Клад

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда пассажиры из Алжира, сопровождаемые дежурной по аэровокзалу, усталой толпой приблизились к помещению таможенного контроля, Казыбек, используя свой рост, простреливал глазами редкую кучечку встречающих. Они сгрудились за металлической оградой. Там рядом со взрослыми табунились дети. Встречать своих пришли в основном женщины. Среди них было лишь двое рослых парней с огромными букетами в руках. Все нарядно одетые, в отглаженных брюках, в ярких сарафанах. На голове девочки с куклой в руках — огромный белый бант…

Они дружно махали руками, подавая знаки приветствия. Девочка-подросток, принаряженная, как на праздник, в красное платье и тоже с бантом, но только алым, как корона цветущего мака, подпрыгивала, увидев отца, и хлопала в ладоши. Слышались радостные возгласы, окликали пассажиров по именам: «Коля!», «Миша, мы здесь!» Казыбек смотрел на встречающих растерянно. Один раз послышалось что-то знакомое в выкрике: «Папа!» — но то обращение было не к нему.

Казыбек вышел за таможенную ограду последним. Почти вдруг понял: никому в аэропорту он не нужен. Какое-то время потоптался на вокзальной площади, гася в себе неприятное чувство одиночества, наблюдая, как радуются, обнимаются на глазах посторонних его попутчики по рейсу. Наконец все это надоело, и Казыбек, подхватив перевязанные широкой оранжевой тесьмой чемоданы, побрел в вокзал. Прошел через все помещение вдоль стены, то и дело посматривая на другую сторону, как бы просвечивая напряженным взглядом толпу суетливых и возбужденных людей, которые оказались на тот час у касс, регистрационных стоек, в буфете и просто сидящими в креслах.

Исполинский зал, каких путешествующий казах не видел нигде на Западе, кишел, будто муравейник. Досужий человек попытался прикинуть, сколько вместилось здесь мятущихся, подобно ему, людей: мужчин, женщин, несчастной детворы, побравшейся за руки, чтобы не потеряться, и ему не хватило воображения. Любая цифра здесь, наверное, была бы недостаточна. Казыбек с горечью подумал о том, что все они — мужчины и женщины, взрослые и малыши, по-своему каждый несчастен в отрыве от привычного, даже та девочка со сбившимся набок бантом, которая стоит обочь очереди к буфету и размазывает по бледному личику слезы: у ее куклы оторвалась ножка, и маме с папой недосуг помочь ее горю, потому что заняты взрослыми делами.

«Благо, если прибиваются к дому, — подумал о плачущем ребенке Казыбек. — Но если поманила к себе красивая даль, очень скоро наступит разочарование. Слезы ребенка — вещие…»

Целая делегация рослых парней с огромными рюкзаками, ведомая, словно лоцманом в людском океане, проворной черноволосой женщиной, влилась в толпу, заслонила и девочку с безногой куклой в руке, и ее родителей.

Слишком много, чтобы всех их могли поднять в воздух дюралевые крылья!.. Но среди этого надоедливого мелькания чужих лиц не было самых дорогих для него четырех путников, бесконечно близких и желанных. Сердце обрывалось, куда-то проваливалось от неожиданно хлынувшей в него тоски. В Алжире давила разлука, но все это воспринималось как неизбежное. Большим усилием воли Казыбек тормозил возникающую обиду на Меруерт. «Ну и что? Ты ведь на родной земле! — одергивал себя. — Скоро встретимся!» Теперь он думал о причинах невыезда Меруерт: «Неужели она не получила телеграмму?»

Взяв такси, приказал ехать в город.

В гостинице свободных мест не оказалось. Это было уже чересчур — вторая неудача за какой-нибудь час. Не дают пристанища земляки в том месте, где он всегда чувствовал себя как дома. Не слишком ли судьба строга с ним сегодня? Спросил директора. Сказали: ушел на обед… Машинально взглянул на часы. Ждать около часа. Решил никуда не отлучаться: все же знакомый человек. Не поможет, так посочувствует, присоветует, как найти выход.

Наконец появился директор. Казыбек без всяких предисловий сказал, войдя в его кабинет, что он преодолел долгую дорогу и чувствует себя просто разбитым… Лысый человек с живыми, участливыми глазами понимающе кивнул и нажал кнопку…

Номер был просто отменный, окнами на бульвар, на столе белый телефон, в ближнем к окну углу цветной телевизор. Казыбек уезжал за границу из этой же гостиницы. Тогда ее основной корпус располагался в старом кирпичном здании. Новую выстроили рядом. Внутри она была облицована белым мрамором с голубым оттенком. Плитки выложены в стиле сырмаки[15]. На первом этаже просторное фойе с пальмой. По обе стороны коридора номера гостиницы. Перед каждой дверью в восточном стиле дугообразные арки, тоже с орнаментом… На третьем этаже ход на мансарду с крышей в форме купола, напоминающего верх юрты, но из цветного стекла. В солнечную погоду через прозрачную крышу ниспадали лучи, освещая пальму. Казыбеку мнилось: и стены здесь излучают свет.

Распихав чемоданы по углам, а одежду повесив на плечики в просторном шифоньере, незадачливый авиапассажир набросился на телефон. Он успел узнать у дежурной код Алма-Аты. Нет нужды, как раньше, упрашивать телефонистку междугородной связи соединить нужный номер. Набирай одиннадцать цифр и внимай голосам родных.

Автомат между тем не срабатывал. Казыбеку пришлось понервничать у телефона полчаса. Наконец в какой-то миг он почувствовал: ответный гудок. Задержав дыхание, ждал ответа. Гудки монотонно повторялись, но пока никто не подходил к телефону. Возможно, произошла ошибка с какой-либо цифрой кода. Надо набирать сначала. Казыбек, однако, решил не отступать. Наконец сигнал прервался поднятием трубки в далеком далеке…

— Кто вам нужен? Говорите громче!

Мужской голос. И совсем незнакомый, видимо, обладатель низкого баритона не очень вежливый человек. Во всяком случае не тот голос, которого ждал. Казыбек поначалу растерялся. Неловкая, досадная пауза, после которой хотелось швырнуть трубку.

— Это квартира Казтуганова? — спросил убитым голосом путник.

— Нет! — Голос был резким, категоричным. — Казтугановы здесь не живут! Были раньше, переехали!

— Как переехали? Куда? — Совсем растерявшийся Казыбек говорил взахлеб, пытаясь установить новый адрес семьи. — Послушай, дружище! Не клади трубку, растолкуй… С вами говорят из Москвы. Я и есть Казтуганов… Я отправил телеграмму о своем приезде из Алжира. То есть на ваш адрес отправлял телеграмму.

Волновался он напрасно. Там, в Алма-Ате, кое-что поняли и не перебивали. И когда Казыбек выпалил все свои торопливые, сумбурные вопросы, мужчина, спокойно рокоча в трубку, разъяснил:

— Ваши получили новую квартиру… Да, это я точно знаю. А вот куда переехали — убейте, не ведаю. Не было разговора… Да, все живы-здоровы. Когда это случилось? Тоже непростой вопрос. Но постараюсь вспомнить.

На минуту голос пропал. Мужчина, вероятно, прибег к помощи домашних. Потом изрек:

— Дней десять, а может, чуток побольше! Потому что мы здесь живем неделю, а ведь был ремонт перед вселением. Насчет телеграммы сейчас спрошу у жены…

Казыбек терпеливо ждал.

— Эхе, дорогой, — донесся голос нового жильца, сопровождаемый шумным вздохом. — С телеграммой не повезло. Получили без меня. Собирались отнести в министерство геологии, да, видно, не отнесли. В общем, лежит у нас ваша телеграмма. Вы уж извините.

Казыбек, чертыхнувшись, опустил трубку. «Надо же — хамье! Чужая телеграмма валяется в доме, и никому нет дела!.. Такую оплеуху получить еще в дороге! Сколько ночей недосыпал, чтобы улететь вовремя. Как торопился, бездна переживаний в пути, и вот те на!» Закипала обида на жену: «Неужели Меруерт не могла хоть раз заглянуть на старую квартиру? Хотя бы догадалась позвонить. Или предупредила бы новых жильцов о возможном послании из Алжира. — Ему казалось, что в ту минуту померкло небо и на земле все перевернулось, пошло кувырком. — И этот глава семьи тоже хорош! Мурло! Пять дней держит чужую телеграмму в доме, не чешется. Долго ли на почту позвонить? Что происходит с людьми? Куда мы катимся?»

В роскошной гостинице путнику вдруг стало неуютно, а сам он выглядел чужим здесь, отбившимся от своей стаи, не нужным никому… «Послать еще одну телеграмму? Куда? Странные эти новые жильцы, не ведающие, где поселились вчерашние хозяева… Но и Меруерт тоже хороша со своим безразличием к почтовому ящику!» Вдруг пришла мысль позвонить знакомым, тем, кто может знать о местонахождении семьи…

Легко сказать — позвонить друзьям. Но пробовал ли кто сделать это, если больше трех лет не тревожил в сознании примелькавшегося номера! Терзаясь сомнениями, Казыбек пытался восстановить в памяти какую-либо группу чисел, хотя этими числами прежде его голова была набита, будто компьютер. Ничего путного из его попытки опереться на собственную память не вышло. Дежурная гостиницы вдобавок сказала: теперь там шестизначные номера.

Заперев двери, вышел на улицу. В Москве немыслимая для северного города жара… Так и влечет куда-нибудь в тень, пропало всякое желание двигаться. Казыбек медленно пошел в сторону Главного почтамта.

Отправил срочную старикам в аул. Следующий бланк заполнил на имя земляка и однокашника по институту. И как он сразу не догадался известить о приезде именно Елемеса! Теперь Казыбек не случайно подумывал, что переезд семьи в другую квартиру наверняка не обошелся без участия этого поистине близкого человека.

Пока он наблюдал за действиями служащей телеграфа, чопорной дамы, скрупулезно подсчитывающей каждое слово длинного текста, немного успокоился. Постепенно к нему возвращался интерес к московским улицам, влекло к березкам возле чайной. От зеленого шелеста их мелких листьев и запаха он совсем отвык и теперь разглядывал те листочки и полуопущенные ветви как диво.

