Калужский вариант

Глава первая. Исповедь «мыслящих чудаков»

В Калугу меня пригласил Северин. С полгода, наверное, зазывал письмами, дотошными, пожалуй несколько озорными, если учесть, что адресованы они были незнакомому человеку.

«Приезжайте, не пожалеете. Вызываю (прошу) пока что частно, так как уверен, что у вас лишнего времени не бывает и вам нужно чем-то жертвовать».

«Нужны как воздух! Решайтесь!»

«Неприезд я уже исключаю. Устройство с жильем за нами. Вам будет предложена большая программа, состоящая из: а) ознакомления с городом, б) ознакомления с заводом, в) полная информация о том, что есть наш козырь. Очень настаиваю, чтобы ваш визит не был залетным. Дело, о котором мы будем говорить, огромное, нужно время. Наш завод имеет свой плавательный бассейн «Дельфин», свой дом охотника. Захватите купальные принадлежности. Выкройте хотя бы неделю — не пожалеете, гарантирую».

«Добрый день! Сегодня, 15 августа, я вспомнил, что уже полмесяца прошло, как вы обещали приехать к нам. Жду звонка. Жилье гарантировано в любое время суток вашего приезда на любое время».

«К нам давно вы собирались, но доселе не собрались... Уже конец октября. Где же вы? Ну, решайтесь!»

Калуга не Камчатка — мне стало стыдно.

* * *

— Как выйдете из вагона, останавливайтесь и стойте. Я вас найду. На всякий случай: я огромного роста. А вы?

Вот уже и первое несовпадение...

— Может, я лучше позвоню из гостиницы?

— Не выдумывайте! Говорю, стойте на месте. Это вам не Москва, в Калуге заблудиться — раз плюнуть.

Голос в трубке густой, с преобладанием басовых нот. На расстоянии ощущаю тяжелую руку, сгребающую меня в охапку, может быть, и дружескую, но тяжелую. Осторожно пытаюсь снять эту руку с плеча:

— Большое спасибо, но еще неизвестно, каким поездом смогу выбраться, я позвоню.

* * *

— Послушайте, что за номера?! У вас совесть есть или нет? Человек вас на станции ловит, два поезда встретил, а вы уже в Калуге! Ну и ну... Какое «завтра»? Сидите на месте, сейчас буду. Записываю. Гостиница? Этаж? Телефон?.. Ужинаем у брата, там места больше.

* * *

Мысль Алексея Толстого: пишущему необходим «вниматель», «сопереживатель». Мой «вниматель» — вот он, с минуты на минуту ворвется в тесный номер «Калуги», и я уже представляю, как масса его и бас заполнят все не занятое пока жизненное пространство между деревянной кроватью, столом и тумбочкой с репродуктором.

Прочитав мою книгу «Люди дела», он сразу же попытался определить степень единомыслия и расхождения, уточнить позиции, показать границу, до которой я, по его мнению, дошел и остановился. Остановился, уверял он, совершенно напрасно, ибо есть кое-что и за этой чертой:

«Искренне благодарен вам за освещение острых вопросов, но жизнь идет вперед, и далеко не везде она идет медленно. На нашем турбинном заводе работает творчески, инициативно и смело целая плеяда «мыслящих чудаков», самостоятельно решающих многое».

В его манере выражаться сказывалось пристрастие к загадкам, недомолвкам. Из писем выглядывали наивные крючки, заброшенные в чужую душу. Однако за всем этим не ощущалось расчета. Простодушие формы, похоже, скрывало человека искреннего, жаждущего общения, но боящегося довериться бумаге:

«Цель письма предложить на ваш (сначала сугубо частный) суд то, о чем в письме не расскажешь, тему для чрезвычайно хорошего, нужного разговора».

О чем разговор?

«Северин Альберт Николаевич, Калуга, турбинный завод, цех 04» — кроме этой подписи не знал я о нем ничего.

* * *

— Напротив кинотеатр, а там, подальше, новый рынок...

Я все равно в темноте не мог разглядеть, да и не достопримечательности Калуги занимали меня в этот момент. Остановился, спросил:

— Что вы здесь делаете, Альберт Николаевич?

Он и впрямь оказался высок, но телосложения не геркулесова, выглядел, пожалуй, не вполне здоровым.

— Разное. Мы, например, турбины.

— Да нет, вы лично?

— Был старшим мастером, сейчас — никто... Впрочем, еще числюсь, хотя и отстранен... Хочу к директору пойти, а пока слоняюсь, увы, без дела... Вот так.

* * *

Тут сюжет моего повествования чуть было не отклонился в сторону «мусорной войны», возникшей в результате шалостей взрослых.

Убирали мусор на заводском дворе, и старшему мастеру показалось, что один из специалистов халтурит: заметает сор на чужой участок. Сгоряча шепнул своим парням, и те с удовольствием погрузили кучу на носилки и выгрузили ее под дверью кабинета обидчика. Естественно, это квалифицировали как производственное хулиганство, чего Северин и не отрицал. Детям за такое впору надрать уши, солидным дядям можно было бы сделать внушение, выговор «впаять», на худой конец. А вышел острый конфликт с освобождением от должности. «Мусорная война» послужила детонатором, взорвала и без того сложные отношения Северина с начальником четвертого цеха.

Неожиданное поражение он переживал трудно и, оказавшись за порогом цеха, едва не ушел с завода, начал даже место приглядывать. Конечно, его с готовностью взяли бы на любом другом предприятии в Калуге, но душа его, по крайней мере я так думаю, вряд ли смогла бы воспарить в другом месте.

* * *

«Наше бюро начало свою деятельность не робко, хотя я никак не могу освоиться с новой должностью. Бюро они назвали ББФОТ, дали нам комнату в 28 квадратных метров. Сейчас нас трое — я и две женщины, Валя и Галя. Валентину Ивановну вы знаете, а с Галей познакомитесь при следующем приезде. Я хочу верить, что он будет. Вас вспоминаем часто. Ух и в трудную для меня минуту вы были у нас!.. Если найдете время черкануть пару слов, не забудьте подбодрить моих девчат, им сейчас тяжело. Пишите на дом (лучше и быстрее) или на ББФОТ. Ну и названьице — ха!»

Значит, не ушел, остался! Перечитывая весточку от него, я вновь испытал чувство смутной вины перед

Севериным, которого не поддержал перед начальством в эту его «ух и трудную минуту». Он казался тогда беззащитным, растерянным. Мялся, идти или нет к директору, откладывал разговор в парткоме. Стыдился ли своего поступка? Был ли из породы тех, кто за других горло перегрызет, а себя защитить не умеет?

Он ни словом не обмолвился о каких-либо своих надеждах на визит московского корреспондента, ни о чем не просил меня, но я-то по своей инициативе мог бы, наверное, намекнуть заводскому начальству, что не стоит раздувать эту смехотворную «мусорную войну». Мог бы, но не стал. Решил: не буду говорить о Северине, не буду в это дело встревать. И, решив, отбросил, отрубил для себя в командировке, хотя и не без колебаний, линию личного конфликта моего «сопереживателя».

Отчасти он и сам виноват, Северин: это его в первый же вечер предложение перейти на «ты», которое я, к смущению обоих, не принял («Зачем, Альберт Николаевич?»), эта опека, которую я отстранял каждый раз все настойчивее, пока наконец не взбунтовался, не потребовал свободы на все оставшиеся командировочные дни, вплоть до перрона... Но человек, которому я не помог, провожал меня сердечно, путая мои представления о нем, вселяя чувство стыда за недоверие...

Каюсь, меня ошарашил тогда на пустынной улице этот неожиданно открывшийся личный его конфликт — после писем о «нашем козыре» и «мыслящих чудаках», — да еще в сочетании с «ужином у брата». Глухо шевельнулась мысль, что в конфликте-то все и дело, а «мыслящие чудаки» — наживка, которую я по глупости склевал.

К счастью, я ошибся.

* * *

Северин, спрятав вглубь личное, водил меня по заводу, представлял директору и прочему начальству, сам присутствовал при беседах. Я еще подумал: странная роль для старшего мастера, к тому же наполовину отставного! Но мне предстояло убедиться, что здесь, на турбинном, многие привычные роли выглядят странно.

* * *

«Главному инженеру завода Максимову Ю. А. установить особый контроль за инструментом, идущим к станкам с программным управлением...» Подпись — Чернов.

«Начальнику цеха Дьяконову В. С. навести должный порядок в картах научной организации труда...» Подпись — Чернов.

«Обязать начальника производственного отдела Андронюка М. Н. разработать мероприятия по ликвидации случаев срыва сроков сдачи некомплектных заготовок...» Подпись — Чернов.

