Как приручить дракона – 2

11. Эксплозивность

Я смотрел в цеклик с зарплатой и не знал — смеяться мне или плакать.

Ну, то есть по школьным меркам зарплата у меня была за сентябрь ничего такая, средненькая. Почти тысяча, на руки — за вычетом налогов получалось восемьсот пятьдесят, если быть точным. Это учитывая нагрузку чуть больше ставки, вторую категорию и статус ветерана. Тут за него доплачивали. Конечно, там, на Земле, имея высшую категорию, звание учителя-методиста и степень кандидата исторических наук я в эквиваленте получал раза в три больше, но тут… Коммунальные платежи плюс самый крутой в земщине сетевой тариф «Турбо», плюс оплата за мобильный телефон — это сто пятьдесят денег в месяц. Килограмм свинины — пятнадцать денег, литр молока — три деньги, киловатт-час зарядки для авто — деньга. Кофе (капучино 250 миллилитров в кафешке средней паршивости) — четыре деньги.

Если бы я снимал квартиру в Вышемире — такую же однушку, как у меня — то платил бы двести пятьдесят-триста денег за месяц.

Рабочий на металлургическом заводе получал две с половиной тысячи, водитель автобуса — две. Учитель — в среднем по школам — тысячу двести. Ну, возьми я все тридцать шесть часов под завязку — получится тысячу семьсот. Ве-ли-ко-леп-но. Как хорошо, что я еще и на Сыскной приказ работаю, и в деньгах не особенно нуждаюсь… Хотя — уже почти нуждаюсь, давно мне никто не звонил по этому поводу.

А в цеклике сразу под цифирками в графе «itogo k vydache» можно было прочесть: «nomer telefona kruglosutochnoj psihologicheskoj podderzhki — 223−322–223–322». Цинизм чистой воды! Трагикомедия! Нате вам дерьмовую зарплату, а если сильно переживать начнете — вот вам телефон психологической поддержки. Нервничаете? Ну, не нервничайте.

Так что я стоял в учительской и беззвучно ржал ровно в тот момент, когда зашла та самая молоденькая лингвистка. Старательно вбивая каблучки туфелек в крашеный жутким морковным цветом пол, она, как модель по подиуму, двинулась в мою сторону, продвигая меня взглядом голубых глаз.

— Георгий Серафимович, я пришла сделать вам строгий выговор: у вас снова на столе бардак! Я ведь недавно только все убрала как положено…

— Кому положено? — спросил я, разглядывая этот превосходный образчик учительского шарма.

На сей раз юбка-карандаш у нее была бежевая, блузочка — тоже, а все аксессуары — бусы, браслетик, сережки и даже бэйджик — зеленые. Челочка — тщательно уложена, косметики — ровно столько, чтоб мужчины думали, что красота у нее — естественная. Глазки голубые моргают весьма решительно. Ну, и на блузке расстегнуто ровно на одну пуговицу больше, чем принято считать приличным. Готов поклясться — она только что перед дверью ее расстегнула.

— В каком смысле? — удивилась она, не ожидая от меня отпора.

— В таком смысле, Елена Владимировна, что если вы еще раз позволите себе сунуть руки в мои ящики — то попадетесь в капкан. Ей-Богу, я куплю капкан на лис и поставлю его туда. В один из ящиков. И прикрою сверху бумажкой с неприличным рисунком, который вы с присущими вам перфекционизмом и беспардонностью точно захотите выбросить, — я сложил руки на груди. — Если у вас нет кабинета и негде разместить тетрадки-бумажки и прочее — просто подойдите ко мне и скажите: Георгий Серафимович, нет ли у вас свободной полки? Это довольно просто. Люди так иногда делают — говорят ртом слова.

Ну да, она была хорошенькая, но выбесила меня за этот месяц знатно, со своими уборочками. Вот я и поговорил с ней как с нерадивой ученицей, очень суровым тоном — это когда не повышаешь голос, а понижаешь его. И брови тоже — сдвинул на переносице и смотрел не мигая, не в декольте, а в глаза.

