Кодекс пацана. Назад в СССР

Глава 26

Завибрировала тяжелая дверь. Ударом бича хлестнула короткая команда. И я ступил за порог, в неизвестность.

Неизвестность несла амбре человеческого пота, ношенных носков и застарелого дыма сигарет. В меня вонзился взгляд пяти пар глаз, словно лазерные прицелы сошлись на переносице. За столом оборвался мужской разговор. На меня смотрели обыкновенные люди — такие ходят по улицам, копаются в машинах, жарят на природе шашлыки. Вовсе не те выразительные типы телевизионных криминальных боевиков, татуированные с ног до головы. На столешнице поблескивали побитыми боками алюминиевые кружки, поодаль валялись конфетные обертки.

Тусклая лампочка освещала восемь кроватей у стен. Поставлены в два яруса, как в поездном «плацкарте», и на каждой лежал свой «пассажир». Камера по размерам и виду больше напоминала кладовку, чем место для содержания людей.

— Принимайте соседа! — за спиной хлопнула дверь, заскрежетал ключ в скважине.

Люди за столом молча осматривали меня. Я тоже молчал. Пауза продолжалась полминуты. На верхней кровати, что была ближе к окну, сел улыбающийся человек, вниз свесились босые ноги с выколотыми неразборчивыми надписями.

— А кто у нас тут нарисовался? Какой забавный пацанчик! Хоть и покоцанный, зато живой. Как ты думаешь — надо отвечать добром на добро? — севший человек блеснул масляными глазками.

Я молчал, не зная, что отвечать. Люди осматривали, прощупывали, исследовали реакцию. Я молчал.

— Чё губы зажал? Или тебе честным сидельцам ответить западало? Так может ты и на добро говном кидаешь? Или грех какой за собой чуешь? Ты откройся, не держи в себе, иначе как полезет — не остановишь! Можешь и нас зацепить случаем, — посыпалась скороговоркой речь, голос набирал обороты и привлекал внимание остальных.

С тощих подушек поднимались всклокоченные головы, высовывались распухшие ото сна лица. На меня смотрела вся камера. Я молчал, думая как ответить, чтобы потом не спросили ещё чего-нибудь. Неуверенность завладела мозгом, тысячи мыслей проносились за мгновение — ударить, поздороваться, улыбнуться, плюнуть?

Кто-то из знакомых рассказывал о своем опыте, о кинутом под ноги полотенце, но сейчас ничего такого нет и в помине. Неосознанно дернулись желваки на щеках, заныла ушибленная челюсть. Лазерные прицелы глаз ощупывали каждый сантиметр, оценивали каждое движение.

Человек спрыгнул с верхней кровати и подошел ко мне, слегка раскачиваясь при ходьбе, как моряк, что сошел на берег после долгого плавания.

— Чё молчишь? Или ты утка засланная, ушкарь зачморенный? Тогда расстилайся у параши, места хватит! Чё вылупился, пассажирка? — прокричал мне в лицо зачинщик разговора.

— Ослабь, Жмырь! Не видишь — первоходка прилип! — окрикнул его человек у окна и сел на кровати.

Он показался весь, хмурый и заспанный. Из-под коротких шорт на свет выглядывали очередные наколки. Короткий ежик волос, лохматые брови, набрякшие мешки под колючими глазами, синева выбритых щек. Ему тут же протянули кружку, мужчина немного отпил.

— Представляться не учили? — он снова отхлебнул темно-коричневой жидкости.

— Александр Лосев, здравствуйте, — проговорил я.

Ну да, надо же отвечать на вопросы, а то стою тут, молчу и озираюсь по сторонам.

— Садись за дубок, Александр Лосев, если ты греха за собой не чуешь. Не притащил за пазухой грязи? — взгляд острых глаз заставил поежиться, как от пробежавшего сквозняка.

— Нет, ничего такого серьезного, а что вы понимаете под словом «грех»? — я подошел к столу.

— Я имею ввиду сношения с мужчинами, обращение к ментам и многое из того, что идет против совести. Так было у тебя такое? Отвечай правдиво, все равно узнаем, как есть на самом деле! — продолжал допытываться мужчина.

— Нет, ничего такого я не делал. Попал по какому-то беспределу…

Взмахом руки татуированный человек остановил мою речь.

