Как приручить дракона – 2

6. Деструдо

Утром я едва вырвался из объятий сна: вздремнуть удалось часа два, не больше, потому голова ощущалась квадратной.

А еще — я впервые тут, на Тверди, проснулся со стихотворением в голове. Не то, чтобы я сильно люблю поэзию, но кое-что из культурного наследия твердо втемяшилось в голову и иногда всплывало — в основном по утрам. И потом преследовало меня весь день. Например, сегодня это был Есенин:

— Шум и гам в этом логове жутком,

Но всю ночь напролет, до зари,

Я читаю лекции оркам

И с кхазадами жарю спирт! — продекламировал я, глядя в зеркало на свое заспанное лицо.

Бриться, завтракать и прихорашиваться было некогда: плеснул в морду холодной воды, надел свежую рубашку, брюки, ботинки поудобнее — и побежал на выход.

День обещал быть адовым, потому как к нам в Вышемир приезжали актеры из труппы Виленского Великокняжеского драмтеатра. Они ставили спектакль на белорусском языке под названием «Чорная панна Нясвижа». То есть — «Черная панна Несвижа», если кому-то непонятно. За каким бесом нужно показывать детям романтизированную историю последнего Великого Князя Литовского из династии Ягеллонов и первого короля Речи Посполитой Сигизмунда Августа про его великую любовь с Барбарой Радзивилл — это отдельный разговор. Но вопросы такие решаю не я, я — веду на постановку десятый «а», тот самый, где Кузевич, Легенькая и Ляшков, и прочие интересные персонажи.

Почему я? Потому как что такое история и география по сравнению с указиловкой сверху, из самого Гомеля — чтоб все дети с восьмого по десятый класс обязательно посетили театр! Мол, повышали чтоб культурный уровень. Лучше бы Мольера там поставили или Островского — ребятки хоть посмеялись бы. А то — Радзивиллы… У меня от этой фамилии уже оскомина на зубах образовывалась, и начинали мерещиться заговоры и злонамеренность даже в обычном театральном представлении…

Так что, раз у меня пятый и шестой урок в десятом классе — значит, будь любезен, Георгий Серафимович, вместо Корейской войны (тут тоже такая была, и примерно в то же время, что и у нас) и истории Российско-Авалонского противостояния в Азии веди десятиклассников в Земский дом культуры… С другой стороны, десятый класс — это нормально. Был бы шестой — там хоть вешайся.

«Урса» после орочьего автосервиса вела себя отлично. Несмотря на позднее время и долгие разговоры про общественный договор, войну всех против всех, естественные права и естественные же законы, сработал Вождь зеленокожих как положено, любо-дорого кататься!

Задумавшись, я проехал свою любимую парковку — подальше от школы и поближе к магазину — и потому пришлось искать место рядом с калиткой. И — конечно же, я спалился!

Вылезая из машины, я мигом оказался под прицелом двух десятков глаз: восьмиклассники — Бурова, которая на линейке была зеленая, Игнатов, которого тошнило, и самый умный из всех гоблиненок Яша из зверинца, а еще шебутные, но толковые ребята Жаркин, Невзорин и Морковкин, и четверняшки снага — все они с открытыми ртами пялились на «Урсу» и на меня, из нее вылезающего.

— Будете хорошо учиться и много работать — у вас тоже такие же будут, — сказал я как можно более убедительно, хотя сам себе не верил. — Главное, ребята, четко понять, что ты можешь, и чего ты не можешь — и действовать в соответствии с этим пониманием. А теперь — кру-у-угом! На уроки — шагом марш! Третьим уроком — ко мне, будем говорить про географию отечественного автомобилестроения и про «Урсу» — тоже. Понятно?

— Поня-а-а-атно! — протянули восьмиклашки.

Растрендят всей школе, точно. Будут говорить, что я мафиози и в Гомеле собираю бабки с ларьков в районе вокзала. Или еще что-то подобное. Потому что учитель — это кто-то нищий и несчастный. А если нет, то или бандит-мошенник, или муж у нее хорошо зарабатывает. Второй вариант точно не про меня, стало быть — все кристально ясно.

