Книга еретиков

1.9. В это время возник вопрос о нечестивом Евтихии и рассматривался частным, сошедшимся в Константинополе Собором[384] по поводу доноса, сделанного правителем дорилейской епископии Евсевием, который, будучи еще ритором, первым стал обличать богохульство Нестория. Призываемый на суд Собора, Евтихий сперва не шел, потом прийдя, был уловлен вопросами, ибо говорил: «Исповедую, что Господь наш до единения состоял из двух естеств[385], а по единении я признаю в нем одно естество». Он утверждал, что и тело Господнее было не единосущно нам. После сего Евтихий низложен. Однако он подал Феодосию жалобу, будто Флавиан исказил действительные документы Собора. Вследствие сего составился новый Собор – сперва в Константинополе, из соседственных епископов, на котором они, вместе с несколькими правительственными лицами, судили Флавиана. Когда же найдено было ими, что соборные документы правильны, то съехался второй Собор, уже в Эфесе[386].

1.10. На том Соборе председательствовал Диоскор, Александрийский после Кирилла епископ[387]. Так устроил это, по ненависти к Флавиану, сильный тогда при императорском дворе вельможа Хрисафий. На Эфесский собор приехал со множеством своих иереев Иерусалимский епископ Ювеналий, бывший и прежде в Эфесе. С ними заседал и предстоятель антиохийский, после Иоанна, Домн. Там же находился и епископ Юлий, занимавший место епископа старейшего Рима, Льва. Туда же прибыл и Флавиан со своими епископами. Феодосий предписывал Елпидию слово в слово так: «епископам, которые прежде судили благоговейнейшего архимандрита Евтихия, присутствовать и молчать, места судей не занимать, но ожидать общего мнения всех святейших отцов, потому что теперь подлежит исследовать собственный их суд». На этом заседании Диоскор и его епископы, как видно из актов Собора, отменили низложение Евтихия, а, напротив, присудили низложить Флавиана и дорилейского предстоятеля Евсевия. На этом же заседании отлучен епископ Эдесский Ива и низложены епископ кирский Даниил, тирский Ириней, вив-лийский Акилин. Рассуждалось также и о епископе Константины Софронии. Сверх того низложены кирский епископ Феодорит и антиохийский Домн, дальнейшая судьба которого мне неизвестна. После сего, Второй Эфесский собор был закрыт. <...>

2.1. Маркиан хотел, чтобы от всех приносилось бы Богу общее чествование, чтобы произведенное нечестием смешение языков снова благочестиво возвратилось к единству и чтило Бога через одно и то же славословие.

2.2. Тогда как он хотел этого, к нему приступили, с одной стороны, лица, получившие полномочия от епископа старейшего Рима, Льва, и говорили, что на втором Эфесском соборе Диоскор не принял грамоты Льва, содержавшей в себе учение православия, с другой – лица, обиженные самим Диоскором, и просили, чтобы дело их рассмотрено было соборно. Особенно же докучал бывший предстоятель Дорилеи Евсевий, говоря, что и сам он, и Флавиан низложены через коварство щитоносца Феодосия Хрисафия; ибо, когда Хрисафий требовал золота, Флавиан, желая пристыдить его, послал ему за свое рукоположение священные сосуды. Притом этот чиновник и по своему зломыслию близок был к Евтихию. Сверх сего, Евсевий доносил, что Флавиан безжалостно умерщвлен Диоскором, который толкал его и бил пятами. По этим-то причинам состоялся Собор Халкидонский. <...>

Святейшему и блаженнейшему отцу и сосвященнику Флавиан [желает] о Господе всякого блага.

