Каурай. От заката до рассвета. Часть 2

Глава 15

Гроб казаки наскоро стянули веревками и привязали к седлам. Скакуньи были отнюдь не в восторге, что их спины отягощает такая ноша, но о телеге можно было только мечтать. Кречет решил дотянуть до ближайшего хутора, а там пара колес и сами отыщутся.

Затянули узлы, и Кречет приказал поскорей сниматься с места, дабы сумерки не застали их в дороге. Первым сорвался Повлюк. По пути толстяк озирался больше всех, пугался всякого шороха и тени, а на гроб с панночкой не смел даже глянуть. Его товарищи были не в пример храбрее, и к гробу мало кто осмеливался подъезжать без причины.

Когда церковь скрылась за деревьями, казаки немного расслабились и натянули поводья, давая отдых и без того уставшим лошадям. Но и после этого все как один постоянно оглядывались в страхе, что древнее строение бросится догонять их компанию. Но позади было тихо. Как в могиле.

Ехали они уже довольно долго. Отряд ломился напрямую через кусты, распугивая тучи воронья и ругаясь на все лады — тропой впереди даже не пахло. Вот-вот деревья должны были расступиться… по крайней мере, так считали поначалу. Однако время шло, а дремучая лесная пучина и не думала редеть. Скоро солнце миновало зенит.

— Э? — остановил лошадь Кречет, на пару с Каураем замыкающий процессию. — Почему опять встали?!

Престарелый казак, восседающий на ослике во главе шествия, почесывал плешивый затылок и бормотал себе под нос:

— Ай, че-то не припомню я таких деревьев… — задумчиво посасывал он седой ус, сбив шапку набекрень…

— Зато я помню! — горячился Рогожа. — Мы уже проезжали мимо этой березы. Ты что же дуришь нас, а, пан Микей? Только не говори нам, что мы ходим по кругу!

— Да не торопи меня, уважаемый Рогожа, етить тебя и так и эдак! Дай подумаю!

— Разве я тебя торопил, когда ты давеча у этой же березы останавливался и чесал свою плешивую макушку?!

Микей только отмахнулся и пришпорил своего ослика. Помрачневшие казаки вынуждены были двигаться следом, костеря забывчивого старика на чем свет стоит. Ехали молча, прислушиваясь к тревожной тишине вокруг и поплевывая на каркуш, которые носились по веткам и голосили вслед мрачнеющей ватаге.

Прошло еще немного времени, солнце над их головами понемногу закатывалось к горизонту, а лес, усыпанный вороньем как яблоками, никак не желал уступать.

И снова они натянули поводья, и снова старик чесал свою плешь и дергал себя за усы.

— Во, этот пенек я помню! — злился Рогожа. — Мы уже были здесь, пан Микей. Признайся уже — забыла дорогу твоя седая голова!

— Что ты все торопишь меня?! Не видишь, думаю я… Нет-нет, не та эта береза, другая!

— Как пить дать та! — поддержал Рогожу Воробей. — Вон муравейник тот, на который я облегчался. Даже не просох еще!

— Были мы здесь! — кричали казаки. — И этот куст, за который зацепился я рукавом — вон обломанная ветка болтается!

Но упрямый старик все понукал свою лошадь, а уставшие, голодные казаки плелись следом — ничего другого им не оставалось. Солнце клонилось к закату, удлиняющиеся тени злили казаков и они роптали все громче. Мысль, что им придется ночевать в Рыжем лесу бок о бок с гробом, на который вся нечисть в округе точила зуб, грызла каждого и заставляла бросать грозные взгляды в сгорбленную спину седовласого проводника.

Короткий день понемногу растворялся в сумерках.

— Нету моченьки моей! Да чего ты все чешешь свою плешь, как будто жаждешь клад там выкопать?!

На этот раз старик Микей промолчал. Даже ему стало очевидно, что они едва ли отошли от церкви и на пару сотен шагов.

