Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны 1918-1922 гг. Сборник документов.

Данная публикация документов посвящена такому аспекту Гражданской войны, как этническое насилие. Формой этнического насилия 1918-1922 гг. явились погромы еврейского населения западной части бывшей Российской империи — Украины, Белоруссии и европейской части России[1]. Погромы стали составной частью военно-политических, экономических, социальных и других конфликтов, которые характеризовали Гражданскую войну в целом и обусловили ее отличия в отдельных регионах. Однако погромы как форму этнического насилия следует рассматривать главным образом в контексте деформации и деградации новых государственных и общественных структур, которые только начали формироваться в тот период на Украине, в Белоруссии и России, крушения моральных норм населения — процессов, проявившихся в Первую мировую войну и продолжившихся в невиданных масштабах в период Гражданской войны.

После распада империи и образования Советской России, провозглашения независимости Украины и Белоруссии[2] (где были предприняты попытки построения национальных государств) их территории стали ареной борьбы за власть самых различных военно-политических сил, в том числе и внешних. При этом вооруженные силы противоборствующих сторон — за исключением польских войск и частично Белой армии — имели характер иррегулярных армий, подавляющая часть которых состояла из вчерашних крестьян, а их подразделения подчинялись, скорее, авторитету ближайшего командира, нежели высшего руководства. Одновременно эти регионы, в первую очередь Украина, были охвачены мощным крестьянским движением, которое, наряду с лозунгами борьбы за землю, было заражено своеобразным крестьянским анархизмом и выступало против новых, пытавшихся утвердиться в регионах, властей: будь то Центральная Рада, режим П. Скоропадского, Директория С. Петлюры или же Советская власть и правление генерала А. Деникина, как это имело место на украинских землях. Таким образом, на Украине и в Белоруссии насилие государственных вооруженных структур (войска Директории—Украинской народной республики (УНР), польские войска, подразделения Красной армии), а также воинских соединений, представлявших официально оформленные движения (Белая армия, подразделения Ст. Балаховича-Савинкова), пересекалось в точке еврейских погромов с крестьянским бунтарством, усиленным Первой мировой и Гражданской войнами.

В европейской части Советской России погромы были редким явлением, что в определенной степени связано с особенностями расселения еврейского населения в бывшей империи — его сравнительной малочисленностью по сравнению с украинскими и белорусским районами, относительной отдаленностью российской глубинки от театра военных действий прошедшей Мировой войны с ее деморализующим влиянием, а также с жесткой антипогромной позицией большевиков[3]. Участниками погромов в России, как правило, выступали: сверху — вооруженные формирования в виде отдельных частей Белой армии, а снизу — городской плебс.

В результате, несмотря на наличие некоторых признаков политических, социальных, экономических и других явных или мнимых противоречий, отношение к еврейскому населению у всех этих сил определялось рецидивами варварства, архаической традиции и в итоге — хорошо известный этнологам моделью поведения «свой-чужой», когда против «чужих» (в деградирующем российском обществе, охваченном Гражданской войной[4], к ним относили евреев) усиливалось враждебное отношение, вплоть до применения самых крайних форм насилия.

Еще современники понимали, что проблему погромного насилия нельзя осмыслить исключительно с помощью официальных реляций, как это происходило с погромами 1880-х и 1905-1907 гг. Именно поэтому еврейские общественные организации различного толка, еврейские общины крупнейших городов (главным образом Украины) обратились к опросам пострадавших и очевидцев погромов — свидетельствам рядовых людей. Все эти организации были удивительно разнообразны в своих способах сбора материалов: они использовали опросы, которые дополнялись различного вида анкетированием, статистикой, фотографированием последствий погромов, докладами и сообщениями уполномоченных с мест событий, наблюдениями и непосредственными интерпретациями ситуаций, складывавшихся после погромов. Собранные материалы составили обширную коллекцию о погромах. Входящие в нее многочисленные опросы представляют собой один из первых проектов по устной истории, связанных с темой этнического насилия. В ходе Гражданской войны эта коллекция документов постоянно пополнялась официальными материалами властей, действовавших в регионах, в первую очередь советских органов, непосредственно занимавшихся помощью пострадавшему населению, и превратилась в уникальное собрание документов по этническому насилию.

Документы, приведенные в сборнике и являющиеся частью этого собрания, позволяют подойти к пониманию психосоциального климата Гражданской войны и тем самым уяснить истоки появления погромного насилия 1918-1922 гг.[5] Они раскрывают феномен погрома, особенности и природу погромов в отдельных регионах, объясняют появление новых мифов, которые пришли на смену наветам XIX в., а также свидетельствуют о мотивациях участия в них различных военно-политических и общественных сил и слоев, уточняют круг исполнителей и т.д.

Драматичная история погромов Гражданской войны неоднократно привлекала внимание историков, в основном непосредственно после ее завершения[6]. На долгие десятилетия «архивы погромов» были закрыты в СССР, а на Западе эта тема в 1930-е гг. вытеснялась из общественного сознания, а затем была заслонена необходимостью осмысления большого этнического террора — Холокоста: только после его изучения можно было перейти к анализу промежуточных форм насилия, каковыми являлись погромы Гражданской войны. В последнее десятилетие в исторической науке наметился нарастающий интерес к этой теме[7]. В то же время все явственнее ощущается необходимость расширения документальной базы для проведения разработок в данной области.

Задачам введения в научный оборот значительного массива документальных материалов о погромах 1918-1922 гг. служит эта публикация.

Массовый характер погромов.

Погромы 1918-1922 гг. не имели аналогов в предыдущей европейской истории по огромному охвату территории, высокой плотности их распределения, числу жертв и участников, разнообразию применявшихся методов насилия, которые в ряде случаев превращались в акции армейских подразделений по зачистке территории от еврейского населения, а также по появлению случаев их идеологического обоснования.

Известный философ и политолог Х. Арендт, характеризуя тоталитарное насилие XX в., выделяла такие его черты как массовость, идеологизация, технологизация уничтожения жертв[8]. С этой точки зрения погромы Гражданской войны представляют собой переходную форму от локализованных в пространстве и времени, религиозно мотивировавшихся актов этнического насилия XIX — начала XX в. в Европе к тем массовым его проявлениям в XX в., о которых пишет Арендт.

Публикуемые в сборнике документы показывают, что погромы в 1918-1922 гг. происходили во всех украинских и белорусских губерниях бывшей Российской империи, в ряде районов европейской части России (с учетом сложившегося на тот период территориального деления). Отличительной чертой погромов этого периода явилось то, что они вышли за те географические рамки, в которых происходили погромы 1880-х и 1905-1907 гг.; увеличилась территория, непосредственно охваченная погромами: их новые масштабы соответствовали грандиозности Гражданской войны.

Отличительной особенностью погромов XIX в. (по типологизации к ним можно отнести и погромы 1905-1907 гг.) по сравнению с погромами Гражданской войны являлась их кратковременность, скоротечность. В то же время характерной чертой погромов 1918-1922 гг. была, по словам современника событий и одного из первых публикаторов документов, писателя С. Гусева-Оренбургского, их непрерывность: «Это было сплошное непрерывное бедствие», когда «город или местечко в течение недель или месяцев находилось в состоянии погрома, или когда данный пункт поочередно громился каждой входящей в него попеременно неприятельской стороной...»[9]. Известные еврейские историки С. Дубнов и И. Чериковер при их описании пользовались понятием «погромное движение»[10].

В свою очередь, события в Белоруссии современники характеризовали как «эпопею погромов»[11]. Там погромы распределялись не столь плотно по времени, как на Украине, а условно подразделялись на три этапа: период «сплошных погромов» относился к польской оккупации 1919-1920 гг., главным образом ко времени отступления польской армии[12]; «эпидемия» грабежей, массовых убийств и насилия характеризовала период вторжения в октябре-ноябре 1920 г. на территорию советской Белоруссии из Польши отрядов С. Булак-Балаховича — Б. Савинкова; «разгул бандитизма погромного характера» относился к периоду 1921 г.[13]

Одним из показателей массового характера погромов Гражданской войны явилась плотность распределения их по местности. Погромами этого периода были охвачены практически все виды населенных пунктов и местностей, транспортные магистрали: губернские, уездные, волостные города; местечки, села, деревни, земледельческие колонии, населенные пункты при железнодорожных станциях; сами железные дороги, речной транспорт; леса, поля, дороги, по обочинам которых евреи прятались и по которым происходил их исход из погромленных мест. Однако характерной чертой погромов этого периода, в отличие от XIX в., являлся их преимущественно сельский характер.

