Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого)

XII. РЯДЫ ПЕРЕСТРАИВАЮТСЯ.

На другой день после демонстрации Семен Айзман, возвратясь с обеда и кончив возле верстака пригонку шайб к сальниковой муфте, отложил работу, вытер концами пакли с рук сало, завинтил тиски и оглянулся по цеху.

Увидев, что рабочие отделения - одни в артелях с монтерами, а другие за верстаками и тисками по одиночке — заняты каждый своим делом, из администрации же никто за цехом не наблюдает, он сунул пару концов пакли в карман, натянул фуражку и вышел из цеха.

Он быстро пересек двор мастерских, миновал гнетущий корпус литейного цеха, от входных ниш которого на него пахнуло сухим теплом мощного нагрева вагранок, и вошел в ворота кузнечного цеха.

Выделявшийся из массы рабочих своей интеллигентностью Семен не намеревался останавливаться в кузне. Кто-нибудь из кузнецов, видевших его раньше с Матвеем, легко мог догадаться теперь, что молодой слесарь, ведущий знакомство с заведомыми подпольными организаторами рабочих, не зря заглядывает в кузню. Поэтому Айзман без остановки прошел мимо сварочной печки, обогнул молоты и встретившись на некотором расстоянии от мокроусовского горна с Качемовым, неуловимым движением головы дал тому понять, чтобы он вышел во двор.

Как ни в чем не бывало, он продолжал путь дальше к выходной двери, как-будто ему только и нужно было, что пройти через кузню.

Он остановился во дворе возле дежурки кладовщика в углу, где можно было легко найти в случае надобности маленький предлог для остановки.

Качемов застал его здесь, и поздоровавшись они пошли в «клуб».

— Вот что, Качемов, ты об арестах слышал? — спросил Семен, как только они отошли несколько от кузни.

— Знаю, что арестован Браиловский и две интеллигентки в городе. Да жандармы на демонстрации нахватали случайной публики. А что?

— Илья Сабинин арестован, знаешь?

— Нет. Что ты говоришь?

— Да. Ночью арестовали, на квартире. Сегодня аресты, очевидно, будут продолжаться. Новый начальник охранки, Карпов, сегодня арестовал одного рабочего с „Аксая“, а Неустрашимый с улицы присутствовал на аресте как понятой, так Карпов говорит во время обыска: я эту бунтовщическую дурь из рабочих выбью не тем, что буду няньчиться с арестованными в тюрьме, а закачу им каторжную баню, да познакомлю кое-кого из них с веревкой .. Хочет предать военному суду.

— Вот сволочь!

— Еще бы не сволочь!

— Попал в переплет Илья...

— Думаешь, казнят?

— Может-быть и казнят, — задумываясь ответил Качемов.

— И ничего нельзя будет сделать... Побег если устроить?

Качемов махнул рукой:

— Не те, брат, времена теперь. Матвей не арестован?

— Нет. Матвея в станице трудно и найти.

— Как бы не добрались, черти...

— Не доберутся, если на время перестанет показываться...

— А ты видел, что делается в городе? — спросил Качемов, ухмыляясь..

— Еще бы! Почти все городовые в перевязках. Иным, должно-быть, и перевязывать нечего, так забинтовались, чтобы показать, что они пострадали в бою, а не прятались.

— Знаешь, приставу Антонову проломили голову так, что он сдохнет.

— Знаю. А одному городовику какая-то женщина с Горячего Края выцарапала глаза.

— Мне Матвей говорил об этой женщине. Это мать одного жестянщика — „Причандалиха" какая-то.

— Ну и Причандалиха! Еще и революция не началась, а она уже выдирает глаза царским воякам. Что же будет если дело до настоящего восстания дойдет?

— Ну, ты, потише!

— Ну, ладно! Ты предупреди всю публику из кружка Сабинина, чтобы кто-нибудь не напоролся у него на квартире на слежку.

— Ладно. Насчет работы нового ничего нет?

— Нет! Несколько дней обождем — пока кончится жандармская труска, а потом соберем районный комитет. Матвей, я, ты и Сократ назначены для организации Темерницкого района. От комитета у нас будет Христофор. На собрании решим, что будем делать.

— Хорошо! Кланяйся Матвею, если увидишь. До свидания!

— Хорошо. До свидания!

* *

*

Прошло еще несколько дней. Аресты как-будто прекратились. Матвей снова стал встречаться с знакомыми, сперва сохраняя все меры предосторожности, чтобы не дать себя заметить шпионам, а затем совсем открыто. На этой же неделе он уведомил Айзмана и Качемова о дне, когда должно было состояться собрание районного комитета. Два дня после этого товарищи нигде не видели его, как-будто энергичный организатор скрылся на некоторое время опять.

И вдруг примчавшаяся к мастерским и вызвавшая Семена с работы Клара Айзман сообщила брату роковое известие: Матвей и Сигизмунд ездили куда-то эти два дня добывать для оживления работы литературу, спрятали ее на квартире у Матвея, но когда они шли затем по городу, направляясь на одну квартиру, чтобы сделать в комитет доклад об успехе своей поездки, то Матвея арестовал шпион с двумя городовиками, узнав его как участника демонстрации, а Сигизмунд, шедший несколько сзади спасся и прибежал к Кларе, чтобы она предупредила товарищей о необходимости выручить литературу с квартиры Матвея.