— Не нужно рассказывать о себе то, что не интересно другим. Ты сказал, что не был замечен в разной пакости — это проверится. Сейчас же кидай скатку вон на ту шконку. Киргиз, подвинься! — человек с раскосыми глазами на верхнем ярусе подтянул ноги, и я положил сверток на край кровати. — Садись с нами столоваться. Чифиришь?

— Нет, не пробовал. За приглашение спасибо, но есть не хочется.

Есть и в самом деле не хотелось, от нервов желудок словно склеил стенки, не собираясь пропускать пищу вовнутрь, а ещё побои. Я подвигал челюстью — не скоро смогу откусить горбушку…

— Не говори «спасибо», говори «благодарю». Вникай, но старайся не повторять ошибок, если тебя поправят. Смотрю, менты тебя здорово попрессовали, вон там можешь умыться, — мужчина кивнул на умывальник в углу.

В осколок зеркала на стене отразилось моё помятое лицо, кровоподтеки, запекшаяся кровь под носом. Я повернул ржавый вентиль крана, и тонкой струйкой полилась желтоватая влага. Страшно воняющая хлоркой ледяная вода немного освежила зудящую кожу.

— Спят у нас в хате посменно, кто-то массу давит, другой на глазах стоит. Ты будешь меняться с Киргизом. Уборка у нас по дням недели. Петухов не держим — крутись сам. Блатных нет, но есть приблатненные. Если что непонятно — интересуйся. Меня Черный зовут, по паспорту Сергей Валентинович, — человек снова отхлебнул из кружки. — Пока осваивайся, осматривайся! Походу ты здесь надолго, если тебя Коржев привез. Жмырь, пусти коня, узнаем за пассажира.

«Ласково» встретивший человек достал кусочек бумаги, огрызком карандаша начеркал несколько слов. Жмырь аккуратно сложил произведение и залез на верхнюю койку у окна. Поколдовав немного с ниткой, уходящей за форточку, он начал тянуть к себе, а бумажка унеслась вдаль.

Мужчины за столом достали спрятанные карты и возобновили прерванную игру. Киргиз без интереса оглядел с ног до головы и отвернулся к стене. Черный подозвал «обласкавшего» человека и о чем-то начал в полголоса с ним переговариваться.

Я ещё немного посмотрел по сторонам, люди потеряли ко мне интерес и занялись своими делами. Не рискнув заговорить с играющими, я подошел к Киргизу:

— Извини, не спишь?

Плосколицый человек повернулся на шконке, уперся неподвижным взглядом в мою переносицу. Тяжелые веки глыбами нависали над лихорадочно поблескивающими глазами. Тонкие губы под мясистым носом нервно дернулись:

— Нет, чего тебе?

— Можешь немного рассказать, что тут да как?

— Три об этом с Черным, он в законах лучше разбирается. И вообще — поменьше болтай, побольше смотри, живее будешь. Через пару часов поменяемся, так что пока не тревожь, — и Киргиз закрыл глаза.

«Пока все идет хорошо!» — я вспомнил фразу из анекдота и присел обратно.

Игроки покосились на меня и продолжили раскидывать карты. Играли как-то лениво, ставка (спички) периодически перемещалась с одного края стола на другой. Негромкий разговор у кровати Черного, шелест карт и редкий кашель составляли весь звуковой фон.

Я задумался над тем, как легко могут посадить невиновного. Перебежал дорогу человеку, который обладает даже небольшой властью, и вот ты, в окружении подобных «счастливчиков», любуешься через решетку на проходящую мимо жизнь. Я не могу сказать, что тут одни невиновные, но и «подставленных под удар» хватает.

Зато те, у кого есть деньги, творят, что хотят, и я слышал, что человеческая жизнь уже имеет определенную таксу. Задавили машиной мужчину — тот скончался. Подошли к скорбящим родственникам и предложили солидную сумму за ущерб: человека не вернуть, а зачем же «оступившемуся» молодость портить? Взяли одни, глядя на них, взяли другие — жизнь приобрела свою цену. Вроде бы сейчас не война, когда жизнь оценивается в стоимость патрона…

Тихое дребезжание вывело меня из тягостных размышлений. Черный мотнул головой, и Жмырь коршуном взлетел на верхнюю койку. Заслонил спиной форточку и начал тянуть веревочку с усердием рыбака, что вытаскивает донку с уловом. «Почтальон» тут же доставил письмо адресату Черному. Тот неторопливо развернул бумажку и вчитался в нее. Прочитал пару раз написанные строки и глянул на меня.

