Клад

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Озипа Акташева родилась в ауле. Она приехала в горняцкий город с трепетным желанием стать сестрой милосердия, окончив медицинское училище. Девушке нравились люди в белых халатах. И кто знает, может, она с ее деревенским прилежанием стала бы прекрасной медсестрой, если бы повстречался на пути участливый человек, способный оценить действительное стремление беспорочной души к прекрасному. Однако на пороге самостоятельной жизни провинциалке не повезло. Она сделала двадцать одну грамматическую ошибку в диктанте, чем сама себе преградила дальнейшее продвижение в медицину. За время подготовки к экзаменам, пока жила в общежитии, юная аульчанка вспоминала и о других профессиях. Возвращаться к родителям она не хотела.

Мама девушки, народившая Озипе еще пять сестер и двух братьев, не могла напастись для такой оравы покупной одежды. В доме их была старенькая ножная машинка «зингер», при помощи которой и благодаря искусству матери сестренки Озипы всегда ходили в свеженьких ситцевых платьях. Любая из них знала, с какой стороны вдеть нитку в иглу. Сначала Озипа шила обновки куклам, затем младшим сестрам. Да так увлекалась подчас, что сама себе дивилась: откуда что берется. Потерпев крах на экзамене, девушка всплакнула в утеху себе и тут же подалась на швейную фабрику. Через три месяца перешла с ученической оплаты на самостоятельный заработок. А через полгода фотография курносой скуластенькой девчонки красовалась на Доске почета рядом с портретами ветеранов.

Ей доверяли сложные операции, требующие расторопности и смекалки. Аульчанка и дружила-то как-то все больше с женщинами старшего возраста, перенимая от них порой совсем ненужную ей житейскую мудрость. Среди новых подруг Озипы были честные, скромные домохозяйки, хранительницы семейного очага. Попадались настоящие пройдохи, побывавшие несколько раз замужем и не жалевшие о своем одиночестве.

Шили бессемейные в общежитии на краю города. Нелишне отметить: жили незатейливо и дружно, можно сказать, своей рабочей семьей, пока за порядком присматривала строгая комендантша, ветеран войны Анна Степановна. Благодаря непреклонности бывшего фронтового снайпера и кавалера двух наград, общежитие содержалось чистым и уютным, с ковриками возле коек и узорными занавесками на окнах. На этажах имелись кухня, душевая и даже ванная. Озипа, когда ее поселили в просторную комнату, где уже нашли себе пристанище три девушки ее возраста, была в восторге от вазы с цветами на столе и расшитой, ослепительной белизны скатерти. Жаль только, что новые ее подружки по общежитию не знали казахского языка, а Озипа, как мы уже заметили, была не в ладах с русским. Но вскоре и этот барьер был преодолен, дочь скотоводов к концу года бойко разговаривала по-русски, правда, путаясь в падежах. Постепенно степнячка настолько привыкла к городу, что не могла себе представить, почему она под различными предлогами не сбежала из аула раньше, мучилась на грязной и тяжелой работе до шестнадцати, когда другие девушки давно отыскали себе иной путь, более соответствующий женскому призванию.

Еще одним нынешним достижением Озипы, по сравнению с деревенской жизнью, было то, что девушка имела теперь собственные деньги. Она могла их расходовать, не советуясь ни с кем. По две-три десятки в месяц отсылала матери, на остальные питалась и делала себе необходимые покупки. Немудрено, что при таком комфорте, добытом собственными руками, девушка больше не пыталась превратиться в студентку, хотя иногда почитывала учебники, стремясь залатать прорехи учения в сельской школе.

Озипа прислушивалась к разговорам о зарплате и очень боялась снова попасть в полосу, когда человек вынужден, подобно ее родителям, вечно складывать копейку к копейке… Натура у девушки, выросшей среди убранства гор и лугового разнотравья, была в немалой степени художественной. Озипу влекло к выдумке, конструированию моделей на обретенном поприще. На втором году работы в ателье она могла не только скроить, но и ладно пошить платье для самой капризной городской модницы. У нее уже была своя клиентура. Девушка отдавалась избранному занятию с профессиональным азартом, самозабвенно. Так в укреплении навыков новой профессии промелькнули три года девичьей жизни. Озипа стала настоящей горожанкой. Без танцев и кино, без мороженого в кафе, а по праздникам без бутылки шампанского она не мыслила себя. Как любая из ровесниц, она уже подумывала об устройстве личной жизни.

Надо же было такому случиться: в пору девических грез, когда сердце раскрылось для любви, в душу ей запал именно Науканбек. Познакомились они в ситуации, когда эта встреча была просто неизбежной и более желательной для девушки, а не для парня. Другие назвали бы условия их сближения экстремальными.

Приближался вечер, солнце скрылось. С гор наплывала густая мгла. Сумерки в Актасе наступают почти тотчас, едва дневное светило коснется гребня гор. Уличные фонари еще не включены, а сутемень спеша охватывает квартал за кварталом. Силуэты белостенных домов Актаса приобретают очертания айсбергов, выплывающих из неясных далей. Улицы кажутся нарочито притемненными, будто перед тобою некий марсианский пейзаж. От каждого дома веет холодом, неуютом. Поскорее бы проходило это знобкое для девичьей души время!

Озипа с двумя подругами возвращалась после смены домой. Девушки только что сдали свое шитье мастеру цеха. На час их задержали в красном уголке, где репетировал самодеятельный хор. Подружки проголодались, спешили в свой уютный трехэтажный дом из силикатного кирпича, где их ждал купленный в складчину самовар и недоеденный утром суп в кастрюле.

Неожиданно дорогу им в переулке преградили трое здоровенных парней. Нахалы побрались за руки и образовали некую ловушку. Настежь распахнуты куртки, во рту потухшие сигареты, ручищи большие, ухватистые.

Парни так громко хохотали, будто тренировали голоса на стадионе…

— Ага, красавицы, попались! Айда с нами! Масгут наш именинник, с него причитается. Не желаем веселиться без чувих! Нужна компания!

Катя пыталась усовестить хулиганов. Она совсем растерялась.

— Ищи себе других! — Озипа толкнула ближнего, пытаясь поднырнуть под живую цепь из мускулистых рук.

Девушку грубо отшвырнули назад.

Айгуль молчала, втянув голову в плечи. Ее уже облапил долговязый парень в расстегнутой куртке, из-под которой выглядывал кусок тельняшки.

Озипа поняла: девчонки в этой части города могут рассчитывать только на себя. Но как полагается в таком случае поступить, если хулиганы не обращают внимания на протест? Они уже разобрали их робкую стайку по одной. Озипа оказалась в руках твердых, будто из жести. От уличного ухажера несло водкой.

