К Анечке

Глава 6. Стойбище

Проснулся Василий оттого, что кто-то его толкает. Было холодно, и резко пахло хвоей. Открыв глаза, он приподнялся и увидел, что укрыт сосновыми ветками, а ноги его связаны. Николай сидел рядом и развязывал верёвки на своих ногах. Между ними лежала небольшая куча сухих веток. На огне грелся чайник, вокруг костра были разложены на сушку буханки хлеба. Клим и Матюха сидели напротив и курили. Остальные ещё спали.

– Просыпайтесь, Василий Семёнович. Как ваше самочувствие? – спросил Чупраков.

– Спасибо, всё в порядке, – Василий смущённо опустил глаза. – Как-то я вчера совсем неожиданно уснул…

Он чувствовал себя виноватым за то, что вчера отключился, как последний доходяга, даже не почувствовав, как связывали его ноги, и беззаботно проспал всю ночь. А Николаю пришлось одному собирать дрова, укрывать его ветками, чтобы не замёрз, и, наверное, ещё поддерживать костёр ночью.

Судя по освещённым солнцем верхушкам деревьев, было уже утро. Он не мог понять, как он вчера так мгновенно уснул и ни разу за всю ночь не проснулся. Возможно, это организм так отреагировал на нервное потрясение от всего, что произошло за вчерашний день.

– Что, сомлел вчера, интеллигенция питерская? – усмехнулся Матюха. – А дружок твой за тебя дрова таскал, костёр жёг, чтобы ты не замёрз, хлебушек вот сушил. Как-то не по-товарищески! А?

Василий посмотрел на ухмыляющуюся физиономию блатаря:

– Значит, сегодня ночью моя очередь заготавливать дрова и следить за костром. Спасибо вам, Николай Григорьевич. Простите, пожалуйста, что не помог вам вчера.

– Не беспокойтесь об этом, Василий Семёнович. Всё нормально.

Николай собрал свою верёвку и бросил её на мешок, который лежал около Матюхи. Но так резко, что уголовник подпрыгнул от неожиданности.

– Ты чё, козлина е… – разразился матерной бранью Матюха и схватился за винтовку.

– Какой-то ты нервный… – пожал плечами Чупраков. – Я же только верёвку на место вернул.

– Я тебя, сука, на этой верёвке повешу! – яростно прошипел блатарь.

– Всё. Ша, – прервал поток его брани Клим. – Пора чай пить и идти. Ты, капитан, скромнее себя веди, а то без рук останешься. Голову высоко поднял, я гляжу… – Он зло прищурился и посмотрел на Чупракова.

Николай опустил глаза.

Спустя полчаса вышли из лагеря и направились дальше на юг. Сегодня шли медленнее. Приходилось постоянно пробираться через заросли кустарника, к тому же Скок и Матюха набили за вчерашний день мозоли и теперь прихрамывали. Василий так же нёс мешок с хлебом, к которому приделал верёвочные петли для удобства. Несмотря на то, что груза немного убавилось и за ночь сырые буханки хорошо подсохли, легче мешок не казался, а верёвка давила на ноющие плечи. После вчерашнего перехода болело всё тело, особенно плечи и поясница. Хорошо, хоть Гочины ботинки пришлись впору, хотя грузин был на полголовы ниже Зверева. Николай с Климом шагали впереди и держались так же бодро, как и вчера.

К обеду погода начала портиться. Южный ветер переменился на западный, и небо стало затягивать тучами. Ближе к двум часам, когда уголовники уже проголодались и Николай стал подыскивать удобное место, чтобы отдохнуть и перекусить, впереди за деревьями показалось открытое пространство. Оставив под деревом мешки, все шестеро осторожно подобрались к краю леса. Прямо перед ними открылась широкая, заросшая кустарником старица шириной около километра, посередине которой сверкало зеркальной гладью большое, вытянутое озеро, обрамлённое редкой каймой смешанного леса. Противоположный берег был высокий и обрывистый. Русло старицы делало в этом месте петлю, и они сейчас находились на самом её верху.

– Что скажешь, капитан? Куда дальше? – спросил Клим.

– Пока не знаю, – быстро ответил Чупраков. – Надо сверху посмотреть, куда русло уходит. Вы пока подождите там, у вещей, а я заберусь на дерево и сориентируюсь на местности, чтобы лишний раз на открытое место не лезть.

– Давай, вояка, лезь уже шустрее, а то брюхо к позвоночнику уже прилипло с голодухи, – раздражённо заныл Скок.

Пока остальные курили, Николай слазил на старую высокую сосну и выдал неутешительный вердикт:

– Здесь переходить нельзя. На том берегу ненецкое стойбище. Там дальше хороший ягельник, олени пасутся. Стоят три чума. На этом озере они рыбу ловят, лодка на берегу стоит. А под тем берегом ручей протекает, но, похоже, неглубокий, лодки не видно. Это пересохшее русло какой-то впадающей в Полуй реки. С западной стороны сплошное открытое болото, и неизвестно, на сколько километров оно тянется. Нам нужно идти на восток и там уже искать место для перехода на ту сторону.

– Вот гнида, на стойбище нас вывел! – процедил Скок и сплюнул.

– Здесь в любом месте на стойбище можно наткнуться… – начал оправдываться Николай.

Но Клим его оборвал:

– Хорош базарить, веди давай.

– Давайте… – хотел было что-то сказать Кирпич, как где-то совсем недалеко раздался выстрел и донёсся собачий лай.

Все замерли на месте.

– Тихо! Сели! – шёпотом скомандовал Чупраков. – Это ружейный выстрел, не винтовочный. Наверное, охотники. Я посмотрю.

– Вместе пойдём, – тихо сказал Клим и посмотрел на Кирпича: – А ты иди позади нас. Если капитан выкинет какой-нибудь фортель, сразу вали его.

Николай осторожно подобрался к краю леса и выглянул из-за дерева. Клим пристроился рядом.

От берега к середине озера плыла лодка, в которой сидели два человека, а вдоль кромки воды бегала собака. Николай приложил палец к губам и дал знак возвращаться назад.

– Это ненцы. Похоже, сидели в засидке на птицу, сейчас за добычей плывут. С ними собака. И не оленегонная, а, похоже, охотничья. Странно, что до сих пор она нас не учуяла. Хорошо, что ветер не с нашей стороны. Если нас унюхает, могут подумать, что лось или медведь, пойдут выслеживать. А в этом они мастера. Нужно срочно уходить, и как можно тише.

Стараясь производить меньше шума, быстро пошли в глубь леса в северо-восточном направлении.

Отойдя от опасного места километра на четыре, стали постепенно поворачивать на юго-восток, чтобы снова выйти на старицу. Голодные блатари, не привыкшие к таким испытаниям, сильно нервничали и постоянно срывали зло на заложниках. Поэтому, как только подвернулось подходящее для отдыха место, Чупраков сразу сделал остановку.

Погода испортилась окончательно. Западный ветер поменялся на пронизывающий северный, затянутое тучами небо потемнело и засочилось монотонным мелким дождём.

На удачу, в низине между сопками среди густого леса и бурелома увидели стоявшие рядом четыре высоких, раскидистых кедрача. Ветер здесь почти не ощущался, переплетённые ветви деревьев пока неплохо защищали от дождя, и было достаточно места, чтобы развести костёр и вскипятить чайник. Здесь же рядом в ямках между поросшими брусничником кочками можно было набрать воды.

