Клад

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Шокпар… Слово это знакомо любому казаху, как палица русскому, дубина. Ее и сейчас можно отыскать на задворках в ауле, а то и возле порога. Хозяин подопрет на ночь двери овчарни увесистым березовым колом с утолщением на конце, чтобы скотина не распахнула ворота, не разбежалась. Скажет для успокоения домочадцам: «Шокпаром подпер». Всяк поверит: это надежно.

Годилась палица эта с набалдашником в короткой схватке с недобрым человеком или зверем на узкой тропе. Шокпаром вооружались в отлетевшие времена лихие всадники, спешившие на войну с другими кочевниками.

Но вот и гора, вытянувшая, подобно жирафе, к небесной сини длинную шею с нахлобушником вверху. Будто дубина средневекового воина, выбитая из рук батыра и воткнувшаяся в межгорье острым концом. Степняку она может напомнить лишь древнее орудие защиты. Шокпар для геолога теперь имеет свое обозначение — дикая местность на значительном удалении от Актаса, увенчанная каменной булавой словно для устрашения всякого, кто осмелится потревожить устоявшуюся веками тишину окрестья.

Каких-нибудь три десятка лет тому сюда наведывались, да и то не поодиночке, группами, охотники за соболями. В чащобах встречались медведи, лисы, волки, всякая пернатая дичь. Подступы к берендееву царству надежно охраняли завалы из камней и валежника, сцепившаяся ветвями растительность летом, а зимой — топкие снега. До ближнего селения — полторы сотни верст, если по прямой… Самые отчаянные лесозаготовители не решались разбить в здешнем бору или кедровнике свой лагерь. Окорот смельчакам давала где-то на дальних подступах к Шокпару петлястая, шумливая, с пенистыми водами река Карабужиха[26]. Она часто меняла русла в зависимости от погодных условий, исчезала в ущельях, шла в глубь леса, оставляя после себя старицу с размытыми отвесными берегами и глубокие рытвины, заполненные водой, рыбой…

Геологи наблюдали в этих местах обнаженное тело земли, читали по отполированным валунам ее историю. Составителям геологической карты оставалось лишь определить ориентиры, наметить подступы к обнаруженным проявлениям руд. Однако, когда подготовленный к основательным поискам и более многочисленный отряд приходил снова к облюбованным для разведки местам, ничего похожего там уже не заставал: словно в насмешку над людьми в старице уже куражилась вовсю норовистая Карабужиха со своими бесчисленными рукавами.

Неудачные вылазки одиночек на берега злой таежной реки и мелких групп лишь подзадоривали геологов. Ильяс Кудайбергенов на одном из заседаний технического совета объединения погрозил Шокпару своим увесистым кулаком и объявил ему нечто вроде войны, призвав коллег к великому походу против непокорной горы. Он лично отбирал людей для экспедиции. Казыбек Казтуганов, обративший на себя внимание генерального упрямством характера и мальчишеской влюбленностью в разведку, возглавил эту усиленную специалистами и машинами группу. К той поре он ходил в должности главного геолога актасской экспедиции, был, как говорится, на виду у ближних и дальних разведчиков недр.

Как все его ровесники, не уставшие от жизненных невзгод и возрастных недугов, Казыбек доверял своей интуиции. Шокпар не зря грозил окрестному миру взметенной в небо булавой. Он наверняка был оставлен природой в диких местах для охраны каких-то сокровищ. Другой раз Казыбеку казалось: гора в своем лукавстве поднимала соболью шапку, приветствуя его появление здесь.

Пришлось хлебнуть горюшка еще на подступах к той символической «дубине». Рубили просеку, наводили переправы через игривую в своем беге Карабужиху, нащупывали охотничьи тропы в межгорье. Перевалов одолели не счесть! За лесорубами и пешеходами тянулся нагруженный трубами и силовыми установками тракторный караван.

Первый бивуак у горы разбили на пятом месяце пути… Это был конец бабьего лета, а в долине присмиревшей реки к той поре уже тряхнуло первым снежком с чередовавшимися обложными дождями.

Но люди, поимевшие первый успех в штурме подступов к реке, не сдавались ни снегам, ни водопадам. День и ночь у подножия Шокпара надрывно гудел, отбрасывая сизые кольца дыма к вершине, дизельный двигатель. Он давал трем буровым станкам необходимую энергию. Казыбеку не терпелось до зимы прощупать глубины.