Во всех этих местах погромы были направлены не только против самого еврейского населения, но и против мест его проживания: квартиры со всем их содержимым, еврейские кварталы, сами местечки и т.д. разграблялись, разорялись, а затем целиком или частично сжигались. Так, например, м. Юстинград (Соколовка) Киевской губернии было сожжено в 1919 г. со всей еврейской собственностью: в огне погибло 400 домов, принадлежавших евреям, 140 магазинов, паровая мельница, 6 кожевенных производств, 3 завода сельтерских вод, ссудно-сберегательное товарищество, 6 синагог, 2 бани[14]. Аналогичная судьба постигла м. Степанцы Каневского уезда Киевской губернии, где (по анкете на 1921 г.) часть еврейских домов была сожжена, а часть — так “изруинирована”, что не подлежала восстановлению; остатки жилья растаскивались местными крестьянами: “даже дверцы от печей, окна, двери вынимались, ворота уносили, все предавалось уничтожению”[15].

В мартирологе погибших местечек на Украине выделяются такие, как м. Кублич Подольской губернии (петлюровские погромы марта 1919 г.), упоминавшийся Юстинград Киевской губернии (крестьянские погромы и погромы подразделений белых) и др., ликвидация которых сопровождалась своеобразно ритуальными и одновременно сугубо практическими действиями: после полного сожжения местечек их территории были распаханы[16]. Подобную информацию — о том, как места обитания еврейского населения наравне с жителями становились жертвами погромов — можно цитировать целыми страницами.

Что касается Белоруссии, то характер действий различных сил в отношении еврейской собственности и мест проживания населения в течение трех периодов погромов в регионе отличался определенными особенностями. Так, при оккупации Белоруссии в 1919-1920 гг., главным образом при отступлении польских войск летом 1920 г., осуществлялся поголовный грабеж и вывоз еврейского имущества, а затем — поджоги местечек и городов и уничтожение оставшегося. И это — при небольшом числе убитых, т.к. в войсках использовалась тактика «выборочных репрессий» (см. убийство семьи Геклеров в г. Бобруйске[17]). Все это служило целям, с одной стороны — держать в страхе еврейское население оккупированных районов, при уходе — оставить опустошение в местах нахождения потенциального “неприятеля”, а с другой — погасить любую возможность проявления недовольства в войсках, действовавших на чужой территории, предоставляя им право на грабежи. Кроме того, частично действия польских войск объясняются и отсутствием достаточного контроля над ними со стороны командования.

При вторжении в Белоруссию из Польши отрядов Ст. Булак-Балаховича — Б. Савинкова осенью 1920 г. занятие городов сопровождалось двух-трехдневными «неслыханными грабежами», уничтожением еврейской собственности, массовыми убийствами и изнасилованиями. Только на таких условиях балаховцы соглашались принимать участие в боевых действиях[18].

К особенностям бандитизма в Белоруссии в 1921 г. следует отнести его погромный характер, когда многочисленные банды (участники антисоветских мятежей, остатки отрядов Балаховича, дезертиры, уголовные элементы и др.) при широком участии местного крестьянства уничтожали еврейскую собственность и самих евреев, грабили и сжигали их имущество[19]. Местное крестьянство все активнее присоединялось к учиняемым погромам.

В результате акты вандализма, идущие рука об руку с убийствами в Белоруссии — и в большей степени на Украине, вырастали в уничтожение самих мест традиционного проживания еврейского населения. Как следствие — ликвидировалась сама возможность дальнейшего проживания евреев в этих районах, и они «выдавливались» с данных территорий, спасаясь в крупных уездных городах, которые лучше контролировались региональными властями, или, как это происходило на Украине, бежали в места, где существовала система еврейской самообороны.

Еще одной из особенностей погромов 1918-1922 гг., придававшей им массовый характер, явилась многочисленность их исполнителей. Свидетельства опросов о погромах, представленные в сборнике, позволяют посмотреть на вопросы насилия «изнутри» и по-новому взглянуть на проблему определения исполнителей погромов, провести их свидетельское опознание. Находясь «внутри» погрома, очевидцы не оперируют классовыми категориями для их описания — «петлюровцы», «белые», «красные» (хотя и это имеет место), а указывают конкретных исполнителей — особо выделяются определенные взводы, роты, батальоны, полки и т.д., в первую очередь — в армии УНР, затем — в Белой, Красной и Польской армиях и соединениях Ст. Булак-Балаховича — Б. Савинкова. В результате документы сборника подтверждают тезис об иррегулярном характере большей части вооруженных сил и движений, участвовавших в Гражданской войне, т.е. отсутствии у них постоянной организации, прохождения службы и обучения; свидетельствуют о процессах деградации, которые их глубоко затронули (массовое мародерство, самоуправство, бандитизм и т.д.), как это происходило, например, с подразделениями армии УНР, Белой армии. Кроме того, большинство вооруженных сил и движений создавалось на основе широкого привлечения местного крестьянства, а также казачества (у белых и красных) и северо-кавказских народов, демонстрировавших свойственные им традиционные стереотипы поведения в условиях такой «неправильной» войны, какой была Гражданская. У большинства из этих сил характер действий по отношению к еврейскому населению формировался в ходе войны на основании этнических стереотипов, существовавших в их регионе, районе, среде. Последнее положение касается и познанских соединений Польской армии.

На Украине, кроме различных армейских подразделений, огромный урон еврейскому населению нанесла атаманщина. Она включала атаманов, имевших официальные мандаты и поддержку руководства УНР при создании вооруженных отрядов. Наиболее мятежные из них покидали армию, предпочитая действовать автономно и вступая во взаимодействие по мере необходимости с войсками УНР или иными властями[20]. Характерной чертой атаманщины являлось установление контроля партизанских командиров над различными районами Украины (как правило, тяготевшими к их родным местам). Так, в 1920 г. они контролировали огромные территории Украины: например, Трипольский, Чернобыльский, Житомирский, Таращанский районы; районы Умани, Сквиры, Погребища, Радомысля и др. находились под властью различных атаманов[21]. Активное участие в погромах приняли также члены мощного крестьянского восстания марта-августа 1919 г. под руководством Григорьева, выдвигавшего антисемитские лозунги, и в меньшей степени — крестьянского движения во главе с Махно, разворачивавшегося в районах со сравнительно небольшой плотностью еврейского населения, в то время как сам Махно стремился поддерживать его интернациональный характер[22]. Активными действующими лицами погромов являлись также командиры (самопровозглашенные атаманы) и участники многочисленных небольших партизанских отрядов, являвшиеся частью украинского крестьянского движения, примыкавшие к ним обыкновенные бандиты и широкие массы крестьянства.

В Белоруссии, наряду с соединениями польских войск и подразделениями Ст. Булак-Балаховича, движение которого ввиду слабости белорусских национальных сил опиралось на поддержку Польши, в погромах принимало участие крестьянство (с конца 1920 г.); многочисленные дезертиры, ставшие — после развала западного фронта в результате наступления Красной армии на Варшаву летом 1920 г. — участниками бандформирований, повстанческих отрядов и т.д.

Что касается России, то в некоторых районах ее европейской части зрели предпогромные настроения, наблюдались эксцессы в ряде городов и деревень, а в своем рейде по тылам Красной армии в 1919 г. конница генерала Мамонтова устроила погромы в ряде местностей. В условиях Гражданской войны, которые на Украине осложнялись попытками построения национального государства, все эти силы сталкивались, меняли свои позиции, входя во временные коалиции с бывшими противниками, теряли власть или ее обретали. Общим для них являлось (хотя и в разной степени) участие в еврейских погромах, проявления антисемитизма.