Нет ничего достопочтеннее для священников, как благочестие и правильное проповедание слова истины, что и сам ты знаешь, возлюбленнейший Богу. Ибо в этом состоит вся наша надежда на спасение и воздаяние обещанных благ. Поэтому мы должны делать все и подвизаться за истинную веру, за изложения [веры] и учение святых отцов, так чтобы всегда и при всех потрясениях оставалось все это целым и невредимым. Итак, необходимо было нам, когда мы увидели в настоящее время, как нарушается православная вера и возобновляются ереси Аполлинария и Валентина[389] монахом Евтихием[390], не презирать этого, но для предостережения народа обнаружить это открыто. Ибо этот Евтихий, удерживая в себе скрытую болезнь развращенного учения, злоупотребляя нашею кротостию, недобросовестно и бесстыдно начал распространять между многими собственное нечестие, говоря, что прежде вочеловечения нашего Спасителя Иисуса Христа были два естества – божеское и человеческое, а после их соединения в Нем стало одно естество; он не знает ни того, что говорит, ни того, что утверждает (1Тим. 1: 7). Ибо единение двух, сошедшихся во Христе, естеств, состоит не в том, будто эти естества слились своими свойствами вместе, воедино, но в том, что свойства естеств преоывают совершенными во взаимном общении. Присовокупил он еще и другое нечестие, утверждая, что тело Господа, образовавшееся от Марии, не есть нашего существа и не человеческого состава; но хотя и называет его человеческим, однако же не признает его единосущным ни нашим телам, ни родившей Его плоти. И это он говорил, несмотря на то что в деяниях святого Вселенского собора, бывшего в Эфесе, прямо сказано в посланиях против нечестивого Нестория так: «Хотя соединились вместе различные естества, но один есть Христос, Сын Божии, в двух естествах; не так, впрочем, чтооы уничтожилось в Нем различие естеств по причине их соединения, но, лучше сказать, чрез неизреченное и непостижимое сочетание воедино божества и человечества, для нас один стал Господь Иисус Христос». И это не неизвестно твоей святости, так как ты вполне читал деяния, бывшие в Эфесе. Евтихий, считая их за ничто, нимало не думает о том, что он подлежит наказанию, определенному на том святом Вселенском соборе, так как чрез его слова и выражения многие простейшие в вере вводятся в заблуждение относительно сего предмета. Посему-то, когда он был обвинен достойнейшим уважения Евсевием[391] и после того, как, быв призван на Собор, произнес собственными словами свойственное ему учение, мы осудили его как чуждого истинной веры, что покажут вашей святости все действия, какие постановлены нами против него и о которых мы выскажем в сих наших письмах. Справедливым считаю известить вас и о том, что тот же Евтихий, заслуживший справедливое каноническое осуждение, который своими последующими действиями должен бы загладить первые и совершенным покаянием и многими слезами умилостивить Бога, а также и наше сердце, сильно сокрушенное его падением, облегчить истинным раскаянием, не только ничего этого не сделал, но даже покусился совсем возмутить нашу Церковь, публично распространяя на наши будто бы несправедливости жалобы, исполненные злоречия, и сверх сего принося моления благочестивейшему и христолюбивейшему императору, также полные высокомерия и дерзости, и таким образом попрал все божественные правила. Но когда шли таким образом дела, мы получили от вашей святости письма чрез достойного удивления нашего сочлена Пансофия, из которых узнали, что тот же Евтихий отправил к вам просьбы, исполненные всякой лжи и коварства, утверждая, что он во время суда предложил апелляционные жалобы и на меня, и на самый этот святой Собор, призывая быть судиею ваше святейшество, – чего никак не было им сделано. Он солгал и в этом деле, надеясь чрез ложь привлечь к себе благосклонность вашу. <...>

Блаженнейшему и боголюбезнейшему отцу и сослужителю Льву Флавиан [желает] о Господе всякого блага.

