокотало, стал слышен ритмичный быстрый звук вроде барабанной дроби. Труба дрожала, скрипела железом, напрягаясь от силищи, рвавшейся внутри нее вперед.

Женщины повернулись к противоположной стене и пройдя немного по узкому проходу вышли к торчавшему из квадратного железного короба мощному зигзагу рычага. Над рычагом тоже была фанерная табличка и измерительный прибор. Маги продолжали петь, а Россомаха, навалилась на рычаг весом всего тела, тяжело сдвинув его вниз, додавив до щелчка на нижней защелке. В коробе и за стеной коридора раздалось сначала шипение, потом гул, потом свист, наконец, там заревело от натуги, с которой где-то пошел воздушный быстрый поток. Грохот стоял такой, что казалось, за стенкой стоит на взлетке самолет, готовый начать разбег. Стена дрожала и грелась.

Женщины пели то воем, то стоном, то плачем, то боевым кличем. Труба и воздушный короб пели с ними гулом, свистом и треском. Я не понимал, что случилось, но всем телом, всеми клетками организма ощущал пришедшее в движение пространство. Неукротимая могучая сила проснулась и понеслась через темные коридоры, а Россомаха и ее спутницы молча пошли вниз по узкой лестнице куда-то в темноту.

ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

«Держать линию!»— рычали друг на друга в толпе политические. «Держать цепь» — орали офицеры городской стражи своим бойцам. Строй полиции и толпа оппозиции давили друг на друга. У тех, кто был в первых шеренгах уже были испуг в полезших от натуги на лоб глазах, задние давили со всем героизмом. Из-за щитов брызнули дымные струи слезоточивого газа, в толпе люди согнулись, пряча руками лица, отхлынули. Толпа небыстро пятилась, на освободившийся пятачок заливались гвардейцы, в отличие от серой массы стражи, эти в черном были офигенно экипированы. Похоже, у них здесь будет направление прорыва — рассекут толпу, потом, будут рубить на части. Их надо отвлечь. Я чатнул Мускулу, чтоб атаковал.

Справа ультрасы Зартака спешно выстраивались в колонну по восемь человек напротив неплотной цепи полиции, собранной, видимо наспех из разных подразделений и служб. Тут были явно патрульные, постовые и даже штабные сотрудники. Стояли не в ранжир — рядом тощий дохляк, на котором болталась каска, как на палке, и здоровый бугай, у которого ремни от каски лопались на морде. Фанаты сцепились за руки, в первой шеренге самые крепкие парни, лет под тридцать, многие уже с бородами, за ними бледные энергичные подростки, исполненные таким зарядом классовой ненависти, какая возможна только в семнадцать. В крепко сбитой колонне — человек триста. Громко хором ритмично кричат «Вперед, Зартак! Вперед, Зартак!» Футбольный клич стал боевым, четыре слога повторяются все быстрее, барабанщики погнали дробь, ускоряя ритм, знаменосцы неистово замахали огромными красно-белыми флагами клуба, в колонну с каждым выкрикнутым слогом закачивается энергия безудержной атаки. В какой-то момент строй полицейских кажется самонадеянным. Кто сможет остановить этот единый мощный кулак молодых и яростных! В полицейской шеренге спешно раздают бойцам дубинки и квадратные щиты. Не успевают.

Сплоченная, как бревно, колонна на узком, метров в десять, участке врубается в строй патрульных, спрятавшийся за крашеными железками ограждения. Месилово быстро растеклось по всему ограждению со стороны улицы Космонавтов, шедшей вдоль правого края Соборной площади.

Казалось, ультрасы сейчас прорвут заслоны и выльются на проспект, разрезав общий боевой порядок полицейских сил. Но с той стороны всякий раз майор в черной кожанке успевал подтянуть к месту возможного прорыва еще и еще десяток новых бойцов. Майор что-то покрикивал в рацию и на подчиненных, полководил и, похоже, побеждал. Одна из железяк ограждения отвалилась в сторону атакующей молодежи. Едва ли секунду опрокинутая железная решетка валялась на асфальте. Мускул в мотоциклетном шлеме, озарив из-под пластикового забрала всех злобной лыбой, проорал: «Щас!!!», подхватил поверженный кусок заграждения. Его мысль подхватили окружающие: с мощным рыком молодые бритые бородачи наперевес с железным заграждением рванулись вперед. Вот тут-то полицейские и разомкнули цепь. Правда, таран не удался, к месту поспели гвардейцы. Пара сотен черных человечков в лакированных шлемах, в брониках и со щитами, врубилась в колонну ультрас, быстро тесня фанатов прочь от улицы. Их пестрые знамена по-прежнему гордо реяли над толпой, но…

Тут между сцепившимися в рукопашной ахнул взрыв. Все, кто был в схватке, дружно отпрянули в разные стороны, очистив пустой круг метров тридцать в диаметре. Еще один хлопок, третий.

Я бросил смайл абоненту «72». Наши пиротехники начали работать, забрасывая стражу, гвардейцев, полицейских… Уши глохли от грохота, из полицейских коробок, из-за щитов валил дым и летели снопы искр от фейерверков. Гвардейцы начали пятиться, сдавая захваченные позиции на площади. Им вслед градом летели камни, так, что не видно было неба, а на земле быстро становилось негде ступить от завалов битого камня и кирпича. Отойдя за цепь уже изрядно разбитых автобусов и грузовиков, гвардейцы встали за ними, а на площадь полетели звукошоковые гранаты, бомбы со слезоточивым газом, ударили тугие струи водометов.

Темнело, по площади загорелись костры, чадно дымили покрышки, волновалось головами огромное живое море, над которым взлетали снопы искр пиротехники. Неосвещенный Собор на костях казался бледной тенью над этим морем. Я понял, что колонны Собора похожи на кости, вбитые вертикально в брусчатку, на них покоился свод из белых с синевой ребер, а купол отсвечивал под чистым вечереющим небом, как макушка черепа. Живое море у стен этого Храма Смерти завораживало. Эта стихия была, конечно, похожа на поток людей в метро в Мане, но там был хаос непроявленный, толпа спрятавшихся лиц, не желавших проявляться в том потоке.

А здесь эта толпа была похожа на бодро торчащие из коробка спички, зелеными головками наружу, когда, каждая спичка уже осознала, что может и хочет гореть. Было видно, что это не просто целая площадь мяса, рук и ног, это десятки тысяч душ, ждущих искру, чтоб полыхнуть и проявиться. Каждый ломился в месилово, чтоб показать себя другим, впервые увидеть самому себя таким.

Вдруг Собор осветился алыми лучами прожекторов, засверкали белые стены, ярко-синим пятном загорелась сцена у колонн. На сцене появилась в световом пятне Шарен — в короткой кожаной юбке, в черных колготках с крупными дырами, в кроссовках, обтягивающей блестящей, как кольчуга майке. С ней были девчонки и парни с подтанцовки, одетые в стиле дворовой банды, Шарен тряхнула черными патлами и запела, наполнив волнительным девичьим голосом площадь. Что-то энергичное и быстрое про любовь и дружбу, про нормальных пацанов и девчонок и всякое светлое будущее. Ее протяжные вопли и яростные выкрики, как будто едва-едва, трепетными пальчиками трогали за яйца, прошибали электричеством. Толпа бесновалась и орала, над толпой реяли пестрые знамена и взлетали фейерверки.

— Привет, Маршан! Как настрой⁉ — орала со сцены звезда, — Я — Шарен! Я первый и последний раз в вашем городе! Сегодня в 9 вечера я буду вам петь, — кто меня хочет? Только сегодня вечером, только здесь мой концерт — вход свободный, для тех, кто не боится гвардейцев. Кому слабо прийти?