— Сидельцы из основных желают всем доброго здравия и скорейшего освобождения. За вновь прибывшего не говорят худого, но и хорошего тоже сказать не могут. Какие-то непонятки с мокротой в Юже, вроде как пацанские разборки. Хм… странно, что тебя сразу сюда, а не в изолятор закинули. Впрочем… Попал сюда по ментовскому беспределу, так что будь как все, а там посмотрим. Киргиз, хорош массу давить, видишь — человека дорога измотала, — Черный криво усмехнулся, глядя, как я потер ноющую скулу.

Киргиз с покряхтыванием сел на кровати, почесал лохматую голову, о чем-то тяжко вздохнул.

— Кидай скатку поверх моей, всё же помягче. Да и клопам стремно будет — они у меня высоты боятся, — люди у стола дружно гоготнули на подобное высказывание.

Я так и сделал. Немного поерзал на узкой койке и смежил веки.

— Носки сними. И так дышать нечем, — последнее, что я услышал перед провалом в сон.

Утро началось с поверки, вышли на прохладное утро, поеживаясь на свежем ветерке. Кто-то занимался зарядкой, кто-то просто стоял в сторонке и курил. После отправились на завтрак, где каждому плеснули в миски смесью из овсянки, воды и хмурого пожелания не обляпаться.

После этого нас отвели в камеру. Кто-то вышел на работу, кого-то выдернули на следствие, но пять человек в камере осталось. Я, Черный, Киргиз и ещё двое. Черный подозвал меня к столу, спросил:

— Ну что, есть кому на волю маякнуть, что ты здесь?

— Это есть, но вот как?

— А ты напиши маляву, а мы с выходящими передадим. Мамка, небось, волнуется? Батя переживает?

— Да как сказать…

— Да как есть, так и говори. Всё равно нам тут куковать ещё долго, так что хоть разговором развлечешь.

Я подумал, а потом рассказал про то, что случилось в Юже. Да, некоторые моменты утаил, но про них и не надо было знать посторонним ушам. Если Черный вроде «подсадной утки», то мои слова не отличаются от официальной версии, так что ничего нового следователь не узнает. А если и не подсадной, то всё равно знать ему незачем.

— Значит, за пацанов топишь? За то, чтобы они дружными стали, за мир во всём мире и вообще за утопию? — хмыкнул Чёрный и посмотрел налево. — Киргиз, тут тоже пацанская тема. Ты же в люберах ходил? Может, расскажешь пацанчику про махач на Крымском мосту?

Киргиз хмуро взглянул на нас, а потом тоже подсел к столу:

— А чего рассказывать-то? Использовали нас по полной, да и всех делов…

— Не, ты с самого начала давай, чтобы понял пацан, как ему подобных нагибают. Сам видишь, у него в мозгах ещё идейность гуляет. А что щеглов просто разводят не понимает.

Киргиз вздохнул, потом закурил и начал говорить:

— Особо и рассказывать нечего. Жил в Люберцах, качался в подвале. Была своя «моталка». Район на район ходили. Иногда с переломами возвращался, но пацанский кодекс чтили — без оружия выходили. И упавших не пинали. А вот в восемьдесят втором по нашим авторитетам пошел слух, что на день рождения Гитлера на Пушкинской площади соберутся патлатые, чтобы отпраздновать днюху. Прикинь — такое сотворить в сердце страны, победившей фашизм?

— Да уж, это хрень полнейшая, — кивнул я в ответ.

— Вот и вышло так, что мы дружною толпою дернули на Пушку — прогуливаться и ждать команды. Мы же не знали, что наших авторов вызывали в ментуру и вели с ними вкрадчивую беседу, интересовались, вроде как вы, ребята славные, ездите в Москву? Вас побаиваются там? Так может быть поможете навести порядок, раз мужички в погонах правов таких не имеют? Поможете в центре Родины навести порядок? Ну, наши авторы и согласились. Всё-таки за благое дело будем челюсти выносить — как тут не помочь?

Киргиз усмехнулся и снова затянулся. Потом продолжил:

— В общем, к четырем часам подтянулись на Пушку основные массы. А там уже тусили хиппари всякие, металлюги и прочая шелупонь. Нам было сказано, что как только появится первая машина «Скорой помощи» сразу можем начать мочить патлатых. Чтобы знали фашисты ё…ные, что не х… им по нашей земле ходить. И менты вмешиваться не будут, так как правое дело молодые ребята творят. Подвели, суки, под мотивацию. А закончить должны были, когда появится «Пожарка». Но… В общем, косяк вышел. Как только махач начался, так сразу в такой раж вошли, что даже при пожарной машине остановиться не смогли. Валили патлатых от души. Я лично четырёх спать отправил, а скольким ещё накернил — не пересчитать… Махались так, как будто и в самом деле фашистов били!