— Мы уже к полудню должны были выйти к хуторам, — сплюнул Рогожа. — А мы все в этом трижды клятом лесу колупаемся! Где же та тропка, вдоль которой ты малым любил землянику собирать?

— Заросла уже давно крапивой та тропка! Забыл все, старый пень!

— Или Леший нас кругами водит?.. — взлетела в воздух страшная догадка.

И словно в подтверждение этой роковой мысли в лесу резко потемнело, поднялся страшный ветрище и закачались колючие деревья над чубами испуганных, помертвевших от страха казаков. Воронье с криком сорвались в воздух, мерзко голося и закрывая хмурые небеса черными крыльями.

— Тьфу, не накличь, проклятый! — застучал сразу с десяток зубов.

— Слыхивал я, что ежели Леший по лесу водит, то надобно плюнуть через левое плечо, одежку свою вывернуть наизнанку и идти задом наперед, молитву Спасителю шепча… — заметил Абай.

— Тоже задом наперед?

— Ага. Ты тоже знаешь этот способ?

— Да пропади он пропадом, гроб этот! — воскликнул Рогожа. — Давно гутарили, что дочка воеводина — всамделишняя ведьма! А я, дурак, не верил… Вот она нас дураков и водит — со свету сжить пытается.

— Че ты мелешь, кум? — загорелся Кречет. — По шее захотел?

— Точно он гутарит — ведьма эта деду Микею башку затуманила! — поддержали Рогожу казаки. — Заперлась у себя в гробу и издевается. Ну-ка спускай его наземь!

Кречет решительно направил коня наперерез и взмахнул нагайкой. Глаза его горели огнем, усы опасно вздымались:

— Ни шагу дальше, панове! Зашибу!

— Ты так за эту тварь впрягаешься, Кречет, будто она тебе родственница какая! — сжались кулаки и потянулись к рукоятям сабель.

— А что, кум? Закопаем ее прямо здесь, пусть ее Сеншес ищет, если ему ее душонка так спонадобилась, — решительно кивнул Рогожа. — Нам-то за что помирать?!

— А за тем, что она дочь воеводина! Которому ты, кум, присягу давал, забыл?

— Не помню, чтобы я клялся и на том свете их сторожить, — покачал головой Рогожа. — Эй, одноглазый, ты-то чего молчишь?! Поди всю ночь с ней провел, знаешь чего ей надобно?

— Предупреждал же я вас, панове, чтобы вы ее из церкви не выносили, — проговорил Каурай, который стоял несколько поодаль от разъяренной толпы. На всякий случай. Кое у кого изрядно чесались руки — от слова перейти наконец к делу. Пальцы все ближе и ближе подбирались к рукоятям сабель.

— Предупреждал, и что? Прикажешь ее обратно в церкву нести? Ха! Ноги моей не будет в том проклятущем месте!

— Лучше так, чем по лесу рыскать, смерти искать. Они-то пока свое не возьмут — не отпустят.

— Свое это чего же? Душу что ли?!

— Ага. Ее в первую очередь.

— Так ты же говорил, что всех разогнал!

— У Ямы есть еще одна попытка. Пока душа Божены в теле держится…

— Так пусть забирают. Нам-то чего? Айда бросим ее, вон в тот овраг!

— Я тебе брошу! — скрипнул зубами Кречет, поглаживая рукоять сабли. — Гляжу ты шибко смелый стал, кум… Ох, недобрые речи ты ведешь.

— Померла уже твоя панночка, Кречет. И панихиду по ней отец Кондрат уже отстоял, ценой жизни своей. Все! И так слишком много чести ее грешной душонке.

Казаки одобрительно замотали чубами, понемногу понукая своих лошаденок и смыкаясь полукольцом вокруг Кречета.

— А ну стоять! — крикнул он. — Ни шагу дальше!

— Хватит тебе, Кречет, уже комедию ломать, — сплюнул Рогожа. — Сгнила Божена. Еще при жизни сгнила, и ты это знаешь не лучше нас. Только Сеншеса смешишь своей собачьей преданностью воеводе! А сам он ничем не лучше дочурочки своей. И это ты знаешь лучше прочих.

