Глава тридцать четвертая НЕЖДАННАЯ ГОСТЬЯ

ригада Мухаммеда перебралась на новое место — вперед по трассе канала.

Растительности здесь было побольше, чем на прежней стоянке. И барханы повыше.

С подветренной стороны одного из барханов, неподалеку от вагончика, экскаваторщики разбили палатку. Раньше многие из ребят спали на воздухе, теперь не позволяла погода, а в вагончике все не умещались.

Осень все более властно вступала в свои права.

Низко над землей шли караваны черных тяжелых туч.

Бостан-эдже, которая беспокойно кружила по бригадному стану, будто ей жгло пятки, казалось, что тучи давят ей на плечи. Она вообще с утра места себе не находила, и все виделось ей в мрачном свете. Воробьи, чудилось, чирикали как-то тревожно, словно предупреждая об опасности. Глаза у нее щипало от горького дыма — хотя саксаул в очаге горел сухо, чисто. В бульканье воды, кипевшей в казане, Бостан слышала ехидное хихиканье. Каждый росший здесь куст саксаула цеплялся за ее платье, как кредитор, требующий возвращения долга. Она спотыкалась на ровном месте, словно вся земля усеяна была кочками. Поднимаясь в вагончик, она поскользнулась на первой ступеньке, как будто та была покрыта льдом, и больно ударилась коленкой о вторую.

Все в этот день валилось у нее из рук. И вещи издевались над ней. Из переполненного ведра вода выплескивалась на землю и тут же впитывалась, — драгоценная вода? Танка, висевшая над костром, то и дело срывалась в огонь, заливая его.

Бостан шаталась, как пьяная, словно кто-то толкал ее то в одну, то в другую сторону. И дышала она тяжело, натужно, будто проклятые тучи набились ей в горло…

Тяжело ей было, и объяснялось это просто: Аннам, который после ссоры с матерью набычился, замкнулся, старался не разговаривать с ней, этот неслух, радость ее сердца, единственный и любимый сынок, накануне вечером исчез, и тщетно строила Бостан догадки — куда он мог подеваться.

Тревога охватила ее душу.

Она пыталась дознаться у Марины, не знает ли та, где Аннам. Марина только пожимала плечами: она сама ума не приложит — зачем и куда он мог уйти или уехать,

Ничего утешительного не услышала Бостан и от других членов бригады.

Сердце ее готово было разорваться от горя.

Весь день провела она в панике и ночью не в силах была сомкнуть глаз, беспокойно ворочалась в постели, часто вставала и выходила из вагончика.

В темно-голубом небе холодно сверкали звезды. Рокотали моторы экскаваторов. Издалека донесся вой шакалов…

На Бостан-эдже напал страх. Она кинулась к палатке и разбудила Мухаммеда. Тот никак не мог проснуться, протирал глаза кулаком, а Бостан теребила его:

— Где Аннам, Мухаммед-джан? Где сынок мой?

Мухаммед сел в постели:

— Бостан-эдже, если ты этого не знаешь, откуда же другим знать?

— Вай! Как это «откуда»? Он же твой нукер! Разве он может сделать хоть шаг без твоего разрешения?

— Еще как может! Времена ханов и нукеров давно миновали. Да ты вспомни, Бостан-эдже: однажды он уже удирал, ни у кого не спросясь. И благополучно вернулся.

— Тогда он испугался.

— А сейчас он в отпуске и свободен, как птица.

— В каком таком отпуске?

— Выйдем-ка, Бостан-эдже. Не то ребят разбудим.

Они выбрались из палатки на воздух. Бостан смотрела на Мухаммеда вопрошающе и нетерпеливо.

— Видишь ли, Бостан-эдже, Аннам долгое время работал без выходных дней, вот я и предоставил ему отгул. Он может не приходить на работу целую неделю. Может, он в аул отправился, а?

