Клад

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Аул Жартас, притаившийся в седловине Тарбагатайских гор, спал глубоким сном, когда машина с Меруерт и спутниками, осветив фарами глинобитное строение, остановилась у калитки. Назкену пришлось зайти со двора и постучать в глухое окно той комнаты, где обычно располагались на ночь старики. Вспыхнул свет, и в коридоре послышались медленные шаги. Ничего не спросив, Казтай-учитель снял с двери крючок, загремевший на весь дом. Старик ждал приезда сына. Вслед за хозяином дома поднялась с постели и поспешила на восклицания у порога Кайша-апа. Выглянув во двор, старики недоуменно переглянулись: незнакомая машина, двое мужчин рядом с заспанной, утомленной долгой дорогой невесткой.

— Что-нибудь случилось? Почему среди ночи? — сыпались вопросы. — Неужели с Казыбеком беда?

Руки старика в слабом свете фонарика дрожали.

— Не беспокойтесь, ата, все здоровы. — Меруерт догадалась о том, что родителей волнует прежде всего судьба сына. — Казыбек уже в пути, мы его ждем.

Нисколько не обрадовавшись этим словам, старик опустил голову. Не тех людей он ждал вчера и сегодня.

Неловкая пауза смутила женщину. Настраиваясь на поездку в аул, Меруерт больше думала о продаже «Волги», чем о переживаниях свекра и свекрови. Для них же эта машина, стоящая на приколе годами, вроде и не существовала. Они жили вестями о сыне, который отбывал в далекой стране какой-то срок, вроде добровольной ссылки. До скорого свидания с Казыбеком здесь шел счет не на дни, а на часы. Ночной стук в окошко… Невестка с внуком. Чужие люди с ними, а своего все нет.

Меруерт вся сжалась от неприятной догадки. Вместо радости добавила родителям мужа тревоги. Внезапное вторжение может лишь испортить хорошо начатое дело.

— Не ругайте, ата, за неурочный визит. Так случилось. Нас подвезли хорошие люди. — Меруерт хотела представить свекру попутчиков, однако старик не проявил к ним ни малейшего интереса.

Бабушка Кайша, не очень вдаваясь в причину появления здесь любимого внука, с оханьем и аханьем уже поцеловала его, ввела в дом. И там еще раз ткнулась в грудь Назкена сухонькой седой головой, забегала по комнатам, отыскивая чем бы угостить. Старик сидел в прихожей со светящимся фонариком в руке, хотя в доме везде уже были включены верхние лампочки. Казтай был, конечно, воспитанным человеком. Он пригласил мужчин в дом. Но его долго не покидало гнетущее предчувствие чего-то нехорошего. Невестка наверняка не все сказала ему в первые минуты. И он напряженно молчал, ожидая продолжения разговора, строил догадки. Не натворил ли чего, как бывает с молодыми мужчинами в долгой разлуке, сын? От женщины ничего не утаишь, на этакие штучки у них особый нюх. Тревога не покидала старика и тогда, когда мужчины, ополоснув лицо с дороги, сели за стол, чтобы освежить себя пиалой чая. Казтай спросил о здоровье внучек, а у гостей — откуда едут, чьи сами. Спрашивал ради приличия, так заведено в порядочных домах, поскольку он здесь старший. Невестке в ответ на ее успокоительные слова о хорошем самочувствии девочек сказал, что от Казыбека на прошлой неделе получили письмо. Он уже сидит на чемоданах. Просил ждать, не беспокоиться.

На том краткий их ночной разговор иссяк.

Отец мужа, по рассказам аульчан, был предельно ласков и даже предупредителен с людьми в селе. Но дома в нем просыпалось нечто властное, забытое другими. На своем подворье Казтай считал себя единственным хозяином. Все здесь, начиная с жены, должны были ему повиноваться.

Меруерт с некоторых пор замечала: свекор подчеркнуто сух с нею и даже строг. Казыбек тоже был скуп на эмоции, но в домашней обстановке его иногда просто прорывало: сыпал шутками, шалил с детьми, сам превращаясь в ребенка. И тогда она в лад ему давала волю своим выходкам. Происходила некая разрядка дневного напряжения, полученного на работе. Женщина могла долго ждать хорошего настроения у мужа, уверенная в том, что он по характеру добр и отходчив.

Оценивая людей по-своему, Меруерт находила в свекре много такого, с чем она не смогла бы примириться, если бы так вел себя ее муж. Ей казалось, что в душе старика таится недовольство невесткой. Ее пугала сдержанность в словах старика. Конечно, учитель должен быть в какой-то мере педантом, она это понимала. Но пусть бы педантом был кто угодно, только не отец Казыбека. Она прямо-таки внушила себе: в сердце свекра больше зла, чем доброты, и остерегалась его. Однако почему мы должны осудить женщину за такие мысли о Казтае-мугалиме? А вдруг она права?

Свекор никогда не принимал участия в рассуждениях жены на житейские темы. Сам говорил мало, по необходимости, взвешивая каждое слово. Взгляд его был осмыслен, утяжелен вечными заботами, исполнен внутренней воли. Жить с таким властелином домашнего масштаба не просто, нужна привычка, умение во всем уступать, понимать своего супруга по взгляду, не дожидаясь слов, которые звучат неприятно. Не только близкие Казтая, но и коллеги в школе, соседи в ауле, понятливые гости не позволяли себе ослушаться хозяина дома. Люди обычно не ждали от него, когда повторит просьбу или приказание. Зато уступчивому человеку, чтя в нем это качество, учитель сделает добра в десять раз больше, чем неслуху…

Нынешней весной Казтай добрался-таки до Алма-Аты. Он пожаловал в дом сына с полным курджуном[47] гостинцев. В его тщательно упакованном багаже было припасено множество сладостей и пряных кушаний. Сопровождала его в этой поездке Кайша-апа. Они не случайно отправились в столь трудную для них поездку вдвоем. Одно дело, что привыкли беречь друг друга. Была еще причина: они привезли внукам свои сбережения. Сын сыном, а деньги передали в руки невестки. «Женские руки бережливее», — проговорил старик, а свекровь лишь согласно-кивала головой.

Жили в семье сына целую неделю. Меруерт наизнанку выворачивалась, чтобы угодить дорогим гостям, и, кажется, это ей удалось. Старик перед отъездом разговорился, изрек нечто весьма доверительное.

В тех его словах была вера в хорошую семью Казыбека, считай: хорошую жену сына. И, как всегда, не обошлось без наставлений.

— Всех желаний, Меруерт-жан, не исполнишь… А скромность облагораживает человека, кем бы он ни был по своему положению. Нам с Кайшой хватало на жизнь учительской зарплаты.

Заслуженный аксакал, известный среди педагогов своего района, Казтай ходил в сером дешевом костюме в рубчик, ничем, кроме галстука, не отличался от других мужчин аула.

Этот разговор в их городской квартире Меруерт восстановила в памяти сейчас, и ее нынешние хлопоты, ради которых она тащилась в такую даль с сыном, доверившись едва знакомым людям, по существу чужим, казались теперь неким надругательством над убеждениями аксакала. Старые родители, глаз не смыкая, ждут сына из дальних странствий, а его жена, забыв о семейном очаге, носится в погоне за выгодной для себя сделкой… Да, но ведь она не для себя только старается! И совершает все это на виду. Разве она лишена права посоветоваться со старшими? «Итак, не вешай носа, Меруерт-жан!» — подбадривала женщина самое себя.

Назкена уложили в спальне. Братья Жаркеловы устроили себе ночлег возле копны свежего сена. Убрав посуду, Меруерт вместе со свекровью вышла во двор, где располагалась летняя кухня. Женщина успела вручить обоим старикам привезенные подарки. Если свекра Меруерт остерегалась во всем, то свекровь любила искренне, всей душой, как родную мать. Кайша-апа была на редкость понятливой и сговорчивой. Все ее существо как бы излучало доброту. Меруерт исповедовалась свекрови даже в своих обидах на Казыбека. Стареющая женщина в размолвках Меруерт с ее сыном чаще принимала сторону невестки. Дети для Кайши-апа были вообще чем-то вроде дара божьего. Своим сыновьям — их двое — она придумала кроме обычных имен ласковые приставки. Сорокалетний Казыбек оставался до нынешних дней Коныр-Казымом, что означало в просторечии «волохатенький гусенок». А младший, Жазыбек, ходил у нее с кличкой Козым, иначе говоря — «ягненочек».

Надо ли разъяснять, какое значение в жизни скотовода имела овца или одомашненная птица? И Казтай и Кайша сами, в сущности, оставались детьми природы, прожив всю жизнь среди овинов и пастбищ…

Не осталась без прибаутки старухи и горожанка Меруерт. Свекровь нарекла ее новым именем Асылым[48].

— Скажи, скажи, Асылым, с чем пожаловали в такой поздний час эти мужчины? Почему не уехали дальше? А то «мой кремень», — и здесь не обошлось без приставки к имени старика, — небось извелся от любопытства… Он же интересуется всем на свете. А сам никогда первым не спросит. Ему подавай новости на тарелочке. Утешь меня, милая, успокой. Нам теперь во всякой мелочи видятся недобрые приметы. Что там у вас случилось? Ай, Казыбек чего натворил? Людей-то этих, что привезли вас, хорошо знаешь? Чего они в такую даль, тысячу верст, за тобой потащились?

Прежде чем раскрыться в своих замыслах перед участливым человеком, Меруерт спросила:

— Подскажите, апа! Может, я в чем-то нарушила обычай — заявилась с бухты-барахты, нежданная? Велика ли моя беда в таком случае и нельзя ли мне сразу перед отцом повиниться?

