Кадет

19

Раненого Лагина Митя привел в дом Шатилова.

Руки Ани чуть дрожали, когда она делала перевязку. Лагину было стыдно, когда с него осторожно сняли залитую кровью гимнастерку.

— Вы простите меня, Куний Мех, — сказал, покраснев, умоляющим голосом он, — у меня рубашка здорово грязная.

На его левой руке алела маленькая ранка, похожая на серповидный надрез. Пуля не задела кости, входное отверстие уже забухло, и только выходное, величиною с серебряный пятачок, сильно кровоточило. Алая тонкая струйка бежала к локтю и сеткой расходилась по кисти руки. Аня молчала, слегка поджав губы, смазала ранку йодом, и по ее лицу было видно, что она страдает за чужую боль.

— Родненький, вам не больно? Я еще чуточку смажу.

— Спасибо, Куний Мех, — ответил Лагин, чуть сдвинув брови, и улыбнулся, и просветлел, встретив ее настороженный взгляд, — вы настоящая отрядная сестра.

Она быстро сделала перевязку, смыла с его руки кровь и ушла, унося его рубашку.

— Ишь, какая, — сказал с удивлением Лагин, — вот тебе и наши гимназистки. — Он приподнял свою похолодевшую руку и хотел ее согнуть в локте. — Ничего, драться можно, — сказал он, слегка поморщившись от боли.

— К вечеру, братко, нам нужно уходить, — сказал Митя, снимая солдатскую шинель. — Сборное место — Спасский. Там еще оборонятся думают.

— Я здорово, Митя, устал. Чертовски спать хочу, — вскинув брови, медленно сказал Лагин.

Вошла Аня. Она накормила их молоком, творогом и хлебом. Кадеты за столом дурачились и просили покормить их с ложечки, а Аня примеряла платок, делая из него косынку сестры. Но у Лагина слегка кружилась голова, и она отвела его в комнату полковника.

— Вот здорово-то, — сказал Лагин, коснувшись головой подушки. Потянулся и мгновенно заснул.

Когда Аня вернулась в гостиную, Митя тоже спал, сидя на диване, склонив голову к плечу. Она села рядом и долго смотрела на его загорелое, похудевшее лицо, со лба загар был словно смыт. Она долго слушала его ровное дыхание, а потом принесла подушку и, стараясь не разбудить Митю, обхватив рукой его плечи, потянула его, и он послушно съехал на подушку и лег боком. Тогда она подняла его ноги, обутые в пыльные, потрескавшиеся сапоги, и положила их на отвал дивана, слегка устала и тихонько засмеялась. Он, открыв на миг глаза, улыбнулся и, откинув руку, снова заснул. Она села на край дивана и начала разбирать его спутавшиеся отросшие волосы. Во сне он сказал: «Пулемет… слушаюсь… Да, да… на опушку…»

— Вот смешной, — сказала про себя Аня, легко поднялась и пошла стирать рубашку Лагина.

Начало вечереть. Она принесла оставшийся в доме хлеб и начала делать для кадет бутерброды. Вспомнила, что у нее осталась еще плитка шоколада, принесла и ее. Неожиданно подумала, что все это она приготовляет для их ухода, что, возможно, они уйдут уже навсегда, что Митю могут убить или ранить, как Лагина. Она вспомнила вечер на волжской набережной и неожиданно заплакала. Ее слезы капали на оберточную бумагу и хлеб. Ей стало жаль своих тонких девичьих рук, которые целовал Митя, всю себя, которую Митя любил. Она подошла к трюмо, и пожелтевшее от сумерек стекло отразило ее заплаканные глаза, перекинутое через плечо косу и узкие полудетские плечи.

Было уже темно, когда Митя проснулся. Комната странно розовела, как от позднего заката. Он вначале не мог понять, где он находится, но ее рука легла на его лицо, и он услышал лишь одного слово:

— Митя!..

Он безмолвно прижал ее ладонь к своим губам, а потом, приподнявшись, выдохнул:

— Ведь я же люблю тебя, Аня!

Он целовал ее мокрые от счастливых слез глаза, припухлые губы, и нежная душистая паутина ее волос попадала меж их губ.

За окном над черными крышами домов росло и дрожало зарево.

Затихшие, сблизив свои головы, они смотрели на пронизанные искрами клубы дыма, столбами восходившие вверх, на отблески пожара, игравшие на стеклах картин и крышке рояля, и слушали грохот разрывов.

Он сквозь тонкий ситец ее платья чувствовал теплоту ее плеча и маленькой девичьей груди, гладил ее руки, и ему хотелось бережно хранить ее хрупкие ласковые руки, свое первое, неожиданно распустившееся счастье. «Мой ласковый, маленький Куний Мех»…

В тот же вечер они должны были уйти. Уже одетый Лагин, с рукою на ремне, ожидал Митю, держа в руках винтовку. Он всегда был одинок. Его отец был убит во время японской войны, мать умерла, когда он был ребенком, он был беден, и его всегда обходило счастье.

Они стояли, держа друг друга за руки, а потом Аня уронила голову на Митину грудь.

— Вы знаете, Лагин, какая я сегодня счастливая и какая несчастная, — сказала она, подняв лицо. — Вы поймете, ведь вы его лучший друг, — добавила она и посмотрела на Лагина, словно хотела уделить ему частицу своей любви.

Что- то дрогнуло в лице Лагина, и ей показалось, что его карие, близко поставленные глаза стали печальными.

— Милая, мы должны… — сказал Митя. Ее лицо стало сразу серьезным.

— Ты верующий, Митя? — спросила она. Он молча наклонил голову. Задрожавшая рука коснулась его лба, потом и груди. Он почтительно и благодарно поцеловал ее руку, а потом, отвернувшись, пряча лицо, начал оправлять пояс.

Она благословила и Лагина.

В тот день Ярославль горел, грохотали разрывы, и тяжелый набатный звон плыл от церквей.