Мухаммед лукавил: ему было отлично известно, где находится Аннам, потому что он сам послал его в родной аул. Парень в последнее время был сам не свой, и Мухаммеду хотелось, чтобы он развеялся, отдохнул, навел порядок в доме. И, между прочим, разведал бы, не готовится ли в ауле одна свадьба. До Мухаммеда дошли слухи, что фронтовой его друг, Бабалы Артык, собирается жениться. Сам Бабалы пока помалкивал. Аннам должен был «прощупать» Артыка-ага насчет предстоящей свадьбы, чтобы бригада могла заблаговременно приготовить подарок…

Аннам, уезжая, просил Мухаммеда ничего не говорить матери. Пусть поволнуется за него, может, это ее образумит.

Бостан действительно была сильно взволнована, она пропустила мимо ушей слова Мухаммеда, всхлипнув, принялась бить себя кулаками по лбу:

— Вах, я несчастная! Аннам бросил меня, ушел, совсем ушел!..

— Зачем же ему уходить? — рассудительно произнес Мухаммед. — У него сейчас все в порядке. Работает — любо-дорого глядеть.

— Мухаммед-джан, обидела я его! О аллах, да пропади пропадом вег эти обычаи!

— Какие обычаи, Бостан-эдже?

— Эти… пережитки. Но чем я виновата, Мухаммед-джан? Они достались нам от предков, я впитала их с молоком матери!

— Что же ты их клянешь?

— Вах, это черный ветер, сжигающий цветущие сады! Из-за них Аннам нас покинул!

— Что-то я не могу тебя понять,,

— Сядем, сынок. Я все, все тебе расскажу.

Они пристроились на топчане, и Бостан, которой хотелось излить Душу, повернувшись всем телом к Мухаммеду, спросила:

— Ты замечал что-нибудь за Аннамом и Марал-джан?

— Н-нет, — соврал Мухаммед,

— Что ты будешь делать — они полюбили друг дружку!

Мухаммед сделал круглые глаза:

— Ну да?

— Точно, сынок, точно, Аннам-джан сам мне об этом сказал.

— Так дай бог им счастья!

— Вах! На пути этого счастья встала одна глупая старуха! — Бостан ткйула себя в грудь пальцем: — Это я, Мухаммед-джан!

Тот улыбнулся:

— Разве ты Карачомак*, чтобы становиться между влюбленными?

— Ну, до чего непонятливый! — Бостан ткнула его кулаком в плечо. — Я же сказала: это проклятые обычаи во всем виноваты.

— Ты сказала другое: что сама помешала их счастью. Верно, тебе не по душе Марина?

— Как у тебя язык повернулся сказать такое! Да если бы у меня была невестка, подобная Марал-джан, я бы берегла ее, как золотое кольцо!

— Ага, — понимающе кивнул Мухаммед. — Значит, Марина плохо к тебе относится?

— Да что ты? — На этот раз Бостан ткнула его кулаком в колено. — Дай бог, чтобы тебя все уважали так, как меня Марал-джан. Она за меня и Аннама жизни не пожалела бы.

— Бостан-эдже, ты совсем меня запутала. Марина любит тебя и Аннама, ты и Аннам любите Марину. За чём же дело стало? Приглашай всю бригаду на свадьбу!

— Вай, сынок, легко тебе это говорить. — Бостан вздохнула, а Мухаммед на всякий случай отодвинулся от нее, спасая плечо и колено. — Мы с Марал-джан разного племени, я не понимаю её языка, а она моего.

Глаза Мухаммеда смеялись, но в темноте Бостан не видела этого.

Поднявшись с топчана, бригадир встал перед ней в грозной позе, проговорил, осуждающе покачивая головой:

— А я вот тебя не понимаю, Бостан-эдже! Когда Марина учится у тебя прясть или готовить обед, а ты у нее — вязать свитер, обращаться с радиоприемником, — тут вы находите общий язык. А стоило Марине и Аннаму полюбить друг друга, и она для тебя уже другого племени?

— Да, да, сынок, она ведь не туркменка.

— Ну, а Ленин, по-твоему, какой нации?

— Ленин всем нам родной отец!

— Вот видишь. А он русский. И Марина русская.

