Калужский вариант

Глава шестая. Неведомое с позиций знакомого (2)

— С выборами мастера? Нет, не сталкивался. Но зато я с разными мастерами сталкивался, — говорит Борис Федорович Данилов, — публику эту знаю хорошо. А чтобы выбирали — такого никогда не видел. Считается — это не дело рабочего. Рижане, выходит, могут и оценить, и мнение в открытую высказать. И прокатить при случае, если вслух боишься сказать, что думаешь. Тайное голосование. Понимаете? Мне нравится.

Достал и протянул мне старую газету, одна из публикаций была в нескольких местах отчеркнута карандашом. Называлась она «Инструмент для новаторства» — ну ясно же, о чем еще мог писать изобретатель! Однако как это связано с темой нашего разговора?..

— Вот тут я пишу именно про мастеров, в этом кусочке... Дайте-ка... ага! «Мастер Б.»... Из-за него я вынужден был уйти с завода «Знамя труда». Видите, как ваш брат журналист деликатен: хороших мастеров у меня в статье всех по именам оставили, а этого — одной буковкой помянули. Я, конечно, называл его, но в редакции поосторожничали, говорят, тогда перепроверять надо, а так-де надежнее. Но на заводе все его узнали, этого «товарища Б.». Знаний маловато, к людям относится плохо, но где-то есть у него «шальная рука», поставил его кто-то и поддерживает. У нас там была группа опытных рабочих, и вслед за мной половина ушла. Из-за него! А мастер держится до сих пор. Вот где выборы нужны.

— Его бы не избрали?

— Ни боже мой! Я и других таких знавал мастеров, которых, уверенно говорю, не избрали бы. Тайное голосование — и все, вопрос бы решился в два счета.

Несколько горячих писем по поводу выборности, одно другому вдогонку, я получил и от Солипатрова из Ленинграда. Его тревожит, что неизбранному кандидату будет нанесена душевная травма. В Риге пошли, полагает он, по пути наименьшего сопротивления. Не желая «сталкивать хороших людей лбами», вообще отказались от нескольких кандидатов. А разве нет иного выхода?

«Почему не годится такой, например, способ: сами кандидатуры «называть» тайным голосованием? Пусть каждый вписывает кого хочет и баллотируется только та фамилия, которая набрала больше всех предложений. А об остальных — молчок. Мне кажется, такой метод лучше.

...Вы пишете, что там кандидата готовит общественный отдел кадров. Но он, вероятно, под большим влиянием администрации, директора находится, этот общественный отдел. Я так понимаю, коллективу рабочих на этом рижском заводе не вполне доверяют, боятся потерять контроль и инициативу.

Обидно, что у людей, придумавших и разрешивших замечательное дело — выборы мастеров, не обнаруживаешь последовательности, словно вдруг стоп-кран кто-то сорвал. Почему? Ведь скорее всего там хорошие руководители и дело хотят делать хорошо. Но человеку свойственно бояться темноты. А для многих, даже весьма толковых директоров рабочая среда своего рода «потемки»: общаются с ней мало, неоткровенно, официально».

«А. И.! В прошлый раз я забыл сказать самое главное: что бы они там, на «Коммутаторе» ни делали — все равно молодцы! А если что и не так, то при уважении к людям и при накоплении опыта все пойдет лучшим образом. Молодцы, ибо сидеть тихо гораздо проще и выгоднее».

«Очень рад, что у вас появились ко мне вопросы и мне представилась возможность чем-то вам помочь. Ибо раньше я писал вам лишь как автору, и меня все время смущал объем моего письма и расход вашего времени... Итак, вопрос первый: зачем рабочему нужно выбирать мастера? Отвечаю: когда человек выбирает, он берет то, что хотел бы иметь. Если ему нужней молоток, то он не выберет скрипку, хотя то и другое — инструмент. Стало быть, он выберет нужного ему мастера, а не любого. Но какой мастер ему нужен? Возьмем рабочего-сдельщика, не слишком большого дипломата. Ему нужен человек, способный наилучшим способом организовать его работу, обеспечить заработок, представлять его интересы перед начальством. «Лидер» по пьянке, рыбалке или хоккею в цехе ему не нужен. Человек, не умеющий устранить препятствия, ему тоже не нужен, ибо понятно, что любые препятствия на работе раздражают и бьют по заработку.

Вопрос второй: какого мастера хочет администрация? Думаю, чаще всего — исполнителя своей воли. Рабочие и администрация обычно по-разному оценивают достоинства одного и того же мастера. Однажды, когда мы, рабочие, захотели избавиться от одного очень плохого человека, стопроцентного подлеца, то на протяжении целого года у нас ничего не получалось. На все наши доводы был ответ: «Он человек принципиальный и требовательный, а потому вам и не нравится». Но потом он совсем зарвался и своей подлостью задел вышестоящих. И что же вы думаете? Те быстренько собрали собрание и, опираясь на общественное мнение, заявили: «Коллектив не игрушка в руках одного самодура», предложили ему покинуть наши стены.

Вопрос третий: что в выборности считаю главным? Отвечаю: то, что она способствует демократизации управления производством, выработке чувства хозяина своего предприятия. Поверьте мне, это действительно самое главное. Люди устали от одной и той же модели чугунного утюга (простите за сравнение), который берут сверху за ручку, накалят, а затем двигают туда и сюда.

