Капитан Быстрова

15

На палубу выскочил переодевшийся Горлов. По всему было видно, что он перебрал «для согревания». Подбежав к Сазонову, лихо козырнул:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан третьего ранга?

Сазонов внимательно посмотрел на него:

— Сколько?

— Двести, по приказанию.

— Растирался?

— Только изнутри, товарищ капитан третьего ранга!

— Как это?

— Отпущенный на растирание спирт разведен водой.

— Понятно. Что еще?

— Немец требует перевязки: в икру крупнокалиберным ранен.

— Пойдите к врачу, возьмите стерильный пакет.

— Есть, пойти и взять!

Горлов козырнул, повернулся на каблуках, но Сазонов остановил его:

— Передайте врачу: прошу оказать помощь.

— Есть.

Сбежав вниз, Горлов тихо приоткрыл дверь и просунул голову. Иван Петрович вопросительно посмотрел на моряка.

— Товарищ военврач! По приказанию командира отряда выдайте для пленного немецкого офицера перевязочные средства. — И, взглянув в сторону Наташи, пояснил: — У него ранение в ногу. Крупнокалиберным жахнуло.

— Откуда он взялся? — спросил Иван Петрович.

— Трофей Натальи Герасимовны!

Наташа тихо позвала Горлова. Он мгновенно оказался возле ее койки и встал навытяжку.

— Как ваша фамилия?..

— Старшина второй статьи Горлов, Николай…

— Спросите командира отряда, не будет ли он любезен зайти… ко мне… Если не слишком занят…

— Есть!

Горлов взял бинт из рук Сергеева, выполняя лишь то приказание, которое было отменено: Горлов и мысли не допускал, чтобы «цацкались» с немцем. «И так хорош будет!» — решил он.

На палубе Горлов отыскал Сазонова:

— Товарищ капитан третьего ранга! Вас просит к себе гвардии капитан Быстрова, если вы не слишком заняты.

— Что у вас в руках?

— Перевязочный материал для пленного, — замялся Горлов.

— А я что приказал?

Горлов выдавил из себя:

— Вы приказали…

— Трое суток! — И Сазонов отправился к Быстровой.

После ухода Горлова Наташа подозвала Ивана Петровича.

— Мы должны, — прошептала она, — оказать пленному врачебную помощь… а не любительскую. Хотя бы пошел фельдшер…

— Да, обязаны, — подтвердил врач, — я это знаю, но Сазонов, видимо, не считает нужным…

— Я прошу вас… Не может Сазонов так… Не должен…

Иван Петрович, верный своему долгу, взял походную санитарную сумку и направился к выходу. Он попросит у командира разрешения лично сделать перевязку немецкому майору.

В дверях доктор столкнулся с Сазоновым.

— Меня просила зайти Наталья Герасимовна, — сказал тот.

— Разрешите доктору перевязать пленного, — тихо попросила Наташа.

— Я так и приказал! — ответил с досадой Сазонов. — Но Горлов… Прошу вас, Иван Петрович…

— Иду, иду, — заторопился врач.

— Мне хотелось поблагодарить вас, — слабым голосом начала Наташа, когда Сазонов подошел к ее койке.

Моряка передернуло:

— Что вы говорите? Стыдно слушать!.. Я рад поздравить вас с блестящей победой: два самолета в одном бою!

— Поздравить? — сокрушенно вздохнула Наташа. — Я погубила машину. Очень грубо таранила… Неопытная я. И раны мешали…

Сазонов опустился на табурет и смотрел на летчицу, стараясь угадать, знает ли она о гибели своего командира. Он не хотел говорить об этом, видя тяжелое состояние раненой.

Помолчав, он наклонился к ней:

— Как я счастлив, Наташа… Вы живы… Все могло быть гораздо хуже… Как самочувствие?

— Ничего. Я очень терпелива. Голова только… Никитин… вы знаете?

— Да… — с трудом произнес Сазонов.

— А у вас?

Сазонов ответил уклончиво:

— У нас сравнительно благополучно.

— Транспорты врага?..

— На дне все шесть. Пять потоплено нами, один авиацией…

— Никитиным… Я видела.

— Да… Он таранил…

Наташа заплакала:

— Как он решился? Зачем погубил себя?

— Очевидно, не было другого выхода, — ответил Сазонов, стараясь успокоить ее. — Самолет горел, возможно, не открывалась кабина, заклинило… И он не мог оставить машину.

— Этого не могло быть.

— Кто знает, Наташа.

Наташа беспомощно пошарила здоровой рукой у подушки:

— Дайте мне из кармана комбинезона платок.

