Календарные обряды и обычаи в странах зарубежной Европы. Весенние праздники. XIX - начало XX в.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

И. Н. Гроздова, С. А. Токарев

Исходным пунктом возникновения каждого календарного обычая или обряда служили реальные условия быта человека и прежде всего его хозяйственная деятельность. Сам народный календарь представлял собой чередование сроков сельскохозяйственных работ, к узловым точкам которых и приурочивались традиционные обычаи и обряды.

Но нельзя рассматривать обряды только в статике. На протяжении многих веков в процессе своего развития они претерпевали различные изменения и взаимовлияния, меняя подчас не только форму, но и смысл тех или иных магических действий и превращаясь в конце концов в простую игру, развлечение. В таком трансформированном виде часть из них сохранилась до наших дней.

При исследовании народных календарных обычаев в странах зарубежной Европы необходимо прежде всего отметить тесную преемственную связь между зимним и весенним циклами праздников. Общие с зимними типы обрядов (обходы-поздравления, в которых и в рождественский цикл нередко звучат весенние мотивы, обычай ряжения, драматические игры, обильная еда и пр.) обусловлены одинаковым смыслом религиозных действий: в них сказывается стремление земледельца предугадать будущее, создать максимально благоприятные условия для проведения весенних сельскохозяйственных работ, получить урожай и связанное с этим благополучие всей семьи. Сходство с зимним циклом еще более усиливалось перенесением (XVI в.) гражданского нового года с весеннего месяца марта на январь, в связи с чем и многие обряды были приурочены к зимним праздникам.

Однако в весенней обрядности можно найти и существенные отличия от зимней и выделить черты, свойственные только весенним праздникам. Различия эти понятны: ведь зимние обряды не связаны так непосредственно с сельскохозяйственными работами, как весенние. В зимние праздники, в период перерыва в сельскохозяйственной деятельности, совершается лишь ритуально-магическая подготовка к трудовым процессам весеннего периода. Отсюда большее число различных гаданий в зимней обрядности. Весной же гадания отступают на задний план, но зато намного больше становится примет о погоде, об урожае, а также аграрно-магических действий. Приступая к первой пахоте и посеву, земледелец более внимательно приглядывался к окружающей его среде; ему было очень важно узнать, в каких условиях будут расти и созревать посеянные им культуры, он пытался непосредственно повлиять на них и разумными, и магическими средствами.

Очень характерны в этом смысле обычаи ритуальной запашки — прямая имитация земледельческих процессов, отмечаемые у многих народов и приурочиваемые к предвесеннему сезону — к дням карнавала. Разнообразные игровые обычаи с пасхальными яйцами имеют тоже аграрный оттенок: яйцо — символ новой зарождающейся жизни, и оно должно вызывать прилив растительных сил.

Проанализировав обряды и обычаи весеннего цикла, можно установить следующую закономерность: чем больше места в хозяйстве страны занимало земледелие и скотоводство, близкие по способу ведения к натуральному хозяйству (например, в Юго-Восточной Европе), тем больше сохранялось в сельских местностях примет и особенно различных магических ритуалов, направленных на повышение урожая. И наоборот в странах с высокоразвитым уровнем сельского хозяйства (например Великобритания), где зависимость судьбы урожая от стихийных природных условий во много раз уменьшается, становится гораздо меньше и соответствующих обрядов и примет; сохранившиеся же частично теряют свой первоначальный магический смысл и трансформируются в простые народные развлечения, игры.

Своеобразие весенним обрядам придают и эстетический и эмоционально-психологический факторы. Красота весеннего пробуждения природы, радостно-приподнятое настроение являются поводом для создания во время весенних праздников непосредственного веселья, множества разнообразных игровых и развлекательных моментов, далеких подчас от утилитарной основы возникновения обрядов. И в этом отношении особенно характерен праздник карнавала у романских народов — с его необычайной массовостью, безудержным весельем, а иногда и буйным разгулом. Эти же черты отличают и светский по своему характеру праздник 1 мая.

