Ключи от рая

1. Элен

Вот и вы, Мерседес. Я видела короткий сон. Мне снилось, что я опять в Россморе и иду по многолюдной улице. Мне это часто снится. Но вы совсем не знаете, где это. Это в Ирландии, за морем. От Лондона до Ирландии всего пятьдесят минут самолетом. Когда-нибудь вы там побываете. Такой религиозной католичке, как вы, там понравится.

Ладно, что было, то было.

Вы мне всегда нравились, Мерседес, гораздо больше, чем дневные сиделки. Вы уделяли людям больше времени, вы угощали чаем. Вы слушали. Они не слушали, они только говорили, что нужно сесть, или проснуться, или встать, или приободриться. Вы никогда так не говорите.

У вас приятные прохладные руки, от вас пахнет лавандой, а не дезинфицирующим раствором. Вы проявляете заинтересованность.

Вы говорите, что вас зовут Мерседес и вы хотели бы выйти замуж за доктора. Вы хотели бы посылать своей матери побольше денег. Но мне потребовались недели, чтобы узнать это о вас, Мерседес, потому что вы хотели говорить только обо мне и моем здоровье.

Я хотела бы, чтобы вы называли меня Элен, а не мадам. Пожалуйста, не зовите меня миссис Харрис. Вы так дружелюбны, так интересуетесь моей семьей, когда они меня навещают. Мой высокий красивый муж Джеймс, моя обходительная свекровь Наташа, моя чудесная красивая дочь Грейс.

Вас интересует все о моей семье, и я с удовольствием вам рассказываю. Вы так много улыбаетесь. И вы не любопытны и не ведете себя подобно полиции, ведущей допрос. Так ведет себя Дэвид. Вы знаете Дэвида, это парень Грейс. Я думаю, вы понимаете это, часто вы его вежливо выпроваживаете. Вы знаете, что он меня утомляет.

Но с вами я готова говорить постоянно.

Вам нравится рассказ про тот вечер, когда я встретила красивого мужчину, Джеймса Харриса, двадцать семь лет назад, и когда я взяла платье моей соседки по квартире, чтобы пойти на вечеринку. Он сказал, что платье такого же цвета, как мои глаза, и что у меня должен быть хороший художественный вкус. На самом деле у нас было одно платье на троих, и оно мне подходило.

Я рассказала вам правду об этом и о том, как я в первое время боялась встречи с его матерью Наташей. Их дом был таким большим и внушительным, ее вопросы такими подробными. Я никогда раньше не ела устриц — это было так непривычно. Я рассказывала вам правду про множество вещей, и о том, как они были добры ко мне, после сиротства, в котором я росла, и о том, как они хотели, чтобы я сделала свадебный торт. Наташа возражала, потому что думала, что это получится неумело, но даже она была приятно удивлена.

Я часто навещала приют. Мне говорили, что я была единственным ребенком в приюте, кто не спрашивал о родителях. Все остальные очень интересовались, могут ли их матери когда-нибудь вернуться и забрать их.

Меня это не интересовало. Это был мой дом. Кто-то оставил меня, несомненно, не от хорошей жизни. Что тут спрашивать? Что пытаться узнать?

Я не говорила сестрам, что я так больна, Мерседес. Им было бы тяжело это вынести. Вместо этого я сказала им, что мы с Джеймсом уезжаем за границу и появимся позднее. Я оставила им кое-что по завещанию и письмо. Необходимо благодарить людей за то, что они делают. Это действительно так. Иначе они могут так и не узнать, как им были благодарны. Как вам, например. Я вам очень признательна за то, что вы так внимательно слушаете меня и интересуетесь историей моей жизни.

Вы работали так много и спасли стольких, что поймете, как я тоже много работала, учась на курсах секретарш здесь, в Лондоне. Другие ученицы проводили время за кофе или за разглядыванием витрин, но я много училась и работала.

Я жила в квартире с двумя другими девочками, которые любили готовить и научили этому и меня.

По субботам я работала в косметическом магазине в большом торговом центре и, кроме основного заработка, получала бесплатно образцы косметических товаров; по воскресеньям я работала в садовом центре, где научилась многому: оформляла букеты и рекомендовала окрестным жителям растения для оконных ящиков. Время от времени удавалось получить хорошую работу в Сити с приличным заработком, потому что я была более воспитанна, чем многие девочки, покинувшие приют вместе со мной. Когда я встречалась с ними, они всегда говорили, что я выгляжу как настоящая леди, что они гордятся мной и что я могу выйти замуж за герцога, если захочу.

Но я захотела выйти замуж за Джеймса Харриса.

Я читала в книгах о таких людях, как Джеймс, но не верила, что они реально существуют.

Он был джентльменом до мозга костей. Он никогда не повышал голос, он всегда был вежлив, у него была очень приятная улыбка. Я твердо решила выйти за него замуж и упорно работала над этим, как привыкла работать всегда. Я не скрыла ничего из своего прошлого. Мне не хотелось бы, чтобы его мать Наташа исследовала и получала сведения о маленькой Элен из сиротского приюта, поэтому я была готова к любым вопросам. И это окупилось сполна. В конце концов она согласилась на свадьбу, и мне кажется, что она стала испытывать уважение ко мне.