Чёрный хмыкнул в этот момент. Горькая усмешка показалась на его губах. Я же сидел и слушал.

— Что там было? Победа? Поражение? Мы и сами не знали. Вроде бы побили много, но и патлатые не отступили. И не было никакого празднования днюхи Гитлера — никто не вытаскивал свастику или разные зиги не кидал. По итогу нас всех разогнали менты. Кого-то на «Скорой» увезли, кого-то в «Воронках». Потом всех выпустили, нашим авторам благодарность вынесли, но на душе… Вот погано как-то было на душе. Наше пацанское братство развели как лохов.

Киргиз снова затянулся.

— А потом как-то в Люберцах начали стихать драки между собой. Вот, прямо как ты хотел в Юже сделать. Ты же хотел всеобщего благоденствия? Вот и у нас появился новый враг — неформалы патлатые. И теперь любера не решали дела между собой, а объединялись против чужаков. Против тех, кто шел против советской власти… «против нашей Родины» — как говорили нам авторитеты. И мы бились. Выезжали на побоища, метелили уродов, состригали волосы, рвали джинсы… Да уж, натворили делов… И как-то так начало получаться, что уже и лежачих били. И кастеты появились, а самое жесткое — консервы в авоськах. Это прямо целый кистень получался. С виду безобидное, а вот как приложишь…

— Жестокое время, жестокие нравы, — заметил Чёрный.

— Да, время жестокое. И всё это подводилось под идеологию — мы правы, а они нет. Лишь после побоища на Крымском мосту я понял, что на той стороне говорилось то же самое. Что нас сводили, как две своры. Чтобы была управляемость боевыми гарнизонами молодняка… У нас как было? Нам говорили: «Ты приди в качалку, стань мужиком — поработай над телом, научись жать железо. Не пей, не употребляй дурь. Не кури. Будь правильным пацаном!» А как говорили у них? У неформалов была своя идеология: «Будь ты панк или металлист — это больше, чем патлы и шмотки. Это, в первую очередь, право жить, как ты хочешь, слушать что ты хочешь, любить что ты хочешь — быть кем ты хочешь, быть собой. И в случае чего — быть готовым это защитить. Да, можно выглядеть как все. Но надо помнить: как ты выглядишь — так ты и живёшь».

— Что за побоище? — спросил я, когда Киргиз взял паузу.

— В начале марта восемьдесят седьмого нашим здорово напинали в парке Горького. Похоже на засаду. Ну, такого мы стерпеть не могли и нацелились на концерт «Аукцыона». Тридцать первого марта… Тогда народа там было немало, но многие знали, что самое интересное начнется после концерта. И вот в девять вечера сошлись на Крымском мосту любера и неформалы. Где-то около двух тысяч человек собралось. Представляешь масштаб махача? Вот то-то и оно… Менты подорвались, пытались нас растащить, но куда там… Махались так, словно от этой битвы зависело наше дальнейшее выживание. Нунчаки, арматура, кастеты, ножи, взрывалки, консервы в авоськах — всё шло в ход. Двоих неформалов скинули с моста. Зубы скакали по асфальту. Кругом махач, кругом боль, кругом стоны и крики… Мда… Это была такая бойня и что по итогу? По итогу менты задержали многих пацанов, меня в том числе… Попутно ещё дел нарыли.

— И что?

— Да ни хрена. Кукую вот теперь здесь. Мотаюсь по разным СИЗО уже не первый год. И знаешь что… Оказалось, что бабки, которые мы скидывали в общак, вовсе не идут на подогрев сидельцев. От своей братвы только письма получал. Мамка иногда присылает передачки, но ей тяжело, она у меня инвалид, а я… Эх! Вся эта пацанская движуха… Она только ментам и ворам выгодна, — Киргиз махнул рукой и зло затушил окурок в банке из-под рыбных консервов. — Ментам выгодно, чтобы пацанскими руками порядок наводить, а воры мелочь подставляют в суету. Если какой скачок произойдет, то с щеглов спрос невелик, а сами жулики останутся не при делах. Вот так-то, пацанчик, такие вот дела-а-а…

В этот момент раздался скрежет засова, а после прозвучал окрик:

— Лосев, на выход!