Эстетическое восприятие весны народом нашло свое выражение в очень поэтических мифах и легендах о природе весны, ее различных олицетворениях, а также во множестве весенних песен, которыми раньше приветствовали приход весны (славянские веснянки, волочебные, русальские и другие песни; английские песни-приветствия мая; кельтские гимны солнцу и пр.).

Все эти черты создают своеобразие рассматриваемых в данной книге весенних народных праздников различных народов.

По существу все многообразие весеннего цикла народных обычаев можно, хотя и грубо, разделить на два периода: первый отмечает самое начало весны, первые признаки оживления природы после зимнего застоя; кульминационной точкой этого периода является чисто светский праздник масленицы-карнавала, с его веселым разгулом, а отчасти — пасха с ее церковной перелицовкой древнего культа умирающего и воскресающего божества. Второй период связан с празднованием торжества весеннего обновления природы, ее полного расцвета; важнейшие праздники этого цикла — 1 мая и троица, чьи обряды очень сходны между собой. Впрочем, резкой грани между этими двумя периодами нет: ту же пасху и связанные с нею предпасхальные дни можно относить и к первому и ко второму периоду.

Быть может, самое интересное явление во всей весенней обрядовой традиции представляет праздник проводов зимы и встречи весны, праздник, знакомый всем народам Европы, но под разными названиями. У романских народов — это карнавал, у германских народов — Fastnacht, у западных славян — масопуст, фашинг, запусты, у южных — бела, сирна неделя и пр. Различна и длительность и сроки проведения праздника. В отличие от русской масленицы, длящейся всегда одну неделю (от понедельника до воскресенья перед великим постом), в странах зарубежной Европы и начало и конец праздника — различны. У подавляющего большинства романских, германских, западнославянских народов началом карнавала считается последний день зимних святок — день трех королей (6 или 7 января); но настоящий разгар празднества — последние три дня перед постом — «жирные», «тучные» воскресенье, понедельник и вторник. У некоторых народов — в Нидерландах, в Скандинавских странах — только эти последних три дня считаются праздничными. В Англии и Финляндии — только один день: вторник перед постом. Почти у всех европейских народов началом великого поста, следующего за масленицей, считается пепельная среда — в отличие от «чистого понедельника» в странах восточной православной церкви.

Но если сроки и длительность проведения весеннего праздника карнавала-масленицы как-то сообразовывались с церковным календарем, то само содержание праздника не имело и не имеет ничего общего с христианской религией. Для церкви это только «сыропустная (сырная) неделя», т. е. начало пищевых ограничений, подготовка к посту. Обычаи же, обряды и поверья, связанные с днями карнавала, — чисто народные, самобытные, чуждые всякой церковности.

Поражает обилие и разнообразие этих обычаев, обрядов и поверий. При этом очень трудно сказать, что составляет собственно основу масленичных ритуальных обычаев, а что — второстепенные, добавочные их элементы.

Некоторые ученые считают (Бахтин), что главное в карнавале — это веселый, даже буйный и разгульный его характер. Тут снимаются как бы все запреты, забываются ходячие нормы морали и приличия. Вышучиваются все авторитеты, даже церковь с ее строгими и обязательными церемониями; все осмеивается, пародируется. Такой характер приняли карнавальные празднества в католических странах Европы со времени Возрождения, и в этом можно видеть стихийный демократический протест против феодально-церковного средневекового порядка.^{970}

Но почему этот праздничный разгул приурочивается именно к началу весны? Ответить трудно, хотя надо вспомнить, что такое же, может быть, в меньшей мере шумное веселье присуще и летним праздникам — Иванову дню и др., и зимним святкам.

