Книга жалоб. Часть 1

13

Популярность нашей лавки объясняется помимо прочего тем печальным фактом, что во всей Европе, наверное, нет другой страны, столь бедной книжными магазинами, как наша. Я, конечно не стану утверждать что мне книжный магазин дороже кафаны, но, приезжая в чужой город, я прежде всего невольно ищу глазами витрину с книгами. Что до кабаков, то тут не нужны особые усилия — в незнакомом городе можно промочить горло уже за буфетной стойкой на любом вокзале. По витринам книжных магазинов я могу легко составить представление о духовном облике горожан. Вижу, к примеру, красивый, процветающий городок: многоэтажные здания, асфальтированные улицы, ухоженный парк, современный торговый центр — и ни единого книжного магазина! Витрины забиты всевозможной бытовой техникой, модной одеждой, мебелью, телевизорами, проигрывателями, телефонами, миксерами — настоящее изобилие, но несмотря на это вам становится как-то не по себе, появляется чувство, будто вы оказались среди современных дикарей, которым вполне достаточно быть сытыми, одетыми и иметь крышу над головой. В большинстве наших населенных пунктов нет ни одного книжного магазина! А если и есть что-нибудь похожее, то продаются там учебники, сборники инструкций, какие-то бланки, бумажные стаканчики, обои, игрушки и канцелярские товары. В центре витрины обычно гордо стоит пишущая машинка, вокруг которой почему-то выложены звездой носовые платки, гигиеническая вата и конфетти… Кто-то, конечно, подумает, что наш народ ни в грош не ставит литературу, однако это далеко не так. Мы просто ещё не вполне привыкли к печатному слову, потому что веками жили почти без единой книги. И при этом, кажется, дорожили тем немногим, что имели, куда больше, чем другие, более счастливые народы своими богатствами. Пожелтевшие песенники и Церковные календари передавали по наследству и берегли как реликвии. Редкие рукописные, монастырские книги, жития святых и царей, первые переводы западных романов путешествовали при переселениях в самые отдалённые уголки Европы, закапывались в землю во время нашествий завоевателей; многим в наших краях книга стоила головы. И вот, когда мы наконец-то вдоволь наелись после векового голода, первое, о чем позабыли, была книга, та самая книга, что нам непрестанно напоминала, кто мы и откуда, помогая сохранить свое духовное естество. Но зато у нас шире, чем где-либо, процветает то, что можно назвать устной литературой, она пустила в нас глубокие корни, превратив нас в народ говорунов-сказителей. Вечером за любым столом в любой нашей кафане наберется материала для трехтомного романа, а каждый второй знакомый, которого вы встретите на улице, исполнит настоящую монодраму! В том, что книга и сегодня кое-как, с грехом пополам, но все же доходит даже до самых отдаленных уголков, исключительная заслуга принадлежит бродячим книготорговцам. Я и сам в свое время несколько лет был одним из бесчисленных миссионеров книги, членом безымянного легиона коммивояжеров, путешествующих по городам и весям этой прекрасной полуграмотной страны. Я обходил провинциальные книжные лавки, навещал библиофилов в самой что ни на есть глубинке. Какие это были времена! Я по многу дней гостил у одиноких интеллектуалов, жаждущих столичных новостей, питался продуктами без пестицидов, пил лучшие вина с местных виноградников, без труда очаровывал провинциальных учительниц литературы… Меня снова потянуло в дорогу! Я бы выехал ночью. Дороги в это время пусты, а радио развлекает по ночам одинокого путешественника. Ещё лучше бывает в горах, когда утихнет болтовня столичных диск-жокеев, а из мерцающего зеленоватой шкалой настройки приемника польётся космический шум пустого эфира, тогда остаётся только движение и темнота, необозримое море времени, где мелькают разные лица, подобно ночным бабочкам и мошкам, ослеплённым пучками света автомобильных фар; виденные места, пережитые события, рой воспоминаний… Я люблю это ощущение одиночества в машине, доверху набитой книгами, ждущими своего часа, чтобы одухотворить серые жизни безвестных покупателей. Я колесил по сонной земле, как Чичиков в «Мёртвых душах». Правда, Чичиков скупал мертвые души. Я их продавал. В красивых переплётах. По отдельности и сериями. С получением сразу или после уплаты первого взноса при покупке в рассрочку. Провинция! Терра инкогнита. Ноздри мои наполнились ароматом прелых листьев и русских классиков. Мне вспомнился Гоголь:

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки…» И дальше: «…Въезд его не произвёл в городе совершенно никакого шума и не был сопровождён ничем особенным; только два русских мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нём. „Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?“ — „Доедет“, — ответил другой. „А в Казань-то, я думаю, не доедет?“ — „В Казань не доедет“, — отвечал другой. Этим разговор и кончился».

Меня всегда интересовали коммивояжеры, разъездные торговые агенты: всегда в пути, всегда на колесах… Что заставляет их странствовать по дорогам, обивать пороги, питаться в дрянных забегаловках, ночевать в третьеразрядных гостиницах и мотелях, в холоде и неудобстве, становясь постепенно чужими в собственных семьях? Я заметил, что некоторые из них — бродяги по натуре, которым никак не удастся привыкнуть к тихой домашней жизни, и они рады-радёхоньки, что подвернулась такая работа, оправдывающая многолетние скитания. Другие принадлежат к разряду неудачников; это пенсионеры, раньше времени отправленные «на заслуженный отдых», разжалованные офицеры, ветераны войны, опустившиеся интеллигенты, учителя или преподаватели, не сумевшие найти работу по специальности… Третью группу составляют прирождённые авантюристы, мошенники, плуты и проходимцы. Эти, конечно, наиболее интересны.

