К Анечке

Глава 4. Муркины боты

Трансполярная магистраль быстрыми темпами всё дальше уходила на Восток, и на работу бригады теперь доставляли по железной дороге. Видимо, по причине того, что пешком теперь ходить далеко было не нужно, некоторые из конвоиров к концу рабочей смены напивались так, что заключённым уже два раза приходилось грузить их в вагон, а потом нести до проходной вместе с оружием. И даже суровый Подгорный не мог ничего с этим поделать. На всех стройках катастрофически не хватало охранников, из-за чего им приходилось работать без выходных и тем более отпусков.

Между второй и третьей бригадой шло активное соревнование за перевыполнение нормы, и обе бригады всеми правдами и неправдами «натягивали проценты». В лагере ходили разговоры, что скоро всех заключённых будут переводить в новый лагпункт, строительство которого уже началось в пятнадцати километрах от «Глухариного». Говорили, что несколько дней назад ночью у последнего построенного моста выгрузили этап, который угнали туда с сухпайком, палатками и инструментом.

В воскресенье восемнадцатого июня после бани всем заключённым выдали летнюю одежду. Кожаные ботинки выдали ещё неделю назад, и теперь очередь дошла и до одежды. Скинув старое, завшивленное тряпьё, рабочие шли мыться и на выходе получали всё новое. Кладовщик с дневальными быстро на глаз подбирали размеры, совали каждому в руки что положено, а уже потом, если кому-то что-то не подходило, заключённые менялись между собой. Среднестатистического роста и телосложения Василий, получив рубаху, фуражку, шаровары, полупальто и всё прочее, что полагалось, за исключением полотенец, переоделся во всё новое и остался доволен. За три года заключения он ещё ни разу не получал такого полного вещевого довольствия, да ещё нужного размера. Зато рослому и широкоплечему Николаю пришлось несколько раз обращаться к кладовщику с требованием обменять выданные не по размеру вещи.

Когда последние двадцать человек вернулись из бани в барак, Альберт с помощником Семёном Марцинкевичем принесли две коробки, выдали каждому по списку полагавшиеся за перевыполнение нормы две продолговатые пачки бийской махорки и сообщили приятную новость:

– Замначлага только что сказал, что на следующей неделе к нам в ларёк завезут товар, а в следующее воскресенье выплатят денежное довольствие.

– Ну, жизнь вроде налаживается! – улыбнулся Зверев и протянул Николаю махорку. – Возьмите, пожалуйста, мне она ни к чему.

Чупраков покачал головой и отодвинул протянутые пачки в плотной коричневой бумаге:

– Спасибо, Василий Семёнович, но я не возьму. Не курите – поменяйте на сахар или хлеб. Продукты важнее, от питания зависит жизнь. К тому же курево у меня есть, и мне этого достаточно.

– Возьмите, прошу вас. Я не буду ничего ни у кого выменивать. Просто отдам кому-нибудь, и всё. Пожалуйста, возьмите, мне она действительно ни к чему, – он снова протянул махорку.

– Ну, если менять не хотите, тогда возьму, – наконец согласился Чупраков. – Спасибо большое! У меня в камере хранения пустой чемодан хранится, единственное, что сохранилось из моих вещей, пойду положу в него махорку.

В приподнятом настроении Василий улёгся на своё место и, наслаждаясь моментом, закрыл глаза. Первый раз за три года он чувствовал себя так хорошо. Он лежал в тёплом помещении, после бани, в чистой одежде, и его почти не мучил голод. А ещё у него появился товарищ. Он уже отбросил мысль, что Чупраков провокатор, и не опасался, что лагерная администрация задумала избавиться от него, но по привычке всё ещё подбирал слова, общаясь с Николаем, и не заводил разговоры на опасные темы.

Основной темой бесед были, конечно же, зачёты, от которых зависело освобождение и будущая жизнь на свободе. С наступлением тепла тоска по дому ощущалась всё острее. Он написал ещё два письма в Ленинград: одно жене и одно тёще Амалии Петровне с просьбой хоть что-то сообщить об Анечке, но ответа пока ждать было рано.

В целом всё шло хорошо, но две вещи всё же его беспокоили: возможный побег уголовников и грядущий перевод в другой лагерь. О готовящемся побеге они с Николаем больше не говорили, и в поведении блатарей ничего подозрительного больше не замечалось, но печи в бараке всё ещё топились, и гораздо сильнее, чем было нужно для сушки одежды и обуви. Если уголовники всё же сбегут, всю третью бригаду затаскают по допросам и непременно побоями заставят кого-нибудь признаться в сообщничестве и ещё дать показания на соседей. А потом всю оставшуюся бригаду расформируют и отправят туда, откуда уже не возвращаются.