Ничего, стереотипы надо ломать. Вождь смог, а я что — хуже, что ли?

Столовая вообще и организация питания в земских школах в частности — священная корова всей системы образования. Все дети России обеспечиваются бесплатным питанием в детских садах и школах за счет Государя! Ты не кушаешь припущенную рыбу, синий омлет, холодную овсянку и тушеную морковку? Значит, не уважаешь Иоанна Иоанновича! Аргумент более, чем свирепый, но не особенно эффективный. Государя дети уважали и даже в общем-то были ему благодарны, особенно — те, которые родились в малообеспеченных семьях, но ситуация в целом была классической: младшие давились и ничего не ели, старшим не хватало. Ничего удивительного.

В нашей школе столовка была средней паршивости. Вся выкрашенная голубенькой краской, с обшарпанными столами и тяжелыми табуретками, выщербленным и замазанным сверху вечным суриком дощатым полом. Гутцайт планировала отремонтировать ее в следующем году, пока — средств не имелось, руки не доходили.

В буфете почти ничего не продавалось, кроме отрубных хлебцев, шоколадных батончиков и сока с мякотью, а на кухне работали два типа поваров: старые толстые женщины, которые подворовывали, и молодые сутулые юноши, едва-едва окончившие кулинарный колледж. Не лучшие из его выпускников точно, лучшие после выпускного шли в рестораны. Так что еда тут тоже предлагалась так себе — средней паршивости.

Сегодня была среда, а в среду расписание оказалось составлено таким причудливым образом, что на мою долю выпадало водить в столовку народ почти каждую переменку. После второго, третьего и четвертого урока. Шестой, восьмой и десятый класс соответственно. Но десятиклассники — здоровенные лбы, им ждать четыре часа не улыбалось. Молодые организмы хотели горючего в топку прямо сейчас!

Кое-кто их них кучковался в столовой вдоль окон, начиная со второй перемены и голодными глазами смотрел на уныло ковыряющихся в своих порциях мальчиков и девочек из четвертых, пятых и шестых классов, искренне не понимая, как можно не есть синий омлет! Это же еда-а-а!!!

Я тоже лет до десяти ел очень медленно, мог полтора часа над тарелкой молочной гречки провисеть. А лет в пятнадцать-шестнадцать наворачивал ту же гречку со страшной силой, после меня вообще оставался только стол! Так что десятиклассников понимал прекрасно, и их дикий возглас:

— Куда-а-а, малой? Ты че, офигел? Совсем тю-тю? — его я тоже понимал очень хорошо.

Малой уносил на выброс тарелку с оладушками. Большие, пышные, поджаристые, с джемом! Что-что, но оладушки у поваров получались отлично, и даже привередливые пятиклашки хоть по одной — но съедали. А тут… Пацан совершал настоящее кощунство — хотел выбросить такой деликатес прямо перед носом у полудюжины голодных старшеклассников!

— Что вы к нему пристаете! — завопила одна из лингвисток, которая привела пятиклашек в столовую. — Отстаньте от мальчика.

Мои шестиклашки особо не буянили, так что я решил вмешаться в ситуацию:

— Елена Владимировна, ну, какая разница, пусть ребята съедят! Иначе он отнесет на выброс, и оладьи достанутся свиньям Коха.

— К-к-каким свиньям? — девчоночка-учителка была что надо, лет двадцати двух, стройненькая, голубые глазки, брюнетистая челочка, аккуратный носик, туфли на каблуках, юбка-карандаш до колен и белая блузочка.

Но тупенькая.

— А куда, вы думаете, остатки еды деваются? Вон — в ведро. Ведрами и продают пищевые отходы. По дешевке может приобрести любой желающий. Конечно, их приобретают работники столовой и используют как угодно. У Коха — четыре свиньи, он откармливает.

— Не положено же… — захлопала глазами она. — Они же у детей еду отбирают!

