Камни

3

Едва взглянув на Пашу, ещё на пороге его квартиры, Давид тут же начинает лихорадочно соображать, как не рассмеяться в голос.

За те пару недель, что они не виделись, Паша зачем-то отпустил бороду. Борода ему откровенно не идёт, если не сказать хуже.

А если сказать — она делает Пашу похожим на козла.

Кроме того, кажется, за эти две недели Паша похудел ещё сильнее.

«От любви иссох», — говорит что-то язвительное внутри него, и Давид тут же затыкает эту внутреннюю ехидну.

За собой смотри, свободный и независимый дятел.

— Рад тебя видеть, — говорит Паша и обнимает его. — Правда я это… с работы только недавно вернулся и не успел ничего приготовить.

— Забей, — Давид протягивает Паше пакет. — Тут пиво и вино, — он усмехается, — и, ты не поверишь, твой любимый «Дюшес».

Паша берёт у него пакет и заглядывает в него. После качает головой — явно из последних сил пытаясь не расхохотаться.

— Тролль ты, — говорит он, — вот что.

— Пиццу и роллы привезут минут через двадцать, — Паша явно хочет что-то сказать, но Давид жестом останавливает его: — Даже и не вздумай, я уже оплатил.

Паша качает головой:

— Проходи ты уже.

Давид разувается и проходит:

— Доставай «Дюшес», девочка.

Не пялиться на Пашин, если можно так выразиться, новый имидж у него так и не выходит, и Паша, заметив это, тяжело вздыхает.

— Плохо, да?

— Если ты о бороде, то это ужасно, — честно отвечает Давид. Пашина трёхцветная кошка Элис — тот самый котёнок, который в своё время их сдружил — спрыгивает с дивана, подходит к нему и начинает тереться о его ногу. — Привет, Элис, ты очень вовремя, мои чёрные джинсы отчаянно нуждались в твоей шерсти!

Он гладит её. Элис довольно мурчит. А Паша тем временем продолжает.

— Совсем не идёт? — грустно спрашивает он. — Не брутально?

— Ты похож на козла. Прости.

— Ты, как всегда, сама вежливость, — говорит Паша. Звучит не зло и не обиженно — скорее расстроено.

— Не переживай. Просто сбрей. Как можно скорее. Это ужасно. Правда, — кошка запрыгивает к нему на колени, и на этот раз Давид обходится без комментария о джинсах. Чёрт с ними, с джинсами. — Штопор есть у тебя?

— Вроде был, — отвечает Паша. И тут же поясняет: — Но это, кажется, твой.

— Да, точно, я как-то приходил со своим, — Давид тихо смеётся. — Тащи его сюда.

Паша приносит из кухни штопор, и протягивает ему.

— Ты предлагаешь нам пить из горла? Если что, я не гордый. И даже не совсем брезгливый.

Настаёт очередь Паши смеяться.

— Господи, — говорит он. — Я такой тупой, — он поднимается и снова уходит на кухню за бокалами.

Он возвращается с ними практически мгновенно.

— Оставь, бывает хуже, — Давид вытаскивает пробку из бутылки и поднимает глаза на Пашу. — Я вручил ей кольцо. Она согласна. И у нас будет ребёнок.

— Да ладно! — восклицает Паша.

— Ты удивляешься потому, что раньше был свято уверен, что у меня уже передохли все сперматозоиды?

— Иди ты! — Паша снова смеётся. — Вот почему ты всё сразу так выворачиваешь!

— Потому что всё зло от жидов. Смирись.

— На самом деле я за вас очень рад, — говорит Паша, и Давид понимает, что это искренне.

— Мы не собираемся делать свадьбу. Распишемся и отметим. Скромно. Мой отец, её родители — точнее, отец с мачехой, пара её подруг с работы и, — он делает паузу, — разумеется, ты. Со своей дамой сердца, — он смотрит Паше в глаза. — Пригласи её. Скажи, что у тебя женится лучший друг, а тебе не с кем пойти.

— Она не согласится, — грустно отвечает Паша.

— А ты уже всё за неё решил. Умник нашёлся. Пригласи, я тебе говорю. Мне что, самому это сделать?

— Не надо, — Паша, кажется, едва не плачет. — Я… я, конечно, могу… наверное. Только она всё равно не пойдёт. Она ничего, кроме жалости, ко мне не испытывает. Я понял это недавно… буквально вчера.