Вопрос четвертый: согласился ли бы я сам баллотироваться в мастера? Отвечаю: никогда и ни за что не пошел бы в мастера (бегать с бумажками и быть подручным администратора), если бы меня на эту должность собирались назначить. Но я не мог бы представить большей для себя карьеры, чем быть мастером — лидером своих товарищей, которые выбрали меня тайным голосованием, видя и понимая мои профессиональные и человеческие качества. Не «сверху» признание («хорошо служишь, молодец»), а на уровне своих же товарищей-металлистов, которые видят, слышат и ощущают меня своим плечом ежедневно.

Вопрос пятый: хочет ли рабочий человек управлять? Отвечаю: мне кажется, да. На уровне своей компетенции. Если что еще надо, спрашивайте, трясите меня, как грушу, лишь бы это как-то шло на пользу».

В речи Солипатрова иногда мелькает: «как профессионал-металлист, я знаю, что...» Обо всем остальном, не касающемся жизни рабочей среды, о литературе например, судить не берется вовсе или же говорит с большой осторожностью, сто раз напоминая, что тут он «не профессионал». Даже в письмах своих к литераторам, с некоторыми из которых знаком давно, постоянно подчеркивает эту свою особенность.

Я беру наугад несколько его писем разных лет, адресованных писателю-публицисту Владимиру Канторовичу, в них своеобразный автопортрет рабочего Солипатрова.

«Теперь по существу Вашего предложения — принять участие в разговоре о литературе. Спасибо за приглашение, но принять его я не могу (как я уже Вам писал). Вот Вам и рабочий-интеллигент, как Вы меня поспешили назвать. Не огорчайтесь...

Почему я все-таки ничего не могу сказать по поводу литературы? — спросил я себя. И почему как-то пытаюсь высказаться в других вопросах? Видимо, потому, что сама жизнь была чрезвычайно активна по отношению ко мне, да и не только ко мне именно, в этих вопросах. Я вижу отношения людей дома, на работе, в сфере обслуживания, я вижу пьянку, пьяниц, мое достоинство унижали бюрократы и т. д. А вот книгу я беру в руки добровольно, и если вдруг обнаруживаю у автора малейшую фальшь или незнание предмета, я просто откладываю книгу и больше никогда к этому автору не возвращаюсь. У меня нет желания спорить с фальшивым человеком (хотя бы внутри самого себя, а не с глазу на глаз). Я могу спорить, сколько угодно, если убежден, что это искренняя точка зрения моего противника и что кто-то из нас не прав. Но если я убежден, что человек сам все понимает не хуже моего, а спорит лишь потому, что ему почему-то так выгодно, я с таким человеком никогда не спорю».

«Вы пишете, есть авторы, которые очень болезненно реагируют на то, что их не публикуют или им не отвечают. Я не из тех людей. Пишу только для человека, чье имя написано на конверте. У меня одна забота и одно вдохновение — в том, что мое письмо будет прочитано с интересом. Мне, конечно, не безразлично, цитируют ли мои письма или нет. Если цитируют, это лишний раз подтверждает, что прочитано с интересом».

Приведу несколько выдержек из ответных писем Солипатрову Владимира Яковлевича Канторовича, чтобы, так сказать, пером писателя дорисовать портрет рабочего-металлиста:

«...Представьте, о Вас я многим рассказываю, некоторые места в письмах зачитываю, — сообщал он Солипатрову. — Из того, что опубликовала «ЛГ» Вашего, я раза три-четыре приводил то полностью, то отдельными кусками: все это время от времени становилось предметом обсуждения, чтения. Я хотел перебросить для Вас мостик в литературную дискуссию на страницах печати. Вот, кажется мне, исчерпывающий ответ на Ваш вопрос о качестве Ваших писем... Ваши письма и мысли интересны...»

«...Меня по-прежнему занимают те сравнения — художественные образы, которые появляются в Вашем тексте не для украшения, а для более глубокого проникновения в сущность явления... Между прочим, все высказанное — я пересмотрел тетрадки с моими пометками на полях, понимаю, что автору нужны отклики на его труды, а не вежливости, — не означает, что я во всем с Вами согласен. Хотя направление мыслей у нас одинаковое (это я обнаружил по прежнему Вашему «куску» в «ЛГ»), но кое с чем, естественно, не согласен».

«...Скажу о Вашей, на мой взгляд, преувеличенной вере в науку психологию — это именно вера! Науку движут люди, применяют ее в зависимости от действующей системы. Совершенно верно, надо уделять огромное внимание социальной психологии, изучать ее... но все, что Вы написали про психологов, которые в состоянии и климат на заводе изменить, и начальников уму-разуму научить, мне кажется утопией. Вообще будущее во многом зависит от развития индивидуальной нравственности: думать, отделять добро от зла, естественно, повышать массовую образованность, культуру, создавать истинное общественное мнение, масштабы которого постепенно распространяются, — это, наверное, играет не меньшую роль, чем выпуск из вуза нового отряда психологов, социологов! Тогда наконец наступит время, что к их суждениям станут должным образом прислушиваться...»

