Каурай. От заката до рассвета. Часть 2

Глава 21

— О, нет! Мы опоздали! — еле слышно ахнула Божена, когда они выехали из леса и увидели предместья, объятые пламенем, и острог, взятый в клещи осаждающими. Повсюду, куда не ступали копыта лошадей, валялись тела, порубленные и исколотые сталью. Ветер приносил с собой горькие запахи дыма, от которых лошади чихали не реже, чем люди. Грохотала бомбарда, ей со стены отвечали пищали. Пыль, рокот, крики и смерть были везде.

— Коляда постарался на славу, — сплюнул Берс, приподнимаясь на стременах и вглядываясь вдаль, затянутую пеленой порохового дыма и смога от пожарищ. — Нужно поспешить, батько. Чую, к утру от Валашья камня на камне не останется.

— Думаешь, этот пожар можно остановить? Так просто? — вопросительно поглядел на него Ранко-Баюн. — Даже я, что раздул этот огонь, рискую растянуться на земле с проколотым брюхом.

— Они тебя послушают…

— Послушают “что”? — поднял бровь Ранко. — Сложить оружие? Отступить? С какой целью?

— Зачем впустую терять людей? Мы можем…

— Снова вернуться в леса и бить их по одному? — хмыкнул Ранко и покачал головой. — Поздно. Еще с самого начала это было ошибочной тактикой. Серго жесток, коварен, но он отнюдь не дурак. Оттого я и попытался подобраться к нему поближе, чтобы однажды перерезать тому горло во сне, но даже в этом я не преуспел, поддавшись… эмоциям. — Он украдкой сжал руку Божены, которая сидела в седле за ним, крепко обхватив талию молодого атамана. — Теперь исход один…

Ранко развернул коня и оглядел своих людей. Их было немного — едва ли хватило бы даже на то, чтобы разогнать людей Коляды и Гарона. Не то, что взять острог воеводы, а потом удержать его, когда к его стенам снова придут люди Крустника, требуя новую грабительскую порцию дани.

— Мы пойдем с тобой, батько! — крикнули атаманцы, ударяя себя в грудь. — Пойдем на приступ и свергнем Шкуродера, или погибнем!

Ранко-Баюн ухмыльнулся в усы.

— Знаю, смелости вам не занимать. Как и отчаянной преданности даже после того, как я подвел вас…

— Неправда, батько! Это Коляда, проклятый мерзавец! — крикнули из-за спин, но Ранко только отмахнулся.

— Оставьте! За тот ад, что творится сейчас на всеми нами любимом Пограничье, несет ответственность не только негодяй Коляда, но и я самолично. Особенно после того, как я покинул вас так надолго, не добившись ничего, кроме новых шрамов и сожалений. И нет того числа слов благодарности, которым я могу одарить ваши уши, за то, что вы все равно готовы ринуться в бой вместе со мной. Благодарю вас от всей души…

Ранко медленно поклонился им. Атаманцы в ответ разразились приветственными криками, прославляя своего славного батьку, за которым они, похоже, готовы были прыгнуть в огонь.

Но среди них были и те, кто хоть и присоединился к общему ликованию, но сделал это неохотно, не спуская презрительного взгляда с крохотной фигурки Божены, которая пряталась за широкой спиной Ранко. Особенно много косых взглядов доставалось и одноглазому. Пока они пересекали лес, Каурай спиной чувствовал напряжение, вставшее стеной после того, как выяснилось, что их славный Баюн-атаман спутался с ведьмой, да и еще спас от справедливого возмездия воеводиного опричника. Если бы они еще признали в этой хрупкой девушке дочь воеводы, страшно было даже представить, к чему бы это привело.

Хватило и того, что свою попутчицу Ранко вытащил не откуда-нибудь, а из гроба. А тот незадолго перед тем, у всех на глазах тащила по небу упряжка разъяренных гарпий, пытаясь сбросить наземь прилипчивого опричника, с которым у атаманцев были свои счеты. Хотя некоторых сей факт даже рассмешил. “Ай да наш Баюн-атаман! Чуяли мы, что с нечистым он знается!” — посмеивались атаманцы, покуривая люльки и сплевывая табак под копыта. Однако вид изможденной, со свистом дышащей Божены вызывал в рядах атаманцев оторопь. Стоило только ее лазуревым глазам ярко блеснуть из-под низко надвинутого капюшона, как с десяток атаманцев плевали через левое плечо и чертили воздух Пламенным знаком.