Документы сборника позволяют поставить вопрос о мотивациях участия в погромах различных сил, которые носили многосложный системный характер, и особенно остановиться на мотивациях крестьянства. С 1917 г. в регионах сгущалась, уходя корнями в начало века, погромная атмосфера: «погром висел в воздухе». В условиях Гражданской войны усилилось восприятие евреев как «чужих», «эксплуататоров». Рост национального сознания украинского, польского и в меньшей степени — белорусского народов, который был подстегнут распадом Российской империи и образованием национальных государств, имел в качестве негативного последствия распространение грубого национализма и активизировал его крайнюю форму — антисемитизм (периодические всплески которого наблюдались главным образом на Украине с начала века).

Основным носителем подобных настроений стало крестьянство, социальное движение которого, в первую очередь на Украине, было тесно связано с ростом национального сознания[23]. Крестьянство принимало активное участие в погромах в период Гражданской войны (в России при выступлении крестьянства погромные лозунги не были типичными и не являлись основой программ крестьянских движений)[24]. Значительная роль в мотивах обращения крестьянства против городов и местечек на Украине, а позднее, с лета 1920 г., и в Белоруссии, отводилась экономическим факторам. Хотя деревня в период Гражданской войны была обеспечена товарами лучше города, однако война породила нехватку в деревне предметов первой необходимости (соль, керосин, сахар, мануфактура, гвозди и т.д.), т.е. товаров, которые находились в городах и местечках под контролем еврейских торговцев[25]. Товарный дефицит неизбежно вел к росту спекуляции.

Что касается самой деревни, то в ней продолжалось начатое в период Первой мировой войны разрушение ее традиционной экономической структуры, в которой еврейское население занимало свою нишу (хотя документы все еще демонстрируют наличие в сокращенном виде набора «еврейских профессий» — портных, столяров, шорников и т.д.[26]); остро стояла необходимость обеспечения, как правило, многодетных еврейских семей. Все это вынуждало еврейское население, как, впрочем, и часть украинского и белорусского крестьянства, заниматься преимущественно посреднической деятельностью, «мешочничеством».

Это превращало еврейское население в потенциальный объект грабежа и отъема в пользу крестьянства еврейской собственности (предметов обихода, жилья и т.д.). Кроме того, проводимая большевиками — среди которых в низовом звене было много евреев — политика в деревне (продразверстка, организация госхозов), участие представителей еврейского населения в установлении советской власти в регионах также вменялись крестьянской массой в вину всем евреям[27].

В то же время многолетнее участие крестьянства в военных действиях на стороне различных сил в регионах отчуждало его от повседневного производительного труда и превращало в сельское население, которое с легкостью самомобилизовывалось или же мобилизовывалось кем-либо на любые деструктивные действия, что в конце концов становилось одним из решающих факторов погромов.

В результате, учитывая все рациональные и мниморациональные объяснения по поводу возникновения погромов, исследователь в конце концов неизбежно оказывается перед загадкой феномена погрома (он же — феномен погромной толпы). Объяснение механизма возникновения погромов невозможно без учета психологии толпы и ее мотивации, в данном случае в ситуации усиления этнической нетерпимости и насилия. Немецкий историк Х.-Д. Лёве указывал, что при анализе погромов в Российской империи практически невозможно определить степень ответственности кого-либо за нажатие «спускового крючка» погрома[28]. Это в полной мере относится к погромам Гражданской войны, так как касается действия толпы в ходе погрома. В условиях превращения погромов в «погромное движение» исчезали их индивидуальные черты, характерные для погромов XIX - начала XX в. (данное утверждение не касается одного из крупнейших погромов 1919 г. в г. Проскурове на Украине, о котором речь пойдет ниже). Индивидуальность погромов сохраняют лишь документы сборника — это они полны человеческих подробностей, деталей погромов. В действительности в условиях «массовизации» погромов один погром от другого отличался числом жертв, характером участников и географией его проведения. Таким образом, говоря о погроме, исследователь имеет в виду погромную толпу и ее действия. При поиске решающих мотивов собирания крестьян и мирных обывателей в толпу для участия в погромах следует иметь в виду, что основным условием являлась вседозволенность безвластного времени (власть — «человек с ружьем»), а в ходе самих погромов участниками двигала психопатология толпы, когда крайние формы поведения становились нормой.

Основной ареной погромного движения в силу различных причин стала Украина. В ней апогей погромов пришелся на 1919 г., когда на ее территории столкнулись в борьбе за власть войска УНР, белые и красные, а также развернулось мощное крестьянское движение. По некоторым подсчетам, в Киевской губернии в среднем приходилось от 500 и более убитых на погромленный пункт, в Волынской и Подольской — от 100 до 500 погибших, в Черниговской, Полтавской, Харьковской и Екатеринославской губерниях — до 100 погибших[29]. В связи с этим возникает проблема определения числа жертв погромов Гражданской войны как на Украине, так и в других регионах.

Практически полная неизученность этой проблемы привела к произвольному определению в историографии данных о числе жертв погромов. Они варьируются от 35 до 150-200 тыс. погибших и восходят к подсчетам историографии 1920-1930-х гг.[30] К прямым жертвам погромов относились убитые и раненые и т.д. В то же время ряд категорий, непосредственно пострадавших от погромов, практически не подвергались точному учету или же полностью выпадали из поля зрения уполномоченных еврейских общественных организаций и советских органов власти (Этот факт учитывали первые историографы). К этим категориям относились умершие спустя месяцы от ран; погибшие при нападениях на поезда, при сожжениях в синагогах, при потоплениях на пароходах; убитые при поездках из одного населенного пункта в другой; жертвы нападения среди беженской массы при исходе из местечек и т.д. Наиболее достоверные сведения о числе погибших могли бы предоставить еврейские погребальные братства (которые также подвергались разгрому), но, естественно, большая часть вышеназванных категорий погибших не подлежала учету.

К категории неучтенных жертв погромов относятся также десятки, а скорее всего сотни тысяч калек, включая заболевших психическими расстройствами; пострадавших в результате насилия (документы свидетельствуют, что их было в несколько раз больше числа убитых на каждый отдельный населенный пункт, но точное число их в силу этических соображений не разглашалось). Кроме того, к неучтенным жертвам следует добавить умерших от разрухи, возникшей вследствие погромов: потеря жилья, жизненно необходимого (одежды, продовольствия и т.д.), скученность в местах старого и нового проживания, антисанитария вели к неизбежным вспышкам инфекционных заболеваний[31].

В то же время необходимо иметь в виду, что условия Гражданской войны — отсутствие транспорта, невозможность обеспечить безопасность самих уполномоченных, отрезанность ряда губерний, волостей в результате боевых действий от основных центров сбора информации (Киева, Харькова, Гомеля, Минска, Москвы) не давали возможности обследовать часть погромленных пунктов и учесть пострадавших в полном объеме.

Так, например, уполномоченным крупнейшей организации, которая занималась помощью и сбором информации о погромах — Отдела помощи погромленным при Российском обществе Красного Креста (РОКК) на Украине, не были доступны для обследования в 1920 г. западные части Волынской и Подольской губернии, южная часть Херсонской губернии и т.д.[32]

Учитывая это, попытаемся представить предварительные данные о числе жертв погромов, которые были собраны различными организациями еще в период Гражданской войны, и показать методику проводимых ими подсчетов.

Часть информации по этому вопросу обобщалась Еврейским отделом Наркомата национальностей РСФСР для советской делегации на Генуэзской конференции (10 апреля - 19 мая 1922 г.), где Советская Россия планировала поставить вопрос о компенсации ущерба за погромы странами Антанты, возлагая на них ответственность за поддержку сил, участвовавших в погромах в период Гражданской войны. Для сбора материалов были привлечены региональные отделения Евобщесткома, которые весной-летом 1921 г. проводили соответствующие опросы, анкетирования и т.д. Также использовались данные наркоматов социального обеспечения РСФСР, УССР и БССР и материалы, имевшиеся в информационном бюро Еврейского отдела.