Утолив жажду отдающей железом и тиной водой, съели по куску уже кисловатого хлеба.

– Достаньте из мешка банку рыбы, чуток крупы и сварганьте-ка горячей ушицы, – распорядился Клим, обращаясь к Звереву и Чупракову.

Пока уголовники отдыхали, Василий с Николаем развели костёр, срезали пару рогатин и поставили на огонь чайник. В самом объёмном мешочке оказалась перловая крупа. Василий забросил горсть в чайник, взял у Матюхи нож, открыл банку пыжьяна в маринаде производства Салехардского рыбокомбината и вывалил содержимое в чайник. От головокружительного запаха пряностей рот тут же наполнился слюной, а в животе болезненно заныло. Он собрал остатки соуса со стенок банки кусочком хлеба и бросил его в чайник. Уголовники внимательно наблюдали за его манипуляциями.

– Сполосни банку и вылей в чайник, – приказал Скок.

– И хлебушка покроши, чтобы погуще было, – добавил Кирпич.

Пока Василий занимался обедом, Николай устроился под деревом, подложил под голову мокрую фуражку и мгновенно уснул.

Пару часов спустя, сытые и довольные, блатари сидели, прислонившись к толстым стволам деревьев, и поглядывали на бушующую вокруг непогоду. Сухих дров вокруг было много, костёр хорошо согревал и отгонял комаров, а удобное укрытие пока неплохо спасало от дождя.

Василию с Николаем тоже досталась почти полная миска горячей, замечательно вкусной рыбной похлёбки, и оба теперь так же дремали у костра.

– Как думаешь, капитан, надолго такая круговерть? – спросил Клим, глядя на низкие свинцовые тучи.

Чупраков приподнялся и посмотрел на пахана:

– Нет. Дождь не обложной, через пару часов тучи прогонит. Только лес мокрый, и мы всё равно сразу же вымокнем, как только пойдём. Так что лучше не терять времени, а идти сейчас.

– Может, заночуем здесь? – предложил Матюха. – Чутка просохнет – двинем дальше. Место глухое, ни одна падла нас тут не накнацает[18].

– Да, Клим, давай отсидимся тут немного? Место подходящее, – поддержал его Кирпич.

– Нельзя нам тут задерживаться, – вмешался Николай. – Когда местные про нас узнают, они будут искать наши следы, а когда найдут, быстро и тихо нагонят. Идти надо.

– Засохни, фраер, – зло процедил Скок. – Тут люди разговаривают, а твой номер шестой.

Клим достал из кармана папиросы, пакетик с Гочиной шмалью и протянул Матюхе:

– Через пару часов двинем дальше, а пока забей-ка. Что-то у меня сегодня всё тело ломит, надо бы боль прибить. Старый стал… А ты, – он посмотрел на Василия. – поставь-ка чайник.

– Вот это дело! – радостно потёр руки Кирпич. – Давай помогу!

Через несколько минут блатари с видимым удовольствием по очереди затягивались набитыми зельем двумя папиросами, бережно передавая их друг другу.

– Ох и забористая! – вытирая проступившие слёзы, просипел Матюха, выпуская струю пахучего дыма.

– Угости фраеров, – кивнул в сторону заложников Клим.

– Нет, благодарю. Я вообще не курю, – сразу отказался Василий. Николай тоже отрицательно покачал головой.

– Нехорошо отказываться, когда пахан угощает, – криво усмехнулся Кирпич и протянул Чупракову папиросу.

– Ух, какая ядрёная… – помотал головой Скок.

Николай сделал затяжку и вернул папиросу Кирпичу.

– Воды принеси, инженер, – приказал Клим, вытирая рукавом выступивший на лбу пот. – Что там с чаем?

– Ещё не закипел, – ответил Василий, взял две кружки и быстро сходил к ближайшей ямке.

– Дай сюда, – протянул руку Скок. – Во меня кроет…

Василий отдал одну кружку Климу, другую трясущейся рукой схватил Скок.

– Мне тоже принеси, – с трудом выговаривая слова, попросил Матюха.

Василий принёс ему кружку воды и, посмотрев на Клима, спросил:

– Сахар сыпать в чай?

Главный блатарь выглядел неважно: руки его тряслись, лицо было землистого цвета.

– Нет, – коротко ответил пахан, взял лежавшую рядом с Кирпичом винтовку и положил себе на колени.

Сам Кирпич сидел, облокотившись на ствол дерева и свесив голову на грудь.

– Что-то мне хреново, Клим. Кажется, лишка хапнули… – с трудом проговорил Скок, поднялся на четвереньки и отполз в сторону. Его стошнило.

– Пожадничали… Одной бы на всех хватило… – попытался улыбнуться пахан, хотя, судя по его виду, чувствовал себя немногим лучше Скока.

Василий посмотрел на Чупракова. Тот, сидя на корточках, подбирал валявшиеся вокруг мелкие ветки, подбрасывал их в костёр и как-то уж очень внимательно поглядывал на уголовников. Встретившись со Зверевым взглядом, он стал чесать бровь и, прикрывшись рукой, показал глазами на мешок с продуктами, а потом куда-то в сторону. Василий сразу понял его намёк и чуть заметно кивнул. Минуту назад он сам подумал о том, что сейчас самый подходящий момент, чтобы сбежать от уголовников. Всё четверо, накурившись наркотической дряни, еле двигались, но Клим и Матюха ещё держались, к тому же оба были с оружием. Матюхин карабин лежал рядом с ним, и Николай мог бы дотянуться до него рукой.

– Скок, ты как? – спросил Матюха, глядя на всё ещё стоящего на четвереньках и покачивающегося товарища. В ответ тот прохрипел что-то невнятное и содрогнулся от очередного рвотного спазма.

Клим сделал глоток из кружки и, глядя на Скоковы мучения, покачал головой:

– Где этот чурка взял такую забористую дурь…

Дальше всё произошло за считанные секунды. Николай, воспользовавшись тем, что на них никто не смотрит, тронул Василия за руку, качнулся в сторону, подхватил лежавшую у ног Матюхи винтовку, резко поднялся и пнул ногой закипающий чайник в сторону Клима. Ошпаренный кипятком и окутанный густым облаком пара пахан с криком выронил кружку и схватился за лицо. Сидевший возле него Кирпич повалился набок, закрывая руками голову, Матюха попытался вскочить, но тут же получил мощный удар прикладом в висок. Василий уже стоял на ногах с мешком в руках.

– За мной! – резко скомандовал Чупраков и побежал вдоль оврага между сопками, перепрыгивая через кусты и ловко лавируя между деревьями. Василий кинулся за ним. Сердце его бешено колотилось, в ушах звенело, всё вокруг мелькало, словно в каком-то головокружительном падении с большой высоты.

– Стой! Суки! Убью, падлы! – донёсся сквозь шум дождя и ветра крик Клима. – Догоняйте! Уйдут!

Позади раздался выстрел, второй, третий, но беглецы уже скрылись за деревьями и быстро уходили всё дальше.

Василий, крепко вцепившись в мешок, бежал изо всех сил. Ноги постоянно проваливались в воду, в вязкую трясину, соскальзывали с мокрых кочек, путались в густых зарослях кустарника. Он спотыкался, падал, вскакивал и бежал дальше, ни на минуту не упуская из виду мелькавшую впереди спину Чупракова, который тоже, несмотря на длинные ноги, часто падал, но винтовку из рук не выпускал.