Как бы там ни было, Каурай старался не слишком отставать от главы отряда и всегда держать руку на рукояти сабли, которой одарил его Ранко со словами: “если выживешь, одноглазый — скрестишь этот клинок с моим, и посмотрим, чья возьмет!” В ответ Каурай лишь ухмыльнулся, но принял подарок, молча понадеявшись, что на этот раз у железки нет никакой истории за плечами.

Из раздумий его вырвал очередной грохот. Бомбарда огрызнулась огнем и под небеса тяжело пророкотало громом. Лошади заволновались, люди тоже.

— И откуда у них эта дура? — почесал затылок Берс. — Не помню, чтобы таборщики говорили о бомбарде в своих телегах.

— Горюнова работа, как пить дать, — отозвался Ранко. — Когда-то я просил его сварганить такую красотку. Денег не пожалел на работу. Горюн тогда, помнится мне, повозился было, но бросил, сказав, что пушку в простой деревенской кузне и в век не скуешь. Выходит соврал, стервец.

Тут Божена дернула его за рукав и шепнула атаману на ухо несколько слов. Ранко только покачал головой и произнес:

— Больше никогда. Держись крепче.

Он пришпорил коня, и весь отряд из сотни копий рысью устремился в направлении острога, грозной тенью возвышающегося над морем огня и дыма. Одноглазый пришпорил взволнованную Красотку и понесся следом, обуреваемый тяжелыми мыслями о казаках, сгинувших в той кровавой сече, о Грише, которого он, казалось бы, потерял навсегда, и о ведуньях, которых тоже могло намотать на колесо народного гнева. Но всего больше его волновал колокольный бой, который он слышал краем уха. В темноте, за стеной мрачных деревьев Рыжего леса, который высился по правую руку.

Ему хотелось верить, что проклятая церковь развалилась на части, пока билась о деревья. И он даже почти поверил, что ее невидимый колокол затих навсегда. Однако, когда одноглазый взгромоздился в седло и последовал за атаманцами Ранко, колокол вновь коснулся его ушей. Далекий, гулкий, тревожный перезвон, который звучал все ближе — медленно, но верно нарастая с каждым ударом сердца. Топот лошадиных копыт заглушал большую часть звуков в округе, но одноглазому непрестанно слышалась и тяжелая поступь здоровенных щупалец, которые прорываются сквозь густые деревья где-то во мраке бескрайнего Рыжего леса.

Чем ближе они подъезжали к острогу, тем больше разрушений и затоптанных, обезображенных тел встречалось на их пути. Трудно было поверить, что еще при свете дня этот край кипел жизнью и почти ничего не предвещало то, что всего за одну ночь его предадут мечу и огню.

У сгрудившихся впереди белеющих хат показались какие-то люди. Ранко поднял кулак вверх, приказывая отряду сдержать коней. Вперед было отправился один из атаманцев — его встретили ружейным выстрелом в воздух, и он натянул поводья перепуганного коня, не покрыв и сотни шагов.

— Кто такие?! — донесся до них одинокий выкрик. Каурай видел, как меж хатенок мелькают крохотные искорки тлеющих фитилей. Он насчитал их числом пятнадцать штук, и все из них буравили им лбы. Одна пищаль не была большой бедой — с такого расстояния пуля угодит в цель лишь чудом. Но когда в грудь смотрит под два десятка стволов, не считая арбалетов и луков…

Одна искра, и их беседа окончится большой кровью.

— Не узнаете что ли? — вывел Ранко вперед своего коня, ухмыляясь в лицо напряженной темноте. — Эй, Зяблик, не бойся, тут свои все.

— Ранко?..

— Он самый, — еще шире ухмыльнулся Ранко, подводя коня еще ближе. — Ты тут какими судьбами? Острог охраняешь или, наоборот, осаждаешь? Ты за тех или за этих? За наших или за ихних?

