Кодекс пацана. Назад в СССР

Глава 14

— Здрасте, — я забрался на заднее сиденье «Жигулей».

— Забор покрасьте, — буркнул майор в ответ. — Видел своего дружбана?

Я вздохнул.

— Чего вздыхаешь? Не понравился? А ведь и ты мог также сейчас лежать, если бы не смылся в тот вечер, — проговорил Ковальков.

— Смылся, говорите? Значит, бросил другана? — повернулся ко мне Гурыль.

— Он сам меня оттолкнул, — буркнул я в ответ. — Вместе бы мы не выбрались…

— Не по-пацански это, — покачал головой Гурыль. — За своих надо стоять до конца.

— Я до конца и стою! И тащил его до последнего… Я не струсил, но серковских было больше и нам вдвоем было не выбраться. Колесо зарядил Пухлому так, что тот идти не смог. Серёга меня оттолкнул и остался прикрывать. Я бы сам никогда его не оставил.

Гурыль только хмыкнул и отвернулся. Тронулся следом за автобусом.

Думаю, что он понимал моё состояние, но вот пацанский кодекс стоять за друга до конца не принимал подобное понимание. По факту мы должны были принять бой и лечь там оба. Но это по факту, по пацанскому благородному кодексу…

И неважно, что ты умрешь — главное, что ты не бросишь товарища в беде!

Самураи, блин…

Хотя это сейчас считается, что самураи — это образцы достоинства. На самом же деле они предавали и не считали это грехом. У японцев до сих пор существует поговорка «семь падений, восемь подъёмов». Именно столько раз сёгун, по идее, мог простить предавшего его доверие вассала. Или временно освободить подданного от службы, чтобы тот не возмущался.

— Колесо сегодня сам в землю ляжет, — проговорил Ковальков. — И закопают в паре десятков метров от Курышева.

— Да ну на х… — вскинул брови Гурыль. — Это получается, что серковские сейчас рядом с нашими будут?

— Там взрослые, — покачал головой Ковальков. — Они не допустят разборок. Это у молодых кровь кипит и в башке моча плещется. Те, кто в возрасте, умеют ценить то, что есть.

— Давно ли сам перестал пацаном быть? — хмыкнул Гурыль.

— А вот как женился, как дети появились, так и перестал в эту романтику впрягаться. Смешно сказать — один раз треснули по мордасам, и я уже приготовился закопать долбо…ба, а потом в голову стукнуло — а ведь я не один. Ведь я не только за себя отвечаю, за спиной ещё жена и дочка. Тогда и понял, что уже не пацан. Это у вас пока ветер в одном месте гуляет, верите в пацанские идеалы… В пацанский кодекс чести… — с горечью откликнулся следователь.

— И что? Спустил плюху на тормозах? — спросил Гурыль.

— Нет, не спустил. Со временем ударивший ответил за неё. Но не так ответил, как пацаны перед пацанами, а уже по-взрослому…

— Посадил его, что ли?

Следователь вздохнул и повернулся ко мне:

— Что ты хотел сказать? Зачем нас двоих позвал? Учти, если всё окажется хернёй, то я найду способ, как научить тебя ценить чужое время.

— Я знаю, что такое чужое время. И также знаю, что у нас его мало, — придвинулся я ближе к водителю и пассажиру. — Вы сами видите, что сейчас происходит с СССР?

— А что происходит? — нахмурился Ковальчук. — Ну да, лихорадит слегка, но… Во всём мире так. Вон, на китайцев посмотри, у них вообще людей валят почем зря.

— А то и происходит, что по сравнению с тем, что ждет нас, беда китайцев покажется легким разочарованием. Как будто один из полутора миллиардов китайцев палец занозил…

— Чего? Их уже полтора миллиарда? Вот же плодятся узкоглазые… — донесся голос Гурыля.

— Ну не полтора, а пока миллиард. Но это пока, они и в самом деле расплодятся в полтора раза больше, когда мы еле-еле будем держаться на среднем показателе. И то, на том показателе, который останется после распада СССР.

