Каурай. От заката до рассвета. Часть 2

Глава 7

Поруб располагался в незаметном деревянном срубе, по скошенную крышу вкопанном в землю. Без окон, с одной единственной низенькой дверцей, запертой на здоровенный амбарный замок. Рядом с входом на стуле развалился околоточный ярыжка: зевал, почесывал волосатое пузо и подозрительно поглядывал на приближающегося посетителя из-под надвинутой на брови папахи.

— Чего тебе? — спросил ярыжка, подкручивая песочный ус.

— Хочу встретиться с арестантом, — ответил одноглазый.

— С кем?

— С тем бедолагой, который в порубе сидит.

— С Ранко что ли?

— Ага.

— Тебе поговорить? Или просто поглядеть?

— А чего на него глядеть?

— Многим интересно, — пожал плечами ярыжка, продолжая методично накручивать ус на жирный палец. — Все-таки недолго ему осталось. Вот ходят и глядят. А чего с него еще взять?

— Мне ничего не нужно. Мне поговорить.

— Не положено… — протянул ярыжка, откинувшись к бревенчатой стене и лениво потянувшись. Стул скрипнул — громко и значительно.

— У меня задание от пана воеводы, — терпеливо продолжал беседу одноглазый. — Срочное.

— Не слыхивал я ни о каких заданиях, — подпер подбородок кулаком упертый ярыжка. — Мое задание нонче одно — бдить. И следить, чтобы преступник не сбежал. Для оного я тут поставленный воеводою.

— Твое задание не пострадает. Бди, а мне всего лишь поговорить. Никуда твой заключенный не денется.

— Говорить с преступниками — не положено! — покачал головой ярыжка. — А то глядишь, вы будете с ним говорить, да еще и договоритесь.

— До чего мы договоримся? — закатил глаза Каурай.

— А вот этого тоже не положено! Щас я вам буду идеи подкидывать! Договоритесь еще до каких-нибудь нехороших дел. А мне ответ перед воеводой держать за то, что я тебя пустил, дал поговорить, а вы и договорились. Так, глядишь, вся система порушиться может!

— Какая еще система? У вас тут есть система?

— А то! — гордо отставил волосатый подбородок ярыжка и снова значительно скрипнул стулом. — Система, за которую я отвечаю перед самим паном воеводой! Говорят тебе — не положено с заключенными балакать. Глупый что ли?

— Ну а ежели мы не станем ни о чем договариваться? Пустишь?

— Как это не станете? — захлопал глазами ярыжка. — А зачем тебе еще с ним говорить? Ты кто ему? Жена? Сестра? Свекровь? Их бы пустил. А ты вообще непонятно кто.

— Я опричник, которого пан воевода нанял для защиты от козней Баюна, — втолковывал ему Каурой, понемногу выходя из себя. — У тебя там сидит заключенный, который напал вчера на воеводу, скорее всего, по приказу этого самого Баюна. Смекаешь? Его нужно допросить. Так понятно?

Ярыжка молча уставился на одноглазого и сперва не нашелся что возразить. Лицо его обнажило бурную мыслительную деятельность, так что даже на висках выступили капельки пота.

Уже кое-что. Каурай не стал его торопить.

— Никаких опричников пускать не велено! — наконец выдал ярыжка. — Дашь бумагу о том, что тебя пан воевода специально сюда послал допросы вести, тогда пущу, а то…

— Зачем тебе бумага, ты ж неграмотный? — состроил одноглазый кислую мину. Проказа.

— А тебе какое дело, грамотный я али нет?! — взорвался ярыжка негодованием. — Бумагу, бумагу показывай! Нет бумаги? Ну, раз нет бумаги, то и проходу нет. Не положено без бумаги!

— Ну, Проказа! — сунулся Каурай под плащ и вынул ему “бумагу”. — На, читай!

Ярыжка вырвал у него Подорожную, стянул тесемки и шумно раскрыл лист на всю ширину. Долго водил пальцем по строчкам, что-то шептал себе в усы, да время от времени поглядывал на одноглазого, который терпеливо ждал, когда тот закончит. Но ярыжка только ревниво отворачивал пергамент в сторону, шикал на него и усиленно пытался понять смысл написанного.

