Книга жалоб. Часть 1

40

На третий день моего добровольного домашнего ареста зазвонил телефон:

— Адвокатская контора Петровича! — представился энергичный мужской голос. — Надо бы поговорить…

— О чём?

— O вашем деле.

— Слушаю вас.

— Это не телефонный разговор…

— У меня нет тайн от своего телефона!

— Всё же, если вас интересуют некоторые данные в связи с… Лучше всего вам было бы зайти к нам!

Он продиктовал мне адрес. Что я, собственно, теряю? Через полчаса я был в приёмной, где томились будущие подзащитные, сумрачный, озабоченный народ, явно не в ладах с законом. Не успел я представиться, как секретарша провела меня в кабинет, выразив таким образом особое почтение к серьёзности моего дела. Я почувствовал себя польщённым. Петрович младший, элегантный мужчина лет тридцати, встретил меня в интерьере диккенсовских адвокатских контор. Даже теннисные ракетки висели на стене над настоящим маленьким музеем всевозможных допотопных пишущих машинок: «Ремингтон», «Адлер», «Континенталь», «Универсал»… Поблекший шёлк на стенах, фотографии разных знаменитостей с посвящениями и выражениями глубочайшей признательности и лёгкий запах трубочного табака дополняли атмосферу этого мужского святилища. Разумеется, прежде всего мы осмотрели пишущие машинки, про которые Петрович-младший сообщил мне, что они достались ему от деда, также бывшего адвокатом. Все три поколения их семьи специализировались на политических процессах.

Короче говоря, Петрович-младший случайно узнал в суде, что в столе какого-то очень важного судьи лежит требование прокурора о возбуждении против меня дела!

Я сел и выпил предложенную водку. Она была как нельзя кстати. Дело принимало всё более серьезный оборот. Это уже была не беллетристика, а жизнь, и не чья-нибудь, а моя, все это происходило со мной, страстным читателем книг о чужих несчастьях!

— С вашим делом получилось много шума… — продолжал Петрович-младший. — По чистой случайности вы оказались в эпицентре столкновения различных интересов, и за всем этим уже длительное время внимательно следит международная общественность…

— Какое она к этому имеет отношение?

— Сейчас знаете ли, очень деликатный в политическом смысле момент. Иностранных корреспондентов, которые о нас уже пишут, вы сами, собственно, не интересуете, им надо знать, каким будет дальнейший курс страны. И тут они всякое лыко готовы поставить в строку. Не обижайтесь, но вы — всего лишь случайно подвернувшаяся лакмусовая бумажка, которую погрузили в данный политический раствор и теперь ждут, покраснеет она или посинеет…

— Что это значит? — спросил я. — Меня что, действительно посадят?

— Не знаю, — ответил он, — но этот судья известен своей строгостью. Мне не нравится, что дело передали именно ему…

— Что он может мне пришить?

— Не могу сказать, что он решит, если вообще что-нибудь решит, — сказал Петрович-младший, раскрывая кодекс. — Но насколько я его знаю, он бы мог вам навесить 133 статью. Вражеская пропаганда…

— Вражеская пропаганда? — я налил себе ещё водки.

— «Выпуск и распространение печатных материалов, листовок, рисунков и других материалов, а также устные выступления, призывающие или подталкивающие к свержению власти рабочего класса и трудящихся, к антиконституционному изменению системы социалистического самоуправления…» — быстро читал он. — Ну и так далее, и так далее, «равно как и насаждение заведомо ложных представлений об общественно-политической ситуации карается лишением свободы сроком от одного до десяти лет».

Он озабоченно посмотрел на меня поверх страниц:

— В этом случае, — продолжал он, — мы попытались бы добиться того, чтобы ваши действия были переквалифицированы по статье 218.

— Сколько это?

— До трёх лет! — ответил он и стал быстро читать: — «Распространение лживых слухов с целью вызвать недовольство или волнения в народе, спровоцировать нарушение общественного порядка или помешать осуществлению решений и мер государственных органов и учреждений или же дискредитировать подобные решения и меры в глазах граждан карается лишением свободы сроком до трёх лет…»

— И… Что же делать?

— Ничего, — ответил он. — От вас абсолютно ничего не зависит.

— Это утешает…

— Что поделаешь! В такие ситуации попадают помимо своей воли. Хуже всего приходится тем, кто пытается что-то предпринять, начинает брыкаться, барахтаться… Знаете эту старую притчу о лисе, упавшей в Сану у Шабаца? Не знаете? Когда она попыталась выбраться на берег и ей это не удалось, она перестала бороться с течением, сказав: «Не беда, все равно у меня есть дела в Белграде!»

— Можете вы по крайней мере посоветовать мне, что делать, если он меня вызовет?

— Держаться следует спокойно и рассудительно. Было бы неплохо, если вас сопровождал ваш адвокат…

— Зачем?

— Бывают, знаете ли, разные юридические подвохи, особенно в формулировках при составлении протокола, которые потом могут осложнить ваше положение…

— Но у меня нет адвоката!

— Так наймите его!

— Может быть, вы возьмётесь?

— Если хотите.

— Хочу.

Мы пожали друг другу руки и перешли на «ты». У меня появился первый в моей жизни адвокат.

— Я слышал, они приходят под утро?

— Ерунда! Это всё выдумки, сказки судейские! — сказал он, улыбаясь. — Но на всякий случай тебе не мешало бы сложить в сумку самое необходимое: бельё, туалетные принадлежности, иголку с ниткой, какую-нибудь книгу потолще…

Он проводил меня до дверей кабинета.

— Ты знаешь, как ни странно, сейчас примерно равное число людей берёт тебя под защиту (причём вовсе не из-за твоего неотразимого обаяния!) и точит па тебя зубы. Впрочем, ты не занимаешься политикой, и лучше тебе поменьше знать об этом: излишняя информация могла бы тебе только повредить. Короче говоря, в этой игре каждый или теряет, или набирает очки. Поглядим, как пойдёт дело дальше…

— А как мы это увидим?

— По тебе! — сказал он, прощаясь. — По тому, сколько шишек на тебя свалится.