И с этой стороны плановый перевод на новое место был бы даже на руку. Это часто практиковалось во всех лагерях ГУЛАГа. Людей переводили с места на место, для того чтобы между заключёнными не заводились знакомства и не образовывались опасные сообщества. По рассказам тех, кто работал на «Пятьсот первой» с самого начала, здесь так же из заключённых разных лагерей и разных бригад формировали новые бригады и отправляли на новый участок.

Сейчас здесь, в третьем отряде «Глухариного», было хорошо, спокойно. Блатари под жёстким присмотром Клима работяг особенно не обижали. За всё время было только пару инцидентов с отобранными посылками и денежными переводами. И всё. А, например, уголовники из первой бригады на работе раздавили бревном грудную клетку какому-то пожилому еврею за то, что тот грубо ответил на какую-то их шутку про его нацию, одному работяге отрубили топором пальцы на руке просто за то, что тот случайно задел в строю лопатой кого-то из блатарей. Всё это, разумеется, представили как несчастный случай. Во второй бригаде было не лучше. Так что оказаться после перевода в одном бараке с этими нелюдями совсем не хотелось. Да и с Николаем, первым человеком, которому он начал доверять, расставаться не хотелось. Оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Так размышляя, Василий сам не заметил, как задремал. Разбудил его голос вернувшегося Чупракова:

– Какая на дворе красота! После дождя немного сыровато, но воздух просто благоухает сосной и багульником, и солнце греет совсем по-летнему.

– Как думаете, когда нас будут на новый участок переводить? – спросил Василий.

Николай улёгся на своё место и пожал плечами:

– Кто их знает… Думаю, недели через две. Максимум через месяц. Как только к новому лагерю протянут электричество, связь и построят здания для администрации, сразу переведут. Нас пока в палатках разместят, потом бараки построим или землянки выкопаем. Кстати, как только дадут денежное довольствие, нужно будет через Гочу заказать из Салехарда хотя бы две пары женских чулок. Скоро их будет не достать.

– Это ещё зачем? – удивлённо спросил Василий, глянув на соседа.

– Вы не жили на Севере, Василий Семёнович, и не представляете, что такое здешние комары и мошкара. Они способны свести с ума и даже насмерть заесть человека. Спасает от них только дым или головной убор с широкими полями, на которые пришивается разрезанный вдоль чулок. Он защищает лицо и шею. Через чулок всё видно, а ни комар, ни мошка добраться до лица через мелкую ячейку не могут. Я вас потом научу, как правильно сделать.

– Занятно… А местные жители как спасаются? Им ведь неоткуда взять чулки.

– Ненцы с приходом лета откочёвывают севернее, на открытые участки тундры. Там холоднее и постоянные ветра. Комара и мошкару сдувает. А те, кто остаётся в этих местах, спасаются в стойбищах дымокурами и мажутся рыбьим жиром. На пастбищах тоже для оленей дымокуры делают. Когда комар заедает, олени дуреют. Не пасутся, скачут и бегают только. Худеют. И молодняк дохнет. Мы чем только ни мазались, чтобы спастись от этой напасти! И рыбьим жиром, и грязью, и илом, и хвою варили… В общем, скоро сами поймёте, что это такое.

Василий озадаченно почесал чисто выбритый подбородок.

– Да уж… Мне доводилось слышать в Норильске о пытках комарами, когда раздетого донага человека привязывали к дереву и его до бессознательного состояния заедали комары, но я туда в сентябре прибыл и всю эту прелесть, слава богу, не застал.

– Ничего, войну пережили и с комарами как-нибудь справимся. Главное – исправно перевыполнять норму!

Прижимая к груди большой благоухающий букет пурпурных роз, Василий стоял у старинного здания консерватории и с учащённо бьющимся сердцем неотрывно смотрел на высокие дубовые двери главного входа. Сегодня они с Анечкой пойдут в ресторан и он сделает ей предложение. Во внутреннем кармане пиджака лежала бархатная коробочка с красивым обручальным кольцом. Он специально пришёл на полчаса раньше, чтобы было время успокоиться, но справиться с волнением никак не получалось.

