Кадет

8

В тот день над Ярославлем падала первая легкая пороша.

Вечер был тих и синь. Над городом плавал монастырский субботний звон, и снег смягчал звук, как и шаги редких прохожих. Мите казалось, что под медленный звон снег роняет свои пушистые хлопья.

С Аней он встретился в соборе. Под древними сводами шла тихая, певучая служба, мерцали ризы икон, и под куполом роилась чуткая, отражающая шаги тишина. Было мало молящихся, все больше коленопреклоненные женщины в черном.

Торопливо крестясь, как бы стыдясь невидимых строгих глаз, они молча прошли паперть, и, лишь когда под ногами захрустел снег, посмотрели друг другу в глаза и решили пойти к Волге.

Она знала, что Митя был в нее влюблен, и теперь по его глазам и голосу она решила, что он остался таким же нежным шалопаем.

Митя взял ее под руку. Она лишь искоса посмотрела на него и сказала:

— Митя, а вы спросили разрешения?

— Честное слово, простите, — ответил смущенно он. — Вы, Аня, добрая, право.

Она смахнула с меха снег и ничего не ответила.

— Вы знаете, Куний Мех, я безумно рад… Я нарочно пошел в собор.

— А я не рада, — ответила она шутя и слегка прижала локтем его руку. — Я думала, вы стали серьезнее.

Митя пристально посмотрел на нее. Она осталась такою же худенькой, большеглазой, зимнюю меховую шапочку носила слегка надвинув на брови, так же при разговоре пожимала одним плечом. На морозе от ее меха пахло духами и ее домом. Прилив нежности снова захлестнул Митю. Если бы она сейчас ушла, он, наверное, почувствовал бы большую обиду. Не было слов, а хотелось ей все рассказать простыми хорошими словами, как сестре. Она слегка напоминала ему двоюродную сестренку, но отношения с той были прямее и проще, с нею же он хотел был послушным рыцарем, правдивым, всегда готовым на любую услугу. Это было не первое его увлечение, но оно оказалось сильнее других. Их встречи были часты, а встречались они на катке, где кружились, взявшись за руку, по зеленому льду, и на вечерах, где он во время танцев всегда робел.

О женщинах Митя знал очень много по рассказам друзей, но его мысли об Ане были всегда чисты, и он счел бы оскорблением для себя, если бы подумал о ней дурно. В эти дни ему почему-то особенно хотелось нежности, и это он понял лишь теперь, встретив ее. Митя чувствовал себя страшно неуклюжим, старался идти в ногу, но она делала очень маленькие шаги, и он, сбиваясь, несколько раз толкнул ее плечом.

— Удивительно — сказала Аня, — наши кадеты разучились ходить.

Они шли, разговаривая, часто останавливаясь около деревьев, словно деревья были помехами на пути.

— Вы не находите, Митя, что так мы никогда не дойдем до Волги, — засмеявшись, сказала она. Тогда он, прижав крепко ее руку, побежал вперед, увлекая ее за собой. Так они неслись к набережной, пока она не взмолилась:

— Митя… минуточку… Дорогой, дайте передохнуть… Какой вы…

Она движением руки поправила волосы и добавила:

— Удивительный мальчишка.

Мите показалось, что глаза ее стали больше.

Аллеи были голы. Город казался затихшим, рано ушедшим после вечерних служб на покой. Но от этого было бесконечно хорошо. Главное — на этих аллеях они были одни.

Волга несла свои погустевшие темные воды, и снег, касаясь их, исчезал мгновенно. Это тоже казалось необычным, словно Митя увидел это впервые.

Он кадетской рукавичкой смахнул со скамейки снег.

— Куний Мех, — сказал он, когда она села, — вам не кажется, что все это прекрасно? Куний Мех, вы скажите, что я глупею, — пусть, очень весело глупеть. Хотя, — добавил он, помолчав, — последние дни мне было очень грустно.

— Правда, Митя? — спросила участливо она. — Да, это в корпусе… мне отец рассказывал. Я многое знаю, и, хотя кадеты с лицеистами и гимназистами все время дрались, теперь они все за вас.

— Ничего, Куний Мех, — сказал Митя, подняв голову, — все обойдется.

— А правда, — спросила она, наклонив грациозно и шаловливо голову, — что кадет Соломин пострадал в прошлом году из-за одной гимназистки и об этом мне ничего не сказал? Как вы находите такой поступок?

— Откуда вы. Куний Мех, узнали? — спросил удивленно Митя.

— Садитесь, шесть за поведение, — сказала, засмеявшись, она. — Ну, рассказывайте мне все, как было.

— Собственно, ничего особенного не случилось, — ответил Митя.

— Митя, я рассержусь.

— Ну, не сердитесь. Куний Мех, я все расскажу… Мы тогда на бульварах долго гуляли.

— Это когда вы на последние деньги мне шоколадку купили?

— Ну вот, вы смеетесь.

— Не буду больше. Я вся — одно ушко.

— Так меня тогда чуть в карцер не запекли.

— Да неужели, Митя? — засмеялась она.

— Мы тогда, собственно говоря, на концерт должны были идти, а мы удрали… Распрощался я с вами тогда поздно, часов не было.

— Денег на извозчика тоже не было, — в тон сказала она.

— Денег ни копья, — подтвердил Митя, рассмеявшись, — я продрог и бегом отправился в корпус по Власьевской. А бежать большой кусок. На улицах уже костры извозчики зажгли, ну, думаю, будет разнос.