Изначальные пробы показали: пусто! Вместо победных реляций Казтуганов слал в объединение скупые отчеты о напрасно пройденных метрах. В ответ последовал приказ генерального возвращаться на базу. С наступлением теплых дней штурм горы продолжался. Прибавили на свой риск глубины бурам. Гора продолжала дразнить смельчаков: в кернах иногда появлялись признаки минерализации. Но такие слабые, что…

Казыбека временами охватывало отчаяние. Он еще никогда не пускал на ветер столько средств. Моторы гоняли на износ. Руководителю передового отряда разведчиков по ночам снились кошмары. Уже не Шокпар, а Кудай грозился ему с вершины горы кулаком. Но пострашнее самого тяжкого наказания виделось то, что расчеты на долгожданную удачу рушились на глазах. Многие спутники Казыбека в том маршруте опустили руки, разуверились, впали в уныние. Кого в конце концов не сломает бесплодная трата времени и денег в течение двух долгих лет? Подумывал о позорном бегстве с неприступной горы и Казыбек. Но Кудайбергенов не спешил бить отбой. Он оказался упрямее всех. Вместо того чтобы отругать неудачников, лишить их привилегий, что с ним нередко случалось, он вдруг принялся подбадривать Казтуганова. Однажды прилетел в лагерь на вертолете.

— Начали — отступать не будем, дружок! — успокаивал он младшего собрата. — Возможно, и не стоило затевать нам — это дело другое. А взялся за гуж… В общем, пока действуй в том же духе. Не может такого быть, чтобы я здесь обмишурился.

Кудайбергенов ходил по площадке, задерживая взгляд то на вышке, то на сбитой на скорую руку избушке разведчиков. Произнес доверительно:

— Мне, дружище, не положено отступиться… Так ты уж постарайся ради старой дружбы!

Шокпарцы — так называли смельчаков, пошедших на приступ, — после небольшой перепалки на совещании согласились перезимовать у подножия каверзной горы. В одном Казыбеку везло: даже в лютые морозы бурильщики не роптали возле механизмов. За три самых холодных месяца ни разу не отказал дизель. Все жили ожиданием. Но Шокпар стоял непоколебимо на страже своих тайн. Гора будто не замечала мужских проклятий и слез Казыбека, не слышала угроз в свой адрес. Геолог, измотанный донельзя ожиданием удачи, стал задумываться о возможных своих просчетах. И, оказавшись по какому-нибудь случаю на базе, не переставал листать прежние отчеты, прикидывал, взвешивал, мысленно нацеливался на предполагаемую рудную залежь.

Убытки исчислялись миллионами! Люди, проведшие без малого три года в тайге, среди комаров и гнуса, все чаще заявляли об усталости. Их полагалось понять. Пора было просто пожалеть их как истинных ревнителей своего дела, отдавших ему все силы, без остатка. Переживал Казыбек; кажется, не меньше его мучился Кудайбергенов. Это ему стоять на ковре, перед любым ревизором министерства объяснять, куда подевались государственные деньги и какими находками можно восполнить потери.

На дальнейший риск у Ильяса не хватило духа. Решили к зиме свертывать поисковые работы у подножия обманувшего их надежды Шокпара. Все геологи, принявшие участие в экспедиции, старые и молодые, по-разному отвечающие за эту затею, когда-то одобрительно относившиеся к ней, теперь, удрученные явным провалом, согласились с решением генерального. Он объявил отбой сам, в той же неказистой землянке, где люди жили три года. Покончив с основным делом, перешли к другим, ежечасно возникающим в подобных случаях.

— Ильяс Мурзаевич, — произнес Курманбай Сериков, начальник экспедиции, виноватым голосом. Невысокий ростом, с сединой в поредевших волосах, с кустистыми усами на выбритом лице, человек этот умел напомнить о себе. — Сегодня мы подвели итоги второго полугодия… Недостает полторы тысячи метров по бурению.

— Не поздновато ли вы заговорили об этом? — произнес в ответ генеральный.

— Зато по другим показателям мы выглядим прилично! — не сдавался Курманбай.

Но оптимизм его никого не убеждал. Кудайбергенов спросил, не торопясь высказать своего решения:

— Где вы посоветуете взять эти недостающие метры?

Сериков молча поглядел на Казыбека. Тот вначале замешкался, потом высказал то, о чем они с Курманбаем договорились накануне.

— Разрешите добурить здесь… Есть одна мыслишка, Ильяс Мурзаевич, очень хочется проверить…

— Опять ты со своей фантазией! В печенках этот маршрут, — недовольно проговорил Кудайбергенов. — Не хватает тебе Шокпара на голову. Но гора опустит свой набалдашник. Это такая штучка оказалась. — Генеральный кивнул за окно.

Опять возник со своей просьбой Сериков:

— Илеке, другие партии заняты до конца декабря. Нам негде, кроме Шокпара, добыть эти злополучные метры.