Вот в очередной раз открылась дверь, и знакомый силуэт в бежевом пальто легко выпорхнул на мраморное крыльцо. Задержавшись на пару секунд, Аня посмотрела по сторонам, увидев его, помахала рукой и побежала навстречу. Её лицо светилось радостной улыбкой, густые каштановые волосы колыхались в такт шагам. Чувствуя, как бешено заколотилось сердце, Василий сделал несколько шагов навстречу любимой и вдруг почувствовал, как его тело обдало жаром, перед глазами поплыла белая пелена и всё вокруг куда-то провалилось…

В широком пучке ярких солнечных лучей, пробивавшихся сквозь мутноватые стёкла зарешёченного окна, плясали мириады пылинок. С верхнего яруса нар доносился чей-то негромкий храп. Где-то под полом скреблась мышь. Снаружи доносилось позвякивание цепи и рычание овчарки в предзоннике. Последнее время собаки часто поднимали шум посреди ночи. Оживившееся с наступлением тепла лесное зверьё шастало вокруг лагеря и буквально сводило их с ума. То и дело заливаясь яростным лаем, сторожевые псы носились на цепи по стальному тросу за шустрыми белками и будили весь лагерь.

Щурясь на солнечный свет, Василий прокашлялся, прочищая пересохшее от духоты горло, и приподнялся. Стараясь унять учащённое сердцебиение, он сделал глубокий вдох, на несколько секунд задержал дыхание и медленно выдохнул. Злясь на весь мир за ускользнувший чудесный сон, он огляделся по сторонам, пытаясь понять, что его разбудило.

Барак ещё спал. За столом, растянувшись на лавке, как всегда, дрых дневальный Огурец. Больше в проходе никого не было.

– Что случилось? – послышался рядом хриплый голос Чупракова.

Приподняв с подушки опухшее со сна лицо, он смотрел на соседа одним приоткрытым глазом.

– Жарко. И собаки, будь они неладны, опять разбудили… – проворчал Василий, уже размышляя, лечь ему спать дальше или сперва выпить воды.

Решив всё же промочить пересохшее горло, он опустил ноги на пол и замер. Ботинки, которые он перед сном всегда клал в ногах под матрас, пропали. Откинув тяжёлый матрас, Василий растерянно посмотрел на голые доски, потом быстро спустился вниз и заглянул под нары. Сонное состояние мгновенно улетучилось. Поднявшись, он вышел в центральный проход, посмотрел по сторонам, уже со всей ясностью понимая, что ботинки украли.

Во всех лагерях, где Василию Звереву довелось побывать, все заключённые, за исключением уголовников, обычно спали в обуви, чтобы ночью её не украли. Ворованную обувь использовали по-разному: могли поставить на кон в карты, обменять на что-нибудь или пустить на жжёнку. Резиновую подошву пережигали, а полученную чёрную сажу разводили мочой и использовали как краску для нанесения татуировок. Этой же сажей разрисовывали занавески, которыми отгораживался воровской угол, а иногда по заданию лагерной администрации разрисовывали стены в клубе или столовой. Из кожи делали наборные ручки на ножи или пики[9]. На шершавой поверхности такой рукоятки не остаются отпечатки пальцев. Так что кражи ботинок были делом нередким. Здесь, на «Пятьсот первой», валенки вечером после работы уносили на просушку, но, когда выдали ботинки, каждый уже решал сам, куда ему девать на ночь свою обувь. Большинство спали не разуваясь, кто-то клал ботинки под матрас в изголовье или в ноги. Решив, что подальше от холодной стены и ближе к проходу ботинки будут лучше сохнуть, Василий прятал свою обувь в ноги и теперь сильно об этом жалел.

– Что случилось? – снова спросил Николай, глядя на метания соседа.

– Ботинки украли… – зло процедил Зверев и быстро побежал к выходу, шлёпая босыми ногами по дощатому полу.

Выбежав на крыльцо, он посмотрел по сторонам. Никого вокруг не было. Он заглянул за угол барака с одной стороны, быстро перебежал на другую сторону – никого.

В отчаянии ударив кулаком по дверному косяку, Василий вернулся обратно и увидел, что Николай разговаривает с дневальным. Тоболяк нависал над сонным Огурцом и что-то ему говорил.

– Да я откуда знаю! – оправдывался тот. – Никого я не видел! Может, когда я в сортир выходил, кто-то его коцы насадил[10]. Откуда мне знать? А может, сам куда поставил да забыл…

Чупраков сердито замахнулся на него кулаком:

– Ты ночной дежурный и должен всё видеть, а не дрыхнуть! Дать бы тебе по сонной роже!