— Ну… Ну… — пролепетала она.

Нет, так нельзя! У нее подбородок задергался, и она всхлипнула! Ну, что за дерьмо? Еленочка Владимировночка развернулась на каблуках и стремительно уцокала прочь из учительской, и плечи у нее дрожали. А потом хлопнула дверь учительского туалета и послышался шум воды. Ну, вот отлично теперь! Рыдает там. Что за детский сад?

Нет, конечно, она могла так со мной заигрывать некоторым образом, да. Такое кокетство хорошей девочки-отличницы, типа — шефство взяла над двоечником и щас его жизни научит. Только я-то не двоечник, и мамочка мне не нужна. Эдиповым комплексом не страдаю и вообще — его существование не признаю, как и прочую фрейдистскую анально-фаллическую муть. Не привлекают меня женщины, которые пытаются построить меня и воспитать. Мимо! Даже если у них красивенькая грудь второго размера, ножки что надо и глазки голубые.

Наверное, какой-нибудь жеманный дядечка лет сорока стал бы расшаркиваться и играть в поддавки в стиле «ой, а это вы, а мне так приятно, да я специально буду беспорядок наводить, чтобы почувствовать вашу заботу». И шоколадку бы положил с запиской. Но не я.

Тем паче — «воук не палюе там, дзе жыве». Так что — точно мимо!

— Я зачем вообще сюда пришел? — задал себе вопрос я.

Сначала цеклик, потом — Елена Владимировна со своей попыткой устроить мне «строгий выговор»… Все это сбило меня с толку.

— А! Спаренный урок в двух восьмых классах! — сообразил я и двинул в сторону кабинета завуча.

Это из учительской — налево. Оттуда раздавалось шелестение бумаг и громкий, на взводе, телефонный разговор — еще секунд пятнадцать назад. А теперь — слышались какие-то странные звуки. Тихонько постучавшись, я приоткрыл дверь — и тут же отшатнулся. Завуч — тоже Елена, но Викторовна — самозабвенно рыдала, уткнувшись лицом в ладони.

Я отступил на шаг — и двинул к заместителю директора по воспитательной работе. В конце концов, она тоже могла меня сориентировать — брать мне всю параллель сразу, или все-таки никаких глобальных изменений в расписании не предвидится. Зам по воспитательной у нас была совершенно новая, точно такая же, как я, и даже новее. До нашего дурдома она работала в какой-то деревенской школе учительницей пения, и отзывы о ней поступали самые положительные. Но чтобы закрыть вакансию — перевели к нам. Матемачехова — вот какая у нее была интересная фамилия. А звали ее Любовь Львовна.

И Любовь Львовна — эта красивая, приятная женщина лет сорока пяти, сейчас плакала навзрыд, зарывшись в бумаги.

— Господи, Господи, Господи… — приговаривала она.

Стоит ли говорить, что я ретировался и двинул к последнему бастиону — в приемную кабинета директора. Только потянув за дверную ручку, я тут же столкнулся нос к носу с заплаканной и раскрасневшейся Верочкой — секретаршей, которая любила «чтоб все было и-де-аль-но!»

Она всхлипнула — и умчалась выламывать дверь в учительский туалет. Но там заперлась лингвистка, которая уже обрыдалась, так что этой новой плакальщице пришлось стоять около окна, у туалета, и драматично вытирать носик бумажными платочками, глядя на школьные клумбочки и газоны.

Я, честно говоря, пребывал в прострации от поднявшейся волны горя и досады, и боялся, что школа отсыреет к бесам, и у нас заведется грибок или появятся водоплавающие животные. И в кабинет к директору заходил я с некоторой опаской, боясь увидеть… Именно то, что увидел.

Ингрида Клаусовна имела бледный вид. Последний бастион пал, башни были разрушены, гарнизон сдался и махал белыми флагами. Непробиваемая кхазадка терла уголки глаз большим клетчатым платком и страшно вздыхала, погрузившись в бездну страдания.