Наконец ему надоело вертеть пергамент под разными углами и хмурить лоб. Сунул он одноглазому Подорожную и неохотно поднялся со скрипучего стула, что-то бурча себе под нос. Звякнули ключи.

Дожидаясь, пока ярыжка закончит с замком, Каурай урвал момент и развернул свою загадочную Подорожную, наткнувшись на несколько торопливых строк, начертанных знакомой рукой:

“Мы, атаман-воевода и хранитель ключей Вольного Пограничья, Серго из роду Шкуродеров, приказываем. Принявшему документ сей надлежит вне всякого установленного порядку и без промедленья, руководствуясь не иначе как добрыми намерениями, истинно Спасителя достойными, по первому требованию Подателя сего документа, известного упрямца нареченного Каураем, дать отодрать себя в жопу.

Dinni Wern Nigini Exot, еб…ные вы мудаки недотраханные.

Приложила руку твоя милая Хель, дорогой мой неотесанный Гвин. Возвращайся живым.

Такого числа, такого-то года”.

— Ну, ты чего там разглядываешь? Будешь заходить али нет? — окликнул его рассерженный ярыжка.

Едва не рассмеявшись в голос, одноглазый сунул волшебную грамоту с глаз подальше.

— Ты только ножики свои сложи, мил человек, — продолжал трепать его ярыжка. — С ножиками я тебя туда не пущу.

Спорить одноглазый не стал. Быстро избавившись от всего режуще-колющего, он осторожно приблизился ко входу в темный, узкий лаз. В густую душную темноту поруба уводила деревянная лестница.

Каурай поежился: после недавнего приключения снова оказываться в закрытом помещении да еще и под землей ему не очень улыбалось.

— Дай фонарь что ли…

— Нету, — развел руками ярыжка. — Не положено.

— И фонаря вам тут не положено?!

Прежде чем ответить ярыжка вынул кисет и запалил люльку.

— Ты же с ним говорить захотел, али как? — сказал он, делая сладкую затяжку. — Фонарь нужен для того, чтобы глядеть, а не говорить. Поговорить, оно и без фонаря можно! Или ты темноты боишься, опричник?

— Чума на твою голову…

— Чаво?

— Не хворать говорю, — бросил Каурай и поставил ногу на первую перекладину. Лестница сразу опасно зашаталась. Ну, Проказа…

— Ты там недолго! И шоб не договаривались, я слежу!

Лестница ходила ходуном, стоило только сделать очередной шаг. Прокляв ярыжку всеми возможными напастями, он наконец оказался на твердой земле.

Тихо. Темень стояла кромешная, а воняло так, что глаза слезились, но одноглазый не удивился — в порубах ему приходилось бывать. И не раз.

Приподняв повязку, он мигнул глазом и оглядел тесное помещение с толстым бревном посередине. Ранко он разглядел сразу — измордованный казак упирался коленями в земляной пол, накрепко привязанный к бревну, и слепо моргал. Выглядел он паршиво.

— Чур меня! — задыхался от страха молодой казак. — Проваливай откуда вылез, черт! Живой я еще, живой!

Каурай присел перед ним на корточки, опустил повязку и чиркнул спичкой — Ранко вскрикнул и отвернулся от ярко вспыхнувшего пламени.

— Одноглазый… ты?!

— Я.

— Убери ее, заразу! — взмолился он, когда крохотный огонек осветил его распухшее лицо, обрамленное ссадинами и засохшей кровью. — Я уж решил, что за мной черт пришел. Гляжу что-то блестит в темноте…

Каурай запалил связку лучин и сунул пучок в сеть веревок, которыми были перемотаны руки Ранко, затем вынул флягу с водой и дал казаку немного отпить.

Немного погодя, в его руках оказалась тряпица и склянка со спиртом.

— Как тебе удалось сбежать от табунщиков?! — спрашивал Ранко, пока Каурай пропитывал ткань спиртом. — Ты правда живой? Или ты призрак?..

— Терпи, — бросил одноглазый и коснулся его ран заспиртованной тряпкой. От жуткой боли Ранко выгнулся дугой и попытался вырваться, но веревки держали казака как свора демонов. Ему ничего не оставалось как сжать зубы и терпеть, перебирая поочередно всех жен с дочерями Сеншеса.