Огурец отпрянул назад и что-то залопотал, но Чупраков его уже не слушал.

Вместе с Василием они прошли по всему длинному бараку, заглядывая под лавки и нары, но всё было безрезультатно. Обойдя весь барак, оба остановились у воровского угла. Посмотрев на разрисованные русалками и лебедями занавески, они переглянулись и, поняв друг друга без слов, пошли к своим нарам.

Вернувшись на своё место, Василий поджал ноги, обхватил колени руками и задумался.

– Чёрт, я тоже хорош… Расслабился, как будто на отдыхе… – с досадой проворчал Николай.

– Да сам я во всём виноват. Нужно было под голову к стенке класть, – вздохнул Василий и кивнул в сторону воровского угла. —

Они своё дело хорошо знают.

– Да уж… – грустно покивал Чупраков.

Оба отлично понимали, что украсть ботинки могли только блатари или кто-то из их шестёрок по их приказу. Но, как говорится, не пойман – не вор.

Уснуть Василий больше так и не смог. Проворочавшись до подъёма, он сразу доложил бригадиру о происшествии. Хмуря густые чёрные брови, Альберт молча выслушал рассказ Зверева, сердито сплюнул и сразу ушёл докладывать о происшествии. Вернулся он через несколько минут со следователем из оперчасти.

Меланхоличного вида, с холодными рыбьими глазами следователь Тууме посмотрел на стоявшего с жалким видом Василия:

– Где второй?

Альберт показал на Чупракова:

– Вот он.

– Вы двое и дневальный остаётесь, остальные свободны.

Бригада ушла на завтрак, а следователь, быстро опросив всех троих, сделал в своей папке какие-то записи и кратко подытожил:

– Промот ты, Зверев. Раззява и промот. Скажи спасибо бригадиру, говорит, ты хороший работник, а то бы я тебя в ШИЗО[11] на неделю отправил.

И ушёл.

– Ну что, съели? Сами виноваты! – с ехидной улыбочкой бросил Огурец и помчался в столовую, где ещё не закончился завтрак.

– Идёмте скорее! Ещё успеем! – Николай потянул Василия за рукав к выходу.

– Простите меня, Николай Григорьевич, за то, что втянул вас…

– Да бросьте вы! – оборвал его Чупраков. – Хорошо хоть без ШИЗО обошлось. Идёмте скорее!

За время своего заключения Василию Звереву не раз доводилось видеть заключённых, идущих по территории лагеря босиком или в одних портянках, в лохмотьях вместо телогрейки или с куском одеяла вместо шапки. Это были «промоты». Термин этот был официальным. Так и в документах называли лагерников, потерявших что-нибудь из своей одежды. Теперь он сам был промотом и шёл в столовую в одних портянках. Он прекрасно знал, что никто не станет искать украденные ботинки и заводить дело о краже, и обиды на следователя не чувствовал. Какой администрации хочется портить себе показатели? В таких случаях всегда остаётся виноват сам потерпевший. Так было во всех лагерях ГУЛАГа. И хорошо ещё, что в штрафной изолятор не отправили на суточный паёк в двести граммов хлеба и пару стаканов воды.

Заметив своих рабочих, Альберт быстро получил для них у раздатчиков хлебную пайку и кашу. Сунув обоим миски и хлеб, он посмотрел на Василия:

– Ботинок на складе пока нет. Как завезут, мне кладовщик сообщит, получишь новые, а за утраченные вычтут из зарплаты. После завтрака сразу иди к сапожнику, закажи ЧТЗ. Сегодня помогаешь дневальным с уборкой в бараке.

Спешно доедая кашу уже под звон рельсы, Николай махнул Василию рукой и побежал на развод. А Василий вышел из столовой и поплёлся в соседнее строение, где была сапожная мастерская.

– Еслы басыком, значит точна ка мнэ! – услышал Василий характерный кавказский выговор за спиной.

Обернувшись, он увидел невысокого, плотно сбитого мужчину лет сорока, с широкой весёлой улыбкой, шедшего за ним из столовой.

– Здраствуй! Я Тигран. Я тут сапожник, – представился кавказец.

Глянув на добродушное лицо армянина, Василий кивнул.