Я была красивой невестой. Я показывала вам фотографии? Конечно, показывала. Я хочу посмотреть на них еще раз.

Все мы хотели появления ребенка.

Кого-то, кто унаследует солидное Наташино имущество. Когда вы очень богаты, Мерседес, вы не говорите «деньги», вы говорите «имущество». И вот, когда прошло уже три года, как мы поженились, и никаких признаков беременности не появлялось, я стала беспокоиться. Джеймс проявлял озабоченность, а Наташа сердилась.

Я отправилась к врачу в совершенно другую часть Лондона, где меня обследовали.

Оказалось, что мне нужно лечиться от бесплодия.

Но я слишком хорошо понимала, как Джеймс будет возражать против этого. Если бы стало известно, что он способен быть отцом ребенка, но его жена не способна забеременеть, между нами бы все изменилось. Если бы Наташа об этом узнала, миру в нашей семье пришел бы конец.

Я поняла, что для нас с Джеймсом нет возможности поступить так, как поступают нормальные супружеские пары, имеющие проблемы с зачатием: получить ребенка «из пробирки». Я не могу пойти на секретное искусственное осеменение. Это тоже, очевидно, было невозможно.

Джеймс не согласился бы на ребенка, выношенного суррогатной матерью, это даже не обсуждалось. Никакого усыновления, даже если бы была такая возможность. И я даже не хотела думать о том, какое лицо сделает Наташа по поводу того, что в нашем доме появится заморский ребенок. Маленький Харрис-африканец! Харрис-азиат! Не смешите меня.

Нет, Мерседес, вы очень добры, но я не расстраиваюсь, вовсе нет. Я знаю, что вы очень следите за тем, чтобы я не расстраивалась, особенно когда приходит Дэвид и начинает меня расспрашивать. Но это другое дело. Я хочу все объяснить вам. Я хочу это вам рассказать, я нуждаюсь в том, чтобы рассказать. Вообразите, что пишу вам письмо. Письмо для Мерседес от Элен.

Хорошо, я выпью глоток чаю, благодарю вас, дорогая, вы всегда готовы прийти на помощь.

Итак, как я говорила, предстояло решить, что делать дальше.

С тех пор прошло двадцать три года, вы тогда только научились ходить, бегали себе по солнышку на Филиппинах. Там ведь солнечно, правда? Ну а я была здесь, в Лондоне, и ломала себе голову.

Я всегда быстро находила решение, для меня это не составляло большого труда. Одна из девочек на моей работе была в отпуске в Дублине, в Ирландии, и, когда она была там, она ездила в одно место — Россмор. Это небольшой, но очень красивый городок, там есть старый замок, лес, который называется Боярышниковым, и даже волшебный источник. Святой источник. Вы, католичка, должны знать об этом, Мерседес. Люди приходят туда молиться святой, и она отвечает на их просьбы. Там оставляют мелкие предметы в знак благодарности.

Просят они каждый о своем, святая очень могущественна. Люди молят о муже или об излечении от болезни. Очень многие о детях. Представьте себе, к колючим веткам привязана масса маленьких детских ботинок и других вещей от людей, желающих иметь ребенка.

Я настолько живо все это себе вообразила, что думала об этом день и ночь. Вот где я должна молиться о том, чтобы у меня появился ребенок.

Эти люди не шли бы туда молиться, если бы это не приносило никаких результатов. Поэтому, когда Джеймс отправился в деловую поездку, я взяла два дня отпуска и ускользнула в Ирландию, где на автобусе добралась до Россмора.

Все было очень необычно. Это действительно было очень странно. Вполне современный город с красивыми магазинами и хорошими ресторанами, я даже сделала прическу в модном салоне. Но проедешь по дороге всего милю — и можешь наблюдать эту сцену идолопоклонничества, как в странах третьего мира. Извините, Мерседес, я не хотела вас обидеть, но вы понимаете, о чем я говорю.

Там было не менее сотни человек, каждый со своей собственной историей. Там была одна пожилая женщина, которая молилась святой Анне. Оказывается, святая Анна была матерью Марии, которая родила Иисуса, впрочем, вы все это знаете. Когда-то давно у нас в приюте была такая статуя.

Как бы то ни было, эта женщина просила об излечении сына-наркомана. Там была девушка, молившая, чтобы ее парень не слушал сплетен о том, что у нее была дурацкая интрижка с другим мужчиной. Был мальчик, говоривший, что ему просто нужно сдать экзамены, потому что вся семья держится на нем. Девочка лет четырнадцати просила, чтобы ее отец перестал пить.

Итак, я закрыла глаза и заговорила с этой святой. Я пообещала, что буду истовой верующей, о чем я слегка подзабыла после встречи с Джеймсом и Наташей, если она сделает так, что я забеременею.

Там была очень мирная атмосфера, и все казалось возможным. И я была уверена, что все получится. До прихода вечернего автобуса я провела день, осматривая Россмор. Транспорта было немного, можно было спокойно гулять. Я уверена, что сейчас он сильно изменился. Казалось, все знакомы между собой, половина людей на Кастл-стрит, главной улице, приветствовали друг друга. Все гуляли семьями, я заметила. Хотя, когда однажды приеду сюда со своим ребенком, я тоже буду частью семьи. Я намеревалась вернуться в Россмор и поблагодарить святую Анну за помощь.