Бедная Кайша-апа после таких слов Меруерт еще сильнее переполошилась. Она обняла невестку, прижалась к ее плечу головой, все время поглаживала, уверяла, призвав себе в свидетели аллаха, что ничего дурного в поступке Меруерт не видит. «С каких это пор было стыдным делом привезти в дом мужа, к его престарелым родителям внука? А что попутчики… Не казнись и не сомневайся!»

Меруерт тут же рассказала свекрови, пока они мыли посуду на кухне, что за напасть привела в аул. Упомянула о Назкене. Сын в ее нынешних заботах первый советчик. Женщина призналась: едва взглянув на свекра, она поняла свою ошибку: не с того края начала обмен машины на гарнитур… Готова и вовсе воздержаться от трудного разговора с Казтаем-ата, но как быть с покупателями? Она имела неосторожность обнадежить людей.

— Издалека дело виделось не таким уж сложным, как сейчас, — закончила признания Меруерт.

Услышанное старухой оказалось выше ее понимания, хотя она тщилась разложить все случившееся по полочкам. Кайша-апа качала головой в такт своим мыслям. Ее временное замешательство еще больше озадачило молодку. Меруерт боялась остаться в разговоре со свекром наедине, и тогда у нее, конечно, не хватит выдержки.

— Ладно, Асылым, — утомленно заговорила свекровь. — Давай дождемся утра. Сегодня не говори отцу ни слова. Ложись и отдыхай. Дед у нас, что ни скажи, с характером. А тут вы его разбудили в полночь. Да еще с чужими людьми в дом. Бедный совсем измаялся, сына ему подавай. Каждую ночь с ним встречается. Остальное его не очень волнует…

— Апа! Скажите, разве продавать какую-нибудь вещь без хозяина не принято? — Меруерт боялась перед родителями мужа выглядеть совсем глупой.

— Успокойся! — Старуха осторожно коснулась невестки шершавой рукой. — Все хорошо, что к выгоде для семьи. Не расстраивайся. Утром поговорим.

Свекровь отвела ее в боковушку, где пустовала теперь кровать Казыбека.

Поспав четыре часа, Меруерт почувствовала начало дня. Гостью повлекло во двор. Там уже пели петухи, блеяли козы. В отличие от вчерашней пасмурной погоды, день обещал быть светлым, погожим. Диск солнца уже оторвался от горизонта, небо чистое, словно омыто родниковой водой. У горизонта лишь одно легкое облачко.

Отдохнувшая, с румянцем на щеках, Меруерт обретала уверенность. Ясный тихий день воспринимался ею как добрая примета. Женщина обошла подворье, выглянула на улицу. И хотя день по деревенским обычаям был в разгаре, она не увидела бодрствующей свою свекровь, чьим призванием было подниматься на ноги раньше всех.

У летней кухни Меруерт заметила тушу освежеванного барана. Дверь гаража со стороны двора оказалась полураспахнутой. Меруерт заглянула туда. Голубая «Волга» стояла на приколе, с подвешенными колесами. Рама легковушки покоилась на деревянных брусьях. В машине кто-то завозился, и Меруерт узнала в человеке, сидящем за рулем, Назкена. Те двое спутников тоже были здесь. Они рылись в моторе, подняв капот. Выходит, все здесь шло своим чередом?

Женщина тут же вернулась в дом. На кухне она застала свекра и свекровь. Встретили они ее настороженно. На устах застыл какой-то неоконченный разговор. Ждала, что окликнут с порога, по крайней мере заметят.

Казтай-мугалим, насупленный, раздувая щеки, дул в пиалу с чаем. Кайша-апа с упреком глядела в лицо старика. Ничего не говорила ни ему, ни невестке.

— Я знаю, ради чего вас сюда занесло! — начал свекор, не обращая внимания на протестующие знаки, подаваемые старухой. — Мать есть мать, не удержалась вот, поведала мне о твоих намерениях. Ей, видишь ли, жаль вас всех, особенно тебя. Это известная песня матерей, знаю. А я, выходит, самодур, властелин и вообще изверг рода человеческого. Твоя возня с машиной, не стану скрывать, не по душе мне.

Свекор шумно с перехватом втянул в себя воздух так, что грудь его поднялась над столом. Заявил, не меняя тона:

— Вот мое решение: эту «железку», хоть сию минуту забирайте и выметайтесь с моих глаз! Я такому делу не потатчик!

— Как? — вырвалось у Меруерт. — Гоните из дому?

— Зачем же? — Старик махнул досадливо рукой и поморщился. — Попейте чайку, поговорим, и в дорогу. Не останутся же эти люди у нас до возвращения моего сына?

Меруерт с убитым видом, бледная, опустилась рядом с матерью на скамью. Через минуту Казтай-учитель уже рассуждал спокойно, не тая между тем и обиды.

— У вас, нынешних, никогда недостает времени толком разобраться в каком-либо деле. Не находите часа-другого, чтобы осмыслить затею поначалу, посоветоваться, прежде чем принимать решение. А старшие для вас вроде и совсем не существуют. Разговариваете друг с другом, думаете и жуете что-нибудь на ходу. Не знаю, как там любитесь, не исключено и это действо совершаете не по-человечески… Куда ты, Меруерт, торопишься с продажей машины, хотел бы знать?

— Не сердись, атачка! — с мольбой в голосе попросила невестка. — Я думаю точно так же, как вы, и возмущаюсь, когда гляжу на других. Но что поделаешь: все словно взбесились, сорвались с места. И каждый хочет поспеть за другими. Не будешь успевать — отстанешь, обойдут тебя, задвинут в угол, затрут… Таково наше время.

— Время, невестушка, не трогай! — предупредил старый Казтай. — Оно у нас общее, у молодых и старых. Только никудышный хозяин сваливает собственные неудачи на погоду. А горожанки иные кивают на моду: мол, она, злодейка, виновата, во грех ввела… Чего только женщинам недостает сейчас: одеты, обуты так, как байские дочери сроду не ходили! Бедный муж разрывается на части, угодить семье хочет. Да все напрасно. Потому что жена увидела на базаре разодетую подругу! Вынь да положь такое же платье, а от соседки отставать не хочется. Зависть? Она самая, другой причины не ищи. Купил «Москвич» приятель, вам дай «Волгу». Новое платье достала подруга — слово-то какое! — тебе хочется перещеголять ее туфлями или пальто! Любой ценой! Напрочь забыто о том, что до вас на этой земле жили, с позволения сказать, люди точно с такими запросами, как у вас: баи, купцы, скотовладельцы… — А еще выше над ними — князья, графы, царедворцы и всякая иная жадная шушера. Их презирал трудовой люд, восставал против своры хищников! Прогнали наконец, очистились от скверны. Жили бедно, но честно, расправляли потихоньку плечи для больших дел… То была целая эпоха, время! Точно так же годы отсчитывали от января до декабря, как сейчас. Вы просто зажрались там в городе, потеряли всякую меру! Теперь дай заморский гарнитур! Завтра персональную яхту потребуете, а там и собственное озеро с виллой на берегу! С такими запросами ты, невестушка, весь авторитет моего сына пустишь по ветру.

Старик, наверное, исходил бы упреками дальше, но его остановила старуха.

— Ты чего разорался на нее, муж? Нешто не замечаешь: на невестке лица нет! Привезла нам внука, за советом приехала, а ты наскочил, как беркут на цыпленка! Опомнись, старый! Наша Асылым не заслуживает того, чтобы ее ругали за всех сразу.

— Ты, мать, не вмешивайся в наш разговор, — заметил Казтай уже тише. — И не защищай! Она в твоем заступничестве не нуждается. Не по тебе соскучилась небось. За машиной приехала, а люди вслед скажут: сделка, спекуляция…

Меруерт совсем опустила голову. Она впервые слышала от свекра такие жесткие слова о себе. И вообще любые упреки, тем более в непорядочности, никогда ее вроде бы не касались. Она избегала таких поступков, чтобы нарваться на осуждение. Неужели так далеко зашла? Даже близкие вынуждены обходиться с нею теперь беспощадно… Интересно, а других тоже так ругают? Выходит, хорошая мебель — барство, даже если за нее пришлось заплатить несколькими годами разлуки?.. Меруерт мучилась, комкая платочек в руках. Она готова была бежать со стыда, выбросить из головы покупку. Однако ее исчезновение старик наверняка счел бы еще одной дерзостью. Надо выслушать все, до конца. И покориться решению старших.

— Меруерт, родная! — продолжал Казтай обеспокоенно. — Можешь обижаться, но я не узнал тебя прежнюю еще весной — так ты изменилась за последние годы! В Актасе, прости за откровенность, ты была совсем другой. Не знаю, в чем причина, полагаю так: твоя поездка за границу не пошла на пользу. Вот и весь мой сказ. Если ошибся, не суди строго. Мы с матерью в конце концов люди из другого теста. Нас никакое время не изменит.

Меруерт потрясение молчала. Не дождавшись от нее ни оправдания, ни объяснений, старик уверился в своей правоте. Он переключился на осуждение покупателей машины.

— Поинтересовалась ли ты, доченька, чем промышляют эти автоджигиты? Не успели дождаться восхода солнца, сами отперли дверь сарая и лижут, обнюхивают «железку», как голодные котята кастрюлю… Что ты вообще знаешь о них? Не из тюрьмы ли они после долгой отсидки?

Услышав эти слова о покупателях «Волги», Кайша-апа вскинула руки, удивляясь своей забывчивости, и вышла во двор к гостям. Людей полагалось накормить, кто бы они ни были.

Старик продолжал допрос провинившейся:

— С каких пор блатные стали твоими друзьями? Почему от них не отходит мой внук? Ему ли влезать во взрослые дела? Вот откуда берутся корыстные замыслы у молодых! О аллах, у кого же ты всему этому научилась, Меруерт? Когда успела?

