Как стать девушкой вампира. Самоучитель для новичков.

Глава 23

Я вернулась домой затемно, верхом на Красотке, объездными путями, сторонясь дорог, словно боялась преследования. И устроители соревнований, и Фейт предлагали мне помощь, но мне совершенно не хотелось, чтобы меня отвозили домой. Я устала отвечать на бесконечные вопросы о том, почему в местных больницах нет информации о юноше, покалеченном лошадью. Нашлось также много желающих поговорить с моими родителями, чего ни в коем случае нельзя было допустить. Не хватало еще, чтобы у нас дома обнаружили мертвого или умирающего Люциуса Владеску! И папу с пузырьком травяной настойки…

При этой мысли я пустила Красотку в галоп.

А вдруг Люциус умер? Что я почувствую — отчаяние, скорбь или… облегчение? Меня одинаково тревожило и состояние Люциуса, и опасность, которой подвергались мои родители.

Всю дорогу, пока мы с Красоткой спешили к дому родителей, я не могла избавиться от навязчивых дум, представляя себе самое ужасное. Казалось, что мы двигаемся слишком медленно, а мне хотелось лететь. Эйнштейн когда-то объяснил, что восприятие времени зависит от того, с какой силой человек чего- то ждет. Правильно? Вот она, относительность.

Время. Относительность. Наука.

Я попыталась сосредоточиться на этих понятиях и избавиться от тревожных мыслей, но снова и снова вспоминала кровь на рубашке Люциуса. Кровь, текущую у него изо рта. Алую кровь. Изо всех сил погоняя Красотку, я въехала во двор. При виде припаркованного у двери фургона я отбросила поводья и пулей вылетела из седла. У дома стояла еще одна машина — незнакомый старенький седан. В глубине одной из комнат горел свет.

Я мысленно пообещала Красотке при первой возможности расседлать ее и отвести на конюшню и со всех ног кинулась в дом.

— Мам! — крикнула я, захлопнув за собой дверь.

Мама вышла из гостиной и приложила палец к губам:

— Джессика, пожалуйста, не шуми.

— Что случилось? Как он? — Я попыталась пройти в комнату, но мама поймала меня за руку:

— Нет, Джессика. Не сейчас.

Я вопросительно посмотрела на нее.

— Все очень серьезно, однако есть повод надеяться, что Люциус поправится. За ним ухаживает лучший доктор… в данных обстоятельствах, — загадочно добавила она.

— Что значит «в данных обстоятельствах»? И чья машина стоит у дома?

Неужели родители так и не вызвали врача?

— Мы пригласили доктора Жольдоша.

— Да вы с ума сошли! Он же убьет Люциуса!

Доктор Жольдош, чокнутый венгр, потерял медицинскую лицензию за использование сомнительных народных снадобий. Здесь, в Штатах, разумные люди верят в настоящую медицину, поэтому жители округа игнорировали шарлатана, но мои родители продолжали с ним дружить. Они часто собирались втроем на нашей кухне и обсуждали преимущества альтернативных методов лечения.

— Доктор Жольдош понимает Люциуса и ему подобных, — сказала мама, обняв меня за плечи. — Ему можно доверять.

Мама произнесла последние слова таким тоном, что стало ясно: она говорит не только о том, можно ли доверить этому шарлатану жизнь Люциуса.

— Почему?

— Он будет молчать.

— Но почему? Почему мы должны молчать? Ты кровь видела? Сломанные ноги? Разбитые ребра? Люциус особенный… — Мама взяла меня за плечи и слегка тряхнула. — Просто поверь, Джессика. В больнице ему находиться небезопасно.

— А здесь безопасно? В нашей гостиной?

Мама отпустила меня и потерла глаза — должно быть, она очень устала.

— Да, здесь он в большей безопасности.

— Мам, у него внутреннее кровотечение. Даже мне это очевидно. Ему нужно переливание крови.

Мама кинула на меня странный взгляд, будто я ненароком сказала что-то важное:

— Совершенно верно, ему нужна кровь.

— Тогда отвезите его в больницу!