— Да не едят дети, на выброс целые порции идут, давайте будем называть вещи своими именами! Вот смотрите, — я глянул на своих шестиклашек и гаркнул: — Кто не хочет есть котлеты и оладьи — поставьте их на этот пустой стол!

Шестиклашки — кроме тех, кого дома плохо кормили — любили есть компот с хлебом. И картофельное пюре. А школьные котлеты в панировке из сухарей не любили и свекольный салат — тоже не очень. Оладьи любили, но одну, а не две. Потому на пустом столе мигом образовался значительный запас провизии.

— Кузевич, Ляшков! Кто там еще? Идите все сюда, ешьте…

— О-о-о-о, Серафимы-ы-ы-ч! — парни набросились на еду, как голодные волки.

— Не положено же… — Елена Владимировна вообще не понимала, что я вытворяю. — Вон, директор же дежурит, сейчас будет вам…

Гутцайт действительно двигалась в нашу сторону, неодобрительно глядя на меня.

— Если бы к нам сейчас пришла проверка — мы бы имели бледный вид, Георгий Серафимович, — сказала Ингрида Клаусовна.

Пацаны начали есть быстрее, тревожно посматривая на директрису, а я почесал бороду и проговорил:

— Но проверка не пришла. А десятый «А» теперь будет хорошо себя вести на русской литературе и не сделает нервы Галине Ивановне, потому что сытый мужик — это добрый мужик, верно говорю? — последнюю фразу я выделил интонацией в сторону десятиклассников.

И они, эти здоровенные лбы, тут же согласились со мной:

— Да-да-да-да… — и стали жевать еще быстрее.

После четвертого урока, перед самым выходом в театр, они ели ещё раз, уже свои порции — с не меньшим аппетитом. Правда, оладий старшеклассникам не полагалось, но те же котлеты со свекольным салатом и картошкой улетали с гиперзвуковой скоростью.

Мы шли по Земской, пешком. До дома культуры тут было километра три, общим решением прогулку признали предпочтительней езды на электробусе и потому — растянувшись метров на двадцать, 10 «А» класс со мной в качестве замыкающего двигался по асфальтовому разбитому тротуару в сторону центра города.

Я подставлял лицо солнцу, дышал осенним, еще теплым воздухом, разглядывал одноэтажные кирпичные и деревянные дома со ставнями на окнах, котов на заборах, желтеющие кроны деревьев… Впереди уже виднелась громада собора и холм Детского парка. И мне в голову снова постучался Есенин, только теперь — на мотив исполнившей на его стихи песню группы «Монгол Шуудан»:

— Я люблю этот город вязевый,

Пусть обрюзг он и пусть одрях.

Золотая дремотная Азия

Опочила на куполах… — да, да, он сочинил про Москву, но вот — навеяло.

— Это что — Есенин? — спросила вдруг Легенькая. — Вы читаете вслух Есенина? Или это песня?

— Хм! — я смутился. — Так, навеяло.

— Действительно — похоже. Осень, разруха, церковь… — девочка вздохнула. — Хорошо, что Есенина в школьную программу включили. Ну и что, что участие в Бунте Пустоцветов принимал, талантливый же поэт! Причем тут политика до стихов? Моя бабушка, например, про Есенина первый раз услышала, когда мы «Ты жива еще, моя старушка…» учили. У них в школе его не проходили. Так она себе полное собрание сочинений заказала, представляете?

— Представляю, мне тоже нравится. Талантливый, — кивнул я, удивляясь вывертам альтернативной истории. — Хороший поэт.

— А сейчас вот мы на постановку идем… Как думаете — хорошо будет?

— Про Барбару Радзивилл-то? — я пожал плечами. — Мне не очень нравятся пляски вокруг магнатов, если честно. Но причем тут политика, да? Так ты сказала? Может, спектакль будет и ничего.

Спектакль оказался и вправду ничего. Артисты играли классно, сюжет — драматический, про любовь, смерть и непонимание со стороны королевы-матери. Правда, мне снова мерещилась социальная инженерия, рептилоиды и заговоры. Почему? Да потому, что Радзивиллы — родичи королевы Барбары, там все как один были благородными, красивыми и чуть ли не святыми ребятами. Сама Барбара — тоже само очарование, идеал женщины.