Казтай видел на лице невестки истинные переживания. Упреки старого человека были и впрямь суровы. Однако Меруерт, обнаруживая признаки понимания того, о чем говорит ей свекор, и на словах соглашаясь с ним, готова была постоять за себя. Эту ее готовность поспорить и внутренний протест Казтай-учитель замечал тоже. Но старик считал необходимым высказаться до конца, чтобы не возвращаться к подобным разговорам впредь.

— Когда я приехал перед вашей свадьбой в Ускен, чтобы познакомиться с твоими родителями, меня охватила большая радость на пороге дома: я увидел скромную рабочую семью, твоего отца — заводского трудягу, обаятельную мать, чьи руки не знают покоя. Увидел простую обстановку в комнатах, недорогую и удобную для пользования. Самой заметной вещью был платяной шкаф, один на троих дочерей, сделанный руками отца… Твои родители гордились не покупками, а вами, детьми, вашим стремлением учиться. Нельзя, дочка, обменивать добрые чувства, согревающие душу, на дорогие вещи. Они лишь глаз ласкают, а в сердце поселяют тревогу. Уйми свою гордыню, Меруерт, не заносись над людьми! Тебе вдруг захотелось мебели, какой небось не пользуется и министр? Я правильно понимаю цель твоего приезда? Этак скоро ты, дорогуша, личный самолет запросишь у моего сына!

Кайша-апа уже дважды заглядывала в комнату, где беседовал с невесткой Казтай, но не решалась помешать мужу. На этот раз она не вытерпела, ссылаясь на приготовленный завтрак.

— Хватит тебе, отец! Назкен с утра не ел… И гости ждут.

Старик сам почувствовал, что выговорился сполна. Заключил, пристукнув ногой:

— Машины не дам! Даже не заикайся!

Через минуту, глядя на поникшую, заруганную им Меруерт, нехотя объяснил:

— Пойми, дочка… Негоже это — распоряжаться имуществом человека, который вдалеке, без его ведома. Тем более что Казыбек вот-вот появится. А вдруг ему не понравится обмен? Упрек сына для меня тоже не награда.

Меруерт между тем не расставалась с надеждой, что старик, излив свою горечь, отойдет. Поучая других, умный человек и сам в чем-то меняется. Но свекор молча выхаживал по кухне, заложив руки за спину, осудительно поглядывая на сникшую невестку. Наконец умолк. Может, хотел услышать ее слово? Пожалуйста, Меруерт готова объяснить ему так же подробно, как это сделала в первые минуты по приезде в разговоре со свекровью.

— Отец, разве Казыбек вам не написал, что он получит в Москве документы на новую машину?

— Ни разу о том не говорил сын! — тут же ответил Казтай на ее осторожный вопрос. — Велел эту беречь.

— Иметь две машины, тем более одной марки, по нашим законам не полагается, — осведомила невестка. — Рано или поздно старую придется сбывать… А тут такой случай… Мебель-то уже в нашей квартире! — придумала она по ходу разговора.

Старик хотел было вновь пресечь рассуждения своенравной невестки, но со двора послышались голоса мужчин. И тут же в дом поспешно вошел Жазыбек. Вид у мужниного брата был вполне деловой, рукава засучены по локоть. Не вникая в разговор между Меруерт и отцом, младший сказал:

— Ата! Гости просят опустить машину на скаты… Что за люди? Им все можно. А мне мой родитель не позволил за три года в кабину залезть. Чуть заговоришь о машине — ответ один: «Не твоя лошадка, не тебе на ней кататься!» Вот так и живем! Или продавать надумали? — свой вопрос он адресовал снохе.

Быстро оценив обстановку в родительском доме, Жазыбек опустился на скамью рядом с Меруерт. С деланной озабоченностью изрек:

— Да тут скандалом пахнет?! Не уйду, пока не помирю вас!

Меруерт подняла голову, объяснила:

— Мы не скандалим, Жазыбек. Я разговариваю с папой о деле.

— Ясно, какое это «дело»! — дурашливо мотнул он головой. — Вечные споры между двумя поколениями: кто умнее, а кто грамотнее. Отец наш, конечно, без наставлений не может. А бесценная моя женеше тоже не из робких удалась. Вот и нашла коса на камень!

— Не так, не так все! — Меруерт встала и, зажав ладонями лицо, пошла было вон, но ее остановила свекровь, схватив за руку.

— Чумной! — заругалась на парня мать. — Вместо того чтобы помочь своей женеше, глупости говоришь. Без тебя ей тут мало досталось!

— Я — что? — удивился Жазыбек. — Скажи, чем помочь?

Он смолк.

Слезы Меруерт подействовали только на старуху. Присутствие сына, хотя удался он непутевым, по мнению матери, прибавило Кайше-апа сил в увещевании мужа.

— Отец, — заговорила она на этот раз гневно. — Неужели у тебя не сердце, а камень? Подумать только: для себя ли одной невестка из кожи лезет, добывая то одно, то другое в дом? Внукам нашим квартиру новую у начальства выхлопотала… Неужто старые клоповники в нее теперь тащить, скромность свою показывать? — Кайша обернулась к Жазыбеку, толкнула его в плечо: — Ты тоже хорош! Нет бы посочувствовать, и ты туда же, срамить бедную прибежал.

Казтай понимал, что все ее слова относятся к нему. Кайше всех жаль. Но старик не любил отступать.

— Ну, хватит меня учить! Я уже все сказал! — бросил под ноги, намереваясь уходить.

— Что мне с ними-то делать? — спросила Меруерт, показывая глазами во двор.

— Покормите людей, и пусть уезжают. Пока Казыбек не возвратится, разговора о продаже машины не затевайте. Если этим джигитам так уж приглянулась покупка, пусть дождутся приезда хозяина.

Жазыбек, разобравшись наконец в причине размолвки между отцом и Меруерт, громко хохотал, взявшись за живот.

— Хватит тебе, дурносмех! — прикрикнул на него Казтай. — Нашел место.

— Над вами смеюсь! — признался Жазыбек. — Да разве эта «тачка» для того куплена, чтобы из-за нее цапались свои? За какую-то «железку» чуть не в драку! Я ведь не сам по себе пришел, с доброй вестью к вам. Ей-богу! Скорее миритесь, а то ухожу обратно. И не узнаете.

Отец с матерью помалкивали, делая вид, что не обращают внимания на трепача. Кайша убирала со стола посуду. Отец извлек из халата кисет с жевательным табаком, встряхнул его, намереваясь отсыпать себе щепотку. Обиженная неуместным смехом парня, Меруерт вообще не смотрела в его сторону.

— Женеше! — попросил ее Жазыбек. — Не исчезай, пожалуйста, новость касается и тебя… Так что успокаивайтесь, люди добрые, и готовьтесь к встрече Казыбека. Сегодня или завтра прибудет. Посмотрите на своего путешественника, и стыдно станет за ссору.

Кайша-апа чуть не выронила из рук поднос. Старик опорожнил кисет прямо на стол. А Меруерт застыла, будто изваяние, на пороге.

— Откуда тебе это известно? — выкрикнула она.

— Вот этого вопроса я как раз и ждал.

— Ну, вот что, — с дрожью в голосе произнес отец. — Говори скорее, или я съезжу вот этой пятерней тебе по шее. Разве не знаешь: такими словами не бросаются!

Жазыбек встал со скамьи, приблизился к отцу, наклонил голову:

— Бей, ата, если заслужил. Но своей доброй вестью о Казыбеке не поделюсь, пока ты сейчас же при всех нас не дашь слова, что разрешаешь Меруерт сбыть их полусгнившую «железку».

— Мало, видно, я тебя порол, — вслух пожалел отец, между тем зорко наблюдая за поведением сына.

— Говори же скорее, ягненок мой, — взмолилась мать. — Этот упрямец всех нас надумал умыть слезами, когда мой волохатенький гусеночек уже почти на пороге… Ох, чует мое сердце!.. Ну, скажи, сынок, не томи. Принесли телеграмму?

Озорник не спешил раскрыться, довольный тем, что ему удалось на время остановить неприятный разговор в доме. Продолжал свои фокусы:

— Сон приснился, апа. Будто Казыбек распахнул дверь и сразу меня по шее — хлоп!.. «За что?» — кричу. «За то, — говорит, — что просьбы моей не выполнил, не протер машину… Поржавела, весь кузов в пыли. Куда смотрел?» И все в том же роде!.. Короче говоря, можете поздравить своего блудного сына. Чутье подсказывает: братец прилетел на родную землю, уже в Москве. И очень обижается, что мы его не встретили. Провожали — обещали собраться в аэропорту в день возвращения. Я готов и холку подставить, пусть съездит со всего маха, перетерплю. Причина государственная — сенокос. А вы объясняйтесь кто как вздумает…

В этой игре словами парень был, по крайней мере по отношению к Меруерт, беспощаден. Разве мог Жазыбек адресовать такой упрек престарелым родителям? Но женщина была рада любой вести о муже, от кого бы она ни исходила. Значит, он жив, перелет с дальнего материка закончился благополучно?

— Байбише[49], взбодри чайник, — почти приказал, немного успокоившись, отец. — А ты, сновидец, пригласи этих…

Кайша опять заметалась с подносом, приткнула его на плиту. Когда включила чайник, внезапно вспомнила о том, что пригрезилось под утро ей самой.

— Не зря, видно, мне приснился маленький жеребеночек… Я его от себя хворостиной, а он ластится, ластится — не отстает. Мается, видно, в дороге, вот-вот объявится у калитки мой сын… Намучился на чужбине, по домашней еде соскучился…

В дом постепенно возвращался мир.

Но и после обильного чаепития, когда в застолье каждый говорил что-нибудь хорошее, а имя Казыбека произносили все с особым уважением, Казтай-учитель не переменил своего решения… Наоборот, он поднялся из-за стола, вышел во двор, своими руками запер гараж на два замка. Никому ничего не сказав, оседлал коня и отбыл неизвестно куда.