— Ладно, продолжайте «пахать», — внезапно потеплел к провинившимся актасцам генеральный. — Но предупреждаю: ни одного метра сверх плана. Все равно впустую…

Казтуганов с вечера засел за карту. К утру нужно было выявить точки, куда по снегу потянут частями оставленные на декабрь три вышки. Работал ожесточенно, с какой-то злой непреклонностью. Знал: скважины эти в Шокпаре последние. Раз они такие полуподпольные, придуманные Сериковым ради поддержания рухнувшей репутации Казыбека, решил идти ва-банк, еще раз довериться чутью. «Метры так метры! — ворчал он над картой. — Никто не поедет меня проверять среди зимы. Все останется под снегом. Пусть другие ждут этой галочки — дотянутых до общего плана проходки метров. А я на свой риск заложу здесь, здесь и здесь… И черту не пришло бы в голову там искать, а я с джигитами полезу в самые глубины. Буду торчать возле клятой горы до последнего метра!»

Слипающимися от бессонницы глазами Казыбек уставился в отмеченные на карте точки бурения. Отдельные из скважин, пусть пока неудачных, продолжали таить в себе загадку. Казыбек потянулся к их паспортам. Скважина на северном склоне — самая глубокая и самая неясная. На горизонте шестисот метров она показала проблески руды. Каменистый пласт на этой отметке оказался как бы перевернутым, с необычным срезом… Геолог еще тогда, взглянув на керн, весь напрягся в предчувствии удачи. Но дальнейшее бурение не привело к открытию. Две вышки, поставленные в основание треугольника, не одарили находкой. Разъяренный неудачей Казыбек быстро покинул площадку, приказал бурильщикам разбирать вышку. Загадка перевернутого пласта теперь напомнила о себе. Казыбеку внезапно захотелось взглянуть на тот керн нынешними глазами. Он вышел из землянки. На улице вовсю куражилась вьюга. У временного склада со всяким скарбом намело сугробы. Пришлось разбрасывать снег, чтобы разглядеть нужный номер.

Керн наконец отыскан. Он так и пролежал на столе рядом с коптилкой до рассвета. Но место для первой буровой было четко определено. Казыбек, взломав собственную схему, обговоренную и утвержденную три года назад перед выездом на Шокпар, разместил дарованные ему Сериковым скважины вдоль Карабужихи, вытянув их в одну линию в ста метрах одна от другой.

Река в этом месте притиралась бурливыми водами почти вплотную к подножию горы. Прежняя скважина залегала наклонно. Казыбек решил бурить строго по вертикали и несколько глубже.

Снег не отошел ни в конце недели, ни в начале следующей. День ото дня все более толстым становился его покров. Если в первые дни бурильщики могли, кое-как одолевая заметы на тропе, пройти от лагеря к станкам без посторонней помощи, то вскоре они осиливали полтора километра сплошных сугробов лишь на вездеходе: утреннюю смену отвезут, а в конце дня люди, еле живые от напряжения и колючих ветров, добираются до землянки цепочкой, друг за другом. Шокпар торчал над горсткой смельчаков, отрезанных от остального мира океаном бездорожья, угрожающе воздетым кулаком…

Чтобы спрессовать и без того плотный рабочий день и поскорее добраться до намеченных глубин, вахтенные согласились не покидать станков все световое время. Обедали возле машин. Выгода малая, но сэкономленные минуты приближали искателей руды к желанной встрече с, семьями.

Неплотный щиток из горбылей защищает буровую от гудящей на всю тайгу снежной стихии. Разве что в глаза не швыряет крупкой. Все остальные прелести декабрьской стужи касаются лица, рук, сердца. В сатанинский посвист пурги леденящим холодком вписывается вой волков. Только очень закаленные на студеных ветрах парни способны перенести лишения полевой жизни в эту пору. Спасает вера в удачу! Нельзя пожалеть бурильщика, не принято сочувствовать ему или сетовать вслух о трудной судьбе… Горестные вздохи, прозвучавшие под горячую руку, вернут тебе с презрением. Друг другу они тоже ни на что не жалуются. Знают свои метры, и все! Заданная глубина — рубеж испытаний. Тот, кто первым поимеет удачу и выкрикнет «ура!», снимет с плеч месячную усталость, заставит позабыть о невзгодах, вернет нынешних мучеников чуть ли не в ребяческие лета.

Казыбек, обходя буровые, с восхищением наблюдал за полетом человеческих рук и выражением глаз. Все в этих парнях было достойно похвалы. Тут же переносился мыслью в какую-нибудь городскую контору или заводской цех. Любому честному труженику не дается хлеб даром. Не всегда сам по себе труд по душе человеку, немало и таких занятий, что тебе, может, и не вполне подходят, но дело это позарез нужно людям, стране. Всяк из нас обязан отстоять вахту на корабле, смену возле станка, полагающиеся часы в карауле, выполнить заданное на день в поле или провести урок с детворой.