— Что ты сказал? Как говоришь, баюново отродье?!

— Ага-ага, правильно я гутарю, хлопцы? — обвел их взглядом Рогожа.

— Сначала поборами своими замордовал всю округу, — закивали казаки и заговорили наперебой, — а сам в хоромах живет таких, что за стенами света белого не видит. А дочурка его в мехах да в кружевах ходит, да все ей мало, она гляди — в ведьмы подалась, блудница!

— Грехов на самой столько, что в век не отмоешься. А мы ее и после смерти спасай!

— Ведьму!

— Еще и опричника этого нанял — хер его знает, может он с чертями заодно, и сам нас сюда заманил?!

— Нетушки, Кречет, я тута свою голову класть не намерен!

— Да чего тут рассуждать? Сваливайте их с лошадей, хлопцы! Чего слушать? Наслушались с лихвой! — заорали казаки. — Расколотим гроб в щепы! Кол ведьме! Кречета на сук! Накомандовался!

В ответ Кречет молодецки дернул поводья, и конь его, развернувшись кругом, с визгом встал на дыбы, потрясая копытами. В кречетовой руке блестела обнаженная сталь, грозя бунтовщикам погибелью. Те отпрянули, но тут же с рычанием поперли на бывшего голову.

Мгновение одноглазый растерялся — не думалось ему, что авторитет Кречета рассыпится так быстро. Кречет был умелый боец, но ему, несмотря на все умение и опыт, было нипочем не сладить с десятком разъяренных мужиков. Пусть еще далеко не все из братии потеряли голову, однако Кречет мгновенно оказался зажат в кольце сторонников Рогожи и был в отчаянном положении.

— На кого?.. На кого пасть раззявили, шавки?! — скалился Кречет в лица бывших товарищей и размашисто крестил воздух вокруг себя, пытаясь держать бунтовщиков на расстоянии. — Забыли кто перед вами?!

К нему пытались прорваться верные ему люди, но их уколами и выстрелами в воздух быстро оттеснили в сторону. Следом хищной гадюкой взвился аркан и рухнул на плечи Кречета. Тот запоздало взмахнул саблей, но петля крепко затянулась на его горле.

Кречет булькнул и покачнулся в седле. Усы его задергались, лицо стало пунцовым.

— Сынки… — запоздало вклинился дед Микей между разъяренными казаками, готовыми сбросить своего пана голову наземь. — Одумайтесь!

Но тут он обреченно вскрикнул и схватился за лоб, иссеченный красным. Не удержавшись на ослике, старик рухнул под копыта взбесившихся лошадей.

Веревка натянулась, и Кречет молча отправился следом за Микеем. Началась свалка.

Каурай мигом определил сколько копий сейчас бросятся пришпиливать его к земле и устремился к деревьям. Вслед ему поднялся дикий свист — загрохотали копыта, и пятеро конников, навострили коней ему наперерез. Щелкнули луки, под рокотание ружей засвистели пули.

Не успел Каурай пробежать и пару десятков шагов, как и его зажали с обеих сторон. Одноглазый ударился спиной о древесный ствол, закружился — штык молнией выпрыгнул из ножен и со звоном встретил разящую сталь: клинки звонко ударилась, высекая снопы искр. Другой всадник навалился с другой стороны и кольнул — к счастью для одноглазого острие впустую черкануло наплечник и отскочило.

Их место заняли еще двое с дротиками наперевес. Каурай выругался и с полуоборота метнул штык навстречу одному из верховых. Клинок перевернулся в воздухе пару раз и засел у того в брюхе. Рука казака дрогнула, но копье ушло в полет. Одноглазый отбил косое древко и тут же бросился в сторону, пропуская смертоносный наконечник над ухом. Стоило ему восстановить равновесие, как вернулся первый всадник — в живот на полном скаку летела новая порция металла. Одноглазый звонко отбил саблю, развернулся и полоснул удаляющегося конника по бедру. Кинулся в другую сторону — блеск металла слепил ему глаз. Клинки встретились, отскочили, встретились вновь, оставляя за собой горячую кровь и привкус металла на губах.