Казыбек медленно двигался вдоль улицы Кирова, как бы открывая для себя столицу страны и помолодевшие дома в ней заново. Невольно приходили на память кривые улочки аль-Джезаира, горные цепи, обрамляющие город, и качающиеся на канатах мосты между скалистыми выступами. Там он часто вспоминал свою рыжеватую степь, любил перенестись мысленно на просторные проспекты Москвы и Алма-Аты, вбирающие в себя одновременно шесть рядов машин. Вот одна из таких улиц, которой мог бы гордиться любой зарубежный многомиллионный центр. Улица Кирова не столь распахнута, как новые магистрали Москвы, но здесь всегда оживленно. Она словно притягивает к себе старожилов и приезжих.

Через несколько минут, основательно подуспокоившийся, вышел на широкую площадь. Оказывается, он уже кое-что забыл. Не мог сразу вспомнить название площади. Однако, едва взглянув на памятник, тут же понял, куда его принесли затекшие в долгом полете ноги. Перед ним был всегда переполненный приезжими «Детский мир». Когда он заходил в это огромное пятиэтажное здание в последний раз? Да в день прощания с Москвой! Рядом была Меруерт, по обе стороны супругов — Назкен и Жазыбек, родной брат из аула. Они пришли в универмаг, чтобы купить подарки девочкам, оставленным у родителей Меруерт в Ускене.

Вспомнив, куда они пошли после посещения магазина, не раздумывая шагнул в подземный переход.

Казыбек уверенно шел к Красной площади. Да, все Казтугановы были в тот день в Мавзолее В. И. Ленина. У Кремлевской стены сфотографировались. Постояли вблизи Мавзолея, дождались смены караула. Им еще достало времени пройтись через Александровский сад.

Сейчас Казыбек вышел к Красной площади со стороны музея.

Все здесь было как три года назад, будто геолог и не уезжал из Москвы, а связанное с Алжиром — ему приснилось. Реальная явь теперь вытеснила из памяти все случайное. В жаркий августовский день даже очередь к Мавзолею была короче обычного.

Геолог прошел вдоль площади и остановился на том самом месте, где они с Меруерт слушали звон курантов. Два молодых солдата, удивительно похожие на тех прежних часовых, замерли в той же позе навытяжку, словно ждали его, сына кочевника, чтобы он приехал издалека и привел с собою смену.

Казыбек невольно сорвал с головы берет и долго любовался молодцеватой выправкой часовых главного караула страны. Вдруг послышались мелодичные звоны курантов. Люди, пришедшие к Мавзолею, словно по команде подняли голову в сторону Спасских ворот. Трое военных в парадной форме строевым шагом шли вдоль стены, не обращая внимания на бой часов. У них был свой отсчет времени.

За четверть часа, проведенные на Красной площади, душа Казыбека окончательно обрела равновесие и мрачные мысли отлетели куда-то в сторону.

Супруги Казтугановы сначала выезжали в Алжир вдвоем. Это был первый для обоих вояж за границу. Все в той поездке занимало их до невозможности, однако и сомнений оставалось хоть отбавляй. Не зря говорят: чем длиннее дорога, тем больше всяких случайностей. Ясное дело, Меруерт в первые дни ликовала от сознания, что министерство геологии отрядило для выполнения столь сложных работ за рубежом именно ее мужа. В союзном министерстве без особых проволочек утвердили кандидатуру. Значит, и Москва признавала Казтуганова соответствующим столь высокой миссии. А Меруерт — жена, правая рука известного специалиста! И для нее был оформлен заграничный паспорт по всей форме. Оба теперь пусть не в одинаковой степени, но будут представлять на алжирском руднике Страну Советов. Сознание этого факта окрыляло женщину. Она была преисполнена желания совершить что-то достойное своего уважаемого мужа и вообще гражданина отечества. Одним словом, не туристами выезжали за границу, не в поисках экзотики в далекой стране, не ради удовлетворения личных интересов. Их ждал тяжелый изыскательский труд, и обоим Казтугановым хотелось, чтобы этот труд, благодаря их готовности выложиться сполна, оказался еще и благородным поступком, достойным уважения со стороны ближних и дальних.

Казыбеку надлежало как специалисту оказать помощь молодой республике, недавно сбросившей с себя иго колонизаторов. Задача советских и всех иных геологов состояла в том, чтобы не дать замереть из-за нехватки сырья тем немногочисленным рудникам, которые были оставлены прежними хозяевами на произвол судьбы. Битва за спасение рудников была начата такими же, как Казыбек, энтузиастами горного дела, приехавшими сюда несколько раньше.

Какой удивительный факт, между прочим: полсотни лет тому назад немыслимо было и подумать степняку о таком участии! В те времена кочевой люд нуждался в помощи из других, более развитых стран. В степь приезжало много технического персонала из-за границы. С их участием подняты промышленные гиганты. А теперь Казахстан поставляет своих спецов за рубеж, чтобы вернуть добрым людям когда-то взятый долг опыта в добыче и поиске руд…

В дедовские времена лишь восемь процентов обитателей юрт умели читать и кое-как нацарапать на бумаге несколько слов. А сегодня внуки прежних табунщиков запросто едут в Азию и Африку, на другие материки, чтобы внести свой вклад в поправку обескровленного хозяйства страны или целого географического региона.

Нужно ли распространяться о том, какие чувства испытывает тот или другой сын степей, принимая на себя обязанности миссионера технического прогресса?

Казыбеку надлежало «прощупать» недра чужой земли, оказавшейся неласковой к истинным ее хозяевам. Требовалось уточнить геологическую карту департамента. Ясное дело, выполнять все это придется не одному, с местными специалистами. Первая помеха в деле — незнание языка. Пока шли приготовления к отъезду, Казыбек зачастил по вечерам на курсы французского. С арабским за короткий срок и вовсе не совладать. Хорошо, что алжирцы, малые и старые, понимали язык бывшей метрополии. Учение продолжалось и по приезде в незнакомую страну. Нельзя сказать, что супруги преодолели этот барьер полностью и объяснялись так же, как на русском. Казыбек первые недели то и дело заглядывал в карманный разговорник. Затем надобность в этом сама по себе отпала.

Еще одной трудностью для них оказался жаркий климат юга, испепеляющее солнце африканского материка. Одуряющим зноем дохнуло супругам в лицо, едва ступили на трап в аэропорту имени Бумедьена. Они будто попали в струю, исходящую из горловины домны. Первым желанием было заслонить руками глаза. Увы, дальше все шло отнюдь не лучше, чем в минуты знакомства со здешним климатом. На привокзальной площади никакого навеса или другого укрытия. Даже строения, сложенные из камня, и мостовые дышали избытком накопленной энергии солнца. От этого нашествия жары не спасала самая укороченная одежда. Как раз наоборот. Большинство коренных жителей кутают себя по летней поре в балахоны, скрывающие часть лица и конечности. Приезжие вынуждены были срочно овладевать вековым опытом аборигенов, и северяне очень быстро темнели лицом и привыкали укутывать в белое открытые части тела, напоминая скорее кокон шелкопряда, чем цивилизованного человека. Как ни странно, Казыбек за три долгих года, которые лучше бы назвать одним бесконечным летом, не воспринял этого дара судьбы, не привык к перемене климата, скорее, обвыкся там и жил ожиданием прохлады в своей стране.

Всеми разведочными работами в Алжире, а также извлечением полезных ископаемых из недр управляло одно ведомство — «Сонарем». Это слово было написано в подорожных бумагах. Ведомство направило его в геологическое управление, называемое по местному «Департамент де решерж». Директор департамента, знакомясь с мсье Казтугановым, высказал пожелание использовать его на действующем руднике.

Казыбек не счел возможным спорить с таким решением, хотя из предписания явствовало, что он — поисковик. Что оставалось одурманенному несносной жарой инженеру? При заключении контракта в Алма-Ате он обязался работать на любой должности по усмотрению распорядителей его судьбы. Вежливый господин Селим, почти безбровый, с большими, как у женщины, округлыми глазами цвета спелой сливы, разговаривал в приказном тоне. Он мог направить вверенного ему иностранца не в Эль-Атлас, а в самый центр земного ада, в Сахару, и пришлось бы подчиниться.

Супруги Казтугановы, поскучав полсуток в поезде, гремевшем на стыках как перед погибелью, добрались наконец до портового городка Аннаба. Это был довольно внушительного размера морской порт, связывающий небольшую страну на севере континента с остальным миром.

Рудник Айн-Барбар был открыт в прошлом веке. Он находился в сорока километрах от порта, в горах. В одном краю распахнутого межгорья нашло себе место добывающее предприятие, в другом разместились однообразные домики, где жили горняки и их семьи. Приезжим отвели отдельный домик, именуемый по-местному виллой. Под окнами виллы росли оливковые деревья, клочки серой земли между ними были заполнены благоухающими цветами. Окнами это жилище, порядком изношенное прежними, не очень бережливыми обитателями, глядело на западный склон горы, за которым открывались виды на оливковые рощи. Экзотические деревья источали приторно-сладковатый запах на всю окрестность во время цветения и напоминали собою редкостный ковер ручной работы.

Казтугановы ликовали, обживая свою «юрту», как они называли виллу. Их очаровало сходство в очертании горы Эль-Атлас со знакомой им вершиной рудного края. Даже сатанинская жара, с мучениями переносимая в любом другом месте, здесь не казалась такой уж угнетающей. Впрочем, могла сказываться относительная близость моря.

В Алжире люди спешили выполнить часть дневной работы с утра. Обеденный перерыв длился с двенадцати до пятнадцати часов. Ласковое с восхода солнышко к середине дня превращалось в беспощадного зверя, лучей которого страшилось все живое и пряталось в тень. От разящих золотых лучей полуденного светила не спасали и каменные стены бюро[16].

Обедать Казыбек приходил домой. К концу трудового дня их с Меруерт ждал у выхода из конторы микроавтобус, чтобы успеть отвезти всех служащих с их семьями на побережье, где в распоряжении мсье Селима имелся небольшой пляж.

— Ваша главная обязанность, — сказал ему при первой встрече директор, — не дать закрыться двум работающим в этом районе шахтам.