— Ааа… Сеншес их разберет! Вроде с утра был за наших. Пана Чарбына колядники укокошили, вот значить мы тут с Молчуном и окопались с хлопцами. Оборону держим вроде бы… Мало нас, чтоб за Чарбына мстить и разбойников ото рва отогнать. Видал у них какая чертовка на всю округу громыхает? Дюже страшно, как бы они ее в нашу сторону не поворотили. А вы тут откудава?.. На подмогу пришли?!

— Можно и так сказать, — склонил голову Ранко, давая знак всем, чтобы пришпорили коней.

— А ну-ка постой…

— Чего испугался?

— А эти кто такие с тобой?.. Чего-то я таких не вспомню…

— Можно подумать ты тут каждую собаку знаешь, Зяблик!

— Еще бы! Всяко помню каждое лицо, которое мне доводилось видеть в жизню мою. Вон пана Каурая помню, хоть он пришлая душонка. Хотя… А вот, и пана Берса помню! И пана Хроповца, и пана Шлопца, и…

— Вот. А ты говоришь незнакомцы!

— Знакомцы-то знакомцы! Токма как так, паны, — вы же, рассказывают, в разбойники к Баюну в услужение подались еще в прошлом годе? А ты пан Берс вообще Сеншес знает сколько лет по лесам с Колядой и прочей гнусной мразью ползаешь!

— Брехня, Зяблик, наслушался ты всякой дряни и поверил, — крикнул в темноту Берс, потрясая своим цепом. — Я же в Перемшлев уезжал, к сестрице моей. Взяла там меня зараза, вот я и провалялся в холодном поту, а потом дел было невпроворот, вылез оттуда только третьего дня. Чего ты такой подозрительный, Зяблик?

— Спрашиваешь?! — хохотнул тот. — У нас тут весь отряд положили за милую душу, а ты спрашиваешь, чего это я подозрительный такой! Неет, чего-то ты крутишь, пан. Тебе вот эту руку, на которую ты цепочку навязал, сказывают, Кречет и отсек во время ваших вылазок. Я это знаю наверно. Скажешь, нет? Ранко! Ты кого это сюда привел, под стены острога?!

— Опусти уже этот клятый пугач, дурень! Это же я, Ранко! Помнишь, как мы с тобой и Молчуном хату Перепелихину чуть не пожгли?

— Помню, — хихикнул Зяблик. — Веселая тогда пирушка у нас вышла!

— Ну вот…

— Только тогда ты со всякой швалью разбойничьей не знался! — выплюнул Зяблик. — Объясни, почему у тебя за спиной эти рожи трутся, один висельник лучше другого, и тогда…

Каурай знал, чем это закончится. Тем оно и закончилось — пальбой.

Место, где засели казаки во главе с Зябликом, заискрилось и взорвалось пламенем. Ранко с остальными согнулись в седлах, пытаясь сдержать перепуганных коней, но те словно взбесились от стрекотни пищальных выстрелов. Атаманцы пальнули в ответ, и на пару мгновений, одноглазый вообще перестал понимать где свои, а где чужие. Вернее, где те, кто пытается его убить, а кто все еще раздумывает, не сунуть ли ему в бок немного стали.

Под свист пуль, стрел и ржание лошадей он подстегнул Красотку галопом прорываться сквозь дымную пелену, на скаку выхватывая саблю. Однако не добежав до казаков пары десятков шагов, Красотка взвилась на дыбы, когда перед ней хлопнул еще один выстрел, и сбросила одноглазого на землю, под копыта атакующей атаманской сотни. Каурай больно ударился о землю, сгруппировался и откатился в сторону, на какой-то палец разминувшись с копытом, готовящимся размозжить ему череп. В следующее мгновение его незадачливая скакунья словила болт и рухнула на бок, по счастью не раздавив своего наездника. Несколько лошадей пронеслись мимо, окатив одноглазого ледяной волной, и вся ватага врезалась в группу казаков, которые пытались вяло отстреливаться из арбалетов. К счастью большая часть отряда не стала нестись в общую кучу, а принялась обходить опасный участок, надеясь ударить по казакам с боков. Все смешалось, взвился лязг стали, перемежаясь криками и грохотом.