Мужчины приуныли. Домочадцы сгрудились вокруг хранительницы очага. Получилось нечто вроде тайного совещания против несговорчивого главы семьи. Всяк высказал свое. Наконец пришли к согласию: ждать потепления в душе Казтая до вечера, а потом… Приунывшие претенденты на «Волгу» согласились не покидать аула еще сутки. «Жигули», чтобы не мозолить глаза старику, отогнали на край аула.

Всех устраивал такой уговор, но не Меруерт. Каждый час был для нее дорог. Она уехала без разрешения. Оставила на столе Азизе Калдаровне заявление, понадеялась на ее отходчивость. Но та в последнее время уже стала поглядывать на непоседливую сотрудницу косо. Возможно, пожаловалась Елемесу. Теперь вот увязла с машиной за тридевять земель от города.

Назкен просто ликовал на степном просторе… Все ему нравилось здесь: тишина, рев верблюдов, петушиная драка, затеянная пернатыми забияками прямо посередине улицы… С утра паренек покрутился с мужчинами возле отцовской «Волги». Хотел было прокатиться, показать машину покупателям в ходу, но не вышло. Тогда его интерес всецело переключился на буланого жеребца-двухлетку. Еще утром ему приглянулся этот заматерелый стригун, бегающий за хвостом кобылы. Пареньку хотелось взнуздать его, ускакать в степь. Однажды Назкен ухитрился приманить жеребчика куском круто посоленного хлеба, подвести к вороху кизяков и опуститься на лоснящуюся гладкую спину. Не тут-то было! Понятливый коняжка крутнулся на месте и отбежал в сторону.

Эту незадачу Назкена увидели аульские мальчишки. Они тут же освистали городского. «Все равно взнуздаю!» — пообещал им Назкен. И снова поторопился, потому что без помощи взрослых не совладал с животиной; сколько ни изощрялся — не поймал. Пришлось идти за помощью к Жазыбеку-ага. В дяде оставалось еще много мальчишеского. Он охотно становился в воротах, когда ребятня затевала под вечер гонять футбол на лугу, азартно кричал, увлекаясь, переживал, как маленький. Ломкий басок его часто взмывал над звонкими выкриками детей. Никто не осуждал джигита за дружбу с младшими. Желание Назкена объездить, считай, взрослую лошадь привело в восторг дядю, не очень-то отличавшегося характером от городского выдумщика.

— Падать нисколько не страшно, — уговаривал Жазыбек племянника. — Земля, особенно если на ней травка погуще, мягкая, что ковер. А на ковре борцы классического стиля знаешь как друг друга кидают! Вот выведем буланого на косогор за околицу, там он у нас попрыгает. Пора тебе с коньком подружиться.

Назкен на какое-то время прикусил язык. Кататься он и сейчас готов, но падать? Почему именно об этом заговорил сейчас Жазыбек? Больше всего юный алмаатинец боялся синяков. Мать тут же обратит внимание, запричитает, поведет к врачу… Но отступать некуда. Сам нарвался на желание приручить жеребчика. Уж очень хотелось ему покрасоваться верхом перед аульской ребятней.

Едва попили чая, ничего не сказав занятым своим делом женщинам, дядя и племянник ушли за последние дворы, где буйствовала пахучими травами степь. Чем ближе они подходили к месту объездки, тем тревожнее становилось на сердце у Назкена. Сейчас он не прочь бы уступить роль укротителя жеребенка кому-нибудь другому. Но Жазыбек думал иначе. Он хотел сделать героем дня именно его, никого другого. Внушал Назкену:

— Мальчишки умрут от зависти, когда увидят тебя на буланом! Посмотришь: сразу признают тебя за своего!

Нешумная их процессия остановилась у пологого холма, поверхность которого была слегка изрыта сусликами, обретшими здесь свое прибежище. Невдалеке, между кочками, вился звонкий ручеек с чистой, незамутненной водой.

Перед наездниками простиралась степь, озвученная птичьими голосами. Бархатные травы перекатывались под ветром пестрыми волнами. Жазыбек ловко накинул на голову рвущегося из рук двухлетка скрепленные баранчиками ремешки, заправил узду между крепкими зубами скакуна. Тот вскинул голову, начал грызть удила. Джигит успокоительно потрепал ретивое животное по холке, затем, слегка подстегивая плетью, начал гонять на длинных вожжах по кругу. Тот несся легко и грациозно, поигрывая длинной гривой. «Пусть разогреется!» — объяснил свои действия Жазыбек.

Начало было хорошим, обнадеживающим. Но откуда-то появились мальчишки. По одному, по два они тянулись от ближних домов, выкрикивая что-то непонятное на ходу. В их глазах и в выкриках была неприкрытая зависть.

Назкен верховой езды не боялся. Он переживал минуты счастья, когда взрослые подсаживали его на покорную конягу, и она несла его вскачь по степи. Держаться в седле осанисто, с достоинством лихого наездника он научился еще в раннем возрасте, приезжая к дедушке на каникулы. Но лошадки его детства были тихие нравом, покорные рукам людей, не кусались и не били задом… А сейчас в пяти метрах от мальчика носился по кругу на длинном поводке откормленный заботливыми хозяевами, то и дело вскидывающий задними ногами полузверь, похоже не терпевший на своей спине и пустого седла. Приручить такого удается не всякому опытному всаднику, пугливо раздумывал городской мальчик.

Назкен слышал от старших рассказ: как разъяренный скакун, взвившись свечой, свалился вдруг на бок, подминая седока… На все готов Назкен, не из робкого десятка! Да вот мальчишки не засмеяли бы после… По лицам этих прокопченных солнцем сорванцов приезжий видел: каждый из юных аульчан готов вскочить на буланого и испытать счастье. Но непреклонно решение Жазыбека: первенство здесь должно принадлежать гостю.

Вот ременный поводок уже в руках Назкена. Пусть жеребчик и его юный повелитель привыкают друг к другу пока на расстоянии. Назкен с этой минуты должен забирать конец поводка к себе, делать его все короче, пока рука ухватится за узду.

Посмотреть на это зрелище пришли братья Жаркеловы, услышавшие подозрительные ребячьи выкрики за околицей.

— Гляди, он свечой взовьется!

— За гриву получше хватайся!

— Не упусти из рук узды!

Назкен все эти предупреждения слышал от Жазыбека-ага. Однажды видел своими глазами, как ловкий мужчина близ совхозной конюшни ставил под седло выросшего каурого трехлетку. То была настоящая схватка бесстрашного наездника с озверевшим от бешенства животным. Одно дело видеть и слушать советы, другое — выполнять самому. Ведь Жазыбек, подсадив Назкена на спину буланого, тут же отскочит в сторону, чтобы не угодить под копыто. Но вот дядя снова принял в свои руки повод. Насвистывая, он стегал буланого, разогревая его перед испытанием. Жеребец яростно ржал, отчаянно рвал из рук неумолимого хозяина повод. Братья Жаркеловы стояли поодаль, покачивая головами. Они считали эту придумку Жазыбека слишком озорной, опасной для подростка. В Назкене они видели союзника по овладению машиной, и затея с объездом коня им казалась совсем пустой, никому не нужной.

— Назкен, время! — прокричал обливавшийся потом Жазыбек. — Прыгай на Тайбурыла[50] и крепче прижимай к бокам ноги!

Жеребчик стоял рядом, шумно поводя боками. Он зло косил малиновым глазом на будущего седока. Конец повода дядя крепко намотал себе на руку.

Внезапно между буланым и Назкеном, который принимал узду, встал старший из братьев, Куат. Лицо его полыхало гневом — не выдержали нервы.

— Вы с ума сошли?! — вскричал он, нацелившись перепуганными глазами на Жазыбека. — Садитесь на коня сами, зачем мальчонку гробить?

— Не ваше дело! — с достоинством жокея ответил ему Жазыбек. — Не мешайте! — А потом миролюбиво продолжал: — Вы не знаете рода Казтугановых… Мы не слабаки! Если уж однажды обещали — не отступимся. Видели, какой упрямец наш отец? Думаете, внук рохлей родился? Нет уж, уважаемый! Это вам не в машине за рулем. Сейчас мы покажем класс езды по цирковой программе.

Какая-то внутренняя сила, смешанная с внезапным порывом, бросила юного Назкена на спину напуганного плетью коня. Жазыбек тут же отцепил баранчик поводка и сунул конец узды в руку Назкена.

— Нет на вас управы! — в один голос кричали братья Жаркеловы.

Жазыбек только повел на них насмешливым глазом. Всадника предупредил строго:

— Не пускай в аул!

Назкен готов был свернуть голову о сурочьи кочки, но не позволить взбешенному животному скакать по улице, заполненной не подозревающими об опасности людьми.

Проговорив строгие слова, Жазыбек отскочил в сторону и хлестнул двухлетка по крупу. Тайбурыл, пришедший в Жартас из легенды и попавший в руки нового батыра по имени Назкен, и в самом деле прянул было в сторону от беспощадного повелителя. И даже развернулся к нему крупом. Но вдруг мелко затрусил вдоль кочковатого подножия горы в сторону ручья, по-видимому и не собираясь мстить совсем не повинному в его мучениях седоку. Его даже пришлось слегка подгонять, постукивая по бокам пятками.

Сзади послышался язвительный смешок. Он резанул по слуху городского мальчишки.

— Цыц! — прикрикнул на насмешника Жазыбек. — Проваливай отсюда, шельмец жартасовский, если неинтересно смотреть! Нечего показывать нам свою щербину! Видишь, как ловко правит своим скакуном мой племянник!

— Вы дурите парня, Жазыбек-ага! — прошепелявил безбоязненный Кадуан, прикрывая дырку в зубах пальцем. — Вы же две недели тому назад сами объездили буланчика. Мы с отцом за клевером ехали, когда вы точно так, как сегодня, гоняли его по кругу возле конюшни.