Утешало одно — в этих педагогических и административных муках моей вины не было. Наверное. Чего она вообще расклеилась? Не из-за зарплаты же?

— Дерьмо, — сказал я, выходя в коридор. — Дал Бог работать в женском коллективе. Будем импровизировать. Кхе-кхе!Та-а-ак, восьмой бэ и восьмой а! Собрали свои шерстяные вещи и двинули на третий этаж ко мне в кабинет! Р-р-р-рысью, ма-а-арш-марш!!!

Дикий радостный ор и топот полусотни пар ног заполнил лестничные пролеты. У детишек почему-то бытовало превратное мнение, что если два класса вместе — то это значит, что урока не будет. Такое мнение было фатальной ошибкой, и им предстояло в этом убедиться.

— Вы знаете, что такое курная изба? — залетаю я в класс с вопроса, и пятьдесят пар глаз смотрят на меня с удивлением. Такого захода они точно не ожидали! — Курная изба — это значит, что жилище топится по-черному. Никакой трубы, дым уходит через отверстие в потолке! Пол — земляной, редко — дощатый.

Я-то знаю, что курные избы бывали разные, и порой-довольно комфортабельные, но на данный момент роли это не играет.

— И вот представьте: жил человек в курной избе, в лаптях ходил, из транспорта — лошаденка… А через тридцать лет — самовар, граммофон, калоши, поезда, керосиновые лампы! Вот это — скачок вперед! Вот это — прогресс! Сейчас мы можем это сравнить с появлением Сети, да. Мобильники, видеохостинги, и все такое — могли наши родители в своем детстве представить нечто подобное? Девятнадцатый век был не менее богат на открытия, случился настоящий прорыв в уровне жизни, в развитии науки, техники, артефакторики, магии… Чем же было обусловлено такое бурное течение событий, такая плотность изменений? В первую очередь — изменениями социальными! — я уже был около доски, с грохотом распахнул ее и принялся размахивать руками: — Чего сидим-то? Тетрадки открываем и записываем: Реформы середины девятнадцатого века в Государстве Российском…

Они думали, что я им сейчас скажу конспект делать, конечно. И они примутся играть в морской бой, крестики-нолики, точечки и прочую муть, а я буду бегать между рядами и гавкать, чтобы два класса сидели тихо. Вот уж нет! Тут фокус заключался в том, что для того, чтобы потратить меньше энергии — нужно потратить ее больше. Это иллюзия, что можно дать двум классам сразу самостоятельно работать и отсидеться. Или — включить кино на проекторе. Ничего не выйдет, они уничтожат друг друга, кабинет и проектор. Вот в одиннадцатом… То есть — по местным реалиям — в десятом, может быть, в девятом классе — это могло бы сработать. Но в шестом-седьмом-восьмом — нет, нет и еще раз нет. Поэтому — я решил бомбануть хороший лекционный урок, тем более, тема была мне очень близка и хорошо знакома.

Волей Творца миров, многие исторические события тут перекликались с нашими. И реформы Александра Второго, Освободителя — тут тоже проводились. Только — на двадцать лет раньше, с тысяча восемьсот сорокового по тысяча восемьсот пятидесятый. Под чутким руководством тогдашнего Государя Василия Седьмого Феодоровича. Но многое — очень многое — в обеих историях оказалось идентичным.

— Итак, освобождение крестьян с землей за выкуп часто подвергается критике — с обеих сторон. Мол, половинчатая, запоздалая реформа. Или наоборот — радикальная, преждевременная. Даже Николай наш Некрасов в своем произведении «Кому на Руси жить хорошо» намекает… — я вдохнул поглубже и продекламировал: — «Распалась цепь великая, распалась и ударила, — одним концом по барину, другим — по мужику». Ну да, на наш взгляд это было довольно дико — требовать от людей денег за землю, на которой они жили и с которой кормились. Но давайте абстрагируемся от ситуации и представим, что ваши родители снимают квартиру… Есть тут те, кто живет в съемном жилье? Ну, вот… Чье это жилье?

— Хозяина! — откликается пара голосов.