Дружба, переписка известного писателя и ленинградского слесаря (так же как и дружба, переписка токаря-лекальщика Бориса Федоровича Данилова с крупными учеными) прибавляет краски к полотну советского образа жизни. Писатель обогащается наблюдениями, суждениями рабочего, рабочий учится у писателя:

«Вы дважды упоминаете, видимо, очень знакомое Вам слово «конформизм», я его не знаю, в словаре не нашел, хочу сообщить Вам только для справки, так как, мне кажется, писателю все интересно, что у себя на работе спросил человек десять — двенадцать (в отрыве от текста), что значит это слово, и никто мне не ответил, но по ходу письма я понял, что это что-то вроде соглашательства».

Это существенный штрих нашей действительности, если смогли встретиться, понять друг друга, сойтись люди разных поколений, образования, социального круга. Ленинградский рабочий-металлист и литератор, человек, умудренный иным жизненным опытом, широко образованный, интеллигент не в первом поколении. Солипатров был у него в гостях, видел, как глубоко погружен этот старый человек в пестром вязаном джемпере, надетом поверх накрахмаленной белой сорочки, в книги, искусство. Книги, журналы стояли и лежали повсюду, уже стен не хватало, завалены были столы, кресла, книги со множеством закладок, испещренные карандашом хозяина, книгами он жил, они заменили ему, тяжело больному, ставшую, увы, малодоступной реальность.

Слесарь держался достойно, рассуждал убедительно, здраво и очень понравился Канторовичу, который прежде был знаком с ним лишь по переписке. Влечение было взаимным и, по собственному признанию Анатолия Гавриловича Солипатрова, обогащало его чрезвычайно, причем не только его одного: «Я безгранично благодарен судьбе... Что я делал до знакомства с Владимиром Яковлевичем? Царапал на протяжении нескольких лет на бумажке свои домашние доводы, выводы — и все. Но вот я стал получать от В. Я. письма, и почти сразу же изменился мой взгляд, у нас подобрался целый круг рабочих и инженеров — любителей литературы, и когда мы вместе стали обсуждать и взвешивать почти каждую фразу его книг, мы неожиданно для себя стали открывать в простых, на первый взгляд обыденных строчках бездну философского смысла и житейской мудрости. Владимиру Яковлевичу очень хотелось услышать наше, то есть рабочих, мнение о литературе, но мы все стеснялись. Все наши мысли казались мелкими и неинтересными для такого мудрого человека и писателя, нам ближе была тема — «железки», завод, строительство, и только сейчас мы стали доходить до той мысли, что писателю интересно все, даже ошибочное мнение». Особенно такому писателю, как В. Я. Канторович, добавлю от себя, — мастеру художественно-социологического исследования действительности. Писательское свое «кредо» он сформулировал так: «...Главное в нашем обществе — непрерывное наше движение вперед. И завтрашняя победа, ее масштабы определяются той борьбой, которую ведут сегодня против всего, что мешает успеху. Писатель — участник борьбы».

Владимира Канторовича интересовал широкий круг проблем. В центре его исследований — стиль хозяйственной работы и вопросы интеллигентности, культуры общения в век научно-технической революции, превратности бытия в каком-нибудь «заштатном» Острогожске и поиски новых путей управления. Если свериться с датами публикаций его книг, можно удивиться прозорливости писателя, сумевшего давным-давно разглядеть проблемы, в те годы для многих далеко не столь ясные, лишь сейчас приобретающие черты очевидности. Взять, например, «конкретное руководство» (я пользуюсь определением Канторовича). Это разговор о подмене нижестоящих, неуважении к самому принципу демократизации управления производством, сковывании инициативы, безграмотном ведении дела. Природу мелочной опеки, увлечения администрированием — в сущности, природу прямого антипода калужского варианта и вообще всех подобных идей, связанных с расширением участия трудящихся в управлении, — он убедительно проанализировал в числе первых.

Никогда и нигде в своей публицистике Канторович не обходит «острых углов» и «подводных камней», высказывается откровенно. Во многих случаях от него требовались не только смелость писателя, но и мужество гражданина. Он вступил в бой с казенным, бюрократическим взглядом на вещи, за которым нередко скрывается физиономия приспособленца, рьяно выступающего якобы в защиту «общественных интересов». Писатель беспощадно срывает подобные маски. Солипатров угадал верно: Владимир Яковлевич хорошо, очень хорошо знал цену слова «конформизм»!

И все-таки сказанное выше не давало бы нам полного права назвать Владимира Яковлевича Канторовича писателем-социологом, если бы не одно обстоятельство: работая в жанре художественной публицистики, он пользовался аппаратом научного мышления. Казалось бы, материи столь разные. Но вот совмещаются в его творчестве каким-то чудом, естественным образом совмещаются. Видимо, такова уж особенность его таланта. Социологию Канторович изучал по первоисточникам, обращаясь к теоретическим ее основам. Привнесенная в книги писателя исследовательская методология (не надо понимать упрощенно) делала работу его убедительной и потому интересной для широких кругов читателей — от слесаря до доктора философии.