Весной, однако, как считают, сама пробуждающаяся природа как бы призывает человека веселиться и праздновать. Вероятно, это так и есть. Но нельзя забывать также, что, во-первых, даже последние дни карнавала приходятся в большинстве случаев на февраль, когда только в южных странах Европы чувствуется приближение или наступление весны, а в большей части стран еще царствует зима; начинается же карнавал еще раньше — чуть ли не с начала января, в самый разгар зимы. А во-вторых, надо помнить, и это весьма осложняет поставленный вопрос, что подавляющему большинству европейского крестьянства наступление весны, хотя и подавало надежду на сытость и благополучие, но само-то по себе благополучия еще не несло: весна — самое голодное время для малоимущего крестьянина. Правда, коровы начинали доиться, куры нестись, но это почти единственные признаки предстоящего более сытого сезона. Веселиться и радоваться, казалось бы, еще рано.

Как бы то ни было, праздничное карнавальное веселье принимало самые разные формы: гуляния, танцы, песни, игры молодежи, процессии, маскарады, качание на качелях, обильная еда (хоть на несколько дней перед голодным постом). Большая часть этих праздничных действий выполняет простую функцию психологической разрядки, развлечения, удовлетворения эстетической, художественной, игровой потребности человека. Недаром самые активные их участники — молодежь либо дети. И не нужно думать, что эту развлекательную функцию карнавал начал выполнять только в наши дни. Конечно, нет. Потребность в психологической разрядке, в удовольствиях, пусть самых примитивных, грубых, и просто во временном отвлечении от будничного труда была свойственна человеку во все времена. Но к этой развлекательной функции присоединялась раньше другая: действия эти представляли собой в какой-то мере и магические, колдовские обряды, цели которых были весьма прозаические: забота об урожае и общем хозяйственном благополучии.

Пережитки этой магической, обрядовой стороны праздников отчетливо видны. Они сохраняются и в сознании самих участников, хотя порой принимают вид шутки. Танцуя, надо как можно выше подпрыгивать, чтобы лен и конопля росли выше. Качание на качелях — обычай очень широко распространенный — имело целью ускорить рост посеянных культур, повысить плодородие земли. Той же цели служила и обрядовая запашка в дни карнавала, и шуточный обычай хлестать друг друга прутьями, и многое другое.

Особую трудность для понимания представляет обрядовое ношение масок. Это не просто развлечение: здесь явно налицо пережиток какого-то древнего ритуала. Но какого? Одни исследователи видели в этих масках, в частности в звериных, отголосок древнего тотемизма, другие — мифологическое олицетворение небесных туч и прочих атмосферных явлений; третьи связывали эти маски с культом умерших, либо с магией плодородия, либо с мужскими тайными союзами. В пользу последнего предположения говорит тот факт, что дружины ряженых чаще бывают однополые — это преимущественно мужская молодежь. Как бы параллелью к этому служит южнославянский (болгары, сербы) обычай лазарок, кралиц — девичий весенний праздник, лишь частично связанный с карнавалом.^{971}

В числе прочих, весьма разнообразных масленично-карнавальных обычаев особое место занимают обрядовые действия, связанные с брачно-половыми отношениями молодежи. Карнавал или вообще время перед постом — излюбленное время свадеб. Помимо настоящих свадеб, устраивались шуточные пародии на свадебный ритуал (Югославия, Чехословакия и др.). Некоторые масленичные обряды рассматривались как средство против бесплодия женщин. Иные действия и песни содержали в себе эротические намеки.

В этих обычаях выражалась, хотя бы и в пародийно-шуточных формах, очень существенная сторона быта крестьянской земледельческой общины: весь крестьянский мир заинтересован в сохранении и росте численности своего людского состава. Брак, свадьба, дети — не личное дело человека, это дело общины.