Лошадь мчалась в лес с порожним седлом.

Оставшиеся трое всадников кружили вокруг Каурая — опасаясь приближаться к такому грозному противнику, они разматывали веревки, надеясь опутать его с головы до ног, а потом добить. Каурай завертелся на месте, сверкая металлом штыков, уворачиваясь от одного аркана и разрубая другой напополам. В него кинулись сразу три копья, и только одно нашло цель. Наконечник ударил одноглазого в бок, но копье, впустую звякнув по пластинам, отскочило с разочарованным звоном.

Замахнуться во второй раз им не дал Повлюк — он с гиканьем вломился в круг и с размаху рубанул ближайшего конника по шее. Тот вскрикнул и завалился на бок, обливаясь кровью. Копья повернулись в сторону нового противника, и тут лес сотряс выстрел бомбарды. Две лошади с жалобным ржанием едва не повалили своих всадников не землю. Третий конник лежал на земле, под ним расплывалась кровавая лужа, а его скакун во всю прыть несся прочь.

Одноглазый воспользовался заминкой и сунулся к коннику сзади — сиганул на круп, и не успел всадник очухаться, как оба лезвия вошли ему под мышки, напитываясь горячей кровью. С захлебывающимся криком всадник полетел вниз, а Каурай наматывал его поводья на кулак и пытался попасть ногами в раскачивающиеся стремена. Лошадь под ним истошно визжала от страха и пыталась сбросить всадника, который все никак не мог справиться с одним из стремян — в нем запуталась нога убитого. Каурай краем глаза заметил несущуюся в его сторону смерть с копьем наперевес и полоснул штыком мертвецу по ноге. Резкий удар решил дело — пятку срезало одним махом.

Решительно заставив лошадь слушаться, он развернул кобылу и увел ее в сторону. Копье пролетело в каком-то ногте от его виска, обдав одноглазого прохладным и одновременно обжигающем ветерком. Всадника достал Повлюк — не успел Каурай моргнуть, как окровавленная голова укатилась в траву, оставляя за собой алую дорожку.

Близость смерти, запах крови, вой, крики и выстрелы пищалей подстегнули Каурая ударить лошадь по бокам и пуститься в самый центр столпотворения; где громче всех звенело железо. Бывшие товарищи рубили друг друга с дикой и самозабвенной яростью, словно они очень давно и сладостно ждали этого часа.

Над их вспотевшими чубами порхали пернатые черти.

Был тут и Кречет — он рубился пешим, сверкая яростью в покрасневших глазах на выкате. На его налившейся кровью шее сидела перерубленная удавка, но он словно не замечал ее: сжав аркан зубами, старый казак сек, рубил и колол — и побитые тела устилали ему путь. Направлялся он к гробу панночки, сваленному с лошадей на землю. На нем стоял Рогожа, ошалевший от злости и запоздалого страха, и рубил крышку широким бердышом, что щепки летели в разные стороны.

Одноглазый направил коня по касательной и вынул сверкающий штык. Рогожа устремил глаза навстречу темной, страшной тени, которая летела на него, громыхая доспехами. Испугался.

Запоздало вскидывая топор, он получил целую локоть стали между ребер. Покачнулся, но не упал на спину — оперся на свой тяжелый топор и еще силился устоять, поскрипывая зубами. Каурай остановил лошадь, чтобы перерубить на корню попытки Рогожи добраться до тела панночки. Но тот держался совсем недолго — казака стошнило кровью, колени его подогнулись, и он повалился прямо на гроб.

Ряды мятежных казаков таяли прямо на глазах — увидев, как тела их павших товарищей безжалостно топчут копытами, оставшаяся в живых тройка бунтовщиков спасалась бегством. В спину им полетели проклятья и быстрые стрелы. Точку поставил чудовищный гром бомбарды — на землю рухнуло отяжелевшее тело, широко расставив руки и уперев глаза в гремучее, чернокрылое небо. Двое других скрылись в чаще. Перестук испуганных копыт, отдавался у одноглазого в висках.