— Соглашайтесь, красавицы! — гудел испитым басом тот, что приставал к Кате. — Сегодня будем женить Масгута, охо-хо! — Он кивал на рыжего низкорослого с растрепанной шевелюрой редкозубого парня. — Довольно ему болтаться холостяком. Пусть выбирает одну из вас, и дело с концом! Счастливчик ты, Масгут! Одна другой лучше!

Вся их вынужденная процессия потихоньку двигалась вдоль улицы. Куда? Озипа долго не могла определить, в какую сторону их ведут. С каждой минутой темнота сгущалась, а парни становились наглее. Как назло, вокруг ни души. Озипа готова была кричать. Сама она могла бы свалить с ног ближнего, но не хотела оставлять подруг. Айгуль совсем пала духом и смахивала слезинки, всхлипывала.

— Дяденьки! — умоляла она. — Пустите меня. Я за лекарствами выбежала для больной мамы. Мне только отнести, я вернусь…

Она показывала своим мучителям какой-то пузырек. Но и эти ее уговоры не действовали.

— Нешауа! — издевался щербатый недомерок. — Выпьешь с нами стакашек за здоровье матери, и отпустим. Экие вы недотроги! Уже хныкать. А может, ты мне ндравишься?

Озипа вдруг заметила: чуть впереди шумного сборища проезжую часть дороги пересекал широкими шагами мужчина в спецовке. Правда, он был один. Случайный прохожий замедлил шаг, услышав крик о помощи. Изо всех сил толкнув прилепившегося к ней нахала, Озипа рванулась в сторону.

— Агай! — кричала она на бегу. — Умоляю вас! Заступитесь!

За нею по пятам бежал долговязый, в распахнутой куртке, хрипя от ярости. Прохожий замедлил шаг. Он увидел что-то блеснувшее в руках преследователя. Пробасил сурово:

— Эй, джигиты! Отпустите девчонок!

Озипа с разбегу ткнулась ему головой в грудь. Она колотилась всем телом, как в лихорадке.

Тот, которого собирались женить, — он был помельче своих сверстников, — остался в стороне, охраняя двух кандидаток в невесты, а его приятели, угрюмо набычась, сунув руки в карманы, вальяжной походкой двинулись на мужчину, осмелившегося вмешаться в их дела.

— Парни, у меня рука тяжелая, — предупредил заступник девушек. — Так что не обижаться, если зацеплю кого невзначай.

Говоря так, мужчина не двинулся с места. Он зорко следил за приготовлениями нападающих. Расстояние между ними с каждой секундой сокращалось.

— Тебе что здесь нужно? — прошипел один из них, сбив кепчонку набекрень. — Мы — горняки и знаем, как давать руды много и мелкой.

Он занес руку, но тут же, ойкнув от боли, покатился к сточной яме. Озипа, воспользовавшись сшибкой между мужчинами, отскочила в сторону, побежала. Внезапно вспомнила о подругах и остановилась. Со вторым хулиганом выручивший девчонок прохожий тоже возился не больше минуты. Претендент на роль жениха в хулиганской компании, увидев своих сообщников лежащими в разных позах на тротуаре, стрекнул в ближайшую подворотню.

Подружки окружили своего спасителя. Плача от страха, они горячо благодарили его. Только сейчас Озипа разглядела, что плечистый мужчина молод, ему не больше двадцати пяти. Посапывая крупным носом и откровенно жалея оставшихся на асфальте парней, он проводил девушек до перекрестка. На прощание сказал:

— Если когда-нибудь еще встренут, говорите, что вы мои сестры. Так и объясните: сестры Науканбека с буровой. Правда, больше меня здесь знают по кличке Кужбанкара. Так уж вышло.

Он виновато развел руками.

Едва отошли, щебетунья Айгуль затараторила:

— Какой грубый внешне, а душевный парень! Против троих не побоялся… Вот за него я вышла бы замуж, не раздумывая. А тот сморчок… с ним рядом стоять противно!

— Быстрая ты какая! Уже влюбилась, — заметила ей Катя.

Озипа не мешала им спорить. У нее, конечно, было свое мнение о Науканбеке. Она видела в нем настоящего мужчину, откликнувшегося на зов о помощи. Но ей хотелось бы поскорее забыть всю эту неприятную историю.

В Актасе десяток длинных улиц и переулков столько же, две площади. Повстречать знакомого человека здесь можно несколько раз на дню. Озипа увидела бурильщика в конце недели. Она кивнула ему издали, и он ей улыбнулся в ответ. Они даже не остановились, чтобы пожать друг другу руку. Но заметив парня как-то возле табачного киоска, девушка на этот раз не позволила себе продефилировать мимо с независимым видом. Она выжидала, пока он расплатился с продавцом, и, краснея всем лицом, подошла к нему. Опять сказала несколько благодарственных слов за избавление от хулиганов. Передала привет от подружек.

Девушке показалось, что джигит смущен напоминанием о стычке с пьяными парнями больше ее самой.

— Зачем столько слов? — удивился Науканбек. — А парни-то ведь попались сопливые. Ну, я проучил малость. После узнал: тот, кого называли Масгутом, и впрямь рохля. Не может познакомиться с девчонкой. Вот они подвыпили и принялись цепляться прямо на улице…. Негоже… Но что делать? Вы закричали, не мог же я пройти стороной.

— Вы — герой! — искренне восхищалась Озипа. — Если бы все мужчины были такими!

— Да ну-у! — бурильщик, покраснев, опустил голову.

Разговаривая, они прошли немного вдоль улицы. Перед ними оказался Дворец горняков.

— Может, в кино сходим? — проговорил парень, и большое лицо его сделалось пунцовым от собственной смелости. Ни одну девушку он еще не приглашал в кино.

Озипа вспомнила о том, что собиралась сегодня отослать матери в аул посылку. Время до конца дня было рассчитано, почта завтра выходная… Но девушка не посмела отказать во внимании джигиту, боясь его обидеть.

Обрадованный, как ребенок, ее согласием, неуклюже топая, парень побежал к кассе. Вернулся с билетами. По стоимости билетов они тут же догадались, что фильм двухсерийный.

— О, я вас не предупредила… На продленные сеансы мы не ходим. Боимся поздно возвращаться, — говорила извинительным тоном швея.

— Ну, это я мигом! — уверял девушку джигит. — На этих вот руках к самому дому доставлю.

— Спасибо! — Озипа была тронута его готовностью. — Меня еще никто не носил на руках. Да ведь я не маленькая.

Так и не придя к согласию насчет кино, они прохаживались возле Дворца. Девушке хотелось чуть больше знать о своем необычном знакомом. Но она стеснялась задавать вопросы. В свою очередь обижалась на него за чрезмерную сдержанность в разговоре. Даже имени не спросит: все «вы» да «вы». Неуклюжий какой-то, а душа чистая, как у младенца.