Ничто не укрощает лукавства дьявола, этого неудержимого зла, полного смертоносного яда. Ибо он, носясь туда и сюда, ищет, кого бы убить, кого бы победить, кого бы поглотить[393]. Поэтому нам нужно бодрствовать и укрепляться молитвою к Богу, чтобы мы могли избежать роковых его нападений. Ибо мы научились из Божественных Писаний, что должно следовать нашим отцам и не переменять древних определений. Итак, отложив свой плач и слезы, которые я проливаю непрестанно о том, что находящийся в моем подчинении клирик уловлен злым демоном, а я не мог освободить его и отнять у этого волка, – я, который готов положить за него свою душу, теперь начинаю повествовать о том, каким образом он похищен, как он отступил от божественного призвания и, отклоняя от себя наставления отцов, презирая их постановления, убежал к тому, кому свойственно погублять. Есть некоторые, кажущиеся в своей одежде овцами, а внутри они хищные волки[394], которых мы должны узнавать от плодов их. Они с первого вида представляются от нашего общества; но они не от нашего общества. Ибо если бы они были от общества нашего, то пребыли бы с нами[395]. Когда же они стали изрыгать нечестие, тогда то, что прежде они скрывали, сделалось открытым, ибо всякое зло должно обнаружиться пред всеми. Есть же люди со слабою верою, которые не знают божественных наставлений и которых они вместе с собою низвергают в пропасть, превращая и уничижая учение отцов и все прочее божественное писание, к собственной своей погибели. Каковых людей мы должны предусматривать и много оберегаться от них, дабы некоторые другие, обольщенные их нечестием, не отпали от своего утверждения. Ибо они изощрили свои язык, как змии, и имеют яд в устах своих, как аспиды[396]. Это пророк возвестил о них. Таковым явился между нами Евтихий, бывший некогда пресвитером и архимандритом, который мыслил как оудто согласно с нашим учением и держался его; но он подтвердил нечестие Нестория и за Нестория приготовился на брань, которая предпринята была против Нестория; а изложение веры, составленное 318-ю святыми отцами[397], и послание к Несторию, написанное священной памяти Кириллом, равным образом его же послание к восточным [епископам], с которыми все были согласны, пытался извратить, восстанавливая давнее учение нечестивого Валентина и Аполлинария; и не убоялся он заповеди истинного Царя, сказавшего: «всяк, кто соблазнит одного от малых сих детей, лучше бы ему было, если бы повешен был на нем жернов оселий и он потонул бы в глубине моря»[398]. Отверг он своим вероломством всякую совесть и, сбросив с себя покров неверия, которым прикрывался, утверждал на нашем священном Соборе, говоря решительно, что не должно исповедовать Господа нашего Иисуса Христа состоящим из двух естеств после Его вочеловечения, так как Он познается нами только в одной ипостаси, в одном лице, и что самое тело Господа будто бы не единосущно нам, на том основании, что, быв воспринято от нас, оно соединилось с Богом-Словом ипостасно; напротив, он говорил, что, хотя Дева, которая родила Его, по плоти единосущна нам, сам Господь не воспринял от Нее плоти, единосущной нам; и тело Господа не есть тело человеческое, называется же человеческим потому, что оно от Девы; таким образом, он думал вопреки учению всех отцов. Но чтобы не распространить своего письма, я не стану говорить много; а о том, что мы сделали относительно него[399], мы послали письмо к вашему блаженству, в котором показали, что мы лишили его пресви-терства, так как он связал себя такими заблуждениями, и приказали ему не иметь в монастырях никакого значения, и отлучили его от нашего общения, дабы ваша святость, зная то, что сделано нами относительно его, удостоила своим объявлением о нечестии его всех епископов, находящихся под властью вашего блаженства, для того, чтобы кто-нибудь по неведению того, как он мыслит, не относился к нему как к православному, или письмом, или каким другим образом. Я и те, которые со мною, премного приветствуем все во Христе братство, которое находится с вашим благочестием. Будь невредим о Господе для нас и молись за нас, боголюбезнейший отец!