Втянулся человек и не оставляет свой возок с поклажей до намеченного рубежа, до последней минуты. Везет — это верно. Однако и на часы поглядывает, не забывает о своем. Попробуйте иного служащего, привыкшего к городским расписаниям, задержать на часок-другой после звонка, известившего об окончании рабочего дня! Согласятся, чего там… Но сколько охов и вздохов услышите и ссылок на дела, ждущие дома! А бурильщик у начатой скважины? Две недели потребовалось победовать в тайге, в невыносимых условиях — остались без лишних слов. Рублем не все и не всегда объяснишь такое рвение. Каждый из парней этой бригады, если бы намекнули на прибавку к зарплате, молча выложил бы свои десятки, чтобы поскорее оказаться у родного очага. Но дал слово выстоять и теперь вот дует на озябшие руки, защищается обтрепанным воротником полушубка от колючего ветра, держит вахту.

На этот раз круто не везло Бакбаю, хотя он выворачивался наизнанку, поспевая за Науканбеком Токтасыновым с соседней вышки. Две бригады, работающие в пределах видимости друг друга, вышли на глубину почти одновременно. Еще два-три дня… У Сержанова вдруг заклинило снаряд на четвертой сотне метров. Выкарабкивались из аварии — потеряли сутки… Догоняли Науканбека, не уследили за наклоном, пошли чуть вкось… Пока поставили клин да выровняли, опять ушло несколько часов. Всегда так, если не повезет. Завтра может подвернуться еще какая-нибудь каверза.

Гора стала ниже, осела в снега. Кажется, теперь-то до ее задиристой вершины рукой подать! Но колдовская шапка грозит все новыми карами. Бакбай тоже не лыком шит, не молитвами спасает себя и парней. Часами стоит возле бурильного станка. По теплой поре он уступал рычаги младшему брату, Шекбаю. Но помощник из семнадцатилетнего пока неважный. Того и гляди, упустит момент… Разве что позволит старшему отлучиться на несколько минут в землянку, где в небольшом железном бочонке исходят теплом сосновые поленья. Шекбай учится у старшего выносливости.

Буран утих, нарастив сугробы почти до самых верхушек деревьев. Кроны их превратились в маленькие шокпары. Ветви елей, утяжеленные комьями снега, наклонились до земли.

Казыбек, боясь уклониться от накатанного санями следа, шел к площадке, где расположились теперь три буровые установки. Оступишься — угодишь по пояс в сугроб. Идти было тяжело, валенки, втиснутые в глубокие галоши, скользили, дул боковой ветер. Над вершиной горы ни облачка. Только бездонная синева, обещающая к ночи мороз. Вокруг бело, будто устлано перезревшим хлопком. От этого ослепительного пейзажа вся земля кажется умершей, обреченной на вечное безмолвие. Привыкший к моторному гулу на буровых или тарахтению осветительного движка, Казыбек вдруг уловил неприятную тишину, свалившуюся на заснеженное межгорье. И в этой нежданно упавшей под ноги тишине он уловил отдаленный, похожий на писк подраненной птицы голос человека. Навстречу ему кто-то спешил, смешно размахивая руками в больших овчинных рукавицах.

По сбитому на затылок лисьему треуху с болтающимися на ходу тесемками и черному полушубку Казыбек издали узнал Бакбая. Буровой мастер шел неестественно бодро, вприпрыжку. Он выкрикивал на ходу какое-то неразборчивое слово. Путь, разъединявший их покамест, был неблизок. Казыбек шел вдоль реки по низине, Бакбай, часто спотыкаясь на санном следе, почти катился ему навстречу со взгорка. В одном месте он даже присел и, помогая себе руками, будто инвалид в коляске, немного проехал на штанах. Первая мысль, посетившая Казыбека: авария! Мотор отключен, человек с буровой торопится сообщить о несчастье… Только этого недоставало!

Бакбай наконец перешел на беспрерывный бег, еще чаще оскальзываясь и разбрасывая ноги.

Сблизились, когда он уже хрипел.

— Ну, говори, батыр[27], чего вы там натворили?

В глазах Казыбека гнев и растерянность.

Бакбай, как-то слишком уж по-глупому улыбаясь, отер рукавицей вспотевшее лицо, сбил на затылок треух. Рукой, стиснутой в кулак, едва не ткнул главному в лицо и только, когда почувствовал тепло ладоней Казыбека, схватившего летящий ему навстречу кулак, развернул свою ладонь.

Перед глазами Казыбека блеснул, будто осколок темного бутылочного стекла, галенит. Мерцающую зернистым блеском поверхность минерала любой геолог отличил бы среди породы с первого взгляда. Обломок рудного камня был невелик, с наперсток, но он весил сейчас тяжелее золота. По всей поверхности искристо светились натуральные крупицы свинцовой руды. Они мерцали, вспыхивали на свету, будто зайчики на стекле. Казыбек почувствовал, как гулко вздрогнуло и заходило в груди сердце, не вместившее всей радости.