— Предположим, что мне это удастся, — ответил на тревожащие слова инженер. — А что вы будете делать через два года, мсье ла директор?[17]

Мсье Селим со сдержанной улыбкой, полуприкрыв ладошкой темно-карие глаза, как бы омывая себе лицо, признался:

— У любого другого, кто придет вам на смену, я буду просить то же самое: найдите руды хотя бы на год-два. Без Айн-Барбарского месторождения, мсье аншеф[18], мы не сможем развивать свою промышленность.

В шахте Айн-Тута были два добычных участка, столько же на соседнем руднике, поименованном Жаке. Здесь извлекали на поверхность свинцово-цинковое сырье. Был еще участок по добыче медного колчедана. Геологическими характеристиками Айн-Барбарское месторождение напоминало Актасское, что в Казахстане. Казыбек у себя на родине тоже занимался поиском аналогичных руд. Правда, Актас по сравнению с алжирскими месторождениями — настоящий богатырь. Но дело даже не в объеме залежей. Разительно непохожими были средства добычи.

В рудниках Актаса под землей сновали электровозы, действовали мощные бурильные станки. Там давно перешли на бригадный метод извлечения сырья… Здесь все оставалось неизменным с прошлого века. Руду брали чуть не голыми руками, при помощи мускульной силы и примитивных приспособлений. Спустившись в забой, Казыбек поначалу впал в уныние.

В первые недели советскому инженеру пришлось заниматься только тем, о чем его умолял мсье Селим: не дать остановиться транспортеру по выдаче сырья на-гора… В начале смены он вместе с рудокопами спускался в шахту, прощупывал каждую крепежную стойку, обходил штреки и рассечки. Со времен учебы в институте Казыбек уверовал в незыблемое правило: руководство рудников должно знать на несколько лет вперед, в каком месте, сколько и на какой глубине залегает сырье. Что оно из себя представляет? И если Казыбек после тщательного прощупывания глазом рудничного тела с полной уверенностью мог сказать мсье ла директору, что на два месяца предприятие обеспечено, шеф не знал меры своему восторгу. Он так радовался, будто жена родила ему долгожданного сына, которого так недоставало их семье. Несколько дней потом он кланялся при встрече, будто хранителю его судьбы.

У себя дома Казыбек привык действовать масштабно. Он посчитал бы себя неважным специалистом, если бы мог снабдить рудник по нормам добычи лишь на два года. Человек не живет одним днем — эта истина запомнилась ему от отца. Металл нужен людям со времен каменного века, потребности в нем не видится конца и поныне. Геолог вменил себе в правило познать окрестные глубины так, чтобы мсье Селим не заблуждался на этот счет, не играл с самим собою в прятки, не расточал напрасно улыбок. Казыбек здесь не гость, а такой же, как все остальные, работник, к тому же представляющий на рудниках высокоразвитую страну, и должен внести ясность: чего алжирцы могут ждать от Айн-Барбарского межгорья через год, два, а может, и через тридцать лет. Страна не отдельный человек и не одно поколение людей. Народ существует вечно… Истина всегда ценнее лжи и самообмана. Нет надежного запаса сырья здесь, нужно его искать в другом месте, поблизости.

Чем больше геолог ходил по штрекам Эль-Атласской горы, тем основательнее углублялся в суть дела. В нем крепла радостная догадка, о которой он покамест не решался сказать мсье директору. Нужно было не торопясь изучить прошлое древнего рудника, подсчитать хотя бы по периодам расцвета и упадка добычи, примерное количество поднятой на поверхность руды. Сохранившиеся в бюро документы с излишней откровенностью говорили о том, что здесь, у горы Эль-Атлас, испытывали свое счастье многие, везучие и неудачники. Первые признаки минерала обнаружили более ста лет тому назад на южной стороне, возле родника Айн-Барбар. Отсюда, видимо, и пошло название предприятия. Началась активная выборка сырья, да такая, что через годы от найденной жилы не осталось и следа. Поиск продолжили на другой стороне горы. Здесь залежи оказались побогаче. Неподалеку от копра люди сколачивали привозные бараки, затем начали возводить виллы из камня, с удобствами. Айн-Барбар переживал годы подъема.

Но нет в природе ничего вечного, в том числе и того, что скрыто от глаз человеческих теменью подземелья. Сто тридцать лет в истории рудника — это уже много. Опытные горняки давно стали поговаривать, что шахта на ладан дышит, скупится на отдачу, а временами совсем никнет, как загнанная лошадь.

Знакомство с сохранившейся документацией дало свои результаты прежде всего в познании языка. Казыбек сам чувствовал, что ему все реже требуются услуги переводчика, когда речь идет о технических терминах и обозначениях. К странным выводам приходил инженер, расшифровывая хитроумные схемы подземных ходков, знакомясь с отчетами экономистов. Владельцы предприятия безоглядно рвались к добыче, мало заботясь о тех, кто придет сюда после них. Подобную картину он наблюдал, когда изучал по документам историю освоения залежей в Казахстане. Давние хозяева Актаса — это были преимущественно русские купцы, затем английские концессионеры и австрийские предприниматели — все без исключения набрасывались на богатый пласт, лишь бы поскорее набить мошну. Ни одного истинного рачителя земных недр не отыскалось за всю историю у рудника Айн-Барбар. Все будто соревновались, кто скорее станет миллионером. Любой из хозяев и наследников начинал выемку сырья с более богатого горизонта. В некоторых местах прежние выработки обрушивались, погребая в глубинах так и не тронутое сырье, до которого теперь не добраться.

После недолгого раздумья Казыбек решился на эксперимент и пошел с предложением к главному инженеру. Он испрашивал позволения доразведать оставленный еще в прошлом веке рудный разрез…

Главный, флегматичный поляк, очень знающий человек, но на удивление инертный, с натугой переносивший здешний климат, посмотрел на Казыбека с недоверием.

— Зачем вам эта канитель? — произнес он усталым голосом. — Я слышал о залегании… Но поймите, коллега… Пока проложим туда ходки, уйдет половина срока нашего пребывания здесь.

Казыбек оставил без внимания его довод, принялся объяснять суть замысла:

— Разведочные скважины на этом склоне горы отбурены строго по сети, без учета пережимов. Не учтена общая позиция залегания сырья. Рудная зона — не автострада. Она может внезапно исчезнуть и появиться вновь, открыться на пути добытчиков мощным скоплением… Если мы пробурим три скважины между старыми профилями, наверняка наткнемся на нетронутые залежи.

Поляк почесал белой рукой реденькие выцветшие волосы на темени, ерзнул в кресле:

— Известно ли вам, дорогой пан Казтуганов, как скудны у них банки! На подобные новации нет денег… Но если управляющий и пойдет на риск, мы можем опозориться, не найдя руды в предполагаемом месте. Ведь прежние хозяева там ничего не нашли… Не все же они были дураками, надо думать…

Казыбек чуял под землей добычу, словно кошка затаившуюся в норе мышь.

Он настоял на своем, растормошил все службы управления. К его счастью, в первой же скважине, место для которой он осмотрительно выбирал в ста пятидесяти метрах от старого профиля, наткнулся на приличную руду. Тут же, вместе с пробудившимся поляком, они скорректировали еще две скважины. В итоге за каких-то два-три месяца старая рудоносная зона была оконтурена, испытана вширь и вглубь. Срок службы шахты, по совместным прикидкам, был продлен на пять лет.

Мсье Селим Белла торжествовал, будто именинник. Фамилия Казтуганова стала привычной для алжирцев наравне с известными героями молодой республики. Его повысили в должности. Теперь Казыбек стал мсье инженер-аншеф, что соответствовало служебному положению шефа геологических исследований департамента.

На плечи дерзкого казаха легла забота республики по накоплению разведанных богатств в районе Айн-Барбарского месторождения. Теперь Казыбек имел пять буровых установок. Обслуживали их специалисты, прибывшие из Болгарии, а машины привезли из Союза[19]. Новая должность с длинным и неудобным названием была хороша лишь в одном: пытливому геологу развязали руки в любимом деле. Со школьных лет он оставался романтиком, упрямо веря в чудеса, особенно подземные. Где, на какой глубине ждать открытия — тебе самому решать…

Его не покидало чувство уверенности, хотя коллеги, ссылаясь на опыт прежних искателей, относились к его рвению не без скепсиса. Интуитивно Казыбек предугадывал совсем обратное. Ему профессионально не терпелось проверить себя в независимом поиске.

Казтуганов давно вел спор с теми геологами, кто не любил копаться на месте старых выработок и считал их кончеными. «Все хотят открыть новые месторождения, жаждут встречи с кладом на огромной территории, чтобы заложить рудник-гигант, после и плавильный комбинат, — рассуждал Казыбек возмущенно. — В поисках рекордных находок оставляют залежи на первый взгляд бедные. А кто станет обихаживать эти заброшенные выработки потом?»

Лихорадка в поисках более добычных мест не обошла и французских специалистов. Их не очень-то беспокоило будущее Айн-Барбара. У самих алжирцев пока руки коротки, чтобы до всего дотянуться. Нужны десятки лет для накопления собственного опыта. А те, кто приезжают сюда по контракту, имеют времени в обрез и едва укладываются в обусловленную норму — продлить жизнь хиреющему руднику еще на несколько лет. Только освоится человек — напоминает о себе срок возвращения домой.

По происхождению руды Айн-Барбара относятся к гидротермальным. Из огненных недр по образовавшимся в земной коре трещинам в период геологических катаклизмов рудоносные растворы поднимались ближе к поверхности. Первовестником залегания явился родничок, бегущий из-под горы с тех давних времен…

Казыбек пошел со своими бурильщиками вдоль этого вещего ручейка. Но первые скважины оказались пустыми. Шел месяц за месяцем, и каждый из них повторял любой предыдущий. Былая слава умельца, которая подняла до завидных высот скромное имя советского геолога, меркла на глазах восторженных поклонников его таланта. Специалисты, а в их числе Селим Белла, посматривали на Казыбека с подозрением. Они уже не верили в его «звезду».

Чем меньше везло, тем упрямее становился геолог. Он решил не отступать. А идея была совсем простой — горизонт, состоявший из сплошных трещинообразных песчаников, не мог быть совсем без содержания руд… Казыбек с буровыми шел по падению песчаников, которые в этих местах были собраны в складки и скручены в земляные вихри.