Схватка кончилась так же скоро, как и началась, и к тому моменту, когда ругающийся Каурай с раненой Красоткой на поводу добрел до места стычки, сопротивление людей Зяблика было подавлено. Сам рябой казак лежал в кровавой луже, с рассеченной до основания шеей. Его соратники пытались отбиваться, но и их скоро загнали в угол и быстро перестреляли из луков. Последним, кто рухнул на землю со стрелами, торчащими из груди, был Молчун. Умирая, он так и не проронил ни словечка.

Ранко с Боженой сидели в седле и молча наблюдали за резней со стороны. По рукаву атамана растекалось мокрое багровое пятно. Когда одноглазый подошел к ним, Божена торопливо распарывала ткань рубахи и что-то горячо шептала над раной. Ранко не мешал ей, а, слегка морщась от боли, наблюдал за ее работой с какой-то участливой теплотой.

Одноглазого он поприветствовал кивком головы:

— Херово вышло… Я хотел заставить их сдаться. Живой?

— Более чем, — пробурчал Каурай, поглаживая отбитый бок. Эх, была бы тут Хель или кто другой из ведуний… — Только лошадь едва не сгубил.

— Возьми себе другую. Вон их сколько бегает. А эта твоя уж больно впечатлительная особа.

— Нет, спасибо. Мы уже набегались.

— Серьезно? Не хочешь поучаствовать в веселье?

— Очень хочу, но боюсь твоих людей я смущаю. Видел какими глазами они на меня смотрят?

— А ты чего ожидал? Взаимной влюбленности?

— Я привык к косым взглядам. А вот твой авторитет страдает. К тому же, в последний раз стычка с таборщиками не закончилась ничем хорошим. Что они, что люди коляды жаждут моей крови.

— Когда мы возьмем острог, все будет по-другому, — уверенно проговорил Ранко. — Плевать мне на авторитет, плевать на законы таборщиков! Пан или пропал. А ты, одноглазый, поедешь со мной! У нас есть дело, забыл? У твоей кобылы только легкий испуг и заноза в боку, переживет! Взбирайся в седло и хватит разговоров. Нам повезло — люди Коляды уже знают, что мы здесь. Пока мы мило болтали с Зябликом, они ударили его людям в спину, оттого они и начали палить почем зря.

— Ага. Все еще надеешься возглавить штурм?

— Зачем же еще я приехал сюда? — сверкнул зубами Ранко и поморщился, когда Божена оставила его рану. На месте рассеченной пулей плоти осталось скромное темное пятно. — Взять острог и забрать голову Шкуродера. Нет. Две головы. Его и Коляды.

— Это действительно так важно для тебя? Если отбросить казацкую удаль и жажду… свободы.

— Непременно. Меня со Шкуродером связывает один неоплаченный должок. И этой ночью я собираюсь добиться оплаты.

Атаманцы наскоро перевязали раны и взгромоздились на лошадей. До лагеря колядников доехали без приключений, но и приятного было мало. Подступы к крепости были завалены телами, выжжены огнем и утыканы стрелами, словно ковром. Вокруг трупов уже носились полчища мух, грязно бряхались собаки, несло падалью. Гнилью. Каурай выругался — скоро тут будет не продохнуть от падальщиков. А если повезет, то пожалуют и его старые знакомые.

Но к такой встрече он был явно не готов.

Краем глаза Каурай завидел цепочки вооруженных колядников, разодетых в свои обычные вылинявшие шубы и рогатые шлемы. Поежился и поглубже натянул капюшон — не хватало еще, чтобы они узнали его. По крайней мере сразу.

Два союзных отряда сошлись, но между ними не было и следа приязни. Одни были еще свежими, пыхтели люльками и отпускали задорные остроты. Другие, изрешеченные, погрызенные и поломанные бесконечными схватками, напоминали гвардию, только что вернувшуюся из преисподней.

Колядники разошлись, и навстречу Ранко, сверкая потной лысиной, вышел здоровый малый с рогатым шлемом под мышкой. Плечо его кровоточило, наскоро перетянутое тканью, запавшие, покрасневшие глаза блуждали по рядам людей Берса, пока не остановились на Ранко с Боженой. Судя по его ошалевшему виду все предприятие шло наперекосяк — люди таяли на глазах, порох кончался, все были вымотаны, изранены и озлоблены, а штурм не продвинулся ни на йоту с того времени, как колядники подступили к стенам Валашья.