Прочитав послание твоей любви, так запоздавшее, к нашему удивлению, и рассмотрев порядок епископских деяний, наконец мы узнали, какой случился у вас соблазн и против чистоты веры, и то, что прежде казалось тайною, ныне сделалось для нас явным. Таким образом Евтихий, удостоенный было имени и сана пресвитерского, оказался весьма безрассудным и столь великим невеждою, что и к нему могут быть отнесены слова пророка:

«Не восхоте разумети еже ублажити, беззаконие умысли на ложи своем»[401]. А что беззаконнее, как нечестиво умствовать о вере и не следовать мудрейшим и опытнейшим? Но сему-то безумию подвергаются те, которые, встретив в чем-либо неясном затруднение к познанию истины, прибегают не к пророческим изречениям, не к писаниям апостольским и не к евангельскому авторитету, а к самим себе и, таким образом, не захотев быть учениками истины, становятся учителями заблуждения. Ибо какие мог приобрести успехи в знании священных книг Ветхого и Нового Завета тот, кто не уразумел первых слов самого Символа? И что по всей вселенной исповедуется устами всех возрожденных, того еще не понимает сердцем этот старик[402].

Поэтому, не зная того, что должно думать о воплощении Бога-Слова, и не желая потрудиться на широком поприще священных писаний, чтобы сподобиться света ведения, он должен бы был принять внимательным слухом по крайней мере то всеобщее и единогласное исповедание, которое исповедуют все верующие: «Веруем в Бога Отца Вседержителя и в Иисуса Христа, единородного Сына Его, Господа нашего, родившегося от Духа Святого и Марии Девы». <...> Но если он не мог почерпнуть точного понятия из этого чистейшего источника христианской веры[403], потому что он собственным ослеплением затемнил для себя блеск очевидной истины, то обратился бы к учению евангельскому. <...> Тогда не стал бы говорить, пустословя, будто Слово стало плотию, так что Христос, рожденный из девической утробы, имел образ человека, а не имел истинного тела [такого же, как тело] Матери. Не потому ли, может быть, он признает Господа нашего Иисуса Христа не имеющим нашего естества, что ангел, посланный к благословенной Марии, говорил: «Дух Святый найдет на тя, и сила Вышняго осенит тя; темже и рождаемое [от тебя] свято, наречется Сын Божий» (Лк. 1: 35), то есть так как зачатие Девы было действие божественное, то и плоть зачатого не была от естества зачавшей? Но это рождение, исключительно удивительное и удивительно исключительное, должно быть понимаемо не так, чтобы необыкновенностью рождения уничтожилось свойство рода. <...> Сего-то таинства веры должно считать вовсе чуждым этого Евтихия, который в Единородном Божием не признает нашего естества ни в уничижении смерти, ни в славе Воскресения. И не ужаснулся он суда блаженного апостола и евангелиста Иоанна, который сказал: «Всяк дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога есть; и всяк дух, иже разделяет Иисуса, от Бога несть, и сей есть антихрист» (1Ин. 4: 2 – 3). А что значит разделять Иисуса, как не отделять от Него человеческое естество и бесстыдными вымыслами упразднять таинство веры, которым одним мы спасены? Слепотствуя же в отношении к природе тела Христова, он по необходимости с такою же слепотою будет безумствовать о ней в состоянии страдания Его. Ибо если он не считает креста Господня за призрак и не сомневается, что страдание, восприятое за спасение мира, было истинное [страдание], то он должен признать и плоть Того, смерти Которого он верует. Пусть не говорит он, что не нашего тела был тот человек, которого сам признает страдавшим: ибо отрицание истинной плоти есть отрицание и страдания плоти. <...> Евтихий, отвечая на пункты вашего допроса[404], говорил: «Исповедую, что Господь наш прежде соединения был из двух естеств; по соединении же исповедую одно естество», Удивляюсь, что столь безрассудное и столь нечестивое исповедание его не было порицаемо никакою укоризною со стороны судивших [его] и что эти слишком безумные и слишком хульные слова оставлены без внимания, как бы не было выслушано ничего оскорбительного! Тогда как столько же нечестиво говорить, что единородный Сын Божий был двух естеств до воплощения, сколько нелепо утверждать, что в Нем одно естество после того, как «Слово плоть бысть». Чтобы Евтихий не стал считать мнения своего или верным, или сносным на том основании, что оно не было опровергнуто ни одним вашим голосом, то убеждаем тщание любви твоей, возлюбленный брат, очистить невежественного человека и от этого пятна на его сознании, если, по действию милосердия Божия, дело его примет добрый оборот. Ибо он хорошо начал было отступать от своего убеждения (как видно из хода соборных деяний), когда по вашему требованию обещался признавать то, чего прежде не признавал[405], и успокоиться на той вере, которой прежде был чужд. Но когда он не захотел изъявить согласия предать анафеме [свой] нечестивый догмат, то ваше братство из этого заключило, что он остается в своем нечестии и заслуживает приговора осуждения. Впрочем, если он искренно и нелицемерно кается и сознает, хотя бы и поздно, как справедливо подвиглась против него власть епископская, или если он, для полного оправдания, осудит все свои худые мысли и устно и собственноручною подписью, то милосердие к исправившемуся, как бы оно ни было велико, не будет предосудительно. Ибо Господь наш, истинный и добрый Пастырь, душу Свою положивший за Своих овец и пришедший спасти души человеческие, а не погубить, хочет, чтобы мы были подражателями Его человеколюбия, то есть чтобы согрешающих обуздывала правда, а обратившихся не отталкивало милосердие. Тогда, собственно, с полным успехом защищается истинная вера, когда ложное мнение осуждается самыми последователями своими.