А Сигизмунд Август — король Польский и Великий князь Литовский — выглядел каким-то инфантилом. Это тот, который Речь Посполитую создал и пока жив был — с Иваном Грозным бодался на равных. Помер — так что в нашей, что в этой истории дичь полная началась, разобрались с которой поляки только Стефана Батория из Трансильвании на трон пригласив… В этой истории, кстати, Батори был всамделишный упырь. Это местный Пепеляев точно знал, он пару склепов с его балканскими родственничками зачищал… Настоящий, стопроцентный вампир, кровопийца с клыками, как положено! На королевском престоле!

Но это к делу не относилось. Театр для меня ушел вообще на второй план после того, что случилось в антракте.

В антракте я пошел в туалет. Учителя тоже в туалет ходят, писяют и какают, между прочим. Это для некоторых детей — шок и дикое разочарование в жизни, но я заработать проблемы с мочевым пузырем из-за их наивности был не намерен и потому, спустившись по лестнице в цокольный этаж Земского дома культуры, двинул к мужскому туалету.

И только потянул за дверную ручку — сразу понял: дело нечисто. То есть сам туалет был чистым, убирали тут отменно, а вот то, что внутри происходило…

Знаете, для школьных пацанов туалет — это последний рубеж обороны. Последняя автономия. Там устраивают разборки, иногда — курят, чем-то обмениваются, решают какие-то вопросы. Потому что педагоги — почти всегда женщины. И ходят если не в учительский туалет, то — в женский, что логично. В мужской вхожи только бесцеремонные технички, но это — отдельная тема, да и появляются они в нужниках все-таки сравнительно нечасто. Конечно, в нашей школе в этом году ситуация несколько изменилась, но это было скорее исключением.

Так что в школьном мальчиковом сознании туалет — это безопасная территория. И моментально переключиться на то, что есть такой Серафимыч, который запросто ходит писять туда же, куда и они, подростки не могли.

И теперь — сгрудились вокруг незнакомого высокого патлатого сутулого хлыща! Хлыщ, скорее всего, был уже взрослый, совершеннолетний. Не всегда угадаешь, конечно, мальчики мужают с разной скоростью, но — лет восемнадцать или девятнадцать ему уже стукнуло. И за каким бесом он пришел сюда, в туалет дома культуры, а?

— Однако! — громко произнес я. — И за каким бесом вы вокруг него столпились? Что там дают-то такое интересное?

Паника — вот как это можно охарактеризовать. В туалете воцарилась натуральная паника! Препод спалил их за чем-то ужасным! Вот прямо сейчас все они резко стали иллюстрацией к любимой присказке Гутцайт: пацаны имели бледный вид. Среди толпы незнакомых мелких я выхватил взглядом Яшу, Невзорина и Морковкина, моих восьмиклашек — и они поняли, что попались.

— Все на выход, быстро! — рявкнул я. — Съе… валили отсюда, моментально! Марш в зал спектакль смотреть! А ты, скот, останься!

Школьники рванули прочь, как стадо испуганных зайцев. Патлатый попытался скрыться тоже, рванув к выходу, аки сайгак, но был пойман за шкирку. Черта с два он сбежит от меня, ублюдок.

Я уже все понял. Я знал, чем он тут занимался, но еще не определил нюансы. В груди уже жгло огнем, это знакомое чувство бодрило и пугало одновременно.

— УБЬЕМ ЕГО ПРЯМО ЗДЕСЬ!!! — взревел дракон.

— Я сам все сделаю, — сказал я. — Не сметь.

— Ч-ч-что сделаете? Пустите меня! Вы не имеете права! — заверещал этот гад.

Он еще пытался вырваться.

— Все из карманов — в унитаз, — сказал я, когда убедился, что в туалете остались мы вдвоем. — Давай, быстро.

— Вы не знаете, с кем связались! — я даже ждал этого аргумента. — Я все расскажу, вам знаете, что будет?