Очень многие жители оставляли своих детей на площадке около магазина, поскольку детские коляски были слишком велики и громоздки, чтобы завозить их внутрь. Прохожие приостанавливались, чтобы выразить свое восхищение круглощекими младенцами. Дюжинами младенцев. Скоро и у меня в коляске будет лежать наш ребенок, наш с Джеймсом, внук Наташи. И когда это произойдет, мы никогда не спустим с него глаз.

Но шли месяц за месяцем, и ничего не происходило. Я со злостью вспоминала свою бесполезную поездку и чувствовала некоторое беспокойство. Я все время вспоминала этот городок, где мамаши оставляли своих детей на всеобщее обозрение на главной улице без всякого присмотра. Они оставляли своих детей, не подозревая о том, что многим было больно смотреть на эту картину из-за невозможности иметь детей.

И тогда у меня родилась идея.

Я поеду в Ирландию, найду коляску и привезу домой нашего ребенка. Не важно, мальчик это будет или девочка. Если бы это был наш ребенок, мы тоже не могли бы выбрать его пол, поэтому все будет естественным.

Все нужно было как следует обдумать.

Для поездки в Ирландию не требовался паспорт, но путешествовать самолетом было более рискованно, чем паромом. Поэтому я решила ехать морем.

Я сказала Джеймсу, что беременна и пойду не к их с Наташей семейному доктору, а буду посещать специализированную женскую клинику. Он отнесся ко мне с пониманием и с нежностью. И, конечно, его страшно обрадовала новость.

Я упросила его пока ничего не говорить матери. Я сказала, что мне требуется время. Он согласился с тем, что это будет наш общий секрет до тех пор, пока мы не будем уверены, что все идет как надо. Через три месяца я сказала, что теперь предпочитаю спать одна. Он с неохотой согласился.

Я прочитала все о симптомах беременности и все делала в соответствии с ними. Я пошла к театральным костюмерам и приобрела специальную форму для изображения живота беременной женщины. Я объяснила, что по роли это будет хорошо смотреться под ночной рубашкой. Они очень заинтересовались этим, и мне пришлось напустить туману, потому что собрались прийти в театр и смотреть мою игру!

Наташа была чрезвычайно рада. Когда она приходила к нам обедать по субботам, она даже помогала мне мыть посуду.

— Элен, моя дорогая девочка, ты даже не представляешь, как я счастлива, — говорила она, кладя руку мне на живот. — Когда мы почувствуем, как он толкается, как ты думаешь?

Я сказала, что узнаю об этом в клинике.

Я понимала, что ко времени так называемых родов мне нужно куда-то уехать. Это могло стать проблемой, но я решила ее. Я сказала Джеймсу и Наташе, что, по-видимому, приближающееся материнство вызывает у меня ностальгию по сиротскому приюту, единственному дому, который я помню. Джеймс захотел сопровождать меня, но я сказала, что эту поездку я хочу совершить в одиночестве. Он должен заниматься своим антикварным бизнесом и оставаться в Лондоне. Я вернусь через неделю, задолго до срока родов. Потребовалось долго их убеждать, но в конце концов они меня отпустили.

В офисе я получила отпуск по беременности. Я была свободна и могла заняться своими делами. Я поехала в приют, где были рады моей беременности. Особенно рады они были моему приезду потому, что моя биологическая мать умирала в больнице и очень хотела меня видеть прямо сейчас. Чтобы объясниться.

Я сказала, что не хочу объяснений.

Она дала мне жизнь, это прекрасно. Больше мне ничего не нужно. Я буду жить дальше.

Сестры и персонал были шокированы. Я, такая благополучная, с хорошей работой, состоятельным мужем, красивым домом, ожидающая ребенка. Почему я не могу с открытой душой поговорить с бедной женщиной, которой в жизни так не повезло?

Но я не поехала к ней. У меня было слишком много своих проблем. Мне нужно было ехать в другую страну, красть младенца для меня, ребенка для Джеймса и наследника для Наташи Харрис. Зачем мне слушать бессвязные оправдания чужого человека, которые сказаны слишком, слишком поздно?

Потом я уехала и оставила машину на стоянке у парома. На мне был парик, свой фальшивый животик я отвязала и убрала в багажник. Я купила недорогой дождевик, одеяльце и куклу, похожую на живую. Я была готова. В те годы телекамеры не использовались так широко, но мне нужно было быть уверенной, что если поднимется шум, то никто не обратит внимание на женщину с ребенком, садящуюся на судно, отправляющееся в Соединенное Королевство, — кто-нибудь наверняка запомнит, как она ехала в том направлении. Я сидела на свежем воздухе и обнимала куклу.

Одна или две другие матери подошли ко мне взглянуть на ребенка, но я извиняющимся тоном сказала, что она не любит посторонних. Вы видите, я уже думала о ней как о своей дочери.

Потом я поехала на автобусе в Россмор, крепко прижимая к себе куклу. Была суббота, и в городе царило оживление. Я медленно шла вдоль по Кастл-стрит.