— И что же случилось буквально вчера? — Давид выразительно смотрит на него.

Паша вновь вздыхает.

— Она принесла выпечку, — говорит он. — Домашнюю. Она очень хорошо готовит, я давно это понял.

— Хоть откормит тебя, а то как из Бухенвальда, — комментирует Давид, и Паша тут же обиженно смотрит на него.

— Не смейся, — отвечает он. — Так вот, она принесла выпечку. Угостила нескольких девушек, с которыми хорошо общается на работе. А потом… потом угостила меня. Ты понимаешь, что это значит? Это же явно из жалости. Я для неё — как одна из этих девочек.

Давид ставит бокал с вином на пол. Любопытная Элис тут же суёт туда свою очаровательную чёрно-бело-рыжую морду.

— Паш, — говорит он, — ты дурак или прикидываешься?

— Но это же явно то, о чём я сказал… — продолжает лепетать Паша, и Давид отмахивается:

— Ясно. Дурак. Выпечку-то хоть взял?

— Да, — отвечает Паша. — Я же не хотел её обижать…

— Ну хотя бы тут дятла не включил, — Давид наливает вина в другой бокал и протягивает его Паше. — Держи. Можешь выпить за своё слабоумие.

— Зачем ты так?

— Затем, что, если ты не пригласишь её пойти с тобой, то ноги твоей на моей свадьбе не будет.

— Это жестоко, — говорит Паша.

Давид пожимает плечами:

— Ну ты же в курсе, от кого все беды в нашей стране. Впрочем, нет. Не в стране. В мире.

— Хорошо, я попробую, — обещает Паша. Голос его теперь звучит уже даже не грустно — он звучит подавленно. — Правда, когда она откажет…

В домофон звонят. Паша тут же хмурится.

— Это доставка, — говорит Давид. — Иди, открывай, всё оплачено. Просто забери.

Кошка спрыгивает с его колен.

Давид думает о том, что, пожалуй, не стоит сейчас рассказывать Паше о том, что ему снова снятся кошмары.

Не сейчас.

Как-нибудь потом.

Сейчас он попросит его помочь перевезти собаку в эту субботу.

Он знает, что Паша ему не откажет.

Денег он, правда, не возьмёт, и это бесит.

Но ничего. Давид придумает, как его отблагодарить.

Трёхцветная кошка Элис снова подходит к нему и начинает тереться.

Джинсы Давида больше не беспокоят.

— Примерно восемь-девять недель, — Оля, с которой Каролина училась вместе на специалитете (позже, в ординатуре, их пути разошлись: Каролина решила учиться на психиатра, а Оля — стать врачом-гинекологом), отмечает что-то в медицинской карте. — Матка спокойная, не в тонусе. Всё хорошо у тебя, — она смотрит на Каролину. — Вставай, одевайся.

— Спасибо, Оль.

— Больше не ходи к этим бабкам вроде Порфирьевой, — Оля усмехается. — Эту каргу добрая половина Питера знает. Её особой «любовью» пользуются молодые и красивые женщины, — она откладывает карту в сторону и поворачивается к медсестре: — Евгения Анатольевна, талончик на двадцатое выпишите, пожалуйста, — после чего вновь обращается к Каролине. — Тебе на раннее утро или попозже? Я двадцатого до обеда.

— На раннее, — говорит Каролина. — Если можно. Я двадцатого работаю с утра. Так что тем раньше, тем лучше. Не хочу отпрашиваться.

— Кстати, о работе. Я выдам тебе справку, что ночные дежурства тебе противопоказаны, — говорит Оля. — Даже не пытайся спорить. Я понимаю, что деньги всем нужны, но здоровый ребёнок, как полагаю, тебе нужен не меньше, — она выразительно смотрит на Каролину. — И не вздумай игнорировать мои рекомендации. Иначе будешь снова ходить к Порфирьевой — она, между прочим, до сих пор работает, хотя из уже неё песок сыпется. Ей бы, конечно, может, и не помешало увидеть, как «сбылся» её прогноз, но вот тебе совершенно точно противопоказан сейчас контакт с ней и ей подобными. Так что, — Оля протягивает Каролине справку, — придётся меня слушаться.

Каролина качает головой:

— Мой будущий муж сейчас бы тебя расцеловал. Он ужасно переживает из-за того, что я много работаю.

Оля улыбается в ответ:

— Иногда мужчины говорят дело. Хотя, разумеется, не всегда.