— Чего? Какого распада? — хмыкнул следователь. — Ну да, сейчас есть некоторые проблемы, но они решаемы…

— Сейчас численность СССР около трехсот тысяч человек, а после развала останется только половина и ту половину начнут уничтожать и загонять под ноготь, — вздохнул я.

Сухая ладонь следователя легла на мой лоб:

— Ты не перегрелся случаем, друг? Может тебе таблетку какую? Что за ху…ню ты тут несёшь?

— Сейчас идут забастовки в Польше, в Венгрии, в ГДР. Да в той же Тбилиси… Все хотят жить по новому, хотят выйти и зажить при капитализме. Всем показывают картинку, насколько это классно и прикольно, что колбасы вдоволь и пиво доливают после отстоя пены, а по факту…

— Что по факту? — спросил следователь. — Ты прямо как по писаному чешешь. Тебе бы политруком быть.

— А по факту выйдет, что будет для нас полная жопа. Что Америка подомнет под себя всю Европу и посадит своё руководство, чтобы в последующем доить их. Да, сейчас даст Европе разжиреть, а потом, когда понадобится…

— Ты имеешь ввиду, что Европе уготована участь «кабанчика»?

— Да, — кивнул я в ответ.

— Какого «кабанчика»? — спросил Гурыль.

— А это у жуликов есть такая штука при побеге. Когда срываются с крытки, то берут с собой в дорогу лошка. Как только припасы кончаются, то «кабанчик» идет в расход. На полмесяца-месяц его хватает… — вздохнул следователь.

— Это как же? — нахмурился Гурыль. — Это же людоедство!

— А кто предъявит? — хмыкнул в ответ Ковальков. — Мало ли какого лошка прирезали, кто будет с жулика спрашивать? О, вот мы и приехали. Пошли, проводим пацана в последний путь.

Мы вышли из машины, двинулись в сторону выходящих из автобуса людей. Если в Юже людей чаще всего провожали с оркестром, играющим тоскливую мелодию, пока усопшего несли по одной из главных улиц, то вот оркестр на кладбище не пускали. Вроде как не дело это — тревожить сон спящих.

У Курышевых не нашлось лишних денег на музыкантов, поэтому Серого в последний путь провожали тихо, без фанфар. Я мог бы спонсировать, но… Деньги раньше времени вытаскивать не нужно. Они пригодятся потом, для живых. Серёге же всё равно, как его провожают.

Позади раздался треск, это на громыхающих «Карпатах» прикатили Лысый и Ковыль. Они спрыгнули с мопеда и подошли к нам. Протянули руки сначала Гурылю, а потом кивнули следователю. Руки подавать не стали, так как ручкаться с ментами считалось западлом.

— Мы это… могилу помогали копать, — проговорил зачем-то Лысый. — Глины тут, конечно…

— Молодцы, — ответил Гурыль. — Благое дело сделали.

— Мы это… — начал Ковыль. — Гурыль, у нас тут непонятки появились. Касательно Лося…

— Вроде всё выяснили? — нахмурился я в ответ. — Нет?

Лысый покосился на следователя. Он ещё что-то хотел сказать, но Гурыль не дал ему этого сделать:

— Лось — ровный пацан. И я готов за него держать ответ. Вопрос какой есть?

— Нет, — тут же помотал головой Ковыль. — У нас ничего нет. Всё ровно…

— Пошли, проводим друга в последний путь. Не матюкайтесь, а не то, — Гурыль показал внушительный кулак.

Повторять два раза не пришлось.

Гроб с Серёгой вытащили наружу и понесли в сторону оградок, крестов, высоченных сосен и каркающих ворон. Я заметил, что ещё два автобуса стояли чуть поодаль. На кладбище было многолюдно, словно на Пасху.