Так, согласно справке Еврейского отдела Наркомнаца РСФСР от 28 марта 1922 г. число убитых в погромах на Украине, в Белоруссии и России (по данным на 1921 г.) достигало суммарно 100194 чел.: эта цифра складывалась из официально представленных сведений о 33398 убитых, которая отражала, по оценкам Наркомнаца, лишь третью часть от реально погибших в погромах. Так же обстояло дело и с подсчетом раненых в погромах: официально зарегистрировано было 9942 чел., а в реальности их должно было быть, согласно той же логике, втрое больше, т.е. 29826 чел.[33] (как показывают материалы сборника, цифру раненых можно считать чрезвычайно заниженной).

По другим подсчетам, которые приводятся в докладе заместителя начальника Еврейского отдела З. Миндлина, убитые составляли 10% от 500000 беженцев на Украине и в Белоруссии. Принимая во внимание отсутствие у советских органов власти полной информации о потерях в результате погромов, он руководствовался той же логикой — в данном случае — удвоения имевшихся данных о жертвах погромов. «А если так, — заключал он, — тогда число жертв не менее 50 тыс., но вероятно, оно достигает 100 тыс. душ». Готовя все эти данные для Генуэзской конференции, Миндлин подкрепил свои выводы результатами подсчетов крупного еврейского демографа того периода Я. Лещинского, на взгляд которого «количество убитых достигало 150 тыс.»[34] При этом на Украину приходилось до 125 тыс. убитыми в погромах, а на Белоруссию — 25 тыс.[35] Подсчеты масштаба потерь отражают общее потрясение перед непостижимым опытом, который вызывал у современников опасение за будущее межэтнического диалога в регионе[36].

Подсчеты Евобщесткомом числа погибших в погромах основывались на результатах обследования беженской массы в ряде городов Украины, проведенных в 1921 г. Сбор сведений о физических и материальных потерях в ходе погромов был направлен в первую очередь на выявление необходимых объемов помощи пострадавшим. На основе сопоставления числа обследованных беженцев в каждом из этих мест с числом погибших, приходившихся на их семьи, исследователям удалось получить средний процент жертв погромов от всей беженской массы — он равнялся 10%. Так, например, в Харькове 2260 беженцев насчитывали 150 членов семей, погибших в погромах, и 100 членов умерших после их окончания (11%). В Умани 7722 беженца насчитывали 802 погибших в своих семьях (более 10%). Приблизительно такой же процент в Одессе: 12037 беженцев насчитывали 1194 убитых в своих семьях и т.д.[37] При этом известный принцип, согласно которому в ходе боевых действий в армии гибнут «прежде всего наиболее трудоспособные возрасты населения»,[38] полностью относился к гибели в погромах мирного еврейского населения. Согласно тем же подсчетам Евобщесткома до 75% погибших в погромах составляли мужчины в возрасте от 15 до 50 лет[39].

Подтверждением этих выводов, а также попыткой выявить какие-либо закономерности в человеческих потерях в ходе погромов явились результаты обследования киевской комиссией Евобщесткома (лето 1921 г.) местечка Печара Брацлавского уезда на Украине. В ходе погрома, который прошел в местечке 12 июня 1919 г., среди 133 погибших оказалось 19 чел. в возрасте от 1 года до 15 лет; 8 жертв — в возрасте 16-20 лет; 75 чел. — от 21 до 55 лет; 19 убитых — от 56 до 69 лет, а 17 погибших — от 70 лет и выше[40].

Собирателями «архивов погромов» были также предприняты попытки определить процентный состав участников погромов, главным образом на Украине. Согласно подсчетам одного из них, Н. Гергеля (Отдел помощи погромленным при РОКК на Украине, затем — Ostjüdiches Historisches Archiv), 39,9% от общего числа погромов приходилось на войска Директории, 24,8% — на различные партизанские отряды и банды, 17,2% — на воинские соединения Белой армии, на Красную Армию — 8,6% погромов, на отряды атамана Григорьева — 4,2%, на Польскую армию — 2,6%, на прочих участников — 2,7%[41].

Идеологизация погромов.

Идеологизация погромов является тем новым элементом, который вписывает их в известные формы насилия XX в. Это вызывает у историков стремление определить их место и сравнить с другими проявлениями этнического насилия XX в.

В условиях крушения традиционных ориентиров и упадка законной власти в регионах население было охвачено той тревогой, признаки которой хорошо знакомы историкам, занимающимся кризисными периодами. Эта тревога, беспокойство находили выражение в поисках реальной или мнимой угрозы, представляющей, как казалось, опасность самому существованию населения. Условия Гражданской войны порождали самые иррациональные слухи, которые использовали на первый взгляд убедительные объяснения непонятным вещам, указывая на источник опасности, якобы угрожавший обществу. Только учитывая сказанное, можно подойти к вопросу о появлении широко распространенного с 1919 г. на Украине мифа о «жидокоммуне», лозунга «бей жидов, потому что они коммунисты»[42]. Этот лозунг имел свою конкретно-историческую предысторию, иллюстрирующую эволюцию конфликта: от появления слухов до «опознания» населением источника опасности (к каковому были отнесены евреи)[43], а затем — к «необходимости» устранения источника опасности, что нашло отражение в формировании различного вида лозунгов: «бей жидов и коммунистов», «бей жидов, долой коммуну» и др.[44] В 1919-1921 гг. подобные лозунги возникали и в Белоруссии, и в России. Они представляли собой расхожий элемент народной идеологии, обеспечивая мотив для действий погромной толпы и одновременно «назначая» еврейское население ответственным «за все», что происходило в регионах в период Гражданской войны.

Следующий элемент в идеологизации насилия в эти годы был выделен израильским ученым А. Гринбаумом в его статье по историографии погромов. «В некоторых отношениях, — пишет о погромах Гражданской войны Гринбаум, — в особенности с тех пор как убийства стали иногда осуществляться как разновидность “национального долга”, без обычных грабежей — они сопоставимы с Холокостом...»[45]

Такие случаи в период войны были редкостью: погром, как правило, сопровождался грабежом. Однако документы также рисуют погромы, характерные для Украины, где одна часть солдат в ходе погрома только грабила, а другая — занималась только убийством еврейского населения, объясняя этот факт «высшими» соображениями. В одном из наиболее кровопролитных погромов в г. Проскурове Подольской губ. (февраль 1919 г.) командир Запорожской казацкой бригады им. С. Петлюры Украинского республиканского войска атаман И. Семесенко предложил своим солдатам рассматривать погром как «национальный долг»: перед его началом он произнес речь, где заявлялось, что «самыми опасными врагами украинского народа и казаков являются жиды, которых необходимо вырезать для спасения Украины и самих себя». Кроме того, «он потребовал от казаков, что они выполнят свою священную обязанность и вырежут еврейское население, но при этом они также должны поклясться, что они жидовского добра грабить не будут»[46] (за 3,5 часа в городе было убито около 1650 евреев, в том числе дети разного возраста, включая грудных младенцев)[47].

О том, что мотивировка погромов «национальным долгом» со стороны командного состава УНР не была редкостью, свидетельствует погром в г. Житомире Волынской губ. в 1919 г. Посланный в город полковник Н. Палиенко перед погромом заявил, что «Украина окружена со всех сторон врагами», к которым он относит жидов, поляков, русских, большевиков, румын, Дон и Антанту, что «большевистское движение — это дело рук жидов, что “так это им (т.е. евреям) не пройдет”, что ему предложено Директорией навести порядок в Житомире, покарать город, и что кара и чистка им будет проводима с неуклонной строгостью»[48].

Возникает вопрос, не привело ли появление элементов идеологизации этнического насилия к каким-либо качественным изменениям в его формах и содержании. События в г. Проскурове, которые можно рассматривать с этой точки зрения как показательные, не являлись результатом спонтанного насилия, характерного для действий толпы в погромах Гражданской войны[49]. В действительности в проскуровской резне присутствовали элементы этнического террора. Чем одно понятие отличается от другого? В современных словарях русского языка по одной из дефиниций террор определяется как «жестокая, массовая расправа вражеской армии над мирным населением на оккупированной ею территории»[50]. По другому определению — это «физическое насилие, вплоть до физического уничтожения, по отношению к политическим врагам»[51]. Оба определения, дополняя друг друга, позволяют увидеть разницу между этими формами насилия: между спонтанным насилием толпы, ограниченной группы лиц, индивида, и организованным, запланированным насилием против своих противников или тех, кого рассматривают в качестве таковых, направленным на далеко идущие цели, что характерно для террора.