Все это Клара с торопливым волнением передала брату вызвав его к воротам, через сторожа, которому Клара сказала, что ее брату нужно немедленно итти домой, так как у них при смерти лежит отец.

Они стояли в нескольких шагах от проходной будки. Клара выглядывала на брата из-под большого платка, которым была укутана почти по пояс, чтобы в ней не могли узнать барышню.

— Сигизмунд где сейчас? — спросил Семен.

— Он сказал, что будет ждать тебя и товарищей возле переезда. Только просил скорей, потому что иначе жандармы уже будут на квартире у Матвея.

Клара, очевидно, была потрясена происшедшим арестом и ждала, что предпримет брат.

— Если у него ничего не найдут дома, его, может-быть, выпустят, — сказала она.

— Ну, хорошо. Скоро гудок, иди на переезд и скажи Сигизмунду, чтобы там он ждал нас после гудка. Может быть что-нибудь сделаем. Раньше гудка уйти нельзя, остается только полчаса. Иди!

Семен, возвратясь в мастерские, метнулся к Качемову.

— Матвей спекся! — сообщил он товарищу, вызвав его из кузни. — Арестован на улице, но он домой к себе наворотил откуда-то литературу. Надо, чтобы улик не было, литературу забрать, или Матвею будет крышка.

—Значит, жандармы еще не в Гниловской?

— Нет!

— Ну, тогда двинем туда. Предупреди еще Тольку Сабинина. Ты знаешь, где живет сестра Матвея?

— Знаю!

— Она нам как-нибудь поможет.

— Нас Сигизмунд будет ждать на переезде.

— Хорошо, иди, и после гудка — прямо туда.

— Пока!

— Пока!

Семен нашел в механическом цехе младшего Сабинина. Тот сжал кулаки и кляцнул зубами, услышав, что Матвей арестован.

— Приду, — сказал он, когда Семен сообщил, что нужно собраться на переезд.

Как только прогудел гудок, все мастеровые, связанные с Матвеем узами дружбы, один за другим стали собираться к переезду.

Здесь уже ждал их, уставший от волнения и тревоги, измученный Сигизмунд.

— Ну, что будем делать? — спросил Айзман, оглядывая товарищей.

По сторонам железнодорожного переезда находились лавки, каретные мастерские, пекарня, дешевая народная баня, казенная винная лавка. Место было людное, повсюду сновало взад и вперед простолюдье.

Под забором вблизи делили что-то между собой два босяка... Несколько в стороне от переезда был расположен двор с известко-обжигательными печами заброшенного окраинного завода, а за ним — обрывистый пустырь, на вершине которого начиналась степь с Камышевахинской исторической балкой с одной стороны и дорогой в тылу Гниловской - с другой.

— Перейдемте туда! — указал Сигизмунд на двор завода.— Там никто нас не увидит.

Все перешли за досчатый полуразрушенный забор завода.

— Ну, что же мы будем делать? — снова нетерпеливо спросил Айзман.

— Я думаю, что надо итти скорей К Матвею на квартиру и взять литературу,— сказал Сабинин.

— А куда ты ее денешь? Понесешь на себе через станицу?

— Ну, а что же больше делать?

— Я думаю, надо сказать все Матвеевой матери, и она посоветует, куда спрятать или как унесть корзину, — предложил Качемов.

— Там мешок.

— Ну, мешок через плечо — и готово!

— А пока мы будем возиться, нагрянут жандармы и всех нас поздравят с нечаянной радостью, — усомнился в проекте Семен.

— Ну, так что же делать больше? — возмутился Сабинин. — Ждать, пока уже поздно будет?

Сигизмунд вдруг прервал пререкания и указал на переезд.

В сумерках начавшегося вечера по ту сторону переезда вырисовывалось с десяток слезавших с извозчичьих пролеток жандармов.

Совещавшиеся мастеровые обомлели.

Не спуская глаз с своих заклятых врагов, они проследили затем, как жандармы расчитались с извозчиками, посовещались полминуты и затем, войдя на переезд, повернули по полотну линии железной дороги к Гниловской станице.

— Идут в Гниловскую. Айда, товарищи, на гору, мы их степью опередим! Живо! — скомандовал Качемов.

Нерешительность мастеровых исчезла, как только они увидели экспедицию охранников. До Гниловской жандармам по линии нужно было пройти три версты. Более прямая дорога степью имела две версты. Кроме того, жандармы, арестовав Матвея, видимо не имели повода спешить и действовали не торопясь, мастеровых же опасность пришпорила так, что они одним духом оказались в тылу станицы.

— Нужно направить их на ложный след. Если бы какая-нибудь знакомая женщина указала им чужую квартиру! — остановился здесь Качемов.

— Сестра Матвея! — подсказал Семен Айзман.