В последние год-два Озипа пристрастилась к чтению. Заметив, что Катя не расстается с книгами, недоучившаяся аульчанка сама пришла как-то в библиотеку и попросила дать ей что-нибудь «про любовь». Библиотекарша подала ей потрепанный роман Сабита Муканова «Чистая любовь». Озипе книга понравилась. Затем она сама уже попросила «Годы любви» казахского писателя А. Нуршанкова и ревела над книгой в голос, не стыдясь подружек, которые со смехом и всяк по-своему утешали, грозя, что с нею еще не такое случится, когда сама влюбится.

Под воздействием прочитанного романтическая душа Озипы на легких крыльях воображения залетала в неведомые края. Возможно подсознательно, она всегда ставила рядом с книжными героями Науканбека. Все-таки он был спасителем от хулиганов, ради нее и других девчонок рисковал собственной жизнью. Однажды она увидела во сне продолжение той драки на улице… Долговязый ударил Науканбека ножом, и джигит упал, обливаясь кровью. Озипа закричала что было сил, подняла на ноги подружек. Пришлось рассказать из-за чего шум. Айгуль и Катя утешали ее, а Неля, став вдруг озабоченной и серьезной, принялась толковать сны: «Кровь — это к чему-то кровному… Может, вы поженитесь с Науканбеком?»

— Ну, глупости! — возразила тут же Озипа. — Он мне совсем не пара!

Девушка втайне давно нарисовала себе образ будущего супруга. Он должен быть первым красавцем в Актасе, и обязательно с дипломом инженера. На меньшее она не соглашалась. Она сама была «кадриком» хоть куда. На ее щекастое, с ямочками личико и на точеные ножки заглядывались мужчины. Актас — город технической интеллигенции. Образованных женихов — пруд пруди, а таких, как она, славненьких казашек, аппетитных, что твой пончик, — услышанное сравнение Озипе нравилось, — во всем городе по пальцам сосчитать.

Муж должен быть высокий, статный и с усиками. Она с ним, одетым в модный костюм с ярким галстуком, заявится в аул к родителям. В первый же вечер молодые пройдутся вдоль улицы к клубу. Школьные подружки умрут от зависти: «Поглядите, какого красавца Озипа себе в городе отхватила!..»

Науканбек — хороший парень, конечно, может, в чем-то получше других и понадежнее, но неуклюж больно, не следит за своей внешностью. Не зря же ему кличку придумали: Кужбанкара. Вместо любовных разговоров, вздыхает да руками разводит, огромными, будто навозная лопата. «Нет, нет и нет! — гнала от себя мысль о замужестве за бурильщиком. — Разве что походить с ним иногда по городу согласна, пока встретится тот самый, элегантно одетый, с усиками — из мечты».

Тогда же, после просмотра фильма, Науканбек попросил у нее разрешения проводить до общежития. Озипа заколебалась: «А вдруг облапит и станет целовать на прощанье?» Она видела не раз целующихся у подъезда девчонок. Озипе такие преждевременные нежности были противны.

На всякий случай приготовила, чем ответить Науканбеку, если он станет распускать руки: «Сразу убегу и запрещу впредь на глаза показываться».

Науканбек словно угадывал ее мысли. Вольности с девушкой не позволял себе. Довел до подъезда, буркнул под нос:

— Ну, сестричка, хороших снов! Я пошел! Завтра в четыре на вахту, — и вздохнул шумно, глубоко.

Озипа обиделась:

— Верблюд! Настоящий горбач из дикой степи!

Причина раздражения на этот раз была в другом. Парень ни разу не назвал ее по имени. Мог и не знать, как зовут им спасенную. «Но почему не спросить? — сердилась девушка. — Язык корова отжевала? Но ведь так можно расстаться навек, не узнав, по ком вздыхал три недели!»

В довершение всего Науканбек пропал, исчез с глаз, будто испарился. Неделю, день в день, Озипа, возвращаясь с работы или отправляясь в город, надолго задерживалась у подъезда, нарочито не спешила уйти с улицы в надежде, что ее окликнут знакомым голосом. Перестала ходить в кино. Все эти дни она или переживала за судьбу Науканбека, опасаясь, что с ним что-нибудь случилось, или ругала за излишнюю робость. На этот раз и себя: «Ну что из того, если бы поцеловал?.. Я вела себя отталкивающе строго с парнем и показалась ему не от мира сего, недотрогой. Надо брать инициативу в свои руки».

Судьбе не угодно было разлучить этих двух. На следующей неделе парень окликнул ее, увидев на улице. Джигит сиял улыбкой во все лицо, не скрывая своей радости. Озипа не подала виду, хотя сердце ее чуть не выпрыгивало из груди. Здесь же, на виду у толпы, он неуклюже облапил ее и, радуясь, как мальчишка, то и дело показывая крупные белые зубы, изредка о чем-то спрашивал, лишь бы не молчать. Не спешил отпустить. Повлек к Дворцу культуры.

Удивляясь себе, Озипа во всем ему повиновалась.

Они зашли в фойе, даже не взглянув перед тем на афишу у входа. Фильм был тот, что оба они видели, — индийский, цветной, с ужасами во имя любви. Девушка вспомнила содержание картины, едва прозвучала знакомая мелодия вначале. Науканбек не предложил выйти, заняться чем-нибудь еще, а Озипе вдруг захотелось посмотреть этот фильм еще раз. Она могла одно и то же смотреть или читать несколько раз, лишь бы нравилась любовная история.

Украдкой девушка поглядывала на сидящего рядом богатыря. Сегодня он казался ей не таким уж нескладным, неловким и несимпатичным. Бросались в глаза другие черты парня: могучий профиль, наивно-восторженный блеск глаз, добродушие. Науканбек догадался сунуть ей в руки пару конфет: угощение это показалось Озипе необыкновенно вкусным. Экран вдруг озарился — влюбленные герои фильма, взявшись за руки, бежали по цветущему лугу навстречу утреннему солнцу. В зале стало светлее, и Озипа вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Повернув голову вправо, она увидела молодую женщину. Большими завистливыми глазищами незнакомка завороженно уставилась на Науканбека. Да, на него… И была эта очарованная гражданка не старше Озипы годами. Сердце швеи тревожно вздрогнуло. «Ну нет, милая! — погрозила сопернице. — Это мой парень, не тебя он спасал, рискуя жизнью».

Едва вышли на улицу и уединились в сквере, девушка устроила своему поклоннику настоящий разнос:

— Ты до каких пор будешь на меня «выкать»?

— А как иначе?

— Я — человек, как все, у меня есть имя.

— Н-не знаю ведь.