Она с его рукава стряхнула снег.

— Хорошо, если только разнос. На мое счастье вижу — катит Семенов на рысаке. Увидел он меня: «Опоздали, садись скорей, катим!»

— А он хороший, ваш Семенов?

— Пистолет мужчина, — ответил Митя. — Ему что, он на уроки музыки ездит, он может опаздывать, а я на курсы не записался. Шмыгнули мы в корпус через двор и прямо в умывалку. В тепле ноги отнялись.

— Бедный Митя.

— Сдираю сапоги: больно. Примерзли носки.

— Я больше с вами так поздно зимою не буду гулять…

— Вот и пострадал, а она не хочет гулять. Да у меня не тогда, когда я с вами гулял, ноги замерзли, а тогда, когда на лихаче ехал.

— Ну хорошо, Митя.

— Я ноги в печку. Случайно проходил дежурный кадет. «Что ты делаешь?» — «Да ноги совсем отморозил». — А мы тебя по всему корпусу искали, капитан ругается на чем свет стоит, а я тебя спасти не могу, иначе тебе хуже будет». — «Ну ладно, иди», — говорю я, а сам сел на табуретку и ноги опять в печку…

— А правда, что он спасти не мог? — спросила Аня.

— Правда, Куний Мех.

— Входит капитан быстрым шагом: «Стать смирно!» Я вскочил, а стоять прямо не могу. А он ходит и ходит: «Что? Неподчинение уставу?!» — и ходит взад-вперед. «Не успел в корпус поступить, а все кабаки облазить желаешь! Таких кадет гнать нужно!» Здорово пел. А я стою и думаю, что я уже не в корпусе, а дома, — вышибли вон.

Аня вздохнула.

— Молчу, а ноги болят. Пол холодный. Целый час продержал он меня. Усы дергает, фуражка заломлена набок, но поет все тише и тише.

Митя помолчал. Аня глядела на него, широко открыв глаза.

— Ну, ну, дальше, Митя, и что же?

— «Ну что, заморозился совсем? — остановившись против меня, спрашивает. — И что я теперь ротному скажу? Нашелся, мол, явился…» Ушел за ротным, а я думаю: нужно мать предупредить. Позор. Из корпуса вышибут. Все смеяться будут… Вдруг шаги. Дежурный кадет, капитан и ротный. А ротный наш, Аня, добрейшая личность, да они оба хорошие, только первый разносить здорово любит, а ротный мягче. Пришли, на меня нуль внимания. А я без сапог стою. «Бегом в лазарет! Спросите от моего имени бутылку красного вина и что нужно сделать для отогревания!» — рявкнул ротный.

Несколько выстрелов раздались за Волгой, один за другим. Аня вздрогнула всем телом и прижалась к Мите. Он прислушался.

— Это ничего. На окраине стреляют… Так вот, думаю, дело приняло благоприятный оборот. Ура, медицина! Я сразу размяк, кисляем стою… А тут офицеры отвернулись, кадеты прибежали после вечерних занятий… «Ты скажи, — шепчет Семенов, — что пошел в театр, а по дороге замерз». И говорит громко: «Вот видишь, а ты еще не хотел со мной ехать на моем лихаче». «Зачем?» — спрашивает Семенова ротный. «Да я его на улице полузамерзшего встретил». — «Вот как! Вы отвезли? Молодец!» Положили меня в лазарет; правда, немного лихорадило, одеяло дали горячее, доктор пятки йодом намазал. Бутылку вина я за ваше здоровье, Куний Мех, выпил. Честное слово.

— Забавный вы, Митя, — сказала тихо Аня. — Ну, продолжайте, дорогой.

— Выпил я бутылку красного вина, пришел офицер. Я кислую рожу строю. «Как вы себя чувствуете? Вы до сих пор не привыкли к шинели?» — «Да, я дома в меховой шубе всегда ходил». Но ротного провести не мог. Улыбается. «Вот вам, — говорит, — современная выпускная молодежь. Шубу носит, а по кабакам шляется». Обидно мне, что он так говорит… Я и отвечаю: «Я в кабаке никогда в жизни не был». «А где же вы путешествовали?» — «Да я просто так, гулял». А он улыбается. Вот, Аня, и все.

— Так вы, Митенька, из-за меня пострадали, — участливо сказала она и положила свою руку на рукав его шинели. Он взял ее руку и, отстегнув перчатку, наклонившись, поцеловал нежную ямку запястья. А она, словно во сне, дала ему вторую руку, и, когда он, забыв все на свете, целовал их, Аня печально смотрела на Волгу в дальний, едва видный берег.

— А вы знаете, Куний Мех, — оторвавшись, сказал он, приблизив к ее глазам свое лицо. Она посмотрела на него, улыбнулась и повела плечом. — Мы теперь часто будем с вами встречаться. Ведь вы позволите, Аня? Вы, ей-Богу, хорошая. Нет, я правду говорю, я не лгу, — сказал он, подняв лицо. — С вами легко. Я страшно рад, что… тогда ноги заморозил. Право.

Она посмотрела на него и тихо, счастливо засмеялась. А в Волгу падал снег. Он уже мягкими шапками покрыл луковки церквей, старые барки, и, когда стрельба звучала на окраинах, снег смягчал эти резкие звуки, от которых вздрагивала Аня. И было в тот вечер, в той прерываемой стрельбой тишине, что-то предостерегающее и глухое, чего не почувствовали они.