– Скорее! Скорее! – всё повторял Николай, оглядываясь назад.

Сколько времени они бежали, Василий не понимал. Ему показалось, это длилось бесконечно долго. Наконец, споткнувшись в очередной раз, он уткнулся лицом в мягкий мох и уже был не в силах подняться.

– Вставайте, Василий Семёнович, немного осталось, – послышался рядом голос Чупракова. – Зайдём в лес и передохнём.

– Сейчас… Николай… Григорьевич… Сейчас… – хватая пересохшим ртом воздух и с трудом ворочая языком, прохрипел Зверев.

Николай закинул винтовку за спину, взял у Василия мешок и помог ему подняться. Они находились у края широкого болота заросшего травой и лишайником бледно-жёлтого цвета. Далеко позади и слева темнел лес. Впереди, метрах в тридцати, вправо уходила поросшая густым ельником невысокая песчаная терраса. Опираясь друг на друга, они добрели до леса, кое-как забрались на возвышенность и, укрывшись за деревьями, обессиленно опустились на траву. Василий посмотрел на проглядывающий между еловых лап клочок низкого серого неба, закрыл глаза и впал в какое-то сонное полузабытье. Словно сквозь пелену тумана он слышал рядом тяжёлое дыхание Николая, шум дождя, шелест травы, скрип раскачивающихся на ветру елей. Холодные капли приятно освежали разгорячённое лицо и струйками щекотно стекали за ворот. Гулкие, частые удары сердца постепенно становились тише и реже, но всё ещё отдавались пульсацией в висках. Всё тело как будто налилось свинцом, и, наверное, он не смог бы сейчас даже открыть глаза. А он и не хотел. Сейчас ему было хорошо.

Спустя какое-то время он услышал, как рядом зашевелился Николай, потом донёсся какой-то металлический звук.

Василий всё-таки открыл глаза и повернул голову.

Чупраков сидел, вытянув ноги, и осматривал винтовку.

Закончив возиться с оружием, он грустно вздохнул:

– Пора идти, Василий Семёнович. Отойдём на безопасное расстояние и отдохнём. Сейчас ещё рано.

– Куда пойдём-то, Николай Григорьевич? – с грустной усмешкой спросил Василий.

– Сейчас для нас главное – это найти хорошее укрытие. Там спокойно всё обдумаем и решим, что делать дальше.

Зверев кивнул. Николай был прав. Прежде чем принимать какое-то решение, нужно было хорошенько всё взвесить, а мысли у обоих сейчас были в полном беспорядке.

Чупраков поднялся, повесил винтовку на плечо и подал руку Василию:

– Пока пойдём туда, где нас точно искать не будут, на восток.

Промокшая насквозь одежда неприятно липла к телу, ботинки при каждом шаге издавали хлюпающий звук и казались тяжелее мокрых лагерных валенок, а жёсткие края консервных банок врезались в спину, но сейчас идти было почему-то гораздо легче, хотя местность вокруг была всё та же и по-прежнему лил дождь. Разве что ветер стих немного. Такое ощущение было, скорее всего, потому, что подонки, от которых каждую минуту ожидаешь удара в спину, теперь были далеко, а рядом шёл свой, надёжный человек. Они шли рядом по относительно ровному, поросшему молодыми берёзами ягельнику.

– Как вы узнали про сухари? – спросил Василий, прокручивая в голове события, которые произошли с ним в «Глухарином».

Чупраков удивлённо посмотрел на товарища:

– Какие сухари?

– Ну, которые уголовники сушили для побега.

– А, – усмехнулся Николай, – это вышло случайно. У меня очень чуткий сон и острый слух, особенно после концлагеря. Там надзиратели часто приходили ночью в барак и кого-нибудь уводили. Больше эти люди не возвращались. И каждый ждал, что сегодня придут за ним… Сухари шуршат, когда их пересыпают, и я несколько раз слышал этот звук, доносившийся из блатного угла. И каждый раз, когда я это слышал, кто-то из шестёрок Клима потом бежал в туалет. Как-то раз ночью кто-то отодвинул штору, но лампочка у них ещё горела, и я заметил на столе разложенные кусочки хлеба. Хлеб-то у нас, сами знаете, какой, сам просто так не высохнет, а сгниёт. Вот они и заставляли дневальных топить печи до одури. А потом так же, как и вы, видел, как Матюха Гоче передал мешочек, а ещё видел, как Клим с Гочей шмалью рассчитывается. Шмаль эту у нас киргизы и таджики продают. Им её из дома присылают посылками. Ещё на мысль о готовящемся побеге меня навело подозрительно тихое поведение уголовников. Такие выродки, как Матюха, Кирпич, Скок, не могут просто так столько времени никого не обижать. И всевидящий и всезнающий Степаныч эту странность тоже заметил. А когда он спросил про занавески, Клим понял, что наш «серый кардинал» что-то подозревает. Так не бывает, чтобы у пахана в лагере угол был хуже, чем у его блатарей в других бараках. Где это видано, чтобы в воровском углу висели старые, выцветшие занавески? Это значит, что пахан не собирается здесь задерживаться. Ботинки ваши урки украли, чтобы убедить Степаныча, будто никто никуда не собирается. Чтобы он подумал, будто блатари их спёрли на жжёнку и будут делать татуировки или раскрашивать новые занавески. Вроде всё у них как обычно. Не удивлюсь, если они ещё для видимости взяли в больничке зелёнку и акрихин, которыми наши художники зелёный и оранжевый цвета делают, чтобы раскрашивать шторки и стены. Но Степаныча они явно не убедили. Именно для Клима наш хитрый надзиратель и устроил представление с трупом беглеца на проходной. Сделал ему такое предупреждение. Но, как мы уже знаем, не убедил. Меня они давно решили с собой взять. Мне нужно было поменьше болтать о том, что я знаю эти края, а вас взяли как носильщика и «консерву», чтобы съесть, когда кончатся продукты. Меня бы тоже съели, если бы долго шли. А если бы не съели, всё равно бы нас обоих убили. Но перед тем как убить, изрядно бы поиздевались за своё унижение в бараке.

– Я так и понял, – грустно усмехнулся Зверев. – И про вас, и про себя. Много доводилось слышать о таких побегах, когда «живую консерву», или, как ещё говорят, «кабанчика», берут с собой, чтобы потом съесть. Только вот про Гочу никак понять не могу. Ему-то зачем бежать было? Он же расконвоированный, жил и питался отлично. Контрабанду с воли в лагерь загонял, денег у него полно было. Зачем ему идти в побег, который неизвестно чем закончится?

Николай пожал плечами:

– Кто его знает… Грузины – народ рисковый и предприимчивый. Посмотрите на незабвенного Лаврентия Палыча или всеми нами горячо любимого Иосифа Виссарионовича…

Василий немного подумал и спросил:

– А как вы не побоялись меня предупредить о побеге? А окажись я стукачом и сдай вас операм? Штрафным изолятором или БУРом[19] тут бы не обошлось.

Николай усмехнулся:

– Я знал, что не сдадите. Даже если бы вас до смерти забили. За всю свою насыщенную событиями жизнь, а особенно за последнее десятилетие, я научился видеть людей. Вас, питерского интеллигента, лагеря хорошо обкатали, и теперь им сломать вас уже не получится. Разумеется, я не рассчитывал на то, что вы мне сразу поверите, и прекрасно понимал, что сначала примете меня за провокатора, но я знал, что вы будете думать над моими словами и сделаете в итоге правильные выводы.