Телефон вибрирует, давая понять, что кто-то прислал сообщение. Каролина открывает его.

Это Альбина.

Кара, ну что, мы ждём вас в воскресенье?

Она прощается с Олей и выходит из кабинета. После чего быстро набирает:

Да, Аль, мы приедем.

Альбина в сети. Она печатает ответ. И вскоре прилетает:

Чем твоего будущего благоверного-то кормить? Отец там уже в панике. Свинины на столе не будет, это я и так знаю. Прочитала в интернете, что мясное с молочным вместе они не едят…

Аль, успокойся и успокой папу. Что приготовите, то и приготовите. Давид сам знает, что он ест, а что не ест. Не переживай так.

Альбина тут же отвечает, что отец-де говорит, что стоило бы заказать где-нибудь хумус и фалафель. Каролина уверяет её, что делать это совершенно не обязательно.

Она уже хочет было попрощаться, когда от Альбины снова прилетает:

Как там наша девочка, Кар? Кошки её там не сожрали? Если у них конфликт, то говори сразу, мы её заберём.

Каролина улыбается уголками губ.

Всё хорошо, Аль. Пару дней кошки держали её в заложниках, но потом вроде как угомонились. Джейн постоянно пытается налопаться кошачьего корма, отчего-то он ей очень нравится) Приходится бдеть) Для неё это не полезно)

Альбина ещё раз говорит, что в случае чего они с Витольдом Альбертовичем с радостью заберут Джейн к себе в Выборг. Каролина снова отвечает, что в этом нет необходимости.

Ей нравятся кошки Давида. Но расстаться с Джейн она не готова.

В крайне случае, можно будет время от времени отправлять её в Выборг погостить. Будет хорошо и родителям, и Джейн.

И, разумеется, кошкам.

Попрощавшись с Альбиной, Каролина открывает другое окно переписки…

…и видит, что Давид написал ей уже больше десяти сообщений.

Дав, всё хорошо, не переживай)

Она быстро набирает это, отправляет и ждёт ответа.

Он приходит, кажется, буквально через пару секунд.

Господи, я так испугался!

Каролина хмурится.

Он не просто боится за неё.

Он неадекватно боится.

И это её тревожит.

Не может не тревожить.

Не оттого, что Давид-де начнёт предъявлять ей претензии, как все эти несносные мужланы.

А оттого, что Каролина врач-психиатр.

А Давид — её бывший пациент.

Она знает, что означает его неадекватная тревожность.

И именно это её беспокоит.

Не просто беспокоит — пугает.

Каролина пишет ему, что с ней всё нормально. И с ребёнком тоже. Что её однокурсница Ольга — прекрасный врач-гинеколог. Что он может не переживать.

Он тут же присылает ответное сообщение. Тёплое. С кучей смайлов.

Раньше, глядя на него, она никогда бы не подумала, что он может писать со смайлами.

Но в глубине души она понимает, что его тревожит не то, о чём она ему написала.

Точнее — не только то.

Каролина поджимает губы. Она всегда делает так, когда размышляет.

Затем, покачав головой — так, словно она ведёт с кем-то внутренний диалог, она быстро набирает в окне переписки:

Я не поеду на метро, не переживай. Я вызову такси.

Он явно доволен. Потому что отвечает сразу же.

Со смайлом.

— Твоя будущая жена очень милая, — говорит Паша. С того самого момента, как они сегодня встретились, он в подозрительно хорошем настроении и почти всё время улыбается, из чего Давид делает вывод, что, наверное, свою даму сердца Паша на их с Каролиной свадьбу пригласил и, наверное, она не отказала. — Она похожа на Барби.

— Как-то не довелось поинтересоваться её отношением к этой кукле, — Давид качает головой. — Но есть шанс, что она бы тебя убила. Она свободная, независимая, много лет занимается кикбоксингом — и сейчас очень переживает, что на какое-то время о любимом спорте придётся забыть, — он нарочито дразнящее усмехается. — Так что не факт, что ей нравится эта твоя сексисткая Барби. Впрочем, я спрошу.

— Я ж как лучше хотел, — тут же тушуется Паша.

— Забей ты. Я же шучу. Пора бы уже привыкнуть. Расскажи-ка лучше, чего это ты сегодня весёлый такой.

Паша тушуется снова. Но деваться некуда.

Он ведь знает, что Давид не отстанет.