Упали на снег сунутые под мышки рукавицы. Казыбек принялся ковырять ногтем неровную поверхность доставленного с вышки камня, попробовал его на зуб. Однако знакомая тяжесть свинца, один этот признак уже исключал ошибку. Натуральный галенит! Боже, да мы же самые счастливые люди на свете!

Привычно спросил:

— С какой глубины?

Сияющий Бакбай горделиво шатнул широкими плечами.

— Не ызнаю!

— Бакбай! Шутки потом! — взмолился Казыбек дрожащим голосом.

— Не ызнаю! — повторил буровой мастер, отдышавшись. — Штангу поднимали вчера. С отметки трыста шездысет… Гнали вовсю… А сегодня прошли метров двадцать и подняли, чтобы взглянуть. Только сняли керн, ызнашит, баста, идем по рудному телу. А вот где верхний слой — убей, не могу сказать… Не ругай, Казыбек-жан, за оплошку. …Они там по снегу катают друг друга на радостях. Меня погнали за суюнши.

От станков уже неслись в низину ликующие голоса. Бурильщики, выстроившись в ряд, кидали в морозное небо шапки. Казыбек догадывался: смена Бакбая, торопясь поскорее прогнать свои метры, шла какое-то время вглубь без контроля. Такое поведение людей у станка заслуживало сурового наказания. Но удача с лихвой покрывала эту их промашку. Тепло, исходящее от кусочка минерала, могло бы растопить самое холодное начальницкое сердце. О нарушении технологии Казыбек поговорит с ними после. Сейчас наступил момент для общей радости. Где начинается рудное тело? С трехсот шестидесяти метров или ниже? На эти вопросы будет в конце концов дан ответ. Главное — обнаружена структура, запрятанная у основания горы много тысяч лет тому назад, и только теперь она обнаружена. Отыскана такими умельцами, как Бакбай. О, теперь громоподобный Кудай расщедрится на сто и двести скважин, разверзнутся его мрачные уста и распахнутся кассы…

Казыбек долго не выпускал мастера из объятий. Они тискали друг друга, пока не оказались на рыхлой, с колючим снегом обочине.

Поднялись, стряхнули с себя снег, пошли к площадке. Казыбек, то и дело поглядывая на тяжелый кусочек руды, зажатый в руке, навязчиво думал о переменчивой судьбе своих собратьев по профессии, в жизни которых многое зависит от случая. Работа идет на риск, на «попа», как говорят бурильщики. Вот тебе еще одно подтверждение: три года крутили снаряд, считай, вхолостую, метались с одной сопки на другую, дырявили вкось и вкривь горы… Сколько скважин пробурили, сколько затрат! Нет числа гневным выговорам и насмешкам. Все терпели — и жару, и хулу, — а своего добились. И в такой роковой час наткнулись на удачу, когда велено уже поставить точку на дальнейших поисках, свернуть работу, отвезти на базу людей и технику!.. Как понимать этот дар судьбы «под занавес»? Добыток чуть не из самой последней скважины. Насмешка над неудачниками?! Или я, Казтуганов, черт побери, в рубашке родился? Пусть теперь скажут об этом люди!.. Хотел бы я сейчас посмотреть на Кудайбергенова — этого стреляного волка межгорья, матерого хищника по вынюхиванию добычи… Даже генеральный махнул рукой на Шокпар, обрек на забвение бесплодную его утробищу. «Этот маленький камешек перевесит твою восьмипудовую тушу, Илеке! Со всеми потрохами и регалиями!» — пригрозил в сердцах своему шефу Казыбек.

— Надо бы известить начальство, — напоминал некстати Сержанов, вышагивая по узкой тропе сзади.

— Успеем, — буркнул в ответ Казыбек. — День раньше, день позже.

— А я готов добежать до рации!

— Нет, батыр, давай проявим мужское терпение… Погоним скважину глубже.

— По руде идем! — кричал в ответ буровой мастер. — Ты понимаешь? Даже мой брат, считай, мальчишка безусый, сразу определил удачу. Если честно признаться, первым-то он заметил перемену в керне. Только взглянул и кричит как резаный: «Руда!» Я даже растерялся поначалу…

Казыбеку не терпелось поскорее прийти на буровую, чтобы разделить радость с остальными парнями. Ему надо было сейчас же увидеть керн, поднятый с рудоносного горизонта.

В тепляке, где был отстойник с промывочной жидкостью, было почти так же студено, как на дворе. Небольшое бетонное корытце подернулось коркой льда. Казыбек пробил пяткой сапога небольшую лунку. Он принялся нащупывать в обжигающей холодной воде мелкие камешки. Через минуту извлек со дна горсть песчинок, смешанных с глинистым раствором. Даже самые мизерные из них оказались обломками галенита. И они искрились, вспыхивали на ладони, будто повторяли собою Млечный Путь на вечернем небе. Живо представил себе: снаряд в толще земной, вращаясь, идет по рудному телу. Мелкие частицы минерала смываются после раствором. Поскольку они тяжелее породы, оседают в отстойнике…

Всякие сомнения оставили Казыбека.