Это невинное разоблачение Кадуана вызвало бурю ликования среди толпы сорванцов. И хотя Назкен возвращался, сделав довольно большой круг на приличной скорости, его встретили шумными приветствиями и свистом, словно победителя на праздничных бегах. Назкен не сразу разобрался в причине их злорадного торжества. Он вполне серьезно считал себя укротителем двухгодовалого жеребенка. Пусть с помощью дяди это удалось ему, но в одиночку никто первый раз и не объезжает лошадь.

— Ладно, ладно! — успокаивал новоявленного седока дядя. — Это они от зависти орут. Ни один из них не осмелился бы так, как ты. А что покорился буланый тебе сразу, значит, почувствовал руку хозяина. Чует Тайбурыл, кто в седле!.. Поздравляю! Ты отныне настоящий джигит! — Кадуану показал кнут: — Зря не болтай, пустомеля! В тот день, когда отец твой ездил за зеленым кормом к лесу, я объезжал гнедого от старой кобылы… А это буланый, смекай!

Братья Жаркеловы, поняв затею Жазыбека с объездкой двухлетка, нашли эту игру взрослого с мальчишкой достойной. Не только Назкен, но и сами оказались в ловушке озорника.

Они подошли к Жазыбеку и похлопали его с двух сторон, пожали руку, удивляясь изобретательности джигита. Куат вспомнил вслух, что у него двое пареньков дома, но ни разу они не катались на лошади. Не пришлось вывезти в аул, а верховая езда, по-видимому, настоящая радость для подростка.

Возле дома их, подуставших на выездке, встретила Меруерт. Она еще не видела, чтобы сын без посторонней помощи восседал на коне.

— Напрасно волнуетесь, женеше! — заявил ей деверь. — Сын ваш будто родился в седле. Что ни говори, кровь степняка.

— Далеко ездил? Один?

В разговор вступили братья Жаркеловы.

— Все было отлично! — заверили женщину. — Жазыбек показал сначала. Между нами говоря, ваш деверь — отличный парень. Чувствуем, он в нашем деле пособит. Имейте это в виду.

Меруерт промолчала. Ей надоело выслушивать от всех наставления. Как-то получилось, что она среди них самая несмышленая и вечно нуждающаяся в подсказках. Даже мужниного брата, которого помнит мальчишкой, должна воспринимать не своим умом.

А старик продолжал оставаться непреклонным. Еще один день потерян в ожиданиях. Домашние объявили ему негласный бойкот. Ходили будто немые: молча и даже с излишним старанием всяк выполнял свою работу, а слова цедили сквозь зубы, как больные или переживающие внезапную беду. Никто не знал, чем эта необъявленная война главе семьи окончится.

С утра следующего дня произошло такое, чего никто не мог предвидеть. Было время утреннего чая. Каждый пододвинул к себе наполненную руками хозяйки пиалу, тихонько прихлебывал, чтобы не обжечься, и ждал, что скажет самый смелый. Находчивее других оказывался Жазыбек, но его всякий раз останавливал насупленный взгляд отца. Тот не любил, когда разговаривали намеками, а Жазыбек не мог без выдумки и подначек. Внезапно дверь с крыльца распахнулась, вбежал сын почтальона.

— Добрая весть, ата! Телеграмма на ваше имя! Не забудьте о суюнши!

Казтай едва удержал пиалу в дрогнувших руках. Кайша-апа вскочила на ноги, шепча молитву. Меруерт сидела ближе всех к двери, она и приняла от посыльного долгожданное послание.

— Э-э, женеше, вы не очень-то доверяйте этому сорванцу! — предупредил Жазыбек, вглядываясь в лицо мальчика. — Вчера он мне такое наговорил…

Но Меруерт уже не слушала его.

— Нет, чует мое сердце… Казыбек уже в Москве… Видите, что написано: «Сегодня прилетел, на днях буду в Алма-Ате»… Наконец-то дождались!

Женщина металась по комнате, хватая вещи, будто собиралась тут же бежать навстречу мужу. Они смешно натыкались друг на друга со старухой, которая тоже не находила места от радости.

— Жеребеночек мой, первенький… Гусеночек волохатенький… Неужто я скоро обниму тебя?

Кайша-апа рылась в складках юбки, отыскивая карман, где у нее были деньги. Она хотела одарить мальчишку, принесшего в дом добрую весть с утра.

Жазыбек опередил мать, сунув юному почтальону десятку. Потрепал его за вихры:

— Молодец, Кадуан! Привет отцу! Похоже, зря я на тебя накричал вчера. В другой раз молодую лошадку будем объезжать с тобой.

Закрыв за мальчиком дверь, взял из рук Меруерт телеграмму, перечитал ее еще раз. Лицо его вытянулось от удивления.

— А ведь и впрямь мальчонка продувной оказался! Ну и почта у нас! Телеграмму-то когда братец отправил? Еще девятнадцатого. А сегодня? Это сколько же времени прошло? Ты, женеше, тоже хороша, читаешь, будто грамоту забыла. Да ведь он уже третий день в Москве! А встречать когда? Мы здесь танцуем около ржавой «железки», а Казыбек небось стучится в закрытые двери родного дома?

Синий листок телеграммы пошел по рукам. Наконец им завладел глава семьи. Прочел текст по слогам, как первоклассник, спотыкаясь на описках телеграфистки. Проверил дату отправления. Затем сложил бланк вдвое, чтобы удобнее было затолкать в карман пиджака.

Все эти действия комментировал неугомонный Жазыбек:

— Сейчас уйдет во двор и станет читать еще раз… Ну, а мы чего рты разинули? Надо действовать, догонять упущенное.

Братья Жаркеловы, пришедшие на утренний дастархан, догадались, что настал их час. Они наперебой поздравляли каждого члена семьи.

Напомнила о себе Кайша-апа:

— Родненькие, не молчите! Подскажите, с чего начинать? Куда подевался мой старик?

Казтай возник на пороге.

К нему тут же шагнул Жазыбек:

— Отец, пусть я в твоем представлении пустозвон, хочу все же вякнуть. Мне думается, хватит тебе дуться на всех нас. Смири гордыню, Казтай-мугалим… Отдай хорошим людям в такой радостный день надоевшего тебе железного «тулпара»… Бог с ним! Рука дающего не оскудеет… А я побегу «москвичонка» в дорогу готовить.

— Умница! — поддержала сына Кайша-апа. — Вот сейчас говоришь то, что надо… Ягненочек…

Внезапно она переменилась в лице, воинственно поставила руки на бедра и заколыхалась в гневе, глядя на мужа:

— Смирись, старый! Не с бедой, а с радостью смирись!.. Люди ждут от тебя доброго слова.

Казтай-ага и сам в эти минуты был готов на жертву.

— Шут с вами! — произнес он, махнув рукой. — Ради приезда сына — берите. Эх, слаб я стал воевать с вами… Одолели! Оседлали бывшего скакуна!

Смех и возгласы ликования заглушили его слова. Все воздавали хвалу мудрости старого учителя.

Кайша-апа сложила ладони у груди, глядела на мужа умиленно:

— Аллаху слава! Не с дураком небось век свековала.

Через минуту в доме Казтугановых поднялась такая суматоха, будто каждого из домочадцев подхватил, закружил вихрь. От мала до велика все засобирались в путь.

Встреча с Казыбеком, хотя и не прошла по сценарию Меруерт, все же получилась памятной для обоих. Чуть не испортили торжественного часа родители — расплакались оба, обнимая своего старшего, долго не могли унять слез. Дети, не дождавшись, пока отец успокоит родителей, повисли на усталых плечах путешественника, выкрикивали каждый свое. Раньше Казыбек поднимал их на руках сразу троих, теперь две девчонки, набросившись слева и справа, едва не свалили с ног.

Меруерт выждала своего часа, подошла к мужу последней.

Неделю дверь в их квартиру не закрывалась. То и дело звонили, входили без стука друзья, сослуживцы. Не дожидаясь приглашения, явился с женой и детьми Елемес. Что и говорить: соскучились мужчины друг по другу, обнялись и долго стояли, не разнимаясь, постукивая один другого по плечу. Елемес тернул кулаком по глазу, промолвив нетерпеливо:

— Ну, бродяга, рассказывай.

К возвращению мужа Меруерт пошла в отпуск. Ей не хотелось оставлять его ни на час. И на улицу теперь не влекло. Прикупить чего-либо в гастрономе — на это было трое помощников. Мигом сбегают, принесут. Дети тоже будто на крыльях летали. Сама себе удивляясь, женщина могла глядеть на Казыбека часами. То он ей казался бесконечно родным и близким. В другой раз она видела в нем какие-то перемены, вроде подменили мужа. Осолиднел, каждое слово — на вес золота.

В середине недели, когда родственники поразъехались и в доме постепенно вселялся покой, словно с неба свалились братья Жаркеловы. Не просто так пожаловали разведать о дальнейших взаимоотношениях. Старший, помявшись у порога, шагнул к распахнутому балкону и показал рукой вниз. Там стояли с открытыми кузовами два грузовика с контейнерами.

Младший отнес две большие, тщательно упакованные сумки на кухню. В них было мясо свежего барашка и бутыль с кумысом.

Казыбека в тот час дома не было. Он с дочками отправился в зоопарк, и когда они втроем вернулись после обеда — не узнали своего жилья.

До этого пустующая, оттого и казавшаяся нежилой квартира преобразилась так, будто глава семьи попал в дом какого-то неслыханно богатого предпринимателя за рубежом. Впрочем, в Алжире Казыбек не встречал таких изящных шифоньеров с золотой обводкой по краям, столиков на колесах для доставки к обеденному столу всякой снеди.