Десятки телекамер гнали эту картинку на всю страну, десятки тысяч аккаунтов в соцсетях моментально множили это и вбивали каждому маршанцу в телефон, в комп, в голову. На сцене пели уже другие — про свободу и войну. Вдоль всей линии соприкосновения с гвардией завязался активный бой, с той стороны после очередного залпа слезоточивым газом, полезли плотными коробками черепахи спецназа, пытаясь пробиться к центру площади. Продвигались вперед бросками по десять метров, раскидывая народ, дубинками, ногами. От наших первых шеренг в тыл потекли струйки раненых с рассеченными лицами. Толпа волновалась от вида и запаха крови, от простреливающего через толпу электрическими разрядами чувства страха. Как будто на высоте поясниц расплывались волны животного ужаса. Толпа пятилась, солдаты свирепели, накатывая все яростней, врубаясь в массу тел, выгрызая из нее куски. За гвардейцами ползли большие красные жуки пожарных машин, прорезая толпу тугими ножами водометов.

Я бросал в чат указания, повышал ставки. На закрытые щитами коробки солдат полетели бутылки с бензином. Строй гвардейцев рушился, объятые пламенем несколько солдат катались по асфальту, другие, стоя на ногах тушили друг друга, побросав щиты, сняв бушлаты и обхлопывая ими горящих товарищей. В этот момент на них обрушился град кирпича, от сцены отвернулись прямо на них несколько слепящих прожекторов. Освещенные в упор этими лампами лица гвардейцев были обезображены кровью, ненавистью и страхом. Нестройной побитой толпой они опять ползли назад, озаряемые вспышками петард, по битым камням волочили раненых, на брусчатке после них оставались пятна крови и горящие лужи. Грань была пройдена. Две пожарные машины полыхали свечками посреди площади. Спасатели, незащищенные, выпрыгивали из кабин в зеленых боевках и попадали под камни, падая на брусчатку с разбитыми головами.

Гвардейцы и стража, толпами стояли за автобусами, среди них бегали офицеры, успокаивали, наводили порядок, приводили в чувство. Я решил продолжить давление, отписал в чат, чтоб атаковали. Бутылки с зажигательной смесью бились о борта автобусов и грузовиков, машины вспыхивали яркими пятнами, взрывались, пылали, переливаясь огнями, которые заиграли на стенах домов вокруг площади, на шлемах солдат. Раскачав горевшие пожарки, их толкнули тоже в эту цепь, угрожая взрывом. Гвардия и стража стали отступать от горящей вереницы автобусов на другую сторону проспекта, во дворы, прикрываясь там щитами, пожарными машинами, тяжелыми армейскими грузовиками. На освободившийся асфальт проспекта выныривали наши — небольшими группами, быстро перебегая, продолжали забрасывать отступавших бутылками, камнями и петардами. В сторону гвардейцев покатились горящие покрышки. Огонь заплясал в окнах магазинов и кафе на первых этажах домов, выходивших к проспекту, желтые фасады пафосных зданий лизнули черные языки дыма. Пожарные отвлеклись от нас и бросились тушить.

На улице Космонавтов, которую не тронуло наше наступление, полицейские цепи вдруг тоже пришли в движение и начали ломаться. Со стороны соседней станции метро из темноты дворов и улиц накатывало другое море голов, лиц и рук. У Шарен миллионы фанатов, десятки миллионов поклонников, сотни тысяч которых живут в Маршане. Можно всегда, конечно, посмотреть ее шоу в интернете, за большие деньги можно полететь за океан, чтоб там сходить на концерт. Но пропустить ее выступление в своем городе, просто, из-за того что не пускает полиция? Как потом жить с этим позором.

Оттуда шла масса даже больше, чем та, что уже была на площади. Батальоны полицейских и городской стражи рассыпались и разбегались. Вокруг нескольких грузовиков, сбилась в круг сотня гвардейцев, закрывшись щитами, затравленно глядя из-под шлемов, как их обступает эта стихия. Эти тысячи, шедшие волнами, даже не штурмовали улицу, просто и почти беззаботно, заполняя собой все пространство, накатывая на площадь перед Собором. Скоро людьми были полностью заняты и площадь, и проспект, и все улицы, и судя по всему, близлежащие дворы, крыши и балконы домов. Гвардия, стража и полиция отходили вглубь улиц, или оставляли маленькие островки — выстроенные в каре черепахи у подземных переходов, у выходов из метро.

На сцене откричали свое какие-то бравые парни, и сцена, а с ней и Собор на минуту скрылись во тьме, вокруг повисла тишина, утихли петарды, умолк рев толпы. Откуда-то из-под земли пошел гул и рокот, сверху на сцену ударил сноп красного света, и тонкая высоких частот мелодия, слившаяся с ритмичным грохотом из-под брусчатки. В небе над сценой запорхали на канатах пестрые бабочки танцовщиц — кругами, размахивая перьями, крыльями и отблесками света на чешучайтых волшебных тугих туниках и накидках.

Золотой луч выхватил главный вход музея-собора — из распахнутых настежь главных дверей, сверкавших, как алмазные, по алой световой дорожке, легшей на каменное крыльцо, спускалась Шарен — голое, идеально прекрасное женское тело. На ней не было одежды, но свет играя на ней разными цветами и тенями, как будто одевал ее в фантастические облака и голограммы. Она была восхитительна, оркестр стелил перед ней звук — завораживавший, переворачивающий все в душе, от которого растворялось все вокруг и превращалось… Это невообразимое сочетание ритмичного гула снизу, электризующего звона сверху и волн музыки от оркестра — я вдруг вспомнил, где я только что слышал подобный звук. В подвале у Россомахи также рокотал поток воды в трубе и гудел воздух в коробе, когда она открутила вентиль и сдвинула рычаг. Над площадью сейчас звучали во всю мощь эти потоки, звуки волнами проходили через десятки тысяч голов, глаз, лиц, колыхали знамена, сливались с короткими вспышками петард и искрами пиротехники, играли с языками пламени пожаров в окрестных домах, с дымными столбами от покрышек.

Это была какая-то неповторимая гармония, в которой не доставало, как будто одного элемента, чего-то болезненно не хватало, пока не запела Шарен. Она перебирала высокими и низкими, то басила, то вырывала тонко и в душу, хрипела и уходила в визг. Она извивалась, взлетала, вставала на колени, раздвигала ноги и ползала по сцене змеей. Я чувствовал, что я ее хочу, люблю, жалею, уважаю, трепещу. От нее, от всего, что вертелось, горело и звучало вокруг нее, тугие волны энергии били то в пах, то в голову, по всей шкуре пробегали прикосновениями мурашки, наливалось чем-то под сводом черепа, в спине, в заднице, отстреливало электричеством в пятки. Ее хотелось трахнуть, убить, отдать за нее жизнь, покрыть поцелуями и слезами, бросить к ее ногам весь мир, сжечь всю вселенную и построить сразу заново — для нее. Свет был поставлен так, что даже с самого дальнего края площади неизбежно пересекаешься с ней глазами, и запоминаешь это секунду навсегда, до смерти, и в следующей жизни не найдешь покоя, пока снова не найдешь такую же красоту и не вспыхнешь этим огнем, не впустишь в себя этот взгляд — убивающий, воскрешающий, отнимающий последние надежды, дающий несминаемую силу.

Шарен взвилась над сценой, похожая на огонь свечи, я чувствовал, что брусчатка под нами раскалена до предела, а ночное небо и все звезды сейчас смотрят сюда, на нее, на храм и на нас. Через площадь жарко пульсируя, жадно сжирая десятки тысяч людей, шел из-каких-то неизвестных измерений, откуда-то сверху поток, кипящего огня. Ныряя сквозь нас, проходил в самые глубины тьмы под землей, озаряя красным заревом самые глубокие пещеры и бездны.

На площади утихло все кроме Шарен, прекратился бой, люди стояли, как вкопанные, глядя на вьющееся над сценой чудо прекрасной женщины, погрузившись в ее голос. Повисли на ободах обгорелые армейские грузовики, тоскливо глядя слепыми глазницами выбитых фар. Опустив палки и щиты, стояли, как выключенные, гвардейцы. Потерянные, обиженные, как собственной матерью, испуганные этой вселенской силой, раздавленные своей никчемной службой, смотрели из-под шлемов глаза, стыдившиеся сейчас запаха своих сапогов и хэбешной формы.Боялись окружившей их толпы, этой площади, встретившей их камнями, петардами и запредельной красотой. Проклинали судьбу за то, что оказались на своем главном в жизни шоу в роли врагов Этого. Ненавидели себя, командиров, попов, повстанцев и Ее.

ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Тремя минивенами свернули с ночного шоссе в лес на проселок, чуть потряслись на ухабах и, выключив фары, въехали на освещенную луной поляну, а потом аккуратно закатились между деревьев, скрывшись среди темноты между стволов и ветвей. Спешились.

Хот, и с ним 12 бойцов из группы захвата Центрального управления Антинаркотического комитета Крама, косолапя, чтоб не шуметь хворостом на траве, не слышно пошли через лес туда, где едва угадывались огни поместья. Вышли к кромке деревьев, увидев перед собой коттедж, точнее, почти замок — трехэтажный, с башнями, окруженный хоздворами, баней, бассейном, гаражами и длинным одноэтажным домом для слуг.

Срезали пару витков спирали колючей проволоки, броском перебежали беговую дорожку и прижались к стене склада. В присяди, гуськом чтоб не торчать на свету из окон, пошли вдоль стены за неосвещенный угол. Оттуда перебежкой к заднему входу в главное здание.

Боец, вставив ствол в замочный паз, глухо выстрелил, дверь откликнулась стальным гулом и звоном, а второй боец с размаху пробил по ней кувалдой. Железная створка двери, гудя, повисла на петлях, и группа ворвалась внутрь. Свалили двумя выстрелами двух охранников, оглушили третьего ударом ноги в висок. Взлетели по деревянной лестнице, успев почувствовать душистый аромат сосновых ступеней и перил, выскочили на этаж, побежав по ворсистому мягкому ковру к заветной кожаной двери. Той же кувалдой вынесли ее с петель, бросили внутрь звукошоки. Пятеро вошли в комнату, остальные рассыпались в коридоре, на лестнице, у окон — ждать бегущую на шум охрану.

В мягкой полутьме спальной, освещенной мелкими фонариками, стилизованными под канделябры со свечками, на огромной высокой кровати, на розовой пышной постели с бантиками и помпончиками сидел в пестрой, как детской, пижаме патриарх. Харрал тряс головой и мял виски пухлыми руками, тужась выгнать из себя грохот от звукошоков, вытаращив глаза смотрел на спецназ. В углу между шкафом и кроватью сидел, прячась, трясшийся перепуганный голый мальчик, худенькой задницей на ковре, закрывая тонкое лицо острыми коленками.

Ребята заняли позиции в комнате. Один у двери, двое у окон, двое крушили шкафы, ящики стола, тумбочку, выворачивая бумаги, папки, флэшки, шкатулки. Мальчику сказали выйти из комнаты, и он синей тенью тоненькими ножками засеменил по ковру в коридор. Хот рывком схватив патриарха за ворот пижамы, стянул его с кровати и поволок к столу — дубовому мощному, под пурпурным сукном. Пижама трещала на спине, милые золотистые зайчики и мишки на ней угрожающе вытягивались и визжали. Хот бросил Харрала к столу, усадил его спиной к стенке и присел на корточки рядом, уставившись глаза в глаза.

— Ты охерел, Хот, с ума съехал что ли, ты что вообще⁈ — бормотал патриарх, вжимаясь в стену — Ты сечешь, что с тобой будет-то⁈

За дверью в коридоре пошло грохотать, бойцы группы открыли огонь, по вломившейся в дом охране. Даже в комнату тянуло запах пороха. Наконец, ахнула граната и все стихло. Офицер Антинаркома заглянул в комнату и показал Хоту «ок».

Хот длинной рукой нашарил на столе пафосный увесистый черный брусок телефона и сунул его в нос патриарху:

— Жми команду на подрыв своей бомбы.

— Да сейчас нельзя! Там аномалии какие-то, геомагнитное поле ходуном ходит. Я не шарю, но спецы сказали, если сейчас импульс дать, отзеркалит что-то, станция взорвется, а не бомба…

— Жми, сука!

Харрал смотрел оторопело, видно, что он не понимал, что происходит и зачем это надо Хоту — лучшему другу Волота. Хот вытащил нож и приставил к глотке первосвященника.

— Спецназ охраны сюда будет ехать еще 10 минут, а я тебя зарежу — сейчас. Ты веришь, что я успею скрыться и смогу спрятаться?

Патриарх взял телефон, вошел в чат и послал смайлик со взрывом.

— Дебил, ты представляешь, что натворили? Такие деньжища были под этот проект…

— Кто заказал тебе эту тему?

Харрал замотал головой и залепетал, что мол никто, типа это его идея.

— Типа ты, мудак жирный, сидел-сидел, и вдруг решил на все деньги взорвать литосферные плиты? Говори, мразота!

Хот воткнул нож патриарху в живот и держал там, глядя в глаза. Харрал раскрыл рот от боли и ужаса, и завыл.

— Ты не в свое лезешь! Это серьезно! Не твоя тема, тут не про наркоту…

Хот стал проворачивать лезвие в брюхе патриарха, и повторил вопрос. Святейший выпалил:

— Это Грог!

— Какой нах… Грог?

— Ну Грог и все, рулит много чем. Охотником за душами еще называется. Очень большие деньги и власть, все его слушаются по всем галактикам.

Харрал перевел дух и засопел:

— Хот, ты в натуре попал. От Грога даже ты не спрячешься. Это не от Волота из Крама сдриснуть.

— Что за Грог, чем именно рулит?

— В галактических советах и комиссиях, много проектов на разных звездных системах, банками межгалактическими, медиа, шоубиз, в Galaxy у него большой вес. Бл… да везде он дела имеет. Он Волота содержит уже года два — чисто под проект взрыва подземного. Без него нашему бюджету хана сразу.

У Хота звякнул телефон — группа прикрытия сигналила, что по дороге к коттеджу едет спецназ госохраны, будут через 5 мин. «Аминь, — сказал Хот, вставая, — валим». Богоподобный остался сидеть у стены бледнея лицом на фоне оранжевых обоев, меленько трясясь и постанывая, держась за окровавленный живот. Размазывая бордовую кровь по розовой пижаме с веселыми медвежатами, с тоской бормоча про дебилов, которые все вечно портят. «Что ж, бл… за страна такая, сука, за что не возьмись, по любасу какой-то идиот выплывет и обосрет все до дна… Кто же вас, падлы, рожает то так много?» — смотрел патриарх на Хота и его группу.

Хот — тощий и высокий, длинноногий, непропорционально широкоплечий, как мультяшный герой, еще из бородкой и длинными усами, с черными непричесанными патлами, как раз себя чувствовал сейчас идиотом. «Это ж надо было в такое влезть. Россомаха, сука, лиса рыжая… Да и Бр тоже хорош, долболюб хренов».

Группа сбежала вниз по лестнице, выходили через холл, где коченели в кровавых лужах на коврах, на паркете, на плитках, охранники. Пули достались не только им — дыры темнели на белоснежных телесах ангелов, на огромном панно вдоль всей стены. Бог-пахан сурово смотрел сверху на группу захвата, левой рукой широким взмахом с небесного облачка с укоризной указывая на подстреленных своих шестерок. Хот, взмахнув штурмовым пистолетом, всадил Вседержителю очередь в голову, брызнув крашеными щепками из стены.

На площадку рядом со спящими фонтанами тонко стрекоча сел вертолет. Группа погрузилась, машина легко взлетела, и без огней пошла на небольшой высоте, чуть выше деревьев, над лесом. Хот взялся за телефон. Тиснул Волоту: «Извини, братан, х…йня вышла, не хотел так, но не исправишь уже». Написал Бру, чтоб валил. Россомаха была не доступна, отправил ей «Что это было, Маса?».

Посмотрел в круглое очко иллюминатора на говеные свои перспективы сквозь призму мотавшей верхушками внизу темной массы леса. Мысленно нажал кнопку слива. Сказал пилоту, чтоб поворачивал на запад, в сторону Томбола, а там к озерному пансионату «Волчий пляж». Это пансионат наркобарона, не связанного с Мельницей, иногда по очень большому секрету помогавшего Антинаркому. Оттуда с его советом и поддержкой можно свалить из Крама во враждебную страну Долину Гроз за горным хребтом. А там можно будет обдумать, что делать теперь дальше.