– Спасибо за такое лестное мнение о моей скромной персоне! – улыбнулся Василий. – Я вот ещё чего не пойму. Как Клим додумался курить этот наркотик в такой ситуации? Он человек очень неглупый, мог бы предположить, что мы попытаемся сбежать.

– Он просто не рассчитывал, что эта дурь окажется настолько сильной. Они же её каждый день курят, знают, сколько надо, а тут промашка вышла. У Гочи они нашли два пакетика. Может, как раз этот пакетик с такой ядрёной шмалью он для них и берёг, чтобы потом было легче избавиться от попутчиков. Не зря же Клим велел его убрать. Этот наркотик, помимо дурманящего действия, ещё неплохо успокаивает боль, а у Клима, видать, действительно что-то болело от непривычного путешествия. Он, когда понял, что перекурили лишнего, сам испугался, что мы можем сбежать, и забрал у уснувшего Кирпича винтовку, чтобы мы не сорвались. Но ему самому было очень плохо, и, когда он отвлёкся на Скока, мы сорвались. – Николай довольно улыбнулся. – Бежать за нами в таком состоянии они не могли, а когда пришли в себя, это минимум час прошёл, было уже поздно.

– А вы ведь тоже курили! – вспомнил Василий.

– Я только набрал в рот, но не вдыхал. Нам ведь ещё предстояло долго бежать. – Николай улыбнулся, но тут же посерьёзнел и остановился, шаря рукой в кармане полупальто. – Чёрт, я, кажется, потерял компас. – Он обстоятельно обшарил все карманы. Компаса не было. – Ладно, без него как-нибудь обойдёмся. Вперёд!

Из-за пасмурной погоды и отсутствия часов нельзя было определить, как долго они шли. Вероятно, до самой ночи. В очередной раз Василий поражался способностям человеческого организма. С раннего утра они были на ногах, потом долго бежали и, казалось, окончательно выбились из сил, но вот опять идут уже несколько часов кряду и всё не падают. Мешок и карабин несли по очереди. Когда переходили вброд очередной ручей, Николай зачем-то подобрал на его берегу небольшой плоский камень и сунул в карман. От усталости Василий даже не стал интересоваться, зачем он ему понадобился.

Наконец, проходя очередной лесной массив, они упёрлись в большую протоку.

– Здесь метра четыре, – оценивая расстояние до противоположного берега, сказал Николай. – И глубоко.

Они пошли вдоль берега и увидели несколько старых поваленных деревьев, перегораживающих протоку, но слишком гнилых, чтобы по ним можно было перейти на противоположную сторону.

Тоболяк удовлетворённо кивнул.

– Отлично. Здесь давно никого не было. Тут мы и остановимся. Но на всякий случай всё же уйдём от воды хотя бы метров на тридцать – сорок. Дым от костра, конечно, могут унюхать, но без костра нам сейчас никак.

– Да кто тут, в этакой глуши, может появиться? – удивился Василий.

– Ненцы. Или ханты. Запомните: здесь нет необитаемых мест. Весь Ямал с древних времён очень даже обитаем и до прихода советской власти был поделён на родовые угодья. Тут каждый клочок земли кому-то принадлежит. Сейчас, конечно, это всё уже не так, но встретить людей здесь можно где угодно. Лес любит тишину. Хорошенько это запомните и будьте всегда настороже.

Они прошли ещё вдоль протоки и скоро нашли удобное место. Между высоких сосен лежало поваленное ветром старое сухое дерево. Здесь было много дров и материала, чтобы соорудить шалаш. Спички у Николая промокли, но в мешке нашлись обёрнутые в несколько слоёв вощёной бумаги ещё десять коробков.

– Сухие! – обрадовался Василий. – Дайте я костёр разведу.

– Только берите совсем старый сушняк, чтобы меньше дыма было. И разводите здесь. – Он показал на место рядом со поваленным бревном. – Песок прогреем, потом на этом месте шалаш соорудим. Тепло спать будет. Запасы после разберём, а пока давайте обустроимся. Я за лапником.

Через полчаса оба сидели у жарко пылающего костра и разбирали свой, как Николай его назвал, «трофейный» провиант. Рядом с костром парили сохнущие ботинки. Портянки разматывать не стали, чтобы комары не накусали ноги.

– Итак, – деловито начал тоболяк, – мы имеем килограмма полтора раскисших сухарей, семь банок тушёнки, четыре банки рыбных консервов, банку каши, две банки сгущёнки, три пачки чая, жестяную банку с солью и мешочек пшенной крупы. А ещё моток верёвки, и главный приз – рыболовная сеть! Это значит, что голод нам не грозит.

Николай показал аккуратно сложенную и обмотанную верёвкой небольшую сеть.

Василий, глядя на радостное лицо товарища, смущённо улыбнулся:

– Николай Григорьевич, давайте, наконец, что-нибудь поедим, а то я слюной уже давлюсь, глядя на такое изобилие! Только нужно придумать, как открыть консервы.

– Сейчас откроем! – беспечно отмахнулся тоболяк и жестом лавочника, представляющего покупателю свой товар, обвёл рукой разложенные на земле банки. – С чего начнём?

– Думаю, банки тушёнки и немного сухарей нам хватит. Всё-таки впереди ещё долгий путь.

– Предлагаю отметить сегодня нашу свободу банкой сгущёнки! Кто знает, что нас ждёт завтра, а сегодня, сейчас мы свободные люди!

– Согласен! – махнул рукой Василий. – Давайте!

Николай достал из кармана плоский камень, который подобрал недавно у ручья, поставил на бревно банку тушёнки и принялся быстро тереть камнем верхний выступающий обод банки. Это было гениально и очень просто.

Через каких-то полчаса или чуть больше тушёнка уже грелась на углях, а товарищи заканчивали возиться с банкой сгущёнки. У обеих банок специально оставили нетронутым небольшой участок кромки, чтобы крышку можно было загнуть, как ручку.

Дождь, наконец, прекратился, но небу всё так же медленно плыли серые тучи, гонимые холодным северным ветром.

Оседлав бревно, свободные люди поставили между собой посередине тушёнку, мешок превратившихся в рыхлую, липкую массу сухарей и, орудуя палочками, принялись за трапезу.

– Ну, Василий Семёнович, что делать будем? Какие соображения? – спросил Николай.

Василий устало вздохнул:

– Да какие тут могут быть соображения… Думаю, возвращаться надо. Придём в лагерь, расскажем, как всё было, потом, как водится, отлежимся после побоев на допросах и будем срок досиживать. Только, наверное, уже где-то в другом месте и без зачётов день за два. Лишь бы собаками не затравили, как того бедолагу, или под расстрел не подвели, как соучастников. А то напишут, что сбежали мы все вместе по сговору, а потом испугались своих подельников и вернулись. И поставят к стенке. А вы что думаете?

