Капля воды - крупица золота

Глава шестнадцатая ЧУДЕСА В ПУСТЫНЕ

есь дальнейший путь они проделали при полном безветрии. И хотя колеса «газиков»

крутились резво и споро, пыль из-под них почти не поднималась.

Здесь редко ступала человеческая нога. Дайхане, собирая хворост на топливо, не отваживались забрел дать в глубь Каракумов — хотя тут было чем поживиться. Не забиралась так далеко, и скотина в поисках корма. И потому растительность на пути «газиков» становилась все гуще. Все чаще встречался саксаул, стволы которого поражали своей толщиной, и сазак* с такими крепкими ветвями, что на каждую можно было бы подвесить по барану. Растения эти образовывали целые рощи, сады…

Новченко равнодушно взирал на все это богатство — ему, видно, не довелось всласть изведать всю благодать тепла, которое дарили туркменам саксауловые дрова. Бабалы же знал цену этому топливу и предпочел бы его и углю, и торфу. Глядя на заросли саксаула, он представлял себе недалекое будущее, когда проляжет здесь канал и пойдут по нему баржи с тоннами саксауловой древесины…

Новченко вскоре задремал, уткнувшись в грудь подбородком. Порой он вздрагивал, выпрямлялся, оторопело осматривался, но тут же голова его снова тяжело свешивалась вниз.

А на Бабалы однообразная дорога навевала воспоминания. Они увели его в Ашхабад, на Крымскую улицу, где он чаще всего встречался с Аджап. Обычно девушка не заставляла себя ждать, спешила к нему с приветливой, чуть лукавой улыбкой. Но сейчас, в мыслях, он разгуливал по Крымской в полном одиночестве. Аджап не появлялась, и редкие прохожие косились на него с сочувствием или подозрением…

Бабалы тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от этого безотрадного видения. Но оно соответствовало действительности: ведь он и в самом деле один, Аджап от него далеко-далеко, и глубокой межой лежит меж ними неизвестность, самое худшее из всех гол!

Совсем недавно он получил от Аджап еще письмо, — оно ничем не отличалось от предыдущего, назначение у Аджап оставалось прежнее: Карамет-Нияз.

Как видно, отец, уехавший в Ашхабад, не успел еще ничего предпринять. Он ведь обещал Бабалы похлопотать в министерстве за Аджап, а старик умеет держать слово. Прощаясь с Бабалы, он сказал: «Не беспокойся, сынок, я все улажу. Для меня это проще, чем добавить сметаны в лапшу». Что же он тянет? Ведь у него нет обыкновения откладывать дело в долгий ящик, если уж берется за что, так со всей присущей ему энергией, и любит повторять, что надо печь чуреки — пока тамдыр горячий.

Может, он заболел по дороге и так и не попал в Ашхабад? Или родители Аджап, когда он рассказал им о своей миссии, дали ему от ворот поворот: дескать, и не надейся, что мы отдадим дочь замуж за человека, который чуть не вдвое старше ее! Да еще успел за свою жизнь прожить две жизни… А может, они сказали ему, что надо обождать, хорошенько все обдумать, а нетерпеливый старик разобиделся и сгоряча покинул их дом?

Всякое могло быть, и Бабалы оставалось только заниматься предположениями.

Но так или иначе, а отец должен был поставить его в известность о любом исходе. А если захворал, так тоже сообщил бы об этом. Но он молчит, словно набрал в рот кислого молока.

А ведь уже лето. И если у Аджап ничего не изменилось, то она вот-вот должна пожаловать в Карамет-Нияз…

Вдруг «газик» резко затормозил. Новченко, проснувшись, ухватился обеими руками за стальной поручень, а Бабалы ударился грудью о переднее сиденье.

Придя в себя, Новченко сердито спросил:

— Василий?.. Что это еще за фокусы?

— Сергей Герасимович… Змея!..

— Где змея?

— Вон, под колесами.

С опаской выйдя из машины, они увидели огромную кобру, раздавленную передними колесами «газика». Изо рта у нее шла кровь, высунутый язык еще шевелился. Шея в одном месте была раздута, как шар.

Глянув на змею, Бабалы сказал:

— Она недавно суслика заглотала. Зачем ты ее задавил, Василий?

Шофер даже поежился от свежего воспоминания:

— Так она ж в машину собиралась прыгнуть!.. Гляжу: лежит, а башка ее чуть не на метр поднята. У меня аж мурашки по спине побежали.