В телефоне дзиньнкнуло, писал Волот: «Меня не касается, что у тебя с Охотником, вас джедаев не вразумишь. По человечьи скажу — не связывайся. По волчьи — вали на всех четырех. Это матерый охотник. В Крам не заявляйся, порву».

Хот кивнул, выбросил телефон в окно, вытянул ноги поперек салона, сунув под кресла напротив. Стал прикидывать, как вывести деньги, хотя бы часть, чтоб хватило на себя и 12 бедолаг из группы захвата, которых придется теперь таскать за собой. Парни у него были сюда подобраны боевые, безбашенные и несемейные. Сейчас они с мордами прожженых фаталистов слушали от него увлекательный рассказ о том, как вдруг резко и бесповоротно изменилась их карьера и жизнь.

— Ну что, как вы? — спросил виноватым голосом Хот.

— В Долине Гроз тепло, солнышко, море. Ненавижу в Маршане зимовать. Тоска, — ответил один. Остальные мечтательно молча смотрели в окна.

5,3

Ратмир разглядывал заросли вокруг себя и удивлялся. Болота запомнились ему деревьями, а вот так полежать, ничем не отвлекаясь мордой в земле, до этого ему не довелось. Капитан ждал появления лавандосов на дороге и поражался, как он не знал о существовании целой отдельной вселенной жизни у природы на этом этаже. Среди корней копошились десятки разных форм маленьких насекомых, занятых неотложными делами. Ему неожиданно показалось, что он не видит разницы между мухами, которых раньше считал отвратительными и прелестницами-бабочками. У всех тут была законная прописка, друзья и враги, миссия.

Все эти маленькие кусочки жизни лазали по грязи и по стеблям травы — тоже разноцветной и разнообразной. Одни стебли мощно торчали, как опора линии электропередач, или опора стабильности, надежно и основательно. Другие — тонкие, трясшиеся на даже мелком ветру, замысловато пробиваясь к лучам света кривыми своими путями, были похожи на надежду о переменах к лучшему.

Вверху маячило небо большого мира людей, откуда улегся сюда Ратмир. Внизу, под носом темнел мох, в котором, если всмотреться, была еще одна вселенная. Там тоже что-то шевелилось и зудело.

Удивительно хорошо подготовилась природа к войне, — думал Ратмир, — столько разных юнитов, с разными ТТХ, делают ее боевые порядки устойчивыми или даже неуязвимыми. Снесет огонь артиллерии противника деревья — останется стоять трава, посекут пулеметы траву, устоит мох. Кто-то все равно останется здесь держать знамя жизни и оставлять потомство, даже если Ратмира и его солдат не станет.

Ратмиру нравилось смотреть на них — местных жителей, и хотелось самому понравиться им. Вспомнив картину из детства, последовал примеру ее героя, взял с земли травинку и стал мечтательно жевать, чувствуя перченую горечь и сладковатый сок. Вспомнил и запел мысленно песенку, как-то там «на дальней станции сойду, трава по пояс…». Навстречу выползла змея, согласно своей змеиной инструкции обдала его гипнозом, чтоб пугануть, но почуяв бесстрашного героя, застыла лежа напротив него, глядя в глаза.

Наслаждаясь приятными мурашками по телу, Ратмир прошептал ей, улыбаясь, «Мы с тобой одной крови, ты и я». Красавица ленточкой, как у девочек в художественной гимнастике, свилась кругами и ушуршала среди стеблей, скрывшись в темно-зеленой гуще. Ратмир, благодарный, лежал и вспоминал, какая она изящная и стремительная. Как будто местная маленькая девочка фея-гимнастка решила его порадовать своим выступлением с лентой и теперь сама радовалась из-за травы, что ему понравилось…

Впереди на дороге зашипело и засвистело. Из-за стен мощного бурого кустарника выкатился танк. Брызгаясь грязью, он стал проваливаться на обманчивом зеленом покрывале в обнажившуюся под его весом серую муть трясины. Танк, шедший за ним следом, притормозил, танкисты выскочили из башни, спеша прицепить крюк к корме увязшего товарища и вытянуть. Из кустов высыпалась пехота, бойцы растянулись вдоль кромки и стали тыкать палками в грунт, проверяя, где начинается топь, и какая у нее глубина.

Сверху, с оврага пыхнуло двумя желтыми шарами, стремительно влетевшими в оба танка. К Ратмиру прилетело два мощных хлопка. Ордынские разведчики зарокотали, загрохотали и застрекотали почти в упор по пехоте. В заросли, в трясину, в кусты летели трассеры пулеметов и автоматов, щелкали снайперы, слали похожие на метлы свои струи дыма, гранатометчики.

Трясина превратилась в кипящую кашу, с глубины из-под серой мути, с берега вылетали желтые и коричневые пласты и потоки. Каша варилась и булькала под снарядами, в этом бурлящем поносе полыхали танки и фонтанировали кровавыми брызгами, падая стручками перчиков чили, пехотинцы. Отрезая им путь назад, в кустах пошли рваться мины, артиллеристы начали ставить заградогонь по всему берегу. Заросли и кусты взлетели над землей и превратились в тучу, то, что осталось торчать из земли — горело ярко и жарко. Там, в том аду что-то еще крупно вспыхивало — взрывались оставшиеся на дороге машины лавандосов, бронетехника, а может, и пушки.

Сколько-то десятков солдат, вынырнувших из трясины или выскочивших из кустов, ломились напролом вдоль берега, туда, где им казалось по выше, а значит, по безопасней. До них было уже метров тридцать, Ратмир видел их невменяемые от ужаса лица, парни явно не имели сейчас планов и мыслей, а только хотели выскочить из этого кровавого раскаленного дерьма огневого мешка перед оврагом. Сверху по ним продолжали поливать шквальными волнами пулеметов, солдаты падали и погружались в жидкую муть, становясь темными пятнами на бушующей жиже.

В лоб им ударили бойцы ратмировой засады. Все получилось быстро, в несколько секунд, — бросили несколько гранат, длинными очередями вломили из пулеметов, автоматчики проползли чуть вперед слева, отрезав путь отхода в кусты. Минометы дали еще несколько залпов и стихли. Впереди, в трясине никто не шевелился и даже не стонал.

Ратмир со своими пошел через заросли вверх за овраг, к приметной поляне, куда уже отходили разведчики. По их бывшей позиции почти сразу бахнули вражеские плазмы, вырвав с корнями деревья, вывернув кусками склон оврага.

На поляне, собравшись вместе, удостоверились, что потерь нет, совместив свои ощущения с мнением лейтенанта-разведчика, Ратмир разрешил себе считать, что в эту трясину он уложил не меньше 60 бойцов противника, два танка, несколько грузовиков и, возможно, ПАК. Очень неплохо. Отсюда на машинах двинули через лес к опорному пункту 7-го взвода, где был развернут штаб батальона и часть тылов.

Майор Ильяс, волей полководцев назначенный замом к капитану, воспринял это месяц назад спокойно, и у Ратмира с ним, с 45-летним мудрым мужиком, сложились нормальные, даже теплые отношения. Теперь они сидели у палатки рядом с бетонным бункером 7-го взвода и пили горячий чай, смакуя ложками варенье из банки, и смотрели на карту района обороны батальона.

Ратмир выслушал от Ильяса обстановку и доложил по рации в штаб дивизии, что держит 5 из 9 опорных пунктов, потерял 160 человек убитыми и пропавшими без вести, 4 танка, 2 ПАКа, 2 зенитки, короче, примерно половину своих сил. Ориентировочно, уничтожено 200–250 вражеских бойцов, не менее 6 танков, в общем — тоже около половины наступавшего батальона противника.