— А ты ее знаешь? Она не струсит?

— Нет! Матвей ее распропагандировал. Я с Сабининым пойду к ней.

— Тогда иди. Пусть она выйдет навстречу жандармам. Мы пришлем к ней мать домой, а сами будем управляться с литературой и в крайнем случае хоть сожжем ее вместе с домом, а так не оставим.

— Катайте! Мы от сестры придем вам помочь.

Группа рассеялась на две партии.

Через пять минут Семен и Сабинин стучались в дверь домика, в котором квартировал тенор Чернышев.

На дворе окончательно стемнело. Станица не подавала уже почти признаков жизни, и тенор собирался ложиться спать.

Дверь открыл Чернышев, с недоумением загородивший дорогу незнакомым молодым людям.

— Сестра Матвея Юсакова здесь живет? — спросил Семен. Айзман.

— Здесь. На что она вам? — грубо спросил тенор.

Но Нюра, услышавшая вопрос, уже догадалась о том, что посещение незнакомцев вызвано чрезвычайными обстоятельствами и вышла в сени.

— Это товарищи Моти, пусти, — сказала она, узнавая Семена Айзмана.

Тенор, предусмотрительно стоявший у двери, скрылся за ней, а на крыльцо казачьего домика вышла озабоченная Нюра.

Коротко Семен рассказал ей, что произошло.

Молодая женщина не удивилась и не стала переспрашивать, что именно ей делать. Из нескольких слов ей стал понятен весь план товарищей Матвея. На секунду она задумалась о муже, но сейчас же сообразил как ей поступить.

— Ну, хорошо, товарищи, идите, а я пошлю куда-нибудь мужа в гости и выйду ждать обыска.

Семен и Сабинин, тронутые сознательностью Нюры, горячо пожали ей руку. Женщина закрыла дверь, поспешить одеться.

Повернувшись к выходу, Айзман вдруг увидел в углу крыльца пару лодочных весел — «бабаек», как их называют казаки.

Какая то мысль пришла приятелю Матвея в голову, и он быстро положил себе „бабайки" на плечо.

— Зачем они тебе? — удивился Сабинин.

— Увидим. Скорее идем. — И молодые люди, минуя заборчики маленьких дворов, направились к двору матвеевого жилища. У калитки при выходе от Нюры они столкнулись со спешившей к дочери Максимовной, которую, очевидно, уже предупредили ребята.

Они приветливо кивнули ей головой, не останавливаясь.

Почти следом за ними вышел и встревоженный и сбитый с толку внесенной молодыми людьми паникой тенор, которого Нюра молниеносно снарядила «в гости» к каким-то знакомыми.

Только-что женщина избавилась от раздраженного ее повелительной командой и вышедшего из себя мужа, как в комнату вошла трясущаяся от слез Максимовна.

— Ой, Нюрочка, что же это будет? Пропадет же теперь Мотечка, замордуют его окаянные ироды в тюрьме.

И Максимовна хотела броситься на плечо дочери.

Нюра повелительно топнула ногой' и возмущенно остановилась перед матерью, натягивая на себя выходную кофту.

— Вы хотите, чтоб Матвей через ваши слезы погиб? Перестаньте плакать. Слышите... Если вы будете плакать, жандармы все откроют. Ну? иначе я сама все скажу им, как только они придут.

Максимовна испуганно сжалась и, покорно вытерев слезы, убито отошла в угол.

— Ну, не буду, не буду, Нюрочка. Делайте, что хотите, с матерью.

Нюра проявляла необычайное присутствие духа. Она понимала больше, чем этого можно было ждать от занятой хозяйством жены обывателя. Не даром она, давно уже по достоинству оценив свою замужнюю жизнь, презирала пустого мужа и так много думала о поведении брата и о своих обещаниях ему. Теперь представился хоть один случай, когда она могла быть полезной ему.

— Возьмите — на трюмо лежит — шитье и сядьте, шейте, как-будто ничего не знаете. Когда жандармы вам скажут, что пришли с обыском и что Матвей арестован, тогда плачьте. Я приведу их сюда.

Молодая женщина вышла и спустилась на линию железной дороги. Жандармам в качестве ближайшей приметы матвеевой квартиры, если бы они стали расспрашивать дорогу к ней, обязательно должны были указать на находившуюся в этом районе станицы будку. От будки шел накатанный проселочный путь и к квартире Матвеевой матери и к домику тенора, но только квартира Матвея была ближе к реке и ниже линии железной дороги, а дом тенора выше ее.

Нюра в тени будки остановилась, ожидая появления жандармов.

Установился ясный лунный вечер. Далеко по полотну линии блестели полосы рельс, ниже сверкала река, а над линией обрывистые бугры тонули в тенях домиков, дворов и казачьих садов, покрывавшихся первой весенней листвой.

Во всей станице не слышно было никакого шума, кроме лая нескольких собак. Только в окошке будочника светился огонек, да маячил вдали по направлению к городу зеленый фонарь предстанционного диска.

Целой вереницей жандармы приблизились к будке и замедлили шаг.