Я сделала несколько покупок, купила тальк, пеленки, смягчающий крем. В этот приезд возле магазинов также стояло много колясок. Кто-то может сказать: простодушные, доверчивые люди в безопасном городе. Я с этим не согласна. Преступно неосторожные, небрежные родители, которые недостойны иметь детей, — вот как я бы сказала.

Мне необходимо было проявлять крайнюю осторожность.

Автобус, на котором мне предстояло уезжать, уходил в три. До отхода парома оставалось два часа. Я должна была взять ребенка перед самым отходом автобуса, не раньше, чтобы не оставить властям времени для поисков.

Я увидела в тот день на этой многолюдной улице священника в сутане. Ну, вы же знаете, что такое сутана, вы католичка. Каждому он пожимал руку. Похоже, половина населения отправилась делать покупки, и все приветствовали друг друга. Я стояла на ступеньках отеля «Россмор», когда увидела коляску с младенцем. Он спал, а к ручке коляски за поводок был привязан маленький йоркширский терьер. Я перешла дорогу, и все заняло несколько секунд: кукла была брошена в контейнер для мусора, а ребенок оказался в моих руках, завернутый в одеяльце. Глаза были плотно закрыты, но я слышала, как маленькое сердечко бьется рядом с моим. Все произошло так, как и должно было произойти. Пусть не совсем обычным способом, но святая Анна привела меня к этому ребенку.

Я пошла на автобус и в последний раз взглянула на Россмор. Автобус примчал меня к парому, где я вместе с дочерью поднялась на борт. Когда поднялась тревога, я была уже очень далеко. И потом, кому бы пришло в голову тут же начать обыскивать паромы? Когда они пришли к выводу, что это было тщательно спланированное похищение, я уже сидела в своей машине.

Я сделала то, что решила сделать: я получила своего ребенка.

Это была девочка, и ее будут звать Грейс Наташа. Ей было примерно от двух до четырех недель от роду. Я сказала себе, что люди, оставляющие такую крошку без присмотра, достойны презрения. Ей будет гораздо лучше оттого, что я забрала ее, я обеспечу ей лучшую жизнь. Никто не найдет меня, говорила я себе, первый раз готовя ей на спиртовке молочную смесь на заднем сиденье автомобиля.

Самое удивительное, Мерседес, что действительно меня никто не нашел.

Я все очень хорошо продумала.

Я опять надела мой фальшивый животик и, оставив ребенка в машине, зашла в дешевую гостиницу. Среди ночи я притворилась, что у меня начались схватки, и сказала, что еду в больницу. На самом деле я поехала в приют.

Я сказала, что родила самостоятельно и прошу разрешения остановиться у них на пару дней, пока не оправлюсь после родов.

Одна из женщин сказала, что я не могу иметь такого ребенка, ведь я была здесь несколько дней назад. На вид ребенку две недели, а не три дня. Другая предложила вызвать врача. Но это были люди, с которыми я прожила семнадцать лет. Я умела с ними обращаться. И не забывайте, они любили меня. Я не забывала их все эти годы и навещала. Я даже делала взносы в их фонд строительства. Они не стали задавать вопросы бедной маленькой сиротке Элен, чья родная мать сейчас умирала.

Они знали — конечно, они знали. Эти женщины круглые сутки жили рядом с детьми. Возможно, они должны были сообщить о происходящем, я думаю, вам это известно. Но потом они решили, что я, по-видимому, купила ребенка. Они понимали, что мне нужно скрыть его на время от моего благородного мужа и свекрови. В общем, они сделали вид, что все в порядке.

Я сожгла фальшивый живот, парик и дешевый плащ в их мусоросжигательной печи, когда меня никто не видел. Они позвонили Джеймсу и сказали, что у него родилась дочь, а он сообщил Наташе, что у нее появилась внучка. Они даже зарегистрировали ребенка. Джеймс плакал, говоря со мной по телефону. Он сказал мне, что любит меня еще больше и всю оставшуюся жизнь будет заботиться о нас обеих. А Грейс спала себе, обожаемая всеми, и до двадцати трех лет наша жизнь была безоблачной.

Она так похожа на меня, не внешне, конечно, но характером. Вы ее видели. Она моя дочь во всех смыслах этого слова.

Она — сильный человек. Точь-в-точь как ее мама.

Точно такая же, как я.

Нет, Мерседес, я не интересовалась ее семьей, оставшейся в Ирландии. Конечно, в газетах пишут обо всем, но я не читала их.

У них всех по многу детей, и я не думала об этой стороне вопроса.

Нет, конечно, я никогда и ни за что не скажу Грейс об этом.

Теперь у нее появился парень, Дэвид, вы, конечно, его знаете. Джеймсу мальчик не слишком нравится, он не говорит этого, но я чувствую. Мне он совсем не нравится, но это выбор Грейс, и я молчу, я только улыбаюсь.

Оказалось, что Дэвид ирландец. Невероятно, не правда ли? А Грейс никогда не была там. С тех самых пор. До сих пор. Но вчера я испытала самый настоящий шок, когда Дэвид вдруг начал рассказывать, что в Ирландии разыгрывается самая настоящая драма по поводу дороги, которую собираются строить в обход Россмора. Многие, по-видимому, против этого.