Постепенно в голове разведчика складывалась картина крутопадающих структур, не очень покоряющихся обычному бурению. И вдруг — очередная скважина принесла радость! Сверкающий от частого применения керн, еще дышавший глубинным теплом, тяжело опустился на ладони своего повелителя. Он был наполнен ценнейшим сырьем!

Казыбек не спешил торжествовать победу. С тем же озабоченным видом, что и прежде, он посылал бурильщиков на новые профили. После трех удачных проб подряд счел нужным доложить теперь уже о несомненной находке мсье Селиму.

По традиции геологов за Казыбеком оставалось право дать имя новому месторождению. И он не отказался от этого права. Район стал называться Айн-Кадр, по имени национального героя молодой республики, предводителя вооруженной борьбы С колонизаторами.

Слово «айн» придавало особый смысл этому названию. Кто знает, не станет ли новый рудник символом расцвета металлургии в республике, как окрыляло алжирцев на добрые дела и подвиги имя непокорного Кадра?

Между тем росла популярность самого Казыбека. Обнаружение запасов руды там, где подобных находок не ждали, вызвало немало похвальных откликов в прессе. Слава росла, будто ком, грозя превратиться в сенсацию после того, как один дотошный журналист узнал, что советский геолог Казтуганов — не просто себе русский, а потомок мусульман, чуть не свой брат для арабского люда. Дальше пошли слухи: мол, в удаче приезжего специалиста есть что-то освященное молитвами дедов… Разговоры окончились подробным интервью для национального телевидения, где пришлось раскрыть кое-что из особенностей поиска в глубинах, без всякой связи со всевышним… Казыбек стал желанным, своим человеком чуть не в каждой семье. Его стали узнавать на улице… Произошло это в пору, когда удачливый геолог считал оставшиеся недели до отъезда на Родину.

Казыбека пригласили в наше посольство. Он догадывался о причине приглашения, но ничего уже не могло его остановить в созревшем решении.

— Алжирское правительство, — заявил, улыбаясь, посол, — высказало намерение отметить ваш труд достойной наградой. Такое редко случается с людьми иностранного происхождения, тем не менее это становится для всех нас и для вас в первую очередь отрадным фактом.

Выслушивая хорошие слова о себе, Казыбек смущенно улыбался, выражая ответное удовлетворение пришедшими на ум словами благодарности, твердил, будто заученный урок вежливости:

— Я ведь не за орденом приехал… Наше дело — работать, коль доверили. А если повезло несколько больше, чем другим, что ж…

Посол, высокий мужчина, не по годам стройный и напоминающий собою голубя мира в белом чесучовом костюме, с внимательным взглядом усталых карих глаз, беседуя, постепенно увлекал Казыбека к двум креслам, расположенным у затемненного шторами простенка, в глубине зала. Мужчины сели, оживленно разговаривая. На этот раз больше говорил Казыбек. Посол с затаенной надеждой в глазах слушал не перебивая, хотя глава дипломатического учреждения мог всю эту историю знать от других посвященных, и, наверное, знал.

— Все материалы открытия переданы фирме. Те собираются проектировать новую шахту… Таким образом, срок службы рудника продлился на много лет. Объем работ немалый, но затраты вскоре обернутся выгодой большей, чем ждали.

Собеседник Казыбека согласно кивал почти облысевшей головой и смотрел между тем уже не на Казыбека, а несколько в сторону.

— Извините… Очень любопытно услышать все это… Но у меня для вас имеется важное предложение. Оно не от меня исходит, я, как видите, не специалист в геологии, можно считать, эта просьба продиктована логикой событий…

Посол явно растягивал фразы, будто сомневался в целесообразности начатого разговора и не очень верил в его исход. А Казыбек все больше волновался. Его всегда тревожили неожиданности. Особенно те из них, что противоречили осмысленному образу жизни.

— «Сонарем» предлагает вам остаться здесь еще на один срок… Не скрою, вас хотят использовать в качестве главного консультанта геологоразведочной службы страны… Это большое доверие, товарищ Казтуганов.

Казыбек усмехнулся. «Мягко стелет посол! Сначала сообщил о награде, затем — расплата за нечаянную радость двумя годами мучений на солнцепеке днем и в невыносимой духоте по ночам».

— Разумеется, никто не может заставить вас остаться, если к тому нет условий. Но вы сами понимаете: не всегда человек живет по заранее намеченному плану. Интересы общества диктуют подчас любому из нас…

И тут посол сослался на собственный пример. Он служил в африканских странах одиннадцатый год.

Неожиданно для себя Казыбек отыскал причину для отказа и поспешно проговорил:

— Мы не готовились продлить срок отлучки из дому… Жена уехала! Посоветоваться бы, да не с кем.

— Напишите ей, объясните ситуацию, — спокойно вразумлял дипломат. — Если она пожелает вернуться, визу получит… Человек вы здесь известный. Советую подумать.

— Есть над чем подумать.

— Ради бога! — Посол, глядя Казыбеку в глаза, сцепил на груди пальцы. — Думайте, Казыбек Казтаевич.

Из резиденции посла Казыбек вышел усталым, будто таскал мешки с песком. Трудно было удержать себя от желанной поездки домой. Разобщенная семья и он сам давно были настроены на скорые перемены. Он порой мучительно тосковал по Меруерт, с тревогой переживал долгую разлуку с родителями, возраст которых подходил к критическому. Отец в каждом письме напоминал о своих немощах и о его сыновнем долге…

В сны часто наведывались картины жизни в ауле. Видения эти возвращали в прошлое. Казыбек подчас переживал моменты, когда ему хотелось кричать в голос от тоски по своим. Он подолгу стоял на берегу моря и смотрел в ту сторону, где восходит солнце. Однажды ему возомнился вместо зыблющейся поверхности моря степной оазис с плавным кружением орла вдали, и он, сорвавшись с места, побежал к автобусу, чтобы услышать привычную слуху родную речь. Теперь от него требовались какие-то сверхусилия для обуздания самого себя. Если бы этот вежливый человек в посольстве хоть в чем-нибудь пережал, настаивая на своем, заговорил казенным языком, у Казыбека достало бы характера послать его ко всем чертям и с орденом и другими благами, лишающими его обыкновенных радостей общения с близкими. Теперь он, сидя в номере отеля, нервно грыз ноготь большого пальца и твердил с отчаянием:

— Как жаль, что отпустил тогда Меруерт! Вот чей совет пригодился бы сейчас!

Меруерт заговорила о доме чуть не в первые недели пребывания за рубежом. Она вдруг разлюбила приглянувшийся сначала вид на зеленую гору перед окнами виллы, мелкопесчаный берег лагуны и темно-вишневые небеса с крупными, в кулак, звездами.

— Тебе-то легко, ты занят с утра до вечера на шахте… А каково мне? — говорила она вечером мужу. — И словом не с кем перемолвиться. Брожу по дому, как немая: ни радио включить, ни по телефону поболтать. На улице чувствую себя совсем чужой, как с луны свалилась. Бормочу что-то сама себе. Скоро рехнусь, наверное.

Казыбека сердили эти слова.

— Послушай, — он обнял легонько супругу за талию, привлек поближе. — Разве мы с тобою не обговорили все прелести здешней жизни, будучи в Алма-Ате? Что нового обнаружила ты по приезде, в отличие от того, что нам рассказали Суичмезовы? Может, наступило разочарование во мне и оттого тебе неймется сейчас?

Она не отстранялась, она была покорной его рукам. Но душа оставалась где-то за пределами досягаемости.

— Ох, не истязай меня хоть ты своей железной логикой, Казыбек! Я никогда не оставалась так долго без детей, не знала, что это такое… Ты на работу, а я часами думаю: чем сейчас занимается Айманка, покушала ли Шолпанка — она никогда сама не попросит… И маме с ними тяжело. Знаешь, как трудно ухаживать за двумя маленькими девчонками? Они ведь должны ходить чистыми, в наглаженных платьях. Положено следить за ними, чтобы сыты были, вовремя ложились спать. Поводи их каждый день в детсад туда и обратно. Тебе этого не понять, ты мужчина! А я понимаю.

Новое в Меруерт, не замечаемое прежде, было то, что она подкрепляла свои слова обильными слезами и нервными выкриками.

— Я слабая, слабая! — поносила она себя. — Ну, что же мне делать, если я оказалась такой… Я же говорила тебе, когда выходила замуж: ты со мною намучаешься.

Будто лучи солнца сквозь тучу или частый дождичек, она улыбалась плача, смеялась над своей слабостью и… завтра этот концерт продолжался в том же духе, с небольшими поправками на то, что пригрезилось во сне или с кем в магазине встретилась.

— А ты старайся не думать о детях! — поучал Казыбек. — Они у нас не младенцы, кое-что и сами могут. Например, надеть платьице, завязать шнурки на ботиночках. И мама твоя не такая уж старая. Помнишь, как она уверяла: с малышками справится, девочки ей не в тягость. Умница она у нас с тобой! Да и как вернуться сейчас? Ты об этом думала?

Меруерт тяжело вздыхала в ответ на увещевания мужа и бросалась ему в объятия. Она могла не напоминать ему о доме и день и два. Могла обходиться без слез. Но Казыбек иногда заставал ее, придя на обед, в постели. Все было приготовлено, еда стояла на столе. А Меруерт лежала, уткнувшись лицом в подушку, и молчала, гася в себе внезапно подступившую тоску.

Со временем Меруерт находила занятия кроме приготовления пищи и стирки носков мужу. Собравшись по двое-трое, жены специалистов отправлялись в порт Аннаба, где выбор вещей в магазинах был побогаче, чем в рудничной лавке. Как ни странно, и дешевле. Для женщин, всегда небезразличных к обновке, такое времяпровождение считалось не самым пустым. Что и говорить, не каждый день выберешься в другой город за покупками, но любая такая поездка оборачивалась приятной находкой, не себе, так домочадцам, не на сейчас, так впрок, и женщины находили в тех поездках отвлечение от примелькавшейся обыденности.

На чужбине любое общение с земляками роднит. Казахстанцы скоро стали совсем своими для криворожцев и туляков. Глядишь, в дни больших праздников уже сидят за столом в рядочек украинец и казах, татарин и грузин. Чуть позже укороченные из-за отсутствия детей семьи эти сбивались в веселые стайки в дни рождения, а то и по поводу чьего-либо успеха или доброй вести с далекой Родины.