Вы спросите, что удивительного нахожу я в приказах директора? Отвечу: Чернов не директор. Директорствует на турбинном Валерий Владимирович Пряхин. В числе его замов Чернов тоже не числится. Тогда это протоколы парткома? Нет, не так. Чернов не секретарь парткома. Добавлю: и не председатель заводского комитета профсоюза. И не руководитель народного контроля.

«Поручить заведующему социологической лабораторией Нестерову И. Е. совместно с Казинским Б. Н. подготовить приказ по заводу с анализом...» Подпись — Чернов.

«Заместителю директора по кадрам Кузнецову Н. П. доложить о присвоении разрядов выпускникам ГПТУ...» Подпись — Чернов.

Может, он руководитель городской или министерской проверяющей комиссии? Начальник главка? Нет, он здесь же, на турбинном, работает. Так кто же он, черт побери, этот Чернов, указывающий главному инженеру, руководителям служб и цехов, даже самому заместителю директора по кадрам?

Вот именно. В том-то и вопрос.

* * *

«Чернов меня крепко поддержал, и теперь дела в личном плане выправляются».

«Огромный привет вам от Чернова и всех нас».

«Посылаю, как вы просили, бумагу о Чернове».

* * *

Выписка из копии трудовой книжки:

«Чернов Виктор Яковлевич, год рождения 1936, профессия — расточник. Дата заполнения трудовой книжки — 21 мая 1958 года... 1958 — служба в армии, ученик токаря Калужского турбинного завода, токарь-расточник третьего разряда, 1959 — расточник четвертого разряда, 1967 — расточник пятого разряда, 1978 — токарь-расточник шестого разряда.

Начальник отдела кадров В. Круглов».

* * *

У Чернова лицо широкое, скуластое. Большие руки. В плечах раздвинут, крепок, хотя и не вышел ростом. Цепкие глаза просверливают собеседника насквозь, иногда он их прищуривает, особенно в ожидании ответной фразы. Нос нависает над верхней губой.

Спрашивает:

— С чего начнем?

— С вас.

— Надо начать, наверное, со дня моего прихода на завод. Или со дня основания бригады?

— С чего хотите.

— Ладно. Я вам скажу, как в конце шестидесятых годов тогдашний директор Леонид Васильевич Прусс предложил нам идею, показавшуюся очень странной. Думали, долго не продержится это дело. Не понимали, как это мы будем деньги делить? Мы же все привыкли считать по корешкам нарядов, каждый себе. И вдруг — в «колхоз»! Как это? У меня высокая квалификация, а у пацана нет никакого опыта — и мы будем работать душа в душу? Не верилось. Я так Пруссу и сказал: не верится!..

* * *

— Ну, Чернов-то, допустим, поверил одним из первых. Чтобы ни убавить, ни прибавить, надо еще назвать Савранского. Самым первым был Савранский, а Чернов тогда у него в бригаде работал. По существу, у истоков этого дела стоял Савранский Александр Семенович. — Прусс делает рукой знак человеку, вошедшему в дверь: — Дайте нам еще минут сорок...

Еще сорок? Я благодарен: договаривались на полчаса. У начальника главного управления союзного министерства день выдался трудный, самая пора утряски планов, посетителей понаехало полным-полно, и не переставая гудят телефоны. Леонид Васильевич ориентируется по их голосам, не глядя на столик справа. Они у него не звонят, а именно гудят, некоторые тоненько, иные требовательным басом. На большинство не обращает внимания, и гудки вклиниваются в мою запись, но другим он не может отказать, протягивает руку и кивает на диктофон. Я поспешно выключаю, терпеливо жду, пока он снова обратится ко мне.

— Да, Савранский... Буквально через полгода после моего ухода с завода — известие. Для меня это было как гром среди ясного неба. Я уже здесь сидел и калужский опыт пытался распространять на остальные заводы главка. Провели это через решение министерской коллегии. Первый раз докладывал Савранский. Все члены коллегии в восторге были от его доклада, от его понимания вопроса, от его энтузиазма в этом деле. И назначили еще одну коллегию с приглашением директоров заводов, чтобы распространить опыт на отрасль в целом. А к следующей коллегии его не оказалось...

Слушаю Прусса и вспоминаю Савранского. Я видел его мимолетно, можно сказать, случайно. За час до отъезда из Калуги он зашел к Северину, и тот прихватил его с собой на вокзал. Они и провожали меня вдвоем. Он мне понравился, Савранский, но какой разговор на перроне? Александр Семенович успел сказать лишь, что уехал на «Атоммаш». Чувствовалось, не очень он весел. Может быть, потому, что на новом месте все начинать сначала? На турбинном о токаре-расточнике Савранском слышал я самые добрые отзывы, встречал это имя и в документах — тех, что позже подписывал преемник его, Чернов.

...— Савранский у истоков был, — Прусс загибает пальцы правой руки, — Чернов безусловно был. Кто еще из первых? Петухов, карусельщик, он и сейчас там. Да, еще Мельников... Были и люди, которые не поняли всего этого. Но что интересно: если соглашались — добровольно! Никакого приказа мы вначале не издавали, администрированием не занимались. Я ходил по цехам. И сам ходил, и с другими товарищами. Собирали группы рабочих, убеждали их, показывали на Савранского, Чернова, Петухова — у нас поначалу было лишь три-четыре примера. Вот, говорили мы, преимущества, которые получит завод, а вот преимущества, которые получите вы. Думайте, решайте. Решайтесь! Ну и на собраниях, конечно, агитировали, всюду, где только возможно. Любым предлогом пользовались. Но в основном в личных разговорах. Это ведь не простое дело. Самых опытных мы убеждали пойти в бригады, где заработок их в первое время должен был упасть на 25—30 рублей. Мы говорили: «Допустим, ты, как бригадир, теперь лично сделаешь меньше, чем при индивидуальной работе. Ты прав! Но молодые ребята, которых ты возьмешь в бригаду, они ведь под твоим присмотром покажут гораздо большую, чем сейчас, выработку?! Ты с утра обойдешь всех, каждому покажешь, настроишь — и они с лихвой перекроют твои личные потери, а заработок-то на бригаду общий! Подумай...»

* * *

Прусс окончил Одесский политехнический в пятидесятые годы. Был мастером, технологом, начальником технологического бюро, заместителем начальника цеха... В этой должности попробовал на одном из судостроительных заводов, в машиностроительном производстве организовать такие бригады. В виде опыта, на нескольких участках. Вышло неплохо, экономические преимущества обнаружились сразу. Но это было единственным, что он тогда увидел. Большего понять, по его собственному признанию, в то время не смог, да и трудно было победить сложившиеся представления. В сборке мы уже привыкли к бригадам, там иначе и невозможно, а вот станочники... Никто себе не представлял, как из них бригады сколотить.

* * *

Читателям, меньше знакомым с производством, я поясню: механические цехи до недавних пор были царством индивидуальной сдельщины. Царством, где властвовали понятия «выгодной» и «невыгодной» работы. Со своей установкой на количество (порой в ущерб качеству), с родной сестрой своей — штурмовщиной, из-за которых и сбои, и текучка, и снующий «в мыле» мастер, и конфликты, и матюкающееся начальство — все тут! Напряжением всех сил, премудростями АСУ умные руководители пытались обуздать стихию индивидуальной сдельщины. И кое-кому это удавалось.

Да и на дикой лошади иной гарцует легко, а ты попробуй сядь! Наряду с некоторыми достоинствами (есть, конечно, и достоинства) индивидуальной сдельщине присущи пороки, противоречия и парадоксы. Может быть, крупнейший из них вот какой: разрыв связей. Завод, цех — да, это коллективное, общественное производство, которым можно соответствующим образом и управлять. В целом... А стоящие друг возле друга токари, шлифовщики, сверловщики? Как ни парадоксально, но они уже коллектив лишь номинальный. «Честь завода», «честь цеха», «план завода», «план цеха» — слова эти, конечно, в ходу, но зачастую индивидуальный сдельщик ориентируется на них постольку поскольку. Собственная психология зажигает перед ним иные сигнальные огни.