Сидели, глядя то в карту, то на плотный строй кустарника, начинавшийся сразу за палаткой, и думали, что делать дальше. Позиции оставшихся сил уже известны противнику, сейчас по ним начнут гвоздать всей артиллерией, а танки и пехота станут их обходить и окружать. Надо менять позиции, а вообще, надо менять боевые порядки и тактику. Позиция из девяти точек обороны выполнила задачу, не дав лавандосам быстро пройти через район, но дальше она уже не сработает, особенно, если враг получит хотя бы роту подкреплений.

Ратмир благосклонно смотрел на мышку, с писком и шорохом, метнувшуюся мимо палатки. Терпеть ненавидел их, но сейчас, был ей рад, как еще одному символу устойчивости жизни. Небось ей развертело снарядом хату, теперь вот носится сама не своя, не боится даже людей — раньше они сюда не вылазили к палатке. Хвостик шмыгнул прочь под корни кустов, а Ратмир-то надеялся, что живучая тварь подскажет, как выжить в этой жопе и ему, и его солдатам…

— Ильяс, они будут двигаться вперед — брать наш второй эшелон. Почти все потери, что мы им набили, — набили ударами с флангов. Как быть все время у них на флангах, и никогда не под носом? Снимаем все опорные пункты. Делим народ и машины на группы по 30 человек и танк или еще что-то ударное. Формируем в итоге 6 таких групп, распределяем как-то между ними тылы, медицину и, главное, связь. Максимально самодостаточные группы.

— Как тылы поделить и пушки?

— Поделишь, Ильяс, пожрать наши на болоте если что без кухни найдут. Группы прочесывают район по спиралям, сейчас на карте начертим и наложим на реальную обстановку по проходимым участкам. Каждая группа сначала идет от центра, потом к центру или наоборот, смотря кто, где сейчас стоит. Три группы в одну сторону, три — обратно. Понял?

— Не видел такого, на что это похоже?

— На мясорубку, Ильяс, это должно стать похоже на мясорубку. Наша задача нанести им как можно больше потерь и лишить сил для продвижения вперед, на второй эшелон дивизии.

Рисовали и чертили на карте, подбивали детали часа четыре, пока из шальной идеи капитана, майор не сосчитал что-то похожее на план. Оно, конечно, получилось в итоге не очень похоже на спираль, точнее, вообще не похоже. Но замысел сохранялся. Шесть групп будут в непредсказуемом для противника режиме, скрытно перемещаться по району и атаковать все, что встретят. Это будет наносить противнику потери, пока он не откажется от желания продолжать двигаться на восток и не решит сесть на кочки, окопаться, выстроить свои опорные пункты.

После «раздела имущества», Ратмир взял себе 20 бойцов разведвзвода, танк и зенитку, машину связи, машину инженеров и грузовик. Отходя от опорного пункта 7-го взвода заботливо все заминировали, уничтожили все припасы, которые не получилось взять с собой. Двумя грузовиками несколько часов вывозили подальше медпункт с ранеными — оттуда их обещал штаб дивизии забрать уже своими автомобилями. Там же, в десяти километрах от района обороны определили с дивизией точку пополнения припасов, заправки машин, подвоза снарядов. Отрядили туда группу из 20 человек из тыловых подразделений для организации всего на месте. Наконец, «попрощались» и разошлись.

К ночи Ратмир со своей группой уже пробирался где-то между бывшими опорными пунктами 2-го и 3-го взводов. Двигались медленно и ооочень тихо. Танк со своим шумом и треском большую часть времени стоял в неприметном месте, а потом, когда группа находила место для остановки, быстро ее догонял.

Разведчик вернулся к группе и доложил, что слышал впереди движение двух грузовиков — ползут через заросли примерно по диагонали навстречу. Рассчитали засаду, когда они пойдут, подставив фланг мимо плотного кустарника, вышли туда, проломившись через кусты. Танк решили не юзать, оставив его в глубине чащи.

Ночи здесь тихие, урчанье движков слышно было издалека. Машины лавандосов ползли медленно и аккуратно. Впереди метров за двести шли пехотинцы, десяток солдат, осторожно ступая в темноте по мягким кочкам, иногда с матами проваливался по колено в ямы с жижой. Ратмир увидел их серые тени — они нервно размахивали руками, еще не привыкнув к местной мошкаре, и явно не приготовившись к ней, как следует, не запасшись спреями.

Решили пропустить солдат. Ратмир отправил за ними ползком по кустам пятерых самых тихих разведчиков, а сам ждал грузовики. Наконец, темные, едва различимые без фар и огней в кабинах, плюхаясь в канавах, машины подкатили, их оказалось даже три. Бросили с десяток гранат, ночь заплясала вспышками и громом. В кратких паузах между взрывами Ратмир ясно слышал, как проснулось болото, как оно квакало, шипело, жужжало, как над ним неистово орали птицы…

Из-под горящих тентов выпрыгивали силуэты людей, разрезаемые трассерами, кто-то, конечно, допрыгивал до зарослей и кустов. Примерно в их стороны продолжали метать наугад гранаты, чертить из пулеметов жирные росчерки — широко и щедро, чтоб всем досталось. Ратмир бил из автомата по теням, по кустам, по траве. Слушал, вернувшегося разведчика, доложившего, что пропущенных вперед солдат противника успешно положили.

Начали отход — решили пройти метров пятьсот через кусты на запад, вызвав туда танк, а потом двигаться дальше к бывшей кочке 2-го взвода. Брели наощупь к торчавшему развесистому дереву — там будет по тверже земля. Из-под куста прямо в лоб Ратмиру грохнуло и пыхнуло пламенем. Во вспышке очереди он увидел бледное худое лицо с огромными испуганными глазами. Ратмир стоял, как будто проглотил шпалу, застыв, выставив вперед нелепо руки. Солдаты урыли стрелявшего со всех стволов, превратив его и куст, где он сидел в сверкающую новогоднюю елку. Ратмир даже не думал о том, как так вышло, что его не задело. Стоял, как вкопанный, смотрел на разбросанные руки и ноги стрелявшего в него лавандоса, на торчавшие подошвы сапог, на мерцавшую каску и перекошенное лицо, с тоской смотревшее большими стеклянными глазами в небо.

Сержант-разведчик хлопал капитана по плечу, выводя из ступора, а Ратмир думал, как ему осто…бало все это. Сколько еще ему лазить то по разгромленным городам, то по сожженным лесам, то по этому кровавому поносу болот. Сколько трупов он должен положить, чтобы боги в конце концов решили, что с него хватит?

ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Отовсюду в чат сыпались сообщения и фотки о колоннах войск и бронетехники, входивших в Маршан. Ночные улицы столицы дрожали под тяжестью танков, гудели под колесами тяжелых бронетранспортеров и грузовиков с солдатами. Батальон за батальоном обступали со всех сторон район Собора, пехота рассыпалась по этажам близлежащих зданий, располагаясь у окон, выходящих на площадь. Окружающие кварталы были отключены от электроснабжения и утонули во тьме. Площадь и Собор были выхвачены среди тьмы искрящимся огненным пятном и над ним в небе, нарезая круги, рокотали несколько вертолетов.

Вчера вечером, казалось, мы победили. Гвардия и городская стража были в ступоре. Молот со своими политическими сторонниками, группами по несколько сотен бросился расширять плацдарм, захватывать административные здания в центре города, перекрывать основные проспекты, повсюду опрокидывая полицейские кордоны. После полуночи кое-где дошло до стрельбы, а потом одну из штурмовых групп расстрелял из пулеметов спецназ перед зданием Минфина. Потом пришли сообщения о похожем расстреле возле одной из станций метро. Защитники режима пускали против безоружных в ход пулеметы и снайперов, не стесняясь, как на войне.

А потом от Хота пришло «Мы что-то копнули не то и глубже, чем надо было. Я уже свалил. Кто из вас сможет сдриснуть, — будет очень прав. Утром будет поздно». Можно было попробовать перекупить какой-нибудь ближайший правительственный батальон. Но мой электронный кошелек уже был почти пуст, да и не было таких контактов, чтоб доверительно связаться с кем-то из комбатов. Из всех, кто был на площади, единственные нормальные в этом смысле люди — ультрас. К ним можно было спокойно подойти и объяснить, что им лучше валить. Остальные были на взводе и не верили, что их могут так просто расстрелять всей толпой на площади. Мускул, слушая меня, кивал молча, потом пожал руку, сказал «было клево», и ушел со своими.