Для верного же и беспристрастного исследования всего дела мы отправили вместо себя братии наших, епископа Юлиана и пресвитера Рената, и еще сына моего, диакона Илария. К ним присоединили мы нотария нашего Дульцития, вера которого много раз испытана нами[406]. Уповаем на содействие помощи Божией, что заблудившийся, осудив неправоту своего образа мыслей, спасется. Бог да сохранит тебя в здравии, возлюбленный брат!

Изложение веры Евтихия: «Верую в единого Бога, Отца Вседержителя, творца всех видимых и невидимых; и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца Единородным, то есть из существа Отца, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного Отцу, через которого все произошло, что на небе и что на земле, Который ради нас, человеков, и ради нашего спасения снис-шел, воплотился, вочеловечился, страдал и воскрес в третий день, восшел на небеса, придет судить живых и мертвых. И в Святого Духа. А тех, которые говорят: было время, когда Его не было, и прежде, нежели родился, Он не существовал[408], равно и тех, которые говорят, что Он произошел из не-сущего или из другой ипостаси или существа или есть изменяемый и переменяемый Сын Божий, – анафематствует апостольская и кафолическая Церковь».

«Так издревле усвоив от своих предков, я веровал и верую; в этой вере я и родился и тотчас был посвящен Богу, и меня приняло Его человеколюбие. В этой вере крестившись, я запечатлен и жил даже до сего дня, и в ней желаю умереть <...>». При чтении этого Евсевий, почтеннейший епископ Дорилейский, сказал: «Он солгал; нет такого определения: нет правила, повелевающего это». Диоскор, почтеннейший епископ Александрийский, сказал: «Есть четыре кодекса, которые содержат это определение. То, что определили епископы, не есть ли определение? Имеет ли оно силу правила? Оно не есть правило: иное – правило, и иное – определение. Ты опровергни пять соборных кодексов; они есть у меня, у такого-то и у такого-то; пусть все принесут кодексы». Диоген, почтеннейший епископ Кизический, сказал: «Он коварно поставил впереди Собор святых отец, бывший в Никее[409], ибо [Собор[410]] принял прибавления святых отцов по причине нечестивого мнения Аполлинария, Валентина, Македония и подобных им, и [именно] в символе святых отцов прибавлено: „сшедшего и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы[411], это Евтихий опустил как аполлинарист. И Аполлинарий принимает святой Собор, бывший в Никее, но принимает слова по собственному извращенному смыслу и избегает выражения: „от Духа Святого и Марии Девы“, чтобы совершенно не исповедать единения плоти. Святые отцы, жившие после того, выражение: „воплотившегося“, употребленное святыми отцами никейскими[412], объяснили следующими словами: „От Духа Святого и Марии Девы“. Почтеннейшие епископы египетские и бывшие с ними воскликнули: „Никто да не принимает ни прибавления, ни убавления; да хранится постановленное в Никее; православный император так повелел“. Почтеннейшие епископы восточные и бывшие с ними воскликнули: „Это сказал Евтихий“.