– Здравствуйте! Василий Зверев. Приятно познакомиться. Я к вам за помощью. У меня ночью ботинки украли, нужно ЧТЗ сделать, пока новые не получу…

– Сдэлаем, всё как надо сдэлаем! – перебил его весёлый сапожник, открывая дверь своей мастерской и пропуская Василия вперёд. – Такие Муркины боты сдэлаю – батинок нэ надо!

Что такое ЧТЗ, или Муркины боты, знали во всех лагерях ГУЛАГа. Так называли самодельную обувь, сделанную из старых автомобильных покрышек, выпускавшихся на Челябинском тракторном заводе, или резиновой транспортёрной ленты и старых одеял. Иногда резину набивали на вырезанную из дерева подошву. Василий видел подобную обувь много раз и слышал рассказы бывалых сидельцев о том, как во многих лагерях, особенно во время войны, почти всем заключённым приходилось носить такую обувь даже зимой. Название ЧТЗ было всем понятно, но откуда взялось название Муркины боты, даже уголовники объяснить не могли. Тем не менее оба этих названия знали все.

В пропахшем какой-то химией помещении два на три метра стояла пара стульев, старый обшарпанный сундук и небольшой верстак с металлическими приспособлениями. На стенах висели полки с различными заготовками, разных размеров баночками, коробками и кульками.

Усадив Василия на стул, Тигран снял с его ног мерку и достал из сундука два куска толстой резины.

– Сдэлаю тэбэ из лэнты. Он мягче пакрышки, нога болэт не будэт. Внутри мягкий одэял, свэрху войлак. Харашо будэт!

Василий кивнул и смущённо опустил глаза.

– Спасибо вам большое. Только… у меня сейчас денег нет, чтобы с вами рассчитаться…

– Нэ пэрэживай, дарагой, как будэт дэнги, так и отдашь. Нэ страшно! Нэльзя чэловэком басиком ходить. Вэчэром пэрэд ужином прихади за свой обув. Гатов будэт.

– Спасибо вам большое за понимание! – радостно просиял Зверев. – Сколько я буду должен?

– Пят рублэй. Другой мастэр дэсят – пятнадцат рублэй бирот, я с тэбя толко пят вазму. Харашо?

Пять рублей за Муркины боты было действительно совсем не много, и Василий сразу согласился.

Вернувшись в барак, он застал там дневального – молодого парня лет двадцати, и его помощника – малолетнего сильно хромого инвалида. Василий много раз видел обоих, но имён их не знал. Оба рассматривали непрошеного помощника: старший – испытующе и враждебно, младший – просто с любопытством. Понятное дело, кому хочется терять тёплое место? Инвалиду это, конечно, не грозит, а вот старшего вполне могут отправить на общие работы.

– Меня Матвей зовут, – представился дневальный. – А его Федька. Он будет помогать тебе с уборкой, – и, обратившись к помощнику, командным голосом приказал: – Тащи метлу, воду и банник. И покажи ему, как нужно драить полы.

Федька с готовностью кивнул и поковылял в тамбур, где хранилось хозяйственное имущество. Матвей, ещё раз окинув мрачным взглядом непрошеного помощника, уселся на корточки у печи и продолжил выгребать совком золу из поддувала.

Уборка барака была для Василия делом знакомым и совсем не сложным. Во всех лагерях она проходила примерно одинаково. По летнему времени на полу было полно нанесённого ботинками песка, еловых иголок и прочего мусора. Федька открыл настежь двери в обоих концах барака, вручил новому помощнику дневального метлу, а сам взял вёдра и отправился за водой к пожарному резервуару. Василий принялся старательно выметать пол, а Матвей, закончив чистить печи, ушёл на двор колоть дрова.

Пока Федька ходил за водой, Василий домёл до середины барака, где на нижних нарах у окна безмятежным сном спал утомлённый ночным дежурством Огурцов, и с трудом сдержался, чтобы не поднять вокруг этого бездельника большое облако пыли.

После того как пол был выметен, Василий с Федькой приступили к влажной уборке. Взяв два «банника» (так здесь называлась большая швабра с длинной ручкой и набитой на рабочую перекладину полосой плотной резины), они вылили на пол пару вёдер воды и тщательно выскребли половые доски. Грязную воду не собирали тряпками, а гнали банниками к дверному проёму и выгоняли на улицу.

К обеду уборку в бараке полностью закончили. За всё время пару раз заходил проверить порядок дежуривший сегодня надзиратель Горбыль.

– Осталось проверить таблички, и потом можно отдыхать, – сказал Федька, унося обратно в тамбур инвентарь.