— Спросить-то когда-нибудь собираешься?

Науканбек смущенно умолк.

— Я — Озипа.

— О-о! Хорошее какое — Озипа! — восклицал он, потянувшись к ней руками, выдавая свое заветное желание. Но руки его снова повисли в воздухе, не прикоснувшись к ней.

— Когда еще пойдем в кино? — спросила, поглядывая на своего кавалера. — Почему молчишь? Или я тебе уже надоела?

— Скажешь! — испуганно произнес парень. — Да я с тобой хоть каждый день! Да если ты только позволишь.

— Позволю! Домолчишься!

Она застегнула ему верхнюю пуговицу сорочки. Было уже прохладно. Озипа шла вперед, куда ноги несли. Науканбек крупно вышагивал рядом, наслаждаясь вечерним покоем, уединением. Удовлетворенная его невольным признанием, Озипа долго рассказывала о своей работе, как ей нравится в цехе и вообще нравится жить в городе.

— Иногда заедает скука, и не знаешь, куда себя деть, — будто жаловалась провожатому.

У общежития он протянул девушке руку. Озипа, смеясь, оттолкнула ее.

— Ты что-то забыл сказать мне.

— А что? — И снова тот же испуг в лице.

— Назначай свидание! Эх, что мне с тобою делать?

— Сюда приду! — заверил он ее.

— Буду ждать! — сказала Озипа. И тут же поймала себя на мысли, что хотела бы, чтобы парень поцеловал ее. Но он, повздыхав, поклонился и зашагал прочь.

— Верблюд! — прошептала девушка. — От такого дождешься!

Поднявшись в свою комнату, Озипа, не раздеваясь, лишь сбросив сапожки, объявила подругам, что, кажется, влюбилась… Все наперебой стали расспрашивать, кто он, а Озипа потому только и начала разговор, чтобы помучить подружек догадками. После все же открылась. Девушки отнеслись к ее избраннику по-разному. Катя на все лады хвалила Науканбека, другие не могли представить их в супружеской паре… Айгуль вообще советовала не спешить с замужеством, отвадить парня и не морочить ему голову. «Потому что вы слишком уж разные», — заключила она. Озипа и сама в чем-то сомневалась, но когда принялась вслух перечислять достоинства будущего мужа, трое обитательниц комнаты только поддакивали да восхищались Науканбеком.

— Он открытый, душа нараспашку… Совестливый… Храбрый…

— Да, таких парней поискать! — Катя чуть не хлопала в ладоши, радуясь за подругу.

Озипе нравились ее слова.

— Он словно богатырь из народного эпоса! — вторила ей в тон Озипа. — Разве я недостойна быть женою батыра? — вопрошала дальше девушка. — Посмотрите, какой у меня бюст, какие ножки!

Озипа посбрасывала с себя одежду и прошлась нагишом по комнате. Катя, ойкнув, бросилась закрывать дверь на крючок, словно в эту минуту мог войти сказочный богатырь и умыкнуть их сокровище.

— Ты у нас раскрасавица, Озипа! — кричала от двери Катя, а Айгуль, назвав ее королевой, на этот раз посоветовала не выходить замуж ни за кого из здешних парней, а подыскать себе летчика или космонавта.

Не успели расцвести первые тюльпаны в степи, Озипа стала женой Науканбека, положив конец своим поискам идеального парня из инженеров и сомнениям насчет достоинств избранника.

Молодые сначала поселились у родителей жениха. Науканбек по-прежнему ездил на вахту автобусом. Десять дней он дежурил у станка, столько же затем отлеживался дома. В первое время Озипа не могла привыкнуть к такой жизни. На второй или на третий день после отлучки мужа она начинала испытывать тоску, все валилось из рук. С фабрики по настоянию мужа рассчиталась — далеко ездить. Автобусы ходили с перебоями.

Местные женщины мало занимались обновлением туалета, пробавлялись обновками, приобретенными в магазине. Домашняя работа: стирка, варка, уход за коровой и козами — все это довольно скоро надоело мастеру по изготовлению модной одежды. Озипа привыкла быть на виду, принимать подарки и поздравления к праздникам… Слишком уж старушечьими виделись ей нынешние обязанности — копаться в огороде да ждать мужа с работы. За неделю она так изматывалась ожиданиями хоть каких-нибудь перемен, что и сон по ночам не шел. Когда Науканбек наконелц появялся, становилось хоть немного легче. День-другой они были с ним неразлучны.

На своем подворье никогда всех дел не переделаешь. Муж должен был помогать отцу, который и в свои восемьдесят не ведал покоя. Целыми днями мужчины поправляли каменную ограду вокруг усадьбы, мотыжили грядки или бродили вдоль реки, где у старика были разбросаны по затонам переметы, донки с наживой на сомов и жерлицы на щук. Свекор никак не мог расстаться с пасекой в двадцать ульев — тоже хозяйство, требующее постоянного пригляда. Старик словно ждал, когда появится его младший, чтобы взвалить все эти заботы на него. Науканбек как-то стеснялся сказать отцу, что у него своя семья и он обязан уделять внимание жене. Постепенно Озипа заметила: ее мужем повелевает в этом доме всяк. И то сделай, и то принеси… Жены старших братьев и вовсе глядели на него как на батрака. Это сначала удивляло Озипу, а потом стало приводить в бешенство. Покамест молодая женщина носила обиду на мужа и на свою судьбу в себе, стараясь не проявлять недовольства, чтобы не нарушить сложившуюся десятилетиями размеренную жизнь в семье деревенского мудреца.

Терпела лето и всю зиму до наступления теплого времени. К исходу второго года семейной жизни Озипа родила горластого бутуза, которому всегда не хватало материнского молока, хотя каждая из ее грудей была размером в кулак Науканбека. Мальчонка переступил своими ножками до года, а в десять месяцев произнес первые слова. Едва Диканбек стал ходить, Озипа вдруг заявила, что ребенку для нормального развития требуется то да се, в первую очередь соки и фрукты, а также теплая вода, чтобы вовремя искупать. Вскоре понадобятся ясли, а там — школа… И сама она не для того уехала из аула, осваивала городскую профессию, чтобы поменять затем шило на мыло.

— В общем, — толковала она неотступно, — нужно нам, муженек, переезжать на постоянное жительство поближе к твоей работе, пора заиметь свою крышу, как имеют другие люди, уважающие себя и свой очаг.

Дело кончилось тем, что она, оставив ребенка на руках старшей золовки, поехала на прием к начальнику экспедиции и в категорической форме потребовала для бессловесного своего муженька и для себя с ребенком настоящей городской квартиры. Сериков нашел ее доводы логичными, пообещал поддержку — как раз готовился к сдаче новый дом.