— Россмор? — У меня кровь застыла в жилах.

— А, захудалый городишко, в самой глуши. Конечно, его надо объезжать. Никому он не нужен, там нечего делать. — Он хотел выбросить его из головы.

Я впилась в него глазами. Может ли он знать? Вдруг он родом из Россмора? Вдруг в один ужасный миг окажется, что это его сестра была украдена из коляски? Может ли случиться так, что они с Грейс — брат и сестра?

Мне стало очень плохо. Помните, вы же были со мной, как всегда.

Я не упала в обморок, как мне сначала показалось. Я почувствовала, что возвращаюсь к реальности. Я спросила себя, почему он выбрал этот город из всех, нет ли тут связи? Может быть, он несколько лет выслеживал меня. Я должна знать.

— Вы когда-нибудь бывали там, Дэвид? — спросила я, бесстрашно ожидая ответа.

Но нет, он сказал, что, возможно, он и проезжал через него, направляясь в западную часть Ирландии, но не останавливался там. Правда, они с Грейс говорили о нем, не зная, интересно это или нет. Он замолчал. Он просто пытался поддержать разговор.

Грейс смотрела на него любящими глазами.

— Я расскажу тебе, мама, о чем мы говорили. Дэвид сказал мне, что там есть место поклонения, волшебный источник или что-то вроде. Ты знаешь, говорят, он излечивает… — Она смотрела на меня с надеждой.

— Нет, Грейс, Дэвид, благодарю вас, но я хорошо себя чувствую, — сказала я. — Вполне хорошо. На самом деле это все не действует.

— Но говорят же, что он действует, так или иначе. Знаешь, мама, люди становятся сильнее, увереннее, они чувствуют себя лучше. Люди, которые ходят туда, получают всю возможную помощь.

— Я получаю все возможное… — Я заговорила и увидела, что они все смотрят на меня. — Я получаю всю возможную помощь отовсюду, и это придает мне силы. Я чувствую себя очень хорошо, — твердо сказала я.

И Грейс взяла мою тонкую руку и поцеловала ее.

Ее бабушка оставит ей все деньги через два года, когда ей исполнится двадцать пять. Она получит все имущество Харрисов. Что она получила бы, если бы я оставила ее в этой коляске с привязанной к ручке коляски собакой? Меня, конечно, уже не будет, когда она унаследует все, но это не важно. Я дала ей очень хороший жизненный старт. Я сделала для нее все — все, что может сделать мать. Для нее, для ее отца, для ее бабушки.

Я не чувствую никакой вины. Я никогда в жизни не обманывала Джеймса, только один раз, и я сделала это из любви к нему. У нас была чудесная супружеская жизнь, и я сердцем чувствую, что он никогда не лгал мне. Никогда. Но, как я сказала, я не чувствую за собой вины.

Перестаньте плакать, Мерседес, прошу вас. Вы должны поддерживать в нас силы и не обращать внимания на остальное. Многое и так слишком тяжело, чтобы еще заставлять сиделок оплакивать нас.

Так-то лучше.

Вот и улыбка, которая мне так нравится.

И можно мне еще глоточек чаю?

2. Джеймс

Мама всегда звонит в девять тридцать утра. Многие считают это странным, но мне кажется это вполне разумным. Это значит, я не должен сам звонить ей и я начинаю день, узнав о событиях, происшедших в мире, что всегда интересно. В мире, полном писателей и юристов, банкиров и политиков.

У нас с Элен всегда была очень спокойная жизнь, поэтому было очень занимательно узнавать из первых рук новости о людях, о которых пишут в газетах. Элен никогда не отвечала на звонки в это время, потому что мы оба знали, что это мама. Не то чтобы Элен не любила говорить с мамой, они прекрасно ладили, и Элен была удивительно ласкова с ней. С самого начала она решила, что мы должны поддерживать с ней тесные отношения и приглашать ее к нам на ленч или обед раз в неделю. Еще она совершенно точно выбирала тон разговора. Иногда мама делала ошибки, вызванные капелькой снобизма, но боже мой, насколько правильно Элен себя вела!

Она смотрела на маму большими голубыми глазами.

«Прошу прощения, миссис Харрис, но вам придется мне помочь. Мы никогда не ели устриц в приюте»… Или — у них в приюте не было чаш для ополаскивания пальцев, или закуски к аперитиву, или еще какой-нибудь маминой выдумки. Ее поведение обезоруживало, и мама, после некоторых колебаний, очень скоро поменяла к ней отношение. Она искренне и откровенно восхищалась Элен.

Она также знала, что я никого не любил раньше и никого не полюблю потом. Я ясно понял, что Элен будет моей женой, вскоре после того, как я увидел ее в первый раз, в платье точно такого же цвета, как и ее голубые глаза. Она часто носит вещи такого цвета — шелковые платки, блузки. И домашние платья и халаты. Это то, в чем все видят ее и сейчас.