В случае погромов — и при стихийных действиях толпы, и при предумышленных действиях, как это имело место в случаях воинских подразделений под командованием Семесенко, Палиенко — один из протагонистов, а именно — жертва, оказывался неизменным: ею становилось еврейское население.

Естественно, условия Гражданской войны порождали самые разнообразные формы и методы этнического насилия: от запугивания, грабежей до самых крайних — истребления и террора. При этом практически отсутствовали формы насилия в их «чистом» виде: все они одновременно или попеременно сосуществовали друг с другом в каждом из погромов и характерные черты крайних из этих форм также неоднократно возникают на страницах документов.

Появление элементов идеологизации в таких погромах, как житомирский и проскуровский, не могло не вызвать определенного видоизменения в содержании применявшегося насилия. Обоснование погрома как борьбы за «национальную идею», которое предложили своим казакам атаманы Семесенко и Палиенко, давали им своего рода индульгенцию, освобождая от ответственности за совершение террора над мирным населением. Недаром пережившие проскуровский террор вспоминают безэмоциональную деловитость, с которой осуществлялись акты «уничтожения» в Проскурове, их неумолимую механистичность[52], т.е. тот идеальный исполнитель террора, к которому тяготеет тоталитарное насилие, появился уже в ходе погромов. При этом террор выступал как инструмент достижения названной сверхзадачи: освобождения территории от элементов, воспринимавшихся частью украинского общества того периода как препятствие на пути построения подлинно национального государства[53].

Опасность такого рода примеров состояла в том, что они воздействовали на широкие общественные слои, выдвигая поведенческие образцы, подталкивая колеблющиеся слои к погромным действиям, укореняя во всех слоях общества мнение о возможной законности погромов и тем самым готовя это общество к приятию этнического насилия.

Естественно, технологизация в том виде, который исследовала X. Арендт и которая характерна для тоталитарного этапа насилия (создание «фабрик» уничтожения людей со сложной технологией, вымуштрованным персоналом[54]), не могла присутствовать в погромах Гражданской войны. В то же время массовость насилия и появление элементов его идеологизации стали характерными чертами погромного движения этого периода. Материалы сборника дают возможность восстановить недостающее звено в эволюции этнического насилия XX в. и, более того, — понять, «из какого сора» Первой мировой и Гражданской войн возникло то общество, которое стало готово для восприятия тоталитарного насилия XX в.

Организации, занимавшиеся сбором материалов о погромах на Украине, в Белоруссии и Советской России.

Сборник мог бы явиться очередным трудом на тему Гражданской войны, если бы не уникальный характер входящих в него документов. Они представляют собой часть одного из крупнейших мировых архивных собраний по истории погромов 1918-1922 гг. и тем самым — по одному из немногих обеспеченных массовыми источниками периодов этнического насилия XX в.

Сердцевину собрания составляет одна из наиболее ранних по времени создания коллекций документов по устной истории «домагнитофонного периода» — многочисленные записи рассказов, сообщения пострадавших и свидетелей погромов, которые проводились в ходе Гражданской войны[55]. Сбором этих документов занимались главным образом еврейские общественные организации различного толка.

Несмотря на то, что погромы на территории бывшей Российской империи имели место уже в 1917-1918 гг., целенаправленная работа по собиранию документальных свидетельств о росте этих форм насилия не велась в тот период ни в одном из трех регионов. Отрывочные сведения о погромах и антиеврейских эксцессах после образования независимых государств на Украине и в Белоруссии откладывались в их властных структурах. Кроме того, на Украине информация о погромах фиксировалась еврейскими общинами крупнейших городов (Киева, Житомира и др.) и отделениями старых общероссийских еврейских общественных организаций, таких как Киевское общество для оказания помощи еврейскому населению, пострадавшему от боевых действий (КОПЕ), Союз евреев-воинов, Киевский комитет Общества сохранения здоровья еврейского населения (ОЗЕ) и др. Сообщения с описанием антиеврейских эксцессов становились известны в первую очередь благодаря прессе, главным образом — еврейской[56].

Систематическая работа по сбору документальных свидетельств о погромах началась в 1919 г. Наиболее развитые формы она приобрела на Украине. Возникновение массового погромного движения в регионе в начале этого года привело к созданию в Киеве ряда новых специализированных еврейских общественных организаций, которые, помимо оказания помощи потерпевшим, ставили своей целью — сначала стихийно, а затем целеустремленно — сбор документальных свидетельств о погромах. Важнейшими из данных организаций являлись Центральный комитет (ЦК) помощи пострадавшим от погромов, Редакционная коллегия по собиранию и опубликованию материалов о погромах на Украине, Отдел помощи погромленным при Российском обществе Красного Креста (РОКК) на Украине и др.

Первым по времени, в конце января 1919 г., возник ЦК помощи пострадавшим от погромов[57], вокруг которого в тот период объединялись практически все еврейские партии (Бунд, Поалей Цион, Еврейская социал-демократическая партия и др.) и общественные организации Украины (Культур-Лига, КОПЕ, ОЗЕ и др.). Таким образом в ЦК сосредоточились известные киевские и не только киевские общественные и политические деятели, интеллигенция.

«В задачи Комитета входило только дело помощи, — писал его член историк И.М. Чериковер, — но уже с первых месяцев в его архивах собрался такой богатый фактический материал о погромных событиях, что возникла мысль о немедленном его опубликовании»[58]. В апреле 1919 г. по предложению киевского издательства «Jüdischer Volksverlag» Президиумом ЦК было принято решение о подготовке книги на основе собранных материалов. Такая организация, как Еврейский национальный совет, являвшийся исполнительным органом Временного еврейского национального собрания, согласилась участвовать в подготовке книги и дополнить ее документами о погромах 1917-1918 гг.[59] Материалы для будущей книги постоянно пополнялись благодаря опросам, которые проводились среди беженской массы, главным образом киевским отделением ЦК (летом 1919 г. в Киеве насчитывалось 15-20 тыс. еврейских беженцев)[60]. Материалы опросов скапливались в юридическом бюро и информационном отделе ЦК в Киеве. Для работы в провинции был создан институт уполномоченных и корреспондентская сеть: одни посылались в губернии для оказания гуманитарной помощи и проведения опросов, собирания информации, другие действовали на местах, участвуя в распределении гуманитарной помощи, и снабжали ЦК полученными материалами. При этом ЦК активно использовал кадровые ресурсы ОЗЕ, КОПЕ и Еврейского общественного комитета помощи жертвам войны (ЕКОПО).

В ЦК применялись принципы научного подхода к опросам пострадавших и свидетелей погромов, которыми в дальнейшем пользовались другие еврейские организации, занимавшиеся опросами. Так, отличительной чертой опросов являлось их максимальное приближение ко времени событий: они проводились по горячим следам, через месяц/месяцы после событий. Об одном и том же погроме сотрудники ЦК старались опросить различные категории пострадавших и свидетелей, создать как можно более полную и достоверную картину событий. Опросы пострадавших и свидетелей проводились по исходной схеме, к сожалению, по-видимому, утраченной.

При беседах с потерпевшими и свидетелями о погромах сотрудники ЦК учитывали терапевтическое воздействие опросов, эффект которых в настоящее время известен специалистам по устной истории. В возможности выговориться и преодолеть травматический опыт погромов, а в ряде случаев и осмыслить его, был заключен потенциал для обретения потерпевшими «остойчивости» в хаосе Гражданской войны и импульса для продолжения жизни[61].

Именно под руководством ЦК происходило общественное расследование первого и второго житомирских погромов.

Комитет пережил два раскола, которые были инициированы левыми силами в его составе. После первого из них — в мае 1919 г. — в период присутствия Советской власти в Киеве ЦК перешел на полулегальное положение[62], сузились его финансовые возможности, прошло сокращение штатов[63]. В этих условиях, как явствует из переписки сотрудников ЦК с ЕКОПОвцами в Москве, работа над книгой о погромах была затруднена, но сбор материалов уполномоченными продолжался[64]. После второго конфликта в его рядах в мае 1920 г. комитет прекратил свое существование.