— Ну, я сказал Свете про вашу свадьбу, — говорит он. — И… ты представляешь… она согласна… ну, согласна со мной пойти.

Давид пожимает плечами:

— Я не удивлён. Это только в твоих нездоровых фантазиях женщины угощают мужчин выпечкой собственного приготовления из жалости.

— Я просто не знаю… — продолжает Паша — теперь уже откровенно неуверенным тоном. — Может… может, мне стоит пригласить её куда-нибудь ещё до вашей свадьбы?

— Не просто «стоит», а, я бы сказал, это жизненно необходимо.

— А куда? — Паша снова становится грустным.

— Паш… тебе как будто пятнадцать.

— Знаю, — Паша вздыхает. — Но ты лучше не смейся, а помоги.

Давид выразительно смотрит на него:

— Ну, кино, театр, кафе, ресторан, не знаю, сам подумай, что она любит. Что может ей понравиться. В крайнем случае, пригласи просто прогуляться по городу. Ты сам, небось, на Невском в последний раз был, когда ещё учился в универе.

— Я не люблю Невский, — говорит Паша. — Там шумно.

— Я тоже не люблю Невский, — тут же соглашается Давид. — И именно по той же самой причине. Но, боюсь, если я посоветую тебе пригласить её на кладбище, ваше первое свидание может оказаться последним, — он усмехается.

— Ладно, я приглашу её погулять, — обещает Паша и снова тяжело вздыхает.

— Прекрати вздыхать как старый дед-пенсионер, у которого колет не то сердце, не то что-нибудь другое, — Давид снова смотрит на него. — Ну что ещё?

— Я просто думаю, — говорит Паша, — если вдруг дойдёт до… ну ты понимаешь…

Давид демонстративно прикладывает ладонь ко лбу:

— Господи боже, выучи слово «секс» наконец.

— Я его знаю, — заверяет Паша. — Но просто произносить его… в такой ситуации… мне кажется, это неприлично.

Давид складывает руки шпилем.

— Просто посмотри на меня, — говорит он. — Я из консервативной еврейской интеллигентной семьи. И я знаю это слово и не боюсь его употреблять. Если я смог, значит, и ты сумеешь тоже.

— Иди ты, — говорит Паша и начинает смеяться.

— Если у вас случится секс, то у вас случится секс, — Давид хлопает его по плечу. — С вас пять тысяч рублей, больной, следующий сеанс через неделю.

— А если получится плохо? — продолжает переживать Паша.

Давид не знает, что на это ответить. Он понимает Пашины переживания.

Он тоже боялся, что получится «плохо». Боялся внезапно оказавшихся зловонными носков. Недовольства обрезанным членом. Внезапных проблем с эрекцией. И ещё много чего.

Только вот «плохо» у них никогда не получалось. С самой первой ночи. С того самого первого раза, внезапно случившегося в коридоре, когда он так крепко прижимал её к себе, что она была вынуждена дать ему понять, что это слишком.

Не получалось «плохо» у них и потом. Им нравится одно и то же. Одни и те же позы и ласки. Они одинаково быстро возбуждаются. Порой в такие моменты он даже забывает о том, что ему уже за сорок.

Мерзкая, наполненная ядом фраза внезапно бьёт в голову, и, кажется, Давид даже дёргается, словно от удара.

Ведь это ты притащил её в мою семью. Эту мерзкую маленькую шлюху, которая раздвинула перед тобой ноги в первый же день прямо у входной двери. Эта дрянь даже моё платье стащила! Моё последнее платье!

— Всё будет хорошо, Паш, — говорит он вслух. — Не переживай.

Это не отмазка с его стороны.

Давид действительно хочет, чтобы у Паши наконец всё стало хорошо.

Искренне хочет.

Пускай он женится наконец на своей любимой Свете и нарожает с ней детей.

Он будет хорошим отцом. В этом Давид не сомневается.

Ядовитая фраза из сна снова бьёт в голову.

И он снова едва не дёргается.

Теперь он боится её трогать. Боится трогать Каролину.

Боится прикасаться к ней в том смысле.

Он не хочет навредить своему ребёнку.

Несмотря на то, что Каролина после посещения врача сказала ему, что никакой угрозы нет.

Давид боится, что она решит, что теперь, из-за беременности, он не хочет её.

Но навредить ей и ребёнку он тоже боится.