Сегодня хоронили троих молодых пацанов, которым не повезло оказаться в ненужное время в ненужном месте. Рыдания и слова утешения сливались с карканьем потревоженной вороньей стаи. Птицы были недовольны тем, что так много людей вторглось в их полулесную обитель.

Серёгу несли два соседа, крепких мужчины за сорок, его отец и Гурыль. Они аккуратно, словно боясь потревожить спящего, пронесли по извилистой тропинке между тесно прижавшихся друг к другу оградок. Поставили гроб на заранее подложенные канаты рядом с выкопанной могилой.

Стоило только днищу коснуться влажной глины, как на грудь лежащего друга упала тетя Марина. Она заголосила так протяжно, так отчаянно, что встревоженные птицы сорвались с веток и с громким карканьем начали носиться над кричащей женщиной. Они словно вторили ей, а тетя Марина кричала:

— Вставай! Серёжка, вставай! Сыночек, не лежи так! Вставай! Я вон тебе ботинки купила в школу! Хорошие ботинки, сносу не будет! Вставай, Серёжка! Вставай! Ну вставай же…

Она схватила сына за грудки и попыталась его приподнять, но этого не дал сделать отец Серёги. Он подскочил к ней и неуклюже обнял, смотря на окружающих, словно стыдясь своего горя:

— Марин, Марин, ну чего ты? Марин, ну не надо. Не надо… Марина, ну люди же смотрят…

Ещё две соседки подскочили к плачущей женщине и вцепились в неё мертвой хваткой. Они начали причитать вместе с тетей Мариной, но вместе с тем отрывали руки от сына. А Серёга лежал и чуть улыбался, как будто ему было щекотно.

— Он не умер! Он живой! Он живо-о-ой!!!

Женщинам всё-таки удалось оттянуть мать, убитую горем, от гроба. Я отвернулся, чтобы сдержать душившие слезы. В нескольких десятков метров от нас заметил знакомую фигуру в черной одежде и с черной косынкой на голове. Там тоже стояли люди, тоже слышались рыдания и плач.

Девушка повернулась и в груди кольнуло…

Мария? Маша Вахотина? Она чего здесь? Кого провожает?

— А кто там? — спросил я у следователя.

— Так я же говорил, что там серковские Колесо будут хоронить, — ответил Ковальков.

— А Мария Вахотина там каким боком? — вырвалось у меня.

— Так она его сестра. Приехал братишка с Иваново и вот тебе раз, — встрял в наш разговор дядя Миша, сосед Серёги, который до этого помогал нести гроб. — Эх, мальчишки, чего же вы не поделили-то? Асфальт, что ли?

Во как… Получается, что я Машкиного брата ухайдокал?

До последнего в голове эта мысль не укладывалась, а сейчас… Сейчас она как-то грохнула обухом топора по кумполу. И я ощутил, что даже лесного воздуха не стало хватать. Грудь сдавило и в глазах помутилось.

Нетвердым шагом я двинулся в ту сторону. Почему-то мне в этот миг показалось это правильным. Почему? Да сам не могу себе в этом признаться, но мне хотелось что-то хорошее сказать Марии, что-то такое, что может её утешить. Если её сердце сейчас так же разрывается, как у тёти Марины, то…

Не знаю, что именно я хотел сказать, скорее всего какую-нибудь глупость, а может быть и того хуже. Я шел, аккуратно пробираясь между оградками и огибая неогражденные выпуклости земли.

На подходе меня заметили двое стоящих поодаль пацанов с Серовки. Они преградили мне путь:

— Хули ты прешься, мудила?

— Я к Маше, — попытался я их обогнуть.

— К хуяше, — схватил меня один за рубашку. — Вали давай, а не то…

Тут мои нервы не выдержали. Смерть Серёги, похороны, осознание того, что я причастен к смерти брата девушки, которая мне нравилась… Семяга, менты, солдат в охране, который любил читать книги…

Словно что-то оборвалось внутри меня, и я ударил в хмурое лицо. Раз, другой, третий…