Озипа, не очень-то считаясь с косыми взглядами свекра и смущенным молчанием мужа, начала на глазах у них укладывать вещицы, готовиться к переезду. Накануне их уезда старик Токтасын позвал сноху в боковушку и долго разговаривал с нею, пытаясь отвратить от затеи с переселением в город.

— Актас — хорошее место для проживания, — начал издалека. — Магазины, ателье, река рядом… Но много там всяких соблазнов, голубушка. Особенно для молодых, неопытных. Сейчас вошло в привычку: всяк в свою нору тащит. Пожалуйста, не забывайте об этом, а ты напоминай мужу… Не гоняйтесь за длинным рублем, нигде даром денег не дают. Все мои дети, сыновья и дочери, вышли в люди через свои руки, добивались достатка честным трудом. Старшие знают меру желаниям, тянут свою лямку кто где, не надрываясь. Младший чересчур совестлив, его, словно покорную лошадь, и запалить в борозде несложно. В выборе друзей он совсем не разборчив, кто за рюмкой с ним, тот и друг… Муж на век дается, береги его, он отец твоего ребенка, и еще, я вижу, будут… А вообще я вам посоветовал бы не отрываться от аула, пока я жив. При общем котле голоден не будешь, на совместном хозяйстве любая покупка доступна.

Озипа уже мнила себя в отдельной квартире, где горячая вода и белоснежная ванна. Там она наконец выкупается, не хоронясь от чужих взглядов. А рассуждения свекра были для нее не больше чем очередное промывание мозгов…

Вслух она сказала Токтасыну-ата, что, мол, теперь менять семейное решение поздно, когда ордер на квартиру уже выписан, а новое жилье мужу и ей понравилось.

На швейную фабрику Озипа не пошла, не могла пойти. В горняцком микрорайоне не отыскать занятия по душе, зачастую приходится соглашаться на то, что предложат. Она пошла в бытовку, где стирают спецовки подземным рабочим, это было совсем близко к дому! На стирке белья промаялась с полгода. Тут же приглядела себе работенку в буфете при столовой, а затем перепорхнула на отдельную торговую точку.

Науканбек и в родительском доме отдавал свой заработок отцу до копейки. Неистовый работяга, он был на редкость равнодушен к тому, что ему заплатят. Он считал: деньги не для мужчины. Рубли веселее глядятся в руке того, кто хранит и поддерживает очаг. Геологоразведчики получали хорошо, и он ни разу не слышал от Озипы упрека или хотя бы намека на то, что она сидит без денег. Сам он никогда не проявлял любопытства к заработку жены и вообще в это дело не вмешивался.

Озипа была по-крестьянски расчетлива. Ее добыток в семейный бюджет не только от оклада. Набегало кое-что на пене в кружках пива, подзахмелевшие мужчины иногда уходили, забыв на столе сдачу… Свой добыток Озипа складывала в старенькую дамскую сумку, отдельно от мужниных десяток. Когда подсчитала в конце месяца, сначала испугалась, затем пришла в восторг. Нет, она не крала, специально не обвешивала, не скупилась наполнять пенистой влагой бокалы. Торговлю аккуратно вела, не допускала потерь. И все же набегавшая день ото дня сумма превысила мужнин заработок вдвое. Внутри скромной двухкомнатной квартиры бурильщика к исходу третьего года их семейной жизни негде было приткнуть покупку: обе комнаты и прихожая были забиты новыми вещами, посудой, коврами. А стол их в праздники и в будни ломился от яств. Гости, видя этот достаток, полагали, что молодой их семье щедро помогает из аула отец бурильщика.

Четыре-пять лет назад Науканбек Токтасынов был одним из самых известных силачей в Актасе. Он мог на спор катить вдоль улицы груженную арбузами бричку, отрывал от земли на все четыре копыта коня, вязал петли из прутьев железа толщиной в большой палец. Его зазывали в секцию борцов и штангистов, но парень по характеру своему не был честолюбивым и не являлся на состязания.

Силу Науканбека охотно использовали возле вышки, где он считал себя вполне своим человеком. Обсадную трубу, за которую хватались двое, а то и трое, чтобы подтянуть поближе к площадке, брал в одиночку. Ради потехи другим мог подважить куском старой трубы валун и перекатывал его на другое место играючи. Любую немыслимую тяжесть только поддай Науканбеку на плечи, донесет, не уронит.

У такого богатыря обычно множество затейливых прозвищ. Лепились они и к Токтасынову, но почему-то ненадолго. Возможно, по той причине, что парень имел несколько увлечений и везде самым неожиданным образом попадал в какую-нибудь историю. Прохожие, глядя на него, хватались за животы от смеха даже тогда, когда он не произносил ни слова. Джигит вообще был неразговорчив, избегал шумных компаний, женщин, кроме законной жены, обходил десятой дорогой — стеснялся их, хотя шутки на тему взаимоотношений полов любил, поддерживал.

Работал Науканбек оголенным до пояса. Могучее тело его с тугими буграми мускулов лоснилось на солнце, словно шкура упитанного быка. Если не напомнят об обеде или об окончании вахты, не выпускал из рук лопаты, пока не скроется солнце… За эту его безотказность и отсутствие чувства меры в работе, какой-то остряк назвал его Вечным двигателем. Конечно же всегда находились люди, которые по-своему жалели богатыря, звали вовремя к столу, напоминали об отдыхе. Пока рос в доме отца, дело для старательного парня всегда находилось. Неоконченного дела не забывал, этой аккуратности он научился у отца. Для него и жара и холод нипочем! А бурильщики ведь не оставляют вышки и в середине долгой зимы.

Кужбанкара — черный исполин — было вторым прозвищем рабочего Токтасынова. А в последнее время его стали окликать словом Несун. В такой дурной привычке молодой бурильщик был менее всего повинен. Таскать домой из буфета кое-что съестное, чаще всего — оставшееся пиво, понуждала богатыря его жена. Если Науканбек не укладывался в привычные человеческие нормы габаритами своего телосложения, то супруга его, невысокая шустрая бабенка, до неприличия располневшая после рождения первого ребенка, была безмерна в своей жадности. Тащила в дом все, что можно было раскачать и сдвинуть с места. А отнести было кому, если она сама не осиливала.