В это время из тени переулка вышла, сдерживая волнение, Нюра, тихо направившаяся к полотну дороги.

— Вот и будка, — сказал один из вахмистров, оглядывая окрестность.

— Эй, тетка, постой! — воскликнул другой.

Этого только и нужно было Нюре.

Она повернулась.

— Где тут живет мастеровой Матвей Юсаков?

Вышло все именно так, как рассчитали Качемов и Айзман. Жандармы, не спросив жителей, не могли найти квартиры Матвея.

— А на что он вам? Я его сестра, его нет дома. Я его и жду здесь целый вечер.

— Ты его сестра? — удивился жандармский офицер.— А ну, веди нас домой.

— Брата нет дома сейчас.

— Веди, не разговаривай. Знаем, что его нет дома... Достукался ваш братец, теперь не дождетесь вы его, пока не издохнет.

— Мой брат не мешает никому жить, зачем же ему издыхать, если вы с добрым делом его ищите.

— Веди, веди, не разговаривай. Тоже, должно-быть, такая же шкура.

— Мерзавцы, вы не смеете оскорблять меня.

Жандармы очутились перед квартирой.

Нюра вскочила во двор. Двое жандармов ринулись за ней во главе с офицером.

— Апрасюк, позови понятых; соседей.

— Слушаю, ваше благородие!

Как только жандармы, миновав чулан, очутились в покрытой чистыми ряднами светелке теноровой квартиры, Максимовна, взглянув на них, разразилась слезами, судорожным хлипом и причитаниями.

— Ой чуяло ж мое сердце, чуяло...— И она упала на диван, на котором лежало смоченное уже и без того ее слезами шитье.

Нюра метнулась успокаивать мать.

Естественней этой обычной для жандармов при обысках в рабочих семьях картины ничего нельзя было придумать.

Вошли двое понятых казаков, перепуганных важностью того государственного дела, для которого всесильные жандармы заставили их оставить свои лежанки.

Ошеломленные, они наблюдали всю процедуру обыска, отвечая на замечания и брань вахмистров и офицера только невразумительными междометиями и поддакивающим мычанием.

Жандармы бесповоротно были введены в заблуждение, так как только из отобранного у Матвея случайного письма они узнали, что он живет в Гниловской станице, «вблизи Троицкой церкви», совершенно упустив первое дело, по которому Матвей привлекался раньше.

Обыск продолжался часа два. Удивило обыскивавшего офицера отсутствие каких бы то ни было обывательских вещей, обычно находимых у неблагонадежных лиц. Не было ни излюбленных рабочими открыток, ни Павленковского словаря, и только несколько Нюриных книг убеждали, что. тут живут не неграмотные люди.

— Где документы вашего брата? — спрашивал офицер Нюру, успев во время обыска убедиться в некоторой интеллигентности отстаивающей достоинство семьи женщины.

— Никаких документов я у него не видела. Они в заводе.

Плакавшую Максимовну жандармы не спрашивали. С первых же их слов ясно стало, что Матвей находится в их руках и это убивало старую женщину.

Тем больше было раздражение жандармов, когда ни в печах, ни в углах, ни в погребе, ни под крыльцом на дворе, нигде ничего подозрительного они не нашли.

Наконец, протокол был составлен, понятых жандармы отпустили. Офицер дал распоряжение на другой день Нюре притти в жандармское управление.

Еще горше заплакала мать, глядя на произведенный охранниками погром, а молодая женщина, опустив потемневшие глаза, села и тяжело задумалась, не обращая внимания на то, что ночь уже близилась к концу, и в стеклянной лампе начал потрескивать высыхающий без керосина фитиль.

Друзья Матвея, между тем, кончили свою работу даже прежде, чем жандармы приступили к обыску.

Сигизмунд указал товарищам место нахождения тюка литературы. Он вскарабкался с Качемовым и Семеном Айзманом на чердак казачьего дома. Дом этот принадлежал казаку рыбаку, проживавшему поблизости. На чердаке с давних времен валялся целый склад негодных рыбацких принадлежностей и между ними лежала порваная волокуша — сеть, при помощи которой ловят рыбу, перегораживая сразу всю реку. В комьях этой волокуши и лежало тяжелое, пуда в два, заделанное в мешковину сокровище Матвея.

Мастеровые извлекли его из-под сетей.

— А что дальше будем делать с ним? — спросил Качемов.

— Повезем ко мне на квартиру, — сказал Семен.

— Как повезем? — удивился, раскрыв глаза, Качемов.

— На лодке? — догадался Сабинин, поняв зачем сметливый Айзман утащил весла с крыльца у сестры Матвея.

— На лодке! — подтвердил Семен.— До берега отсюда десять шагов. Незаметно выберемся, сопрем чью нибудь лодку, на берегу их сколько угодно, и айда.

— Чудеса! Понес на берег!

— Понес! Туши лампу! Закрывай дверь!

Осиротелая квартира Матвея, в которой хозяйничала

молодежь, быстро опустела. Компания, как шайка контрабандистов, направилась по над заборами к берегу. Через минуту освещенная луной река развернулась перед ними холодным серебром своего невозмутимого покоя и сумеречного величия, и все товарищи вместе увидели на берегу несколько привязаных лодок.