— Джессика, у Люциуса есть особенности, которых докторам не понять. Мы все обсудим позже, а сейчас мне надо к нему вернуться. Пожалуйста, ступай к себе и наберись терпения. Как только будут новости, я скажу.

Мама направилась к гостиной, из которой доносились голоса — разговаривали мой отец и доктор Жольдош, — и присоединилась к тайному обществу, плотно прикрыв дверь.

Напуганная и раздраженная, я поднялась наверх, совершенно забыв про бедную нерасседланную Красотку, и ей пришлось провести холодную ноябрьскую ночь возле конюшни. От тревоги я даже не вспомнила о лошади, которая несколько часов назад принесла мне славу. Вместо того чтобы позаботиться о Красотке, я забралась в постель и уставилась в потолок, пытаясь решить, что делать дальше.

Напряженно размышляя, не вызвать ли доктора самой, и заметила, что над гаражом, в комнате Люциуса, вспыхнул и тут же погас свет. Я выглянула в окно: к дому через лужайку бежал отец с каким-то свертком размером с коробку для обуви, но с закругленными уголками. Похоже на бандероль.

Когда отец скрылся в гостиной, я украдкой сошла вниз, стараясь не наступать на расшатанные половицы, и приоткрыла дверь — самую малость, чтобы видеть, что внутри.

Огонь в камине почти потух, но в приглушенном свете я все-таки кое-что рассмотрела. На длинном обеденном столе, который мы использовали в торжественных случаях, лежал Люциус, наполовину прикрытый белой простыней. Его лицо казалось безмятежным, губы не шевелились. Он был похож на мертвеца. На труп. Я никогда раньше не была на похоронах, но казаться мертвее, чем Люциус… даже не знаю, возможно ли это.

Он умер?!

Я уставилась на его обнаженную грудь.

«Люциус, дыши! Дыши, пожалуйста…»

Увы, грудь Люциуса не двигалась.

Внезапно что-то во мне надломилось, и я почувствовала, как внутри образуется холодная гулкая пустота.

«Нет, не может быть. Он не умер».

Я попыталась успокоиться. Если бы Люциус умер, вокруг него не суетились бы, оставили бы в покое, прикрыли бы лицо.

Мама нервно расхаживала у камина, прижав руку к губам. Отец и доктор Жольдош о чем-то совещались, разглядывая сверток из гаража. Должно быть, они пришли к какому-то решению, потому что доктор Жольдош достал из черной сумки нож… или скальпель? Он собирается оперировать Люциуса? На нашем столе?!

Я отвернулась, опасаясь, что мне станет дурно, но венгерский шарлатан не стал кромсать Люциуса, а разрезал бечевку на свертке и надорвал бумагу. Затем достал содержимое, осторожно, словно новорожденного младенца — дрожащего младенца, который так и норовит вырваться.

Да что же это?

Затаив дыхание, я наклонилась к щели. На дверь никто не смотрел. И мама, и отец, и доктор Жольдош не сводили глаз с загадочного предмета — пакетика, сшитого из неизвестного материала. Пакетик подрагивал, словно желе.

— Разумеется, у него в комнате хранился запас, — прошептал доктор Жольдош, тряся седой бородой. — Как же иначе.

— Разумеется, — согласилась мама.

По знаку отца она подошла к Люциусу. Родители взяли его за плечи и осторожно приподняли. Люциус не то застонал от боли, не то зарычал, как раненый лев. Такой вопль не мог исходить ни от человека, ни от зверя. От звука дрожали стены и кровь стыла в жилах.

Я вытерла взмокшие ладони об одежду.

Доктор Жольдош, блеснув стеклами очков, наклонился к своему пациенту.

— Пей, Люциус. Пей, — тихо сказал доктор, держа пакетик на весу перед лицом Люциуса.

Никакой реакции не последовало. Голова Люциуса опрокинулась, и отцу пришлось поддержать ее.

Доктор Жольдош взял скальпель и вонзил его в пакетик.