Бостан снова вздохнула:

— Понимаю, понимаю, сынок, что ты хочешь сказать. Да я Марал-джан душу свою готова доверить! Вах, но ежели Аннам возьмет ее в жены, то наши аульные сплетницы перемелют их своими языками, как жернова — зерно! Вот чего я боюсь, сынок.

— Сплетни, значит, ты боишься, а сыновье счастье — ни во что не ставишь? Тогда понятно, почему он скрылся. Мыкается, верно, где-нибудь один со своим горем…

Бостан обхватила руками колени бригадира, плечи ее затряслись от рыданий:

— Сынок, прости меня, темную, глупую!.. Сама, сама я сына от тебя оттолкнула! Сама яму вырыла ему и себе! Вай, я несчастная!

Мухаммед, взяв ее за плечи, усадил на топчан:

— Успокойся, Бостан-эдже. Никуда твой Аннам не денется. Не в другую же он страну ушел, верно?

— Вороти мне его, Мухаммед-джан! Клянусь аллахом, я больше слова ему поперек не скажу! Марал-джан приму в свои объятья, как родную дочь!

— Вот это другой разговор! Я знал, эдже, что ты у нас сознательная женщина. Ай, Бостан-эдже, я ведь нарадоваться не мог, глядя, как ты носишься с Мариной, будто наседка с цыпленком. Вах, думал, не сглазить бы — вот готовая семья! Так пригласишь меня на свадьбу?

— А Аннам… вернется?

— Днями предстанет перед тобой, целый и невредимый. Вот увидишь. Только не обижай его больше.

— Да быть мне его жертвой — все сделаю, как он захочет. Прости, сынок, что я твой сон нарушила. Ступай в палатку. А мне тут одной надо побыть…

Лунный свет озарял ее лицо, оно и само сияло, как луна, и застывшие слезы сверкали, словно капли весеннего дождя…

Мухаммед не обманул Бостан-эдже: через несколько дней появился Аннам. Он привез отрадную весть: Артык-ага в самом деле готовился к свадебному тою, только пока неизвестно было, где этот той состоится: в Теджене или Рахмете.

Бостан порадовалась за свою подругу, Айну, которой предстояло ввести в свой дом молодую хозяйку.

Но и на Бостан навалились предсвадебные заботы.

Дома у нее накопилось уже немало вещей: нарядов, предназначенных для невестки. И теперь она с беспокойством думала; а понравятся ли они Марал-джан?

Бостан хотелось бы видеть Марал в длинном платье из кетени с серебряной вышивкой, и чтобы поверх платья был халат, на лбу — украшения, а голова прикрыта зеленым бархатом…

Пускай она даже не садится на палас, на котором обычно выносят невесту из отцовского дома. Дом-то ее — за тридевять земель! Лишь бы только согласилась после свадьбы одеться, как одеваются по обычаю туркменские молодухи.

Навряд ли, однако, Марал-джан пойдет на это. Она привыкла к своему короткому, открытому платью и уж не постыдится показаться на людях с голыми коленками и грудью. Представив эту картину, Бостан торопливо поплевала себе за ворот: не дай-то бог! Что тогда с ней будет, с Бостан? Ведь от нее душа отлетит, если аульные кумушки начнут показывать пальцем на Марал-джан. Вот Гунна, к примеру, та уж вдоволь позлорадствует. Когда эта змея видела молодух, которые только чуть приподнимали платье, собираясь вступить в воду, или засучивали рукава, готовясь варить тошап*, или обнажали грудь, чтобы покормить ребенка, — и то она не упускала случая укорить их за «бесстыдство». Какой же крик она поднимет при виде полуголой Марал-джан! И наверняка накинется на Бостан: кого, мол, ты в дом ввела, поправ дедовские обычаи, а может, и сама перешла в русскую веру?

Ох, не миновать сплетен и пересудов, не миновать беды!..

Между тем события развивались в ускоренном темпе.

Когда Марина и Аннам договорились о своем будущем и получили благословение Бостан-эдже, между Мариной и ее матерью завязалась оживленная переписка, завершившаяся тем, что к Марине белой птицей прилетела телеграмма из далекого белорусского села, в которой ее мать сообщала о своем приезде.