Бой утих. Кречет, пошатываясь и попутно разматывая веревку с шеи, зашагал к гробу и телу Рогожи на нем. Его кум был уже мертв — расколоченный гроб был весь залит черной кровью. Стянув проклятую петлю и облегченно вздохнув, Кречет опустился на корточки, схватил мятежного казака за шкирку и отбросил в сторону словно нашкодившего кошака. Кровь щедро брызгала из развороченной груди — штык Каурая пробил Рогоже сердце.

* * *

Когда они закончили рыть братскую могилу и побросали туда убитых, сумерки взяли свое — тьма и черные крылья сковывали недружелюбный Рыжий лес. Заперли в нем всех, кто еще имел наглость дышать.

Кречет, осунувшийся и разом постаревший на десяток лет, приказал одноглазому ни на шаг не отходить от гроба, который они вернули на спины лошадей, а сам вновь повел отряд через бурелом.

Ни один из его подчиненных не посмел более раскрывать рта — сабли и так не просохли от крови мятежных товарищей, которых кречетовцы порубили не менее десятка. Да и Каурай вызывал у половины из них нешуточную оторопь.

Чуть передохнув и запалив люльки, казаки снялись с места и еще какое-то время пытались вырваться из порочного круга. Шли пешими, ибо лошади начали оступаться от усталости. Отряд таял прямо на глазах — кроме убитых и бежавших после сечи, с каждой остановкой они теряли то одного, то двух казаков. Из трех десятков копий, которых Кречет привел к церкви, в распоряжении головы осталась лишь дюжина, не считая Каурая. Нетрудно было догадаться, куда направили стопы те, кто не погиб от руки кречетовцев.

Тьма сгущалась, а они все вели лошадей за уздцы, трещали кустарником и рыскали по ухабам, пока в очередной раз не пришли к тому самому месту, где им пришлось обнажить сабли и пустить друг другу кровь.

— Да можа это и не это место… — простонал безутешный Повлюк, крепко обнимая не остывшую бомбарду. — Мало ли в лесу таких же берез?..

На его реплику никто не ответил — следов рубки было вдоволь. Казаки уныло поглядели на тусклое небо, затянутое темнеющей поволокой — прямо в глаза хищному воронью, которое не отставало от них ни на шаг. Всем и каждому было очевидно: ежели лес не расступится за следующим поворотом, то ночь им придется провести один на один с птицами.

И хорошо, если из темноты на них будут глядеть только птицы.

Но все тяготы и лишения мигом стали ничем, когда отряд наткнулся на проплешину, где они совсем недавно закопали мятежников.

На месте могилы зияла глубокая рытвина. Совершенно пустая.

— Что за чудо-юдо… — выдохнули казаки, подходя к краю пустовавшей могилы, — …выгребло все подчистую?..

На дне могилы не нашли ни ошметков одежды, ни костей — только комья земли, еще влажные от натекшей крови. Кустарник рядом был страшно поломан и потоптан, словно тут, переваливаясь с одного бока на другой и оставляя за собой широкую просеку, орудовало нечто тяжелое.

“Что же это?..” — повис немой вопрос.

— Все что угодно, — отозвался одноглазый. — Упыри, гули, вурдалаки или любой другой трупоед-паразит. Но я ставлю на гримов. Эти жуткие псы обожают заброшенные кладбища, курганы и церкви, которые притягивают этих шавок словно магнит. А здешние леса, похоже, богаты старой костью. Только вопрос — откуда?

— Мало ли что тут творилось в старину? — скривился Кречет. — Старики гутарют, что по Рыжему лесу и впрямь какие-то курганы раскиданы… Кто тут их насыпал, это уж разные толки ходят. Мол, еще до дедов наших дедов обитал тут какой-то не шибко приветливый народец. И был он на короткой ноге с Сеншесом. Зуб даю — их богатство.