— Ваша одежда сушится. Возьмите мой и… не плачьте.

— Мне лучше поплакать… Я вас еще попрошу, извините: снимите, пожалуйста, одеяла. Мне тепло, а они очень тяжелые…

Сазонов выполнил ее просьбу.

— Бедный Андрей, — как в бреду, прошептала Наташа, думая о Никитине.

Моряк чувствовал себя растерянным. Глядя на Быстрову, он не знал, как ему быть, как держаться, что сказать, чем утешить ее. Неловко и беспомощно касаясь пальцами подушки, он тихо повторял:

— Не надо, Наташенька, прошу вас, не надо…

Горе человека, потерявшего боевого товарища, хорошо понятное Сазонову, лишало его нужных слов.

Он взял здоровую руку Наташи, бережно положил ее себе на ладонь:

— Не плачьте, хорошая…

Потом тихо поцеловал ее руку, прижался к ней глазами, в которых вот-вот могли появиться скупые слезы.

На аэродроме с беспокойством ожидали летчиков второй группы. Первая группа сбила в общей сложности четыре вражеских самолета и, не потеряв ни одного самолета, благополучно возвратилась, ни один пилот не был ранен.

Летчики второй группы опаздывали уже на двадцать минут против расчетного времени. Радиосвязь отсутствовала. Это тревожило. Тем более что летчики первой группы рассказывали о тяжелой обстановке в воздухе, которая сложилась для группы Никитина. Бои шли напряженные. Радиограмма Сазонова до Головина и в полк еще не дошла.

Командир полка Смирнов, замполит Станицын и другие офицеры полка собрались на летном поле.

Механик Кузьмин молчаливо стоял в стороне ото всех под маскировочной сеткой, растянутой над пустующей стоянкой Наташиной машины. Подняв руки, он зацепился пальцами за шпагатные звенья сетки и смотрел в ту сторону, откуда должны были появиться истребители.

Неподалеку сидели на земле Дубенко и два оружейника. Всем им было не по себе, тяжело и тревожно. В такие минуты трудно не только разговаривать, но и перекинуться словом. Товарищи невольно избегали встречаться взглядами и большей частью смотрели куда-то в сторону или в землю — не желая, чтобы кто-нибудь увидел и прочитал в глазах то мучительное беспокойство, которое каждый сейчас испытывал.

Вскоре на горизонте появились черные точки, одновременно послышался гул моторов. Кузьмин, переступая с ноги на ногу, пристально вглядывался в небо. Самолеты приближались, вырастая на глазах, и первое звено, идущее образцовым строем, начало заходить на посадку.

«Звено старшего лейтенанта Осадчего, целы все», — прошептал Кузьмин. Теперь и без того малая надежда становилась еще меньше.

Вторым пришло звено капитана Волкова. Один самолет этого звена сел в стороне. Он не мог выпустить шасси. Пришлось сесть «на брюхо» поодаль от взлетно-посадочной полосы. Санитарная машина помчалась туда, но пилот встретил ее приветственным жестом, выскочив из кабины целым и невредимым.

Затем показался один самолет третьего, последнего звена. Он отстал, позже всех выйдя из боя.

«Кого же нет?» — спрашивал себя Кузьмин, стоя все так же, вцепившись пальцами в звенья маскировочной сетки. Он не заметил, как к нему подошел Дубенко и молча обнял за плечи.

— Крепись, Тихон, — задушевно произнес он, пристально глядя на друга. — Крепись! Видишь, осиротело наше звено…

Кузьмин обладал удивительной способностью издали по какому-то одному ему известному признаку опознавать принадлежность машины, и «як» только еще заходил на посадку, когда он сообщил:

— Машина лейтенанта Мегрелишвили.

Эти слова прозвучали приговором Никитину и Быстровой. Лицо Кузьмина подернулось тенью. Руки отпустили сетку и конвульсивно вцепились в плечи Дубенко. Кузьмина трясло как в лихорадке.

Дубенко, видя, как тяжело другу, крепче обнял его, прижал к себе:

— Не надо, Тихон. Успокойся… Эх!.. Им жить бы да жить!..

К самолету Мегрелишвили несся по полю вездеход со Смирновым и Станицыным. За автомобилем торопился на мотоциклете посыльный штаба, чтобы вручить Смирнову только что полученную копию радиограммы Сазонова с припиской генерала: «Вечная слава доблестному герою, капитану Никитину. Горжусь боевым мужеством и летным мастерством капитана Быстровой. Немедленная отправка ее в госпиталь обеспечена. Головин».