В гостиной во всю длину комнаты стояла стенка из четырех шкафов с такими же легкими антресольками наверху, выполненными в одном стиле. В больших шкафах были ниши, полочки, бюро, углубленьица с зеркалами. Имелся бар для хранения спиртного. Каждой из комнат досталось по роскошному серванту для белья. Детская поражала своим подбором мебели.

Кроме стенки в самой большой комнате разместился неширокий, но удлиненный стол с резьбою по краям и точеными ножками. У самого пола ножки были окантованы медными кольцами. Всего наряднее в этой комнате была, пожалуй, софа. Выполненная из красного дерева, она была обтянута синим плюшем. Венчали этот ансамбль бытового искусства стулья. Их насчитывалось шестнадцать с высокими спинками, тоже обтянутыми плюшем. Спинки поднимались на добрую ладонь над головой сидящего человека. Украшенные восточным орнаментом, стулья могли бы своим внушительным видом посоперничать с царскими тронами. На каждом — свой узор, особый рисунок, содержащий сюжет из какого-то древнего предания.

Мельком заглянув в детскую, Казыбек перешел в спальню. В правом углу, ближе к окну, нашли свое место две кровати, тоже с высокими спинками. Царственное это ложе сверкало отделкой, будто генеральский мундир позументами. Рядом две тумбочки — не отвести глаз, воплощенное искусство восточных мебельщиков из ханского дворца.

Все это великолепие отражалось в трюмо, блескучая поверхность которого казалась просто волшебной: зеркало так и притягивало к себе… Отделка трюмо радовала взор, ее хотелось разглядывать со всех сторон, как музейную редкость, невесть какими путями угодившую в квартиру геолога. Все это будто свалилось с небес или вынырнуло из глубоких вод.

Испытывая внутреннее напряжение, Казыбек расхаживал среди этого богатства, все более тревожась за исход затеи Меруерт — ошеломить мужа дорогостоящей покупкой. Покупка действительно впечатляла, работу искусных рук геолог умел ценить, но…

Комната рядом с гостиной оказалась занятой Назкеном. Казыбек предполагал, когда они всерьез поговорят с женой о назначении каждой из четырех комнат, попросить себе именно эту под домашний кабинет. У него накопилось много справочников, карт, книг по профессии. Их теперь наверняка еще прибавится. Почему бы главе семьи не иметь себе отдельный угол? На семейной их вилле в Алжире у него была такая комната. Там было размещено все для занятий по специальности. Стояло даже кресло-качалка. Посидел за разработкой схемы, устали глаза от пересекающихся штреков и гезенков — сделай шаг к плетеному креслу и подумай себе, покачиваясь в уютненькой колыбели, вспомни младенческие годы, отвлекись…

То, что увидел геолог в комнате Назкена, повергло его чуть не в шоковое состояние. Перед ним стояла недавно тронутая кем-то и не успевшая успокоиться «качалка». Нынешняя была пошире и поглубже. И отделочка под орнамент, бог знает как загнанный в прутья лозы! А рядом письменный стол и стулья. И полки для книг. Все в одном стиле.

Казыбек, нередко обкрадывая себя в студенческие годы, покупал художественную литературу. Меруерт тоже частенько приносила в дом отдельные томики. Сама она почти ничего не читала, покупала для детей по школьной программе или то, о чем шли громкие разговоры вокруг. У Казтугановых постепенно собралась приличная даже в понятии искушенных книголюбов домашняя библиотека. Но уже в последние годы они с женой не тратились на заманчивые покупки: некуда поставить купленный томик… А сейчас взору главы семьи открылись такие емкие и изящные полки в необозримом количестве! «И об этом позаботилась Меруерт!» — отметил все с той же тревогой в душе. Он не знал покамест, радоваться или печалиться. И к чему весь этот блеск и шик в их квартире? Не ради рекламы ли? Будто бы не квартира, а выставка. В таком случае можно и посмотреть.

— Да, очень даже мило! — произнес Казыбек, осторожно потрогав полочки, качнув кресло.

Сзади послышался топот детских ног. Айман и Шолпан тоже носились из комнаты в комнату, обозревая каждый предмет.

Без изменений оставалось пристанище для девчонок. Но там уже стоял разбросанный в беспорядке детский гарнитур местной фабрики. Как ни странно, прежние койки и тумбочки, купленные для малышек, когда они выбрались из коляски, виделись сейчас Казыбеку лучшими по сравнению с привезенной издалека чужой роскошью. Все отечественное Казыбек воспринимал как должное. Оно было для него надежнее, чем чужое, к которому всегда нужно привыкать. Свое не настораживает дороговизной и вычурностью, не порождает чувства зависти у знакомых, не возвышает тебя над остальными, с кем приходится ежедневно встречаться. И удобно — ко всем другим достоинствам. Особенно если выполнено с любовью, а делать вещи отличные умеют наши мебельщики, если захотят! «Ах, как плохо, что жену мою с ее всегдашним стремлением к природе и бесхитростным отношениям между людьми подхватила и понесла на мутных волнах погоня за модой!» — думал Казыбек, изгоняя из себя временное удивление мастерством заморских мебельщиков.

Обойдя все четыре комнаты квартиры, Казыбек не обнаружил ни в одной из них хозяйки. Меруерт куда-то исчезла. Глава семьи считал, что очередной экспромт жены удался. Ему не терпелось спросить любительницу удивлять, что это все значит и когда чужие люди в доме перестанут показывать фокусы, извлекая из громадных ящиков один за другим немыслимые по оформлению и, вероятно, по стоимости предметы домашнего обихода?

Заглянув на кухню, Казыбек увидел двух незнакомых мужчин, расставляющих на столе снедь. На этот раз вполне отечественную и даже местного происхождения.

Казыбек догадался: все доставленное в их квартиру — не фокус и не выставка. Мебель приобретена для его семьи, за нее заплачено или надо платить. Но как это могло оказаться здесь чуть не в день его возвращения? Кто придумал этот непростой сюрприз, в основе которого, возможно, лежит сомнительный подвиг доставал?

Грешил в мыслях на Елемеса, но тут же отметал свое предположение. С Елемесом встречались, никакого намека на перемену обстановки в доме!

Казыбек стоял теперь в коридоре, как истукан, ничего не понимая и не осмеливаясь ни с кем заговорить о своих сомнениях и подозрениях. Очень может быть, что тот усатый дядька, что тащил по коридору трюмо в спальню, — служащий быткомбината… Вдвоем с парнем они извлекали из ящика и прилаживали к стене полки для книг.

Не успел спросить, распахнулась входная дверь. На пороге — запыхавшаяся Меруерт с сумкой в руках, свисающей до пола. Казыбек взял из рук сумку: мужчине едва поднять! Тонко позванивают бутылки…

— Дорогая! Объясни же наконец, кого мы выдаем замуж? Чье это приданое? Наши, кажется, еще в куклы играют…

Меруерт рассердили его слова:

— О, о! Ты даже не обрадовался! Твоя жена не прохлаждалась здесь, не сидела сложа руки… Елемес, между прочим, всегда завидовал моей энергии.

— Спасибо! Я тоже завидую. Но пора объяснить…

Меруерт боялась этой минуты — разговора с мужем о гарнитуре. Она всячески оттягивала объяснения на этот счет — пусть уйдут из квартиры чужие люди. Со дня возвращения Казыбека у них почти не было минутки для уединения, чтобы она могла спокойно рассказать историю с покупкой. Днем — гости, толпы визитеров, даже из газеты приходили расспросить насчет ордена… Ночью? Да их, собственно, и не было, ночей. Сидели за столом почти до утра.

Впрочем, однажды она заговорила с Казыбеком. Но он, изнуренный приемом гостей, пробормотал, прижимая лицо к подушке: «Потом, потом…» Начали тот разговор днем — постучали в дверь, приехала старшая сестра… Отвлеченная неожиданными встречами, женщина даже радовалась этим помехам: все сложное — на завтра. Она чувствовала: муж воспримет этот сюрприз непросто, характерец его знала. Урок, полученный от старика в ауле, обязывал к осторожности. Все более становилось ясно: поторопилась с покупкой. Встречно возникала другая мысль. Не проявишь расторопность в наше время — упустишь ценную вещь, другие подхватят, жалеть после будешь. На Казыбека надеяться в домашних хлопотах бесполезно. Покупки, уют не для него… Любимые словечки мужа: «Перебьемся, и так хорошо! Ну, чего тебе еще недостает?»

Выйдет на работу и снова окунется с головой в свою геологию. Считай, ничего в их судьбе не изменилось, разве что голых стен прибавилось… Ах, если бы он понимал ее состояние, желание сделать им всем, каждому из домочадцев, что-то приятное. И главе семьи тоже. Дети-то поймут, понял бы самый упрямый «ребенок».

Казыбек увлек жену в детскую, где пока не стучал молоток, не гремела по полу расставляемая мебель. Слово за словом, то и дело перехватывая отяжелевший взгляд мужа, она рассказала о братьях Жаркеловых, о том, как случайно все это произошло, сложилось вроде бы само по себе и отступать было поздно.

Казыбек мрачно слушал. Женщине показалось, что выражение лица у мужа и у его отца, Казтая, когда тот слушал ее в ауле, похожи. Она со страхом прижалась к его плечу, зарыдала.

— Не ругай меня, Казыбек! Я хотела как лучше!

— Ну, ладно, ладно! Только не реви.