Сабинин, любивший кататься, быстро осмотрел одну, другую и, не теряя времени, подставил под один каюк спину, чтобы сдвинуть его с песка в воду. Сигизмунд и Семен схватились за борта, помогая ему, в то время как Качемов бросил на корму тюк. Лодка двинулась и всплыла на воду. Не разуваясь, не задумываясь, мастеровые оттолкнулись с лодкой от берега, вымочив штаны и набрав в обувь воды, и быстро поплыли.

Качемов и Сигизмунд сели на „бабайки“. Сабинин, увидев, что без руля лодка идет неровно, сорвал с одного из сидений доску и начал на задке править ею, помогая гребцам.

— Куда, в город? — спросил он шопотом Семена.

— Переедем сперва на ту сторону, а там по разливу поплывем до железнодорожного моста. Возле моста лодку бросим, а сами в город.

— Правильно. Меньше всего будет подозрения, — сказал Качемов. — Там постоянно доковые рабочие и ночью ходят через мост.

Лодка понеслась от станицы через реку, которая разлилась благодаря половодью далеко за пределы своего русла. Никому в голову не могло притти в неискушенной политикой станице, что в маячащей на серебряной глади реки лодке несколько крамольников увозят от обманутых жандармов то, что больше всего охранителям порядка нужно было и чего им не удалось найти только потому, что изобретательная мастеровщина ловко ввела их в заблуждение.

Айзман с чувством величайшего торжества по поводу того, что ему с товарищами удалось избавить Матвея от убийственной для него улики и, опередив охранников, запастись для района литературой, сидел теперь на лодочной скамье и любовался спокойной красотой весенней ночи. Он опустил через борт каюка в воду руку и начал плескаться в ней, развлекаясь падением брызг и струй под пальцами. В ночной тишине речной пустыни только чмокали в такт журчанью воды под лодкой весла да скрипели уключины. Каюк все дальше уходил к городу.

Как раз в это время по пересекавшей станицу линии железной дороги от города прошел поезд. В одной из перегородок вагона третьего класса под. охраной жандармов сидел девятнадцатилетний юноша. Когда поезд приблизился к центру станицы, юноша приподнялся и с мимолетным возбуждением взглянул через окно на мелькавшие пятна домиков и садов, мысленно прощаясь со всем, с детства ему знакомым в станице.

Этот конвоируемый жандармами юноша был Матвей.

Тюрьма в Ростове была уже переполнена политическими. Кроме того, охранное отделение к этому времени получило согласие на предание демонстрантов военному суду, который решено было назначить не в Ростове.

Матвей, поэтому, будучи арестован в качестве участника демонстрации, с первым же поездом был отправлен в соседний с Ростовом Таганрог. Его товарищи, неведомо для него спасавшие его от улик, не подозревали об этом обстоятельстве.

* *

*

Семен Айзман стал во главе районной подпольной работы. От комитета для руководства районной организацией был назначен член комитета, рабочий Христофор.

Большим мастером в подпольных делах и бесподобным конспиратором был этот Христофор. Он сидел уже несколько раз в тюрьме, но, будучи арестуем всегда без улик, каждый раз безрезультатно для жандармерии освобождался. Свой конспираторский опыт он получил частью от членов группы „Рабочего Знамени“ сумевшей воспитать кое-где на юге и в Западном крае преданных борцов из отдельных рабочих перед самим возникновением социал-демократических организаций, частью он его развил, подвергаясь постоянному преследованию жандармов, не спускавших с него глаз после первого же ареста. Несколько лет поднадзорного существования с переселениями из одного города в другой и закаленная преследованиями преданность делу своего класса превратили ординарного по виду мастерового в активнейшего революционера, который, однако, не делал ни одного непродуманного шага и каждое свое сношение с членами организации забронировывал какими-нибудь предупредительными мерами против возможности обнаружения их сыщиками. Высокий и подвижной, в неуклюжей фуражке на голове, он, шагая торопливой развалкой, перекрещивал в один вечер по нескольку раз город, делая вид, что чем-то очень занят, куда-то спешит, ни на что не обращает внимания; в самом же деле видел всегда все, что ему нужно было, не только перед собой за несколько кварталов, но и сзади себя.

Он приехал в Ростов незадолго перед демонстрацией и немедленно поступил слесарем в завод „Аксай".

Так как „Архангел“, до того времени ведавший подпольной техникой, немедленно после демонстрации уехал в Москву лечиться от заикания, то на Христофора теперь комитетом было возложено не только ведение работы в Темерницком районе при помощи Айзмана и других мастеровых, но также и посредничество в сношении комитета с типографией, законспирированной таким образом, что только один человек из членов всей организации и мог сноситься с работавшими в ней людьми.

О том, что Христофор выполняет функции агента по-сношению с легендарно-непостижимым местонахождением типографии очень скоро стало известно интеллигенческой группе социал-демократических молодых людей, частью готовившихся к пропагандистской деятельности среди рабочих, частью уже ведших эту работу.