Николай немного помолчал и покачал головой:

– Нельзя мне возвращаться, Василий Семёнович. Мне ведь пятнашку дали не за то, что в плену был. За плен больше пятёрки не давали. Я следователя и двух конвоиров покалечил на допросе. Уж больно глумились, сволочи, сил терпеть уже не было. Меня тогда расстрелять хотели, бывшие заслуги и личное ходатайство Михаила Ивановича Калинина спасли. Четыре месяца продержали в одиночке, в январе сорок шестого, наконец, вынесли приговор. Сейчас точно расстреляют. Так что провожу я вас на ту сторону Полуя и пойду своей дорогой. А то идёмте вместе. Здесь не очень далеко на берегу Полуя есть маленький посёлок, Зелёный Яр называется. У меня там старинные друзья жили когда-то, поди, и сейчас живут. Много чего с ними пережили. Люди надёжные, не выдадут. Отсидимся у них какое-то время, а там по Оби отправимся на Большую землю. А?

Василий аккуратно подцепил палочкой кусочек говядины, придерживая мокрым хлебом, и закинул в рот. Николай с ответом не торопил.

– У меня тоже не всё хорошо в личном деле, – сказал Василий. —

В Норильлаге, когда меня в оперчасти настойчиво уговаривали стать их помощником, я залил чаем какие-то важные документы. Очень они тогда на меня за это рассердились. Думаю, какая-то пометка об этом инциденте в моём личном деле должна стоять и на лояльное отношение следователей по возвращении в лагерь мне тоже рассчитывать не приходится. Но и жить на нелегальном положении я долго не смогу. Не приспособлен я для такой жизни. И вам обузой буду. Рано или поздно меня обязательно поймают, и вы из-за меня пропадёте. Так что вернусь в лагерь, а там будь что будет. Авось не расстреляют.

Николай только вздохнул, но ничего говорить не стал.

Отсыпались на следующий день долго. В шалаше, сооружённом на прогретом песке, всю ночь было тепло и даже жарко. Проснувшись, Василий увидел, что в шалаше один. Снаружи потрескивал костёр, аппетитно пахло чем-то съестным. Николай, похоже, успел открыть банку консервов, а он даже не слышал, хотя это процесс совсем не тихий. Он тут же почувствовал, что зверски голоден, но ещё больше мучила жажда.

Николай сидел у костра и укладывал в мешок подсохшие за ночь продукты. Небо сегодня немного посветлело, но солнца не было, и всё так же дул северяк.

– Доброе утро! Как отдохнули? – глянув на товарища, спросил Чупраков.

– Доброе утро! – попытался улыбнуться Василий, но тут же болезненно скривился, разминая затёкшую и ноющую спину. – Выспался хорошо, только вот не могу найти ни одной части тела, которая бы у меня не болела…

– Да, – усмехнулся Николай, – у меня такое же состояние. Ничего, сейчас перекусим, выпьем горячего чая и пойдём потихоньку. К обеду мышцы разогреются, будет уже получше.

Перловая каша с мясом была восхитительна, но, как всё хорошее, очень быстро закончилась. В освободившихся вчера банках из-под тушёнки и сгущённого молока вскипятили воду и заварили чай.

Осторожно, с шумом отхлёбывая из горячей банки и отгоняя назойливых комаров, Василий с грустью думал о расставании с Николаем. Впервые за всё время заключения, да, собственно говоря, впервые в жизни, у него появился надёжный, проверенный товарищ, и скоро с ним придётся расстаться. И, вероятнее всего, расстаться навсегда. Но другого выхода не было. Единственный способ когда-нибудь вернуться домой – это добраться до ближайшего лагеря и сдаться. А потом убедить следователей в своей невиновности. Ох, как же это будет не просто…

– Ну что, Василий Семёнович, покурим – и вперёд? – прервал невесёлые размышления Чупраков. – Соберите пока нашу посуду и уложите так, чтобы не гремела. Если нужно, переложите ягелем.

Пока Василий собирался, Николай докурил самокрутку, и они двинулись в путь.

Отойдя от лагеря на несколько десятков метров, Чупраков вдруг остановился, глядя на широкий песчаный выдув. На сыром песке чётко виднелась цепочка крупных медвежьих следов.

– Давайте-ка с вами поменяемся, – оглядываясь по сторонам, сказал Николай, отдавая Василию мешок, который взялся нести первым, и забирая у него винтовку. – Наша тушёнка косолапому покоя не давала. На людей медведи обычно не нападают, даже весной, но иногда случается. Нужно быть начеку.

По расчётам Николая, убегая от уголовников в восточном направлении, они сделали небольшой крюк на юг, поэтому, чтобы сократить путь к Полую, теперь направлялись строго на север. Вчера и позавчера они шли по сильно заболоченной и труднопроходимой из-за зарослей кустарника и буреломов местности. Сегодня же они, можно сказать, прогуливались по весьма живописным местам, которые очень напоминали местность, по которой они ехали на телегах два дня назад. По дороге им пришлось обойти два больших озера, но, ни болот, ни проток на пути пока не попадалось. Лес здесь был реже, и иногда приходилось быстро перебегать зигзагами от дерева к дереву.

Ближе к обеду сели передохнуть под деревом в удобном овраге. Василий улёгся во весь рост, подложив под голову мешок. Николай сел рядом и стал как-то слишком уж сосредоточенно сворачивать самокрутку. Кажется, он был чем-то озадачен.

– Долго ещё идти до реки, как думаете? – спросил Василий.

– Думаю, к ночи дотопаем. Надо как можно скорее дойти до нормального леса, где можно спрятаться. Здесь сплошной ягельник и много выеденных оленями участков. Ненцы любят каслать[20] по таким местам, здесь корма много. А нам лучше с ними не встречаться. Мы в форме заключённых, и за наши четыре отрубленные руки можно получить много чего полезного для хозяйства, – он грустно усмехнулся.

Минут через десять снова тронулись в путь.

Приблизительно через километр Василий увидел впереди высокую лиственницу. Старое дерево виднелось издалека и своим размером сильно выделялось на фоне редких молодых сосен и берёз. Николая оно тоже заинтересовало. Он сбавил шаг и не спеша направился к нему.

Когда подошли ближе, Василий замер, рассматривая любопытную картину: все нижние ветви дерева, как на новогодней ёлке, были увешаны разноцветными лентами и шкурами животных, а между ветвями торчали старые оленьи и медвежьи черепа. Несколько черепов было привязано верёвками к толстому стволу. Под деревом было ещё интереснее. Из земли торчало около десятка тёмных заострённых кольев с вырезанными лицами и диковинными резными узорами. Вся земля вокруг была усыпана монетами, бронзовыми и медными подвесками с какими-то изображениями, всевозможными цепочками, фарфоровой и медной посудой. Монеты были разного времени и номинала, преимущественно старинные медные, но и серебряных маленьких кругляшей в траве блестело достаточно.

– Самоедское святилище, – сказал Николай и стал обходить дерево вокруг, внимательно глядя на россыпи у подножия.

– Вы такое уже встречали? – тихо спросил Василий, разглядывая необычное место.

– Да, и много раз. Только те, что я видел, были скромнее. Это богатое, родовое. Лиственница – священное дерево самоедов. Кстати, так и не могу понять, почему их стали называть ненцами… У остяков, по-современному – хантов, священными деревьями считаются берёза и кедр. И болванов своих ханты делают иначе. Они у них толще, не заострённые, как эти, и лица у остяцких истуканов немного другие. Эти болваны называются сядэи. Ненцы их со святилищ забирают, с собой возят как оберег, чтобы охота и рыбалка были удачными, чтобы в чуме никто не болел и олени не дохли. Потом на других святилищах могут оставить или обратно привезти, а других с собой снова забрать. Это их вера. А ханты почти не кочуют и идолов не катают туда-сюда. Просто приезжают им поклониться и за что-то поблагодарить или чего-то попросить. Но и те, и другие приносят своим болванам жертвы: режут оленя и кормят духов – мажут идолов кровью. Видите, они все чёрные. Это от крови. Оленьи головы оставляют на священном месте, потому что верят, что душа животного – в его голове. Шкуры, деньги, украшения просто приносят в дар богам. А на самых дальних окраинах Ямала на святилищах прямо на земле грудой навалены черепа белых медведей, тюленей, моржей, нерп. Я видел.