Одноглазому было даже несколько жаль этого оборванца.

— Здоровья тебе, Коляда! — бросил ему Ранко, придерживая лошадь, но и не думая вылезать из седла, чтобы заключить его в братские объятия. — Я гляжу, без меня вы время даром не теряли?

— Батько?! — скрипнул зубами разбойник, поприветствовав бывшего атамана хмурым и недовольным видом. — Какими судьбами?

— Да пришел поглядеть, как вы тут устроились без меня, — оглядел Баюн грязный и смурной сброд за спиной Коляды. — Слыхал, что ты высоко поднялся?

— Не смейся, батько, — отозвался разбойник. — Мочи не было сидеть и ждать, пока небо само распогодиться, — он стрельнул ненавидящим взглядом в сторону Берса. Тот тоже ответил ему взаимностью, но смолчал. — И я решил взять все в свои руки. Пора бы уж побалакать со шкурами по душам. А то наши тебя заждались.

— Вернее, вы с Гароном? — поднял бровь Ранко. — Где, кстати, наш новоявленный барон?

— Занимается пушкарским ремеслом, — зубасто ухмыльнулся Коляда, и тут за его спиной тяжело ударила бомбарда, раззадорив и без того перепуганных лошадей.

Разбойник даже не поморщился:

— Рушит твердыню Шкуродера! Еще пара метких выстрелов, и Валашье падет. Хочешь присоединиться? Так уж и быть, добычу поделим пополам.

— Ох, нет, друг, я приехал сюда не за добычей. А за головой Шкуродера.

— Так вот же он, — махнул рукой разбойник в сторону острога. — Только руку протяни. Свалить эту проклятую стену — вопрос времени. Но, раз уж ты здесь, может и не стоит впустую тратить силы? Поговаривают, ты в остроге своим стал?

После этих слов по рядам атаманцев прошел недовольный ропот, но Ранко даже и бровью не повел:

— Кто тебе сказал такую чушь?

— Рюк, — развел руками Коляда. — До того, как я располосовал ему глотку. Да и Берс, разумею, уши навострил, и тоже знал, куда бегает наш Баюн-атаман, когда ему наскучит свои косточки по лесам морозить…

— Что ты мелешь? — сузил глаза Ранко.

— Всем присутствующим ведомо, как Рюк перед смертью признание сделал, что ты, батько, уже почти год как ошиваешься по панским закромам, пока мы в лесу кукуем как белки. Эта девчоночка, судя по тряпкам, видать шибко видная, а? Воевода подарил, чтоб ты не баловал особо, а?

Он довольно обвел глазами всех присутствующих, потешно пожимая плечами.

— Раз уж ты такой важный стал, батько, так может зря мы тут сидим кровинушку льем почем зря? Подойди к воротцам, постучись и попроси своего друга воеводу Серго створочку-то приоткрыть. Он, может, и послушает. По старой дружбе…

— Я не намерен стоять тут и слушать клевету от тебя, Коляда. Ты явно повредился рассудком, пока осаждал эти стены, — выкрикнул Ранко. — Пора тебя сменить!

Однако колядники не спешили вставать на сторону прежнего атамана. Они выстроились за спиной Коляды подобно молчаливым истуканам и сверлили Ранко мрачными, настороженными глазами, не обещающими ничего доброго. Ладони многих не отлипали от рукоятей сабель и кинжалов. Обещало запахнуть жареным.

— Э, нет, Баюн, я полностью в своем уме! — наставил Коляда палец в грудь Ранко. — Пока мы здесь умираем, ты с ведьмой на лошаденке гарцуешь! Берс, и ты еще терпишь такое к нам отношение?!

— Закрой рот, грязный выродок! — скрипнул зубами Берс, выезжая вперед. — Атаман был в порубе у Шкуродера и только чудом вырвался к нам. Ты, сволочь, должен ему шрамы лизать, которые оставили на его спине плети Кречета.