Утром, как начало светать, стало ясно, что Game over. Из проулков торчали стволы танков. Со мной не выходил с той стороны никто на связь, не предлагали даже сухого белья и горячего чая. Просто в 7 утра крупнокалиберный пулемет с башни БТРа рубанул двумя длинными очередями крест на крест по фасаду Собора. На белой стене остался черный кривой крест, полетела штукатурка, отвалилась часть лепнины.

Мы с деканом Технического университета решили рискнуть, надеясь на остатки разума военных. Построили студентов и преподавателей в колонны, группами по вузам, и медленно повели частями в сторону проспекта, впереди каждой группы декан вуза, потом преподы, потом студенты. В микрофон со сцены я раз за разом повторял «той стороне», что «дайте выйти студентам и профессорам, они без оружия, есть несовершеннолетние, тут могут быть и ваши дети!»

Навстречу колонне вышли несколько сотен солдат — в касках, в бронежилетах, с автоматами, встали несколькими рядами… И стали пропускать. Я с облегчением вздохнул. Пацанов, девчонок и докторов наук прогоняли через строй, в самом средневековом смысле. Каждому доставалась щедрая доля тумаков кулаками, пинков сапогами, ударов прикладами. К концу строя будущее крамской науки добиралось на четвереньках, харкая кровью, но потом могло встать и идти домой. Их не сажали в автобусы и не расстреливали, они ковыляли прочь, роняя капли крови на асфальт, затравленно озираясь на танки и военные грузовики.

Мой телефон рвали продюсеры и менеджеры Шарен. «Ты знаешь, ее страховку⁈» Да, эта девочка стоила 300 тысяч золотых, как несколько новых самолетов. В другой раз я бы посмеялся над этим, но сейчас понимал, что она по жизни может стоить и больше. Серьезные люди трясли меня, чтоб я ее вывел, я им верил даже, что у них все схвачено, и она не пойдет сквозь строй, а укатит на лимузине, как ни в чем не бывало. Но Шарен уперлась.

Я пошел к ней в комнату отдыха. Первый этаж музея-собора был похож на зал ожидания железнодорожного вокзала. Сотни людей сидели на мешках и ждали своей участи, своего поезда, может в тюрьму, может, на кладбище. Лица были белые, молча провожали глазами снующих мужиков в камуфляже, санитаров, готовивших лазарет.

Шарен сидела вместе с директрисой музея Анатолией. На столе была бутылка бренди, шоколадки, в хрустальной пепельнице дымили сигареты. Шарен в спортивном костюме, с волосами, собранными сзади, была почти домашней. «Я останусь», — твердо сказала она мне.

— Слушай, что тебе дался этот собор? Что тебе Крам? — Не родная же страна, — пытался вразумить я, — тебя миллионы людей любят и боготворят. Ты им нужна живая…

— В записи посмотрят. Ты знаешь, хоть, откуда я, кто я вообще? — она хлебнула бренди, — не знаю своих родителей, росла в монастыре. Пела там. Так что, не стесняться голенькой при дядях танцевать меня не в шоубизе научили. Я там такое видела… мне всю жизнь это снится, я никогда не прощу им.

— Здесь сегодня завалят.

— Если б я боялась смерти и пыток, я бы от них не смогла бежать. Так бы и сгинула, как другие. Помню лица девчонок, что там остались. Церковь — мразь, их бог — мразь. Они уверены, что я все брошу и улечу к своим деньгам, а я останусь. Я не уйду.

Я увидел ее сведенные скулы, каменные щеки, встретился с жестким взглядом, понял, что она все решила, и ушел.

Анатолия тоже решила оставаться со своим музеем, но ей хотя бы уже за семьдесят, как говорится, имеет право. Маса просила продержаться тут «хотя бы до обеда». Мы с Топором и другими оставшимися командирами решали, что делать. Народу на площади еще оставалось тысяч десять. Решили всех заводить в здание Собора, не будут же они его вместе с нами сносить. Баррикадировали крыльцо и входы, изучали все подземные коммуникации — чтоб потом попробовать все-таки свалить.

В 10 утра Собор дрогнул до основания, торжественно рухнул главный витраж, со звоном посыпались стекла. С проспекта в упор гвозданул танк, потом еще раз, и еще. Стены ходили ходуном, свод двигался взад-вперед, падали и крошились изваяния ангелов и богов, отваливались от стен картины в золоченых рамах.

Мы легли на крыльце за стеной из покрышек и мешков с песком. В воздухе встала пыль от штукатурки и камня. По мешкам и покрышкам долбанули пулеметы. Удары чувствовались через стену, мощными толчками в спину. Что-то я такого не ждал. Я думал попы хотят этот Собор себе целым и невредимым, ну, хотя бы коробку… Но танки всаживали снаряд за снарядом, грохот ходил по площади. Стены отвечали белыми дымными облаками на вспышки танковых орудий. В телефоне по всем сетям шла трансляция нашего расстрела. Просмотров у этого шоу было не меньше, чем вчера у Шарен.

От нечего в общем то делать я сидел и читал комменты к выступлению танкистов, многие из которых были явно написаны солдатами. «Готовьтесь пидоры, седня сдохните!», «Шлюху свою наряжайте, всем батальоном ее трахнем!». «Как вам наша музыка? Концерт по вашим заявкам!» «Включайте прожекторы, будет красиво, смертельный номер!» «Готовь пи…ду, мразота, щас станцуешь!» Обидно даже, они воевали не со мной, а с Шарен….

Внутри пришли в себя пара тысяч человек, изъявив желание сдаваться. Понятно, что их дорога была уже только в тюрьму, но хоть не в гроб. Я выстроил их колонной, с верхних этажей надрали белых штор — размахивая ими, они и пошли по площади в сторону улицы Космонавтов. Смертный страх был воплощен в этой колонне, почти все шли сгорбившись, на согнутых ногах, озираясь, на ветру тряслись куртки и штаны, вереница вытаращенных глаз, стреляющих по сторонам. Казалось, было слышно запах из их штанов, тяжелый, предсмертный.

Залпом с двух сторон по ним заработали десятки крупнокалиберных пулеметов, затрещали сотни автоматов. Было жутко видеть, как эти две тысячи человек утонули в облаке пыли, росчерках пуль и искр от мостовой. Тела валились кучами, в разные стороны побежали стремительные фигуры. За ними гнались быстрые трассеры. Догоняли и укладывали навзничь. Площадь наполнилась воплями и визгом, кто-то ползал среди тел, кто-то стоял на коленях. Очереди не смолкали, перемалывая мясо в труху, по трупам продолжали гулять пулеметы, подбрасывая вверх кровавые фонтаны и фарш. Я обратил внимание что среди тучи войск со всех сторон не наблюдается ни одной машины Скорой помощи.

Становилось ясно, что до штурма и общего расстрела максимум полчаса, и, я наконец, остановился на идее. Плану моему позавидовал бы любой маньяк, меня самого ломало от мысли, что мне придется так поступить, но и ситуация была шизотная по полной. Хотя бы не я до этого довел. Я даже не удивился, когда мои товарищи одобрили мой план «обороны». Собору все равно хана, они его разнесут из танков. Но если мы его подожжем сами, то пока он горит, они в него не сунутся, будут ждать. Так мы и протянем до обеда.

Мы собрали весь народ внизу, пожарный инструктор музея придумал схему пожара, при которой мы не задохнемся. Верх от третьего этажа и до купола занялся молодцом. Внутри было много деревянных перекрытий, да и вообще, чего тут было полно, так бумаги, дерева и ковров. И в целом, храм был похож на сложенные шалашиком дрова, как специально для детского костра. Горело жарко и ярко, дым поднимался на сотни метров. Наше шоу сравнялось по просмотрам с танкистским. Мы сидели внизу, раздевшись, как в бане, радуясь, что музей старый и в нем не применялись при строительстве пластик и всякая химия.