— А вы знаете, как оно ему досталось? — уточняю.

— Нет, какая разница? Сняли, да и всё!

— Именно. А если вы проживете в квартире десять или двадцать лет, она станет вашим?

— Нет, это же его квартира!

— А если ваши родители умрут, а вы продолжите ее снимать, и ваши дети продолжат — квартира будет вашей?..

— Вот блин! — сказал кто-то из учеников. — Понятно, к чему вы клоните! Но это ведь земля, а не квартира!

— А какая разница? Землю даровали предкам аристократов за службу Государю. Весь смысл существования аристократии в России — это война и служба государству! Когда государыня Ирина Великая издала Жалованную Грамоту Аристократии, и служить стало необязательно — мы едва не получили… — вот тут я вовремя заткнулся. — Хм! Благо, Василий Феодорович осознавал необходимость реформ… Итак, земля по тогдашнему законодательству была собственностью аристократов. И сейчас они сохранили за собой значительные земельные владения…

— Юридики! — сказал Яша Носов.

— Домены… — проговорила Бурова.

— Уделы! — обернулись две близняшки с первой парты.

— Что есть одно и то же, — улыбнулся я. Приятно, когда дети имеют базу! — Абсолютно верно. Забрать у кого-то собственность — значит совершить преступление. И потому — было решено воплотить в жизнь компромиссный вариант реформы…

— Но в Авалоне… —

О, да. Я это услышал. Что характерно — от Игнатова, того самого паренька, который блевал на линейке. Высокий, бледный, худой, он постоянно побеждал в конкурсах рисунков и неплохо учился по гуманитарным предметам. Говорили, в нем есть эльфийская кровь, но я как-то не видал пока полукровок, да и не был он похож на эльфа. Скорее — на еврея, грузина или итальянца. Если бывают бледные евреи, грузины или итальянцы.

Я договорил за него:

— В Авалоне, действительно, отменили крепостное право на триста лет раньше, чем в России. Но! Оно там появилось чуть ли не на семьсот лет раньше, чем у нас! После ухода Рима… То есть — Первой Империи Людей из провинции Британия, эльдары вернулись из Каледонии, Инис Мона и Гибернии, и, практически не встречая сопротивления, захватили населенные людьми территории и закабалили их… А в конце шестнадцатого века, действительно, освободили крестьян. Через тысячу лет после их порабощения. Без земли. Кто помнит, как это выглядело, вы должны были изучать в седьмом классе…

— Огораживания, — поднял руку Яша Носов, действительно — самый умный.

— Они растили овец, потому что овцы дают шерсть и съедобные! — внезапно интерес к происходящему проснулся у Невзоркина — заводилы банды непосед и бузотеров. — А крестьян освободили и выгнали с земли, чтобы те не мешали пасти стада. Потому что крестьяне…

— Не дают шерсть! — заржал Морковкин.

— И не съедобные! — подхватил Жаркин.

— А-а-абсолютно верно! — щелкнул пальцами я. — Земля — собственность аристократа, помните? А знаете, что они сделали потом, после того, как выгнали крестьян с земли?

— Дали им рабочие места в городе? — предположила Бурова.

— О, нет. Эльдары провели через парламент закон о смертной казни за бродяжничество.

Такое в головах детей не укладывалось, но что в этом мире, что в моем — было абсолютной правдой. Выгнать с земли на улицу, а потом повесить за бродяжничество… Очень цивилизованно. При нашем земном Генрихе Восьмом за бродяжничество казнили каких-то несчастных 72 000 человек, при местных эльдарских пресветлых королях — около ста тысяч. А потом смертную казнь заменили на «штрафное перемещение» — и повезли народ в колонии…

— Кроме эльдарского варианта, имелся еще германский — когда крестьяне оставались арендаторами, но землей не владели, а в Галлии шла парцелляция крестьянского хозяйства, но это все частности. Главный факт заключается в том, что, по сравнению с другими вариантами отмены феодальных пережитков, «половинчатая» или «компромиссная» реформа Василия Феодоровича может показаться верхом гуманизма, а удар одним концом по барину, другим — по мужику той самой «вековой цепи» — более предпочтительным результатом, чем сотни тысяч повешенных… — закончил лирическое отступление я. — Теперь давайте запишем формулу выкупных платежей…