Чернов говорил мне:

— Сейчас бригада — одна семья. При индивидуалке невозможно такое представить. Кто что сделал, кто недоделал, кто больше дал — бригада знает. Кто мрачный пришел, с девушкой поссорился — бригада видит. Кто пошел попить водички и там долго задержался — бригада ему скажет. Раньше, когда в одиночку работали, я приходил, хватал у мастера наряд — и ко мне не подходи! С соседом по станку встречался лишь в умывальнике. Друг другу ничего не показывали. Как я там соображу, обмозгую — так при мне и будет. Что усовершенствовал — мое. Ничем не делился. А сейчас все идет в бригадный котел. Инструмент стал общий, оснастка тоже. Тумбочки распахнуты. Прежде были на замке. Бывало, чертежи уберу в тумбочку, а ты иди в кладовку, бери второй экземпляр. Сейчас этого нет... Прежде как? Нет работы — ну, я пошел отдыхать. А в конце месяца по двенадцать часов пахали. Теперь нет штурмовщины, загрузка ровная... Дисциплина? Что я вам скажу... Раньше по заводу с бутылками ходили. Сосед у меня был по станку. До обеда работает, а после обеда смотришь: станок выключен, нет человека. Или в гардеробе где-нибудь закрылся, или в ящике с мусором ноги торчат. Сейчас этого и в помине нет. Мне Прусс одного такого на воспитание прислал, мы его воспитывали по-своему, а он и говорит: «Знаешь что, Виктор Яковлевич, я понял все, осознал, но очень уж у вас требования жесткие, я не могу с вами работать». Вот вы вчера у меня на участке были — видели стол? И скамейки? У нас так: кто пришел раньше, садится за стол, других ждет. Кто пришел позже, чем за пятнадцать минут до начала работы, мы считаем — опоздал. Ему же нужно еще сходить в раздевалку! За четверть часа все за столом — беседуем, за пять минут все встали к станкам — приготовились, едва гудок — станок включен... Работать интереснее, и отношения стали простые, человеческие.

* * *

— Когда меня назначили директором Калужского турбинного в шестьдесят седьмом, положение было достаточно тяжелым, вам, наверное, товарищи в Калуге рассказывали? — Прусс не дожидается моего ответа, уверенный в нем заранее. — Тяжелое положение и в производственном и в социальном отношении. Завод был создан сразу после войны. Выпускал маленькие турбинки для сахарной промышленности, для лесотехнической промышленности. В первые годы после войны нужна была малая энергетика. А где-то на стыке пятидесятых и шестидесятых годов оказалось, что уже не нужна. Но к большой энергетике мы не были подготовлены. Стал завод заваливать план, неуверенная пошла работа. И случилось то, что в таких случаях всегда случается: весь коллектив начинает, я бы сказал, разлагаться. И дисциплина пошла под откос, и внешняя культура производства. Все у нас было грязно, разрушено, поломано. Во второй смене можно было наблюдать, как люди собирались и тут же у станков распивали пол-литра. Приводили каких-то пьяных специалистов, потому что если он, не дай бог, не придет, то никто не сделает. Вот такая обстановка. Избалованная часть этой «рабочей аристократии» — я говорю так, как есть, а вы меня потом будете править, условно, конечно, «аристократии» — почувствовала себя незаменимой.

— Это были люди высокой квалификации?

— О да! Они в любом состоянии могли работать. Знаете, как кавалерист когда-то: на земле не стоит, а на лошадь посадят — сидит в седле. И вот его приводят, ставят к станку, и он делает деталь. И это окружающих восхищает! Мы пошли на тяжелую, конечно, операцию. Вообще отказались от услуг таких вот высококвалифицированных людей, которые не признавали никаких устоев дисциплины и общественной морали. Отказались! И тогда появились на сцене другие, находящиеся в тени. Появились рабочие, которые по своему развитию выделялись. Они не получили образования по разным причинам, но по интеллекту эти люди были на уровне руководителей. И мы стали сплачивать вокруг них группы молодых станочников, неоперившихся ребят. Так появились наши первые девятнадцать бригад. Колеблющихся становилось все меньше. И вот позади более десяти лет...

* * *

Глядя на Чернова, трудно поверить, что и он колебался. Передо мной сидел человек, убежденный в неоспоримых преимуществах бригады.

— Если бы пришел сейчас директор Пряхин и сказал, что разрешает всем, кто хочет, выйти из «колхоза», многие бы вышли?

— Единицы! — рубит Чернов. — Я сам сейчас не представляю, как работать одному. Что, прийти на станок и искать мастера? Или мастеру меня искать? Как это? Я уже о том забыл — бегать, получать задание. В бригаде у нас каждый знает задание на месяц вперед.

— На ско-о-лько?

— Не ослышались. На месяц!

* * *

«Раньше мастер был у нас кем-то вроде толкача — «выбить», «утрясти». Весь день крутился как заведенный... Сейчас ему не приходится непосредственно опекать каждого рабочего, возиться с кучей нарядов, быть, как говорится, «официантом» на участке. Мастера вплотную занялись решением крупных производственных вопросов» — это я Северина цитирую, статью Альберта Николаевича в многотиражке «Турбинист». И у Чернова: «раньше — теперь»... И у любого другого на заводе.

Зашел к директору Пряхину и услышал от него:

— Прежде, бывало, мастер писал наряд, а с этим мастером рабочий куда-то сходил, и тот дал работу «повыгоднее», получше. А «невыгодную» — соседу. Склоки, разговоры, нервотрепка. Раньше конфликты из-за оплаты в цехах возникали непрерывно. Они, собственно, и сейчас возникают на многих заводах, где индивидуальная сдельщина. Но мы ушли от этого.

Заместитель Пряхина, Николай Тихонович Филиппенко, свои «раньше — теперь» сыпал как из мешка:

— Прежде Петя с Васей поругались — бегут к начальству, теперь они все решают сами... Прежде Петя должен был сдать деталь комплектовщице, а она отдавала ее Васе, сумасшедшие потери времени. Теперь рабочие передают безо всякого друг другу... Раньше если кто-то напутает в узле, да еще если из цеха в цех передаст, то потом неделями разбираются, кто там прав-виноват. А теперь бригадир Орлов прямо выходит на бригадира Улановича: «Слушай, вот я тебе отдаю такой-то узел, ты взгляни...» Хотя это и неофициально, но я знаю, что они все время бегают друг к другу... Раньше я, заместитель директора по снабжению, рабочего редко видел. А сейчас меня в цехе сплошь и рядом останавливает слесарь и говорит: «Слушайте, вот из четвертого цеха крепежа у нас нет, сборка задерживается, я в четвертый звонил бригадиру, отвечают, что металла у них нет». Вы понимаете? Нет, вы понимаете, в чем он заинтересован? Он уже не для себя старается, а выбивает у замдиректора металл для четвертого цеха! Раньше он таких забот не понимал...

Все смешалось в доме турбинистов!

Мастер перестал выписывать наряды... Станочник на месяц вперед знает задание...

Что за волшебство произошло?

Случилось то, перед чем долгие годы останавливались в растерянности. Свергнута с трона индивидуальная сдельщина! Низложена во всех без исключения цехах. Изгнана за ворота Калужского турбинного.

И, как всякая радикальная перемена, событие это ознаменовало собой приход перемен последующих.

* * *

На письменном столе Александра Вениаминовича Разумова, заместителя директора по производству Калужского турбинного завода, лежит фотокопия старинного указа. Пока диктофончик делает свое дело, я на секунду отвлекаюсь, кошу глаза на высочайшее повеление. Разумов, однако, замечает, прерывая себя, спрашивает: «Интересно? Полезная штука, всегда помню и другим даю читать». В указе предписано бить «нещадно по оголенному месту», а также «лишить воскресной чарки» дьяков и подьячих, поставляющих войску государеву снаряжение, выражаясь по-нынешнему, некомплектно и низкого качества.

Сам Разумов, насколько я его понимаю, кнуту предпочитает идею. Свежую мысль, способную поставить людей в такие условия, когда работать интересно и выгодно. Невысокий, подвижный, черноволосый, он развивает свои соображения в темпе марша:

— В одиночку нельзя собирать машину, строить дом, добывать руду. Нельзя в одиночку — давайте вместе! Так повсюду создаются бригады. Но не у нас. У нас совершенно другой принцип. Может ли токарь стоять у станка сам по себе? Конечно! А хорошо ли? Начнем от такой печки. Завод получил план. В выполнении его, если говорить лозунгом, заинтересован весь коллектив. А если смотреть в корень? Заинтересован директор, в лучшем случае — дирекция. А дальше? Начальники цехов получают свои планы, и заинтересованность их в общезаводской программе условная. «Я свое сделал, а на остальное мне наплевать» — возможна такая психология? Не только возможна, а преобладает, вы меня извините. Я уже много лет работаю, бывал на многих предприятиях, работал на лучших — даже там преобладает.

Отсюда мысль: разложить план завода на каждого. Пусть каждый переживает за конкретное, свое. Поняли мысль? Как будто так и должно быть. И наверное, те, кто незнаком с промышленностью, думают, что так оно и есть. Другое противоестественно. А на самом деле? План везде раздается до участка, да и то на заводах, где довольно грамотно поставлено планирование. До участка! К рабочим он не доходит. Мастер по своей интуиции расписывает задание. Вы скажете: он же раздает все, себе не оставляет. А как он раздает? Как раздает?! Вы меня извините, он не может даже раздать! Нет способа раздать. Это легче там, где макароны, конфеты. Сколько макарон в час выскочит — множь на часы, и весь разговор. А на мелкосерийном производстве, в машиностроении — извините!..