После полудня начали по-тихому через подземные коммуникации выводить мелкими группами народ. Кто-то по пути наткнется на солдат, но большинство выберутся, карты подземных ходов у армейцев нет. Прикрывать их отход остались со мной пятьсот добровольцев, у нас было пятьдесят автоматов, пара снайперских винтовок и один гранатомет.

Около часа дня к крыльцу выкатились шесть БТРов, остановившись от нас в паре сотен метров, начав поливать огнем нижние этажи, от них группами к дверям побежала пехота. У нас в Соборе на костях было +50 градусов и моя гвардия выглядела необычно. Кто с голым торсом, кто в одних плавках, в черной саже, мы были похожи на отряд моранов или «чертов спецназ». Пехота, бежавшая к вратам храма, была, видимо, не осведомлена, что чуть-чуть стволов у нас все-таки есть. Щелкнули снайперы, протрещали очереди из окон, граник дал дымную струю к одному из бронетранспортеров. БТР вспыхнул окутался черным дымом. Солдаты повалились на ступеньки крыльца, отступать им было некуда, сзади них была открытая площадь, и они лежали на каменных ступенях, стараясь сквозь них провалиться. Мы, вспоминая, как только что погибли две тысячи безоружных наших на площади, ожесточенно молотили в их спины почти в упор из окон. Времени нам много не дали, но человек пятьдесят солдат уже были убиты к тому моменту, как нас накрыло шквалом огня. Пулеметы, автоматы, и танки. Били теперь уже по нижним этажам. Здание собора тревожно покачнулось всем корпусом, выбросив в небо огромный сноп оранжевых искр и высоченные языки ярко алого пламени.

Маса написала «Мы ушли», зато нам-то уже уходить было некуда. Танковые снаряды что-то разрушили в гениальной схеме нашего пожарного инструктора, плотным удушливым дымом заволокло все выходы. Мы сбились в центр первого этажа в главный зал. Тут были медики и санитары с сотней раненых, остатки моей гвардии, и все, кто не успел уйти — всего под тысячу человек. Потная куча полуголых людей жалась к остаткам кислорода в центре зала и задыхалась. Сверху ахало и трещало от продолжавшегося обстрела. На середину вышла Шарен, как всегда восхитительная и прекрасная, и запела.

Ее тело, лицо и глаза играли отсветами огня и искр, ей изумительно шло и это сценическое оформление. Это было ее последнее шоу, а мы, задыхавшиеся и падавшие без сознания, — ее последние зрители. Все смотрели, не отрываясь, на ее танец в плывущем от нестерпимого жара воздухе. Я мысленно был ей благодарен, что последние минуты будут именно такими, и не будут омрачены постыдными трусливыми мыслями и отчаянием. Ее помощница вела трансляцию этого концерта, снимая на телефон. Я взглянул и охренел — 245 миллионов человек смотрели это сейчас, сколько посмотрит в записи? Она сделала попов, свой бой выиграла и торжествовала, выстрелив высокой нотой изощренные проклятия в адрес Церкви в свод пылающего Собора, взмахнув руками и крутанувшись на пятках. Прямо над нами отчаянно хрустнуло, снаряд вошел в перекрытие, на нас обрушилась туча черной пыли, а за ней балки, плиты, камни и горящая труха.

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Васту-Ньюс вели репортаж с беспилотника из Аль-Аранб, города на центральной трассе долины Чобан, куда утром ворвались кочевники. Пылали несколько домов, по городу шел грабеж, жители бежали в разные стороны. Из торгового центра валил черный дым, по улицам клубилась пыль, поднятая стаей джипов. Трансляция шла без звука, но в соцсетях было полно видео, снятых участниками событий. Жители в ужасе постили, как по улицам движутся внедорожники с пулеметами. Бородатые патлатые мужики въезжали на джипах прямо в саманные хижины, какая приглянется, и взламывали шкафы, лезли в подвалы, хватали компы, бытовую технику, выносили и складывали в багажники. За ними на улицы въезжали грузовики с женщинами и детьми, которые разбегались по домам, выгребая все остальное — посуду, еду, одежду, игрушки. По подвалам и крышам рыскали в поисках не успевших бежать жителей — у них по карманам были деньги, а у некоторых и золото. Найденных рвали, вытаскивали наружу, били и потрошили.

Местные, в крови, сидели ошарашенные во дворах у стен своих домов, глядя на ликующих захватчиков. Варвары тоже бросали в сети посты торжества. Хвастались на фотках трофеями — показывали добытые телефоны, трясли купюрами, демонстрировали в багажниках пылесосы и кондиционеры, щедро сыпали друг другу сотнями лайки. Дети хвастали шоколадками, плюшевыми зверушками, и тоже телефонами. Бабы грабили молча, не постясь, сваливая все подряд в большие баулы.

Нигде так рядом не увидишь чьи-то радости с чьим-то горем. Местные были в прострации, кто сидел в ступоре, кто рыдал над убитыми, кто-то порезанный, испускал дух и бесполезно молил о помощи. А в городе стоял настоящий праздник. Из каждой машины орала веселая музыка, кочевники хохотали и пританцовывали перед телефонами друзей. В небо взвивались праздничные фейерверки из разграбленного магазина и дым пожарищ.

Для кочевников долина была даром богов, она созрела, ее плоды налились сладкими мякотью и соками. И эта долина досталась им, они собирали здесь урожай, они пришли сюда, как то стадо на сытное пастбище. Дома, имущество и люди в этом городе — все это было подарено им судьбой. Грабеж- обыденное дело для кочевников. Но тут был Большой Грабеж, и он был не просто праздником, здесь исполнялись мечты. Молодые парни набирали по домам на собственный джип, на колым — впереди у них возможность жениться на любимой девушке, счастье, семья, дети… Мужики набирали на то, чтоб помочь детям. Кто-то мечтал, что теперь оплатит лечение, кто-то учебу, кто-то, наконец пожрет от пуза. Здесь повернулось время, эта осень станет вехой в жизни каждого, кто ворвался этим утром в Аль-Аранб. Нарядные джипы, в наклейках и собственноручно нарисованных владельцами картинках, пестрых надписях с именем хозяина и его семейным или личным боевым девизом, любовно украшенные блестящими висюльками и бляхами, счастливо мигали фарами, наполняясь добычей.

Но, если город был тортом, то в 30 км от него была вишенка. В Нарун-Аман, в лагерь вдов уже готовилась идти колонна уже женатых. Побросав женам трофеи, они быстро, смеясь, заправляли машины, подначивая друг друга, прыгали за руль и выезжали из города, выстраиваясь большой кучей из многих сотен машин. В сети вываливались селфи с довольными мордами в предвкушении веселого вечера: «А тэпэр эбаться поэдэм! Ух-Ху!»

К Нарун-Аман с двух сторон неслись колонны двух разных племен, одна с Аль-Аранба, другая прямо с гор. Они рвались на перегонки, пыля по пустыне, яростно обмениваясь в чатах ругательствами, выжимая газ и трясясь на ухабах. Лагерь вдов будет призом для тех, кто быстрее и сильнее.

Вчера предполагалось, что 12-й батальон, отходя из долины, имея резерв из 15 грузовиков, по дороге заедет и вывезет с собой из лагеря Нарун-Аман персонал гуманитарных межпланетных организаций. Но после прорыва кочевников на трассу в Аль-Аранбе и некоторых других местах всем батальонам миротворческой международной бригады дали команду отходить не по трассе на восток, а прямиком на юг, через пески. Таким образом, эвакуация персонала отменялась, 12-му становилось не по пути. Майор Клосс рвал и метал, когда получил приказ имевшимися у него двумя вертолетами забрать из Нарун-Амана «хотя бы часть» персонала.

Обе вертушки сейчас «грелись», туда на всякий случай посадили взвод спецназа с Паттерсом. Персонал лагеря — 500 человек, в вертолеты влезут от силы 100, Клосс сказал Паттерсу в любом случае забрать Мадину, а остальных — кому повезет. С бортами разрешили отправиться Лилит и Маат, с условием, что они не будут вылазить из вертолетов — Клосс решил отомстить политикам за этот кошмар, пустив съемочную группу, снять видео о судьбе лагеря вдов. Вертушки оттуда сразу полетят на юг, в Аранию, не возвращаясь уже на базу — батальон к тому времени уже уйдет.