— Никуда бы она не прыгнула. Змеи от человека-то удирают, не то что от машин. Тем более она только что отобедала.

Вытерев платком глаза, которые слезились у него то ли от солнца, то ли спросонья, Новченко пошутил:

— Будем считать сие происшествие символическим. Пусть наше наступление на пустыню раздавит или обратит в бегство всех змей… в человеческом облике.

Солнце уже перевалило за полдень, тени от растений заметно удлинились. Зной, правда, не спадал, но дышалось на свежем воздухе легче.

Впереди, не так уж далеко, виднелись столбы пыли, но поднята она была не ветром, а машинами, рывшими канал.

Новченко махнул рукой:

— Василий! К каналу!

«Газик» покатил дальше, навстречу длинной серожелтой стене из пыли.

Все различимей становились бульдозеры, экскаваторы, скреперы, выстроившиеся нескончаемым караваном вдоль трассы будущего канала.

Новейшая техника, подчиняясь самоотверженной человеческой воле, штурмом брала просторы Каракумов.

Когда «газики» остановились возле ближайшего скрепера, из кабины спрыгнул на песок, вязкий, как ещё не загустевшее тесто, крупный, могучего телосложения мужчина. Лицо его и одежда были покрыты толстым слоем пыли. Радушно и независимо поздоровавшись с начальством, он снял пылезащитные очки, вытер рукавом пыль с лица, и только тогда Бабалы узнал в нем Мотды Ниязова, с которым ему уже доводилось работать.

— Мотды!.. Ты?!

Мотды широко, добродушно улыбнулся:

— Что, здорово меня преобразила пустыня?

— Ничего, Мотды, — одобряюще сказал Бабалы. — Говорят, за ветром следует благодатный дождь. Считай нынешнее свое второе одеяние, эту вот пыль, предвестником завтрашнего расцвета Каракумов! Ведь ты покрылся ею в борьбе с пустыней.

— Так точно! Она изо всех сил сопротивляется, ну, мы еще посмотрим, кто кого!

Новченко, видно, тоже понравился богатырь Мотды, повелитель пустыни. Он дружески похлопал скрепериста по плечу:

— Молодчина!

Когда же он перевел взгляд на скрепер, брови его удивленно поднялись:

— Постой-ка!.. Ты что ж это, роешь канал не вдоль, а поперек?

Мотды с простодушным видом подтвердил:

— Так точно, товарищ Новченко!

В голосе начальника строительства зазвучали угрожающие нотки:

— Кто же дал тебе такое указание?

— А никто, — спокойно отозвался скреперист. — Работаю так по собственной инициативе.

— Вот как, по собственной инициативе!.. Это, значит, твоя рационализация? А начальник участка, прораб знают о ней?

— А как же! Весь участок в курсе.

— И все смотрят на твое своевольничанье сквозь пальцы?

— Сергей Герасимович, все уже убедились, что от моей рационализации не вред, а польза.

— Почему же мне ничего не известно о таком полезном новаторстве?

Мотды пожал плечами:

— Наверно, потому, что вы редко у нас бываете.

Новченко ткнул кулаком в плечо Ханина, как будто тот был в чем-то виноват:

— Ты слышал? Я тут редко бываю!

— Ага, — кивнул Мотды. — Ей-богу, я вижу вас в Карамет-Ниязе всего второй раз. Ну… в смысле на строительстве канала.

Новченко снова обратился к Ханину:

— А ведь он, пожалуй, прав. Надо нам почаще сюда заглядывать. Не то все начнут заниматься самодеятельностью! Ты лично что думаешь насчет метода Мотды?

— Я?.. — Ханин чуть растерялся, но тут же лицо его приняло чуть высокомерное выражение. — Я бы все-таки, прежде чем отрезать — семь раз отмерил. Всякий новый метод нуждается в тщательной проверке, а результаты проверки — в изучении и уточнении… Нельзя идти на производственный риск, не выяснив предварительно…

— Ладно, — оборвал его Новченко. — Твоя песня мне известна заранее, нечего было и спрашивать. — Он повернулся к Бабалы — А как. твое мнение, Бабалы Артыкович?

— Пока я не видел, как работает Мотды, а по пословице — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Но кое-что я тут прикинул про себя. По-моему, Мотды затеял интересное дела

— Ты, значит, «за». Итак, мнения разделились. Тогда пускай сам Мотды объяснит, в чем выгоды его метода.