Так в ежедневных заботах, в сложившемся ритме бытия Казтугановы провели в Алжире год. Казыбек изо дня в день все больше влезал в здешние недра. Порой долгие часы работы под палящим солнцем пролетали для него как одно мгновение. Он жил поисками и думал только о руде, ни о чем больше.

Однажды Меруерт, слегка округлившаяся и ставшая почти черной от загара, заговорила с мужем в полушутливом тоне:

— Милый папочка Назкетая! — Она всегда так называла Казыбека, подчеркивая в муже достоинство главы семьи. — Ты у нас стал таким солидным господином, что за последнюю неделю ни разу не спросил о настроении жены. А я ведь рядом, на страже твоего благополучия. Все ли у нас хорошо, как ты думаешь?

— Ты улыбаешься, значит, все хорошо, — ответил Казыбек, беря супругу за располневшую талию и усаживая на колени.

— Ты угадал, но в глупой моей голове иногда появляются странные мысли. Хочешь, скажу, что я надумала?.. Нет, сначала обещай мне, что исполнишь мое желание.

Меруерт внимательно глядела на мужа, присматриваясь ко всякой перемене в лице. Сквозь плотный загар на щеках проступил румянец, означая сильное волнение. Радовалась Меруерт или ее сотрясал прилив гнева, она была прекрасна обликом.

— Если скажешь «да», пожалуйста, после не бери своего согласия обратно.

— Зачем такое длинное предисловие, Меруерт? — Казыбек свел брови в линию, пряча глаза. — Разве я могу отказать тебе, если ты чего-то очень хочешь? Ну, согласен, говори.

— Можно было и без «ну», — упрекнула жена. — В общем, ладно. Договорились, папочка Назкетая! — Меруерт крепко обвила шею мужа обнаженными руками. Пальцы ее, длинные и тонкие, с остро обрезанными ноготками, расчесывали вихры мужа. — Как ты воспримешь мое решение вернуться домой?

— Тебе приснился хороший сон, дорогая?

— Сон этот превратился в бесконечный, — призналась женщина. — Сегодня пробудилась словно от толчка: меня разыскивала Шолпанка. Голоса дочерей я различу в любой толпе… Да, Шолпанка… Она позвала от дверей, я отчетливо слышала ее шаги, не вполне проснувшись, закричала с постели: «Иду, доченька!» Целый день прислушиваюсь, а то выскакиваю в сад. Мне кажется, мои девочки где-то поблизости, разыскивают нас… Я так думаю: Шолпанка заболела или еще какое несчастье. А может, обе малышки там — влоск… Я слышала, что знаки бывают вещими. Сейчас нередко пишут о биотоках.

Казыбек слушал не перебивая, и на лице его резко обозначились скулы. Глаза похолодели.

— Ты злишься, — определила Меруерт. — А я тебе исповедуюсь как самому близкому человеку.

— Я уже слышал от тебя эту исповедь не раз, — гася раздражение, отозвался Казыбек. Меруерт, не уловив к себе сочувствия ни в словах, ни во взгляде, сползла с коленей мужа и медленно побрела, босая, к окну. — Никуда ты не поедешь! — прозвучало ей в спину. — Ты все о своих переживаниях да о детях! А обо мне ты хоть раз подумала? На кого ты оставляешь мужа? Кругом чужие люди, чужая речь! А сколько косых взглядов из подворотни на советских! Где душе моей искать пристанища и опоры, когда закончится день и я приду домой? В бар идти? Или пить горькую потихоньку? Но здесь сухой закон!..

Он еще долго говорил в таком духе, пытаясь суровым мужниным окриком подавить возникшую в сердце жены вспышку тоски по своим.

Меруерт молча славливала пальцами левой руки слезинки. Правой она повисла на тяжелой шторе у окна. Чужим, отсутствующим взглядом она уставилась в одну точку за стеклом.

Казыбек подошел к жене, заговорил совсем тихо, с придыханием, будто молил о пощаде:

— Да знаешь ли ты, как нужна мне здесь? Сколько сил придает одна твоя улыбка? Чашка чая, принятая из твоих рук? Перемена обстановки, слово, сказанное при встрече вечером и утром, когда провожаешь на работу? Ты думаешь, я зайду на эту виллу, если ты в самом деле вдруг исчезнешь? Буду слоняться по рудничному двору или в горах, пока не провалюсь в какую-нибудь ямину.

Меруерт перестала плакать, потрясенная его словами. Теперь она внушала ему, уткнувшись головой в грудь, касаясь ладошкой крутого плеча:

— Не наговаривай на себя, Казыбек. Ты не просто сильный, ты у нас всемогущий, как бог. Ты настоящий мужчина, Казыбек, и тебе не к лицу отчаяние. Остался лишь год, меньше даже. Мы не должны быть с тобой эгоистами, мой муж. Будь же хорошим до конца, не убивай меня отказом… Можешь мне верить: поступок мой одобрят наши старейшины. И сам рассуди: что у нас с тобою на сегодня самое важное в жизни? Дети! А мы так часто забываем о них. Думаешь, легко им без родителей? После удивляемся, откуда они такие черствые, нелюдимые, бездушные… Я почти физически ощущаю, как вздыхают по нас Айманка и Шолпанка. Они ведь девочки, им ласка нужна ежедневно, всегда… По каждому случаю бегут к маме. А в нынешнем году им в школу. И как я, дурочка, забыла об этом! Сейчас, говорят, сильно усложнилась программа для первоклашек. Бабушка часто болеет…

Казыбек не всегда разбирался в женской логике. Но он не меньше жены любил детей. И сейчас весь трагизм в голосе Меруерт передался ему. Он забыл в эти минуты о себе. Нынешние беды Меруерт давили на него свинцовой тяжестью. Сюда приплеталось и отлучение от привычной среды, где женщина чувствовала себя полноценным человеком.

Он замечал: жена на глазах меняется в худшую сторону. Не мог пока нащупать надежный путь, чтобы остановить в ней начавшийся распад. Раньше, когда они жили в Актасе, он старался ничем не огорчать ее, оберегал от излишних переживаний. Когда же на Меруерт накатывала какая-то блажь, благоглупость и в ней все менялось к худшему, он старался не останавливать внимание на этих проявлениях женской психики. Она не любила, когда ее перебивают, дают окорот проявившимся чувствам. После она сама приходила с повинной, посмеивалась над своими слабостями. Но сейчас все ее слова и мольбы никак не напоминали мимолетный вздор. Было что-то другое. И это можно было назвать как угодно, однако уступи он жене сейчас, всю их поездку за рубеж можно было бы расценить как гражданственную незрелость, провал. Да еще в такое время, когда у него наконец пошли дела.

— Все, дорогая!.. Поплакались на судьбу вместе, облегчили душу, и довольно. Мы, конечно, уедем домой, но уедем вместе.

Глаза Меруерт блеснули безумной радостью.

— Когда?

— В день окончания контракта!

Меруерт, опустив плечи, поплелась к своей кровати. В ту ночь они спали раздельно. Казыбек ждал всхлипов и позвякивания пузырька с валокордином о чашечку, в которую наливала себе жена лекарства от бессонницы. Ждал повторения истерики среди ночи. Но женщина, похоже, восприняла и на этот раз доводы супруга. В доме наступила тревожная тишина, исполненная глубокого смысла. Быть может, в эти минуты Меруерт перерождалась в ведьму. Казыбек не мешал ей обрести себя в момент разобщения.

Меруерт умела думать, она была необыкновенно умна и проницательна, когда хотела этого. После бурных объяснений могла утром появиться перед ним свежей и улыбчивой как ни в чем не бывало, принести к столу приготовленный завтрак, поцеловать в висок и пожелать приятного аппетита. Природа наделила ее талантом прощения обид и отходчивости. О, как ценил он свою супругу за умение забыть плохое, выбросить из памяти наносное, случайное! «Разве есть на свете люди без характера? — рассуждал Казыбек. — У каждого из нас свои причуды».

Однако на сей раз Меруерт, видимо, не преодолела слабости. Она, оказывается, и не собиралась отступать. Утром появилась в гостиной с каким-то листком в руке. С непроницаемым выражением лица, неуверенной походкой приблизилась к мужу, сидевшему на диване, сунула ему в руки исписанный листок.

Это было письмо от сына. Казыбек сразу узнал торопливый, по-юношески округлый почерк Назкена. Защемило сердце, с дрожью в руке отец читал, вернее, прочел лишь начало, обращенное к матери:

«Почему он обращается лишь к матери? — с обидой подумал Казыбек. — Я умер для него, что ли? Может, я и впрямь бессердечен и жесток, а дети это уже поняли?»

Дочитав письмо до середины, Казыбек взглянул на конверт. Штемпель показывал дату месячной давности. Значит, Меруерт получила письмо и не показала ему, оберегая от расстройства? Она носила в себе неважные вести из дому в одиночку, и все это в конце концов взорвало ее изнутри, обернулось неприятными объяснениями. «Славная ты моя! — думал Казыбек о жене. — Твое сердце разрывается на части между мною и детьми. Но разве ты не знаешь: едва перенесешься к дочерям и сыну, успокоишь материнское сердце, тотчас начнешь думать обо мне. Потянутся мысли вдаль, тягостные, словно бессонная ночь… А как быть? Какое из двух зол для тебя все же лучше?»

За завтраком Казыбек был необыкновенно весел, то и дело подшучивал над супругой. Выпив чай, заговорил с той же откровенностью:

— Я думаю, ты, Меруерт, права в своем желании быть с детьми. Если не передумала, сегодня же обращусь в посольство.

Меруерт оцепенела от его неожиданных слов. Она лишь вымученно улыбнулась и произнесла одно слово:

— Правда?

Увидела по лицу мужа, что говорит он серьезно. Объявив о своем решении, тут же сник, загрустил, как при расставании. Женщина кинулась в спальню и дала волю слезам.

Плакала громко, безутешно, навзрыд, переживая близкую разлуку с мужем. Казыбек понял: в ту ночь для него родилась какая-то другая Меруерт. Забудет ли скандал? Простит? Возвратится к нему после свидания с детьми? На эти вопросы может ответить лишь время…

На следующий день после нелегкой беседы с послом Казыбек позвонил в «Сонарем» и заявил о своем согласии продлить контракт, однако лишь на год.