Слова его не были согласием, она это понимала. Казыбек испытывал чувство страха и гадливости, будто воришка, пойманный на горячем. Ему было по-настоящему жаль жены. По его мнению, Меруерт «влипла» в историю, из которой еще дай бог вылезти благополучно! Вдруг вспомнилась их давняя встреча в Актасе, когда студентка нежданно-негаданно появилась в его холостяцкой комнатенке и призналась, что без него жить не может… Какая она была хрупкая, беспомощная, с душой нараспашку, словно птенчик, невзначай выпавший из гнезда. Так хотелось подставить этой птахе ладошки, не уронить, не сделать больно… Сколько лет минуло с той поры? В таком состоянии девушки забывают об отце и матери. «Только ты нужен мне!» Попробуй, не поверь этим словам! А вдруг сама судьба заговорила с тобой?.. Та же Меруерт и так же рыдает, сострясаясь всем телом, у него на груди сейчас. И слезинки… Но как не похожи одна на другую — прошлая и нынешняя Меруерт!

В пору их сближения она влекла к себе чистыми помыслами, безоглядной любовью. В тот день она была почти неземной, а как бы сошедшей с гор или спустившейся из-за облаков богиней, пришла в его келью, чтобы подарить ему счастье. И то было на самом деле счастье. Подтвердили годы совместной жизни.

Хорошо понимая умом, что перед ним сейчас другая Меруерт, круто изменившаяся за годы разлуки, Казыбек напряженно отыскивал в своей жене какие-либо внешние перемены и… не находил. Все те же густые, пушистые брови полумесяцем, те же с золотинкой черные глаза и до боли родное смуглое лицо с ямочкой на левой щеке… Да, моя Меруерт истинная красавица! Располнела немного, заметно сгладилась талия. Но в росте прибавила, распрямилась. Во всяком случае, не потеряла молодой стройности. В глазах поселилась гордость, знаменующая женскую уверенность в себе.

В покупках у Меруерт отменный вкус. Все ей идет, любое платье как по заказу! Взгляд несколько осолиднел — сказывается возраст, опыт, уравновешенность довольной жизнью хранительницы очага.

— Разговор непростой… Да и слезы нам не помогут.

Прозвучало, будто приговор.

Казыбек уже почувствовал неладное в словах жены и сам испугался. Почти не владея собой, усадил ее на кровать рядом.

— Давай выкладывай все начистоту. Будем разгребаться.

Так и сказал: «разгребаться», словно увидел свою половину погрязшей в чем-то липком.

Меруерт вытерла глаза, села прямее. Поправила волосы, свалившиеся на плечи.

— Нам было тяжело без тебя, Казыбек… Ты даже не знаешь, как тяжело с тремя детьми. Меняются на глазах привычки, запросы… Не все я могла написать тебе. Пока письмо дойдет, прежняя забота заменит другую… Помогали, конечно, и твои родители, мои не оставляли без внимания. Где советом, а где и рублем. Все случалось. Без отца с матерью я рехнулась бы, наверное. Но вот ты дома. Я так рада!

Меруерт улыбнулась той же непередаваемой улыбкой, что и в семнадцать лет.

Казыбек не поддался очарованию. Мелькнула мысль: «А как же переносили тяготы люди в войну? С ума солдатки не сходили, тянули лямку на заводе, в поле. И сами в нитку вытягивались и детей растили. А тем из них как приходилось, что были обречены на вдовство? А дочери их, выходит, другое племя? Могут только в тепле да на всем готовеньком?»

Не высказал упрека вслух. Хватало переживаний и у Меруерт. Сам видел, как она мучилась в Алжире вдалеке от детей. Да и здесь, без него.

Меруерт продолжала спокойнее:

— Дети кто чем заняты, а я со своими думами. Как ты там? День и ночь перед глазами голые стены да потолок. Другой раз до утра не заснешь. Меня так напугало одиночество, что дала себе слово: больше не отойду от тебя ни на шаг. Куда бы ни послали — вместе.

Она опять движением головы отбросила с глаз нависшую прядку. Казыбек молчал.

— А еще я тебя прошу, Казыбек… Не давай мне воли, не нужна она мне. Я сама себя другой раз боюсь. Взбредет что-нибудь в голову, и я иду: к министру, к подружкам, к твоим родителям. Так вот и с этим гарнитуром… Да и с квартирой.

— С квартирой другое дело! — оборвал Казыбек. — Квартиру дает государство. Проси не проси, если не полагается, не дадут.

— А как же быть с машиной? — Подбородок Меруерт опять затрясся. — Тебе же новую дали.

— Еще не дали, но не в этом дело.

— А в чем? Я думала: все равно продавать. А тут квартира оказалась большая. Чем-то заполнять надо. И тебя ждали… Очень хотелось встретить уютом. Вот и продала.

— Как продала? — переспросил Казыбек. — «Волга» оставлена у отца, на приколе…

— Нет ее… Машину уже угнали.

— Разве? И деньги получены?

— Все сложнее, Казыбек! Денег я и в руках не держала. Сразу привезли мебель. Все равно что обменяли на гарнитур… Тебе не нравится?

— Мебель нравится, сделка — нет. Что это за люди? — Он покосился на дверь, за которой раздавались скрежет гвоздей и постукивание молотка: мужчины распаковывали очередной ящик.

Казыбек сейчас думал не о покупке. Машина его тоже не интересовала. Не раз думал там, вдалеке, что «Волга» пропала от ржавчины, превратилась в металлолом. Сейчас он с ужасом размышлял о судьбе жены, которую какие-то ловкачи втянули в аферу. Рано или поздно люди эти попадутся, и тогда на скамье подсудимых окажется Меруерт, жена «покорителя Алжира», как его поименовал пышно, поднимая тост, один из гостей. Да, она по неопытности, в силу своих бабских увлечений тряпьем, угодила в какую-то торгашескую помойку.

— Меруерт! — с ожесточением в голосе воскликнул муж. — Зачем нам такая мебель, которой нет ни у кого из наших знакомых? Что о нас станут говорить люди?

Лиф его испугало женщину.

— Успокойся, Казыбек, — она прильнула к нему, пытаясь повернуть к себе бледное, побравшееся испариной лицо. — У Селиховых югославский гарнитур, весь резной, закачаешься.

— Селихов — замминистра! — Казыбек не находил слов от возмущения.

— Ну и что? — Меруерт решила не сдаваться. — Может, и ты будешь заместителем. У тебя все данные…

— Дура ты! Дурочка!

Не находилось слов, а главное — он пока не видел выхода. Но решение уже вызревало.

— Сколько это все стоит? — он кивнул головой на дверь.

— Не знаю.

— А машину в какую сумму оценили?

— Не знаю.

Казыбек в отчаянии хлопнул себя по ляжкам.

— И на таком уровне подготовки, — того не знаю, сего не ведаю, и с кем дело имею, понятия не имею, — ты вступила в аферу?

— Но это не афера, Казыбек! Мы просто обменялись!

— Святая простота! Неужели ты и сейчас не понимаешь, в какую грязную лужу тебя затащили?

— Но я же ничего не украла, Казыбек! Мы согласились баш на баш!

Казыбек оттолкнулся от кровати, неверным качающимся шагом, словно больной, подошел к окну. Пока думал, ни разу не обернулся. Ей показалось жутким его молчание.

— Может, я не смогла правильно оценить? Я у Назкена совета спрашивала. Он у нас большой. Мы, правда, торопились. Хотели как лучше.

Казыбек окончательно убедился в том, что Меруерт многого недопонимает. Да, в этом деле, так лихо под-закрученном пройдохами, и черт ногу сломит!

— Не мало! — произнес он с отчаянием. — Мебель баснословно дорогая. Она не по карману таким, как мы с тобою. А эти прохиндеи наверняка украли с базы, схимичили, нечестным путем присвоили. Это приходило тебе в голову? Не приходило? Ну, умница, ну, молодец! — он снова заводился. — Ведь ты сейчас соучастница преступления!.. Неужто совесть тебе не подсказала? Ты берешь то, что не для нас припасено. Оно будет вечно жечь тебе, всем нам глаза! В конце концов, эта куча дров может однажды сгореть за одну минуту! Жить потом как? Детей воспитывать? Эти людишки, — он шагнул к двери, — завтра твою «Волгу» сбудут по спекулятивной цене, и цепочка пойдет крутиться дальше. А в начале этой роковой цепочки — твоя наивность, Меруерт! И глупость заодно!..

Когда Казыбек начал свою длинную и беспощадную тираду, похожую на речь прокурора, Меруерт тоже поднялась с края кровати, прошла на середину комнаты. У нее был потерянный вид, но мысль работала четко и ожесточенно. Она не первый год замужем и знает: нет такой семьи, где бы не разлетались вдребезги тарелки. Или не случалось бы размолвок… У них с Казыбеком тоже возникали объяснения по-крупному. Но подобных грубых слов, вплоть до обвинения в глупости, пока у их очага не раздавалось. Да, она где-то переступила край в своем супружеском рвении угодить мужу. Только теперь ей стало понятно: разве все это или что-либо другое в этом роде с мебелью получилось бы хуже, если бы они с мужем занимались обставлением квартиры вдвоем? Разве только того, что она «выбила» для семьи гараж и четырехкомнатную квартиру, недостаточно, чтобы любимый оценил ее ум, желание быть равной в семье?

К Казыбеку наконец пришло решение:

— Иди и скажи этим прохвостам, что мы отказываемся от гарнитура. Да, мол, не понравилась покупка мужу… Разве так не бывает? Иди же скорее, пока не ушли.

— Сам скажи! — со страхом в глазах произнесла женщина.

— Уволь! Я их не знаю и знать не хочу!

— Казыбек, не горячись! Давай еще раз подумаем.

— Эге! Еще не один раз за голову схватишься. Но пусть это произойдет после, когда они со своей рухлядью выметутся из квартиры вон.

— Муж, не позорь меня перед людьми! — Меруерт готова была стать на колени.

— Разговор окончен, Меруерт Айбатовна, — приказным тоном заявил Казыбек.

Женщина стронулась с места, но пошла не к двери, чтобы выполнить волю мужа, а в другую сторону, к окну.