Теперь соль. Для чего мы пошли на свержение индивидуальной сдельщины? Для того, чтобы план довести до рабочих. А все остальное явилось, будем говорить, сопутствующим. Но сопутствующее заметили, подняли на щит. Заметили не то, что, на мой взгляд, является главным. Бригада, бригада... А я вам скажу: не всякая бригада хороша, и не просто бригада хороша, и не везде бригада хороша. Вот соль: мы ориентируем свои бригады на цель. Точную цель. Понимаете? И платим за достижение этой цели. Есть цель — получай, нет цели — извини! У нас план полностью разверстывается по бригадам: месячный, квартальный, годовой — понимаете?

— Ну и к чему обязывает их лишняя бумажка?

— Какая бумажка?! Какая бумажка?! — Разумов аж вскакивает от возмущения и дальше рубит слова стоя: — У них осязаемый план, материальный. В номенклатуре! У каждой бригады! Вещь, которую можно потрогать руками. Можно сделать. А не сделать нельзя!..

* * *

Бригада слесарей-штамповщиков, цех 04, двадцать два человека.

Выписка из карты бригады: «Бригадир Д. И. Трошин родился 8 ноября 1926 года, член КПСС, образование среднее, разряд пятый, стаж 14 лет, женат, два сына... Годовой план производства бригады Д. И. Трошина в номенклатуре: комплект №... 12 000 штук, комплект №... 4600 штук, комплект №..., комплект №..., комплект №..., ширпотреб: насос автомобильный — 40 000 штук, вешалка для лыж — 5000 штук, подставка для елки — 20 000 штук, стул винтовой — 42 000 штук... Всего 36 бригадо-комплектов. Отметки о выполнении плана: январь — выполнено, февраль — выполнено, март — выполнено...»

Комментарий заместителя директора завода Н. Т. Филиппенко: «В идеале надо, чтобы бригада имела входной и выходной каналы: ты, бригадир, сделаешь столько-то комплектов, за них отчитаешься и получишь на свою «артель» столько-то денег. Все остальные вопросы решай внутри бригады. У нас практически так и есть».

* * *

— А вы ведь не поверили, что станочник знает задание на месяц вперед, — укоряет Чернов. — Решили, что Чернов «свистит».

— Во всяком случае, это была впечатляющая декларация.

— Это не декларация! Бригадиры получают у нас и раздают задание за три дня до начала месяца. Что нужно сделать и в какие сроки. И каждый рабочий знает, допустим, что этот комплект к двенадцатому числу должен покинуть бригаду.

С Черновым мы виделись у него на участке, в десятом цехе, а потом договорились встретиться еще раз, чтобы никто не мешал. Даже Северина, который обычно всюду сопровождал меня, я попросил прогуляться: хотелось потолковать с глазу на глаз. Не то чтобы не доверял Северину, а просто мне и Чернову — зачем свидетель? Только смущать...

— Вот у меня сейчас так: закончить работу к двенадцатому. Приглашаю приехать и посмотреть: двенадцатого будет кругло. Как в аптеке! Я свою продукцию Улановичу сдаю на окончательную сборку. А обеспечивают меня четыре бригады из других цехов. Все закольцовано. Отношение соответствующее. Прихожу к бригадиру: «Толя, когда у тебя будет такой-то корпус?»

Стоп! Это я уже слышал! Ну прямо-таки дословно: «Толя, когда у тебя...» Или там был не Толя?

Ну конечно же! Небольшая комната, стены, обвешанные плакатами, — цеховой красный уголок. Слепят софиты, стрекочут камеры, крутятся диски магнитофона: «Вот я подхожу к Виктору, Анатолию или Андрею, своим языком договариваемся: «Как этот станочек у тебя?..» Вспомнил! Это было в 32-м цехе Ленинградского станкостроительного объединения имени Я. М. Свердлова, где по моему сценарию снимался эпизод документального фильма. Другой город, иной завод, а как похоже преобразует бригадный подряд психологию людей, какое чувство хозяина просыпается в них! Оплата, фигурально выражаясь, «от урожая», и вот тебе, пожалуйста, уже один бригадир бежит к другому, не дожидаясь мастера, администратора, сам бежит: «Толя, когда у тебя?.. Андрей, как этот станочек у тебя?..»

Чернов и его товарищи в Калуге работают, как и ленинградские сборщики из 32-го цеха, на единый наряд и получают только за конечную продукцию. Значит, это видел я в станкостроительном объединении? Именно это?

Как бы не так!

Чернов-то не сборщик! Он же токарь-расточник, Чернов! Какая же у токаря «конечная продукция»?

* * *

— А вы задумывались, что сие означает: «конечная продукция»?

Разумов берет карандаш, вертит его. Так обычно помогают себе, когда нервничают или волнуются, но Александр Вениаминович не нервничает, у него, я успел подметить, все по теории драматургии: наверное, карандаш сейчас «выстрелит».

— Злобин делает дом. Это конечная продукция? А я затачиваю карандаши. Моя работа — конечная продукция? Иные кричат — нет! Если же я делаю телефон... (телефон, как по команде режиссера, подал голос, и Разумов, бросив в него фразу, остался с трубкой в руке)... Если я делаю телефон, то это конечная продукция. Так считают. А собственно, почему? Телефон тоже еще не кабинет и не стол, он крохотная часть моего рабочего места. А кабинет — часть здания. Можно договориться до того, что и Злобин не делает конечной продукции, ибо дом не город. Чушь! Если подойти с умом, все обретает законченность.

Турбина состоит из пяти-шести тысяч деталей, каждая деталь — сотни операций. Все сложить — миллионы, десятки миллионов! Десятки миллионов? Наплевать и забыть! Мы перестали их учитывать. Рассудили так: турбина из узлов. Ротор, корпус и так далее? Отлично, пусть они и будут единицей отсчета. Понимаете? Взяли и распределили все конструктивные узлы между группами рабочих. Узел большой? Пусть некоторые делают часть узла. И платить стали за изготовление узла или его части. Вот вам и бригада в калужском варианте. Каждому в отдельности — ничего! Всей бригаде за часть работы — ничего! Коллективу и за целое. Только так!

Раньше, если срыв, пойди ищи: кто не выполнил? Каждый стоит румяный: я вот какую норму выдал — 120 процентов! А он, голубчик, выдал детали, которые через год потребуются. И его не тронь, премию дай, в президиум его сажай! Он и впрямь не виноват, а в заводской программе брешь. Если всех таких перевыполняльщиков по заводу сложить, брешь почти равна этой... как ее?.. — неважно. Теперь на КТЗ иначе. Сразу ясно, что не выполнили, допустим, Разумов и Северин. Раньше в таких случаях ходили с поднятой головой и говорили: из-за каких-то дураков план провалили! А теперь ясно, из-за каких: Разумов и Северин!

Присутствовавший при этой сцене Альберт Николаевич Северин хмыкнул, видимо представив себе в лицах, что бы его ожидало.

— Разумов и Северин! И это конкретно, и это знает весь коллектив, и тут спорить бесполезно. Почему знает? Да потому, что мы все до единого узлы распределили между бригадами, и каждая понимает: никто другой за нее не сделает. Полная ответственность! И юридическая, и моральная, и материальная. Индивидуальная сдельщина на Калужском турбинном заводе свергнута «как класс». Полностью! Ну, если уж вы хотите придраться, то запишите: 96 процентов рабочих нашего предприятия объединены в бригады. Есть еще кое-где немножко «единоличников»... На иных заводах я встречал: бригада, а каждый получает за свою операцию. Это же чистейшей воды липа! И никакой бригады там нет, в моем понимании конечно. Нет коллективной заинтересованности, ориентации на цель. И некоторые подобные предприятия известны, кричат о себе, а они против Калуги, против древней торговой Калуги отстали на двадцать лет минимум.

* * *

Как же сделали конечной продукцией «заточку карандаша»? Фрезерование, токарное дело — мелкие станочные операции?

Все без исключения фрезерные работы, необходимые для какого-то узла, выделили в отдельный комплект. Все токарные — в другой, все сверловочные — в третий... И выходит, что группы станочников, подобно сборщикам, условно изготовляют свой узел — бригадо-комплект. Об отдельной операции, о «выгодной» или «невыгодной» работе никто здесь не вспоминает. «Есть комплект», «закрыт комплект», «сдан комплект» — другого языка не существует. Комплект на КТЗ — неделимая единица планирования.