У станка Бакбая его поджидали рабочие, прибежавшие от соседних агрегатов. Они шумно выражали свою радость. Каждый норовил в чем-нибудь помочь бригаде Сержанова или просто подержаться за рычаги. Так пролетело полдня. Снова прозвучала команда выбирать штанги. Работа нашлась всем. Взрыв ликования то и дело оглашал стылую окрестность. Хрупкая фигура Бакбая в который раз взлетала над сугробом. Та же участь постигла и главного геолога, как он ни отбивался от настырных парней.

Когда возбуждение улеглось, Казыбек повторил при всех, о чем разговаривал с мастером по дороге к вышке:

— Парни, пойдем дальше! Гоните две штанги одну за другой и — подъем. Поймите: нужен керн! Без керна начальство нас не примет с этой вестью. Ждали три года, подождем еще сутки.

Рано утром Казыбек составил служебную радиограмму:

Придраться к тексту вроде было трудно. Радист отстучал послание главного геолога в экспедицию. Как ожидал, начальство не поверило его словам. Через час принесли ответ. Просили подтвердить сообщение. Одновременно вызывали Казыбека на разговор.

Казыбек решил не тратить время на излишние объяснения. В Актас пошла еще одна депеша, но более краткая, чем первая:

Руководство экспедиции надолго умолкло. Казыбек со своими подручными продолжал бурить.

К середине следующего дня над Шокпаром послышался характерный гул вертолета. Из винтокрылой машины, опустившейся вблизи стоянки разведчиков, выходили по одному закутанные в летные комбинезоны начальник экспедиции Сериков, какие-то люди из объединения. Наконец показался Ильяс Мурзаевич, а рядом с ним крутился приземистый, словно колобок, Шибынтаев. С ними прибыли секретарь горкома партии, два работника промышленного отдела. Все это шествие, с трудом преодолевшее сугробы и потому изрядно вывалянное в снегу, приблизилось к землянке, у порога которой стояли Казыбек и несколько свободных от вахты бурильщиков.

Гости вырывали из рук друг друга керны с рудой, шумно галдели, взвешивали на ладони крупные цилиндры, извлеченные из недр. Каждый из них счел нужным пожать руку Казтуганову, а Бакбая по-простецки обнимали, хлопали по плечу. Ильяс Мурзаевич взошел по мостику на буровую, где безостановочно продолжалась работа. Водитель вездехода теперь не жалел ни горючего, ни свою капризную технику. Он мотался между буровыми, выжимая из мотора остатки сил.

Ликовали не только люди. Свою надежность и послушание человеку показал буровой агрегат «ЗИФ». В руках Бакбая он действовал будто швейная машина. Он погудывал с неким удовольствием, вращая стотонную колонну труб.

Кудайбергенов подошел ближе, спросил, на каких глубинах сейчас бурение. Взглянув в лицо генерального директора, Сержанов вытянул над головой указательный палец, что означало просьбу потерпеть лишь один час…

Ильяс Мурзаевич затряс головой несогласно. Ему хотелось подержать в руках руду, хранившую глубинное земное тепло. Он что-то кричал, давал рукой знак остановиться.

Лицо Бакбая болезненно скривилось.

— Не могу, ызнашит! — Он показывал черной от копоти рукой на рокочущий агрегат. — Осталось два метра…

Кудайбергенов почувствовал в вахтенном непокорность, но продолжал улыбаться. Сказал, будто пожаловался, наклонившись к самому уху Шибынтаева:

— Видал, какие строптивые здесь собрались? Накажем или обойдемся?

— Извлечет руду — накажем! — прокричал в ответ Таир Унисьянович. Он понял намек генерального и изрек свои слова, почти не раздумывая. Все стали ждать, когда утихнет мотор. Вот колонка достигла заданной глубины, и Бакбай выключил двигатель. В уши ворвалась тишина. Стали различимыми разговоры даже на отдалении. К буровой снова потянулись рабочие от других установок. Наконец начали подъем снаряда. Плавно поскрипывал барабан, наматывая стальной трос.

Братья Сержановы выбирали одну за другой штанги степенно, не торопясь складывали их в штабель. Ильяс Мурзаевич вдруг шагнул к бурильщикам и принялся помогать им. Вслед за генеральным в работу включились остальные гости: сносили освободившиеся штанги к стояку, складывали их там.

Шибынтаев, поддерживая энтузиазм шефа, тут же ухватился за трубный ключ, чтобы разъединять звенья. Последнюю свечу с колонкой братья подняли, затаив дыхание. Свеча повисла в воздухе. Выбили из колонковой керн и разложили его по частям прямо на полу.