15. И мы вышли на берег [в Константинополе]. Святой апа Макарий[415] шел за нами, одетый в грязное платье. Диакон Петр сказал ему: «авва Макарий, надень хорошую одежду, ведь мы идем представляться императору». А Макарий сказал ему: «сын мой! сердце императора в десять тысяч раз грязнее моей одежды. Поверь мне, сын мой, что, будь у меня другая одежда, грязнее этой, и ее надел бы я, лишь бы мне облечься в светлое одеяние, когда я пойду навстречу царю-Христу. Евнухи и патриции, окружающие дары мира сего, стараются одеваться роскошно, чтобы выглядеть красивее всех в его свите. Так и я стараюсь соблюсти в чистоте мой хитон и фелонь мою, чтобы войти мне и соединиться с теми, кого возлюбила душа моя, – с Иоанном Крестителем и Елисеем-пророком». Так говорил он, а я дивился сладости слов его.

16. После этого нас ввели к императору, но авву Макария силенциарии не хотели впустить с нами в заседание. Тогда он сказал: «Свитая втрое веревка не скоро порвется. Хоть вы и не допускаете меня, но туда уже вошли трое из моей епархии, которые крепче в вере, чем все епископы, и притом весьма опытны». Тогда взглянул я, идет ли за мною старец, и – стал словно без языка во рту или, лучше, совсем без головы. Но, обратившись, я увидел одного нотария и сказал ему: «сделай милость, приведи ко мне этого епископа, у него мои книги». И таким образом впустили его. Когда же он услышал те хулы, которые говорили еретики, захотелось ему оскорбить императора и предать его анафеме; но не находил он человека, который перевел бы слова его. Ибо смерть была сладка ему, что иному человеку приглашение на обед или на свадьбу; и положил он в сердце своем, что если он умрет за веру в Сына Божия, то это будет мученичество.

17. Расскажем теперь о нашем представлении Маркиану. Когда нас ввели туда, мы сели. Там были Максим Антиохийский, Ювеналий Иерусалимский, Анатолий Константинопольский, Стефан Эфесский и я, малейший, Диоскор, и император, и та, имя которой не хочется выговорить, – Пульхерия. Апа Макарий вошел с сыном своим Пинутионом и сел после епископов Паралии. И они слушали, что мы говорили с императором. Император сказал: «изложите веру и возвращайтесь на свои места». Я ответил ему: «мы до сей минуты точно следуем вере отцов. Или ты не считаешь православными отцов наших, изложивших нам веру, Александра, Афанасия, Феофила и Кирилла, Юлия Римского, Иннокентия и Целестина?» Я сказал это, желая выяснить, примет ли и выслушает ли он имена их, права ли, следовательно, его вера. В ответ на это Флавиан сперва переговорил с императором. Он сказал мне: «будет тебе, Диоскор! Древнее прошло, теперь все новое[416], именно мы сами». А я отвечал ему: «когда вы разрушаете то, что утвердили нам на Соборах отцы наши [и я примкну к вам], то я сам себя делаю преступником»[417]. Флавиан сделал знак императору, чтобы он приказал прочитать томос Льва.