В период первого кризиса в ЦК помощи пострадавшим от погромов по инициативе и при участии его учредителей в Киеве в конце мая 1919 г. была создана новая организация — Редакционная коллегия по собиранию и опубликованию материалов о погромах на Украине. Редколлегия взяла на себя публикаторские планы ЦК, расширив их: она видела свою задачу в написании серии фундаментальных трудов о погромах, в которых исторический анализ должен был соседствовать с публикацией систематизированных подборок документов. К работе планировалось привлечь известных в тот период киевских журналистов, публицистов, ученых: И. Чериковера, Н. Штифа, Я. Лещинского, Н. Гергеля[65].

Основу публикаций должны были составить материалы собиравшегося Редколлегией архива. По договоренности с другими еврейскими общественными организациями и общинами их материалы передавались в Редколлегию. Кроме того, сотрудники Редколлегии продолжали проводить опросы пострадавших и свидетелей погромов (из-за недостатка сил и средств в основном среди беженцев в Киеве). Постепенно работа по созданию архива стала для Редколлегии приоритетной.

Одним из отцов-основателей Редколлегии и куратором огромного редакционного собрания документов стал историк Илья (Элиа) Михайлович Чериковер (1881, Полтава — 1943, Нью-Йорк). Он происходил из семьи зажиточного торговца. Окончил школу в городе Одессе экстерном. Подобно многим выходцам из еврейской среды того времени, Чериковер отдал дань революционным увлечениям: он попеременно входил в сионистско-социалистический кружок, примыкал к кругам российской социал-демократии, а уже являясь студентом Петербургского университета был арестован за активное участие в революционной деятельности и сидел в 1905-1906 гг. в тюрьме, затем увлекался меньшевизмом (находясь весь этот период под наблюдением охранки).

Первые годы становления его как специалиста по еврейской истории были связаны с Петербургом. Здесь он в 1905-1909 гг. выступал в русскоязычной еврейской прессе по вопросам участия евреев в революционном движении в России, правового статуса евреев, по проблемам русско-еврейских отношений и т.д. В 1909-1911 г. Чериковер участвовал в качестве одного из ведущих авторов в 16-томной «Еврейской энциклопедии» (куда его пригласил главный редактор издания барон Д.Г. Гинцбург) со статьями по истории, культуре, образованию евреев в России, о выдающихся еврейских деятелях и др., а в 1911-1914 гг. являлся одним из редакторов «Вестника Общества для распространения просвещения между евреями в России» (ОПЕ), журнала старейшей еврейской общественной организации.

В первой фундаментальной исторической работе Чериковера под названием «История Общества для распространения просвещения между евреями в России. 1863-1913» он рассматривал пятидесятилетнюю историю ОПЕ как часть общественной жизни российского еврейства. При этом он широко пользовался негосударственными архивами: личным архивом барона Гинцбурга и архивом самого Общества[66].

С началом Первой мировой войны Чериковер уехал в Соединенные Штаты, где сотрудничал с рядом американских газет на идиш, а также с петербургским либеральным русскоязычным еженедельником «Еврейская неделя». Под влиянием Февральской революции в России летом 1917 г. он вернулся в Киев и, будучи сторонником еврейской автономии на Украине, принял участие в работе такого полуобщественного органа, как Еврейский национальный совет — того самого, сотрудники которого инициировали появление ЦК помощи погромленным, а затем и Редколлегии.

Архив Редколлегии, формированием которого непосредственно занимался Чериковер, постоянно пополнялся в годы Гражданской войны архивами таких организаций, как ЦК помощи пострадавшим от погромов, Отдела помощи погромленным при Российском обществе Красного Креста на Украине, Киевского Общества для оказания помощи еврейскому населению, пострадавшему от военных условий (КОПЕ), Московского Еврейского общественного комитета помощи жертвам войны (ЕКОПО), Лиги борьбы с антисемитизмом (Киев), ряда еврейских общин, главным образом киевской, одесских и харьковской общин и др. Наряду с этим в архиве Редколлегии оказались некоторые материалы советских учреждений и пробольшевистских еврейских организаций, таких, как Народный комиссариат социального обеспечения УССР, Еврейского общественного комитета помощи погромленным (Евобщестком)[67].

Сформировавшиеся к 1920 г. огромные архивные фонды Редколлегии в условиях утверждения Советской власти на Украине были вывезены за границу в Германию, где они продолжали пополняться. В Берлине после организационных перестроек Редколлегия получила название Ostjüdiches Historisches Archiv, который взял на себя подготовку и издание запланированного ранее[68].

Участвуя в создании архива, Чериковер одновременно написал две работы: Антисемитизм и погромы на Украине. 1917-1918 гг. (Берлин, 1923; рус. яз. и идиш) и в 1930-е гг. — Погромы на Украине в 1919 г. (N.Y., 1965; идиш). В своих книгах он рассматривает погромы в контексте политических изменений на Украине в период 1917-1919 гг.

В 1925 г. в Вильно Чериковер стал одним из инициаторов создания Института еврейских исследований (ИВО). Кроме того, Чериковер принимал самое активное участие в подготовке защиты в период суда над Ш. Шварцбардом, убившим С. Петлюру (Париж, 1926-1927); он предоставлял материалы для суда по вопросу о так называемых «Протоколах Сионских мудрецов» (Берн, 1934-1935); участвовал в защите Д. Франкфуртера, убившего лидера швейцарских нацистов в 1936 г.

Часть архива Чериковера, находившаяся в Вильно, по-видимому, погибла в ходе Второй мировой войны, вторая часть с огромными трудностями была перемещена из Берлина в Париж, а в 1942 г. была перевезена в Нью-Йорк, где с 1940 г. находился сам Чериковер. Этот архив известен в научных кругах как «коллекция Чериковера»; в настоящее время он хранится в Институте еврейских исследований в Нью-Йорке, историческое отделение которого Чериковер организовал и в котором он работал, приводя в порядок архив и став инициатором, одним из авторов и редактором фундаментального исследования по истории еврейского рабочего движения в США (Нью-Йорк. Т. 2. 1943-1945)[69].

В Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ) находится часть собранного до 1921 г. архива Чериковера.

Сбором материалов о погромах занимались на Украине также органы советской власти и ориентированные на нее организации. Это относилось к различным структурам при Наркомате социального обеспечения УССР, но в первую очередь к Отделу помощи погромленным Российского общества Красного Креста (РОКК) на Украине. Во главе Отдела с середины июня 1919 г. стоял создавший его И.Я. Хейфец, который был послан Москвой для ревизии деятельности РОКК на Украине. В условиях слабости Советской власти в провинции и ее полном отсутствии в прифронтовой полосе именно старые структуры РОКК давали возможность новым кадрам начать работу в большинстве районов, пострадавших от погромов[70].

Часть сотрудников ЦК помощи пострадавшим от погромов перешла в созданный при РОКК отдел, в результате — работа по опросам пострадавшего населения продолжалась и в этой организации. Наличие широкой и подготовленной организационной сети дало возможность отделу быстро сформировать большой массив материалов о погромах.[71]

В отделе основное внимание уделялось опросам, которые использовались и в ЦК помощи жертвам погромов, и в группе Чериковера, и которые давали возможность проследить существование / выживание человека в условиях погромов. Проведение опросов — этих записанных сотрудниками Отдела коротких рассказов свидетелей и потерпевших — было подчинено цели «исследовать, то есть установить реальный характер событий и условий, в которых они происходили»[72].

При сборе материалов использовались различные организационные формы — это в первую очередь, прямые опросы свидетелей и потерпевших с выездом в провинцию; опросы через специальные бюро, созданные в Киеве и Екатеринославле — в местах наибольшего скопления беженцев; отправка в места крупнейших погромов «лиц с фундаментальным юридическим образованием», которые пополняли имевшиеся материалы новыми и проверяли достоверность собранных ранее свидетельств и др. В Киевском бюро РОКК собранные материалы классифицировались, при этом отсеивались документы, недостоверные с точки зрения сотрудников информационного бюро[73]. Одним из результатов данной работы явился сборник документов о погромах, изданный в Нью-Йорке на английском языке, предварявшийся обширным аналитическим введением И.Я. Хейфеца. В сборник вошла часть собранных Отделом материалов.

