Измена. Другие правила (СИ)

Глава 18

Утром я снова была в больнице. Нашла врача Назарова.

— Извините, я ночью не смог вам позвонить — устал как собака. Операция в целом прошла успешно, но ваш муж в сознание пока так и не приходил. Но сейчас лучший лекарь — это время. От нас, врачей, уже почти ничего не зависит. И вам пока нет смысла находиться в больнице. Если что-то изменится, мы вам позвоним.

Но я не готова была сейчас вернуться домой, хотя и понимала, что остаться в Москве дольше, чем на этот день, я не смогу.

— Катя? Ты здесь?

Я вздрогнула, услышав голос Ланской. Арина была бледной, осунувшейся, с покрасневшими глазами. Было непривычно видеть ее без малейшего следа косметики на лице.

— Небось, сказала, что жена? Хорошо, что я к врачу еще не подходила. Неловко бы получилось.

Она села на соседний стул, а у меня не было ни сил, ни желания отодвинуться.

— Как дочка? — спросила я.

— Вроде бы, нормально. Но она же кроха еще совсем, сказать не может, — ее голос дрогнул.

— Всё будет хорошо.

Наверно, это прозвучало не очень обнадеживающе, потому что Ланская невесело усмехнулась:

— Я сама себя пытаюсь в этом убедить, но пока плохо получается. Наверно, ты считаешь, что это я во всём виновата, но я ни на секунду не отвлекалась от дороги. Этот пьяный придурок сам вылетел на нас. А скорость… Мы всегда так ездили. Эта вечная спешка! Что говорит врач?

— Что операция прошла успешно, но шансы, что Пашка выкарабкается — пятьдесят на пятьдесят. И что нам не имеет никакого смысла сидеть здесь.

Арина кивнула с серьезным видом.

— Думаю, он прав. Ты, наверняка, сегодня еще ничего не ела. Ты где остановилась? В гостинице? Хочешь, я отдам тебе ключи от Пашиной квартиры? Мне они вряд ли уже пригодятся.

Это прозвучало как-то двусмысленно, и от этого второго смысла я содрогнулась. Ланская и сама это поняла.

— Да нет, я же не об этом! Просто мы с ним в любом случае уже не пара. Да и никогда, по сути, ею не были. Вот уж не думала, что скажу это именно тебе. Но, знаешь, я так испугалась вчера, что на многое стала смотреть по-другому. Не за себя испугалась, не за Пашку — за Стешу. Она ведь ничего еще в жизни не видела. А знала бы ты, как я расстраивалась, когда отца с работы турнули. Казалось — конец света наступил. А теперь думаю — да пофигу! Вряд ли его посадят — всё-таки возраст, да и заслуги кое-какие перед наукой имеются. Наверняка, отделается условным и конфискацией. А он за свою карьеру столько всего нахапал, что всё не конфискуют. Знаешь, я сегодня даже в часовню ходила — тут есть маленькая при больнице. Никогда не ходила и вдруг пошла, — слезинка скатилась у нее по щеке, и Арина отвернулась, достала из кармана платок. — Напиться бы сейчас, уснуть и проснуться, когда всё уже образуется. Но нельзя — у Стешки же нет никого, кроме меня. Разве что дед еще — но тому сейчас не до нее.

Она нуждалась в поддержке, но я не могла заставить себя даже не обнять ее, а хотя бы просто протянуть руку и погладить ее по плечу.

— Держись, Арина! Тебе сейчас нужно быть сильной. Всё наладится. И с Пашей вы еще будете вместе.

Она рассмеялась и тут же закашлялась.

— Смешная ты, Катька! Я же говорю тебе — это всё в прошлом. Попытка стать женой большого ученого провалилась. Но это, наверно, даже к лучшему. Так ведь всю жизнь можно провести, гоняясь за миражами. А иногда хочется простого человеческого счастья — чтобы тебя просто любили, понимаешь? Не за что-то, а просто так. А ведь я была уверена, что он полюбит. Думала, нужно только стать к нему ближе — и он увидит, какая я классная, и поймет, что вместе нам будет хорошо. Я же еще в универе решила, что мы будем вместе. Еще тогда, когда он пришел к нам на первую лекцию. В «Комсомолке» тогда была статья «Десять молодых российских ученых, о которых скоро узнает весь мир» — и Шестаков был в их числе. Разве я могла не впечатлиться? И в НИИ я пришла только из-за него. Я же понимала, что сама я как научный работник не многого стою. Но захотелось погреться в лучах славы гения. И меня даже не сильно волновало, что запал он не меня, а на тебя. Была уверена, что скоро всё переменится, и он поймет, что со мной ему во всех отношениях будет лучше. Глупо, но я только недавно осознала — у нас с ним слишком разные представления о счастье, а значит вместе оба счастливы мы быть не можем — только порознь. А еще поняла, что быть любимой — лучше, чем любить самой. Так что всё — финита ля комедия. Получим патент, подпишем договор с китайцами, поделим деньги по братски и всё — гуд бай, мой мальчик. Эх, как не вовремя всё случилось! — она с досадой стукнула кулаком по колену. — Запись об изобретении вот-вот должна появиться в реестре! И делегация из Китая должна на следующей неделе прибыть в институт леса — они, конечно, не только из-за нашего патента приезжают, но всё-таки…