Тем более…

Ikh vel zi nemen tsu mayn ort. Aun mir veln trogn aundzer pasik dresiz tsuzamen. Uoy tsviling shvester.

Ikh vel oykh nemen deyn bastard.

Давид резко поднимается с места.

— Мне пора, Паш, — говорит он и хлопает друга по плечу.

— Я ничем тебя не обидел? — спрашивает Паша. Голос его звучит обеспокоенно.

— Нет, нет. Просто Кара… она одна дома. Не хочу надолго оставлять её.

— Понимаю, — тут же говорит Паша.

На какой-то момент Давиду очень — прям таки отчаянно — хочется рассказать Паше об этих вернувшихся тревожных мыслях и кошмарных снах.

Но он в очередной раз решает этого не делать.

Уже поднявшись из-за стола, он ловит себя на мысли — ещё более пугающей, чем все остальные.

Сейчас ему, как никогда ранее, ужасно не хочется спускаться в метро.

Именно ужасно.

Это единственное подходящее слово.

Давиду кажется, что там она.

— Я тебя заждалась, — Каролина смотрит на него с лёгким упрёком, и Давид изо всех сил старается не показать, насколько сильно его напугало то, что она не сразу открыла дверь. — Я думала, ты будешь раньше, но ты написал, что вы встретились с Пашей, и я решила пойти принять душ — оттого и не услышала сразу звонок в дверь, — она касается его руки, и он тут же сжимает её в своей. — Я приготовила ужин, но ты, наверное, не голоден. Там нет свинины и блюд, в которых мясное вместе с молочным.

Он смотрит на неё и думает, что сожрал бы даже эту чёртову свинину, если бы она её приготовила.

— Рыбы без чешуи и плавников тоже нет? — он улыбается ей, и она тут же качает головой.

— Рыбы вообще нет, — отвечает она. — Только курица.

— Я буду есть, — заверяет её Давид. — Я уже снова проголодался.

На самом деле он не проголодался. Но он скорее умрёт, чем огорчит её.

Она так старалась.

Должно быть, никто и никогда так не старался ради него.

Каролина приближает своё лицо к его и принюхивается.

— Ты пил? — спрашивает она.

— Совсем немного. И исключительно за твоё здоровье. Не волнуйся.

— Я тронута. Но не увлекайся, пожалуйста.

Он смотрит её в глаза:

— Кара, не переживай, у меня нет склонности к алкоголизму.

— Знаю, знаю, ты просто любитель хорошего вина, — её пальцы легко скользят по его щеке. — Я всего лишь предупредила… на всякий случай. Как-никак я твой бывший лечащий врач.

Он кивает:

— Я слушаюсь тебя во всём. Ты… как? Нормально себя чувствуешь?

— Да, всё хорошо, — отвечает она. — Сегодня даже почти не тошнило, — она выразительно смотрит ему в глаза. — Я соскучилась.

Он понимает, что это значит.

Она хочет его. Хочет близости с ним.

Она горячая. Таких горячих женщин ещё поискать.

И она действительно, по-настоящему любит его.

Он не должен отталкивать её из-за беременности.

Он может всё испортить.

Он сам постоянно хочет её — но сдерживается.

Потому что боится.

Ikh vel zi nemen tsu mayn ort. Aun mir veln trogn aundzer pasik dresiz tsuzamen. Uoy tsviling shvester.

Ikh vel oykh nemen deyn bastard.

Да пошла ты!

Да пошла ты к чертям собачьим, сумасшедшая мёртвая дура!

Кажется, он едва не произносит это вслух.

Но — разумеется — не произносит.

— Ты не будешь против, если сегодня я доверюсь тебе? — шепчет он одними губами. Их губы соприкасаются.

— Не буду, — отвечает она. — Ложись. Я справлюсь.

— Ужинать пойдём после? — спрашивает он. Она улыбается в ответ:

— Конечно. Ты ведь ещё не голоден. Я же вижу.

Он припадает губами к её губам — так, как, должно быть, страдающий от жажды мог бы припасть к роднику.

Его руки гладят её тело. Кажется, её грудь стала немного больше.

Её идёт это. Идёт это состояние.

Зарываясь лицом в её волосы, он внезапно думает совершенно не о том, о чём стоило бы думать в подобный момент.

Он думает о том, что хочет попросить её надеть это платье на церемонию бракосочетания.

Он знает, что она согласится.

Он уверен, что она поймёт, как это важно.

И — почему.