— Артисты! Фокусники! — восклицал генеральный, бегая вокруг братьев, разглядывая содержание керна. — Ну, что, Таир Унисьянович, накажем виновников?

Собравшиеся на площадке люди наперебой выкрикивали слова поздравления, склоняя на все лады имя Сержанова. А Шибынтаев, отложив ключ в сторону, вытер носовым платком руки, подошел к бачку с питьевой водой и ловким движением отъединил от цепочки алюминиевую кружку, сдавленную с боков. Затем без лишних слов щелкнул замками потертого портфеля, который носил повсюду, откинул крышку. В руках его оказалась бутылка коньяка.

Кружка вмещала как раз половину литра.

— А теперь, товарищи, прошу всех подойти ближе! — объявил генеральный, сделав жест в сторону обладателя наполненной кружки. — Сегодня все мы свидетели большого события в нашем крае. Очень даже может быть, что кое-кого из виновников торжества придется вписать золотыми буквами в историю… В этом керне, на глазах у нас извлеченном из глубин, не менее десяти процентов металла.

— Берите больше: тридцать! — подсказал Шибынтаев знающе.

— Дай бог! — согласился генеральный и продолжал: — Давайте вспомним, случалось ли подобное за минувшие десять лет? Встречали мы такое богатство?

Все молчали, зная о том, что генеральный не ради уточнения процента задал этот вопрос.

— Я уже слышал разговорчики: мол, произошло это случайно… На последней скважине… Шли вслепую! И тому подобное… Категорически отметаю такие утверждения! Никому из участников разведки не советую поддерживать вздорные слухи! Запомните: мы шли на Шокпар убежденно, с немалым багажом знаний и опыта. Руда на Шокпаре открыта нашим объединением закономерно. Поиски были упорными, мы верили в удачу. Не жалели ни сил, ни капиталов… Руда нам открылась благодаря терпению и активному мышлению людей. Есть у нас такие кадры, есть, к нашему счастью, знающие и любящие свое дело, умеющие рисковать, быть настойчивыми, если этого требуют обстоятельства.

Ильяс Мурзаевич сделал паузу.

— Поздравляю всех присутствующих с шокпарской находкой! Отличный успех, лучшего подарка в канун Нового года, по-моему, не придумаешь! А теперь, если вы согласны со мной, прошу, в связи с исключительным событием, хоть раз нарушить сухой закон, действующий в нашем объединении. Для того и открыта эта единственная на все содружество бутылка, чтобы всем лишь причаститься, приобщиться к нашей совместной победе. Кто первым должен подойти к «причастию», не стану объяснять…

Шибынтаев протянул кружку Сержанову.

Оглушенный льстивыми словами генерального, Бакбай заробел вначале, затем изучающе поглядел на окружающих его людей. Ему ли не знать: обычай такой у разведчиков есть — выпить за удачу. Но самому участвовать в подобных праздниках еще не приходилось. Не было и подобных случаев!

Мастер бурения растерялся. Выпить, разумеется, он мог. Если понадобилось бы, осушил и кружку. Робел он больше оттого, что вдруг оказался самым заметным человеком в кругу начальства, да еще такого высокого. А он кто?

— Смелее, Бакбай! — поторапливали его совсем чужие люди, фамилий которых он даже не знал.

— Тяни до дна, твой праздник! — крикнул Науканбек.

— А ты знаешь, что бутылка — из золотых запасов директора, она изымается из сейфа раз на веку? Не веришь — посмотри на этикетку. Небось годков двадцать ждала тебя, голубушка… стояла в темном углу сейфа, — разъяснял Шибынтаев.

— Хлебни сколько сможешь, — сочувствуя другу, подсказывал Казыбек.

— Кто смел, тот два съел! — послышалась шутка.

Измучившись сомнениями, Бакбай, так и не приложившись губами к кружке, вдруг протянул ее начальнику экспедиции Серикову.

— Э-э, нет, брат! — шеф отвел его руку. — Не тот заход. Сказано же: виновнику торжества.

— Пей! — приказал Кудайбергенов, глядя на Бакбая строго. И Бакбай решился. Отпил глоток, другой и тут же сунул угощение в чьи-то ближние к нему руки. Ближние руки были Таира Унисьяновича. Тот, не проявив жадности, пустил ее по кругу.

Открытие руды на Шокпаре произошло в лютые холода, что затрудняло завершение работ. По прогнозам синоптиков, январь и февраль обещали быть рекордными по количеству осадков. Для постоянного бурения требовалось еще немало человеческих усилий.

Кудайбергеновым обуяло рвение во что бы то ни стало завершить разведку. Полагалось быстро оконтурить рудоносную зону.

Об открытии на Шокпаре Ильяс тут же доложил в министерство. Все это было зачислено ему как успех, завершающий трехгодичные поиски. Министр вежливо поздравил Кудайбергенова, но советовал не спешить с реляциями и не расхолаживать коллектив разведчиков.