— Прости, Казыбек, но я не стану этого делать. Если хочешь знать, я тоже человек. У меня есть своя гордость, свои принципы. Мне уже тридцать пять, я мать троих детей… Пусть я плохая жена, оспаривать не собираюсь… Но быть девочкой на побегушках, жить только ради исполнения твоих желаний дальше не могу. Я хочу как все: одеваться не хуже подруг, мыслить, стремиться к лучшему. Хочу приходить после работы в дом, а не в конуру, иметь приличную мебель и все остальное, что есть в квартирах нормальных людей, не изуродованных предрассудками… Где только мы не скитались во имя твоей страсти к поиску руды? Прозябали чуть не в землянках, жили в какой-то глинобитной халупе на окраине поселка. Затем все бросали, кроме детей, не думали об уюте… Подались за границу! Ради чего? Чтобы ты обзавелся блестящей медалью, любовался ею на старости лет? Тебе и сейчас, когда сорок, ничего не нужно, кроме геологии. Вспомни обо мне, о детях своих, если я для тебя не тряпка, о которую можно ноги вытирать? Почему не оглянешься, как поступают другие? Почему они не спешат принести в жертву свое время, здоровье, семью? Что, у них другой партбилет? Они нечестолюбивы или круглые идиоты? Нет, такие же, как мы с тобою, но люди не живут безоглядно. Повезло, заработали на машину, в конце концов жилье приличное заслужили — почему должны цепляться за старье и продолжать жить, как велят деды?.. Казыбек! — повысила голос Меруерт. — Какое нам дело до того, где взяли Жаркеловы гарнитур? Может, себе купили, а нам подарили в обмен на ненужную нам машину! Такую мебель тебе в магазине покажут лишь как образец. Продадут другому. А нам стоять в очереди, пока… жизнь не пройдет.

— Все сказала, моя радость? Вижу, все… Так вот не теряй времени, иди и вытури этих деляг из нашей квартиры. Иначе мне придется заявить в ОБХСС… Мне их чуточку жаль, — твои единомышленники. Но… гони в шею!

Меруерт чувствовала: она горит, что береста на костре. У нее достало сил броситься мужу на шею, поцеловать, пустить слезу. Новую атаку жены он вытерпел стойко, потому что к нему пришло решение…

— Вы, Казтугановы, — заявила Меруерт, — все будто из железа. Разве что Жазыбек чуточку иной… А вы с отцом мимо утопающего пройдете и руки не подадите.

— Кто этот тонущий на моих глазах? — с усмешкой спросил Казыбек, видя, что жена иссякла в своей ярости и вот-вот опять грянет проливной дождь.

— Я!..

— Ну, тебе-то я не дам утонуть, спасу.

Он уже смеялся.

Меруерт глубоко вздохнула.

— Будто я не хотела идти той же дорогой чести и достатка, что и ты? Не только хотела — шла, долго и… безрезультатно. Но я кончаюсь как женщина, годы на закате! Как ты этого не понимаешь, Казыбек! Мы с тобою жили в палатках и в юрте. А я люблю все хорошее, красивое! Хочу отдохнуть, мой муж, от нужды и ожидания лучших дней. Тебе все еще неясно, откуда этот мой каприз?

— Очень даже ясно. Иди и скажи!

Меруерт не повиновалась. Она прислонилась к спинке детской кровати и, покусывая губы, толковала свое:

— Заявляй, муж! Пиши донос на свою жену, жалуйся на кого угодно. Я не буду выбрасывать мебель, о которой мечтала долгие годы. Нет, я не переживу этого!

Высказав все, что было на душе, она упала на койку Шолпан. Плечи ее ходили ходуном от едва сдерживаемых рыданий.

Казыбека такими приемами борьбы не сломить. На смену его растерянности пришли убеждения и воля. Он вышел в коридор, плотно прикрыл дверь в детскую комнату. Пошел на шум в кухне. Мельком увидел: дети стабунились в комнате Назкена. Из чужих в квартире оставались только братья Жаркеловы. Казыбек узнал их по внешности: они были как две капли похожими друг на друга, несмотря на солидную разницу в возрасте. У старшего лишь усы погуще и не такие черные, как у младшего. Действовали они во всем согласованно. Даже когда опорожняли сумки с закусками.

Куат, увидев хозяина квартиры, развел руки и сказал, как пожаловался на судьбу:

— Оплошали мы, Казыбек Казтаевич… Не сразу поняли, кто вы. Не ругайте за промашку. Постараемся исправиться. А сейчас просим… за благополучное возвращение по маленькой…

Он уже совал Казыбеку в руки наполненную рюмку. Но тот отвел подношение в сторону.

— Вот что, джигиты! Вышла накладка. Мы не поняли друг друга с Меруерт Айбатовной, а вы вступили в деловые отношения с женщиной, не дождавшись приезда хозяина. Выходит, все мы немножко ошиблись. Я раздумал продавать свою «Волгу». У меня на нее другие планы.

Разговор пока вел старший.

— Вы считаете, что супруга продешевила? Назовите другую цену.

Младший отчаянно давал ему поддерживающие знаки.

— Вы меня не поняли. — Казыбек морщился, будто от зубной боли. — Машина пока не продается. Кто знает, дадут ли мне новую? Поездим пока на прежней. Когда надумаем продать, пусть идет через комиссионку. Так что извините. Другого решения не будет. Лучше, если бы вы убрали из квартиры свои вещички сразу. И сегодня же пригоните машину обратно. Без милиции!..

Братья переглянулись. На лицах крайняя растерянность и удивление. Покамест они понимали только одно: между женой и мужем возникли разногласия. Не без того… Они готовы продолжить торг. Но когда? Тщательно вытерли руки о салфетку, застегнули пиджаки костюмов.

— Не прогоняйте нас сегодня! — взмолился Куат. — Давайте подумаем до завтра.

— Не советовал бы откладывать! — решительно заявил Казыбек. — Завтра я могу сдать ваш гарнитур властям.

Старший сказал сокрушенно:

— Да, Казеке, крепко вы нас подсекли! А мы-то думали…

— Думайте, как угодно! Не мешайте мне поступать, как я хочу.

— Апырай!..[51] Мы уже отправили свои грузовики! — послышалось за его спиной.

— Догоняйте или найдите другие! Даю срок: до вечера!

Выпроводив оборотистых братцев, запер за ними дверь на ключ. Зареванная, с мокрыми от слез щеками, Меруерт стояла возле вешалки, надевая плащ. Это было ее последнее средство воздействия на «толстошкурого» мужа. Казыбек не рассчитывал на такой поворот дела. Он ожидал, что Меруерт рассердится на него, через день-другой смирится со своей потерей. Выходит, за два года его отсутствия она извлекла кое-что из запасников своего характера. Или злополучный гарнитур этот, словно в него вложили волшебное зелье, приворожил ее сердце? Раньше она не была такой упрямой. Ему стало больно за подругу. Чистая, возвышенная Меруерт успела так низко пасть в своих честолюбивых помыслах. Глубоко ли это проникло в ее сознание? Так немного стоили ее убеждения — один только гарнитур? Казыбек мог бы жизнью пожертвовать за семью, за любого из детей, за Меруерт. Но за красивые деревяшки ломать добрые отношения в семье? Это не укладывалось в мозгу.

— Я сказал им все… Мебель заберут сегодня.

Она шла к двери, громко стуча каблучками.

— Меня будешь искать там, где окажется эта мебель. Возможно, на свалке. Разумеется, если я тебе нужна.

— Меруерт, подумай все же, тот ли это случай, когда нужно бросать вызов? Кучу подобного хлама или даже лучше, можно приобрести завтра самим.

— Мне наплевать на гарнитур! — вдруг заявила она. — Может, я захотела испытать, чего я сама стою в этом доме?

Перед носом Казыбека дверь захлопнулась.

Ушла. Перечеркнула прежние клятвы в том, что мир под крышей и лад в семье для нее всего дороже. К тем ее отнюдь не редким и не случайным рассуждениям щедро прибавлялись другие: невыносимо скучает в разлуке, не может жить без него… Может! Да еще как! И недели не прошло — закатила скандал с истерикой! Что оставалось мужу? Бежать вслед, просить прощения? В следующий раз она уже будет ноги вытирать о тебя, диктовать нормы поведения.

У Меруерт был своеобразный характер, она умела настоять на своем. И делала это довольно искусно: то уговорами, то лаской. «Перебесится и вернется. Иногда человеку нужно лишь проветриться на улице, чтобы голова заработала ясно, без заскоков. Но такие вспышки вражды, какая произошла сегодня, не проходят бесследно. На сердце и памяти остаются зарубки».

Казыбек не знал: сердиться на супругу или жалеть ее? И то и другое было сейчас неподходящим. Больше, чем злополучный гарнитур, в его душе занимало место сомнение в жене.

Шагнул в гостиную. В его глазах все поблекло, имело совсем другой вид. Красивые вещи, которыми он непроизвольно любовался полчаса назад, утратили свой лоск и раздражали, как виновники скандала. К сердцу подступала ярость.

Теперь Казыбек ловил себя на желании хватать что под руку попадется, сокрушать, громить. Вид поверженного врага лечит бойцу раны. Возле собранного серванта он увидел забытый кем-то кухонный топорик. Подхватил это орудие, подбросил в руке, пробуя на вес. Примерился, с чего начать. Больше всего места в комнате занимала, конечно, стенка. Замахнулся на верхний угол, откуда поблескивал из оберточной бумаги кусочек зеркала.

— Папа! — остановил вопль. — Тебе плохо? Давай прогуляемся в горы.

Топорик выпал, но руки продолжали цепляться за что-нибудь, трогать… Опустошенным взглядом повел вокруг. Увидев испуганного Назкена, проговорил:

— Да, сынок, надо поехать в горы.

Голос его дрожал.