В этом, вероятно, лежит объяснение особой категории масленичных обычаев, описанных не раз почти у всех европейских народов, — обычаев по меньшей мере неприятных. Речь идет о ритуальном, зачастую шуточном, но иногда очень чувствительном наказании девушек, не вышедших замуж в истекшем году. Формы этого наказания различны — от шуточного штрафа до унизительных и жестоких приемов публичного осмеяния. Подобным наказаниям подвергали и девушек, заслуживших чем-либо неприязнь мужской молодежи, а также, но в более редких случаях, и молодых парней, не женившихся в прошедшем году. Такое бесцеремонное вмешательство коллектива в личную жизнь человека порождено, как уже было сказано, самими условиями жизни традиционной сельской общины, что не мешает этим обычаям быть пережитком дикого и жестокого средневековья.

Одно из самых колоритных зрелищ всего ранневесеннего цикла — это финальный обряд карнавала, который совершается обычно в последний день карнавала или позже и принимает весьма разнообразные формы. Но при всем разнообразии деталей везде и всюду повторяется один и тот же по существу ритуал, в настоящее время по большей части игровой и шуточный, а когда-то вполне серьезный: это обрядовое изгнание или уничтожение чего-то дурного, опасного, вредного, причем опасного и вредного для всех, для всей общины, а потому и сам обряд выполняется всегда коллективно, всем миром.

Естественно, что такой своеобразный, экзотический обычай, всегда приурочиваемый к весеннему сезону, давно уже интересует исследователей и породил много попыток объяснения. Предложено, например, объяснение в духе мифологической символики: изгоняемый или уничтожаемый предмет — чучело, кукла, маска — это символ зимы; а сожжение, утопление или выбрасывание его — это смена зимы весной или летом. Такое толкование (его давала старая мифологическая школа Гримма, и оно до сих пор удовлетворяет многих), казалось бы, опирается на очевидные факты, вернее на один непреложный факт: обряд совершается именно весной. Само население также иногда (например, в Польше) воспринимает уничтожаемое чучело как символ ухода зимы. Вместо него в село приносят лето — так говорится в обрядовых песнях чехов и словаков.^{972}

Но перед нами обычай, несомненно более сложного происхождения, в него влились разные элементы. Прежде всего в обрядах сожжения карнавала (или как бы его ни называли) всегда отчетливо видна идея уничтожения или изгнания чего-то нечистого, опасного, значит, в основе его лежит идея очищения. Но что же это за зло, от которого хотят избавиться?

Джемс Фрэзер попытался разрешить этот вопрос, поставив европейские карнавальные обычаи в связь с более широким кругом обычаев, распространенных чуть ли не по всему свету, — обычаев публичного очищения от зла, от нечисти, от греха. Во многих случаях это делалось в такой форме, что накопившиеся грехи, болезни, неудачи и пр. переносились на голову живого существа, животного или человека, которого в прошлом убивали или изгоняли как искупительную и очистительную жертву, как «козла отпущения». Такие очистительные обряды совершались не обязательно весной, но и в другие времена года. Фрэзер считал также, что вещественный или живой символ изгоняемого зла может быть одновременно и воплощением божества — духа растительности, которого убивают и хоронят, чтобы он вновь возродился, и, кроме того, воплощением смерти, которую стараются отогнать. У народов Европы подобные обычаи получили смягченную форму: «козлом отпущения» стало уже не живое существо, человек или животное, а их символическое подобие, соломенное чучело или кукла.^{973}

В пользу этого мнения Фрэзера говорит тот факт, что у многих народов Европы обряд изгнания карнавала окрашен как бы моральным оттенком: чучело Карнавала перед его уничтожением или изгнанием подвергается шуточному суду, его обвиняют в разных совершенных им преступлениях и присуждают к смерти.

Французский этнограф Арнольд ван-Геннеп, соглашаясь отчасти с теорией «козла отпущения», рассматривал весенние очистительные обряды в свете своей общей концепции, согласно которой все магические, религиозные и прочие обряды всегда сопровождают какой-то переход от одного состояния к другому, переход, который внушал древним людям беспокойство и опасение; в данном случае — это переход от одного сезона к другому.^{974}

По-видимому, истоки этого распространенного почти у всех европейских народов финального обряда карнавала следует искать в очень отдаленном времени: сходные по форме и смыслу ритуалы совершались еще в древнем Риме во время праздников сатурналий и встречи весны.