— Ты чего сбежал из лап Сеншеса, чтобы меня замучить?! — выдавил он с дрожью в голосе, когда одноглазый отнял тряпку от раны, чтобы смочить новой порцией спирта. — Кликни ярыжку, он меня отпинает по ребрам, быстрей окочурюсь. Ааай!

Каурай молчал, торопливо стирая с его лица кровь с грязью. Ранко дергался, шипел и ругался на чем свет стоит каждый раз, когда тряпочка касалась глубоких порезов. Рубаха молодого казака была разорвана почти до пупа, мокрую грудь покрывали длинные косые раны с отодранными кусками кожи. Плетью поработали всласть.

Да, воевода не врал. Парить его парни умеют знатно.

— И оно того стоило? — спросил Каурай, проходясь по окровавленной груди молодого казака.

— Съездить Шкуродеру по морде и оставить на нем здоровенный шрам? Еще как! — прыснул Ранко, но мгновением позже согнулся от боли. Видно пару ребер ему все-таки сломали.

— Сомневаюсь…

Пусть одноглазый и сделал все, что мог, однако выглядел Ранко до крайности дерьмово. Воеводе ни к чему жалеть предателя. Били его от души.

— Не сомневайся. На Пограничье ничего не творится зазря.

— Говорят, завтра тебя посадят на кол. Это тоже не зазря?

У Ранко дрогнули губы, но он мигом подтянулся, стараясь спрятать слабость поглубже.

— Зачем ты пришел?..

— Сказать, что ты дурак.

— Сказал, дальше что? Кто ты мне вообще, чтобы судить меня? Ты тут — никто. Сегодня ты есть, а завтра тебя нет. Какое тебе дело до того, что со мной станется?

— Услуга за услугу.

— О чем ты? Я же сбежал, как только узнал про трагедию…

— Но ты рассказал обо мне Малунье. И если бы не ее колдовство…

— Малунья спасла тебя? Знаешь ее?

— Да, забавная малышка. Неглупая, веселая, искусница, хоть и в голове пока ветер. Ты же знал, что она ведьма?

— Ха, — сверкнул Ранко щелью промеж зубами. — Все бабы на хуторе — ведьмы. Малунья с Боженой — самые лютые из них!

— Нет, не самые, — ухмыльнулся Каурай. — Но тебя ничуть не смущает, чем им нравится заниматься с приходом ночи?

— Ты говоришь это человеку, который сидит в порубе Шкуродера! И сидит за попытку убить этого старого мудака. Знаешь, каким ремеслом мне приходилось заниматься, чтобы добывать себе кров, прежде чем я нанялся к нему на службу?

— Догадываюсь… — вздохнул одноглазый. — Ты куда старше, чем выглядишь, юный Ранко?

— Не могу ответить, — покачал он головой. — Я не знаю, сколько мне лет. Но я помню битву под Исаей, где пенеальцы бились с Альбией. И полчища людей-крыс, которые лезли из-под земли и хватали всякого, до кого могли дотянуться…

— Брань под Исаей гремела двадцать лет назад. Не так уж давно, но и не вчера. И ты был там?

— Да, — кивнул казак. — Еще совсем мелким. С одним мерзким дворянином, то ли из Арды, то ли из Барды, уж не упомню. Таскал ему вино, чистил коня и помогал сунуть ногу в стремя, когда он напивался в хлам. Его сожрали люди-крысы… Жаль его, хоть и мудак был страшный. Любил девочек помладше. Ты что же, видел людей-крыс под Исаей?

— Видел, но мертвых.

— Тебе повезло, — хохотнул Ранко, но снова скривился от боли в ребрах. — Один как-то вылез прямо у меня из-под ног и попытался вцепиться мне в мошонку. Я так испугался, что сразу обделался. Если бы крысенка сразу не пришпилил копейщик, быть мне евнухом, а то и вовсе крысиным кормом. Много их было. Многим не повезло оказаться там, где рухнул грунт… Скажи, одноглазый, правда, что опричники служат предвестниками смерти? Стоит только встретить одного из вас на дороге, и будь уверен — очень скоро костлявая навестит тебя?

— Нет, — покачал головой Каурай. — Я видел много смертей, друзей и случайных попутчиков, но большая часть из них живы до сих пор. Надеюсь на это.