Марина собралась ее встречать. Она была уверена, что Аннам с готовностью согласится сопровождать ее в Рахмет. Но тот неожиданно заупрямился:

— Нет, Марина, мне неудобно. Давай лучше попросим Мухаммеда, чтобы он с тобой поехал.

Марина ничего не могла понять. При чем здесь Мухаммед? Ведь ее мать спешит сюда, чтобы увидеть и обнять Аннама. Наверно, подарки ему везет. А он отказывается ее встретить! Пятится, будто перед ним капкан поставили, и он боится в негр попасть…

— Ты что, Аннам? Испугался моей мамы? Уверяю, она тебя не съест. И под суд не отдаст.

— Все равно, боязно мне как-то. Все ж таки прокурор. Я еще так растеряюсь, что чемодан ее из рук выроню.

Он пытался свести все к шутке и покраснел оттого, что не мог сказать Марине всю правду. А правда эта заключалась в том, что он все-таки был сыном своей матери, и ему казалось предосудительным, неприличным — идти при всем народе следом за Мариной и гостьей из Белоруссии, сгибаясь, как раб, под тяжестью чемоданов. В аульной среде так было не принято…

Марина, словно догадавшись о тайных его опасениях, нахмурилась и решительно проговорила:

— Не хочешь ехать со мной в Рахмет — тогда давай вообще распрощаемся.

Она хотела испытать Аннама, а он принял ее слова всерьез, пробормотал с жалким видом:

— Марина! Зачем ты так?

— Я гляжу, не столковаться нам, Аннам Чарыевич. У тебя свои представления о том, что можно и чего нельзя. У меня свои. Мы по-разному воспитаны. Боюсь, что после свадьбы у нас будет на дню по два скандала. Как говорит ваша пословица, если путь ведет к беде — сверни с него, пока не поздно. Да, Аннам, еще не поздно распутать узелок, который, слава богу, не успел затянуться…

Аннам чувствовал себя, как охотник, из рук которого вырывается пойманная птица. Он схватил Марину за плечи:

— Нет, Марина, не говори так! Да пускай весь мир перевернется — все равно тебя не упущу! Все будет так, как ты скажешь.

Он известил мать, что они с Мариной едут в Рахмет, но не стал уточнять, с какой целью.

В ожидании поезда он то краснел, то бледнел, а когда поезд наконец подошел к платформе и из вагона вышла мать Марины, — попытался даже спрятаться за спину девушки.

Марина подтолкнула его к матери, та шагнула к Аннаму:

— Здравствуйте. Меня зовут Надежда Глебовна. А ты Аннам, верно?

И не успел Аннам опомниться, как гостья обняла его и расцеловала.

Потом она поцеловала Марину, долго не выпускала ее из своих объятий.

Аннам вытащил из вагона ее вещи. Их оказалось немало: чемоданы, корзинка, какие-то узлы. Аннаму еле удалось запихнуть их в «газик», на котором они приехали.

Всю дорогу с лица Надежды Глебовны не сходила счастливая улыбка, она все говорила, говорила:

— Родные мои, как я рада вас видеть! Как вы тут живете? Как здоровье твоей мамы, Аннам? Дочка столько мне писала о вас! Ох, мне даже не верится, что я отдаю ее замуж. Ты будешь беречь ее, Аннам? Она ведь у нас одна…

Аннам про себя дивился: какая же мама у Марины добрая, мягкая, вот уж не скажешь, что прокурор!

Фигура у нее была чуть полная, сказывался возраст, а лицо моложавое, и волосы без единой сединки, и глаза сияли, как звезды.

Когда они прибыли на бригадный стан, Бостан-эдже, выбежавшая из вагончика на шум машины, с изумлением уставилась на незнакомую женщину, которая вышла из «газика» вместе с ее сыном и Мариной.

Марина поспешила представить Надежду Глебовну:

— Бостан-эдже, это моя мама.

Бостан, все еще не пришедшая в себя от растерянности, обратилась к Аннаму:

— Сынок, что она говорит?

— Это мать Марины. Она приехала к нам в гости, — объяснил Аннам.