Члены этой группы, происходя из мелко-буржуазных семейств и будучи в большей или меньшей степени выняньчены заботами папаш и мамаш до вполне великовозрастного состояния, назывались по герою одного из некрасовских стихотворений «каллистратами».

Возглавлял ее интеллигент, числившийся студентом какого-то заграничного университета, но занимавшийся не учением, а пропагандою. Милон Гурвич.

Среди членов группы был уже встречавшийся нам Черный Утопленник, двадцатидвухлетний увлекающийся теорезированием словоохотливый юноша, настоящее имя которого было Евгений Бронштейн. Входил в группу и Белый утопленник или иначе Макс Бухбиндер, сентиментальный и мечтательный, имевший внешность пасхального спаса молодой человек, любивший психологические разговоры о дружбе и чувствах к товарищам. Затем частым гостем в ней был сын владелицы посреднической конторы на Московской улице, разоренной Заксом Залкиндши, Аркадий. Были также членами группы два-три гимназиста и профессионал пропагандист Иван Иванович.

Случилось так, что Христофор, собираясь ехать в Ростов, получил явку к Милону Гурвичу и попал в группу «каллистратов». Познакомившись с членами группы, он затем и основался в ней, встречаясь с товарищами сперва ради того, чтобы отвести душу отдыхом в товарищеской атмосфере, а затем из-за деловых сношений с Милоном. Среди гостей Гурвича Христофор не прочь был иногда рассказать о способах своих уверток от жандармского наблюдения, научая молодежь конспирации.

Однажды после такого разговора Черный и Белый Утопленники, гимназист Лихтер и профессионал Иван Иванович, посмеявшись над невероятностью рассказов Христофора, решили по его следам открыть местопребывание техники, а затем похвастать об этом Христофору и доказать ему, что он также не гарантирован от провала, как и менее опытные члены организации. Посвятив Гурвича в свой план, эта компания узнала, что как раз к выпуску готовится новая прокламация, вследствие чего Христофор должен был неизбежно начать учащенное посещение типографии. Сообщники решили не упускать благоприятных случаев, а в таковых недостатка как-будто не оказалось.

И вот, вскоре после составления заговора, Иван Иванович направляясь вечером из городской библиотеки к Гурвичу, чуть не натолкнулся на Христофора, который спешил куда-то, выйдя из квартиры Милона.

Последний, как об этом было известно профессионалу, был едва ли не единственным литератором в организации, составлявшим листовки.

Ищущий приключений пропагандист решил, что Христофор как раз идет от Гурвича в типографию и немедленно же скрылся под навесом ближайших ворот.

Христофор, казалось, не заметил его. Подняв голову и покачиваясь корпусом, он шел по направлению к Нахичевани. Так он прошел по освещенному уличными фонарями тротуару пол квартала, даже не двинув головой назад. Тогда пропагандист решил выйти из своей засады, чтобы следовать за товарищем.

Однако Христофор, дойдя до ближайшей остановки трамвая, остановился и стал ждать вагона.

Иван Иванович, проходил мимо афишной тумбы и моментально очутился под ее прикрытием. Однако, он передумал. Он решил отойти немного назад, все еще считая, что Христофор его не видел, взять извозчика и, пользуясь темнотой, проехать немного вперед, чтобы затем слезть и сесть в тот же вагон, в котором будет Христофор.

Так он и сделал.

Договорившись с извозчиком, чтобы тот не жалел лошади, он стал гнать его к Нахичевани.

Он проехал мимо Христофора, пока тот ждал вагона, и невинным взглядом встретился с ним, будто едет куда по делу.

Прокатив пару кварталов и сойдя с извозчика, он сейчас же увидел вагон, еще издали заметил с левой стороны на передней площадке фигуру Христофора и на ходу вскочил в трамвай с другой стороны на заднюю площадку.

Христофор удивительно бесстрастно, казалось, относился ко всему, что происходило сзади него. «Сыщики могут за ним следить, сколько им угодно», думал Иван Иванович, наблюдая сквозь остекление вагона за товарищем.

В центре Нахичевани Христофор соскочил из вагона. Сошел и Иван Иванович.

Было совершенно темно на улицах, за исключением тех немногих мест, где расплывались тусклые пятна газовых фонарей.

Христофор подошел к извозчику на углу улицы. Наблюдавший за ними. Иван Иванович по отдельным словам и жестам догадался, что Христофор хотел нанять извозчика до Нахичеванского вокзала, но не соглашался заплатить полтинник, запрошенный извозчиком.

— Двадцать копеек! —объявил Христофор, направляясь к вокзалу пешком.

— Сорок!

Христофор уже перешел улицу и не остановился.

До вокзала, на протяжении четырех верст, шла линия трамвая. Почему же Христофор не обождал вагона, чтобы в трамвае проехать это расстояние?

Пропагандист решил, что Христофор вздумал здесь путать на всякий случай следы, меняя трамвай на извозчика, но сделал это так необдуманно, что всякий, кому это нужно было, теперь знал бы, где можно будет увидеть конспиратора через полчаса.