Сейчас в палатке Клосса напряженно парились над планом отхода. Почти половина сил торчала на перевалах вдоль трассы, прикрывая движение батальонов бригады и десятков тысяч беженцев. Теперь эти войска, разбросанные по взводно на почти 50 километрах дороги, надо было вывести с шоссе, не зацепив на хвост дикарей, собрать на базе, заправить машины, загрузить в них припасы и потом всем скопом ломиться на юг — столько, сколько хватит соляры. До ближайших очагов цивилизации в Арании 700 км. Батальон пройдет хотя бы 500 на своих запасах, а там обещают подогнать навстречу наливники и грузовики с продуктами.

Артиллерия батальона бахала тяжелыми гаубицами и шипела залповыми минометами почти беспрерывно, прикрывая отход с перевалов то одного, то другого взвода. Вагнер, Тор и Волос снимали на камеру, как тугими струями огня и белого дыма уносятся в жаркое желтое небо мины, как подпрыгивают при выстрелах с железным лязгом и натужным хлопком гаубицы. Вполглаза смотрели в нотбук на новости телеканалов и в соцсети. Толпы беженцев продолжали идти пешком по трассе, уже оставшейся без защиты. Они знали, что армия уходит, что на дороге их возьмут кочевники, но идти в пустыню пешком для них верная смерть. Брели, согнувшись под баулами с пожитками, несли на плечах маленьких детей, глядя из-под пыльных бровей вперед с безнадежным ужасом. Возвращаться им тоже некуда.

Трансляция Васту-Ньюс прервалась срочным выпуском новостей. В Гильянде убит доктор Фадир. Светский политик, последовательно боровшийся против теократического террористического режима в долине Чобан, много сделавший для гуманитарных программ в помощь местным жителям, застрелен кочевниками у больницы в городе Гильянд. Как сообщалось, он пытался вести переговоры с лидерами вошедших в город вооруженных формирований, чтобы обеспечили неприкосновенность и безопасность больничного комплекса, пациентов и медицинского персонала. В ходе встречи, кто-то из боевиков выстрелил в него из автомата. Больницу грабили, как и все остальное в городе. На экране появилось видео лежащего в пыли рядом с какой-то лужей на улице доктора. Ребят-киношников передернуло. Это был один в один — Бр. Только старше, с большой лысиной и седеющими волосами на висках, с маленькой окладистой бородкой. Фадир лежал на боку с открытыми глазами лицом к луже. От него ручейком текла в сторону темная кровь, старомодный костюм был скомкан, карманы торчали белыми подкладками наружу, ноги были раздвинуты, руки были прижаты к груди, серое лицо и вытаращенные серые застывшие глаза отражались в луже, как будто в нее исходил его дух. Мертвый Фадир сурово смотрел в глаза своему отражению в грязной воде.

Телеканалы продолжали вещать, как много сделал доктор для возрождения долины Чобан, и как трагически воспринял катастрофу, которая здесь разворачивается в эти недели. Как он всегда занимал твердую, демократическую позицию по всем, даже самым сложным вопросам, каким искренним уважением он пользовался, и, конечно, как его будут помнить… На экраны вываливалось его парадное фото — улыбающийся, мудрый, добрый, глядящий куда-то в светлую даль, с черной полоской в правом нижнем углу. Ребята переглянулись, не зная, что думать.

Портрет Фадира убрали и снова пошла трансляция — кочевники напали на одну из колонн беженцев на трассе. Дикая кровавая резня, расстрелянные жители долины валились на синий раскаленный асфальт, варвары рвали сумки и тележки, выворачивали карманы, сдирали с ног кроссовки, радостно распихивая деньги, золото, гаджеты, теплые куртки, одеяла. На трассе беспрерывно стоял треск выстрелов, стоны раненных и звон деловито перекрикивавшихся кочевников. Сразу меряли снятую с убитых одежду, менялись размерами и фасонами, как на большой распродаже. Фоткали женские шмотки, отправляли женам — брать это, или найти другое…

Аппарель опустилась, и первой, кого увидели Лилит и Маат, была охранница Зоя. Потная, красная, она громоздилась на железный подмосток, волоча за собой два лопающихся клетчатых баула. Охая и пыхтя, крикнула на солдат, чтоб помогли. Плюхнулась на скамейку, стоявшую вдоль борта. «Ой, девоньки, ой, что творится, ужас, ужас, — причитала она, и кивнув на баулы, объясняла, — взяла тут, всякое… детям домой… тоже ведь надо им помогать». Девонькам не хотелось знать, что в баулах, они брезгливо отдвигались от Зои, а она все повторяла «что же добру пропадать то».

О том, что будут вертушки, но смогут забрать только сто человек, первой узнала охрана, охрана и решила, что полетит охрана. Молча снявшись с постов, они вышли на точку посадки в последние минуты, чтоб не привлекать ненужного внимания. Следом приехала на машине Мадина — истерила, визжала, требовала, чтоб грузили вместо охраны больных. К ней пошел Паттерс, что-то вразумлял. Доносились ее срывающиеся крики «Не поеду! Останусь! Значит сдохну!». К ним двоим подбежал сержант и показал капитану рукой на лагерь. Оттуда тучей надвигалась черная толпа вдов и персонала. Оставшись в лагере без охраны, они снесли ворота, смяли колючую проволоку и заграждения, верещали, гнали вперед себя детей. Сейчас они будут здесь и растопчут вертолеты. Паттерс наотмашь ударил Мадину кулаком по голове. Она начала валиться наземь, сержант ловко оказался под ней, взвалил на плечи и побежал к вертушке. Маленькая и сухая, она болталась у него за спиной, как черная несчастная собачка. Паттерс широкими шагами шел за ними. Бабы приближались. Спецназовцы дали залп из автоматов и ручных пулеметов им под ноги, взметнув фонтаны песка. Женщины остановились в ужасе. Солдаты вскочили на борт, аппарель поехала вверх, вертолет начал плавно подниматься, обдав остававшихся внизу вдов плотным горячим напором воздуха.

Уже с десяти метров высоты, Лилит и Маат увидели облака пыли за лагерем, тысячи джипов со всех сторон въезжали в лагерь, ехали мимо лагеря, охватывая в клещи, как на охоте, толпы женщин. Вертушки поднимались и было видно, как внизу машины яростно врубаются в толпы, давя колесами колотя бамперами перепуганное мясо, как дикими ланями женщины скачут в разные стороны, падают подстреленными черными птицами на песок. Счастливые мужики, выпрыгивая из кабин, хватали их за волосы, ударами по голове и ребрам выбивали их из сознания, насиловали и резали. Дети мешались под ногами, семеня за мамками, цепляя их за ноги, мальчики бросались на мужиков и падали в песок с разбитыми ударом ноги головами или пристреленные из автомата. В вертолете не было слышно визга и стрельбы, хрипов и хохота. Но Лилит казалось, что она слышит не только эти вопли и стоны, но и запах распаренных тел, спермы, крови, пота, восторга и отчаяния.

Первобытный уклад и примитивная экономика варваров не знала, за чем могут быть нужны рабы или рабыни, кормить их было не чем, а суровые нравы не позволяли мужчинам брать в жены чужеземок, да еще и порченных. Все, что можно с них было взять — только этот знойный полдень, жаркий час охоты и праздник мужества и силы, мгновения абсолютного превосходства, минуты свободы от всех мыслимых правил.

Маат снимала, корячась с камерой возле иллюминатора, Лилит с усилием держала за плечи очнувшуюся Мадину, лежавшую у нее головой на коленях. Давила, прижимая ее лицо к себе вниз живота, не давая ей поднять голову и посмотреть в окно. Чувствовала, как мокнет у нее платье на животе и лобке от слез Мадины, как мелко трясется ее голова, и как горячо и прерывисто она дышит.