18. Император повелел взять книгу. А я сказал: «что это ты вводишь среди нас?». Он сказал: «послание патриарха Льва». И я взял книгу из рук нотария, бросил ее на землю и сказал ему: «не вводи между нами богохульств этого человека; иначе, право, я наложу отлучение на всю столицу и уйду домой». А императрица Пульхерия сказала мне: «как ты смел сделать это?! Был другой гордец в твоем роде, Иоанн, архиепископ этого города; но мать моя отправила его в ссылку, там он и умер[418]. Или у меня теперь нет власти – сослать и тебя, как его?» А я сказал ей: «А что Бог сделал с нею? Не открылась ли в ее седалище фистула, выделявшая червей? И съели бы черви все ее тело, если бы она не притекла к мощам этого святого Иоанна. И ты не боишься, видя все, что случилось с нею? Делай и со мною что угодно. Но, кажется, из того зла, которое твоя мать сделала св. Иоанну, сослав его, до сих пор не вышло ничего хорошего. Однако скажите мне, в чем я погрешаю против веры. Не греши, государь, против Бога, в руках Которого твое дыхание! Я сын людей православных и могущественных. Прочь от меня, ты, мирянин! Не оскверняй места, на котором пребывает Бог, чтобы не пасть тебе скоро. Не стеснюсь я пристыдить тебя, хотя бы убили меня за веру. Я помышляю о небе, где пребывает Христос».

19. Феодорит сказал в ответ: «мы, христиане, веруем, как отец наш Лев. А он говорит, что божество было отделено в то время, когда Он страдал и терпел мучения; затем: что божество Его наполняло Его тело, когда Он творил все чудеса». А я отвечал ему: «Отец мой Кирилл говорит: как железо, брошенное в огонь, раскаляется, но если ударить по нему молотом, то огонь нимало не страдает от этого удара, так божество Христово и Его человечество соединились и однажды [навсегда] нераздельным единением и в страданиях, которые Он претерпел, и в чудесах Его». Когда я сказал это, поднялись с мест архиепископы, и епископы, и весь синклит и воскликнули: «поистине хороша вера Диоскора, и никакого порока нет в ней. Лесть – вера Флавианова. Мы веруем, как отец наш Диоскор».

20. Я же сделал им знак рукою. «Молчание! Слыши Израиль!» И они умолкли, а я сказал им: «Веруете ли вы в четыре Евангелия?» Они же сказали мне: «конечно веруем; не христианин тот, кто не верует в четвероевангелие». Я продолжал: «хорошо вы сказали. Итак, в тот час, когда Иисус был зван на брак, звали его как Бога или как человека?» Они ответили: «как человека». А я продолжал: «хорошо вы сказали. А в тот час, когда Он претворил воду в вино, это знамение сотворил Он как Бог или как человек?» Они ответили: «ясное дело, как Бог». И я сказал им: «Его божество не отделялось от Его человечества ни на мгновение ока. Вот я поймал вас [на слове] и представляю вам из ваших собственных уст свидетельство истины». И, выслушав это, они замолчали и ничего не могли сказать еще, потому что нечего было сказать им. А трибуны, силенциарии и референдарии, консулы и патриции, все воскликнули громким голосом: «Да живет царь вовеки! Нет веры как вера Диоскорова! никакого порока нет в ней. Весь мир согласен в этом. Гоните прочь от нас этих смутников манихеев. Не дадимся в сети Нестория: он хотел увлечь нас в погибель с собою. Избавь нас, государь, от козней этих собак».

21. Еще они говорили это, как император сделал собранию знак рукою, чтобы они замолчали и слушали. И сказал мне император: «один ты высок ведением? Ты говоришь, хотя никто тебя не просит; ведь ты слова сказать не даешь прочим епископам. Не ты один начертаешь веру». И отвечали епископы: «что говорил Диоскор, то мы говорим; мы назначили Диоскора быть языком нашим; все, что говорит он, – истина, и нет в том никакого порока». <...>

22. Мы вышли. <...> Император повелел еретикам томос Льва присоединить к Никейскому вероисповеданию, и они сделали это. Он предписал также собору собраться в Халкидоне, городе нечестивых, а меня сослать в это место.