– Значит, где-то рядом ненецкое стойбище? – озираясь по сторонам, спросил Василий.

– Нет, не обязательно. Святилищ по Ямалу полно. И в самых разных местах. Ненцы просто наведываются к ним, если проезжают неподалёку.

Николай остановился, подошёл к дереву и подобрал лежащий в траве небольшой нож с костяной ручкой. Нож был немного ржавый, но вполне пригодный к использованию. Обтерев о рукав, Чупраков сунул его в карман, вытащил оттуда плоский камень, которым открывали консервы и положил на то место, где был нож. Потом вытащил из кармана щепотку махорки и высыпал на землю.

– Так положено, – объяснил он. – Со святилищ нельзя ничего брать. Но если тебе всё-таки что-то очень нужно, можешь взять, но обязательно положи что-нибудь взамен, чтобы духи, сторожившие то, что ты забрал, остались на святилище охранять тот предмет, который ты дал взамен, а не увязались за тобой со своей вещью и не наделали беды. А табак – чтобы духов задобрить. Их помощь нам совсем не помешает. Но идёмте, не стоит тут больше задерживаться.

Они пошли дальше. Уходя, Василий несколько раз оглянулся на могучее священное дерево. Он никогда не был верующим человеком. И заключение не изменило его отношения к религии. Но сейчас на этом необычном месте что-то в его душе шевельнулось, и он мысленно попросил местных богов и духов хоть немножко помочь им.

Неожиданный этнографический экскурс его очень заинтересовал, и он решил вечером расспросить Николая подробнее на эту тему. Он совершенно ничего не знал о языческих верованиях северных народов, а тема оказалась весьма любопытная. К тому же надо было как-то отвлечься от гнетущих мыслей о будущем…

– Тихо! – прервал его размышления Николай и, схватив за рукав, потащил к ближайшему дереву.

– Что случилось? – шёпотом спросил Василий, но уже сам увидел впереди, метрах в пятидесяти от них, пасущихся оленей.

– Чёрт, не видно… – тихо пробормотал себе под нос Николай, напряжённо что-то высматривая.

– Кого не видно? – шепнул ему на ухо Василий. – Ненцев?

– Ушей. Посмотрите. Может, вы разглядите, есть ли у оленей на ушах вырезы. Ненцы так метят своих оленей. Если уши целые – это дикари.

Василий стал всматриваться, но тут прямо перед ними из-за дерева вышел олень, и всё стало ясно. У животного в верхней части обоих ушей были широкие клинообразные вырезы.

– Уходим, – коротко скомандовал Николай и, пригнувшись, стал быстро отходить назад.

Удалившись от опасного места, они повернули на запад и ускорили шаг.

Вокруг были всё такие же живописные пейзажи, но эта красота уже не радовала. Хотелось поскорее дойти до труднопроходимых, но таких уютных мест.

Через пару километров они вышли к берегу высокого обрыва. Перед ними открылась широкая долина с уже знакомым озером.

– Это же старица, – узнал место Василий. – Мы же прямо на той стороне были.

– Да уж, – сконфуженно нахмурился Чупраков, – хреновый из меня проводник…

Василий подошёл к краю обрыва, посмотрел вниз и быстро вернулся назад.

– Мы прямо возле стойбища. Внизу – ручей, слева тропинка вниз идёт и потом дальше к озеру.

Пригнувшись, стараясь ступать как можно тише, они пошли назад.

Сделав несколько шагов, Василий тронул Николая за плечо и показал куда-то вправо.

Николай остановился, присел на корточки и посмотрел в ту сторону. В просвете между деревьями виднелась широкая поляна, на которой стоял ненецкий чум[21] в окружении нескольких пустых и гружёных нарт[22].

– Что это там? – тихо прошептал Василий. – Вроде возле саней люди сидят?

– Останьтесь тут. Я подберусь ближе. Кажется, там… – не договорив, он осторожно пополз к деревьям, стоявшим у самого края поляны.

Василий уселся под деревом и стал ждать.

Николай вернулся минут через пять. Он шёл уже не скрываясь, и лицо его было мрачным.

– Кажется, здесь побывал Клим со своей бандой. Идёмте обойдём стойбище. Дай бог, чтобы я ошибся…

Они пошли по лесу вдоль края поляны и скоро увидели ещё два чума неподалёку от первого. Вокруг каждого жилища стояло множество деревянных саней. У края леса на противоположной стороне виднелся ряд небольших строений, напоминающих маленькие сказочные избушки на курьих ножках, и длинные ряды жердей. По открытому пространству бродило с десяток оленей, но ни людей, ни собак видно не было.

Пройдя ещё с полсотни метров, они вышли на наезженную нартами широкую дорогу, уходящую от стойбища в сторону леса.

– Ни костров, ни людей, ни собак, – мрачно констатировал Николай. – Вещи повсюду разбросаны… На всякий случай побудьте пока здесь, я пойду первым.

Он взял винтовку наизготовку и быстрым шагом направился к ближайшему чуму, до которого было метров восемьдесят. Василий видел, как Чупраков заглянул внутрь, потом вдруг быстро побежал ко второму, от него – к третьему, зашёл внутрь, вышел и, опустив винтовку, замер на месте. Василий понял, что произошло страшное и, не выдержав, пошёл к нему.

Все стоявшие на нартах деревянные ящики были открыты, а вокруг разбросаны обрезки шкур, кухонная утварь и предметы быта. Рядом с чумом над потухшим кострищем висел большой казан. В стороне лежала мёртвая лохматая собака.

– Идите сюда, – крикнул ему Николай каким-то не своим, низким голосом.

Василий почувствовал, как его сердце часто-часто заколотилось, и побежал к Чупракову.

– Что тут… – начал было он, подбегая ближе, но слова застряли у него в горле.

Николай стоял бледный как полотно и смотрел на лежавшую перед ним на земле почти полностью обнажённую женщину. Руки её были раскинуты в стороны, лицо закрывали задранные до самой шеи длинные одежды, на животе зияла продолговатая багровая дыра, из которой торчал обрезок серой кишки. Рядом с ней лежало маленькое бурое тельце ребёнка с обрезком пуповины. В стороне, всего в нескольких метрах, Василий увидел четверых мёртвых мужчин, которых ещё раньше заметил из леса. Все четверо находились в сидячем положении и были привязаны к одной нарте с большим деревянным коробом. Лица всех четверых были обезображены до неузнаваемости. На земле валялись отрезанные уши и чёрные от запёкшейся крови куски плоти. Над этим жутким побоищем кружили мириады слепней и комаров. Женщина, убитый младенец и лица покойников были облеплены шевелящейся массой кровососущих паразитов.

– Нелюди. На последних месяцах была… – тихо сказал Николай и посмотрел на мужчин: – Наверное, кто-то из них её муж. Всё стойбище вырезали, звери. Даже детей не пожалели.