Елемеса Кунтуарова не оказалось в кабинете, когда принесли телеграмму от Казыбека. Близился конец рабочего дня. Секретарша Каншайым поглядывала на часики. Ей надо было сегодня поскорее уйти со службы. Однако без разрешения начальника покинуть рабочее место не отважилась. Девушка нервничала, прислушивалась к шагам в коридоре.

Возле машинки лежало небольшое овальное зеркальце. Косясь одним глазком на стекло, Каншайым старательно подкрашивала губы, поправляла кончиком карандаша ресницы. Затем отыскала в столе пилочку, принялась обрабатывать и без того аккуратные ногти. Во всем ее облике и движениях чувствовались непокой, напряжение. Наконец появился Кунтуаров. Он размашисто шагнул через порог, не взглянув на секретаршу, толкнул двери своего кабинета. Девушка не стала ждать вызова, юркнула через обитые дерматином двери и молча положила на стол телеграмму с грифом «Молния». Елемес изменился в лице, будто услышал недобрую весть.

— Ничего плохого! — заверила Каншайым. — Ваш друг известил о приезде.

В последние дни Елемес чувствовал себя неважно. Сон рваный, несколько раз, неизвестно по какой причине, просыпался, капризничало сердце. Недовольный собою, трудно засыпая, думал о родителях, которые доживали в ауле одинокими, хотя вырастили кучу детей. Елемес был среди братьев и сестер старшим, помогал отцу с матерью выводить меньших в люди, а они, шедшие вослед, получив с его помощью кто какую профессию, будто по сговору, разлетелись от отцовского гнезда подальше. И опять на долю Елемеса выпадала забота о стариках, теперь уже до конца дней.

Телеграмма Казыбека ненадолго отвлекла кадровика от докучливых дум. «А-а, жив курилка! Подал голос наш путешественник! — радовался известию Елемес. — Впрочем, что за дурацкий вопрос: «Помоги отыскать мою семью, сообщи их адрес?» Розыгрыш, что ли?

Вспомнил всегда загадочное лицо красавицы Меруерт: «Неужто стрекнула куда певунья, пока муж в заграничной командировке?»

— Каншайым, разыщи-ка Меруерт Казтуганову, — приказал он секретарше.

— Уважаемый ага[20], я просила вас называть меня Катей, — ответила в тон ему секретарша.

— Не блажи, Каншайым! Родительское имя лучше… Оно и звучит красиво.

— Ну, Елемес Кунтуарович, поймите… Меня все подружки зовут Катей, по-городскому. Еще лучше Кэт… А родительское для аула только и годится.

Небрежные слова об ауле рассердили Кунтуарова:

— Кэт, говоришь? Забавно! У нас овечек так отгоняли… Вот что, малышка: Катя ты или Кэт, будь по-твоему… Найди мне все же Казтуганову! Живо!

Секретарша, обиженно поджав губы, ушла из кабинета. Минут через пять вернулась с сияющим лицом. Оказывается, ни сегодня, ни вчера Меруерт Айбатовна не выходила на работу, совсем не появлялась в министерстве.

— Что ты мелешь? — набросился на девушку кадровик. — Разве не вчера она здесь была?

— Опомнитесь, Елемес Кунтуарович! — Рыжеватая, с крупными конопушками на тугих щечках, Кэт откровенно злорадствовала над слабой памятью своего начальника. — Это было бурсигуни[21].

Плохое знание родного языка молодыми всегда выводило Кунтуарова из себя. Но сейчас слово прозвучало в устах девушки так бессвязно, что начальник хлопнул себя по коленке и расхохотался.

— Ну, ты совсем намудрила, Кэт-Катя! А ну-ка скажи, как будет позавчера? Не красней, пожалуйста, а то веснушки еще больше проступят. Ну-ка, я помогу: бурей…

Каншайым не приняла игры. Впрочем, если бы она и захотела произнести это слово, у нее не получилось бы… Вывернулась довольно просто:

— Вы же ее отругали за что-то. А Меруерт Айбатовне ваши упреки — что комариный укус. Она слушает вполуха и всегда со смешинкой в глазах. А вы так и таете в ее присутствии… Вот и вылетело все из головы. Эх, вы, мужчины.

Елемесу давно хотелось оборвать дерзкую девчонку, но она слишком много знала из служебной и личной жизни своего начальника, чтобы стерпеть обиду. Втайне она, как и многие секретарши, симпатизировала руководителю, хотя и называла его занудой.

— В библиотеке была? — вполне миролюбиво подсказал Елемес Кунтуарович.

Заведующую библиотекой разыскивали с полчаса. Наконец Кэт столкнулась с ней нос к носу, когда та уже выходила из вестибюля министерства. То была исхудавшая от какой-то болезни, седовласая, вечно чем-то недовольная женщина, рано овдовевшая и не любившая вспоминать свое прошлое. Азиза Калдаровна знала лишь одно: Меруерт Казтуганова позавчера после обеда отпросилась с работы, оформила отпуск без содержания. Ушла чем-то озабоченная, не позвонила после… В голосе заведующей слышалась обида на свою сотрудницу или даже ехидный намек: сами же, Елемес Кунтуарович, и набаловали жену геолога излишней опекой…

Начальник управления лишь покачал головой в ответ на слова Калдаровой. Ему самому не очень-то по душе пришлось поведение Меруерт. Семейная женщина исчезает с глаз своих знакомых в канун возвращения мужа из заграничной командировки. Только такого недоставало!

— Но она хоть намеком дала знать, зачем ей эти три свободных дня?

— У женщин одна причина, — грубо ответствовала Азиза Калдаровна. — Дальше уж сами догадывайтесь, какие могут быть обстоятельства у молодой женщины, знающей себе цену…

— Нельзя ли поточнее? И, пожалуйста, без намеков, — попросил Кунтуаров.

— Вы хотите, чтобы я лезла своим носом в каждую дыру? — почти взвизгнула Калдарова. — Нет, увольте меня от таких разговоров!

Не дослушав последней фразы своего начальника, Азиза Калдаровна ушла.

Елемес Кунтуарович с еще большей озабоченностью, чем до неприятных объяснений с библиотекаршей, принялся накручивать диск телефона. На этот раз он набирал московский номер, который был указан в телеграмме. Связь не срабатывала. И это лишь прибавило нетерпения кадровику. Он почти бесился возле аппарата, дул в трубку, тряс ее.

Рабочий день между тем закончился. В коридоре стало совсем тихо. Исчезла долго торчавшая на пороге Кэт, сделав начальнику ручкой. Наконец в трубке послышались характерные гудки, и тотчас отозвался радостный голос мужчины.

— Не Казыбек ли?

— Он самый!

— О-о, я уже изнемогаю! Ну и связь, скажу тебе! Чудесненько! Ты дома, то есть в Москве! Значит, все в норме?

— Рад тебя слышать, Елемес!

— Э-э, я знаю, кого бы ты хотел услышать раньше, чем Елемеса.

— А что, нет поблизости?

— Не беспокойся, найдем! Меруерт, кажется, переезжает на новую квартиру. Тебя это не радует? Так вот прими прежде всего мою здравицу: с возвращением, с новым жильем! Так что называй свой рейс, всем кагалом в аэропорт пожалуем обнимать тебя!

Елемес нарочито уклонялся от разговора о домочадцах Казтуганова потому, что не мог ничего сказать толком.

— Слушай, родной! — донеслось с другого конца провода. — Скажи, куда вы там подевали моих? Ни слуху ни духу от них… Где эта новая квартира, что ее и с собаками не разыщешь? Неужели так далеко от центра?

— Не беспокойся! — вертел языком Елемес — Квартира как квартира. В новом доме, и домочадцы во здравии. Не далее как позавчера Меруерт ко мне заходила. Ни на что не жаловалась. Считай, все в порядке… А телеграмму полчаса назад мне принесли. Такие дела. Не расстраивайся, говорю! Ваши живут без телефона. Наверное, не знают о твоем приезде. Так что не торопись с обидами! Договорились?

Наступила пауза. Казыбек что-то перемалывал в своем мозгу. Но вот вызрело решение.

— Сделай милость, Елемес! Разыщи этот загадочный дом, если почта не отыскала вовремя. Прямо сейчас. Пусть кто-нибудь позвонит мне. Пока не услышу своих, никуда из этой комнаты не отлучусь. Обмотаю себя телефонным шнуром, умру с голоду, но не отойду от аппарата ни на шаг. Обещаешь?

Елемес Кунтуарович сморщил губы, помотал головой:

— Ладно, будь по-твоему. Только уж терпи, казах! Через час-другой приволоку к аппарату твою разлюбезную.

Пока разговаривали, на улице стало почти совсем темно от наползающих с гор туч. Накрапывал дождик. Кунтуаров свалил на перемену погоды гнетущее состояние с утра. Ныли суставы ног, в сердце покалывало, а в ушах поселился препротивный звон, будто в тех проводах, которые соединяли Алма-Ату с Москвой. Срабатывал привычный персональный «барометр». Зря не признался Казыбеку, что разыскивать столь беспечную женщину, как Меруерт, ему было в тот день недосуг. Впору бы принять ванну и побаловать себя горячим чаем дома. Но просьба друга, не кого-нибудь, а Казыбека… Пообещал — иди за своим словом. И Елемес, превозмогая усталость, поплелся к стоянке такси.

С Казыбеком они с первого класса. И на поиск подземных кладовых ходили в самую дальнюю актасскую экспедицию. Но, увы, не выдержал полевой нагрузки подызносившийся еще в детские годы организм Елемеса. На первом маршруте подхватил себе воспаление легких. Едва выжил. Врачи порекомендовали искать занятие полегче. Пришлось сесть за канцелярскую работу. Но в душе Елемес Кунтуаров остался вечным поисковиком. Новых друзей не заводил, однако все бывшие сокурсники были для него вроде одной семьи. Нередко проявлял участие в их судьбе и почти каждому удосужился порадеть хоть в чем-то, искренне обижался, если кто-либо из однокашников стеснялся беспокоить его в крутой момент жизни… Случалось, разыскивал того или другого, если открывалась вдруг вакансия. Во многих семьях геологов его принимали с восторгом, лучше самого близкого родича. Никогда не обижался, если поимевший успех с его помощью однокашник зазнавался и забывал о нем.