Науканбек удался на редкость послушным мужем, и эту его безотказность быстро усекла в своих планах расторопная Озипа. Огромный увалень, напоминающий медведя, перекатывал возле киоска бочки, сгружал ящики, мыл бокалы, когда жена не успевала обслуживать завсегдатаев торговой точки. Работы в той забегаловке вечно не убывало. Чтобы удержать бесплатного помощника возле себя, женщина время от времени совала ему в руки наполненный бокал, увенчанный шапкой желтой пены, кусок колбасы или бутерброд с ветчиной. Вприкуску с пивом Кужбанкара мог умять полбуханки хлеба, круг колбасы, несколько таранок. Продукция Аткасского пивоваренного завода дарила богатырю ощущение сытости и удовлетворения жизнью. Едва выцедит работяга кружку-другую, блаженная теплота поднимается от низа живота к груди и все вокруг становится прекрасным, а расплывшаяся Озипа, снующая в грязном переднике между столами, кажется воплощением сказочной феи… Выросший полусиротой, когда со школьных лет ему с отцом приходилось успевать и в доме, и на поле, а подростком подставлять спину под тяжесть наравне со взрослыми, Науканбек млел от доброго взгляда женщины, радовался, будто малое дитя, выглаженной сорочке, парующей тарелке с едой, не говоря уже о ласке, на которую супруга была неистощима. В постели Озипа вела себя столь же ненасытно, как не знал устали Науканбек возле клокочущего мотора бурового станка. И это соответствие друг другу двух богатырей духа мужчина воспринимал как дар судьбы. При хорошем настроении Озипа не скупилась плеснуть своему благоверному немного граммов спиртного «для скусу»…

Радушием хозяев щедро пользовались званые и незваные гости их дома. Иные упивались до такой степени, что не владели собою. Печальной обязанностью главы семьи оставалось выпить стаканчик с гостем, поддержать компанию. Озипа не замечала особых страданий мужа из-за этой вынужденной меры гостеприимства. Если и не случались гости, он ласково напоминал жене утром, перед уходом на вахту: «Старушка, не осталось ли там на донышке?» И виновато хлопал ресницами, ожидая шкалик на опохмелку. Не получив желаемого, замыкался и уходил из дому, громко хлопнув дверью.

Наличие семьи как-то не отягощало Науканбека, не изменило его беззаботности, от которой до равнодушия к жене и сыну один шаг. Когда он возвращался домой после десятидневной отлучки, день-два был внимательным и ласковым с Озипой, брал на руки ребенка, чинил игрушки. Но вскоре все домашнее ему надоедало. Озипа видела, как он томится, скучает по тому, что вошло в его привычку.

Внезапно он оставлял игру с сыном, брал с вешалки замызганную кепку, а то и вовсе простоволосым, непричесанным уходил на улицу. Городская суета привлекала его разнообразием картин, всякими происшествиями. Если навстречу попадался такой же неприкаянный дружок, уставший от понуканий жены, он сразу веселел, нащупывая в кармане завалявшийся рублишко. И не встретит по пути, знает, где пропадают в свободное время собутыльники. В парке, неподалеку от бильярдной, всегда терся кто-либо из любителей сообразить «на троих». Если компании все же недоставало на полную бутылочку, Науканбек, забыв все обиды на жену, вел их к орсовскому буфету.

Надо отдать должное Озипе: она пока не выносила домашних сцен на улицу. На людях она всегда оставалась отменной женой. Поставив перед мужем, а затем и перед его знакомыми по кружке пива, спокойно выждав, когда джигиты опростают посуду, говорила мужу нежным голоском о том, что осталось недоделанным дома. Мужчина тут же исчезал, зная, что за нежными словами Озипы последуют жесткие действия.

Временами Озипа задумывалась, стараясь определить истоки такой слабости у мужчин. Науканбека частично извиняло то, что запойной страстью болели и другие бурильщики. Отец молодой женщины да и свекор Токтасын не пили так уж часто, поэтому их домочадцы в полной мере не испытывали всей беды от зеленого змия. Теперь Озипа все чаще раздражалась, видя мужа отупевшим и беспомощным, неспособным после загула даже на обыкновенную работу дома. А она все больше нуждалась в помощи. Теперь у них стало двое малышей. К тому времени у них был собственный дом, выстроенный на окраине Актаса. Однажды женщина спросила бурового мастера, завернувшего к ним в дом, чтобы поговорить об очередном происшествии на вахте:

— Вы и в поле пьете?

Тот ответил уклончиво, смерив находившегося рядом Науканбека вопросительным взглядом:

— Случается.

— Почему мужчины пьют? — продолжала допытываться.

— Тяжело им.

— Но вы же не пьете… Налила рюмку — стоит нетронутая.

— Мне нельзя, — засмеялся гость. — Я — начальник. А вообще-то чего оправдываться: дурной обычай. Один говорит: «Для сугреву». Другой тоскует вдали от семьи. Не всегда же мы там заняты. Случается: труб не привезут или кончилось топливо в баке дизеля… Сбросятся про трояку и «наклоняют» стаканы.

Озипа вспомнила: каждый раз, уезжая на вахту, Науканбек берет три или пять рублей… «Так это же на табак! » — рассуждала женщина. Иной раз предлагала взять больше. Раньше отказывался, теперь берет, сколько ни дай.

Многие товарищи мужа, особенно молодые, у кого детей поменьше, и после вахты тащились куда-нибудь в ресторан, в гости, сбивались в стайки, лишь бы не сидеть дома. Шумные обмывки вспыхивали там и сям в городе по любому случаю: день рождения жены, тещи, именины ребенка, награды или встречи с давними приятелями. Прибивались к прилавку целой бригадой, собирались сменой, будто шли на торжественную вахту.

Волна ресторанных возлияний сменялась приемами в доме. Чередовались, обходили с попойками весь круг… Здесь уже соревновались хозяйки: нельзя принять гостей хуже, чем другая, чтобы не осуждали потом.

Укоренившийся обычай семейных чаепитий на дому одно время потеснил рестораны, хотя шефы питейных заведений всячески разнообразили меню, чтобы не остаться в убытке. Объекты общественного питания стали прибежищем неустроенных дев, которые не воспринимали домашнего варева и уюта в четырех стенах. Их партнерами были застарелые холостяки, всякий заезжий люд. Ресторация перестала быть очагом культурного общения и приятной беседы, местом добрых знакомств. Контингент казенных харчевен сменился, огрубел. Этому способствовала дикая, оглушающая музыка с такими же остервенелыми воплями солисток, изгнанных из филармонии за первобытное истолкование искусств. Танец, на который сходилось все это отребье, напоминал свадебный ритуал какого-то еще не описанного этнографами племени из дебрей в бассейне Амазонки.

Чтобы импровизированный «вечер» не выплеснулся на улицы, ресторан оберегали два дюжих швейцара у входа и несколько переодетых милиционеров. Утратившие способность танцевать мужчины придумывали состязания: кто больше вберет в себя водки или пива, притом чтобы не взять в рот и кусочка хлеба. Разумеется, расплачивался за свой позор перед другими тот, кто спасовал, не дотянул до намеченного рубежа…

Науканбек в застольной тяжбе на выносливость организма превосходил других. Он пил стаканами и не пьянел. У него лишь развязывался язык на матерщину. Громким раскатистым басом бурильщик катил отборную брань через головы извивающихся в танце посетителей ресторана, да так зычно подчас, что останавливался в барабанном бое оркестр.