— Знакомо. Подарок из Эпохи цветов.

— Может цветов, может и нет, — махнул рукой голова. — Сталбыть, дурные дела тут творились. Еще дурнее нынешних, я так разумею. Вот и загнали этих выродков в леса, где они и сгинули…

— Сгинули ли?..

— А, туда им и дорога!

— Прав был Рогожа, — еле сдерживая рыдания, пробормотал Абай. — Нэ отпустят нас чэрти, пока мы вэдьму им не отдадим. Всэх забэрут, дажэ мертвых нэ отпустят… И за что мы тут всэ помэреть должны…

Услыхав это, Кречет переложил люльку в другой уголок рта и подошел к казаку.

— Ты, голова, кума своего не пожалэл, так к чему тебе и нас… — слетело с губ Абая за мгновение до того, как сабля Кречета вспорола ему живот и вылезла из спины.

Степняк крякнул и повалился в яму, хватаясь за бритвенно острый клинок, словно за спасительную веревку. Кречет повернулся на каблуках и резко взмахнул саблей, вырывая ее из окровавленных рук — в воздухе закружились алые капли.

Мертвое тело Абая хлопнулось о дно.

— Так будет с каждым, кто только подумает не в ту сторону! — рявкнул он в лица ошарашенной братии. — Всем ясно?! Жук? Криш? Повлюк? Воробей?..

Они повинно покивали головами:

— Яснее некуда…

— Ясно, дядько! Так его, труса!

— То-то же! — сплюнул Кречет и вытер саблю о штанину. — Воробей, чего молчишь? Ясно али нет? Воробей?!

Ответа не последовало.

— Где Воробей?! — вскинулись седые брови. — Видел кто племяша негодяя Рогожи?

— Он жеш с нами был, — заозирались казаки, выискивая Воробья за лошадиными крупами.

Но находили только мрачнеющие потемки.

— Кто видел Воробья в последний раз? — голосил Кречет, вглядываясь в лицо каждого из верных ему казаков. — Не порубили ли его в драке ненароком?

— А Сеншес его знает… — бормотали казаки осматриваясь. — Помнится, он из церкви с нами выехал, а вот потом…

— Он еще с дедом Микеем ругался, точно гутарю! Брань я помню наверно!

— А не Рогожа ли то был?..

— И он ругался, токма Воробей не отставал от дядьки. А вот когда закипела рубка, тут уж не упомнить. Можа и вправду задавили и не заметили…

Покружив еще немного по округе и в очередной раз наткнувшись на ту же злосчастную березу, Кречет объявил привал и глубоко задумался.

Каурай подозревал к какому выводу клонилась его мысль. Как и все.

— Бесполезно, — устало выдохнул Кречет порцию дыма, силясь рассмотреть хоть что-нибудь в опускающейся тьме. — Вертаем назад, хлопцы!

— Куда?.. — задохнулся от страха Повлюк.

— А то не знаешь? — зыркнул на него голова, попыхивая люлькой. — В церкву. Твоя взяла, пан Каурай! Эх, поздно спохватились…

— В церкву?! — отпали челюсти у всей неполной дюжины. — На съедение чертям?!

— Чертям нас и здесь пощелкать сподручнее, — покачал нахмуренным лбом Кречет. — А там хоть окопаться можно, на колокольне. Всяко лучше, чем тута под березой куковать.

Одноглазый мог торжествовать. Они поворотили коней и, стараясь обогнать настигающую их ночь, направились обратно к церкви.

Когда сквозь мрак проступили древние стены, за спинами кречетовцев заволновалась земля. И лошади ощутили эти толчки первыми — стоило только освободить седла, скакуньи как взбесились, силясь умчаться подальше от проклятого места.

Толчки слышали все. Словно нечто огромное шевелилось под ногами — упрямо долбилось о крышку земной тверди и глухо выло, пытаясь вырваться на свободу.