Если даже одну дырочку из трехсот, записанных в ведомости, не просверлили — наряд не закрывают, оплаты нет!

Вся плановая и технологическая документация на турбинном заводе пошла по этому пути: достаточно назвать номер комплекта — и сразу ясен объем работы. Тут уже легко приспособить и ЭВМ. Комплект для токаря Чернова то же самое, что дом для строителя Злобина.

* * *

Директор Валерий Владимирович Пряхин объяснял:

— Прежде, при чисто административном управлении, появлялись ошибки: и просто мы ошибались, и не успевали подготовиться, и не знали даже, что нужно подготовить, какую именно оснастку, инструмент. А люди, которые знали, в планировании не участвовали, стояли в стороне. Каждый день они ждали наряда от мастера — «делай это» и не ведали, что будут делать завтра. Теперь при нашей системе бригада участвует в планировании обязательно. Раз у нее теперь есть свой план, она смотрит, что называется, в оба: тут ее престиж, ее деньги, ее ответственность — все! Каждый месяц у начальника цеха идет плотная притирка плана с участием бригады. Всех до единой бригад на заводе. И цеховое начальство решает: здесь мы сумеем бригаде помочь, что-то подбросим, а здесь наших сил не хватит, надо выходить к руководству завода. Один вопрос, другой, третий — появляется программа того, что необходимо сделать. Притом не просто поговорили и разошлись. Протокол совещания с участием бригады оформляется документом.

— Под каким углом зрения смотрит бригада на план? А если захочет взять поменьше?

— Угол зрения один: что им нужно для выполнения. Цех, бригада не имеют права уменьшать свой план. Здесь всякая демократия пресекается. Спущено заводу — закон. Разверстано по цехам — закон! Цех раздал по бригадам — закон! А вот что им нужно — это они могут сказать. И говорят: изготовить такой-то инструмент, добавить два станка, решить ряд технологических, организационных и прочих вопросов. Все их требования такого рода строжайше контролируются и выполняются. Тут формализмом не пахнет. Для них теперь это вопрос жизни. Если бригада формально подошла, приняла, ничего не попросила, ничего не сказала — это же самоубийственно для нее! Наступит срок выполнения — и что делать? С заработком как? Но такого, к счастью, у нас не бывает. Из сотен бригад лишь две-три месячные свои задания не успеваютсделать. Да и не каждый месяц. Если же год в целом взять, то таких случаев у нас вообще не бывает. Мы не просто убеждены, мы знаем: бригада принимает ответственное участие в обсуждении плана!

* * *

«Добрый день! Мой ББФОТ потихоньку работает. По отзывам, вроде бы нормально. Но не позабыл ли я в прошлый раз расшифровать? ББФОТ — это бюро бригадных форм организации труда. Встречают нас в цехах хорошо... Написал и отдал в печать (громко сказано) две наших новых работы — рекомендации в помощь руководителям бригад. Сообщаю с тайной мыслью: приехать и предъявить их на серьезный разбор. Уж если довелось мне сесть на эту работу, то шлифовать себя надо жестоко... Чем больше влезаем в дело, тем больше удивляемся. Все же у нас создан уникальный коллектив бригадиров и их совет...»

Письмо Северина дает новый поворот сюжету, который приведет нас к разгадке непривычных для глаз и слуха документов, подписываемых токарем Черновым...

* * *

— Конфликтов с начальством не бывает?

— Не так чтобы часто. У меня где-то есть, минуточку... Пока Федулов ищет, я успеваю сделать в блокноте «зарубку»: «Брови густые и черные, очки на кончике носа, из верхнего кармана халата торчат авторучка и футляр. Похож на мастера из кинофильмов».

— Вот, взгляните, — протягивает мне тетрадку, но я предпочитаю послушать. — Там, у Кузнецова, такое, значит, получилось. Коэффициент трудового участия у нас есть — слышали? Стали в бригаде заработок делить. Кому единицу дали коэффициент, кому — 0,8, а кому и 1,6... Но когда разделили, Зенкин, старший мастер, все перечеркнул, переделал по-своему. Ну, Кузнецов, понятно, в грудь себя бьет: наше-де законное право, как бригада хочет, так и будем делить. А начальство, оно тоже в штопор вошло: администрация мы или нет? Вот такой у них вышел перехлест... Пошел, значит, к начальнику инструментального производства...

— Кто пошел? Кузнецов?

— Зачем Кузнецову к начальству идти? Он ко мне обратился, я пошел. Да вы читайте протокол, там сказано.

На странице тетрадки, которую Федулов раскрыл, я прочитал: «Совет бригадиров инструментального производства считает решение совета бригады тов. Кузнецова правильным. Рекомендует обратить внимание администрации на неправильное поведение старшего мастера тов. Зенкина...»

— И чем же кончилось?

— Как чем? Там записано.

— «Рекомендует...»

— Э, нет! Совет бригадиров решил, и точка! — говорит Николай Владимирович Федулов и убирает очки в футляр.

* * *

— Мы сами вначале не понимали, что у нас в руках. — Леонид Васильевич Прусс смотрит на меня в упор. — Не понимали! Преследовали чисто производственные цели. Видели, что в бригаде потери сокращаются, быстрее растут кадры, текучесть уменьшилась в сравнении с индивидуальной сдельщиной... Двигались постепенно, соображая, как говорится, по ходу пьесы. Стали давать бригаде план в номенклатуре на год вперед! И возникли вопросы: как платить, стимулировать, обеспечить справедливость? Мы почувствовали, что никакой отдел труда и заработной платы, никакой директор с его помощниками эти вопросы не решат. Решения должны быть освящены каким-то коллегиальным органом. Каким? Так появились на заводе советы... Мы пошли на передачу им некоторых своих прав.

Скажем, вопрос о разряде — компетенция квалификационных комиссий, администрации, так предусмотрено законодательством. Но калужская бригада заключает с новичками добровольные соглашения. Человека, допустим, с третьим разрядом спрашивают: «Согласен год получать по второму?» Сначала, конечно, они посмотрят и проверят его в деле. Не докажешь у станка — на словах тем более не докажешь. А могут и «прибавить разряд» на одно деление, если заслуживает. Опять же, не собственно разряд изменить, а платить несколько выше. На Калужском турбинном это право бригады. И если человек хочет работать, он соглашается. Тем более что на КТЗ никто не может заставить совет бригады принять человека, никто не может воспрепятствовать расстаться с плохим работником. Это право бригады. Абсолютное! Прежде подбор и расстановка кадров рабочих были делом мастера, начальника участка, но практически решал начальник цеха. Теперь решает бригада. И право распределять весь приработок по своему усмотрению — тоже. Кстати сказать, приработок, премии разного рода в их оплате составляют почти половину! И ежемесячно участвовать в планировании — тоже их право, никто не может нарушить...

* * *

Черноволосый, коротко подстриженный человек с посеребренными висками, плотный, широколицый, упоминает в разговоре разные страны, то Франция к слову придется, то Польша, то Индия: организация, которую он возглавляет, называется «Тяжмашзагранпоставка». Крупное всесоюзное объединение. Прокатные станы отправляют за рубеж, машины для непрерывного литья заготовок, краны, эскалаторы метро, оборудование для шахт, телевизоры... Журналисту есть чем удовлетворить свое любопытство, но я не с этим пришел, меня хозяин кабинета интересует, Андрей Михайлович Шкребец, прошлая его деятельность. И не директорство на Людиновском тепловозостроительном заводе, а еще раньше — начало пути на Калужском турбинном. Был он там мастером, потом технологом, старшим мастером, начальником шестого цеха — почти четверть века своей жизни отдал КТЗ. Здесь и инженером стал, окончив заочно машиностроительный. Но все, что я пока упомянул, все должности были у него до 1969 года, а меня интересует период именно с 1969-го, с января.

Прусс пришел на КТЗ в 1967-м. Меры перестройки, задуманные им, были радикальны, затрагивали глубинные пласты человеческой психологии, все звенья планирования и управления производством, кадры. Трудно себе даже представить, во что бы все это вылилось, если бы общественные организации, партком в первую очередь, высказались скептически. А они могли так высказаться, никто бы их за это не осудил. В те времена идеи бригадного движения в промышленности не были столь очевидными, да и одобрения официального не было. Даже сейчас, когда по решению партии и правительства бригадная форма становится основной, многие сомневаются, осторожничают, выстраивают глухие заборы «специфики собственного производства», не дающей якобы... ну и так далее. А сколько этой самой «специфики» было тогда, в конце шестидесятых годов, на Калужском турбинном?! Но члены партийного комитета поддержали Прусса и ближайших его единомышленников — в этом проявилась их дальновидность и смелость.