Семья, мои дяди и их дети, — все всегда хотели, чтобы я работал в Сити, как мой отец. Но у меня к этому не лежала душа. Мне была противна сама идея. Вместо этого я настоял на том, что буду заниматься торговлей антиквариатом. Я пошел на курсы истории искусств, и вскоре я женился на Элен, все произошло стремительно. Элен учила меня модно одеваться и не пользоваться старомодной одеждой, которую я обычно носил, а выглядеть более убедительно. Вести беседы о мебели восемнадцатого века. Она одобрила идею сообщать в прессе об интересных экспонатах. Отдых, как она говорит, остался в прошлом.

У меня несколько антикварных магазинов в стране, и я регулярно выступаю по телевидению в качестве эксперта.

Я выбрал свой собственный путь и очень горжусь этим. Как я горд тем, что женился на Элен. Несколько дней назад исполнилось двадцать шесть лет со дня нашей свадьбы. Элен даже захотела выпить немного шампанского вечером. Мы принесли к ней в больницу несколько хрустальных бокалов и бутылку шампанского. Она выглядела такой же красивой, как в день нашей свадьбы.

Потом мы пошли обедать: мама, Грейс и я. К счастью, Грейс не настаивала, чтобы этот неотесанный Дэвид пошел с нами. Мы пошли в маленький французский ресторан, куда мы с Элен часто заходили до ее болезни.

Мама предложила тост: «За одну из самых счастливых супружеских пар, которые я знаю», она произнесла это звенящим голосом. Я улыбнулся понимающей нежной улыбкой.

Это была та же самая женщина, которая четверть века назад ругалась и плакала, умоляя меня не жениться на девушке, о которой мы не знаем ничего — ни истории ее жизни, ни ее родителей, кроме того, что она выросла в сиротском приюте.

Грейс разделяла взгляды на наше супружество. Она сказала, что мечтает, чтобы ее брак с Дэвидом был хотя бы вполовину таким же хорошим, как наш. Она сказала, что все ее друзья жалуются, что их родители постоянно ссорятся и сводят счеты. В ее жизни такого никогда не будет. Она не помнит, чтобы были какие-нибудь споры.

— Я тоже, — просто сказал я.

Еда в ресторане казалась мне безвкусной, как нарезанный картон. Меня опять охватило чувство несправедливости происходящего. Почему этот брак подходит к концу? На будущий год, даже уже через несколько месяцев, мы будем говорить о моей покойной жене. Какой смысл в том, что Элен, в своей жизни не обидевшая и мухи, умирает, а другие, жизнь которых была полна злобы и жадности, остаются жить? Почему я сижу здесь, за столом, и говорю дежурные фразы матери и дочери, когда я хочу быть рядом с койкой Элен, держать ее за руку, говорить, какое было хорошее время и что я не помню прошлого без нее и не представляю будущего без нее?

И мы говорили бы о самых разных вещах, таких как выращивание гераней, и как мне приходилось отправлять мои куртки в химчистку каждую неделю, а рубашки в китайскую прачечную, и как мне приходилось носить золотые запонки, даже если требовалось три минуты, чтобы вдеть их. Я так любил ее, и я никогда не думал ни о ком другом. Это правда — я никогда даже не думал об этом.

Но эта женщина с Филиппин, Мерседес, глядя своими большими печальными глазами, заверила меня, что сегодня вечером Элен была счастлива. Она много говорила о своей семье и достала фотографии с нашей свадьбы и фотографии маленькой Грейс. Элен хотела, чтобы я постарался и у меня было то, что она называла нормальной жизнью. Пойти и весело пообедать с матерью и дочерью. Как будто это было возможно. Я видел, как мама и Грейс бросали на меня взгляды, это был тревожный знак. Нужно быть повеселее. Я устал от необходимости быть веселым на людях.

У Элен были еще пожелания. Она сказала, что я должен кое-что сделать, отчего ей будет легче: я не должен подавать виду. Я должен не забывать регулярно приглашать мать, я должен быть вежлив с Дэвидом, хотя избранник Грейс вызывает раздражение, и не говорить, что она могла бы выбрать получше. В общем, я расправил плечи, заставил себя понять, что я ем, и стал по-прежнему не подавать виду.

Обе женщины были красивы. Моя мать не выглядит на свои семьдесят с чем-то, я даже не помню с чем. Ее прическа, косметика и одежда — все было показателем хорошего вкуса. На ней было сиреневое платье и жакет, рассчитанные на человека лет на сорок моложе, но сидевшие на ней превосходно.

Грейс, с ее светлыми волосами и темными глазами, всегда обращала на себя внимание. Но сегодня вечером, в красном платье с узкими бретельками, она выглядела ослепительно. Слишком хороша для этого Дэвида, слишком красивая и слишком яркая, но я ничего этого не скажу.

Она все еще говорит о Дэвиде. Когда она остановится? Он тоже работает в Сити.

Говорят, у него способности. Способности — в смысле природной изворотливости. Вроде букмекера на скачках, в отличие от экономистов, банкиров и финансовых экспертов, в кругу которых столь естественно смотрелась Грейс.

Нет, конечно, молодой человек был из другой породы.

Но нет сомнения, что Грейс любит его. Она никогда никого не приглашала домой до этого, а сейчас нужно терпеть этого деревенщину.