— Я не верю в чудеса, Берс, — гордо выпятил подбородок Коляда. — Те, кто сидят в порубе у воеводы, живыми не возвращаются. Ежели и так, то выпустил Баюна из поруба тот, кто его туда и засадил…

Лица мрачнели с каждым промолвленным словом. С каждой брошенной фразой. Выстрелы еще звучали со стен, но как-то неохотно, приглушенно и глухо, слово острог напряженно прислушивался к тому, что будет сказано под его стенами. В уши снова просился колокольный бой, который звучал все ощутимее, тяжелее и страшнее. Шаги грохали где-то, отдаваясь в желудке, заставляя кончики пальцев в сапогах поджиматься от страха. Каурай обернулся, обливаясь холодным потом, боясь подумать, что та жуткая тварь, которая слилась с церковью воедино, решила направить свои стопы именно в их сторону. В Валашье, где и так не продохнуть от запаха смерти, гнили и вражды.

Колокол бил — настойчиво, раскатисто и угрожающе. Но почти никто из атаманцев не страшился того, что обещало выйти из темноты Рыжего леса. Они были слишком заняты склокой.

Его слышали лишь двое. Каурай и Божена, которая тоже бросала быстрые взгляды себе за спину, но как и одноглазый, находила только плотное кольцо дыма, разносящееся на лиги вокруг. Тьму и больше ничего. Их взгляды встретились — в ее глазах застыл ужас понимания, что Оно и не думало отступать. Оно возвращается.

— Глупец! — в остервенении все кричал Берс. — Ты всех нас погубишь своей глупостью. Сколько людей ты тут положил, мразь?!

— Кто ты такой, чтобы я держал перед тобой ответ?.. — сплюнул себе под ноги Коляда и начал медленно пятиться, ближе к своим людям, которые только теснее смыкали ряды, один за другим обнажая клинки и поднимая копья. — Один бл…ет с ведьмой и кормится за столом у Шкуродера, а другой в это время кормит нас сказками, сидя на жопе и ловя мух. Не пора бы раскрыть глаза, что вся эта история с самого начал была липой?! Что с самого начала атаман Баюн был всего лишь подсадным дураком, набитым золотом и сказками Шкуродера! Хочешь служить этому старому мудаку? Так иди — вперед! Врата острога для тебя ВСЕГДА открыты, шкура!

Его слова потонули в страшном грохоте, который отчего-то оказался куда громче предыдущего и как следует всколыхнул землю под ногами атаманцев. Яркая вспышка на мгновение ослепила всех, кто стоял лицом к острогу, а прогремевший взрыв прошелся по ушам, сменившись длинным протяжным звоном. Все взгляды мигом устремились к тому месту, где недавно бомбарда грозила стенам неприступного острога.

На ее месте поднимался густой столб пыли. Медленно оседая на землю, он открыл страшную картину. Бомбарду разорвало в клочья и осколками разбросало по кругу, а рядом с покореженными шматами металла раскидало несколько обезображенных тел, которые еще недавно носились вокруг орудия, катали бочки с порохом и подтаскивали ядра.

— А я ведь говорил, нужно было песком засыпать! — выкрикнули из-за спин колядников.

Но ответом ему была тишина. Она на мгновение настигла осаждающих, сковала им рты, связала по рукам и ногам, прежде чем оборваться новым звуком, от которого у каждого затряслись поджилки.

Колокол бил. Совсем близко. На этот раз топот исполинских ног услышали все до одного. И устрашились.

К ним, ворочая комья земли, оглушительно скрипя деревом, и грузно выдыхая вековечную тяжесть, шагало нечто огромное, тяжелое и зверски злое. Защитники Валашья уже видели эту скособоченную, землянисто-черную гору, поэтому стоило ей только показаться с противоположной стороны острога, как они посыпались со стен словно яблоки, не страшась ни высоты, ни гибельного рва. Ворота вынесли изнутри и, не успел подвесной мост опуститься, как обезумевшая толпа повалила наружу — прямо на шашки и копья осаждающих, не различая своих и чужих.

Прочь их гнал звериный ужас.

…гигантская, черная, покачивающаяся фигура, обрамленная остатками деревянных стен и пиком едва держащейся колокольни, нависла над стенами острога. Моргнула черным блестящим глазом, размером с озеро, распростерла исполинские щупальца и всей своей чудовищной массой обрушилась на Валашье.