С Казыбеком у него сложились особенно теплые отношения. Мужчины понимали друг друга с полуслова, тянулись один к другому, хлопали по плечам при встрече, дурачились, забывали о возрасте. Елемес без обиняков толковал земляку: «Ты не только за себя, но и в мой счет должен разведку вести! Пусть первое месторождение назовешь в честь Меруерт, а уж второе, будь любезен, отписать мне».

Казыбек тоже отличался глубокой порядочностью по отношению к друзьям. Он распахивал душу для шутки, на подначку отвечал тем же, острил, хохотал громко, озаряя дружеский круг улыбкой, готов был обнять весь свет. А главное, он верил в удачу, обещал выполнить любой наказ Елемеса, завалить крупными открытиями залежей заводы, а имена близких прославить. Случалось, их старание порадеть друг другу оборачивалось настоящим конфузом для обоих…

Елемесу Кунтуарову памятен тот день, когда Казыбек, молчаливый и мрачный, шагнул в кабинет начальника управления кадров, не проронив даже обычных слов приветствия. Не размыкая уст, опустился на ближайший стул у входа, снял шляпу, поправил прилипшую ко лбу темную прядь волос. Уставился в пол.

— Что с тобой, батыр?[22] — произнес кадровик. — С какой неудачной сечи? Выглядишь побитым…

— Нет больше батыра, Елемес! — ответил Казтуганов. — И степного орла нет. Крылья подрезаны, будто у домашней курицы.

— Любопытно! — Елемес хмыкнул. — Хочу знать, кто посмел так свирепо разделаться с моим другом?

— Я теперь не открыватель залежей, а заурядный шарманщик, обыватель, в общем, горожанин, как все.

Елемес выслушивал его горькую тираду, сидя на соседнем стуле, полуобняв друга. Печальный вид солидного геолога удерживал начальника по кадрам от излишних слов и жестов.

— Не веришь мне, поверь бумаге.

Казыбек протянул ему голубой листок обменного ордера на квартиру: две комнаты в микрорайоне западной части города.

— Поздравляю! Значит, еще на одного однокашника прибавится наше застолье в Алма-Ате! Прибыло, значит, нашего полку! — Елемес говорил все это от чистого сердца, радуясь за удачу друга. — Теперь скажи: ты при должности? Небось в геологическом институте? Если туда пошел, правильно поступил. У тебя чуть не с пеленок лицо философа. Мудер, аки змий. Наконец-то всплывет на поверхность из глубин твой истинный талант.

— Не спеши торжествовать, Елемес! — остепенил его Казыбек. — Насчет работы тебе придется ради меня раскошелиться из своих вакансий. Да и то, как сказать, удастся ли?

— Что ты мелешь, Казыбек? — Кадровик толкнул его в плечо, пробуждая от бреда. — Неужто турнули? Первейшему геологу в рудном крае сыграли под зад? Казтуганов сам ищет работу? Отказываюсь верить!

Казтуганов, разговаривая с влиятельным и всемогущим другом, ни разу не поднял головы. Он ронял свое признание по слову, по фразе, говорил куда-то в пол.

— Случилось то, что должно было рано или поздно произойти, Елемес… — Казыбек вдруг подхватился, шагнул к столу и тяжело опустил на него кулак. Он и впрямь был в отчаянии. Глаза его сверкали гневом: — Или ты тоже прикажешь мне закрыть дверь с обратной стороны? Тогда нечего нам рассусоливать вокруг моих мнимых способностей! Беды и радости в одной куче сейчас! Если ты мне друг — выручай!

Начальник управления кадров не знал, конечно, в деталях причины ухода Казтуганова из актасской экспедиции, хотя такие вещи ему полагалось знать, тем более о человеке, пришедшем к нему за новым назначением. Но перед ним стоял не кто-нибудь иной, а Казыбек… Этим именем объяснялось все. В этом парне для Елемеса были воплощены и честность, и принципиальность, и готовность пожертвовать личным ради общего дела, что он и осуществлял до сих пор. Если скандал или трения в родных стенах — на виду у честного люда, значит, в них виноват другой, не Казыбек… После разберемся, а сейчас нужно спасать человека от взрыва, который уже клокочет в его сердце.

Казыбек, если почувствует правоту, способен на любые крайности. Оберегать друзей от сумасшествия — еще одна обязанность, добровольно взятая на себя Елемесом.

Кунтуаров тут же вызвал инспектора по кадрам, который занимался в министерстве итээровцами. Поручил срочно подыскать приличную должность для геолога из экспедиции… И пока тот обзванивал все доступное, Елемес не однажды сам хватался за трубку, не утерпев, или копался в штатных ведомостях. Увы, и «богу» по кадрам эта задачка оказалась не из легкий. То, что в первый день вдвоем с помощником откопали, выглядело занятием для любой выпускницы вуза со средними оценками. Лишь к исходу недели открылось место старшего инженера фондовой службы.

На геологические фонды Казыбек всегда смотрел как на работу второго сорта… Однако, если и в это дело вложить побольше тепла собственного сердца, целевая разведка в масштабах республики может воспрянуть, засверкать не всегда приметными гранями. Выходило, что Елемес раскопал для своего дружка должностенку вполне достойную! Седок пришелся по лошадке… «Казыбек, изучая здесь залежавшиеся материалы, скорее набредет на мысль о диссертации», — рассуждал между тем доброхот.

Первой важной находкой на новом поприще было обнаружение Казыбеком неких «залежей» в самом себе… Порывистый, кипяченый характером, как он сам себя характеризовал, оказался человеком усидчивым, напористым в исканиях, на удивление терпеливым. Вскоре ему уже кое-что нравилось в нынешних фондах. Здесь, в отделе, он внимательно перечитывал поступавший с буровых материал, осмысленно направлял докладные и рапортички туда, где поток информации мог быть использован тотчас и принес бы умному руководителю скорую отдачу. Вот уже и на конторской службе ему недоставало восьми часов, чтобы управиться с намеченными делами.

Казыбек почувствовал некий азарт в игре со смелыми геологическими проектами. Больше обычного корпел над заявками и отчетами, выявлял наиболее ценное, проталкивал… Из темных архивных недр — поближе к живому свету людских глаз. В общем, проявлял казтугановский характер. Отбирая для руководства рапортички с мест, объяснительные записки и всякое такое, он воспринимал стекавшиеся к нему бумаги не как праздный канцелярист. Учась у Елемеса, он вникал в чужую судьбу и нешутейно переживал за исход эпистолярного сражения, в конечном счете за истину. Старался исподволь помочь тому, кто виделся ему бойцом на своем месте, а не отсиживался в глухой обороне.

Встречались послания и вовсе никудышные. Его раздражало, если из трех десятков страниц текста, бойко заполненного привычными терминами, не выудишь и двух дельных фраз. Это были дежурные отписки на такие же, сочиненные досужими управленцами инструкции и распоряжения, иногда продиктованные статистами ради необязательных отчетов.

Вспоминая свою деятельность в поле, Казыбек краснел теперь за прежнюю игру в бумажки, отвлекавшую его и других геологов от неотложных забот возле буровых. В подобных открытиях отставной поисковик видел некую пользу себе на будущее, когда он вернется к делу по призванию. Нет, не зря он сидел в отделе фондов!

Так прошел год жизни в Алма-Ате.

Однажды его срочно потребовали наверх, к начальнику кадров.

— Друг мой, как ты смотришь на то, чтобы прогуляться по свету? На людей поглядеть и себя показать? — На рабочем месте Елемес Кунтуарович не любил разговаривать по пустякам, если принимал даже близкого человека. — Только, мой Кобланды-батыр[23], не для сражений с неправдой отправляю тебя в дальний поход, а для простой будничной работы, одинаково тяжкой на всех росстанях… Короче говоря, алжирцы просят помочь в поисках руды… Согласен?

— А что, в родной степи мне уже места не осталось, чтобы искать? Все разведано?

Эти слова Казыбека были приняты как прямое несогласие поехать за рубеж. Елемес принялся горячо переубеждать упрямца.

— Хватит тебе разыгрывать обиженного! — Кунтуаров смотрел с укором. — Твою кандидатуру я уже представил заместителю министра. Конечно, с лестными характеристиками. Думаю, все сладится в твою пользу. А ты не бычись перед своими, не рой землю копытами и не мсти за прежние обиды всем сразу… Садись вот здесь, — он указал на место за столиком-приставкой, — спокойно заполняй анкету. Через два-три месяца обмоем прямо в аэропорту на проводах начало новой жизни. За тобою калым — моему Болатику нужен живой аллигатор. В крайнем случае мы утешимся каменной черепахой! Если не глянется заграница, не поругай строго. Считай, все равно я спас тебя от половодья бумаг, в котором ты рано или поздно захлебнулся бы, пошел ко дну.

— Постой, постой! — пытался остановить его напутствия Казыбек. — Зачем так скоро с анкетой? Мне ведь полагается поговорить с Меруерт. Что она скажет? Ребят у нас трое, а девчонки еще крохи совсем. Туда ведь полагается с семьей…

— С женой! — уточнил всезнающий кадровик. — А Меруерт тебя расцелует за принятие такого выгодного предложения. И полетит с тобою хоть на край света. Она тоже устала от обыденности. Современным людям нужны время от времени перемены. А детки твои, тьфу-тьфу, здоровы, и не такие уж они беспомощные теперь. А главное, за ними больше приглядывает, как я заметил, теща, и получается это у нее не хуже, чем у Меруерт… И вообще перестань выпендриваться, друг мой! Надоело выслушивать твои капризы. Мужчина ты, в конце концов, или в бабу превратился со своими подозрениями, что тебя вот-вот кто-то надует?

Казыбек молчал, слушая хлесткие доводы вездесущего опекуна.

— Назкен вам не помеха, — перечислял дальше кадровик. — Он уже большой мальчик! Его можно и к старикам в аул. Какая-никакая подмога! Да и в Ускене проживет под одной крышей с сестренками, дружнее будут… Итак, ваша отлучка не смертельна для детей. Два года перебьются без вас. Пока старики в силе, надо не упустить этой возможности. Выпадет ли случай после?