— Дэвид заходил сегодня навестить маму. — Грейс, видимо, доставляло удовольствие произносить его имя. — Он сказал, как это странно, что я так непохожа на вас обоих и что я не могу сидеть на солнце больше двух минут без риска обгореть, а вы можете загорать хоть месяц и становитесь только золотисто-коричневыми. Он сам — вылитый отец, они с ним как близнецы, тот же нос, тот же рот, та же манера откидывать волосы со лба.

Я удержался и не стал говорить, что это плохо для них обоих. Я изобразил признак интереса, чтобы побудить Грейс рассказывать дальше о предмете своего обожания.

— Вот он и спросил маму, не считает ли она странным, что я так непохожа на вас.

— И что же ответила мама? — Я постарался, чтобы мой голос звучал тепло и заинтересованно. Я едва мог говорить. Как смеет этот болван допрашивать умирающую женщину? Как он смеет омрачать ее последние часы своими дурацкими вопросами?

— О, ты знаешь маму, она сказала, что согласна с ним, потом ей стало плохо, и она позвала Мерседес.

«Мальчик тут не виноват, просто у Элен усилились боли», — сказала моя мать. Как ни странно, Наташа всегда вставала на защиту этого молокососа.

— Потом, на нашем маленьком праздновании, ей ведь стало лучше, правда, папа? — Большие, красивые, темные глаза Грейс смотрели вопрошающе.

— Да, ей стало лучше, — выговорил я.

В следующий час я умудрился сделать массу дел. Я улыбался матери и дочери, я рассказывал им маленькие истории о счастливых временах. Я не забыл поинтересоваться, арманьяк или коньяк мы возьмем на десерт. Потом, наконец, моя мать поехала в свой особняк, а моя дочь поехала в свою квартиру, куда, несомненно, явится Дэвид, так похожий на своего отца, и уляжется в ее постель.

Я был свободен.

Наконец я был волен пойти и повидать Элен.

Туда пускали в любое время.

Как важно иметь достаточно денег, чтобы пользоваться услугами частной медицины. Я прошел сквозь большие бесшумные двери в вестибюль, который больше походил на холл большого отеля, а не больницы. Ночной дежурный вежливо приветствовал меня.

— Если она спит, я обещаю, что не буду беспокоить ее, — сказал я со своей отработанной, но едва ли искренней улыбкой.

Мы с Элен часто говорили о том, что жизнь в своей основе похожа на театральное действие. Как много времени в нашей жизни уходит на притворство. Мы вздыхали по поводу этого и обещали друг другу, что по крайней мере мы с ней никогда не будем притворяться. Но мы притворялись. Разумеется, притворялись. Самое большое притворство было именно у нас.

Она никогда не рассказывала мне о Грейс, а я никогда не говорил, что знаю. Я знал с самого начала.

Я знал с того дня, как зашел в ее комнату во время ее так называемой беременности, когда она сказала, что предпочитает спать одна. Она металась во сне, я положил руку на лоб, чтобы успокоить ее, и увидел, что под ее ночным халатом надето что-то белое. Я приподнял простыню и увидел красивую золотисто-кремовую ночную рубашку и привязанный к ней пенопластовый искусственный живот.

Я испытал невероятный шок. Элен, моя жена, обманывала меня. Но потом он сменился нахлынувшим сочувствием и любовью. Моя бедная девочка, как же она должна была бояться моей матери и, разумеется, меня, если пошла на такие крайние меры. И что она собиралась делать, когда подойдет время, и что она скажет нам?

Возможно, она где-то договорилась купить ребенка. Но почему она ничего не сказала мне? Я бы поделился с ней всем, чем угодно. Почему она ничего мне не сказала?

Я вернулся в свою комнату, полный тревоги. Как она собирается обойтись без моей помощи? Я знал, что она не сможет сделать это без меня, завершить этот полубезумный план, который она выдумала.

Но я понимал, что должен ждать. Я должен позволить ей действовать. Ничто не может быть хуже того унижения, какое она испытает, если я дам ей понять, что знаю о ее обмане.

Время шло, Элен выглядела бледной и встревоженной, мама связывала это с беременностью. Только я знал, что есть более важная причина. Я испытал большое облегчение, когда в конце концов она сказала, что хочет навестить свой сиротский приют, место, куда ее отдали. Видимо, там она возьмет ребенка и притворится, что это наш.

Меня удивило, даже шокировало то, что такое респектабельное заведение вместе с ней идет на такие ухищрения. Это было противозаконно, это было против их же правил. Они всегда были очень щепетильны в отношении детей, находящихся под их опекой. Что они предпочли: изыскать законный способ передать Элен ребенка или встать на путь обмана? Но я знал, что они всегда заботились об Элен.

Там все еще оставались женщины, которые были в числе персонала, когда Элен еще была малышкой.

Они должны сострадать ей и жалеть ее.

Когда я услышал новость, что у нас неожиданно родился ребенок, здоровенькая славная девочка, и все были так счастливы, я наконец свободно вздохнул. Я не вникал в вопросы регистрации ребенка, заполняя и подписывая документы без лишних вопросов.