— Ничего сложного тут нет, Сергей Герасимович. — Мотды провел носком сапога бороздку на мягком песке — Предположим, это канал. Если скрепер идет вдоль него, то мне приходится сперва рыть грунт, а потом отваливать его направо и налево. — Он сапогом отодвинул песок сперва в одну, потом в другую сторону, так что образовались две небольшие насыпи. — А поглядите, что будет, если рыть канал поперек. Все три операции я проделываю одновременно. Экономлю и силы, и время. И вместо двадцати пяти метров — прохожу пятьдесят. А это на пользу и стройке, и мне: вдвое увеличивается заработок.

Новченко только кивал согласно, ему по душе пришлось объяснение Мотды. К тому же там, где работал скреперист, образовывалась не просто глубокая рыхлая борозда, а просторная ровная траншея, — это вызвало особое одобрение начальника строительства, и он сменил строгий тон на благожелательный:

— Прости, братец, что я с маху чуть не обвинил тебя в анархизме. Бабалы прав, дело ты затеял полезное. Теперь скажи, ты в Карамет-Ниязе один так работаешь?

— Да нет… — Мотды чуть замялся, боясь признаться, что за спиной начальника строительства уже начало развертываться новаторское движение. — На мой метод перешли многие скреперисты.

— И отлично!.. Вы бы только потеряли драгоценное время, если бы ждали, пока о вашем методе узнает руководство стройки, да зашевелится, да одобрит его…

Сейчас же нам остается только поддержать славных передовиков! Кстати, ты премию за свое новаторство пожучил?

Мотды беззаботно махнул рукой:

— Да бот с ней, с премией, главное — канал побыстрее построить.

— Э, нет, дорогой, это непорядок. Заслужил — получай. Из личного моего фонда премирую тебя тремя месячными зарплатами… Нет, лучше так: тебе выдадут столько, сколько ты заработал за последние три месяца. Ты сэкономил стройке большие деньги, зачем же нам-то скупиться?..

Мотды вытянулся по стойке «смирно»:

— Служу Советскому Союзу!

Новченко улыбнулся:

— Мы вроде не в армии, братец.

— Мы на фронте, Сергей Герасимович На фронте строительства коммунизма!

Бабалы с любопытством и с каким-то новым для себя, теплым чувством наблюдал за Новченко. Перед ним был совсем другой человек. Еще недавно он казался Бабалы грубоватым самодуром, способным обидеть своих подчиненных, вспылить, накричать по любому поводу, непрошибаемым упрямцем, для которого тлавное — настоять на своем, прав он или неправ, малокультурным вельможей, прислушивающимся лишь к собственному мнению… Что скрывать, Новченко порой вполне отвечал такому впечатлению. Во сейчас Бабалы не узнавал его. Сергей Герасимович держался как подлинный руководитель большого строительства, преданный своему делу, отлично в нем разбирающийся, умеющий дать верную оценку рабочей инициативе, простой, все понимающий, терпеливый и человечный в обращении с настоящими тружениками, такими вот, как Мотды…

Верный законам гостеприимства и правилам туркмен чилика*, Мотды пригласил Новченко и его спутников выпить чаю и отобедать.

Сергей Герасимович в душе одобрял добрые туркменские обычаи, но даже ради них он не мог позволить, чтобы на целый час приостановилась работа скрепера. Это, по его мнению, бросило бы тень и на приглашающего, и на приглашенных. Поэтому он искренне поблагодарил Мотды, но вежливо отказался от чаепития.

Мотды понял его и не обиделся. Широко, открыто улыбнувшись, он полез на свой скрепер.

Кругом стояли рокот, гул, скрежет, пыль висела в воздухе тяжелыми облаками.

Человеку, попавшему сюда впервые, вполне могло бы почудиться, что наступил судный день…

Впрочем, и для привычного глаза картина стройки являла собой зрелище незабываемое.

Масштаб строительства, размах ведущихся здесь работ, заметный даже с первого взгляда энтузиазм строителей произвели сильное впечатление и на такого скептика, как Ханин. Он смотрел, прислушивался, пока они ходили по участку, и больше помалкивал, а когда Новченко направился к «газику», намереваясь продолжить путь, Ханин придержал его за локоть.

— Сергей Герасимович, мне хотелось бы сказать вам кое-что.