С упрочением позиций Советской власти на Украине в регионе появились подразделения новой общественной организации, центральные структуры которой находились в Москве — Всероссийского общественного комитета помощи пострадавшим от погромов и стихийных бедствий — Евобщесткома (известен так же, как Всеевобщестком, Евобком; 1920-1924). Толчком к его созданию явилась инициатива Американского еврейского объединенного комитета (Джойнт), который предложил оказать помощь евреям России, пострадавшим от погромов. Политбюро ЦК РКП(б), обсудив 18 июня 1920 г. это предложение, постановило разрешить организацию комитетов помощи «при условии обеспечения большинства из них за коммунистами»[74]. В российский Евобщестком (как и в украинский и белорусский комитеты) вошли, помимо еврейских политических партий и еврейских общественных организаций (таких, как ЕКОПО, ОРТ, Культур-Лига), представители советских органов власти — ВЦСПС, РКП(б) и Еврейского комиссариата Наркомата национальностей РСФСР[75].

Организационно Украина была разделена Евобщесткомом на три территориальных образования, во главе которых стояли районные комиссии (райкомиссии) — это была Киевская районная комиссия Евобщесткома (июнь 1920), Всеукраинский еврейский общественный комитет (Всеукревобщестком) с центром в Харькове (август 1920 г.) и Одесская районная комиссия Евобщесткома (сентябрь 1920). В свою очередь, для работы в подведомственных губерниях райкомиссии назначали губернские комиссии и уполномоченных, которые имели право самостоятельно назначать уполномоченных и корреспондентов в уездах и населенных пунктах для проведения работы на местах, включая сбор материалов о погромах[76]. Для работы в губернских комиссиях, как и в трех региональных центрах, широко привлекались местные отделения еврейских общественных организаций: ЕКОПО, ОЗЕ, ОРТ, а также бывшие корреспонденты ЦК помощи погромленным.

Структура национальных комитетов на Украине предусматривала наличие информационно-статистических отделов, которые занимались сбором сведений о погромах, руководили проведением обследования пострадавшего населения. В результате в украинских подразделениях Евобщесткома скапливались различные документы о погромах. По разнообразию они превосходили аналогичные коллекции организаций-предшественниц.

Для определения масштабов людских и материальных потерь на местах погромов и объемов требовавшейся помощи украинские райкомиссии занимались сбором статистических сведений о погромах[77], проведением различного рода анкетирования[78]; той же цели служили и аналитические доклады по результатам социологических обследований беженской массы[79]; доклады уполномоченных о положении еврейского населения и мерах по оказанию помощи[80]; составление списков погибших, перечни населенных пунктов, пострадавших от погромов; погубернские погодовые / помесячные сводки с информацией о географии, потерях и исполнителях погромов[81]; погубернские/ погородские информационные сводки о погромах[82] и т.д. Кроме того, украинские райкомиссии продолжили традицию сбора записей рассказов потерпевших и свидетелей погромов[83].

В 1920 г. по распоряжению московского Евобщесткома эти документы были дополнены аналогичными материалами предшественниц Евобщесткома — еврейских общественных организаций, о которых говорилось выше. Собранные ими архивы поступили в ведение Киевской комиссии, а затем, по мере необходимости, направлялись в Москву.

Что касается Белоруссии, то, как и на Украине, до 1919 г. целенаправленная работа по сбору документальных свидетельств об актах насилия в отношении еврейского населения Белоруссии не проводилась. Немногочисленные сообщения с описанием антиеврейских эксцессов зимой-летом 1918 г. появлялись в прессе.

Систематическая работа по расследованию обстоятельств антиеврейских акций на территории Белоруссии началась в 1919 г. под давлением мировой общественности, встревоженной сообщениями о погромах на белорусских территориях, оккупированных польскими войсками. В 1919 г. на Мирной конференции в Париже было выдвинуто требование о расследовании положения евреев в Польше и на оккупированных ею территориях Белоруссии, в частности проверки известий об имевших место погромах. В связи с этим в Польшу из США была направлена комиссия во главе с сенатором Г. Моргентау, проводившая инспекционную поездку на указанных территориях с 13 июля до 13 сентября 1919 г. Комиссия провела расследование в городах Кельцы, Львове, Пинске, Лиде, Ченстохове и других населенных пунктах. По итогам работы были опубликованы доклады ее членов Г. Моргентау, Э. Джадвина и Г. Джонсона[84].

Вслед за нею с аналогичной миссией от Великобритании был направлен президент Совета представителей британских евреев сэр С. Сэмюэль. Комиссия Сэмюэля находилась в Польше с 18 сентября по 6 декабря 1919 г. Перевод доклада С. Сэмюэля о результатах работы комиссии был подготовлен Евотделом НКН РСФСР по заданию наркома иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина для советской делегации на мирных переговорах в г. Риге[85].

На протяжении 1919-1922 гг. советская сторона не создала единую централизованную систему сбора информации о погромах в Белоруссии. Несмотря на то что Еврейский отдел Наркомнаца (НКН) РСФСР должен был распространить свою деятельность на Украину и Белоруссию, это не удалось выполнить в полной мере, так как согласно положению об НКН его влияние не должно было распространяться на независимые республики. В результате в Белоруссии образовался ряд различных советских государственных органов и общественных организаций, которые занимались оказанием помощи пострадавшему от погромов населению и параллельно — сбором данных об обстоятельствах и последствиях погромов. Так, взамен Еврейского отдела НКН в регионе была учреждена должность уполномоченного при ЦИК БССР по делам национальных меньшинств, и Евотдел РСФСР постоянно курировал это подразделение в республике[86].

Для этих же целей Евотдел НКН РСФСР использовал аппарат Комиссариата социального обеспечения (НКСО) БССР. Кроме того, на территории Белоруссии, включенной в состав РСФСР, НКН РСФСР и Наркомздрав РСФСР, помимо оказания различного рода помощи пострадавшим, собирали сведения о погромах и положении беженцев. Дополнительные сведения о ситуации в Белоруссии содержались в многочисленных обращениях еврейского населения в Президиум ЦИК БССР, СНК БССР, РВСР, ВЦИК.

Необходимость собрать материалы для советской делегации на Генуэзской конференции привела (по приказу из Москвы) к образованию Центральной комиссии по оценке убытков, причиненных действиями польской армии и оккупационными властями государству, частным лицам и учреждениям на территории БССР (21 января 1922 г.). В ее рамках действовали 6 уездных и 116 волостных комиссий. Центральная комиссия прекратила свою деятельность в августе 1922 г.

Отсутствие полномасштабного представительства Еврейского отдела НКН РСФСР в Белоруссии вынуждало его в целях осуществления помощи пострадавшему населению и сбора информации о погромах использовать аппарат старых еврейских общественных организаций — Еврейского комитета помощи жертвам войны и погромов (ЕКОПО), ОЗЕ, ОРТ[87], а затем после образования в июле 1920 г. Еврейского комитета по оказанию помощи пострадавшим от погромов (Евобщестком) материалы о погромах откладывались в его информационных структурах. Белорусская комиссия Евобщесткома была организована в августе 1920 г., но фактически начала свою работу с декабря того же года. Комиссия проводила работу через уполномоченных в Бобруйском, Борисовском, Игуменском, Минском, Мозырском и Слуцком уездах[88].

Наряду с этим советскими государственными структурами после освобождения территории Белоруссии от польской оккупации был образован ряд следственных комиссий, одной из задач которых был сбор свидетельских показаний о погромах и определение материальных и людских потерь в результате пребывания польской армии в белорусских районах. Эти материалы собирались по заданию наркомата иностранных дел РСФСР и Еврейского отдела НКН РСФСР для представления советской делегации на мирных переговорах в Риге. Так, согласно приказу командующего Западным фронтом от 5 июля 1920 г. была образована Комиссия по оказанию помощи населению, пострадавшему от нашествия белопольских войск.