В период средневековья в большинстве стран Европы обряд сожжения соломенного чучела стал исполняться дважды: в заключительные дни масленицы и во время пасхального поста. На этот последний обычай и на одно из наиболее распространенных его названий — «вынос смерти» обратил внимание немецкий исследователь Фридрих Зибер (ГДР). В своей книге «Немецко-западнославянские отношения в весенней обрядности» он приводит много исторических свидетельств о бытовании подобного обычая в центральной Европе.^{975}

Самые ранние о нем упоминания восходят к XIV в. (1366 г.) и происходят из Чехии, из Праги: это синодальное запрещение низшему духовенству принимать участие в «постыдном обычае» носить по улицам города изображение «смерти» (mors). На основании этого Зибер предполагает, что эта обрядово-магическая борьба со смертью вошла в обычай в XIV в., после «черной смерти» — чумы, поразившей ужасом Европу в середине этого столетия. Подобные запреты повторялись и позже, значит, обычай изгнания «смерти» продолжал исполняться. В XV в. есть известия о бытовании того же ритуала у поляков, у немцев. Видимо, обычай этот распространялся, переходя от одного народа к другому.

Но, хотя обычай «вынесения смерти» сложился как некое целое лишь в середине XIV в., отдельные его элементы существовали гораздо раньше: ношение масок, шествия — и процессии, боязнь духов болезней и пр. Эти «доструктурные», как их называет Зибер, элементы бытовали у разных народов, они были «этнически неспецифичны». Образование же из них некоего «структурного единства» можно, как уже сказано, датировать исторически и географически довольно точно: Чехия, середина XIV в. При этом основной осью, вокруг которой «структурировался» обычай, был все же, вероятно, суеверный страх перед смертью, точнее перед чумной эпидемией. Гипотеза немецкого ученого представляет несомненный интерес для объяснения этих распространенных народных обычаев. Можно предположить, что в дальнейшем развитии обряда смерть в народном осмыслении стала отождествляться с зимой и поэтому в некоторых местах обряд «выноса смерти» превратился в обряд проводов зимы и встречи лета.

У многих европейских народов в весенних ритуалах часто звучит мотив космической борьбы между зимой и летом. Эта борьба инсценируется в обряде в виде символического состояния каких-то двух партий. Иногда — это драматическая игра — поединок между «сторонниками лета» и «сторонниками зимы» (немцы). Возможно, отголосками таких народных представлений были непременные элементы того или иного рода борьбы, приуроченные к тем или иным весенним праздничным дням: кулачные бои на востоке Европы, в Великобритании, или же различные состязания, соревнования между двумя группами. Вполне вероятно, что подобное же происхождение (имитация весеннего обряда борьбы лета с зимой) имели и средневековые футбольные матчи в Великобритании в масленичные дни. Конечно, с течением времени смысловое значение всех этих игр было забыто, и они продолжали бытовать среди народа лишь как виды праздничных развлечений.

Заключительные эпизоды весеннего цикла праздников приходятся на время полного расцвета природы, когда весна переходит в лето. Кое-какие обряды этой группы падают на пасху (и предпасхальные дни), но большая их часть — на 1 мая и на троицу. Разграничить строго эти обычаи и обряды по группам, распределить их по срокам — невозможно. Трудно и объединить одной общей идеей столь разнообразные обычаи. Такой общей идеей надо считать, быть может, представление земледельческого народа о годовом круговороте природы, о весеннем возрождении растительности, умершей в зимнее время. На этой же основе вырос в древности культ умирающего и воскресающего божества растительного мира — культ, который, как известно повлиял и на возникновение христианского ритуала и христианского вероучения. Кульминационной точкой христианского культа является пасха. Этот праздник, принесенный некогда на европейскую почву, совпал здесь с аналогичными ритуалами и верованиями, с местными аграрными культами, и одно с другим тесно сплелось.