На каждом спальном месте в бараке имелась прибитая к нарам со стороны прохода табличка с именем, статьёй и сроком спавшего на этом месте заключённого. В обязанности дневальных входило следить, чтобы все надписи хорошо читались. Но здесь все надписи были свежими, и необходимости что-то подновлять не было.

Топая с обеда в одних портянках по деревянному тротуару обратно в барак, Василий вдруг заметил, что вокруг сильно добавилось зелени. Утром он даже не обратил внимания, что ветви берёз и заросли кустарника за периметром густо усыпаны зелёными листочками, а вокруг уже вовсю лезла трава. Северная природа, обрадовавшись долгожданному теплу, торопилась показать всю свою красоту и многообразие. Тёплый ветер приятно ласкал лицо, а солнце в обед грело так, что охранники, надзиратели и «придурки» ходили по территории лагеря без верхней одежды. Псы в предзоннике вальяжно разлеглись на тёплом песке и даже не реагировали на порхавших возле них птиц.

Но вторую половину дня отдыхать не пришлось. По распоряжению нарядчика Василий, Федька и Матвей занимались затиркой трещин в стенах снаружи барака, готовя их к свежей побелке. Глину и песок брали из двух больших куч за туалетом, месили раствор в большом жестяном корыте и деревянными затирками замазывали образовавшиеся за зиму трещины в набивных стенах. Василий работал босиком, закатив штанины, и это занятие было ему не в тягость, а даже нравилось. Огорчало только то, что за эту работу зачёта день за два не будет.

Вечером Василий забрал у Тиграна действительно добротно сшитые и вполне удобные Муркины боты и, дождавшись возвращения своей бригады, присоединился к ней в столовой.

– Ну как обновка? – улыбнулся Николай, глядя на новую обувь усаживающегося рядом соседа.

– Мягкие, – усмехнулся Василий. – Прямо как домашние тапочки! Надеюсь, в этой прелести не придётся долго ходить. Как поработали сегодня?

– Сто двадцать процентов дали. Ещё дней пять так протянем, а потом с перевыполнением шабаш. И, кажется, надолго. Впереди огромное болото. Нужно будет стелить широкие слани[12], чтобы отсыпку сыпать, будем лес по всей округе рубить. Брёвен много понадобится. Надолго там застрянем.

Николай, кажется, хотел сказать что-то ещё, но глянул на сидевших неподалёку уголовников и, видимо, передумал и сосредоточенно принялся за еду.

Когда после отбоя укладывались спать, Василий положил свою новую обувь уже в изголовье и, заметив, что Николай наблюдает за этой манипуляцией, грустно усмехнулся:

– Надо было сразу так делать. А вы ведь тоже в ноги ботинки кладёте. Не боитесь, что сопрут, как мои?

– Боюсь, конечно. Поэтому прячу их дальше от края. Если попытаются вытащить, сразу почувствую. Хотя… – он со вздохом махнул рукой. – Если захотят, всё равно утащат, – украдкой глянув по сторонам, он придвинулся ближе и зашептал Василию в самое ухо: – Сегодня во время обеда слышал разговор железнодорожников. Говорят, в каком-то из соседних лагпунктов сбежал заключённый. Через два дня ненцы его в тундре подстрелили и раненого в лагерь привезли, а охранники его собаками насмерть затравили. Боюсь, как бы наши блатари на днях в побег не сорвались. Сейчас самое подходящее время.

– Почему? – так же тихо спросил Василий.

– Воды в тундре много, уходить по воде хорошо, собаки след не возьмут. Комаров нет, чуть южнее от нас уже листва на деревьях, а болота ещё промёрзшие. Сейчас им уйти удобнее всего. Лес вокруг. Когда на болото выйдем, там всё на виду будет.

– А нам как быть, если это всё же произойдёт?

Николай вздохнул:

– Когда это произойдёт, нам лучше находиться от них подальше…

Утром перед построением в столовую Сновецкий осмотрел новую обувь Василия и удовлетворённо кивнул:

– Годится. Выходишь со всеми на работу.