– Это мы виноваты, – зло процедил Василий. Голос его срывался и дрожал. – Нужно было уничтожить этих животных там же, на месте…

– Вы правы. Похоже, они решили, что мы побежим сюда за подмогой, и пришли первыми. Я совсем не подумал об этом. Никогда себе не прощу…

Василий обвёл взглядом разорённое стойбище:

– Что теперь делать?

– Мы обречены, – всё так же тихо сказал Николай. – Никто не видел, что нас увели из лагеря силой, а теперь это даже выяснять не будут. После таких зверств нас будут искать, пока не найдут. Население настроят так, что на нас, как на зверей, будут охотиться все жители посёлков и стойбищ. А когда отыщут, убьют на месте при задержании. О таком побеге обязательно доложат в Москву, и руководству ГУЛАГа неинтересно, чтобы вылезла правда о том, как уголовники смогли так тщательно подготовить побег и устроить здесь такое. Особенно о том, кто и почему расконвоировал Гочу, который потом перебил раздатчиков и всю банду благополучно на телегах увёз. В протоколе должно быть написано, что мы вшестером убили ВОХРовцев, напали на конюха с раздатчиками, завладели продуктами и транспортом, а потом зверски расправились с местным населением. При задержании оказали вооружённое сопротивление и были уничтожены. Руководство ни за что не допустит, чтобы правда обо всём этом вылезла наружу.

– Что теперь делать? – повторил вопрос Зверев.

– Возьмём всё необходимое для выживания, уйдём подальше в лес и надолго спрячемся.

– А что потом?

Николай вздохнул:

– А потом будет видно… Или у вас есть другие предложения?

Василий молчал. Он отлично понимал, что Николай прав и сейчас другого выхода у них нет.

Не дождавшись ответа, Николай кивнул.

– Тогда действуем. Найдите здесь среди вещей три-четыре пустых мешка и заберите сразу вон тот казан, – он показал на чернеющее неподалёку кострище, рядом с которым на земле стоял небольшой закопчённый котёл. – А мне нужно тут кое-что поискать.

Он повернулся и быстро зашагал к ближайшему чуму.

Стараясь не смотреть на трупы, Василий стал заглядывать в раскрытые короба. Возле первого были разбросаны кожаные ремни с костяными и бронзовыми накладками, непонятными деталями и старинными колокольчиками. Должно быть, оленья упряжь. Во втором хранились продукты: тряпичные мешочки с крупами, мукой, солью. В третьем лежали плотницкие инструменты и какие-то деревянные заготовки. Наконец, в четвёртом Василий обнаружил рядом с рыболовными сетями сложенные стопкой мешки. Выбрав четыре мешка поновее, он сразу засунул в один из них сеть и направился за котелком, но, подойдя к кострищу, замер на месте. Среди золы и несгоревших дров лежала чёрная бесформенная кучка, из которой выглядывал обугленный человеческий череп, судя по размеру – детский.

– Господи… Господи… – зашептал он, пятясь назад, потом развернулся и побежал к чуму, в котором находился Чупраков.

– Лучше не входите сюда, – услышал он, подбегая к жилищу, голос Николая.

– Эти звери ребёнка в костре сожгли! – давясь подступившим к горлу комом, прохрипел Василий и вошёл внутрь.

Первое, что он увидел в звенящем от комаров полумраке, была установленная посередине жилища железная печь, на которой лежала винтовка Николая. С левой стороны от входа стоял низкий длинный стол, сплошь заставленный посудой и бутылками. Вокруг стола были разложены шкуры. Чуть дальше виднелся окованный медными полосками большой деревянный сундук с откинутой крышкой. Николай стоял возле него на четвереньках и что-то искал, шаря по земле. Приподнявшись, он посмотрел на вошедшего:

– Отойдите, свет загораживаете. А лучше подождите меня снаружи.

Василий развернулся, чтобы выйти, и замер. Слева от входа у стены среди шкур и разбросанной одежды лежали две женщины. Они были накрыты большими цветастыми платками, из-под которых выглядывали раскинутые в стороны голые ноги, руки в бурых пятнах крови и слипшиеся пряди чёрных волос. В стороне, у стоявшего возле входа ведра с водой, белело что-то необычное. Присмотревшись, он увидел, что это отрезанная женская грудь с маленьким коричневым соском.

Василий почувствовал, как под ногами качнулась земля, пространство вокруг сузилось, и к комариному гулу добавился тонкий, пронзительный писк, от которого заложило уши.

Откуда-то издалека донёсся голос Николая:

– Только не трогайте платки. Там такое, что лучше не видеть.

Шатаясь словно пьяный, Василий вышел из жилища и тут же согнулся пополам от рвотного спазма. Пустой желудок болезненно сжимался, изо рта тянулась длинная нитка слюны.

Что было потом, он помнил смутно, словно то был какой-то сон. Вышел Николай, что-то сердито ему сказал и потащил за собой. Потом Василий держал мешки, а Николай укладывал в них какие-то вещи, инструменты, продукты. Одно из трёх жилищ было пустым. В нём они взяли ружьё, патроны и ещё какие-то вещи. В самый дальний от старицы чум, тот, что стоял первым от наезженной дороги, Николай заходил один. Василий ждал его снаружи, но заметил внутри лежавшую в луже крови седую старуху и обутые в чуни детские ноги, выглядывающие из-под опрокинутого стола. Потом они что-то брали из стоявших в ряд домиков. Когда уходили из стойбища, Василий увидел на земле толстую тетрадь и разбросанные рядом карандаши. Сам толком не понимая зачем, он остановился, всё это собрал и сунул в мешок.

Пробираться по кустам с двумя связанными и перекинутыми через плечо тяжёлыми мешками было трудно. Вдобавок огромное неудобство доставляло висевшее за спиной ружьё. Ноги и спина быстро уставали, пот лил ручьём, комары нещадно грызли лицо и руки. Куда они шли, Василий не соображал, всё ещё пребывая в какой-то сонной прострации, но старался изо всех сил и ни на шаг не отставал от Николая.

В себя он окончательно пришёл только ближе к вечеру, когда остановились передохнуть под деревьями на краю небольшого заболоченного озера.

– Ну, пока всё идёт неплохо, – оглядевшись по сторонам, сказал Николай и достал из кармана бутылку. – Здесь уже можно отдохнуть подольше.

Он выдернул из бутылки пробку и сделал большой глоток прямо из горлышка. Закашлялся, занюхал рукавом и протянул бутылку Василию:

– Хлебните-ка, вам не помешает. А то вы, кажется, до сих пор не в себе…

Зверев взял бутылку, приложился к горлышку и, сделав большой глоток, тут же открыл рот, хватая воздух. В бутылке оказался чистый спирт.

Чупраков рассмеялся:

– Ну как?!

Отдышавшись, Василий вернул бутылку и привалился к дереву. По телу приятно покатилась тёплая волна, потом что-то мягко стукнуло в затылок, и с сердца как будто спал тяжёлый железный обруч. Он прикрыл глаза и вдохнул полной грудью прохладный, пахнущий хвоей и болотной тиной воздух:

– Спасибо, Николай Григорьевич, мне действительно стало гораздо легче. Простите, пожалуйста, мою слабость. Нервишки слабоваты оказались. Вроде всякого насмотрелся в Ленинграде за войну. Да и по лагерям и пересылкам чего только не было. А так и не привык… А тут в мирное время и такое… И ещё детишки…

– Вы счастливый человек, Василий Семёнович, раз сумели сохранить чувствительное сердце, – вздохнул Николай. – И извиняться вам передо мной не за что. Нормальному человеку такое спокойно вынести невозможно. Я всю жизнь провоевал, огрубел так, что, кажется, дальше и некуда, и то до сих пор успокоиться не могу. Давайте помянем всех безвинно убиенных.