— Однако, мне насрать. Если ты сейчас не вывернешь карманы в унитаз — я суну тебя туда башкой и смою воду. На счет три. Раз, два… — он не поверил, поэтому я дал ему под коленки изо всех сил, поволок за шиворот к кабинке туалета. — Три!!!

Скот этого точно не ожидал, он думал, что ему все сойдет с рук.

— А-а-а-а!!! — не знаю, это пол в туалете был мокрый, или он обмочился, мне было плевать.

Ей-Богу, я бы убил его, если бы он попытался сопротивляться. Задушил бы к чертовой матери, ударил бы башкой о плитку или об унитаз, проломил бы ему череп. Потому что эта патлатая гнида продавала детям дрянь.

Пластиковые зип-пакетики с какой-то зеленой жижей или белым порошочком отправлялись в туалет один за другим, а он не переставал бормотать:

— Я все скажу, все скажу! Вы не знаете, что они с вами сделают! Вас найдут, вас найдут!

И тут я врезал ему по морде. Крепко, так, что у него башка мотнулась из стороны в сторону. Может — челюсть свернул, кто знает. Кулак у меня заныл всерьез, как бы костяшки не выбил…

— Меня зовут Георгий Серафимович Пепеляев, я работаю в земской школе номер шесть учителем истории, — прошипел я ему в самое ухо. — Живу на улице Мира, дом три, второй подъезд. Номер телефона дать? Или твои эти сами уже разберутся дальше?

Мне очень хотелось, чтобы они меня нашли, честное слово.

Это точно были не холодовские. Холод — он занимался рэкетом и держал под крылышком воров. Карманники, домушники, угонщики — они ему отстегивали все. Кажется — попрошайки тоже.

Я не знаю, что втюхивал ребятишкам этот слизняк, может — какой-то местный аналог насвая или что-то похуже, вроде экстази или солей, и знать не хотел. Скорее всего, что-то недорогое и ядовитое… Тот, кто продает такие штуки детям — продал душу дьяволу. Повинен смерти, вот и все. Надо будет — убью сам, и рука не дрогнет.

— ПОВИНЕН СМЕРТИ! — взревел дракон, но я смог его удержать в узде и просто отвесил патлатой гниде еще один хороший пинок под зад, так что он, завывая, на четвереньках ринулся прочь из туалета.

Я просто взял — и помочился туда же, куда он выбросил свою дрянь. Ну, а что? В туалет все это время хотелось прямо сильно. И смыл. Может, трубы где-то забьются, может — нет… Кто знает?

Меня даже колотило от нервяка на выходе. Черт знает, что происходит, подумать только! Я сделал вид, что тороплюсь на спектакль, нарочито бодро простучал ногами, поднимаясь по ступенькам на первый этаж. А потом остановился и тихонько, крадучись спустился вниз, на цыпочках добрался до туалета, открыл дверь и ворвался внутрь

Патлатый ублюдок, рыдая и размазывая кровавые сопли, копошился рукой в сливной чаше, пытаясь выудить оттуда смытый товар! Вариантов не осталось: я с силой опустил ему на башку пластмассовую крышку унитаза и смыл еще раз.

— МОЙ ПАРЕНЬ, — сказал дракон. — ИЗ ТЕБЯ МОЖЕТ ВЫЙТИ ТОЛК. МЫ ЕЩЕ ПОСТАВИМ ВЕСЬ ГОРОД НА РОГА.

Если в этом городе вот так запросто восьмиклашкам продают дрянь в туалете дома культуры — то, пожалуй, поставить его на рога будет не самым плохим решением.

— Сердце бьется все чаще и чаще,

И уж я говорю невпопад:

'Я такой же, как вы, пропащий,

Мне теперь не уйти назад'.

В моей голове снова звучал Есенин, пока я поднимался в зрительный зал и усаживался на свое место. Там, на сцене, страдала отравленная Барбара Радзивилл, но мне было на нее плевать. Сегодня я сделал хорошее дело, и моих детей отравить не смогли.

А дальше… Посмотрим, что будет дальше.