Его уже нельзя было назвать тихим, безотказным. Домой в одиночку приходил редко. Чаще с дружками, как с вахты шли. С порога подает голос: «Мечи, женушка, на стол все, что натаскала из буфета, мигом! Парни голодные!»

Озипа улыбается шутке, а сама дергает за рукав мужа, подмигивает, мол, замолчи, хватит тебе срамить жену на людях… Но тот еще больше звереет. Может толкнуть трюмо в прихожей, да так, что от него лишь осколки по полу, или самое Озипу ткнет в плечо, требуя поворачиваться. А руки — что кувалда. Она уже не раз испытывала на себе мощь его кулаков. Пыталась тут же дать окорот Науканбеку, заодно врезать острым словцом его собутыльникам, выпроваживала всю компанию с порога, звала в свидетели соседей… Муж смирялся, но только внешне. Что-то бычье в нем уходило внутрь, так или иначе проявлялось потом. Приладился исчезать на день целый, не приходил к ночи.

Как-то увидели знакомые возле реки, подсказали. Озипа обнаружила его под утро в кустах боярышника на берегу Кумисты. В день получки вообще не показал глаз. Хорошо, что позвонил из вытрезвителя знакомый начальник отделения милиции. Без всякой радости отпустил его домой под честное слово. Но денег в карманах не оказалось.

Теперь Озипа не могла оставлять его одного. Вместе с главой семьи из дому исчезала какая-нибудь имеющая ценность вещь: джемпер, только что купленный детский костюмчик, ненадеванные туфли…

Отведя малышей в детский сад, женщина возвращалась домой, подыскивала, чем бы занять самого непутевого «ребенка». Под ее присмотром, выпив кружку пива, сгорбившийся богатырь принимал с грузовика бочки с хмельным продуктом, перетаскивал ящики.

Озипа успокаивала себя: «Пусть изводится, но на моих глазах. Уберегу от крайностей». Недовольные таким надзором дружки подтрунивали над ним. Прилепили дополнительное прозвище: Такелажник. Однако и ящик с двумя десятками бутылок теперь был богатырю в тяжесть. Науканбек кряхтел и обливался потом, переставлял его с места на место. Ослаб человек, поиздержался силой. Мускулы, прежде выпиравшие из-под сорочки буграми, теперь стали дряблыми, живот обвисал через ремень, походка стала замедленной, неуклюжей, глаза провалились в темные ямины на лице.

Дело дошло до того, что за ним перестали присылать вахтовый автобус, обходились без него. Отоспавшись в рабочий день до обеда и не дождавшись дежурного транспорта, чтобы ехать на буровую, Науканбек плелся на трассу в надежде на попутную машину. Или долго стоял у двери с отяжелевшим взглядом, будто искал ответа, куда ему идти: на работу или в ближайшую чайную, коль никому не нужен.

Озипа по-всякому боролась со злом. И увещеваниями, и угрозами. Ходила по начальству. Пыталась возвратить мужа женскими ухищрениями. Самое обидное было в том, что он понимал свое состояние, соглашался с женой в ее стремлении помочь ему, давал обещание взять себя в руки. Больше того: держался молодцом неделю и другую. Но потом вся эта канитель с ним возвращалась на прежние круги.

Наступило бабье лето. Горы постепенно меняли свою изумрудную окраску, одеваясь в багрянец. Под березами и тополями образовался мягкий настил из свернувшихся в трубочку шершавых листьев. Зелеными стояли только кедры, будто показывали всему миру свою неувядающую стать.

Озипу остановила на улице знакомая женщина, с которой они лежали в роддоме. Позже они с мужем, пожилым дизелистом с буровой, Аксеновым, приходили в дом Токтасыновых на именины.

— Где же теперь твой-то?

— Как где? На Шокпаре.

— И-и, милая! — пропела та в ответ. — Ведь Науканбека уже десять дней как турнули с буровой, прогнали… Пришел к ним новый начальник партии, Сержанов, и не допустил к станку.

У Озипы и руки опустились. Она кинулась в дом, но мужа там не застала. А ведь утром валялся в постели, дрых после попойки.

Озипа, подхватив обоих детей, поспешила к автобусной остановке. На уме лишь одно: во что бы то ни стало найти непутевого и выложить ему все. Даже то, что собирается подавать в суд. За последние два месяца Науканбек принес с буровой в дом три десятки, а из дому перетаскал на сотню. Терпению женщины пришел конец.

Она отыскала мужа в скверике возле городской бани, где тоже имелась пивнушка. Науканбек ходил по аллее, вытянув на руках ее сиреневое демисезонное пальто, купленное совсем недавно, она его лишь померила в универмаге. Ждал, кто ему подбросит на пару бутылок пива. Озипа еле устояла на ногах, когда увидела эту картину.

Пристроив мальчишек возле кустов акации, женщина, не помня что схватила возле мусорного ящика и с размаху ударила несчастного менялу по голове. Она порядком изувечила бы его, если бы слезы, хлынувшие безудержным потоком, не застлали глаза. Кончилось тем, что на крики подоспел милиционер. Они вдвоем уже сопроводили Науканбека в ближнее отделение. Там она под протокол обвинила мужа во всех грехах, назвала извергом и мучителем семьи. Дежуривший в тот день лейтенант аккуратно записал услышанное от гражданки Токтасыновой в большую потрепанную книгу с загнутыми углами, где уже нашла себе место не одна подобная история.

Токтасын-ата, проводив гостей в сторону переправы, долго сидел возле сарая на ящике из-под фруктов. Вид его был удрученным. Старик перебирал в памяти все известные ему случаи, когда аульчане почему-либо опускались до бесподобия, забывали, зачем живут на свете. Горше всего, когда дети отбиваются от рук, нарушают заветы предков. Глава семьи, мужчина это или женщина-мать, оказавшись беспомощными перед бедой, собирают в дом старейшин селения. Решение основателей рода обязательно для каждого. Однако Токтасыну-ата почему-то не хотелось выставлять своего младшего на посмешище всему аулу. Выходило, что он сам не справился с непутевым отпрыском? Не лучше ли призвать на помощь старших братьев Науканбека и устроить отбившемуся от рук неслуху свой, домашний суд?

Так родился в уме аксакала обнадеживающий вариант спасения дурака от неминуемой катастрофы. Что-то виделось отцу хорошее в Науканбеке сызмальства. Работы он не избегал, а это главное. Не может быть, чтобы парня так быстро разложил город. Может, невестка остервенела в своей жадности и младший запил от тоски?