Пропагандист, довольный своими выводами, улыбнулся, подошел к остановке и как только приблизился вагон вскочил в него, расчитывая, что он приедет на вокзал значительно скорее, чем придет Христофор, которого' он там и будет ждать.

Но он не заметил что давно уже испуганно следивший за ним Христофор, пройдя всего несколько шагов за угол переулка, остановился, озлобленно сверкнул глазами и дождавшись, когда профессионал войдет в тронувшийся вагон, быстро направился к той остановке, на которой недавно слез из вагона..

Он снова сел и покатил обратно в Ростов.

Через десять минут он был уже у Гурвича.

Милон, открыв на стук Христофора дверь своей комнаты, впустил потерявшего хладнокровие конспиратора и вопросительно остановился на нем взглядом, держась за медную ручку двери.

— Вот что, Милон, — или у нас в самом комитете провокатор, или я начинаю наяву бредить шпионами. Во всяком случае я сейчас же отправляюсь проверить еще раз это, и, если этот гусь там, я ему в Нахичеванской роще выверну все потроха. До этого у меня еще дело не доходило... Я попрошу тебя вот о чем: твоя нянька впустила меня, и я спросил у нее сколько сейчас времени. Я от тебя вылезу в окно и ты раза два вслух что-нибудь скажешь, как-будто мы разговариваем. Пусть нянька думает, что я здесь. В комнату только ее не пускай. Я через три четверти часа возвращусь, влезу опять к тебе в окно и выйду в дверь. Таким образом, если жандармы даже будут знать, что этого фрукта убил я, то доказать этого никак не смогут: нянька покажет, что я был у тебя. Вот, говори, согласен ты на это?

Христофор был необычно возбужден и вытер синим платком с лица пот.

— В чем дело, расскажи ты толком...

— За мной следил один гусь от самой твоей квартиры до Нахичевани. Знаешь кто?

Христофор напряженно посмотрел на Гурвича, который беспокойно насторожился.

— Иван Иванович!

— Ха-ха-ха! — весело залился высокий, немного сутулый и имевший типичную внешность вожака рабочих, в роде той, которой отличаются салонные социалисты европейского легального движения, Гурвич.

— Один уже, значит, нарвался! — весело воскликнул он. — Ха-ха-ха! Вот «каллистрат», действительно.

— Как нарвался? Что это значит?

— Ха! Дело в том, что наши утопленники, Иван Иванович и Лихтер, собрались уличить вас в том, что вы хвастаетесь своей конспиративностью, и, уговорились выследить, когда вы пойдете в типографию. Вот Иван Иванович и нарвался. Он, должно-быть, подумал, что вы идете в типографию и хотел вас проследить... Они целый вечер насчет этого сговаривались. Ха-ха!

— Фу ты чорт! Свои же и отнимают время... До свидания!

— Э, Христофор,— остановил Гурвич товарища. — Вы гонять его не начнете?

Христофор досадливо махнул рукой.

— Довольно с него, что он возле Нахичеванского вокзала посидит вечер да проваландается назад верст пять. До свидания!

И Христофор исчез.

Но когда затем в один из ближайших дней он заметил, что по его следам пошел делающий хитрые маневры слежки Черный Утопленник, он уже знал, что это значит. Он беззлобно улыбнулся, купил семячек для развлечения, заставил юнца пройти за собою пол-города, вывел его на выгон почти до Камышевахинской балки и на Темерницком кладбище пропал из виду. Белого Утопленника он таким же образом заставил манежиться за Дон к шерстяным мойкам и докам. Лихтер легче других отделался, потому что Христофору окончательно уже надоело вести эту игру. Он дал себе только две минуты труда, чтобы направить юношу на ложный след, после чего направился по своим делам.

В один из ближайших дней Христофор имел случай вдоволь поиздеваться над затевавшими его изобличение каверзниками.

Он пришел к Милону, когда у последнего собралась группа друзей, пришедших, по обыкновению, чтобы порыться в имеющихся всегда у Гурвича новых книгах, посидеть за стаканом чаю, с печеньем и позабавиться над упреками угощавшей их типичной русской няни, пожилой женщины, вырастившей Гурвича и неустанно ворчавшей на беспорядок, вносимый совсем неподходящей, по ее мнению, компанией друзей ее питомца, но ради „Мили“ угощавшей даже Христофора сдобными пирожками.

Гурвич, лежа на покрытом парусиновым чехлом диване, грыз яблоко и перелистывал последний номер „Русского Богатства“.

Лихтер и Белый Утопленник, изъяснившись о том, воспитывает ли марксизм у знакомой с ним интеллигенции личное благородство, закурили и затем сообща уже они заспорили с Черным Утопленником о методах воспитания вообще. Иван Иванович разыскивал одному гимназисту понадобившееся ему изречение Маркса в „Капитале" и также курил.

— Черти! Поменьше хоть немного дымите, — оглянулся Гурвич на все более густевшие синие полосы в воздухе.— Сами скоро дышать не сможете.