Интеллигентного читателя привлекали энциклопедичность знаний писателя, его обращение не только к опыту современников, но и к вершинам общечеловеческой культуры, вторжение в область философии, эстетики, психологии, литературоведения, не говоря уже о глубоком проникновении в быстротекущую нашу жизнь. Он свободно оперировал десятками отечественных и зарубежных свидетельств как литературных, так и научных, высказывая по всем сложным и спорным проблемам собственное мнение, которое, впрочем, никому не навязывал. Но что притягивало к нему такого читателя как Солипатров, малоискушенного в литературе и науке? Я бы ответил: правда. Мне знакомы некоторые письма из большой почты, которую получал Владимир Яковлевич. В них искренняя признательность, поток ценнейшей жизненной информации, питавшей его творчество. Он говорил не раз об этом процессе «обратной связи»: «Многие мои публикации вызывают поток откликов, я всегда использую их, развивая тему. Мои читатели превращаются в соавторов. Я бережно воспроизвожу в своем тексте мысли не только единомышленников, но и противников».

В одном письме, полученном Владимиром Яковлевичем от строителя, дана, мне кажется, наивысшая для писателя-публициста аттестация:

«Уважаемый товарищ Канторович! Я по профессии рабочий-строитель, мне 36 лет. Откровенно говоря, я не слишком много читаю. Особенно не люблю читать на тему строительства. Даже неприятно: до какого же времени можно писать о деле, в котором не знаешь ничего? Или просто пиши, что все строители — герои — и так все пройдет? Но меня заинтересовало: что это за книгу «забивают» друг у друга — кто за кем, и я «забил» тоже, и до меня очередь дошла. И я был поражен, с какой точностью описаны все наши дела, и не только дела, а все тонкости и подробности, как будто бы все это списали с тех строек, где я работал. Вот сижу и думаю — может быть, потому, что плохо разбираюсь, — ведь это же художественное произведение, а с другой стороны — совершенно документальноe, и сколько бы лет ни прошло, его нельзя рассматривать как вымысел автора, его надо рассматривать как жизненную правду... Много хороших книжек написано, но чтобы так точно — впервые! Спасибо вам за хорошую книжку и хорошую правду... Тимофеев, Ленинград».

Такое письмо — радость для автора, счастлив был и Владимир Яковлевич, больной, лишенный возможности частого общения с людьми. Не удержался, как близкому человеку, сообщил о своей радости Солипатрову. Может быть, потому еще, что Тимофеев — земляк Анатолия Гавриловича. И Солипатров тотчас же отозвался взволнованным письмом:

«Дорогой Владимир Яковлевич! Вы пишете, что Тимофеев-строитель прислал хорошее, уважительное Вам письмо. Это, конечно, вполне закономерно, так как Вашу книгу сейчас очень многие читают... И то, что рабочий-строитель откликнулся, да еще такой, как он о себе сообщает, мало читающий, этого переоценить нельзя. «Раскочегарить» работягу-строителя! Нужно задеть за живое!..»

Владимир Яковлевич не был обделен похвалами критики, признательностью коллег. К его книгам (он был сначала ученым-экономистом) писал предисловия академик Струмилин. Его когда-то напутствовал в литературу редактор «Известий» Скворцов-Степанов. Его произведения отмечал Максим Горький, в журнале которого «Наши достижения» Канторович заведовал отделом; «о. х.» («очень хорошо») — эти пометки Горького частенько встречались и на рукописях Владимира Яковлевича. Константин Паустовский называл его «строго обстоятельным Канторовичем». Его очерки высоко ценил Валентин Овечкин, писавший о нем: «Я знаю книги В. Канторовича, очень люблю и ценю творчество этого писателя, умного, честного, умеющего наблюдать жизнь и делать из своих наблюдений правильные и смелые выводы».

И тем не менее откровенно, по-детски радовался Владимир Яковлевич отзыву слесаря, каменщика, шофера... Я видел, как в такие минуты светилось его лицо, глаза смотрели даже как-то виновато, вроде бы прося прощения.

— Я почитаю вам из одного письма... Садитесь поудобнее, тут страниц шесть-семь, — говорил он мне, бывало, и сам усаживался в кресле справа от письменного стола, в любимом уголке своей комнаты, где на стене на куске светлой рогожки, затянутой в рамку, была собрана постоянно обновляющаяся хозяином небольшая выставка репродукций дорогих ему художников.— Вот послушайте...

В одном из писем Солипатрову Владимир Яковлевич сообщал: «За последнее время я стал получать письма-трактаты, как и Ваше, занимающие одну-две тетрадки. Пишут рабочие со средним образованием... они задумываются о различных вопросах современности. И мне кажется, в наших условиях логично обращаться со своими мыслями к писателям...» Солипатров подхватывает это, развивает: «Профессионально честного писателя, журналиста не уважать нельзя (а чем больше уважают человека, тем охотнее открывают перед ним душу, ища сочувствия, облегчения или совета), ибо столь же тяжелой профессии, как профессия профессионального писателя, не существует. Человек любой профессии может до поры до времени прятать по разным соображениям свое честное или подлое лицо. Писатель этого не может. Его лицо всегда открыто...»

Я счастлив, что косвенно способствовал знакомству этих двух замечательных людей, писателя и рабочего, ставших моими друзьями.