Самые разнообразные обычаи, магические обряды, местные поверья окрасились одним тоном — радости по поводу оживления природы, обновления жизни. В пасхально-троицкие и майские дни устраивались всевозможные игры и забавы, гуляния, песни, танцы. Конечно, и здесь к развлекательным и игровым действиям примешивались магические обряды, поверья о сверхъестественных силах, умилостивительные ритуалы, суеверные запреты. Вера в магические свойства зелени, деревьев (майское дерево), разных трав, в очистительную силу огня, в целебные свойства воды (не всякой, а «чистой», пасхальной, троицкой), обряды в честь живительного солнца сочетались в то же время с верой в нечистую силу, со страхом перед ведьмами и колдунами. Сюда же влились и элементы заупокойного культа, поминки по умершим и, конечно, эротические обряды, фривольные игры молодежи, сватовство и помолвки. Впрочем, заключение браков в мае у большинства народов почему-то противопоказано (быть может, потому, что поздняя весна — все-таки еще голодное время года).

Наряду с общими, свойственными всем европейским народам элементами весенней обрядности, у каждого народа есть и свои специфические обряды или отдельные мотивы их, существование которых обусловлено разными причинами: различными географическими условиями, направлением хозяйства, религиозной принадлежностью или особенностями исторического развития. Такие различия можно наблюдать между крупными областями Европы. Примером этому может служить граница празднования карнавала в Европе в том его классическом виде, в каком он известен в романоязычных странах.

Различиями в географических условиях можно объяснить разное приурочивание одного из основных праздников этого цикла — встречи весны, полного расцвета всей природы. В некоторых странах (Греция, Албания, Италия, Югославия, Болгария, Румыния) он справлялся 1 марта, в остальных — 1 мая.

Можно привести и еще один пример различий в весенних обрядах и обычаях в отдельных историко-культурных областях Европы, обусловленных разным направлением их сельского хозяйства. У ряда народов южной и юго-восточной Европы (болгары, сербы, македонцы, албанцы, румыны), в хозяйстве которых издавна большую роль играло скотоводство, одним из самых популярных весенних праздников стал день св. Георгия — 23 апреля. В своей основе этот праздник был связан со скотоводческим бытом древнего населения Балкан, особенно с овцеводством. У всех перечисленных народов св. Георгий считался покровителем скота, и к его дню обычно были приурочены и первый выгон скота в поля, и множество скотоводческих обрядов и поверий. В странах, расположенных к западу и северу от этой историко-культурной области, постепенно культ св. Георгия и связь дня 23 апреля со скотоводческим хозяйством затухает (слабые его отголоски еще сохранялись долгое время у венгров, поляков, немцев и др.). В западной и северной Европе (Скандинавия, Великобритания, Франция, Бельгия, юг Нидерландов) никаких обрядов, связанных со скотоводством, к дню св. Георгия приурочено не было.^{976}

Часто одинаковые по смыслу обряды, выполнение которых преследует одну и ту же цель, значительно различались по своей форме. Например, несколько форм имели весенние очистительные обряды с водой: умывание росой (Венгрия, Польша), проточной водой (Италия), валяние по росе (Болгария), обливания на пасху или на троицу (во всех славянских странах, у немцев, в Венгрии, Румынии). Иногда такие очистительные обряды с водой принимали форму шествий к почитаемым источникам и украшения их цветами, праздничными арками.

Обычаю качаться на качелях на пасху или вознесение, распространенному во многих континентальных странах Европы, соответствует по смыслу и целям английский обряд подкидывания вверх на стуле женщин мужчинами в пасхальный понедельник и мужчин женщинами во вторник этой же недели.