Христофор, явившийся позже других, мигнул Гурвичу, поздоровался с остальными и взял со стола печенье. Выпив стакан чаю и крякнув, он вынул сверток из нескольких новых листовок и бросил их на диван Милону. Сейчас же листовки оказались в руках всех присутствующих.

Сообщники, затевавшие против Христофора каверзу, переглянулись. Заметив это, рабочий мигнул на них смеявшемуся Гурвичу.

Бухбиндер просмотрел листовку, и невольно изумляясь взглянул на других товарищей.

— Уже готова?

— Что, хорошо сделана? — спросил Христофор.

— Великолепно...

Остальные интеллигенты углубились в чтение. Иван Иванович, пробежав несколько строк в прокламации и повернув ее раза два в руке, обратился к Христофору.

— А все-таки, Христофор, по тому, куда ты ходишь от Гурвича, я теперь могу тебе сказать в каком районе находится типография...

— В каком?

— Она в Нахичевани, недалеко от вокзала, — уверенно сообщил Иван Иванович.

— Неверно! — воскликнул Бухбиндер. — Она за Доном возле доков...

— Слушай, Гурвич! Слушай! — весело мигнул Христофор. — Черный Утопленник ближе всех к истине. Бронштейн, куда вы меня проследили, когда увидели, что я иду от Гурвича?

— На Темерницкое кладбище...

— Ну вот... Кто же из вас прав? Иван Иванович посидел ночью часа два на Нахичеванском вокзале. Бухбиндер прогулялся по моим следам за Дон, Бронштейн очутился на кладбище, а где же типография?

Христофор с торжествующей усмешкой поглядел на друзей. Те растерянно переглянулись.

— А ты разве меня видел? — изумленно спросил, уверенный в своей скрытности Бронштейн.

Христофор дернул плечом и искоса посмотрел на пропагандиста.

— Хочешь скажу, каких ты папирос купил возле воздушного моста, когда поднимался к Темернику?

— Фу, ты чорт! Ты видел?

— Конечно...

— А я-то думал...

— И меня видел? — спросил, все еще не веря провалу всей затеи, Бухбиндер.

— Ну, а тебя не заметить, это же нужно быть совсем чурбаном. По тому, как ты бежел за мною, прел, потел и катился, можно было даже со стороны пожалеть тебя. Но я решил твердо отыграться на всех вас и сам ехал на лодочке через Дон да посмеивался, а ты спотыкался по шпалам на мосту. А этого дядю, — указал Христофор на Ивана Ивановича, — я заставил послушать свой разговор с извозчиком и прогуляться за город.

— Животное! — воскликнул Иван Иванович. —Все видел, все слышал и всех провел. Гурвич! Предлагаю дать ему звание всежандармского очковтирателя.

- Дьявол! — подтвердил Бухбиндер, растягивая с удовольствием это слово.

— Отмочил пулю, нечего сказать,— признал и Бронштейн, не чувствуя, однако, удовольствия от того, что оказался Обманутым.

Гурвич посмотрел на компанию сообщников и счел нужным предупредить друзей.

— Хорошо еще, что он никому не сделал хуже что-нибудь... Он Ивана Ивановича чуть было не изувечил.

И Гурвич рассказал о ночном визите к нему Христофора, когда тот прибежал после слежки неосторожного профессионала.

Легкомысленным сообщникам стала ясной другая сторона их затеи. Христофор еще больше вырос в их глазах.

Об истории этого посрамления пропагандистов было уже известно темерницким районщикам, когда Христофор явился к ним в качестве представителя от комитета.

Вследствие этого его авторитет и право на руководство всей активной группой Темерника было признано без всяких возражений.

Христофор познакомился с Семеном, Качемовым, Сократом, выпущенным вскоре из тюрьмы Ильей Сабининым и вошедшим в районный комитет Петькою музыкантом.

Он устроил с ними несколько организационных совещаний и убедился, что почва для значительно более широкой работы, чем велась до сих пор, давно подготовлена. Благодаря спасенному друзьями Матвея тюку нелегальщины, оказавшейся целиком в распоряжении Семена Айзмана, в литературе среди рабочих недостатка не было.

По предложению Христофора районщики поставили на обсуждение вопрос о расширении деятельности организации и решили на ряду с кружковыми занятиями приступить к устройству массовок. Объявили об этом по кружкам. Инструктировали представителей кружков о технике устройства массовок.

В одну из ближайших же недель первая из таких массовок состоялась за дачами, и собравшиеся на нее до двухсот рабочих остались очень довольны ею.

Тогда этот способ работы начали практиковать во всей организации, не гонясь пока за новыми успехами, не обнаруживая своей деятельности излишней торопливостью, а систематически воспитывая те круги рабочих, которые уже оказались захваченными организацией. Эта система деятельности была тем продуктивнее, что, несмотря на повторявшиеся время от времени аресты и провалы, количество участников организации делалось не меньше, а больше, постепенно пополняясь новичками. Так, без дальнейших перемен, прошло несколько месяцев до наступления времени суда над демонстрантами.