— Хорошо, тогда ответить на такой вопрос. Правда, что если угостить опричника пивом и хорошенько попросить, он посмотрит тебе в глаза и расскажет — где и когда тебя настигнет последний удар сердца?

Одноглазый ответил не сразу, что не укрылось от Ранко.

— Правда?.. — дрогнули его губы.

— Поверь, тебе не захочется знать наверняка.

— Что же мне еще терять? Ты говоришь не со случайным собутыльником, а с человеком, кто завтра сядет задницей на заточенный кол! Тут уж ошибиться несложно.

— Поэтому считай, что я снова ответил “нет”.

— Какой ты… — сглотнул Ранко комок в горле. — Дай еще воды.

Одноглазый снова открыл флягу и поднес горлышко к губам Ранко. Тот жадно вцепился в него зубами и принялся, давясь и чавкая, хлебать воду. Он точно бы захлебнулся, если бы Каурай не отнял флягу. Ранко поперхнулся и зашелся в кашле.

— Жалко что ли? — выдохнул казак, когда прочистил горло.

— Жалко, — кивнул Каурай. — Тебя. Как ни крути, Ранко, сколько бы ты дерьма не вынес в своей жизни, и сколько бы тебе на самом деле не было лет, но ты еще слишком молод. Да и самоубийство — не выход.

— Не надо меня жалеть. Меня уже пожалели. С меня хватит.

— Кто?

— Божена. Она единственная.

— Дочка-раскрасавица пана воеводы, которая привыкла жить в роскоши, дергать служанок за косы и помыкать парубками? И она пожалела простого казака? Как в какой-нибудь балладе?

— Мне плевать, веришь ли ты мне, опричник, или просто смеешься надо мной. На всех плевать! Мне была нужна одна Божена. Больше никто. Ни Кречет, ни Малунья, ни этот трижды проклятый Шкуродер… Только она. Мы даже собирались сбежать с ней… Но теперь…

— Ты решил, что тебе нечего терять?

— Признаю — ничего глупее в своей жизни я ранее не совершал. Может быть, поэтому и оставался живым. Малунья сказала, что Божена утонула, пытаясь поймать какого-то черного божка. Не верю я в это. Все не так просто.

— Не изобретай сложные объяснения для простых вещей. Знавал я одного громилу из феборцев, побывавшего в сотне перепалок. Он всегда держался передовой и первым врывался за стены бок о бок со штурмующей бригадой. Его ни разу не касалась ни стрела, ни клинок.

— Везунчик.

— Ага. Как-то раз перебрал браги, поскользнулся и откусил себе язык. На этом его везение кончилось.

— Ха, хорошая смерть. Мне бы такую…

— Ты сам выбрал свою смерть.

— Знаю… — пробормотал Ранко себе под нос. — Это все Серго. Уверен, он как-то в этом замешан, Как-нибудь, но должен быть. После того, что Шкуродер сделал со своей женой, не верю, что он в конце-концов загубил и собственную дочь.

— Воевода убил свою жену?

— Ага, только об этом предпочитают помалкивать, чтобы не разделить со мной поруб. Хотя вся округа знает, что он держал ее взаперти в тереме и измывался над ней. То, что она в конце концов оказалась в могиле, я ни капельки не удивлен. Божена тоже винила его в смерти своей матери и, как и все, боялась его до чертиков, хотя виду не показывала. Жаль… добрался и до нее Шкуродер. Не успели мы сбежать… Что с ней? Бедняжка еще мучается?

— Нет. Она умерла этой ночью. Вечером ее понесут отпевать в церковь.

— И слава Спасителю, — уронил голову Ранко и затрясся, силясь сдержать рыдания. — Я пытался увидеть ее, но на пути вырос ее отец и замахнулся на меня нагайкой. Вот тогда я не стерпел — обнажил саблю и оставил у него на лице отметину. Как и мечтал! — вскинул он лицо со сверкающими как у безумца глазами. — Как и очень многие молча мечтают, но боятся даже голову поднять, не говоря уже о сабле. Хех, забавно, не правда ли? Мечтают все, а смог я один?