У Казыбека в то время не имелось выбора. Фондовские лямки стали натирать ему плечи. В конторах он всегда чувствовал себя не у своего корыта. Всплывали обиды на людей, отстранивших его от любимого занятия чуть не насильно, используя свою власть над ним и не соглашаясь с его доводами. В те дни геолог был согласен лететь хоть к черту на кулички, лишь бы применить свои навыки по разведке ископаемых.

Елемес в который раз выглядел в их дружбе ангелом-хранителем и тела его, и души. Правда, Казыбек ни сном ни духом не ведал о том, что он, прежде чем вызвать Казтуганова на деловую беседу, обстоятельно поговорил о поездке в Алжир с его женой.

…Кунтуаров довольно скоро отыскал среди других строений новый жилой дом министерства. Он вспомнил, что однажды наведывался в этот квартал, когда дом лишь закладывали. Если бы Елемес внял тогда доводам жены, наверное, их семья тоже переселилась бы сюда. Их нынешнее жилье было несовременным и тесным, полученным еще при женитьбе Елемеса, рассчитанным на двоих. Сейчас в семье четверо. Пусти он вовремя слезу, да погуще, глядишь, руководство и вняло бы мольбе кадровика, а Елемеса ценили в министерстве. Это он чувствовал. С мнением его считалось самое высокое начальство. Но у супруги Елемеса были свои странности и привычки. Она любила свой район — тихий, в садах, удаленный от шумных улиц. Привыкла к близкому рынку, детскому садику, куда отводила сначала старшего сына, затем и младшего, к школе, соседям. Потеряй все это в один день, она посчитала бы себя обездоленной… И Елемес смирился со своей малогабариткой.

Зато каким деятельным он оказался, когда на бой за новую квартиру пошла Меруерт! Не жалел красноречия в защиту интересов семьи Казтуганова. В доказательство прав на новую квартиру пошло все: и особая миссия главы семьи за рубежом, и авторитет нашей геологии, столь высоко поднятый Казыбеком в дружественной стране, и его орден… После сказанных Елемесом Кунтуаровым слов никто из профкомовцев не решился возразить против выделения герою дня просторного современного жилья. Сейчас, вспоминая о своих баталиях в профкоме, Елемес несколько даже жалел о проявленной им прыти: не пришлось бы вот так лазать по грязи, разыскивая нужный подъезд.

В костюме, заляпанном жидкой глиной, он поднялся на площадку шестого этажа. Здесь пришлось пережить разочарование: на звонок никто не отозвался. Мало того, на двери висели две бумажки. Одна прилеплена монтером с телефонной станции. Открытым текстом он сообщал о своем визите и о том, что завтра в десять придет снова, чтобы подключить телефонный аппарат. Второе объявление пришпилил тонкой булавкой какой-то шутник. Оно содержало прозрачный намек на несостоявшееся свидание с хозяйкой квартиры. Ее, оказывается, ждали в условленном месте в четверг, теперь надеются на встречу там же, во второй половине дня, в субботу…

Выходило, что со вчерашнего дня квартира пустует. Настырный человек, жаждущий встречи с Меруерт, ткнувшись в запертую дверь, видимо, поторчал у подъезда и решил добавить к написанному раньше несколько сердитых слов: «Исчо адин день жиду, а патом уехаю. Макан!» По тому, как топорно Макан излагал на бумаге свои чувства, можно было судить о его интеллекте. Безоглядный выбор женщиной себе партнера в какой-то неясной игре не вязался в представлениях Елемеса с образом хозяйки квартиры.

Гонец Казыбека не примирился с неудачей. Он нажимал кнопку звонка несколько раз, держал ее под напряжением минуту и больше. Звонок захлебывался по другую сторону двери, но квартира не подавала признаков жизни. Пришлось побеспокоить соседей. Высунулась непричесанная голова девочки-подростка, чуть позже из-за ее плеча показалась старуха. Нет, они не знают, где сейчас Казтуганова и ее дети.

Положение складывалось по-глупому. Через какой-нибудь час на «проводе» объявится Казыбек. Поплелся к машине, чтобы ехать на переговорный пункт и своим сообщением невольно прибавить переживаний другу. Едва вырулил на проспект Мира, вспомнил дом и подъезд, где жила с семьей Гаухар, одна из сестер беглянки. Приказал остановиться…

В Москву дозвонился в начале одиннадцатого. Разговаривать, собственно, было почти не о чем, однако слова для успокоения заждавшегося вестей из дома друга отыскались.

— Наконец-то! Ну и связь! — алмаатинец ругнулся вместо приветствия. — Напал на след твоей половины… Суюнши[24] с тебя при встрече. Почему не доставил живой или мертвой — это уже другой вопрос… Главное: Меруерт жива и вовсю хлопочет о торжественной встрече. В городе ее нет, укатила в аул к твоим родителям. Может, их хочет привезти, а может, обойдется свежим барашком… Ты ведь знаешь наших женщин: чего захочет — вынь да положь… По ее раскладу в день встречи на столе должен быть молодой барашек. Вот как она тебя любит… А ребята вполне здоровы. Девочки обе у Гаухар. Горячий привет тебе шлют! Резвы, что козочки. Со мною на переговорный просились, да уже поздно.

Казыбек даже застонал в ответ, услышав о дочерях.

— Слушай! — кричал он в микрофон возмущенно. — А почему Меруерт понесло в аул, когда я уже в Москве? Не случилось ли чего худого там? Черт побери, когда она вернется?

— Вот, вот, уже ругаешься! Соскучился, значит, по своей благоверной. Так и быть должно! Вот что еще узнал: Меруерт отпросилась у своей начальницы на три дня. К понедельнику будет дома. С Назкеном она уехала…

Тысяча вопросов была припасена у Казыбека на этот разговор с Алма-Атой. Но дружок уже весело заканчивал:

— Все, все! За ругань по телефону сам будешь расплачиваться. У меня и так половина зарплаты уйдет на разговоры с тобою!

— До встречи! Спасибо!

Постепенно пришло успокоение. Дети живы, Меруерт с мальчишкой у родителей. Если бы дома что-то не ладилось, жена не отлучилась бы в такие дни.

Казыбек вскоре уснул. Поднялся утром, как всегда, отдохнувшим. Поразмыслив, упрекнул себя за напрасные волнения. И в самом деле: зачем нагнетать атмосферу вокруг своего появления в Москве? Повстречай он здесь Меруерт с детьми, радости хватило бы на час-другой. А с выездом целой семьи сколько хлопот в летнее время! У Казыбека немало всяких иных дел, посильных лишь ему. Белокаменная столица — родная земля. Однако это еще не конечный причал для путешественника.

В ожидании встречи с женой Казыбек совсем упустил из виду, что ходит с пустыми карманами. Во всяком случае, расхожих денег у него после уплаты за ночлег оставалось лишь несколько рублей. Первая мысль с момента пробуждения — пойти в «Союзгеологию». Полагалось оформить заработок за три года.

Здесь не отняли у Казтуганова и минуты лишней. Будто ждали, тут же выписали все необходимые бумаги. Подсчитали сертификаты, помогли определить эквиваленты. В довершение отстучали на машинке бумагу на алма-атинскую базу, согласно которой ему полагалось стать владельцем новой «Волги».

На счету геолога оказалась довольно солидная сумма. Казыбек представил себе счастливое лицо Меруерт, когда она глянет на эту цифру и всплеснет руками. Что и говорить: приличный заработок стоил ему здоровья! Пришлось пострадать на жаре изрядно, перетерпеть муки одиночества, волнения поисков руды на чужбине. Но все окупилось. Так должно быть среди хороших людей. Поработал на совесть, и тебя не обидели!

— Спасибо, друзья!

С такой фразой Казыбек покинул последний кабинет. Впрочем, не самый последний. Его затянул к себе заведующий иностранным отделом, встретив в коридоре. Худощавый человек этот, в синем, застегнутом на все пуговицы костюме и галстуке, несмотря на душную с утра погоду, понимал, что Казтуганов рвется домой, был краток:

— Как вы смотрите на то, чтобы повторно смотаться в Африку? — начал он без обиняков. — Я понимаю: нужно отдохнуть, и все иное. Сейчас я хотел бы договориться в принципе. Торопить не стану, разговор джентльменский… Мне нужны хорошие кадры.

— Вы уверены, что я хороший? — нашел время пошутить геолог.

Заведующий молчал, ожидая других его слов.

Казыбек сложил по-мусульмански ладони у лица.

— Увольте!

— Понимаю! — кивнул собеседник. — Нужно подумать… Вот моя визитка, здесь все телефоны. Четыре месяца на раздумье хватит? Могу дать пять. Команду собираю к зиме. Поездка будет поважнее этой.

Распорядитель деловых связей с другими странами умел быть неназойливым. Он назвал Казыбека по отчеству, предварительно заглянув в бумаги. Но казах на этот раз держался стойко.

Не менее упорным был и москвич, заявивший с улыбкой благожелателя:

— Ваше личное дело в Алма-Ату не возвращаю. Оно останется в моем столе. Скорого свидания с родными, Казыбек Казтаевич! До новой встречи здесь!

На обмен паспорта ушло несколько минут.

С деньгами в кармане, паспортом, который разглядывал будто обретенное счастье, Казыбек вышел на улицу. Оформление денег и документов для Казыбека было не последним занятием перед отлетом домой.

Разговор в отделе «Союзгеологии» о видах на новую поездку за рубеж тут же был выброшен из головы. Однако обмен мнениями с шефом таких командировок не остался для Казыбека мимолетным. Он, по крайней мере, повысил авторитет геолога в его собственных глазах. Итак, подведена черта под его трехлетней отлучкой за рубеж. Теперь это история, строка в биографии, не больше.

С дальнейшим получается парадокс: ясность насчет чужбины и полная неразбериха, когда у себя дома… Мельком услышал в конторе, когда ждал подписи на отчете, что геологами края правит все тот же Кудайбергенов, а для него Казтуганов отработанный пар, персона нон грата[25]… Искать руду в своем хозяйстве Ильяс не позволит. Садись, герой Алжира, опять за однотумбовый столик в подслеповатой комнате фондов и перекладывай с места на место бумажки!