Андрей Михайлович Шкребец в январе 1969 года был избран коммунистами турбинного секретарем парткома. Пять лет — решающих для становления калужского варианта — возглавлял он партийную организацию завода.

— Вначале база эксперимента была у нас крохотная — одна лишь комплексная бригада Савранского. Знаете, мы ее изучали, как биолог клеточку в микроскоп. Все, что там происходило, в этом небольшом коллективе, вызывало споры. Но особенно обострились они позже, когда бригад стало больше. Как избежать излишнего административного рвения, способного подорвать у рабочих веру в нарождающееся дело? Как людей в бригады подбирать? Партработнику, который сейчас взялся бы развивать такое движение у себя на заводе, я бы, пожалуй, в первую очередь посоветовал строго придерживаться принципов справедливости и гласности. Все должно быть открыто, честно. Высвечено коллективным прожектором. Самое опасное — показуха, создание отдельным коллективам привилегированных условий. Помню встречу в редакции «Турбиниста». Мы специально организовали «круглый стол» в газете, а не просто заседание за закрытой дверью в парткоме: откровенные мнения о бригадной системе, о перестройке партгрупп в этом направлении, полагали мы, через газету дойдут быстрее...

Первая партгруппа появилась в бригаде Савранского, возглавил ее Чернов. Прежде партгруппы были лишь на участках, да и сейчас так на большинстве других заводов. В партийной организации турбинистов, по существу, начинался свой эксперимент, параллельный с формированием бригад.

— Для парткома, конечно, движение было единым... Мы все тогда учились преодолевать сопротивление скептиков, побеждать их в открытом споре. Вспоминаю разговор с Петром Васильевичем Герасимовым. Здоровый такой мужчина в третьем лопаточном цехе. Он работал один, зарабатывал прилично. Выходил рано, уходил поздно. Бывало, придет в цех — там еще только одна уборщица тряпкой машет. Работать умел. На себя! Ясно, от его труда и коллективу, обществу польза, но я не в том смысле. Как работают и зарабатывают «рядом стоящие», его в ту пору мало занимало. Но мы уже жили и мыслили другими мерками, нам хотелось добросовестного отношения всех, а не лучших. Такие, как Герасимов, сами-то работали хорошо, но дело страдало. Долго его убеждали, уговаривали. И взял-таки бригаду, хотя поначалу несколько потерял в зарплате. Но в конечном счете и сам он выиграл. Я хочу сказать: партком, цеховые партбюро каждую такую заметную фигуру в коллективе, вроде Герасимова, всех, кто пользуется авторитетом среди рабочих и способен оказать на них влияние, держали в поле зрения. Пусти на самотек — влияние их было бы употреблено против бригад, но мы сделали их своими союзниками. Совещания секретарей партийных организаций на заводе собирались еженедельно, и очень часто именно в связи с бригадами. Ко мне приходили и энтузиасты, и скептики — последние тоже пытались найти поддержку. Но не нашли. У парткома и администрации разногласий не было. Разъясняли терпеливо, ну а тех, кто оказывал прямое сопротивление, поправляли...

В первое время приходилось остужать и горячие головы, полагавшие, что чуть ли не сразу, еще и опыта не набрав, можно издать общий приказ. Убеждение, убеждение и еще раз убеждение — повторяли директор и секретарь парткома на всех заседаниях и совещаниях, используя любую трибуну, в личных беседах с нетерпеливыми — особенно.

— Начальники цехов воспринимали все это по-разному. Иные не пожелали остаться, уходили, но многие, наоборот, были всей душой «за» — Клин из десятого, Пранов из третьего лопаточного...

Пранов? Не тот ли это Петр Сергеевич Пранов, который сейчас на турбинном секретарь парткома? Да, подтверждает Шкребец, он самый, был одним из сторонников перестройки, когда цех возглавлял. Вот оно что! Преемственность энтузиастов сохранилась и по линии администрации, и по линии партийной: директором вместо Прусса стал его главный инженер Пряхин, а Пранов повторяет путь Шкребеца — из начальника цеха в партком.

Эксперимент с партгруппами в бригадах оправдался. По словам Пранова, это теперь стало основным принципом построения первичной парторганизации на Калужском турбинном заводе. В бригадах есть и комсомольские группы, и профсоюзные. Но прежде нужно было, чтобы само бригадное движение на заводе утвердилось, стало массовым.

* * *

— Прусс был сильным, энергичным директором, и мы пошли на смелые шаги, — рассказывал мне заместитель директора Разумов. — Убедившись в пользе бригад на опыте первых добровольцев, приняли решение: весь завод переходит на бригадную форму организации труда с оплатой за результат. И мы не потеряли практически никого. Ну, единицы, может быть, человек пятнадцать ушло с завода. Да и то прямо назвали эту причину лишь семеро. Противников, конечно, было больше, но они решили присмотреться, выждать... Вы знаете карусельщика Петухова? Анатолия Николаевича?

— Кажется, он не верил... Мне говорили...

— Не верил? Да он яростным противником был! А стал? Не просто сторонником, а грамотным сторонником. Можно ведь и слепо уверовать... Когда его сейчас интервьюируют — а он один из лучших бригадиров у нас! — Петухов всегда рассказывает о своей метаморфозе. Бригада у него большая, человек тридцать. И заметьте: бригадир — это не мастер, которого часто назначают из-за диплома. «Не можешь — научим, не хочешь — заставим». С мастерами бывают такие вещи. А бригадир — не мастер. Бригадир выделился, стал организатором в силу своих способностей. В 85 случаях из 100 у нас в бригадах формальный и неформальный лидеры соответствуют. Теперь считайте. Мы получили большую категорию людей, которые управляют, являясь способными управляющими, — раз! Они себя почувствовали на высоте, с ними считаются — два! Им дали реальные права — три! Им есть на кого опереться и к кому апеллировать: за спиной у них совет бригады, впереди совет бригадиров — четыре! И под всем этим — твердая экономическая основа: бригадный подряд, бригадный план в номенклатуре. Так что рабочие реально участвуют в управлении. Я сам к этой теме относился с некоторой иронией, считал ее чисто теоретическим вопросом, скорее пропагандистским, чем практическим. А вот сегодня могу сказать, что давнее, сложившееся распределение функций: это, мол, дело рабочих, а это — администрации, цехового аппарата отстало. На мой взгляд, конечно.

— От сегодняшних возможностей отстало? Так вы полагаете?

— Не только от возможностей. Даже от необходимости! Мы замечаем у части станочников какое-то безразличие, равнодушие к работе и спешим добавить: кажущееся безразличие. А что там добавлять? Во многих случаях, увы, это действительно безразличие. Социологи ищут причины: однообразие труда, низкий престиж некоторых профессий... А я вам так скажу. Человека не устраивает лишь роль исполнителя. Создайте ему условия для участия в управлении, и оно сломается, это безразличие! У нас на заводе рабочий управляет вместе с администратором. Вот токарь Чернов, бригадир. Я с ним всегда советуюсь как с равным по ряду вопросов. А по ряду других вопросов было бы, видимо, смешно, чтобы я с ним советовался как с равным. Точно так же было бы смешно, если бы он со мной советовался как с равным по профессии расточника. Он очень квалифицированный, талантливый расточник. И я с ним советуюсь не для того, чтобы говорили: молодец, Разумов, с бригадирами советуется! Извините, этим галочным микробом не заражен...

* * *

— Ну, я уже стариком стал, бумагами трудно заниматься. Правда, у меня девушка есть, которая в обед пишет протоколы.

— Вы уже не рабочий, а начальник... Личного секретаря имеете...

— Нет, она не секретарь мой, она тоже член цехового совета бригадиров и сама бригадир в заготовительном отделении. Сосничева такая. Не знакомы?.. А мне писать некогда, хотя и председатель совета. У меня еще своя бригада в инструментальном.

— Федулов здесь, Федулов там?

— Вроде того... И еще Федулов во-о-н там! — смеется Николай Владимирович и показывает пальцем на потолок. — При Чернове, то бишь при Пряхине, еще Федулов...

Пряхин — директор завода, расточник Чернов — председатель совета бригадиров при директоре, Федулов — член этого совета. Потому и шутит: хочешь, считай, что при Пряхине состоит, а хочешь — при Чернове.

* * *

Вот такая пирамида!

В широком ее основании — сотни советов бригад, избираемых открытым голосованием. В середине — советы бригадиров при начальниках цехов, решение их приравнивается к распоряжению по цеху. На самом верху — совет бригадиров при директоре завода. Сюда входят председатели цеховых советов, Федулов например. И непривычные документы, что я в начале книги цитировал, не что иное, как решения общезаводского совета бригадиров, имеющие силу приказа. Помимо подписи Чернова есть на них и виза директора. Все подобные документы на Калужском турбинном начинаются словом «утверждаю». Сначала утверждал Прусс, теперь — Пряхин.