Своеобразный оттенок некоторым бытующим в разных странах обрядам придают соединившиеся с ними пережитки древних языческих верований, свойственных древним славянам, древним германцам или древним кельтам. У германских народов, например, сохраняются в некоторых обрядах следы культа древних германских богов. Яркий пример этому — поверья о неистовом разгуле нечистой силы в ночь перед 1 мая (так называемая Вальпургиева ночь) были распространены только у германоязычных народов (немцы, австрийцы, народы Скандинавии). Очевидно, корни этих поверий и связанных с ними обычаев нужно искать в верованиях древних германцев.

Анализ таких обрядов в их историко-сравнительном аспекте, несомненно, может дать и некоторые выводы для проблемы этногенеза отдельных народов.

Сложные процессы этнической истории, например, отражаются в обрядности майских праздников среди шотландцев. В горных районах Шотландии, у гэлов-хайлендеров 1 мая отмечался как скотоводческий праздник древний кельтский праздник Бельтана, связанный с культом солнца. И в наши дни сохраняются еще его древнекельтские черты: разжигание огромных костров на вершинах холмов, молитвенное обращение к солнцу, пережитки древних жертвоприношений богам. В англицизированной же равнинной Шотландии (Лоуланд) праздник принял общеевропейские черты: «майское дерево», «майская зелень», выбор «майской королевы». И все же в некоторых селах Лоуланда и в наши дни можно еще наблюдать некоторые отголоски древней обрядности кельтского праздника Бельтана.

Другой пример — уже упоминавшаяся выше история распространения обычая «изгнания смерти». Обычай этот отмечен впервые в Чехии, в Праге, в середине XIV в. В это время Чехия была центральной провинцией обширной империи, а Прага — ее столицей. Оттуда этот обычай несколько позже (в XV в.?) перешел к полякам и немцам, подвергшись среди этих народов, а потом и среди других различным изменениям, приобретя особую этническую, национальную окраску у каждого из них.

Корни многих весенних календарных обычаев уходят в глубокую древность. Но в новейшее время можно проследить вполне закономерные изменения в этих традициях. Изменения идут в таких направлениях:

1) переосмысление и перетолкование старинных ритуальных действий, ставших непонятными для самих же исполнителей;

2) ценностное снижение традиции; исполнителями обряда становятся дети, сам обряд превращается в детскую игру;

3) присоединение к комплексу традиционных обрядов инсценировок, воспроизводящих исторические события или местные происшествия;

4) возникновение новых традиций, сплетающихся со старыми.

Большие изменения произошли, например, в распространенном по всей Европе празднике — карнавале (масленице). Карнавальные шествия, в которых наряду со старыми ритуальными масками появляется и много новых (часто актуальных, сатирического характера), в некоторых городах и странах привлекают массы зрителей. Часто поэтому такие уличные карнавалы подготовляются и проводятся специальными комитетами по заранее разработанному сценарию.

Изготовление карнавальных масок, ритуальных фигурок животных, роспись пасхальных яиц становятся настоящими произведениями народного прикладного искусства, карнавальные сценки превращаются в подлинный народный театр. Все это говорит о том, что к народным календарным обрядам надо относиться внимательно, уметь отделять черты, имеющие большое значение для развития народной культуры, от ненужных, а подчас и вредных пережитков.

В социалистических странах Европы создаются все условия для сохранения и развития традиционных весенних обычаев, народных праздников. Так, во многих странах устраиваются конкурсы, соревнования по созданию лучших карнавальных масок, на исполнение обрядовых песен, драматических сценок.

Старые народные традиции весеннего праздника 1 мая придают и особые, специфические для каждой страны черты и большому общественно-политическому празднику нашего времени Дню солидарности трудящихся всех стран, отмечаемому в этот же день — 1 Мая.

Таким образом, народные праздники продолжают выполнять важную социальную функцию — объединение, сплочение людей того или иного коллектива, селения. Свойственные им народные гуляния, ярмарки с традиционными народными забавами — качелями, каруселями, спортивными состязаниями сохраняются во многих странах и сейчас.