Вот теперь она снова была похожа на саму себя. Глаза блестели теперь уже не от слёз. И, кажется, ее ничуть не смущало, что она так легко говорила о нашем с Шестаковым изобретении, к которому она сама не имела никакого отношения.

Впрочем, она всё-таки покраснела.

— Ну, прости, прости. Но ты же умная, Катька! Ты непременно изобретешь что-нибудь еще. А денег китайцы отвалят немало — и свою часть Шестаков наверняка отдаст тебе. Так что ты не уезжай пока из Москвы. Ключи от его квартиры я тебе сейчас принесу. Надеюсь, тебе понравится ее новый дизайн. Я старалась, правда. Ну, а если захочешь избавиться от неприятных воспоминаний, продадите эту квартиру и купите новую.

Я захлебнулась от возмущения:

— Да с чего ты взяла, что мы с Шестаковым будем вместе?

— Ой, Катя, перестань! Если бы тебе было на него наплевать, ты бы здесь не сидела. Да, и в НИИ тоже можешь вернуться — тебя же Рябов звал.

Я усмехнулась:

— Спасибо, что разрешила.

— Ой, Катя, да ладно тебе. Я туда уже не вернусь — пока посижу в отпуске, а потом найду что-нибудь поинтересней. В задницу всех этих ученых с их фанатизмом. И я понимаю, конечно, что подругами снова мы не станем, да и прошлое я не могу изменить — уж извини. Но Шестаков, между прочим, не так уж сильно перед тобой и виноват — он просто доверчивый очень, как теленок. Ты ведь поняла уже, что Стеша — не от него. Он тоже понял, не волнуйся. Помнишь, мы с ним в феврале в питерский филиал в командировку ездили? А там за день до нашего отъезда День защитника отечества как раз отмечали. А ты же знаешь, Пашка совсем не умеет пить. Я его еле до гостиничного номера дотащила. Он в полной отключке был, и я подумала — вот он, мой шанс! Раздела его, разделась сама. Сначала я думала, что у нас и в самом деле что-то выйдет той ночью. Но я даже разбудить его не смогла. Но он всё равно наутро ничего не помнил — увидел меня голую рядом и в ужас пришел. А у меня тогда уже задержка была в несколько дней. Хотя я тогда еще не была уверена, что беременна.

Наверно, мне следовало ее остановить — ей давно уже пора было идти к дочери, да и выслушивать всё это именно сейчас было не совсем правильно. Но я слушала и не перебивала. Только не могла удержаться и не спросить:

— А кто отец Стеши?

— Папин водитель. Бывший водитель — он уволился сразу, как только я его отшила. Мне кажется, он на самом деле меня любил — не потому, что я дочка замминистра, а просто так. И он красивый и неглупый. Учился тогда на последнем курсе юридического и говорил, что станет известным адвокатом, и мне не придется работать. Я сейчас жалею, что не решилась тогда сказать отцу правду. Но ты же знаешь моего папашу — он бы выгнал меня из дома, если бы узнал, что его внучка — от водителя. Шестаков — другое дело!

У меня в сумке завибрировал телефон, и я обрадовалась этому — продолжать разговор было слишком тяжело и мне, и Ланской. Наверно, потом она пожалеет о своей откровенности. Если бы мы были не в больнице, я бы подумала, что она пьяна. Но, возможно, ей просто нужно было выговориться — а других подруг, кроме меня, у нее, в общем-то, никогда и не было.

— Катерина, ты еще в Москве? — услышала я голос Рябова. — Ах, в больнице? Как Павел? Если можешь отлучиться на пару часов, бери такси и дуй сюда! Срочно!