После завтрака, когда бригады были построены на развод, Подгорный, уже в новеньких майорских погонах, заложив руки за спину, прошёлся между колоннами и, чеканя каждое слово, громким командирским голосом сказал:

– Четыре дня назад в лагпункте номер шестьдесят девять произошёл побег заключённого. Спустя два дня его выследили и доставили в лагерь оленеводы. Во время передачи беглеца администрации он снова пытался бежать, напал на сотрудника охраны, но был обезврежен служебными собаками. Для тех, кто ещё не понял, что отсюда бежать нельзя, сейчас будет возможность ещё раз в этом убедиться. За воротами лагеря вы увидите, что бывает с теми, кто пытается уйти в побег. Посмотрите внимательно, сделайте правильные выводы. Выйти на свободу раньше срока можно только ударным трудом! Трудитесь! Перевыполняйте норму! Получайте зачёты – и скоро все поедете домой!

Когда после переклички третья бригада вышла в сопровождении конвоя за ворота, все увидели, что у проходной на строительных носилках лежит изуродованное тело человека. Вместо лица у него было сплошное кровавое месиво. Ни возраст, ни тем более национальность несчастного определить не представлялось возможным. В глаза сразу бросались белые босые ступни покойника, точащие из рваных ватников. Похоже, это было единственное место, до которого не добрались собачьи клыки. Кисти его рук, которыми, судя по всему, он пытался прикрывать разорванное горло, были сплошь изуродованы.

Притихшая бригада медленно проходила мимо, и многие крестились, глядя на это зрелище.

– Что это у него на поясе? – шёпотом спросил Василий, глядя на верёвку, подвязывающую штаны беглеца. К ней были привязаны несколько коротких верёвочек с непонятными тёмными мешочками на концах.

– Это лемминги, – тихо ответил Николай. – Тундровые мыши. Их тут много водится. Видимо, он ими питался.

И во время погрузки в вагон и по пути к месту работы все бригадники сидели с угрюмыми лицами, впечатлённые увиденным, но вслух, конечно же, никто ничего не говорил.

Муркины боты армянского производства хоть и были сшиты добротно, но на работе с тачкой надолго бы их не хватило, поэтому Альберт, как грамотный бригадир, поставил Василия на «вертушку». Николаю, как обычно, досталась тачка.

Снова заскрежетали железнодорожные вагоны, зашуршал под лопатами песок, загрохотали по деревянным настилам тачки, и мрачное утреннее настроение постепенно растаяло, чему хорошо способствовала ясная и тёплая погода. Под греющим уже совсем по-летнему солнцем почти все работали в одних рубахах, отовсюду слышались весёлые голоса, шутки, словно это было самое обычное строительство, на котором работали вольные, вполне довольные жизнью люди.

На стройках ГУЛАГа, если место работы находилось далеко от лагеря, обед заключённым варили прямо на месте работы или брали с собой в термосах. Здесь, на «Пятьсот первой», обед бригадам по-прежнему привозили на двух телегах. На одной ехал неизменный Гоча с раздатчиком, на другой – помощник раздатчика. Ближе к часу дня, когда все в ожидании ежеминутно посматривали на дорогу, откуда вот-вот должны были показаться две долгожданные телеги, со стороны насыпи, где работала вторая бригада, раздался сухой винтовочный выстрел, и тут же послышался истеричный надрывный крик:

– Сволочь! Сволочь! Ты что сделал?! Ты его убил! Сволочь!

Все рабочие по эту сторону насыпи остановились, растерянно глядя по сторонам. Двое охранников, сидевших у небольшого костерка, хоть и были уже навеселе, но бодро вскочили и взяли винтовки наизготовку.

– Всем на землю! Всем лечь на землю! – закричали оба в один голос, словно репетировали эту сцену.

Ещё двое стрелков, сидевших на другом участке, метрах в семидесяти, тоже вскочили, подняли винтовки и что-то закричали рабочим, находящимся там, в зоне их ответственности.

Все тут же побросали тачки, лопаты, пилы и опустились на землю. Один из охранников побежал на другую сторону насыпи, откуда был выстрел.

– Будь ты проклят, сволочь! Нелюдь! Будь ты проклят! – снова донёсся тот же истошный, раздирающий душу крик.

Василий спрыгнул с «вертушки» и лёг на землю. Увидев, что пробегавший как раз мимо него не просто охранник, а самоохранник, он опустил голову на песок и, как положено, положил руки на затылок. В такой ситуации можно было запросто словить пулю, и никто даже разбираться не будет, кто был прав.

С четверть часа с другой стороны насыпи слышалась какая-то возня, крики и матерная брань, потом всё стихло. Самоохранник вернулся на свой пост, третью бригаду в положении полуприсяди и руками за головой согнали в одно место, усадили на корточки, и старший конвоя начал перекличку.