С 12 июня по 5 августа 1920 г. также действовала Комиссия по регистрации и расследованию погромов и всякого рода зверств и незаконных действий польских войск при Бобруйском ревкоме (известна также как Бобруйская комиссия по расследованию польских зверств). Кроме того, 17 августа 1920 г. при Ревкоме республики была создана Комиссия по оказанию помощи населению, пострадавшему от белополяков.

В Советской России была создана взаимодополняемая система органов государственной власти и контролировавшихся большевиками еврейских общественных организаций, в которых скапливались документы и с помощью которых отслеживались, собирались и публиковались материалы об антиеврейских эксцессах и погромах. Во Всероссийском Центральном исполнительном комитете Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (ВЦИК), в Совете Народных Комиссаров РСФСР (СНК РСФСР), Народном комиссариате по делам национальностей РСФСР (Наркомнац РСФСР), Народном комиссариате социального обеспечения РСФСР (НКСО РСФСР) и др. сосредоточивались документы, которые касались проблем государственной политики по вопросу о погромах, в том числе ее разработки, идеологического обоснования, по очередным мерам Советской власти в борьбе с этими явлениями, международным аспектом погромов и др.[89] Кроме того, в советских органах власти сформировался большой пласт материалов по истории договорных отношений между Американским еврейским объединенным распределительным комитетом (Джойнт) и РСФСР по созданию Евобщесткома[90].

После утверждения Советской власти на Украине и в Белоруссии все эти материалы пополнялись документами о взаимодействии Москвы с властными органами УССР и БССР, главным образом в вопросах помощи пострадавшему от погромов населению республик; проблемам беженства; самообороны; борьбы с бандитизмом на их территориях, от которого страдало еврейское население, и т.д.[91]

Основной советской структурой, на которую были возложены задачи реализации государственной политики по вопросу о погромах, являлся созданный 20 января 1918 г. Временный комиссариат по еврейским делам при НКН РСФСР (известный также как Еврейский комиссариат), переименованный в 1921 г. в Еврейский отдел (Евотдел)[92]. С появлением летом 1920 г. Евобщесткома возникла необходимость постоянно информировать Джойнт и другие западные организации (которые выразили желание помочь и реально помогали еврейскому населению России) о мерах по оказанию помощи населению, пострадавшему от погромов, о его текущих потребностях.

Эти функции выполняло Информационное бюро Еврейского комиссариата. Перед ним были поставлены задачи «собирать, систематизировать и обрабатывать» материалы о положении еврейского населения в РСФСР, в том числе и о погромах[93]. В декабре 1920 г. было принято решение о централизации всей статистико-информационной деятельности (которая ранее была рассредоточена в региональных подразделениях Евобщесткома и НКН) в Информационном бюро, что предусматривало участие в его работе представителей от Евобщесткома и разработку совместных планов информационного обеспечения темы погромов как на Западе, так и внутри страны[94]. Эти планы включали: снабжение зарубежных еврейских организаций докладами, отчетами, статистическими данными о проходивших ранее в регионах погромах, о ситуации в стране и размерах необходимой помощи; предоставление советским органам власти (Реввоенсовету, Наркомату внутренних дел РСФСР) актуальной информации по теме; обеспечение зарубежной печати соответствующей информацией; публикацию материалов о погромах в советской печати и издательстве «Евотдел-Евобщестком»[95]. В этом издательстве планировалось выпустить серию сборников документов: «Еврейские погромы в Белоруссии»[96], «Украинские погромы» (в многочисленных выпусках), а также сборники документов о погромах в отдельных городах — Киеве, Житомире, Фастове, Проскурове, Черкассах, Белой Церкви; «Рассказы детей о погромах», альбомы фотографий и др.[97]

Еврейская общественная организация Евобщестком, образованная для распределения помощи, которую оказывал Джойнт пострадавшему от погромов населению России, призвана была дополнять деятельность советских органов власти. По словам ее руководства, она осуществляла дело помощи в тех районах, где «советская власть была еще слаба или же отсутствовала». При этом Евобщестком стремился координировать свои действия с работой Еврейского отдела НКН РСФСР, НКСО РСФСР, Наркомпроса РСФСР[98].

Основная работа Евобщесткома была сосредоточена в области социального обеспечения пострадавшего населения: финансово-экономической и медицинской помощи, трудоустройства, первой помощи при восстановлении жилья и др.[99] Все это вместе взятое, а также необходимость участия Евобщесткома совместно с Еврейским отделом в информационно-идеологическом обеспечении акции по оказанию помощи способствовали формированию обширного собрания материалов Евобщесткома о погромах Гражданской войны. В этой коллекции сосредоточены традиционные материалы органов советской власти (декреты, постановления, отчетные доклады, отчеты, переписка наркоматов, материалы судопроизводства и др.); документы доевобщесткомовских еврейских общественных организаций, большая часть которых представляют собой документы по устной истории, — это опросы пострадавших и свидетелей погромов, донесения уполномоченных и др.; к последней группе документов примыкают материалы, собранные самим Евобщесткомом (включая его украинские и белорусские подразделения) и сотрудничавших с ним старых еврейских организаций — ЕКОПО, ОЗЕ, ОРТ.

Московский Евобщестком являлся головным подразделением в деле получения и распределения средств, которые шли по линии Джойнта для пострадавшего населения Украины и Белоруссии. В ведении российской организации были Поволжский район, Гомельская и Витебская губернии (входившие в тот период в состав РСФСР), а также находившиеся в европейской части России еврейские беженцы с Украины[100].

Определенные сложности существовали во взаимодействии Евобщесткома с его харьковским подразделением — Всеукревобщесткомом, который первоначально сосредоточил в своих руках контроль над разработкой исследовательских планов, смет расходов для всех украинских подразделений. На Всероссийском совещании Евобщесткома в июле 1921 г. в Москве было принято решение об уравнивании статуса всех райкомиссий и их прямой подотчетности Москве[101].

В феврале 1921 г. в результате политического конфликта из Евобщесткома вышли старые дореволюционные еврейские организации — ОЗЕ, ОРТ, ЕКОПО. Однако по решению Москвы отношения с ними не были прерваны и их профессиональные кадры привлекались к решению тех или иных задач[102]. В организационном плане Евобщестком в дальнейшем попытался осуществлять гуманитарную помощь, минуя Джойнт и устроив в США и Германии собственные представительства, что не могло не осложнить оказания помощи еврейскому населению.

К 1922 г. с окончанием Гражданской войны внимание советского государства к сбору материалов о погромах этого периода Гражданской войны ослабло, а продолжавшиеся на Украине и в Белоруссии эксцессы и убийства евреев квалифицировались как бандитизм и хулиганство.[103]

* * *

Более 80 лет прошло со времени окончания Гражданской войны в России, создания «коллекции погромов» И.М. Чериковера и формирования всего собрания материалов о погромах, наиболее значимой частью которого являются опросы пострадавших и очевидцев событий. Подобный опыт проведения массовых опросов по теме этнического насилия, с которым XX век сталкивался неоднократно, с такой степенью приближенности по времени событий, так и не был повторен исследователями.

Однако интерес к устным свидетельствам как к новому виду источников для изучения жизни простых людей чрезвычайно актуален в настоящее время. Подобные материалы бросают вызов общепризнанным историческим мифам, авторитарности исторической традиции: в нашем случае они позволяют отказаться от рассмотрения темы погромов исключительно в контексте политической истории и дают возможность анализировать погромное насилие на личностном уровне, на уровне тех людей, которые их перенесли (претерпели, пережили).

Множественность проведенных опросов — по числу опрашиваемых, по числу погромов, присутствие элементов отбора (по полу, возрасту, профессии, общественному авторитету) позволяют сплести чрезвычайно плотную историческую канву для показа практики этнического насилия. При этом пострадавшие и свидетели, дополняя друг друга, в совокупности пишут «собственную историю». Помещенные в сборнике официальные документы властей, действовавших в регионах в период Гражданской войны, дополняют и выверяют «собственную историю» пострадавших.

Историкам, занятым реконструированием такого значимого события, как Гражданская война, еще предстоит определить взаимосвязь и дистанцию между «большой» историей, которой они занимаются, и «собственной историей», рассказанной потерпевшими и свидетелями погромов 1918-1922 гг.

Л.Б. Милякова.