«ЛГ» дала слесарю много места — целую газетную страницу, «полосу», как говорят журналисты. Это было довольно щедро, учитывая, что речь шла о незнакомом авторе, впервые публиковавшемся в центральной прессе. Но у меня, редактора этой публикации, не было ни малейшего сомнения: мысли Солипатрова заслуживают и большего. Яркий, точный язык, прямота, великолепное знание рабочей жизни, что неудивительно при его стаже. Удивил уровень мышления, самостоятельное, без всякой книжной подготовки, проникновение в человеческую психологию.

«Из того, что опубликовала «ЛГ» Вашего, я три-четыре раза приводил то полностью, то отдельными кусками... направление мыслей у нас одинаковое...» — повторю еще раз эти строки из писем Канторовича к Солипатрову.

Газета их свела, познакомила!

Нашлись же люди! — говорит Солипатров. — Мы так часто мешаем себе неверием, излишней дозой пессимизма. Целый завод в Калуге перешел от индивидуальной сдельщины на бригадную систему! А скептики уверяли: это невозможно.

За время, что мы не виделись, дела на работе у Солипатрова шли хорошо: правительственную награду получил, секретарь партийной организации института написал о нем в журнале «Знамя» добрые слова — об уважении в коллективе к умелым его рукам, большому мастерству металлиста и к человеческим качествам, отметил творческие успехи.

Почему в «Знамени»? Предисловие это — к запискам самого Солипатрова, напечатанным журналом в двух номерах подряд — в июне и июле семьдесят девятого года. Анатолий Гаврилович и на наш фильм ссылается, вспоминает встречу в сборочном цехе станкостроительного объединения, где впервые увидел, как люди, пусть частично, воплотили заветную его мечту, создали на заводе нечто подобное бригадному подряду. Появился антипод индивидуальной сдельщине! Можно не умозрительно, а реально, на практике противопоставить две столь непохожие формы — коллективизм и индивидуализм, противопоставить и сделать вывод в пользу коллективизма. Записки вобрали в себя многое другое из размышлений Анатолия Гавриловича, на сегодня это как бы «собрание его сочинений», наиболее полные записки, хотя, насколько я знаю, вошло в них еще далеко не все. Заголовок «Глазами рабочего» для меня очевидная параллель с любимой им книгой В. Я. Канторовича «Глазами литератора».

Коллектив формирует ситуация, рассуждает Анатолий Гаврилович в своих письмах ко мне по поводу калужского варианта. Он либо есть, либо его нет, хотя люди и в последнем случае работают рядом. Все зависит от того, что их объединяет.

«Давно надо публично обсудить, если уже не поздно, что же такое коллектив? Обсудить открыто и откровенно. Мы затерли слово «коллектив». Когда его произносят, частенько уже никто не имеет в виду подлинного смысла. Что ни группа людей — коллектив! В печати, по радио, телевидению: коллектив такого-то стройуправления, коллектив предприятия, коллектив учреждения и т. д. Каждая группа — коллектив? Нет, это далеко не так».

«Я член коллективного садоводства. У нас много общего: район, председатель, предприятие, членские взносы, устав. Все свои, знакомые. Можно предположить, что коллектив мы дружный и добрый. А представьте себе, что соседка по садовому участку — физически слабая женщина — копает землю, устала. Вы это видите, а сами собрались ехать домой, да еще, ничуть не смущаясь, подошли сказать ей «до свидания». Разве на производстве частенько такое не происходит? Я свое сделал, значит, перед всеми чист. И многие связи совершенно разорваны, хотя люди состоят в одной организации, у них общая крыша, начальство, общественность».

«В калужском варианте бригады-коллективы, если применять термин физики, своей «массой» уравновесились с «массой» цеховой администрации. Голос бригады во всех заводских делах зазвучал не менее убедительно, чем голос начальника. А коль скоро «массы» уравновесились, то, хочешь не хочешь, на чью чашу весов упадут справедливость, порядочность, забота о деле, тот и перетянет. При разнице в «массе» — отсутствии у коллектива авторитета в заводских «верхах» или, еще хуже, отсутствии самого коллектива (в кавычках-то он всюду и везде есть!) — уравновеситься с мнением (решением, поведением) администратора трудно или невозможно. Все будет зависеть от того, каков администратор. А когда есть советы бригадиров, то на общезаводском совете директор как бы негласно выполняет роль арбитра. Сидит и слушает: право начальство цеховое или нет? Может, бригадиры ошибаются? Или виноваты какие-то заводские службы? Взвешивает. И каждый знает, что «суда сего» не избежать. Нет возможности избежать. А прежде была! Вот в чем разница принципиальная! Иной администратор сущий «полупроводник» — вниз пропускает все, а наверх ничего. Рабочие между собой говорят, у них свое мнение есть, но как наверх сообщишь, если начальник цеха против? Письмо писать? Ждать собрания? Или на личный прием записаться? Выглядит жалобой, если вообще дойдет. Да и при разборе мнение цехового начальства куда весомее. А тут иное. Мнение коллектива-бригады дошло к директору непосредственно по своим бригадным каналам, минуя администрацию. И мастер и начальник цеха заранее знают, что оно дойдет, и все свои решения больше обдумывают, чтобы у «арбитра» не выглядеть худо. Вот и весь механизм. Так я понимаю. Это действительно демократия в производственном управлении. Я сколько работаю, десятки уже лет в промышленности, а такого не встречал».