После проверки наконец прозвучала команда «Обед!», и телегам, уже ожидавшим в стороне, дали добро подъехать и начать раздачу пищи.

– Самоохранник, паскуда, молодого пацана застрелил. Просто так застрелил, тварь, – зло процедил Чупраков, усаживаясь рядом с Василием на песок.

– Послал за чем-нибудь за флажки и выстрелил в спину?

Николай кивнул.

Зло скрипнув зубами, Василий с ненавистью посмотрел на охранников, уже о чём-то спокойно переговаривающихся, как будто ничего не случилось.

Случаи, когда стрелки в погоне за премией, а то и отпуском специально убивали кого-нибудь из заключённых, случались довольно часто. Обычно для этого присматривали кого-нибудь из новеньких и неопытных заключённых. Жертву заставляли принести, к примеру, дров или отводили по нужде за флажки, которыми была обозначена зона работ, и убивали выстрелом в спину якобы при попытке бежать. Иногда жертву запугивали и, угрожая оружием, заставляли зайти за периметр. Те, кто был опытнее, в таких случаях шли спиной вперёд, лицом к охраннику, потому что знали, что в грудь стрелять не будут. Медэксперт обязательно даст заключение, что заключённый был убит не в спину, а значит, он не убегал, и тогда ни премии, ни тем более отпуска не видать, а могут ещё и наказать.

Подробности сегодняшнего происшествия узнали уже в вагоне, когда возвращались с работы. Работавшие на насыпи заключённые третьей бригады рассказали, что слышали от мужиков из второй. Самоохранник, сам родом из Белоруссии, «по-землячески» попросил молодого кострожога срубить для него с берёзы кап на рукоятку для ножа, что-то ему за это пообещав, а когда тот зашёл за периметр, выстрелил ему в спину. Земляка, что крик поднял, под арест взяли, будет теперь в ШИЗО сидеть за оскорбления охранника, а могут и срок впаять. Вроде бы он даже был какой-то дальний родственник убитого парня, они ели вместе.

На «Пятьсот первой», как и в других лагерях, где перемещение контингента проводилось не очень часто, бытовало такое выражение – «Мы вместе едим». Так говорили, когда двое или трое рабочих держались вместе и делились друг с другом всем, что у них было: посылками, денежными переводами, куревом и прочим…

В лагерь бригады возвращались в таком же мрачном настроении, в каком покидали его утром. Под стать настроению была и погода. К вечеру тёплый южный ветер нагнал тяжёлые грозовые тучи и заморосил монотонный дождь. Хорошо, что трупа несчастного беглеца у проходной уже не было.

– Што жа день сегодня, – покачал седой головой Пахомыч, принимая инструмент, – утром покойник, вешером ещо один покойник, шмонать штали усех подряд, ай-яй-яй…

На проходной сегодня действительно всех обыскивали. Шмон был поверхностный, для видимости, но всё-таки был.

После отбоя многие в бараке не спали, шёпотом обсуждая сегодняшние события. Василию тоже не спалось. Много чего довелось ему увидеть в жизни – и за время войны, и уже в заключении, но чувствительная душа питерского интеллигента всё же загрубела не до конца. Вот и сейчас он лежал, закинув руки за голову, рассеянно смотрел на доски верхних нар, слушал шум дождя и с ноющей тоской в сердце всё вспоминал привязанных к поясу мышей, белые босые ноги и разорванное собаками горло человека, поставившего на кон жизнь ради свободы.

Вдруг серые прямоугольники окон вспыхнули ярким светом, где-то далеко послышалось гулкое, утробное урчание, а затем раскатистый удар грома.

– Вот и первый гром, – послышался голос Николая.

– А у меня всё тот беглец перед глазами стоит. Что ему, бедолаге, пережить пришлось… – вздохнул Василий. – И зачем было устраивать эту мерзкую выставку…

– Что-то мне подсказывает, это Степаныча затея. Старый лис что-то почувствовал и решил так предостеречь наших уголовников от побега.

Зверев удивлённо посмотрел на соседа. Оказывается, не один он считал Степаныча серым кардиналом «Глухариного». Но не стал развивать эту тему, а только спросил:

– Думаете?

– И думать нечего, всё и так ясно, – потягиваясь и широко зевая, ответил проницательный тоболяк. – Эх, скорее бы деньги дали, надо срочно чулки заказывать или хотя бы марлю где-то раздобыть. Через неделю комары появятся.