Мне приходилось держать на руках маленьких девочек, и даже я, стопроцентный мужчина, как меня называют, заметил, что Грейс выглядит старше того возраста, о котором объявила Элен. Я старался держать всех подальше от матери и дитя, пока разница в возрасте не стала менее заметной. Я напоминал всем, что я тоже родился большим, и, к моему удивлению, моя мать — всегда спорившая со мной по подобным вопросам — согласилась и сказала, что я был весьма увесистым.

Элен никому не рассказывала о родах, даже моей матери и своим ближайшим подругам, которых интересовали подробности. Она говорила, что плохо помнит, как это было, но сейчас, когда маленькая Грейс с ней, это уже не кажется важным, и она счастлива, что есть люди, которые знали, как ей помочь. Никто ничего не заподозрил.

Никто.

А кто мог что-то заподозрить?

Все видели Элен в течение последних шести месяцев, с постепенно увеличивающимся животом, готовящуюся к рождению ребенка. Только я знал, но я бы ни за что не сказал.

Я прошел по застланному ковровой дорожкой коридору в палату Элен. Я должен был сказать ей еще одну вещь, дать понять ей, что ее тайна так и осталась мне неизвестной. Не важно, что сказал ей этот бестактный бойфренд Дэвид, никто так и не узнал, что Грейс не наша дочь. Но я не мог сказать ей этого прямо. Тогда она догадается, что я знаю.

Я буду сидеть и смотреть на нее, и слова придут ко мне.

Я буду знать, что нужно сказать.

В комнате было темно, горел ночник и была видна большая тень Мерседес, женщины с Филиппин, сидящей рядом. Мерседес держала Элен за руку. Глаза Элен были закрыты.

— Мистер Харрис? — удивилась Мерседес.

— Она не спит? — спросил я.

Она, видимо, заснула; она только что приняла свой набор лекарств. Полчаса назад ей дали успокоительное.

— Я считаю, что Дэвид ее сегодня расстроил.

— Она этого не говорила, мистер Харрис.

Но я чувствовал, что Дэвид обеспокоил ее, я видел на ее лице тревогу, когда он гудел о каком-то месте в Ирландии с чудесным лесом, или волшебным источником, или еще с чем-то. Я мог читать по лицу Элен все как по раскрытой книге. Сиделка была бесстрастна.

Она видела и слышала все, но говорила очень мало.

Я должен знать.

— Она так не считала? Совсем? — Голос выдавал мое смятение, но я должен был знать, не потревожил ли ее этот мальчик. Сейчас, перед самым концом.

— Нет-нет, она говорила только, как вы приносили шампанское отпраздновать годовщину вашей свадьбы.

Мерседес смотрела на Элен, как будто та могла слышать, несмотря на все принятые лекарства.

Итак, ее мир не перевернулся от страха, что ее давний секрет будет раскрыт. Я опять мог дышать.

Я спросил, могут нас оставить одних. Оказалось, что нет. Она должна быть под наблюдением постоянно. Их беспокоит состояние ее легких.

— Пожалуйста, Мерседес, я хочу поговорить с ней, когда она проснется.

— Мистер Харрис, когда она проснется, я отойду на другой конец комнаты, и вы сможете поговорить с ней, а я не буду вас слышать, — сказала она.

И вот два часа я сидел у ее кровати, поглаживая ее тонкую белую руку.

Они ожидают ее смерти сегодня или завтра, если удастся продержаться еще двадцать четыре часа.

Потом она открыла глаза и улыбнулась мне.

— Я думала, ты сейчас обедаешь. — Ей было трудно говорить.

— Я уже пообедал, — ответил я.

Я сказал, что мы говорили о многом: как все были очень счастливы, а я был счастливее всех. По поводу слов Дэвида, что ему кажется странным, что у Грейс темные глаза, тогда как у нас светлые, я сказал, что у моего отца тоже были темные глаза. А мама согласилась и даже добавила, что темные глаза Грейс могут быть и со стороны Элен. Мы просто не знаем ее родственников. Так что Дэвид согласился. Пожал плечами и удалился.

Элен долго смотрела на меня, взгляд ее был серьезен.

— Он тебе по-прежнему не нравится, — хрипло сказала она.

— Нравится, — солгал я.

— Не пытайся надуть меня, Джеймс, мы никогда не лгали друг другу, ни разу, помнишь?

— Я знаю.

И я солгал ей в последний раз:

— На самом деле у меня нет к нему неприязни, дорогая. Дело в том, что я так люблю свою девочку, что никто, мне кажется, не может быть достаточно хорош для нее. Это моя дочь, моя плоть и кровь; ничто не заставит меня поверить, что другой человек сделает ее такой же счастливой, как это сделали мы.

Улыбка Элен была чудесной. Я мог бы любоваться ею бесконечно, но что-то в ее лице изменилось, и Мерседес должна была идти за медицинскими сестрами.

Перед тем как выйти из комнаты, она сказала мне:

— Вы прекрасный человек, мистер Харрис, вы доставили ей огромную радость своими словами. — И хотя это было совершенно нелепым предположением — если вдуматься, — мне на мгновение показалось, что она знает нашу тайну, что она знает все про Грейс.

Хотя, конечно, это невозможно.

Элен ей никогда бы не сказала.

Никогда в жизни.