Позиция Анатолия Гавриловича Солипатрова, полагаю, читателю понятна. Настоящий коллектив складывается лишь при определенных условиях — значит, надо эти условия создать и поддерживать всемерно. Когда мнение настоящего коллектива беспрепятственно доходит до ушей заводского руководства и всерьез учитывается при решении вопросов наряду с точкой зрения администраторов — кровоток в производственном организме происходит быстрее и сам организм омолаживается, здоровеет.

Если вдуматься, открытия в этом нет, таковы неизменные требования партии — учитывать мнения коллектива, подобное как бы само собой разумеется в нашем стиле жизни. На социалистических предприятиях дело не может обстоять иначе! Так уж и не может? Тогда что за нужда повторять и повторять — в партийных документах, с высоких трибун, в передовых и прочих статьях — о необходимости полнее учитывать мнение трудящихся, шире привлекать их к управлению производством. Желание такое есть, необходимость — в еще большей степени. Имеются и примеры, много примеров, когда руководители предприятий считаются с рабочими участков цехов. Но коли не хотим уподобляться известной птице, прячущей голову в песок, коли желаем разговаривать честно, должны признать: не меньше примеров и противоположного характера, печальных.

Любая критическая статья о руководителях производства, от многотиражки до «Правды», как правило, содержит в себе слова: «не считаются с мнением коллектива». Солипатров в этом случае взялся бы утверждать, что там и нет коллектива. И был бы, наверное, прав. Нужно создать такой механизм производственного и социального управления, который исключал бы любую возможность не считаться с мнением группы работников и каждого человека в отдельности. Механизм! Первоклассный механик, Солипатров понимает значение этого слова. А как рабочий-социолог, много размышлявший о психологии рабочего коллектива и знающий поднаготную цеховой жизни, он прекрасно представляет, что механизм этот должен быть одновременно и жестким (иметь свой каркас, мотор, приводные ремни) и гибким, способным откликаться даже на тонкие проявления человеческой души. В калужском варианте он увидел одно из возможных решений, ухватился за него с горячностью.

— Я думаю, — говорил мне Солипатров, — что вы недостаточно подчеркиваете роль Прусса, бывшего директора Калужского турбинного завода, начальника главка. Там коллектив стал реальностью потому, что люди поверили Леониду Васильевичу Пруссу. В маленькой группе, в бригаде лидера видно сразу, он весь как на ладони. А в масштабе завода... Рабочий директора не очень-то знает. Пруссу именно поверили, когда он такие бригады предложил. Поверили крепко, без оглядок и оговорок. В этом сказывается личность Прусса.

— Да, он сам ходил по цехам, разъяснял.

— Турбинному повезло. Не часто заводской руководитель через голову средних администраторов протягивает руку людям у станков. Есть, говорит, непривычный путь, давайте по нему вместе пойдем.

— Нет, Леонид Васильевич решал и обдумывал со своими ближайшими помощниками, парткомом, завкомом, он не в одиночку действовал. Нельзя его представлять неким мессией, сошедшим из руководящих заводских облаков на грешную землю цеховых пролетов.

— Но к рабочим ходил сам?

— Ходил.

— В том-то и фокус! А мог бы поручить руководителям цехов, пусть, мол, они со станочниками поговорят. А те перебросили бы вопрос начальникам участков, мастерам. Как мастера агитировали бы за новшество? Демократию до самого станка спустить, расшевелить активность подчиненного да еще бригаде какую-то власть передать, от себя отколоть кусок? Мастер, начальник цеха могли бы подумать: расшевелить его, он начнет меня же теребить, требовать да беспокоить. Лучше все спустить на тормозах: не встречает-де поддержки снизу, товарищ директор, говорил с работягами, жмутся они, не хотят, поверьте, идти в бригаду.

Похоже, он прав. Собрать мнения тех, кто не хочет «идти в колхоз», проще пареной репы. Поначалу, не раскусив преимущества, многие против.

По мнению Солипатрова, участие рабочих в управлении не только полезно для дела, но и в не меньшей степени — для самих рабочих. Люди жаждут перемен, разнообразия, каких-то новых граней в своей жизни. Если этого нет, замечает Анатолий Гаврилович, то «руки продолжают привычное делать, а взор угас».

Участие в управлении способно подлить масла в огонь человеческого интереса — мысль мне близка, сам об этом часто задумываюсь.

Власть влекла к себе людей издавна, сильная страсть. Притягательны для многих и материальные приложения к руководящему креслу. Но я постоянно имею дело с управляющими и знаю, что в своей тяжелой, изматывающей, нервной профессии, профессии «предынфарктной», как давно уже замечено, ценят они не только возможность пользоваться властью и хорошую зарплату. Истинного руководителя увлекает счастливое (и мучительное!) право принимать решения, риск, с этим связанный, азарт своеобразной игры. Да, да, не удивляйтесь — в управлении есть немало элементов игры, которую не следует путать с игрой в управление, делом бесполезным и аморальным. Здесь я не имею в виду, разумеется, учебные «деловые игры», а только лишь говорю о безнравственности симуляции управленческой деятельности.