Один из них годами отирается у семейных склепов на кладбищах, подходит к безутешным вдовам, держа наготове подписной бланк. Выразив соболезнование, он тут же переходит к делу — ему, конечно, ужасно неловко, но что поделаешь, покойный как раз неделю назад заказал у него собрание сочинений Перл Бак в кожаном переплёте, и он счел своим священным долгом прийти на кладбище, чтобы исполнить последнюю волю усопшего. Если вдова не желает брать книги, он самолично опустит их в могилу и сам внесет плату, такой уж он человек! Ну кто, скажите, не подпишет бланк-заказ такому чувствительному? На его бланки упало куда больше горячих слез, чем на самые жалостливые любовные романы. Само собой, за день такой книжный стервятник раз десять слетает на разные похороны…

Вообще в этом деле главное — заполучить подпись покупателя на подписном купоне, обязывающую его аккуратно выплачивать кредит. Когда подпись поставлена, работа коммивояжера закончена: на основании подписанного документа он стребует с издателя свои комиссионные. Я знавал одного книготорговца, который специализировался на продаже собраний сочинений Кафки и Джойса неграмотным сезонным рабочим и цыганам-кочевникам, которых потом ни один суд во всём государстве не мог найти, чтобы взыскать деньги. Он отыскивал их на отдалённых стройках, поил пивом в столовках, только чтобы поставили на бланке крест или приложили палец, а затем сам вписывал их несуществующие адреса. Прохиндей вручал им комплекты книг и тут же выкупал назад за сотую часть цены, чтобы продолжать торговлю на других стройках у черта и бога на куличках…

(Кстати, эти ловкие, нахрапистые люди, на которых интеллектуалы смотрит презрительно и свысока, зарабатывают несравненно больше самых читаемых писателей, книги которых продают!)

Наиболее хитрые и образованные из них, как вороны, почувствовавшие добычу, устремляются в дома только что умерших профессоров университетов и библиофилов и скупают за бесценок их богатые, собиравшиеся всю жизнь библиотеки, с которыми наследники не знают что делать. Наследники — обычно сын или внук с молодой женой и ребенком, у которого якобы аллергия на книжную пыль; они чаще всего и не подозревают, какими библиографическими редкостями владеют, и с восторгом соглашаются на любую цену, какую им ни предложат. Потом книги перекочевывают к букинистам и в библиотеки знатоков, которые отваливают баснословные суммы пронырливым перекупщикам, не стесняющимся ежедневно интересоваться здоровьем старых, больных владельцев библиотек, будущих кандидатов на кладбище.

Впрочем, я не упомянул еще об одном типе книготорговцев. Это неудавшиеся писатели (обычно графоманы), вынужденные сами и издавать, и печатать, и продавать свои сочинения. Их нередко можно увидеть в кафанах и парках: они переходят от столика к столику, от скамейки к скамейке, предлагают свои книги, вызывая жалость и угрызения совести у преуспевающих коллег. Их легко узнать по печальному виду и большим кожаным сумкам, в которых они таскают собственные издания. Один из них, теперь уже старик, бывший до войны видным политическим деятелем, пошёл, насколько я могу судить, дальше всех. Издал за свой счет мемуары, которые продавал исключительно у себя дома! Он любезно встречал потенциального покупателя, угощал его кофе или чаем, заводил беседу. Мемуары, однако, продавал только в том случае, если посетитель внушал ему симпатию и доверие. Должен признаться, что меня столь трогательная коммерция приводит в восхищение, если б это было возможно, я бы с радостью завёл подобные порядки и в своем магазине. Ведь сердце кровью обливается, когда какой-нибудь явный болван покупает дорогую для меня книгу, взывающую из его лап о помощи!

Поэтому, что бы ни думали о торговцах книгами, какими бы мотивами они ни руководствовались, у меня всегда становится тепло на душе при виде их на площади какого-нибудь захолустного провинциального городка. Они могут остановить свой фургончик где угодно; разложат книги на капоте и крыше машины, и вот вам уже книжная лавка в зародыше, оазис печатного слова посреди всеобщей тупости и животного безмыслия.

Однако книжный магазин — это не только место, где можно купить книгу. Это нечто гораздо большее, выражаясь возвышенным языком, — маленький храм словесности среди векового мрака, что-то вроде святилища для тех, кого ещё не совсем поглотила страсть к приобретательству, обжорству и дешевым увеселениям. Поэтому книготорговец — не просто продавец; помимо того, что он нередко является другом писателей, он еще и посредник, дающий рекомендации растерявшемуся читателю или исподволь подводящий его к выбору именно той книги, которую он сам вряд ли разыскал бы в море печатной продукции. При встрече с будущим читателем настоящий книготорговец прежде всего стремится помочь ему преодолеть робость, которая охватывает так называемого простого человека, теряющегося среди бесчисленных имён и названий и пуще всего на свете боящегося показаться невеждой. Для этого, по-моему, лучше всего не обращать на покупателя никакого внимания, дать ему возможность расслабиться, чтобы в нём проснулась дремлющая любознательность, надо выставить самые интересные книги на видное место, разложить их на столах и на полу, открыть свободный доступ к полкам, убрав традиционные прилавки. Благодаря всему этому покупатель начинает всё чаще заглядывать в магазин даже тогда, когда не собирается ничего покупать, точно так же, как заходит на чашку кофе к приятелю-портному, даже когда не шьет у него костюм.