Внезапно Люциус широко распахнул глаза, и я тихонько вскрикнула — и без того темные радужки стали совершенно черными, заполнили собой почти все пространство глазного яблока. Люциус раскрыл рот и выпустил клыки. Родители услышали мои крик, но не могли оторвать взглядов от фантастического зрелища. Люциус наклонил голову, впился в пакетик и с усилием начал жадно глотать. По его подбородку сползла капля жидкости. Темной жидкости. Густой. Алой.

Несколько часов назад я видела такие же пятна на груди Люциуса.

Не может быть!

Я затрясла головой, разгоняя наваждение, и попыталась рассуждать здраво, но мне почему-то не удавалось вытеснить из сознания образ того, что происходило у меня на глазах. До меня донесся запах — резкий, незнакомый. Точнее, однажды я его унюхала, но едва различимо, а теперь… Теперь он был сильным. И становился все сильнее. Этот запах… я ощущала его будто не носом, а нутром — или той примитивной частью мозга, о которой нам рассказывали на уроках биологии. Той частью, которая контролирует агрессию, сексуальное влечение и… удовольствие?

Люциус сел прямее, оперся на локоть, продолжая жадно глотать, как будто не мог напиться. В конце концов в пакетике ничего не осталось. Со стоном, в котором странным образом сочеталась животам агония и чистое удовлетворение, Люциус откинулся назад. Отец подхватил его за плечи и аккуратно уложил на спину.

— А теперь поспи. — Мама натянула одеяло ему на грудь, куда только что упала капля крови.

Кровь… Он пил кровь…

Я зажмурилась, замотала головой — и прочный деревянный пол внезапно ушел у меня из-под ног. Стены комнаты задрожали и поплыли. Я попробовала выпрямиться, но помимо моей воли глаза закатились, и все вокруг потемнело, словно в кино перед началом сеанса.

Среди ночи я пришла в себя — в своей постели, одетая в любимую фланелевую пижаму. Мною владело странное чувство, как будто я очутилась не в собственной спальне, а в чужой стране. Еще не рассвело. Я лежала, стараясь не шевелиться, с открытыми глазами, на случай, если комната снова закружится и исчезнет. Впрочем, дом так и не шелохнулся, хотя я в подробностях мысленно проиграла все, что увидела. Все, что почувствовала.

Я видела, как Люциус пьет кровь. Или нет? Я была не в себе. Испугана. И странный запах… Может, доктор Жольдош одурманил Люциуса каким-нибудь крепким румынским зельем? Может, я от страха все не так истолковала? А еще я не могла объяснить своих чувств при мысли о смерти Люциуса. Я ощутила печаль. Тоску, которую сложно было вообразить. Словно в моей душе образовалась дыра…

Это испугало меня больше всего, и посреди ночи я выбралась в гостиную.

В камине горел огонь. Люциус лежал на столе, под его головой появилась подушка, а от шеи до самых пят его закрывало теплое одеяло. Папа, сидевшим рядом, задремал и слегка похрапывал. Мама ушла, доктора Жольдоша и черной сумки нигде не было. Исчез и пакетик, который наверняка мне просто приснился.

Я подошла ближе и посмотрела на Люциуса: никаких следов на губах, никакого пятна на подбородке, рот выглядит как обычно, лицо бледное, измученное — и такое знакомое. Он слегка пошевелился, словно почувствовав мое присутствие, и его рука соскользнула со стола. Я взяла Люциуса за запястье и вернула руку на стол. Несмотря на одеяло и камин, кожа Люциуса оставалась прохладной… нет, холодной. Он всегда оставался холодным. Мои пальцы на мгновение замерли на ладони Люциуса в надежде передать ему частичку тепла и успокоить.

Он жив.

Я не выдержала и тихонько заплакала. Слезы сбегали по щекам и падали на наши соединенные руки. Люциус сводил меня с ума. Он и сам был безумцем. Я не хотела снова ощутить чувство потери. Никогда.

Я всхлипнула, не в силах сдержаться. Папа заворочался на неудобном стуле, и я испугалась, что он проснется. Отпустив руку Люциуса, я вытерла лицо рукавом и вернулась к себе в спальню. К тому времени почти рассвело.