«Буду действовать, пока не утратил власть над ними!» — решил старик. Он в тот же день разослал старшим сыновьям телеграммы. Потребовал немедленного сбора в доме непутевого Науканбека. От себя он решил предложить на семейном совете, чтобы неудавшиеся горожане вернулись под родительский кров, на исправление, коль не смогли показать себя достойно на людях.

Старшие помалкивали, давая отцу высказаться до конца. Каждый из них думал: «Хорошо, что не обо мне речь… Коснись это меня, едва ли я вернулся бы под родительскую крышу… Детвора, пока маленькие, куда ни шло, пусть поживет в ауле. Дедушка дурному не научит. Но жить самому в условиях, от которых давно отошел, — задача!»

Науканбек безвольно промямлил, что ему все равно где жить. В аул так в аул…

Когда дело дошло до Озипы, она принялась умолять свекра не трогать ее с обжитого места. Старшему мальчику купили школьную форму, записали в первый класс. Он увлекается рисованием, в городе есть изокружок. При Доме культуры музыкальная школа. Женщина не против того, чтобы забрали куда угодно мужа. Такой он ей не помощник, не пример для детей.

Токтасын слушал ее слова и раздумчиво тряс бороденкой, соглашаясь с невесткой.

Но вот он поднялся с места, отыскал в углу дорожный мешок, в котором привез внукам гостинцы, взял в руку посох, пристукнул им по полу державно:

— Собирайся, балбес, поехали!

Это относилось к Науканбеку.

Всю недолгую дорогу ехали молча, как будто никому до другого не было дела. Старик размышлял печально: «Семья — куст кизила. Если он цветет, то полыхают все его ветви розовым огнем… А если кусту предрешено сгнить, на один из побегов садится тля, постепенно гибнет вся поросль до корня. Лесник, обнаружив порчу, спешит удалить траченый побег, спасая куртину. Но человек — не лоза, его росчерком лезвия не удалишь из рода…»

В Белагаше Токтасын, отпустив старших, которые были у него покамест за стражу, повел Науканбека не домой, а в сарай, где обычно содержался бык. Там запер среди бела дня, будто привезенную с ярмарки скотину, на засов. Взгляд Токтасына-ата был в те минуты настолько суров, что никто из домочадцев не посмел сказать и слова в защиту провинившегося.

Науканбек остановился было у двери, соображая, какое наказание придумали ему в родном доме, но отец не собирался вразумлять, как бывало, и читать наставлений. Пнул в зад, шагнул вон из сарая и набросил снаружи щеколду.

В сарае было темно, пахло сухим навозом, перепревшей соломой. Строение это собирали из бревен всей семьей, пролил свой пот, возводя надежную закуту, и богатырь, пока ошкуривал комли сосен и рубил пазы по углам. Вдобавок венцы сшили металлическими скобами, а пол настлали из толстых горбылей, в расчете на полутонный вес животного. Ни пробраться внутрь досужему человеку, ни вырваться из этой домашней темницы было невозможно. Даже потолок по дверцу лаза оказался забитым травой нынешнего укоса. Пахло здесь, правда, хорошо, и Науканбек, зная нрав отца, понимая, что он раньше, чем через три дня, не отойдет, со вздохом глядел в темный проем лаза, определяя себе место для ночлега.

Пленник своей родни почесал пятерней свалявшиеся волосы, отвыкшие от ухода за ними, присел на кучу соломы. То, что в сарае не оказалось и куска старой кошмы, Науканбек отнес к достоинствам во всем предусмотрительного отца. Ему хоть на голой земле валяйся, пока не смягчится сердце, не вспомнит, не пожалеет. «Эх, если бы жива была мама! Она не позволила бы издеваться чад своим младшим…» В таких размышлениях настиг его сон.

Науканбек спал долго, остаток дня и всю ночь напролет.

Не сразу сообразил, где он, когда раскрыл глаза. В герметически плотном узилище его было по-летнему душно. Богатыря пробудила жажда. «Эх, кружечку пивка бы! Куда попал? На дворе то ли сумерки, то ли рассвет. Сколь же я буду здесь торчать?»

Науканбек, опустившись на четвереньки, принялся шарить рукой по углам, отыскивая вилы или лопату. Старик предусмотрительно все убрал из сарая, кроме кормушек. Науканбек подошел к двери, приналег плечом. Куда там! Дверь даже не колыхнулась. Похоже, и эту его попытку освободиться отец предусмотрел, подпер снаружи шокпаром. Пленник взвопил, требуя воды. Никто не внял его мольбам и угрозам.

Жажда становилась невыносимой. Возможно, он саданул бы в дверь кормушкой, но продолговатое долбленное из дуба корыто покоилось на бревнах, врытых в землю, и закреплено было намертво. Что ни говори, делали тут все на совесть, для удержания в покоре бугая.

Внезапно под кормушкой что-то звякнуло. Оказалось, ведро, наполненное водой.

— Ч-черт! — ругнулся Науканбек, осторожно подымая посудину с влагой над кормушкой, превратившись в эту минуту в жаждущее животное. Пил долго, едва не поперхнувшись попавшим в дыхательные пути пустым колосом, прокашлялся. «Если отец оставил мне воду, должен быть где-то и хлеб», — думал провинившийся.

Парень еще два раза с силой пнул пяткой дверь. Она вроде бы подскочила на петлях и снова встала на пути к свободе плотным настилом доски-пятерика. Где-то жалостливо и обиженно, будто издеваясь над пленником, тявкала собачонка.

— Гады! — выдохнул пленник грозно.

Удивительно, что своя собака не отзывалась на буйство человека в сарае.

— Алыпсок! Алыпсок! — звал бывший хозяин ласкового обычно песика. И тот был куда-то уведен от места заточения.

Сжал возле ушек ведро ладонями и выпил оставшуюся воду. Ему требовалась посуда, чтобы гонять ее ногой по сараю и швырять со всего маху в дверь. Из ведра уже получилась жестяная лепешка, но никакой реакции за дверью сарая. И эту «музыку» домашние перетерпели.

Науканбек опустился на солому, зарыдал, как плакал от какой-нибудь обиды в детстве. «Все ненавидят меня!.. Жена, дети! Об отце и братьях говорить не приходится. Небось обсели большой стол в горнице, лопают картошку, облитую яйцами и запеченную в духовке, запивают кумысом или парным молоком. Жрут и болтают обо мне всякое! Глядишь, под шумок застольной беседы кто-нибудь из братцев извлек вроде бы забытую на время бутылочку… А на меня, голодного, только бочки катят… Пьют или не пьют сейчас?..» Напав на эту мысль, Науканбек больше уже ни о чем не мечтал. Дальше стакана с водкой его мысль давно не уходила.