— Из Гомеля! — добавила Марина.

— Как, как? Ее зовут Гумлы?

— Да нет, мама, — Аннам прикрыл ладонью рот, чтобы не рассмеяться, — Гомель — это город, откуда поезд пришел. А маму Марины звать Надежда Глебовна.

Бостан попробовала выговорить это имя — ничего у нее не вышло.

— Мама, ты можешь звать ее — Надя-эдже.

— Надия? Здравствуй, Надия!

Бостан хотела, по туркменскому обычаю, похлопать гостью по плечу, но та опередила ее, обняла крепко, по-родственному. «Вай! — в испуге подумала Бостан. — Что она, бороться со мной надумала? Еще повалит на землю…» Но Надежда Глебовна тут же отпустила ее. Она все смотрела на Бостан с доброй улыбкой.

Бостан-эдже сердито попрекнула сына:

— Что же ты не предупредил меня, что вы гостью привезете?

— Мы хотели сюрприз тебе сделать. Мама Марины приехала познакомиться с нами.

— И хорошо, что приехала. Гость всегда к счастью.

Бостан придирчиво оглядывала Надежду Глебовну. Наряд гостьи вполне ее удовлетворил: платье длинное, с длинными рукавами и закрытым воротом, на ногах чулки. Строгая, приличная одежда…

Обращаясь к гостье, Бостан радушно проговорила:

— Добро пожаловать, дорогая гостьюшка! Ты принесла радость в наш дом! Дай бог, чтоб нога твоя, ступившая на нашу землю, оказалась легкой!

Аннам перевел ее слова Надежде Глебовне.

А Бостан уже приказывала ему:

— Аниам-джан, зарежь-ка ярку, которую ты привел.

Ярку эту Аннам пригнал с базара дня два тому назад. Бостан тогда удивилась: «Сынок, зачем нам овца, продуктов у нас, слава богу, хватает». Он не хотел говорить матери, ради какого случая запасся яркой, шутливо ответил: «Ай, мама, пусть побегает у вагончика, все живое существо. Да и от свежей баранины никто у нас, наверно, не откажется»!

Сейчас же он, поддразнивая мать, повторил ее слова:

— Зачем же ее резать? Продуктов у нас, слава богу, полно. Найдется, чем попотчевать гостью.

— Сынок, для гостя режут овцу.

Надежда Глебовна спросила у Аннама, о чем он спорил с матерью. Тот коротко передал ей содержание разговора, и она в изумлении всплеснула руками:

— Надо же, для одного гостя целую овцу резать!

Ей все здесь было в диковинку.

Аннам ушел, и наступило молчание. Бостан и гостья все равно бы не могли ронять друг друга, а разговаривать при Бостан-эдже с дочерью Надежда Глебовна посчитала неудобным, хотя ей и не терпелось подробно расспросить обо всем Марину.

Двум матерям оставалось только исподволь рассматривать друг друга.

Надежде Глебовне Бостан-эдже сразу понравилась: лицо простое, открытое, и глаза светятся природным умом. Еще недавно из машины Надежда Глебовна любовалась своеобразными пейзажами пустыни, и эту пожилую туркменку, мать Аннама, она восприняла как органичную частицу нового, незнакомого, непривычного для нее мира.

А Бостан искала в гостье сходство с Мариной. Ей почему-то очень хотелось, чтобы они были похожи. У них и правда было много общего. Из-под тонкой косынки у Надежды Глебовны выбивались русые волосы. Брови были тоже светлые и густые, как у Марины. Вот только губы потоньше… Сейчас их красила улыбка, но Бостан-эдже догадывалась, что они могли и сжиматься, твердо и строго.

А может, ей казалось так потому, что она уже знала от Аннама, какую должность занимает гостья.

Вах, ведь она прокурор, с ней ухо надо держать востро — не дай бог перед ней осрамиться!

Вскоре всей бригаде было уже известно о приезде Надежды Глебовны, матери Марины.

Вечером экскаваторщики, руководимые на этот раз не Мухаммедом, а Бостан-эдже, закатили в честь дорогой гостьи роскошный той.

Загрузка...