Как по мне — так реформа на Тверди выгодно отличалась от нашей. По крайней мере, дикой переплаты за землю, как в Российской Империи, не наблюдалось, и в целом большая часть тех, кто хотел оставить себе надел, а не переселяться в город или на свободные территории — выплачивали «ипотеку» лет за двадцать-двадцать пять, не перекладывая это ярмо на шеи своих детей. Но сходства, определенно, прослеживались… Мне самому было чертовски интересно во всем этом разбираться, поэтому я вошел в раж и бегал по классу, и размахивал руками, и обрисовал всю доску мелом и, кажется, сумел загипнотизировать детей. Так что, когда прозвенел звонок — они даже сразу этого не поняли.

— Восьмой «А» и восьмой «Бэ»! — провозгласил хриплым голосом я. — На следующем уроке — проверочная по этой теме. У каждого класса — по отдельности. Все, что писали в тетради — этим пользоваться будет можно. Правила помните?

— Да-а-а! — грохоча стульями и партами, восьмиклашки покинули кабинет. — До-сви-да-ни-я-ге-ор-ги-й-се-ра-фи-мо-вич!!!

А потом в дверь вошла Ингрида Клаусовна. Ее лицо все еще было красным — как ни парадоксально, это являлось свидетельством того, что директор не так давно имела бледный вид. Но с трагедией она так или иначе справилась и теперь снова была той самой могучей кхазадской валькирией:

— Большое вам спасибо, Георгий Серафимович, — сказала она. — От нас только что ушла очень серьезная проверка, но целых десять минут мы все стояли под дверями вашего кабинета и слушали. Вы так интересно рассказываете! И два класса… Знаете, я подам ходатайство, чтобы вам присвоили первую категорию. Экзамен — внутренний, я — председатель комиссии, думаю — все получится. Нужно будет только обобщить опыт, тему придумать…

— Интерактивные методы обучения на уроках истории, — сказал я.

Плавали — знаем. Писал.

— Отлично! — обрадовалась директриса. — Вот завтра и дадим ход этому делу… В общем — я ни разу не пожалела, что пригласила вас к нам коллектив.

— Вы не приглашали, я сам навязался, — напомнил я. — Что-нибудь еще?

На самом деле, мне не нравилась мысль, что какая-то «очень важная проверка» стояла под дверью и слушала. Я, когда в раж вхожу, такого наговорить могу… Ну, знаете — такая правда, которая никому не нужна.

— Да-да! За вами там приехали, кажется. На вахте какой-то импозантный молодой человек, судя по документам — Сыскной приказ. У вас какие-то проблемы? — настороженно глянула на меня она.

— Нет-нет, это мои работодатели… Ну, вы же подписывали документы на совместительство? Во-о-от! Консультирую их по некоторым вопросам археологии, находкам всяким, вещественным доказательствам. По моему профилю…

— А-а-а! Доннерветтер, а я уже подумала невесть чего… — выдохнула кхазадка.

— А этот сыскарь — он не рыжий часом? — на всякий случай спросил я.

— Рыжий! — обрадовалась она. — Ваш знакомый?

— О-о-о-о, да! — обреченно кивнул я.

Если бы это был кто угодно, кроме Риковича — оставалась бы надежда отделаться малой кровью и парой часов времени. Но встреча с Иваном нашим Ивановичем всегда сулила большие проблемы и большую головную боль… А у меня и так после спаренного урока голова раскалывалась, и вообще — кажется, я потерял килограмма три веса.

— У вас есть что-нибудь поесть? — внезапно даже для самого себя, спросил я у Ингриды Клаусовны.

— У меня есть конфеты, — как-то озадаченно проговорила она. — С ликером. Хотите?

— Очень! — честно признался я.