Скажу еще, что управлять всем интересно, всем хочется, а не только администраторам, начальникам разного рода, так называемым профессионалам управления. Даже дети затоскуют, если лишить их возможности выбора — тащить грузовичок на веревочке в сторону песочницы и насыпать там полный кузов или же порожняком промчаться мимо бабушки по тротуару. Выбор, риск решения, анализ информации, поиск единственного варианта — кому это может быть неинтересно, безразлично?! Убежден, что страсть к управлению, наравне с другими страстями, глубоко сидит в людях, корнями уходит в саму природу человека. Иногда слышишь: «А мне плевать, как решат, так и решат» или: «Пусть начальство думает, оно газеты читает». Не верю. Просто человека обошли, обидели, не считаются с ним — оттого и резкость тона, показное безразличие.

Два магнита, оба сильнодействующие, тянут к управлению — заложенный в любом из нас интерес к игре и извечное стремление к справедливости. Когда решает кто-то за моей спиной, без меня и помимо меня, мне всегда кажется, что решение несправедливо, не все учтено, один обделен, другой получил незаслуженно много. Бывает человек прав, думая так. А если и не прав — все равно недовольство уже поселилось в душе. Личное участие в решении — гарантия справедливости. Так это обычно воспринимается.

Требование привлекать рабочих к управлению некоторые хозяйственники, да и общественные организации порой понимают формально, «правильный лозунг» — и все! Более прозорливые признают пользу для самого хозяйства, производства. Такие благожелательнее относятся к инициативе снизу, дают ей некоторый простор. И лишь совсем немногие догадываются, что дело не в хозяйственной пользе — у человека потребность управлять, у любого человека, будь он шофер или токарь, сталевар или сборщик. Догадываются и выделяют на заводском поле управленческой деятельности каждому свой участок. Польза делу в этом случае проявляется как естественное следствие активности, творчества сотен людей.

Всякая потребность, однако, нуждается в удовлетворении. Осознана она или нет. Необходимость заводчан в отдыхе, развлечениях, духовной пище, не говоря уж о заработке, хороших условиях труда и быта, признается любым директором. Тут ему завком горло перегрызет, если что не так. А потребность в управлении? Туман, мистика, химера... Нет, не химера! Нужны убедительные формы удовлетворения этого специфического спроса. В том числе и новые формы в дополнение к традиционным — собраниям, народному контролю, постоянно действующим производственным совещаниям и т. д. Такие, что позволяли бы каждому рабочему выбирать, рисковать, думать, решать, так или иначе влиять на весь процесс ведения дела. Калужский вариант — один из ярких тому примеров.

«Боюсь, начнут дергать из опыта КТЗ, что кому понравится, а потом удивляться — не получается, — писал мне Солипатров. — Постарайтесь подчеркнуть, что подействовало там на рабочих чувство хозяина, на которое так надеялся В. И. Ленин, а вовсе не кнут и не пряник. Потенциальная возможность работать так же, как на турбинном, ощутить себя полностью хозяевами есть у всех рабочих, но нередко на заводах этот потенциал подобен деньгам, закопанным в землю. Чтобы откопать их на пользу себе и людям, нужен умный и смелый руководитель, такой, как Прусс. В общем, есть, есть над чем поразмыслить и хозяйственным руководителям всех уровней и рангов, и ученым — всем!»

«Мне почему-то кажется, что коллективная форма организации труда с оплатой по конечным результатам таит в себе могучую силу. Найти иной равный по эффективности вариант будет непросто». И тем не менее...

Солипатров и Данилов не были в Калуге. И хотя неведомое оценивают они с позиций хорошо знакомого, не настаиваю, чтобы верили им на слово. Есть свидетельства очевидцев. Я приводил их немало, специально для скептиков приведу еще одно:

«За время пребывания на Калужском турбинном заводе нам была предоставлена полная возможность убедиться в том, что калужский вариант — это не весьма распространенный вид рекламы, а самое настоящее дело, причем осуществляемое именно по-деловому. Подход к решению многих социальных вопросов вообще несравнимее тем, что мы видим на своем и многих других предприятиях».

Лично для меня вот что самое любопытное: это пишут представители саратовского завода, многотиражная газета которого первоначально предположила, что «статья Левикова о КТЗ — просто газетная утка».

Иногда я слышу: пионером был ВАЗ, где с самого начала отказались от индивидуальной сдельщины. Автогигант в Тольятти, пожалуй, и во всех прочих отношениях скорее исключение, чем правило. Там «трудно найти такой участок работы, такую сферу деятельности, о которых нельзя было бы сказать: «это новое», «это применено впервые».[6] П. М. Кацура и М. Н. Мещерякова, из книги которых взята цитата, знают о предмете не с чужих слов. Петр Макарович — главный экономист АвтоВАЗа, Маргарита Николаевна — доцент Тольяттинского политехнического института, и работа их рассчитана не на любознательных туристов, а на трезвых хозяйственников, которым рекомендуется опыт ВАЗа изучать и перенимать.

Иной хозяйственник озабоченно чешет затылок. Ему бы очень хотелось перенять вазовскую энерговооруженность труда, в полтора-два раза большую, чем на других предприятиях отрасли, вазовскую фондовооруженность, которая в три с лишним раза превышает уровень ЗИЛа и почти в пять раз — ГАЗа, вазовскую технику, вобравшую в себя достижения мирового технического прогресса, или, на худой конец, хотя бы вазовские столовые, где десятки тысяч людей могут спокойно пообедать за пятнадцать минут. Хозяйственнику подобное может лишь присниться, и поэтому он склонен вазовцев хвалить, молиться на их совершенство, но совет перенимать опыт кажется ему требованием сравниться с солнцем.