— …

— Знаю, ты считаешь меня полным идиотом. Но на Пограничье так думают все. Шкуродер принес нам слишком много зла с тех пор, как сел за стол Валашья. Иные, как Кречет с Рогожей, считают, что заслуженно, ибо когда-то его войско сразило шатранскую орду под Козьей горой. Но то было давно. И честно говоря, плевать мне на его былые заслуги, если нынче льется так много крови.

— Малунья тоже была в курсе ваших планов?

— Малунья просто глупая подружка Божены, — хмыкнул Ранко. — Она из тех дурочек, с кем красотки дружат, чтобы на их фоне казаться еще лучше. Из тех, кто будет восхищаться их умом и прелестью, и кем можно легко помыкать. А то и пожертвовать, если нужно.

— Хочешь сказать, что Божена хотела скормить демону Малунью?

— Демону? — сжал челюсти Ранко. — Скормить?..

— Вию. По крайней мере, так мне сказали. И про скормить это лишь предположение.

— Это еще что за черт, Вий?!

— Один из князей Ямы. Свирепое древнее существо, как и все прочие Странники. Божена никогда о таком не упоминала?

— Ничего я не знаю про их потусторонних друзей, — замотал головой казак. — Я вообще жутко боюсь этих их штучек. Они с Малуньей никогда не допускали меня до своих ведьминских игрищ… Зараза. Малунья говорила еще в таборе, что за Боженой могут прийти…

— И поэтому я здесь.

— Так это правда… Какой ужас.

— Не вся правда. Весь ужас в том, что она не просто попыталась вызвать нечто жуткое. Она еще что-то обещала ему, и это “что-то” явно не удовлетворило аппетит демона. Тогда он попытался забрать саму Божену. Однако ему что-то помешало. И теперь тварь в ярости и не успокоится, пока не наестся досыта. Чаще всего с молодыми неосторожными ведьмочками случается одна и та же история.

— Ты что… Хочешь скормить ему Божену?!

— Нет. Глупо ожидать, что демон наестся одной Боженой. После того, как он отрыгнет ошметки ее души, то примется за всех до кого сможет дотянуться — как те люди-крысы под Исаей. Будет щелкать челюстями до тех пор, пока округа не обезлюдит. Но в любом случае голодным не уйдет.

— Откуда тебе это известно? Ты сталкивался уже с подобным?

— С подобным, да. Разница только в размере. Все демоны Ямы, которых можно призвать с помощью магического круга, жутко прожорливы, и если их призвали, бестии не успокоятся до тех пор, пока не возьмут свое. А если демон поймет, что призвавший его колдун еще совсем зеленый и от одного его вида у него поджилки дрожат, то демон попытается сожрать и колдуна, и всех, кого захочет. Как правило, это ему удается.

— Ты убьешь этого демона?

— Убить демона такого калибра задача почти непосильная. Так что скорее это он убьет меня, если поймает. Но я могу попробовать прогнать его. Но сначала придется продержаться еще пару ночей и дать душе Божены упокоиться.

— Хотел бы я пойти с тобой… Сейчас бы разорвать эти путы…. Хоть к самому Сеншесу! Если это спасет Божену.

— Божену уже ничего не спасет. Выбор у нас невелик: либо она сгниет в земле, либо она сгниет в зубах Ямы. Второе хуже.

Каурай поднялся:

— Мне пора.

— Стой! — зажглись его влажные глаза мольбой. — Обещай мне. Обещай, что сделаешь все, что сможешь.

— Я и так делаю. У меня впереди еще две ночи. Пока душа Божены окончательно не уйдет. А потом…

— Я уже этого не увижу…

— Возможно. Но не исключено, что ты счастливчик. Поверь — смерть на колу куда лучше смерти в лапах тварей из Ямы. Прощай, Ранко. Лучины забирать не буду. Да хранит Пламя тебя во тьме.

— Прощай, одноглазый… Жаль, что мы так и не закончили наше дело.

— Отнюдь.

Не оглядываясь, Каурай полез наружу. Лестница снова зашаталась под его ногами, дневной свет ослепил его. Оказавшись наверху, он отряхнул штаны от пыли и потянулся за своими железками.

Ярыжка все сидел на том же стуле, сложив ручонки на животе, и сладко посапывал, теребя люльку в зубах.