Новченко резко остановился и глянул на Ханина с насмешливым недоумением:

— Хочешь еще раз поделиться своими сомнениями?

— Нет, Сергей Герасимович, я хочу поблагодарить вас за то, что вы привезли меня сюда и дали возможность воочию увидеть чудеса, которые здесь творятся.

Новченко даже поперхнулся от удивления:

— Хм… Вон ты как запел!.. Что это на тебя накатило?

Поморщившись оскорбленно, Ханин все же продолжал:

— Видите ли, Сергей Герасимович… Я ведь не консерватор, который тупо твердит «нет» всему новому. Просто я не верю в несбыточное.

— Ты считаешь несбыточным делом — строительство канала?

— М-м… Считал. Замахнуться на Каракумы — это, знаете ли, не сразу переваришь. А я привык подходить ко всему с закономерной осторожностью: чтобы убедиться в успехе какого-либо мероприятия, мне надо приглядеться, пощупать своими руками, подумать…

— Семь раз отмерить…

— А что в этом плохого, Сергей Герасимович?

— А то, что мы работали, а такие, как вы, все «отмеряли», да ныли, да еще пытались вставлять нам палки в колеса!

— А вы полагаете, что я должен был поверить вам на слово и тут же закричать «ура»?.. Вы ведь не новый костюм купить задумали — а покорить Каракумы! И у противников строительства канала на руках довольно веские аргументы.

— Это я слышал, — досадливо отмахнулся Новченко.

— Но сегодня я видел, как трудятся строители, как глубоко они верят в победу, как жаждут ее! И я сказал себе: с такими людьми — чудеса возможны. Их героический труд, да, да, поистине героический, это не пышные слова, — лучший аргумент в вашу пользу, Сергей Герасимович. Не только, конечно, в вашу — в пользу всех, кто отстаивал идею строительства Большого канала.

Новченко сверкнул глазами в сторону Бабалы:

— Как думаешь, Бабалы Артыкович, это он искренне?

— Думаю — вполне искренне.

— А ты не запамятовал пословицы — насчет того, что горбатого лишь могила исправит?

Ханин выдавил на лице кривую улыбку:

— Сергей Герасимович, вы отстали от жизни. Советским медикам, говорят, порой удается выпрямить горбатых…

— Ну-ну. Бывает, конечно, что и слепой прозревает. Но что-то слишком уж быстро ты прозрел. Или твои убеждения как весы: бросишь маленькую гирьку на одну чашу — она наклонится, снимешь гирьку — опять поднимется…

Ханин обиженно насупился:

— Вы, конечно, вольны не верить мне, Сергей Герасимович. Но ведь недаром молвится, что, увидев чудо, сомневающийся поджимает хвост. На чашу моих убеждений не гирьку положили — а целый участок!.. Вместе с героями-строителями и их оптимизмом! Вместе с Мотды и его новаторством, целеустремленностью и ищущей мыслью!.. Туркмены говорят: если собрать в кулак всю силу, то можно загнать в землю кол, свалянный из шерсти. Честное слово, Сергей Герасимович, если после всего, что я увидел, вы заявите: Ханин, мы заставим воды Амударьи течь не по Каракумам, а по небу, — я с верой и почтением сниму перед вами шляпу.

Новченко положил руку на плечо Бабалы.

— Слушай, ущипни-ка меня, Бабалы Артыкович. Может мне все это снится?

— Нет, Сергей Герасимович, это не сон, — с шутливой серьезностью ответил Бабалы. — Возможно — еще одно чудо.

— И впрямь — чудеса!.. У меня такое ощущение, Бабалы, что нынче я стал свидетелем, по крайней мере, двух чудес. Мотды Ниязов со своим «поперек, а не вдоль» — разве не чудо?.. Ну, это-то глыбища, цельный характеру открытая душа, — будь у меня тысяча жизней, я всех их с готовностью доверил бы Мотды. А вот наш Николай Осипович — натура сложная, как часовой механизм. А сегодня тоже — удивил и порадовал. Только верить ли мне тиканью этих часов или все-таки поглядеть, как-то- они будут работать?

— Сергей Герасимович? — опять надулся Ханин. — Может, вам поклясться в моей искренности? Хотя вы правы: слова человека проверяются его действиями.

— Ах, Ханин, Ханин!… — Новченко смотрел на него чуть ли не с любовью. — Ну, дай пить, черт тебя подери!

И он крепко пожал Хавину сухую, не слишком сильную руку.