Однако такая позиция не вполне правомерна. Внедрять опыт ВАЗа можно на любом заводе, не останавливаясь в испуге перед материально-техническими преимуществами тольяттинцев. Перенимать нужно вазовский стиль руководства и управления, характеризующийся продуманностью и четкостью во всем. Оригинальную практику социальных отношений в коллективе, предусматривающую немало интересного — и разнообразие в условиях монотонности, и понятную каждому лестницу престижа и продвижения, убедительные формы стимулирования, перспективные планы удовлетворения потребностей. Умный руководитель позаимствует на ВАЗе тщательно взвешенную систему контроля качества работы, хозяйственного расчета. ВАЗу посвящено столько книг и статей, что я могу позволить себе не вдаваться в подробности. Скажу лишь, что Волжский автозавод снискал широкую известность не только «Жигулями». Ему многое было дано, но он и сам успел многое дать советской промышленности.

Для нашего рассказа важно подчеркнуть: на ВАЗе действует оплата по конечным результатам, основанная на ежемесячных нормированных заданиях и коллективной форме организации труда. Индивидуальная выработка не учитывается, все рабочие объединены в бригады численностью от 30 до 100 человек. Задание приходит на участок через АСУП в виде табуляграммы, где указаны номера и наименования деталей, узлов, комплектов, подлежащих изготовлению, обработке или сборке, нормы времени и т. д. Раз в месяц информационно-вычислительный центр и работники отдела труда и заработной платы — «доводят табуляграммы до сведения мастеров каждой производственной бригады».[7] А «в случае невыполнения нормированных заданий отдельными бригадами инженеры по организации и нормированию труда совместно с мастерами принимают меры...».[8]

Здесь, как видим, упор делается на вооруженных электроникой инженера, мастера, администратора. Однако по мере развития вазовской системы все большее и большее значение придавалось демократическим основам управления. Появились на ВАЗе советы бригад. Авторы книги, на которую я ссылаюсь, отмечают: «Роль советов бригад только начинает выявляться, сегодня еще полностью не раскрыты глубокие потенциальные возможности их влияния на социальное развитие коллектива, повышение трудовой и творческой активности, морально-политической зрелости каждого рабочего».[9] Это напечатано в 1978 году, и, надо думать, значение бригадных советов с тех пор возросло, деятельность их стала разнообразнее.

Наш разговор — о калужском варианте. И мне хотелось бы подчеркнуть: вариант этот имеет с опытом ВАЗа общие точки соприкосновения. Калужане — замечу попутно — вообще народ наблюдательный. Они, конечно, используют, приспосабливая к условиям собственного производства, все лучшее, что рождено в Москве и Львове, Ленинграде и Тольятти, Минске и Горьком. Калужский вариант потому и называют вариантом, что родился он не на голом месте, органически впитал в себя достижения многих трудовых коллективов страны, в том числе, естественно, и ВАЗа, передовых предприятий Львова, — опыт, одобренный ЦК КПСС. Но внимательный читатель легко обнаружит не только точки соприкосновения.

Калужский вариант — вполне самобытная и плодотворная концепция, делающая ставку на доверие к человеку, инициативу снизу, реальное участие рабочих в управлении производством.

Здесь мне хотелось бы, не загораживая литературной формой голой сути, изложить некоторые особенности этой системы. Рассчитываю на производственников, интересующихся калужским опытом с практической точки зрения. Прочие читатели могут это место пропустить и сразу перейти к следующей главе.

Итак...

Калужский вариант — это отличная от общепринятой бригадокомплектная система планирования. Она дает возможность на год вперед, с разбивкой по кварталам и месяцам, определять каждой бригаде задания в наиболее достоверной форме — номенклатуре.

Калужский вариант — это переход крупного машиностроительного предприятия с индивидуальным и мелкосерийным производством, всех без исключения его цехов, на бригадную форму организации труда, при которой группы рабочих ориентированы на конечный результат и оплата осуществляется соответственно.

Калужский вариант — это система моральных и материальных стимулов, создающих заинтересованность бригады в стабильном выполнении плана и обучении молодых.

Калужский вариант — это единство целей на всех уровнях производства: предприятие, цех, участок, бригада.

Калужский вариант — это продуманная система привлечения рабочих к управлению через советы бригад и бригадиров (в цехах и при генеральном директоре), советы, наделенные широкими и реальными правами, несущие равную с инженерами ответственность за состояние дел.

Калужский вариант — это отработанная до мелочей документация по бригадной форме организации труда, принятие соответствующего стандарта предприятия, «карты бригады», «книжки бригадира», «рекомендаций бригадиру о стиле и методах руководства бригадой» и т. д. Это — специальное общезаводское бюро по руководству бригадным движением. Это постоянно действующая школа обучения бригадиров...

...Если все, что здесь сухо изложено, выразить одной не слишком строгой фразой, то можно сказать примерно так:

Калужский вариант — это счастливая идея, понятная каждому, интересная многим, полезная всем.