В указаниях и распоряжениях, адресованных руководителям подразделений и служб турбинного, вплоть до заместителей директора, выражена, естественно, не личная воля токаря-расточника Чернова. Это обдуманное коллективное решение.

Новая структура производственного управления, говорили мне в парткоме, заводском комитете профсоюза, вписалась в традиционную систему общественных связей коллектива. Не подменяя друг друга, эти формы взаимодействуют, втягивают в свой круг всех работающих на заводе.

Возник еще один канал коммуникации. От верстака до директорского стола и обратно информация перемещается со скоростью, прежде немыслимой. Бывало, рабочий шел к мастеру, тот обещал поговорить с начальником участка, тот в свою очередь... пока прорвешься к главным специалистам, заместителям директора, «самому»...

Путь от совета к совету прямей и короче. Федулов всегда найдет Чернова, Кузнецов — Федулова.

* * *

— Что же мы будем делать со вспомогательными службами? Нужно, видимо, выходить на директора...

Это Федулов не мне говорит, нас перебили, человек вклинился со своим вопросом («Извините, секундочку!»). Мне, освободившись, пояснил: «Вспомогательное производство, где механики и энергетики, заметно отстает; оплата там поменьше, людей не хватает».

— А мы от них зависим. Не сделают станок — на чем будем работать? Вот они ко мне и ходят, давай, говорят, двигай вопрос, ты у нас председатель совета бригадиров. Я и мозгую: надо опять на Пряхина выходить. Уже ходил к нему со вспомогателями, когда у них бригадирам доплачивали за руководство меньше, чем нам, производственникам. Я сказал директору, и он понял: неправильно это в корне. Вопрос теперь закрыт.

Любопытно, что к Пряхину он не сам по себе ходил — вот он я, Федулов, имею претензии по части справедливости, а «вышел на директора» от имени своего цехового совета бригадиров через совет заводской. Там уж и выступил. Любопытно и другое: сам-то Федулов не «вспомогатель», производственник основного профиля. Их болячки и прежде, при старых порядках, ему мешали, но никуда ведь не ходил тогда, не рассуждал по поводу своей от них зависимости («Не сделают станок — на чем будем работать?»). А ныне и ходит, и рассуждает.

— Прежде, если прижмет, куда пойдешь? Лишь в крайнем случае обращались к начальству. Мастер есть — пусть и думает, у него голова большая. А теперь ко мне в совет приходят с любым вопросом. От каждого участка у меня по представителю, одиннадцать человек в совете. Работы много, неприятностей тоже полно. Хоть соревнование возьмите. Все хотят первое место получить, премию и прочее. А у Федулова одно первое место. Где я два возьму? Иногда доходим до белого каления. Прежде, бывало, ничего подобного в уме не держал. Спокойная жизнь была. Но я уже привык. Бригады в голове крутятся, не представляю, как без них. Опять же и председательствую в совете... Почетно, да? Ой-ёй-ёй какая морока! Да еще по носу щелкнут, бывает: в прошлом месяце я лично предложил одну бригаду на первое место, а совет отклонил.

Вот так. Правда, и у начальника цеха такие «проколы» бывают: настаивает, что эти работали лучше всех, задерживались, мол, по его просьбе, а совет бригадиров говорит: получит другая. Вообще-то они к моему мнению пока прислушиваются.

* * *

«Протокол № 2 собрания комплексной бригады Федулова. Присутствовало семнадцать человек. Президиум: Федулов, Кузенкова, Матвеева. Повестка дня: нарушение трудовой дисциплины Серовой В. П. Выступили... поддержали... голосование: вся бригада за увольнение по статье... Председатель — Федулов, секретарь Кузенкова».

— Один начальник цеха был против увольнения. Осудить, говорит, надо, но не увольнять. Перевести на другую оплату, выгнать лишь при повторном случае. Мы его особое мнение записали в протокол, но не согласились. Сколько слышали уже от нее клятв! Она у нас работала лет шесть, и никак не могли ее перевоспитать. Выпивала, прогуливала. Прогуляет — еду за ней домой, раза три ездил. Под конец она сама говорила: «Слушай, Федулов, я уже надоела этой бригаде». Однажды я сказал: «Вот что, Серова. Я тебе не враг, желаю добра. Но решать будет вся бригада. Ты наши порядки знаешь. Оставит бригада — работай. А коли не пожелает — начальство не спасет, учти!» Так и вышло. Теперь не то, что раньше, при индивидуальной сдельщине. Прежде я прогулял — мое дело, меньше заработал — тебя не касается, сам с начальством договорюсь. Теперь — шалишь! Бригада не допустит. Я двадцать пять лет на заводе, а такого не видел прежде... Двадцать пять... Много? Вот когда мы были в Николаеве, опытом делились, там товарищи по лысине сориентировались, решили, что я старший. Обращаются ко мне несколько человек и говорят: «Правда, что у вас директор бригадиров знает по имени и отчеству?» Я говорю: «Чего тут удивительного? У нас «родительский день» бывает, когда директор в цех приходит по душам потолковать...» Ну, насчет всех, может, и поднатянул, а ведущих он знает. Председателей советов бригадиров Пряхин знает всех. А Прусс — тот вообще очень многих знал. Я был в главке, и он меня увидел: «Инструментальщик приехал!»

Николай Владимирович Федулов ездил в Москву представителем Калужского турбинного завода, делился опытом на совещании у заместителя министра. Рассказывал, как советы бригадиров работают, как определяют коэффициент трудового участия. Слушали его люди, вызванные со всех заводов отрасли.

— Собственно, я не предполагал выступать. В мыслях не держал. Приехал, а мне говорят: «Мы вас специально не предупредили, чтобы не было у вас писанины, а рассказывали своими словами».

* * *

Мой блокнот:

...Мастер Валентина Ивановна Потулова, работающая сейчас вместе с Севериным в ББФОТ, обронила в беседе: «Миронова наказали рублем, хотя административного приказа по этому поводу не издавалось: решение совета бригады».

...Чернов уточнил деталь, которая чуть было не прошла мимо моего сознания. Очень существенную деталь: бухгалтерия принимает к оплате табель только с протоколом совета бригады, где поставлен каждому рабочему коэффициент трудового участия. А если, скажем, мастер от себя подаст табель — не оплатят!

...Заместитель директора Н. Т. Филиппенко: «Бригада решает до семидесяти процентов вопросов, которые раньше относились к компетенции мастера».

* * *

Слово «совет» для наших заводов не новость. В объединениях есть советы директоров, на предприятиях — советы мастеров, молодых специалистов. Калужский вариант, как я понял, отличается тем, что советы бригадиров здесь — полноправная форма производственного управления.

Передав советам бригадиров часть своих полномочий, мастера и начальники цехов получили взамен не призрачную, а реальную власть, не мнимый, а подлинный авторитет. Прежде цеховой администратор даже в собственных глазах нередко выглядел фигурой малоуважаемой, чем-то вроде мальчика на побегушках: подай, обслужи, принеси, выпиши, выбей, протолкни — весь день как заводной. Теперь руководители производства на КТЗ решают серьезные проблемы, думают о завтрашнем дне. От разделения ответственности престиж их нисколько не проиграл, но выиграло дело.

Конфликты администрации с советами бригадиров довольно редки. И если я привожу такие примеры, то лишь для того, чтобы подчеркнуть правомочность советов. К вопросу о реальности их прав я был, признаюсь, особенно пристрастен.

Может ли, скажем, руководимый Черновым совет бригадиров при директоре завода вызывать начальников цехов? Спрашиваю самого Чернова.

— Запросто! Да еще так надерем начальника, что администрация так не надерет. И польза получается от совета иной раз больше, чем от вмешательства директора. Директор сгоряча приказом ему влупит: наказать или снять. А совет бригадиров морально давит, общественное мнение создает. Некоторые особо ретивые администраторы нас побаиваются. А начальника шестого цеха, наоборот, мы похвалили. Прямо выносим решение: предложить администрации поощрить такого-то руководителя. Если уж мы начальника цеха приглашаем, то заранее ему говорим, чтобы с мыслями собрался. Мы тоже не спим, готовимся к его отчету. Все проверим, диаграммы составим, разные там материалы. Тут на пальцах не объясняются.

— А он, допустим, говорит: «Что вы мне указываете? Я администратор, и сам знаю, что делать!»

— Нет, такого не бывает...

— «Общественники, — скажет он, — будут меня учить!»