Он развязал мешок, достал две кружки, набрал в них из озера воды и плеснул в каждую спирта. Потом достал из мешка что-то похожее на продолговатый кусок древесной коры и протянул Василию. Кажется, они взяли эти штуки в деревянных домиках на ножках.

– Что это такое? – спросил Василий

– Сушёная рыба. У чукчей такую рыбу называют юкола, а у ненцев она называется юрок. Когда свежая, очень вкусная. Эта уже старая, прошлогодняя, но всё равно очень питательная и полезная.

Василий поднял кружку:

– Царствие небесное погибшим, принявшим мученическую смерть.

Выпили не чокаясь.

Рыба оказалась слабосолёная и показалась Василию чрезвычайно вкусной. Отрывая зубами от шкуры маленькие сухие квадратики, он долго смаковал каждый. Сейчас ему было хорошо, спокойно и совсем не хотелось куда-то идти.

Он посмотрел на Чупракова:

– Может, здесь и заночуем?

Николай раскурил самокрутку и покачал головой:

– Нет, Василий Семёнович, нам за сегодня и завтра нужно пройти как можно больше, пока самолёта нет. Когда прилетит, придётся маскироваться и пробираться только лесами. Сверху вся тундра как на ладони.

– Какой самолёт? – не понял Василий.

– Думаю, на разведку У-2 отправят. А когда кого-то обнаружат, направят либо солдат с ненцами на оленьих упряжках, как мы когда-то ездили, либо прилетит ТБ-3 с десантом.

– Думаете, на наши розыски даже самолёт пошлют? – с недоверием спросил Василий.

Николай кивнул:

– Обязательно пошлют. Побег страшный. В докладе будет сказано, что шестеро беглых зеков за три дня убили двадцать человек, из которых четверо детей, и сейчас, вооружённые захваченными у местных охотников карабинами, двигаются в сторону населённых пунктов. Как, думаете, в Москве отреагируют?

– Двадцать человек?! – изумлённо переспросил Василий.

– Считайте: двое охранников, двое раздатчиков, кострожог Кузьмич и Гоча. Это шесть человек. В стойбище четверо связанных мужчин, беременная женщина и две женщины в чуме рядом. Это плюс семь человек. И в дальнем чуме две старухи, старик и трое детишек с тем, что сгорел в костре. Это ещё семь человек. Итого двадцать человек, не считая нерождённого малыша, вырезанного из утробы матери. Вот так.

Поражённый страшной математикой, Василий покачал головой:

– Столько людей погубили, выродки… И как им удалось перебить такое большое стойбище? Неужели ненцы даже не сопротивлялись?

– Я думал об этом, – вздохнул Николай, – и уверен, что им это удалось только из-за формы. Матюха и Кирпич были в форме охраны и с винтовкой. Клима и Скока они привели в стойбище под видом пойманных беглых. Артисты они великолепные, сами знаете, кого угодно могут изобразить, а ненцы к власти очень уважительно относятся. Потом под видом обыска или ещё под каким-нибудь предлогом, выгнали всех из чумов и заполучили ещё оружие. У каждого кочевника обязательно есть карабин. А мы ведь ни одного не нашли, они все с собой забрали. Только это простенькое ружьё оставили, – он кивнул на лежавшее на мешках ружьё двадцатого калибра. – Дальше, угрожая винтовками, связали мужчин, согнали в один чум стариков с детьми и, чтобы не голосили, всех топорами порубили. Ну а что было потом, вы уже сами можете представить.

– А что вы на полу возле сундука искали, когда я вошёл?

Николай сунул руку в карман и вытащил горсть винтовочных патронов:

– Вот. Эти сволочи там пировали и, видно, хорошо перепились. Патроны в сундуке хранились. Они их по всей земле рассыпали. Там я и спирт нашёл.

Помолчав, Василий вздохнул и посмотрел на Николая:

– Как мы в лесу жить-то будем, Николай Григорьевич?

– Сначала сделаем шалаш, потом поставим чум или выкопаем землянку. Впереди целое лето, не пропадём. Главное сейчас – найти подходящее место. А там будет видно.

– И каким оно должно быть, это подходящее место?

– Хороший лес, где много дров и птицы, а рядом – рыбное озеро или река.

Василий посмотрел на мешки.

– А чем землянку копать? У нас же лопаты нет.

– Есть. Вы, наверное, не заметили, когда я её в мешок положил. Во всём стойбище еле нашёл одну маленькую, сапёрную, – усмехнулся Николай. – Ещё с клеймом 1916 года. И номерная. Ненцы же вообще ям не копают – грех. По их верованиям тёмный бог Нга, от которого все беды, живёт под землёй, и всё, что ниже уровня земли, – его владения. И копать ямы – значит тревожить Нга и наслать на стойбище всякие беды. Так что лопатами они не пользуются.

– Как у них всё не просто… – покачал головой Василий. – И куда мы сейчас направляемся?

– На юго-восток, – показал куда-то в сторону Николай. – Подальше от Оби и Полуя, где нас теперь будут очень старательно искать.

– Там есть какие-нибудь посёлки?

– Там есть большая река Надым. Раньше стояли стойбища рыбаков, а сейчас – не знаю. Наша железка как раз через те места пройдёт. Наверное, какой-то посёлок построят. Из Оби в реку Надым по воде легко пройти. А так на тысячи километров вокруг сплошные леса и болота. Чтобы затеряться, а потом незаметно попасть в Тобольск, лучше места, чем верховье реки Надым, нам не найти.

– Николай Григорьевич, а не пора ли нам уже перейти на «ты»? – спросил вдруг Василий.

Николай улыбнулся:

– Давно пора, Василий Семёнович! Сам хотел предложить. Выпьем на брудершафт!

Они выпили на брудершафт, ещё пожевали рыбы. Пора было идти дальше.

– Слушай, может, стоило взять в стойбище оленей с санями, чтобы сразу подальше уехать и мешки на горбу не тащить? – спросил Василий, закидывая на плечо тяжёлую ношу. – Там ведь и упряжь была, и олени рядом ходили.

– Те, что были в стойбище, не ездовые олени. Это авки. Ездовые в стаде ходят, их ещё попробуй поймай… Да и стадо без присмотра разбрелось. Вспомни, где мы их с тобой видели. А те, в стойбище, – это ручные, которые без мамки остались или долго болели. Их женщины и детвора выкормили, и теперь они от людей не отходят. Ненцы их называют авки. Ты бы знал, сколько с ними курьёзов приключалось! – улыбнулся Николай. – Олени очень соль любят. И, если в стойбище несколько авок, отойти по малой нужде целая проблема! Они следом ходят и буквально не дают спокойно помочиться. Толкаются, норовят чуть ли не прямо из «краника» всё выпить!

Василий рассмеялся:

– Да уж, представляю эту картину!..

Согнувшись под тяжестью мешков, будущие отшельники обошли озеро и снова углубились в лесную чащу.