— Доводите ваше открытие до ума, как положено, — закончил беседу с генеральным министр.

Завидную энергию проявлял теперь во всяком начинании Курманбай Сериков. Его старание хорошо понимал Ильяс Мурзаевич. Начальнику актасской экспедиции только что отметили шестьдесят. Дела у него за последние годы шли ни шатко ни валко. В управлении поговаривали об отправке Курманбая Сериковича на отдых. Ведь за нерасторопность Серикова придется кому-то отвечать. Не лучше ли списать все недостатки на ушедшего на пенсию? Такие мысли вертелись в голове Ильяса Мурзаевича, хоть Курманбай Серикович был по-человечески ему дорог, ни разу не подвел за многолетье совместной работы.

Сериков чувствовал приближение грозы, потому был особо учтивым при встречах и безупречным в выполнении прямых распоряжений шефа. Открытие Шокпара было спасательным кругом для утопающего в житейских волнах. Только глупец мог упустить подвернувшуюся возможность для поправки расшатанной временем и невезением репутации. Шокпар — был единственным спасением не только ему. Если подтвердится их открытие после оконтуривания залежей, грядет истинная сенсация, прозвучит по всем росстаням гром победы! Чьей? В том числе и Серикова, без начальника экспедиции, организатора поиска, никак не обойтись на любом торжестве по этому случаю. Разведчиков ждут не только благодарности в приказе генерального, но премии и награды, а возможно, и более высокие почести. «Сам-то Кудайбергенов отхватит себе государственную премию, — рассуждал Сериков. — Нет уж, Курманбай, постарайся и не упусти момента! Твой наступил звездный час!»

Впрочем, стоит ли упрекать Серикова за такие честолюбивые мечты? Человеку хотелось достойно завершить свою скитальческую эпопею вполне логичным итогом. Разве он меньше других выкладывался на работе? Не везло, что тут поделаешь? И вдруг словно озарение…

Через неделю после памятного полета с генеральным в горы для обмывания удачи Сериков положил на стол Кудайбергенова проект детальной разведки Шокпара. В сшитке листов было указано все: количество станков, численность обслуживающего персонала с поименным списком бурильщиков, строительство жилья, укладка дороги с мостами. Даже смета на многомиллионную сумму, рассчитанная по рублям и копейкам.

Комплекс работ на ближайшие пять-шесть лет…

Единственной незаполненной графой в том проекте оставалась фамилия начальника новой партии. Но и на этот счет у Серикова готовы свои соображения.

Курманбай Серикович предложил назначить преемником дел на Шокпаре своего воспитанника, Бакбая Сержанова. Имя этого джигита в те дни было на устах всех рудокраевцев. Однако в своих рассуждениях о будущем начальнике разведки Курманбай встретил упрямого оппонента в лице Казтуганова. Главный геолог экспедиции лучше любого и каждого знал Бакбая. Казыбек не жалел добрых слов в адрес своего друга: блестящий знаток буровой техники, но слишком горяч характером, не всегда ладит с людьми, максималист в решениях. Ко всему прочему славный работяга этот не имел даже техникумовского образования. «На одном энтузиазме, — вел свою линию Казыбек, — сейчас далеко не уедешь. А Шокпар, несмотря на кажущуюся щедрость, имеет непростой нрав, хорошо прочувствованный геологами за три мучительных года поисков».

Сериков попытался на первом же обсуждении кандидатур смять доводы Казтуганова. Он пребывал в плену очарования этим скуластым, горячим в работах бурильщиком. Курманбай срывался в спорах, обозвал Казыбека эгоистом, недоброжелателем, чем сильно расстроил младшего коллегу.

— Илеке, рассудите нас с Казтугановым, — с отчаянием в голосе доказывал Сериков. — Ну, кто сейчас в начальниках партий? Это же, как правило, хозяйственники, отставные профдеятели, просто выдвиженцы… А я предлагаю вполне достойного человека, можно сказать — героя! У Сержанова легкая рука. За ним в огонь и воду пойдут люди. Ему и карты в руки, коль игра пошла на крупный успех. А специалистов — подбросим. Да я и сам готов перезимовать на Шокпаре… Под моей рукой Бакбай всегда ходил, словно объезженная лошадка, и рвения парню не занимать. Маловато организаторского опыта? А мы, старшие, так ли уж все знаем? Пошлем слишком опытного — дурить нас станет, собьется на халтуру, завалит отлично начатое дело.

Он был красноречив и изворотлив в словах, этот не желающий стареть седовласый Курманбай. Его рассуждения показались Кудайбергенову более зрелыми и практичными, чем осторожные прикидки не столь опытного в оценке людей Казтуганова. Генеральный не сразу, правда, но принял сторону Курманбая.