— А мы не общественники! Вы не считайте, что совет бригадиров — общественная организация. Совет утвержден приказом директора... Я, кстати, в любое время могу зайти к директору, минуя секретаря. Правда, я этого никогда не делаю, всегда спрашиваю разрешения.

* * *

Директор Пряхин:

— Полезен ли мне, директору, совет бригадиров? Не «галочная» ли это организация? Ни в коем случае! Когда переходили на новый тариф, повсюду на заводах было много конфликтов: этому пересчитали, тому недосчитали. А у нас совет бригадиров собирался не один раз, все обдумали, учли. И в итоге практически не было ни одного конфликта.

— Где заседает совет?

— Здесь, в моем кабинете.

— Без вас?

— Как это — без меня? Нет, я бываю непременно. И я, и секретарь парткома, и другие руководители завода. У нас это авторитетный орган. Здесь обсуждают многие производственные болячки.

— А заседания вы ведете?

— Зачем мне? У совета есть председатель, токарь Чернов. Он и ведет. Любой администратор у нас считается с советом, включая и меня, генерального директора.

* * *

«Участие трудящихся в управлении производством» — странно на первый взгляд задаваться вопросом о смысле столь общеизвестной формулы. Однако проблема интересная, сложная и отнюдь не так хорошо изучена, как может показаться, если основываться лишь на популярности самой фразы.

Что подвластно рабочему человеку из области управления? Планирование? Принятие решений? Кадровые вопросы? Организация производственного процесса? Использование средств стимулирования деятельности? Что именно?

Легче возразить: проблемы нет, ибо доступно все это врозь и вместе взятое. В какой степени? Опять же — в полном объеме. Так ответить легче всего, если не слишком строго придерживаться истины. Многие годы молчаливо подразумевалось, что все мыслимые формы участия трудящихся в управлении уже широко используются, и всегда перечисляли одно и то же: Советы народных депутатов, общественные организации, печать, собрания, постоянно действующие производственные совещания, народный контроль, соревнование... Сочетаясь друг с другом, институты эти действительно втягивают в орбиту управления массы людей. Однако вряд ли можно утверждать, что они подходят под определение «все мыслимые», что нет нужды «замыслить», поискать еще и новые.

Полагаю, только бригадный подряд способен сделать знакомую формулу абсолютно реальной, снять с нее налет некоторой условности, абстрактности.

«Министерствам, ведомствам, объединениям, предприятиям и организациям предложено разработать и осуществить мероприятия по широкому развитию бригадной формы организации и стимулирования труда, имея в виду, что в одиннадцатой пятилетке эта форма должна стать основной» — так сказано в постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР, посвященном совершенствованию планирования и хозяйственного механизма. Бригадам и их советам будут предоставлены широкие права. Наглядный, убедительный пример участия рабочих в управлении производством, продемонстрированный с блеском Калужским турбинным заводом, многим, вероятно, поможет освоиться, сориентироваться, взять верный курс в новой ситуации.

* * *

Какие отношения между членами бригады? «Хорошие». Какие отношения у членов бригады с бригадиром? «Хорошие». Какие отношения у членов бригады с администрацией цеха? «Удовлетворительные». Считаете ли вы, что члены бригады могут откровенно высказывать свое мнение по всем вопросам жизни коллектива? «Чаще всего могут». Считается ли администрация с мнением бригады? «Скорее считается, чем не считается». Хотели бы вы перейти на другую работу? «Нет». Если бы случилось так, что вам снова пришлось поступить на наш завод, вернулись бы вы на свое прежнее место работы? «Да». Что нравится вам в вашей работе? «Разнообразие... возможность творчества... отсутствие сверхурочных... ритмичность...»

Здесь приведены ответы подавляющего большинства из 1000 рабочих, опрошенных на Калужском турбинном заводе.

Противоположными (отрицательными) пунктами анонимной анкеты турбинисты почти не воспользовались.

* * *

Мой друг, журналист, много лет связанный с промышленностью, послушав мои впечатления о поездке на КТЗ, сказал:

— В тезис «рабочий умнее директора» я не верю. И если у них все построено на таком тезисе...

— Нет, — ответил я ему, — у них совершенно другой тезис. Они считают, что «рабочий вместе с директором умнее, чем каждый порознь».

— Однако совет бригадиров указывает специалистам...

— Решение совета утверждает директор.

— Все равно... Мне не нравится, по существу, что бригадиры указывают специалистам. Управление должно строиться на научной основе, осуществляться подготовленными людьми. Ты же сам об этом писал! Современное производство в условиях НТР...

Я согласен с другом относительно научной основы управления. И насчет специально подготовленных людей (к которым надо было бы причислить и калужских бригадиров, поскольку завод учит их в хорошо налаженной школе, по широкой программе). Не говорю уже о «современном производстве в условиях НТР»... Согласен! И все же предлагаю от общих слов перейти к сути.

Эффективность и качество — главные признаки современного производства. А коли так, то не мудро ли поступают руководители, которые во имя главной цели соединяют бригадный подряд с действенной формой участия трудящихся в управлении?

Нет, совет бригадиров не указывает руководителям служб и начальникам цехов, как им выполнять их профессиональную работу. Однако он откровенно говорит этим же руководителям служб и начальникам цехов, при каких условиях могли бы лучше выполнять свою профессиональную работу слесари, фрезеровщики, зуборезчики, электрики, токари, штамповщики и прочие специалисты, объединенные в группы, ориентированные на конечный результат. И если для достижения результата необходимо сделать что-то реальное, совет бригадиров не стесняясь попросит об этом любого руководителя завода. И выйдет обязательный для всех на КТЗ документ, где снизу будет стоять подпись токаря Чернова, а сверху — виза директора Пряхина. Документ, имеющий силу приказа по Калужскому турбинному заводу.

Мнение начальника главка: «И это нисколько не умаляет авторитета директора завода и не вызывает в коллективе дополнительных разногласий».

За последние годы Калужский турбинный завод трижды полностью менял продукцию на более современную и сложную и ни разу не сорвал поставок. Все, что требовалось от него, было сделано и по основной и по неосновной номенклатуре. Число заявлений об уходе по собственному желанию сократилось вчетверо. По расчетам экономистов, молодой станочник здесь через шесть месяцев показывает результат производственника с шестилетним стажем. Все 348 бригад справляются со своим планом в номенклатуре — сигнал о высоком уровне управляемости.

Обратим внимание и на справедливость слов Виктора Яковлевича Чернова, председателя совета бригадиров: «Если бы все у нас делалось формально и неправильно, то мы, рабочие, очень быстро потеряли бы интерес к бригадному методу. Если бы формально и неправильно, то люди, которые к нам едут, сразу бы поняли: расшумелись, а у них путного нет! Но к нам едут, и мы показываем дело». Многие едут, отовсюду — Северину и его ББФОТ работы хватает.

— Северину я предлагал бюро еще лет пять назад, — говорил Прусс, — тогда он отказался. Северин хороший пропагандист бригадного метода. Он очень хороший пропагандист!

Я соглашался, вспоминая озорные письма-намеки о «нашем козыре» и «мыслящих чудаках».

«А. И.! Добрый день!

Знаете, о чем я частенько задумываюсь? О превратностях судьбы, удачах и невезениях. Кому что выпадет. Увы, косность в распространении передовых идей все еще велика. Но мы уже не одиноки. Есть последователи. И странно, это некоторых из нас пугает, вроде бы возникает чувство ответственности не только за себя, а и за других, далеких и неведомых. Что-то они там отмочат, эти другие, а шишки посыплются на нас: вы, мол, все заварили, затеяли, теперь расхлебывайте. Стоит ли, однако, бояться собственной тени? Будь в себе уверен — остальное не должно смущать. Тут, вероятно, возникает своеобразный психологический барьер, страх перед выпущенным из бутылки джинном. Все это чепуха перед такими вот письмами (цитирую полученное из Днепродзержинска): «Читали о вас, думали и пришли к убеждению, что есть прямой государственный смысл попробовать внедрить вашу систему».

Я показываю это письмо и еще более интересные некоторым скептикам. Разве не искупает все наши муки и труды здесь, на Оке, в Калуге, тот простой факт, что в городе на Днепре на неведомом нам заводе котельно-вспомогательного оборудования и трубопроводов люди думают о наших идеях, находят в них государственный смысл? Стоит поговорить об этом при встрече. Привет вам от Чернова, Федулова и всех нас. Ждем в гости. Не тяните. С уважением — Альберт Северин».

* * *

Дальнейшее развитие сюжета еще приведет нас в Калугу, но не сразу. Необходимо построить мост между далекими друг от друга на первый взгляд, но в чем-то глубинном сходными явлениями жизни.

Нам предстоит небольшое путешествие, читатель. В земли северные — на Колыму и Камчатку...